Когда император был богом

Джулия Оцука, 2002

Эта книга – историческое свидетельство, полное драматизма и зрелой мудрости. После начала Второй мировой войны привычная жизнь этнических японцев в Америке была разрушена. Они превратились во врагов государства. Некоторых из них арестовали, других выслали из страны, третьих интернировали в лагеря. Так происходит и с героями Оцуки: отца задержали, а мать и двоих детей отправили в Юту, в барак за колючей проволокой. Но что дальше? Вернется ли когда-нибудь время нежных теплых дней, голубого неба, зеленых лужаек перед крыльцом – милой повседневной жизни, чья ценность осознается лишь тогда, когда ты все потерял? Обратившаяся к прошлому своей семьи, Джули Оцука с невероятным мастерством показывает, как тяжелые страницы истории преодолеваются самой жизнью, в которой есть все: рутина, страх, отчаяние, красота и воссоединение после долгой разлуки.

Моим родителям и памяти Тоёко Х. Нозаки

Julie Otsuka

WHEN THE EMPEROR WAS DIVINE

Published in arrangement with Julie Otsuka, Inc. and The Marsh Agency Ltd., acting in conjunction with Aragi, Inc.

Дизайн обложки Анастасии Ивановой

Использованы материалы Shutterstock

© Julie Otsuka, Inc., 2002

© Екатерина Большелапова, перевод на русский язык, 2014

© Livebook Publishing LTD, 2023

Приказ об эвакуации № 19

Эти листки появились в течение одной ночи. На рекламных щитах, стволах деревьев, спинках скамеек на автобусных остановках. Один висел на витрине «Вулворта». Другой — у входа в Христианский союз молодежи. Третий — на дверях муниципального суда. На всех телефонных будках, попадавшихся на Университетской улице, тоже были такие листки, прикрепленные на уровне глаз. Женщина, идущая в библиотеку, чтобы вернуть книгу, увидела его в окне почты. Это было в Беркли весной 1942 года, теплым солнечным днем. На женщине были новые очки, и впервые за последние несколько недель она видела все ясно и отчетливо. Теперь ей не надо было прищуриваться, чтобы разглядеть что-то как следует, но она все равно щурилась по привычке. Женщина прочла объявление от первой до последней строчки, достала авторучку и прочла еще раз. Шрифт был мелкий и бледный. Она написала несколько слов на обратной стороне банковской расписки, повернулась и пошла домой собирать вещи.

Когда через девять дней из библиотеки пришло извещение с просьбой вернуть книгу, женщина еще не закончила собирать вещи. Дети только что ушли в школу, во всех комнатах на полу стояли коробки и чемоданы. Женщина бросила конверт в первый попавшийся чемодан и вышла из дома.

На улице припекало, и пальмы лениво покачивали листьями. Женщина надела белые шелковые перчатки и двинулась по Эшби в восточном направлении. Она пересекла Калифорния-стрит, зашла в аптеку «Рамфорд», купила несколько кусков мыла «Люкс» и большую банку крема для лица. Прошла мимо магазина дешевых товаров и бакалеи, не встретив никого из знакомых. В газетном киоске на углу Гроув купила свежую «Беркли газетт». Быстро просмотрела заголовки. Движение по Бирма-роуд перекрыто, Ивонна, одна из пятерых близняшек, родившихся в семье Дион, поправляется после операции на ухе. Со вторника вводится нормированная продажа сахара. Женщина осторожно свернула газету, чтобы не запачкать типографской краской белые перчатки.

Она остановилась у магазина хозяйственных товаров «Ланди» и стала рассматривать садовые лопаты в витрине. Это были хорошие лопаты с прочными металлическими ручками, и в какой-то момент она даже подумала, что стоит купить одну: цена вполне разумная и не в ее правилах упускать выгодную покупку. Потом она вспомнила, что у нее уже есть лопата, лежит дома, в сарае. Точнее, даже две. Третья была совершенно не нужна. Женщина разгладила складки платья и вошла в магазин.

