Герцог и я

Джулия Куин, 2013

Красивый, как античный бог, и баснословно богатый Саймон Бассет, герцог Гастингс, был вожделенной добычей для всех незамужних аристократок Лондона – но не имел ни малейшего желания прощаться с радостями холостяцкой жизни. Прелестная Дафна Бриджертон отлично понимала, чтобы сделать выгодную партию, необходимо прежде всего обзавестись – пусть даже только для вида – блестящим поклонником. Так появляется в свете эта парочка. Однако лукавая судьба смеется над людской хитростью – и очень скоро «боевой союз» Саймона и Дафны превращается в подлинную, жгучую страсть, а старательно разыгрываемая ими любовь внезапно оказывается любовью истинной…

Глава 1

В высшем свете трудно отыскать более плодовитое семейство, нежели Бриджертоны. Такое усердие со стороны виконтессы и покойного ныне виконта, несомненно, достойно всяческих похвал. Несколько странным может показаться лишь выбор имен для их восьмерых детей: Энтони, Бенедикт, Колин, Дафна, Элоиза, Франческа, Грегори и Гиацинта. Конечно, при всем уважении к порядку даже самые педантичные родители могли бы давать своим детям имена вне какой бы то ни было зависимости от последовательности букв в алфавите.^[1]

Более того, если вам, благосклонный читатель, доведется лицезреть их всех — виконтессу и восьмерых ее детей — в одной комнате, вас может удивить, даже испугать мысль, что перед вами один и тот же человек, но раздвоившийся, растроившийся, развосьмерившийся… И хотя вашему автору не доводилось сравнивать цвет глаз у всех восьмерых, тем не менее комплекция и роскошь каштанового цвета волос каждого из отпрысков делает их почти неразличимыми. Можно только посочувствовать виконтессе в ее матримониальных усилиях и выразить сожаление, что ни одно из ее чад не способно блеснуть на брачном поприще. И все же есть одно бесспорное преимущество у этой семьи, все члены которой так похожи друг на друга, — никто не посмеет усомниться в законности их происхождения.

Ах, благосклонный читатель, преданный вам автор желает, чтобы во всех семьях царила такая уверенность…

«Светская хроника леди Уистлдаун», 26 апреля 1813 года

— О-ох!

Вайолет Бриджертон с отвращением скомкала листок газеты и швырнула в дальний угол гостиной.

Ее дочь Дафна сочла благоразумным пропустить мимо ушей возмущенный вздох матери и продолжила заниматься вышиванием. Тщетно.

— Ты читала это? — спросила мать. — Читала?

Дафна посмотрела на комок бумаги, мирно лежащий под столом красного дерева, и ответила:

— У меня не было возможности сделать это до того, как ты так произвела свой мастерский бросок.

— Тогда ознакомься! — с трагизмом в голосе воскликнула Вайолет. — И узнаешь, как эта женщина злословит по нашему поводу.

Как ни в чем не бывало дочь отложила в сторону вышивание и извлекла из-под стола бумажный катыш. Разгладив листок, она пробежала глазами ту часть «Хроники», которая имела отношение к их семье, подняла голову и сказала:

— Не вижу повода расстраиваться, мама. А в сравнении с тем, что она писала на прошлой неделе о семье Фезерингтон, — сплошные комплименты.

Мать с отвращением мотнула головой.

— Ты полагаешь, мне будет легко найти тебе жениха, если эта змея не прикусит свой мерзкий язык?

Дафна глубоко вздохнула. После двух сезонов в Лондоне от одного упоминания о замужестве у нее начинало ломить виски. Она хотела выйти замуж, и даже не тщила себя иллюзией, что это будет обязательно по большой любви. Ведь вовсе не так уж страшно, если ее заменит просто симпатия, настоящая дружба.

До сего дня уже четверо просили ее руки, однако, как только Дафна начинала думать, что с этим человеком предстоит провести остаток жизни, ей становилось не по себе. Хотя, конечно, на ее пути встречались мужчины, с которыми она согласилась бы пойти под венец. Беда была в том, что ни один из них не изъявил желания взять ее в жены. О, им всем она нравилась, это не вызывало сомнений! Молодые джентльмены ценили ее быстрый ум, находчивость, доброту, миловидность наконец, но в то же время никто не замирал в присутствии Дафны, не лишался дара речи, сраженный ее красотой, не пытался слагать стихи в ее честь.