— Отличные очки, — заметил Джой Ланди, едва ее увидел.

— Думаете? — спросила женщина. — Я к ним еще не привыкла. — Подойдя к полке с товарами, она взяла молоток и крепко сжала в руке. — Есть у вас побольше?

Джой Ланди ответил, что этот самый большой из тех, что продаются в его магазине. Она положила молоток на полку.

— Как ваша крыша, больше не течет? — спросил Джой Ланди.

— Если бы. Недавно протекла еще в одном месте. Наверное, дранка прогнила насквозь.

— Да, дождей в этом году было много.

Женщина кивнула.

— Но и ясных дней достаточно, — добавила она.

Прошлась по магазину, внимательно оглядывая полки. Выбрала две катушки скотча, моток бечевки и вернулась к кассе.

— Каждый раз, когда идет дождь, приходится подставлять под протечку ведро, — сказала она и положила на прилавок две монеты по двадцать пять центов.

— Хорошо, что эту проблему можно так просто решить, — заметил Джой Ланди и, не глядя на нее, отодвинул монеты. — Заплатите потом, — буркнул он и стал сосредоточенно протирать кассу тряпкой.

Какое-то темное пятно никак не оттиралось.

— Я хочу заплатить сейчас, — сказала женщина.

— Не стоит беспокоиться. — Он достал из кармана два леденца в золотой фольге. — Для ваших детишек.

Она сунула леденцы в сумочку, а монеты оставила на прилавке. Поблагодарила за леденцы и направилась к выходу.

— Это красное платье вам очень идет, — крикнул Джой Ланди ей вслед.

Женщина повернулась и внимательно посмотрела на него, прищурившись поверх очков.

— Спасибо, — произнесла она. — Спасибо вам, Джой.

Дверь захлопнулась за ее спиной, и она вновь оказалась на улице. Внезапно ей пришло в голову, что она много лет делала покупки в магазине Джоя Ланди и никогда не называла владельца по имени. Такая фамильярность казалась ей странной. Даже неприличной. И все же сегодня она назвала его Джой. И теперь жалела, что не сделала этого раньше.

Она достала из сумочки платок и вытерла вспотевший лоб. Солнце припекало все сильнее, а ей вовсе не хотелось появляться на людях взмокшей от пота. Она сняла очки и перешла на теневую сторону улицы. На углу Шаттук села в трамвай, который шел в центр. Сошла в Киттредже и направилась в универмаг «Джей-Эф Хинкс». Спросила у продавца, есть ли у них баулы, и получила ответ, что все проданы. Последний ушел всего полчаса назад, сказал продавец и предложил обратиться в универмаг «Джей-Си Пенни». Но и там баулы закончились. Их раскупили по всему городу.

Вернувшись домой, женщина первым делом сняла красное платье и надела домашнее — выцветшее голубое. Заколола волосы узлом на затылке и сунула ноги в удобные разношенные туфли. Сегодня непременно надо уложить все оставшиеся вещи. Она свернула в рулон восточный ковер, лежавший на полу в гостиной. Сняла со стен все зеркала, а с окон — шторы и жалюзи. Вынесла во двор карликовое деревце в кадке и поставила его в тени дома, чтобы не слишком жгло солнце. Отнесла в подвал патефон и часы с боем в виде Биг-Бена.

Поднялась наверх, в комнату сына, сняла со стены карту мира и аккуратно сложила по линиям сгиба. Убрала в коробку альбом с марками и деревянную расписную фигурку индейца в пышном головном уборе из перьев. Сын выиграл ее на ярмарке в Сакраменто. Женщина вытащила из-под кровати стопку комиксов о боксере Джо Палуке. Выгребла содержимое ящиков стола. Одежду, которая могла понадобиться сыну, она оставила в шкафу. Бейсбольную перчатку положила на подушку. Все остальное убрала в коробку и вытащила на веранду.

Дверь в комнату дочери была закрыта. На дверной ручке висела табличка, которой раньше не было.

«Не беспокоить» — гласила надпись.

Женщина не стала открывать дверь. Спустилась вниз и начала снимать со стен картины. Их было всего три: в столовой висел портрет принцессы Елизаветы, в холле — распятие Иисуса Христа и на кухне — репродукция «Сборщиц колосьев» Милле. Христа и маленькую принцессу она сложила в коробку так, чтобы Христос оказался наверху. «Сборщиц колосьев» вынула из рамы и пристально на них посмотрела, думая о том, зачем эта картина так долго висела у нее на кухне. Честно говоря, несчастные крестьянки, вынужденные гнуть спину на бесконечном поле, действовали ей на нервы. Иногда хотелось крикнуть: «Разогнитесь! Посмотрите на меня!» Эту картину она брать не будет, решила женщина и отложила «Сборщиц колосьев» в кучу ненужных вещей.

В гостиной она сняла с полок все книги, за исключением «Птиц Америки» Одюбона. В кухне освободила шкафы. Оставила только то, что могло понадобиться вечером. Все остальное — фарфоровую посуду, хрусталь, набор палочек для еды из слоновой кости, которые мать пятнадцать лет назад прислала ей из Кагосимы в качестве свадебного подарка, — сложила в коробки и обернула их скотчем, который купила в магазине Джоя Ланди. Одну за другой она перетащила коробки наверх в застекленную гостиную. Заперла ее на два висячих замка, потом села на ступеньки, натянув на колени платье, и закурила сигарету. Завтра ей и детям придется оставить свой дом. Она не знала, куда они поедут. Не знала, как долго пробудут вдали от дома. Не знала, кто здесь поселится. Но знала одно: завтра их здесь уже не будет.

Еще она знала, какие вещи разрешено взять с собой: постельные принадлежности и белье, посуду, столовые приборы, одежду. Именно эти слова она нацарапала на обратной стороне банковской расписки. Домашних животных брать не разрешалось. Об этом тоже говорилось в объявлении.

Был конец апреля. Четвертая неделя пятого месяца войны. Она не всегда строго следовала правилам и предписаниям, но сейчас выбора не оставалось. Кошку она еще несколько дней назад отдала соседям, семье Грир. А сегодня поймала курицу, которая с осени свободно разгуливала по двору, и перебила ей шею рукояткой швабры. Ощипала, положила в кастрюлю с холодной водой и поставила вариться.

К середине дня носовой платок насквозь промок от пота. Она запыхалась, в носу было щекотно от пыли. Ныла спина. Женщина сняла туфли, помассировала ступни. Пошла на кухню и включила радио. Энрико Карузо снова пел «La donna и mobile». Голос у него был глубокий, обволакивающий. Она открыла холодильник и достала тарелку роллов с маринованными сливами. Стала медленно есть, слушая пение. Сливы были терпкие и кислые. Именно такие она любила.

Когда ария закончилась, женщина выключила радио и положила два ролла в голубую миску. Разбила туда яйцо и добавила кусок сваренного вчера лосося. Вынесла миску на заднее крыльцо и поставила на ступеньку. Спина у нее по-прежнему ныла, но держалась она прямо. Три раза хлопнула в ладоши.

Из-за деревьев появилась маленькая белая собака.

— Поешь, Белый Пес, — сказала женщина.

Белый Пес был стар и болен, но аппетит у него был прекрасный. Не заставляя себя упрашивать, он уткнулся мордой в миску. Женщина сидела на крыльце и наблюдала, как он ест. Когда миска опустела, пес посмотрел на женщину. Один глаз был затянут бельмом. Женщина потрепала его по загривку, и пес радостно заколотил хвостом о деревянные ступеньки.

— Хорошая собака, — сказала женщина.

Она встала и пересекла двор. Белый Пес следовал за ней. Нарциссы побелели от мучнистой росы, ирисы начали вянуть. Клумбы заросли сорняками. Женщина несколько месяцев не косила траву. Обычно этим занимался ее муж. Но в декабре его арестовали, и с тех пор она его не видела. Поначалу его отправили на поезде в Монтану, в форт Миссуола, затем перевели в Техас, в форт Сэм-Хьюстон. Каждые несколько дней ему разрешали написать письмо жене. Как правило, в письмах он рассказывал о погоде. Погода в форте Сэм-Хьюстон была отличная. На каждом конверте стоял штамп «Проверено военной цензурой» или «Разрешено к пересылке».

Женщина опустилась на камень под персиковым деревом. Собака устроилась у ее ног.

— Белый Пес, посмотри на меня, — сказала она.

Белый Пес послушно поднял голову. Женщина была его хозяйка, и он выполнял все ее приказы. Она надела белые шелковые перчатки и достала моток бечевки.

— Продолжай на меня смотреть, — сказала она и привязала собаку к дереву. — Ты был хорошим псом. Хорошим белым псом.

Где-то далеко зазвонил телефон. Белый Пес залаял.

— Тише, — сказала женщина, и он сразу замолчал.

— Ложись! — приказала она.

Собака послушно растянулась на земле, глядя на хозяйку единственным здоровым глазом.

— Прикинься мертвым, — велела она.

Белый Пес повернулся на спину, закрыл глаза и безжизненно раскинул лапы. Женщина взяла лопату, прислоненную к стволу дерева. Подняла ее обеими руками и ударила собаку по голове. Тело Белого Пса несколько раз дернулось, он судорожно перебирал задними лапами, словно пытаясь убежать. И через несколько мгновений затих. Струйка крови вытекла из пасти. Женщина отвязала собаку от дерева и выдохнула. Про себя она отметила, что поступила правильно, выбрав лопату. Молоток был бы намного хуже.

Она вырыла яму под деревом. Сверху земля была твердая, чуть глубже — мягкая и черная. Копать было легко. Она орудовала лопатой до тех пор, пока не выкопала глубокую яму. Опустила в нее труп собаки. Он был совсем легкий. Ударился о дно ямы с глухим звуком. Женщина сняла перчатки и посмотрела на них. Они больше не были белыми. Бросила перчатки в могилу и снова взялась за лопату. Надо было закопать яму. Солнце палило вовсю, но под деревьями еще оставалась тень. Женщина старалась не выходить из-под дерева. Ей был сорок один год, и она очень устала. Платье на спине потемнело от пота. Она отбросила волосы со лба и прислонилась к стволу. Все вокруг оставалось таким, как прежде, только вскопанная земля была темнее, чем раньше. Темная и влажная. Женщина сорвала листок с ветки и вернулась в дом.

Когда дети пришли домой из школы, мать напомнила, что завтра утром они уезжают. Отправляются в долгое путешествие. И могут взять с собой ровно столько вещей, сколько осилят нести.

— Я все это знаю, — ответила дочь.

На ней было белое хлопковое платье с маленькими синими якорями, волосы заплетены в две тугие черные косички. Она швырнула книгу на диван и сказала, что сегодня учитель, мистер Разерфорд, один урок рассказывал о простых числах, а другой — о хвойных деревьях.

— Ты хотя бы знаешь, какие деревья называются хвойными? — спросила девочка.

Матери пришлось признаться, что нет.

— Расскажи мне, — попросила она, но девочка покачала головой.

— Как-нибудь потом, — пообещала она.

Ей было десять лет, и она прекрасно знала, что ей в этой жизни нравится. Мальчики, лакричные леденцы и Дороти Ламур. Ее любимой песней была «Don’t Fence Me In!». Еще она обожала своего попугая ара. Девочка подошла к полке и взяла книгу «Птицы Америки». Положила на голову и, выпрямив спину, стала подниматься по лестнице в свою комнату.

Очень скоро раздался глухой звук, и книга скатилась по ступенькам. Мальчик посмотрел на мать. Ему было семь, и черная фетровая шляпа все время съезжала с его головы на одну сторону.

— Ей надо держаться прямее, — сказал он.

Подошел к лестнице и посмотрел на книгу. Она раскрылась на странице с маленькой коричневой птичкой. Болотный крапивник.

— Тебе надо держаться прямее! — крикнул он.

— Дело не в этом, — донеслось сверху. — Дело в моей голове.

— А что с ней?

— Она слишком круглая. Поэтому книге не удержаться.

Мальчик повернулся к матери.

— А где Белый Пес? — спросил он.

Не дожидаясь ответа, выбежал на крыльцо и трижды хлопнул в ладоши.

— Белый Пес! — позвал он и хлопнул снова. — Иди сюда, Белый Пес!

Он позвал еще несколько раз, вернулся в дом и подошел к матери. Она резала яблоки на кухне. Длинные белые пальцы знали, как обращаться с ножом.

— Эта собака глохнет с каждым днем, — заметил мальчик.

Он сел за стол, включил радио и сразу выключил, включил и выключил. Женщина разложила яблоки на тарелке. Передавали финальную часть увертюры Чайковского «1812 год» в исполнении городского симфонического оркестра. Литавры гремели. Пушки грохотали. Женщина поставила тарелку перед сыном.

— Ешь, — сказала она.

Он взял ломтик яблока, как раз когда музыка смолкла и слушатели разразились овациями.

«Браво! Браво, браво!» — доносилось из динамика.

Мальчик повертел ручку, надеясь найти передачу о спорте, но нашел только новости и серенаду Сэмми Кэя. Тогда он выключил радио и взял с тарелки еще кусочек.

— Здесь очень жарко, — сказал он.

— Сними шляпу, — посоветовала мать, но мальчик не стал этого делать.

Шляпу подарил ему отец. Хотя она была велика, мальчик носил ее постоянно. Мать налила в стакан холодного ячменного отвара, и он выпил его залпом.

Девочка вошла в кухню и сразу направилась к стоявшей у плиты клетке с попугаем.

— Скажи мне что-нибудь, — попросила она, почти прижимаясь лицом к прутьям.

Попугай расправил крылья и несколько раз переступил на жердочке.

— Ба-а-ак, — изрек он.

— Я хочу услышать что-нибудь поинтереснее, — сказала девочка.

— Сними шляпу, — произнес попугай.

Девочка села за стол. Мать поставила перед ней стакан с холодным ячменным отваром и дала длинную серебряную ложку. Девочка облизала ее и стала рассматривать свое крошечное отражение в блестящей металлической поверхности, склоняя голову то в одну сторону, то в другую. Наконец она запустила ложку в сахарницу.

— Скажи, с моим лицом что-то не так? — спросила девочка.

— С чего ты взяла? — удивилась мать.

— Люди на улице таращатся на меня, как на страшилище.

— Подойди-ка сюда.

Девочка встала и подошла к матери.

— Дай я на тебя посмотрю.

— Ты сняла все зеркала, — заметила девочка.

— Пришлось. Не оставлять же их на стенах.

— Скажи, как я выгляжу.

Мать погладила ее по щеке:

— Замечательно. У тебя очень красивый нос.

— А еще у меня есть что-нибудь красивое?

— Конечно. У тебя прекрасные зубы.

— Зубы не в счет.

— Вот и нет. Зубы — это очень важно. — Мать привлекла девочку к себе и обняла за плечи. Та уткнулась ей в шею и закрыла глаза.

— Скажи честно, я не очень страшная? — прошептала она.

— Ну-ка подними голову!

Девочка послушалась.

— Теперь посмотри на меня.

Девочка подняла глаза.

— Я в жизни не видела такой красавицы!

— Это ты просто так говоришь, а на самом деле это неправда, — вздохнула девочка.

— Нет, это правда.

Мальчик включил радио. Передавали прогноз погоды на следующий день. Завтра будет дождь и похолодает.

— Сиди и пей отвар, — сказал мальчик сестре.

— Завтра, выходя из дома, не забудьте зонтик, — посоветовал диктор.

Девочка села за стол. Выпила отвар и стала рассказывать матери о хвойных деревьях. Большинство из них вечнозеленые, но есть и такие, которые меняют хвою каждый год. Не на всех растут шишки. У некоторых, например у тиса, есть только семена.

— Очень познавательно, — выслушав, кивнула мать.

Затем она встала и напомнила дочери, что пора разучить на пианино домашнее задание — следующий урок должен был состояться в четверг.

— Неужели сегодня тоже нужно играть? — спросила девочка.

Женщина задумалась.

— Нет, не нужно, — покачала она головой. — Только если ты сама хочешь.

— Скажи, что мне сыграть.

— Не могу.

Девочка пошла в гостиную и села на банкетку у пианино.

— А метронома-то нет! — крикнула она.

— Считай про себя.

–…три, пять, семь… — Девочка отложила нож и перевела дух.

Они ужинали в столовой. За окнами сгущались сумерки. Небо приобрело темно-багряный оттенок, с побережья долетал легкий бриз. На магнолии у дверей дома Гриров сидела целая стая соек, наполнявших воздух пронзительным щебетанием. Капля дождя упала на подоконник. Женщина встала и закрыла окно.

— Одиннадцать, тринадцать, — продолжала девочка.

Она повторяла простые числа перед контрольной, назначенной на понедельник.

— Шестнадцать, — подсказал мальчик.

— Нет. Из шестнадцати можно извлечь квадратный корень.

— Я забыл, — откликнулся он, взял вареную куриную ножку и стал есть.

— Как ты мог забыть, если никогда этого не знал?

— Сорок один, — отчеканил мальчик. — Восемьдесят шесть. — Он вытер рот салфеткой и добавил: — Двенадцать.

Девочка насмешливо посмотрела на него и повернулась к матери.

— Какая-то дурацкая курица, — пожаловалась она. — Такая жесткая. — Она отложила вилку. — Больше не хочу.

— Коли не хочешь, не ешь, — ответила мать.

— Я доем, — вызвался мальчик.

Он схватил куриное крылышко с тарелки сестры и засунул в рот. Быстро прожевал, выплюнул кости и спросил у матери, куда они поедут завтра.

— Не знаю, — пожала она плечами.

Девочка вышла из-за стола. Села за пианино и стала играть по памяти пьесу Дебюсси «Кукольный кэк-уок». Мелодия была простая и медленная. Прошлым летом девочка играла эту пьесу на концерте в музыкальной школе. Тогда отец сидел в первом ряду и, когда она закончила, аплодировал громче всех. Девочка сыграла пьесу до конца, не пропустив ни единой ноты. Когда она начала сначала, мальчик поднялся к себе и стал собирать вещи.

Прежде всего положил в чемодан бейсбольную перчатку. Засунул в красный шелковый карман под крышкой — тот сразу стал выпирать. Побросал в чемодан одежду и попробовал закрыть крышку, но безуспешно. Тогда он сел на чемодан, придавив его своим весом. И вдруг вскочил — крышка тут же открылась. Он кое-что вспомнил. Выбежал в холл и достал из шкафа зонт, черный в белый горошек. Повертел в руках и грустно покачал головой. Слишком длинный. Нечего и думать, что он поместится в чемодан.

Женщина стояла в пустой кухне и мыла руки. В доме было тихо. Дети уже спали. Трубы нагрелись за день, и из крана текла теплая вода. Откуда-то издалека доносились раскаты грома и завывания сирены, слабые, едва различимые. Женщина выглянула в окно. На небе по-прежнему не было ни облачка, сквозь ветви клена проглядывала полная луна. Клен был совсем молодым деревцем с нежными резными листьями, осенью они становились ярко-красными. Ее муж посадил этот клен четыре года назад. Женщина закрыла кран и огляделась вокруг в поисках полотенца. Но его не было. Она упаковала все полотенца. Они лежали в одном из чемоданов.

Тогда женщина вытерла руки о подол и подошла к клетке с попугаем. Сняла зеленую ткань, которой ее накрывали на ночь, и отперла дверцу.

— Выходи, — сказала она и протянула руку.

Попугай осторожно перебрался на подставленную ладонь и вопросительно уставился на женщину.

— Это я, — сказала она.

Птица мигнула. Глаза у нее были черные, без зрачков. Настоящие бусинки.

— Иди сюда, — произнес он. — Иди ко мне.

Попугай говорил голосом ее мужа. Если закрыть глаза, можно подумать, что он рядом.

Но женщина не стала закрывать глаза. Она точно знала, что мужа здесь нет. Он спал сейчас на узкой арестантской койке — а может быть, и на нарах — в форте Сэм-Хьюстон, где всегда отличная погода. Она представила, как он лежит, закрыв глаза рукой, и поцеловала попугая в голову.

— Я и так здесь, — сказала она. — Я и так с тобой.

Она дала попугаю семечко подсолнуха, и он ловко разгрыз его.

— Иди сюда, — повторил попугай.

Женщина открыла окно и посадила его на подоконник.

— Ты очень красивая, — сообщил попугай.

Она пощекотала у него под клювом, и попугай довольно закрыл глаза.

— Глупая птица, — прошептала женщина.

И закрыла окно. Попугай остался по ту сторону стекла. Он постучал по раме лапой и что-то сказал, она не разобрала. Старалась не слушать, что он говорит. Постучала по оконной раме.

— Улетай.

Попугай взмахнул крыльями и опустился на ветку клена. Женщина схватила швабру, вышла во двор и стала трясти ветки. Брызги окатили ее дождем.

— Улетай, — повторяла она. — Улетай отсюда быстрее.

Попугай расправил крылья и скрылся в ночи.

Женщина вернулась на кухню и достала из шкафа под раковиной бутылку сливового вина. На пустую клетку старалась не смотреть. Опустилась на пол и поднесла бутылку к губам. Сделала большой глоток и стала смотреть на то место, где висели «Сборщицы колосьев». В свете луны белел прямоугольник. Женщина встала, обвела его пальцем и засмеялась. Сначала тихо, потом громче, так что затряслись плечи. Она поставила бутылку на стол, надеясь, что приступ смеха сейчас пройдет. Но он не проходил, она задыхалась от хохота, из глаз текли слезы. Наконец она перестала смеяться, взяла бутылку и глотнула несколько раз. Вино было терпкое и сладкое. Она сделала его прошлой осенью. Женщина вынула платок и вытерла губы. На платке остались темные пятна. Она заткнула бутылку пробкой, засунув ее как можно глубже.

— La donna и mobile, — напевала она, спускаясь в подвал.

Там женщина спрятала бутылку за проржавевшую железную печку, где никто не смог бы ее найти.

Посреди ночи мальчик пришел к ней в спальню и забрался в постель.

— Что это за странный шум? — спрашивал он, прижимаясь к матери. — Что это за странный шум?

Она погладила его по жестким черным волосам.

— Дождь, — прошептала она.

Мальчик успокоился и моментально уснул. Гром то стихал, то снова раскалывал небо. Если бы не шелест дождевых струй, в доме стояла бы тишина. Женщина лежала без сна и думала, что крыша протекает. Муж давно собирался ее починить, но так и не успел. Женщина встала и подставила под протечку ведро. На душе стало легче. Она легла рядом с мальчиком и натянула одеяло ему на плечи. Во сне он жевал губами, и она подумала, не голоден ли он. Вспомнила о леденцах, которые все еще лежали у нее в сумочке. Леденцы в золотой фольге. Она забыла отдать их детям. А продавец в магазине сказал ей что-то очень приятное. Ах да, похвалил красное платье. Хотел ее поддержать. И она это поняла. Женщина закрыла глаза. Завтра утром она отдаст детям леденцы. Ни в коем случае нельзя забыть о них. Она помолилась про себя и задремала, слушая, как капли падают в ведро. Мальчик сбросил одеяло и отодвинулся к стене, где было прохладнее. Через несколько часов он, его сестра и мать встанут и отправятся на Ченнинг-вэй, в Первую конгрегационную церковь, временно превращенную в пункт контроля над иностранцами. Там они получат идентификационные номера, которые придется приколоть к одежде. Потом их погрузят в автобусы и отвезут неизвестно куда.