Мужчины, пришла она к неутешительному выводу, интересуются больше теми женщинами, в ком чувствуют силу, кто умеет подавить их. Она же не из таких. Ее обожали за легкость нрава, умение понимать чужие мысли и чувства. Один из молодых людей, который, по мнению Дафны, мог бы стать ей хорошим мужем, как-то сказал: «Черт возьми, Дафф, ты совсем не похожа на большинство женщин — ты очень хорошая».

Она сочла бы это многообещающим комплиментом, если бы «претендент» тут же не отправился на поиски куда-то запропастившейся белокурой красотки…

Дафна опустила глаза и заметила, что рука ее сжата в кулак, а подняв взор, обнаружила: мать не сводит с нее глаз в ожидании ответа.

— Уверена, мама, что писанина леди Уистлдаун нисколько не уменьшит мои шансы на ярмарке невест.

— Но, Дафна, ты выходишь в свет уже целых два года!

— А леди Уистлдаун начала издавать свою газетенку всего три месяца назад. Так что дело, видимо, не в ней.

— Нет, именно в ней! — настаивала Вайолет.

Дафна вонзила ногти себе в ладонь, чтобы не позволить лишнего в споре с матерью. Она понимала: мать безмерно любит ее — и отвечала родительнице горячей дочерней любовью, считая Вайолет самой лучшей из всех матерей. И разве не оправдывало бедную мать семейства то, что, кроме Дафны, ей предстояло выдать замуж еще трех дочерей?

Вайолет прижала к груди хрупкую руку.

— Эта женщина бросает тень на твое происхождение, Дафна!

— Ничего подобного, мама, — спокойно ответствовала дочь. — Там сказано, что, наоборот, в законности нашего происхождения нет никаких сомнений. Такое, согласись, можно утверждать далеко не о каждой многодетной семье, особенно великосветской.

— Ей не следовало вообще касаться этой темы! — не успокаивалась Вайолет.

— Но, мама, она же автор скандальной «Хроники». Сплетни — ее хлеб.

— Неизвестно даже, существует ли она вообще, эта леди Уистлдаун! — проворчала мать. — Никогда не слышала такого имени. Конечно, она не из нашего круга. Приличная женщина никогда не опустилась бы до уровня скандального хроникера.

— Именно из нашего, мама, — все так же спокойно и рассудительно ответила Дафна, не отрываясь от вышивания и скрывая озорной блеск глаз. — Иначе откуда бы ей знать столько подробностей нашей жизни. Не думаешь же ты, что она заглядывает по ночам в окна или прячется под кроватью?

— Мне перестает нравиться твой тон, Дафна, — сухо заявила мать.

Дочь ответила лучезарной улыбкой. Она хорошо знала эту фразу: мать произносила ее всякий раз, когда кто-то из детей брал верх в споре с ней — пускай в самом пустяковом. Но так скучно сидеть за вышиванием — почему бы немного не поддразнить родительницу?

— Кстати, мама, я бы совсем не удивилась, узнав, что леди Уистлдаун — одна из твоих добрых знакомых.

— Прикуси язычок, Дафна Бриджертон! Никто из моих друзей не опустится столь низко.

— Согласна, — сдалась дочь. — Но если не ближний круг, то это кто-то, кого мы хорошо знаем. Посторонние не могут знать таких подробностей, которые она публикует в своей газетенке.

— Кем бы она ни была, — решительно заявила Вайолет, — я не хочу иметь с ней никакого дела.

— Тогда самое мудрое — не покупать ее «Хронику», не правда ли? — простодушно заметила дочь.

— А что это изменит? Ведь все остальные покупают и будут покупать. И я окажусь в дурацком положении: они узнают последние сплетни, а я нет.

Дафна не могла не согласиться с матерью, но сделала это молча: ее азарт иссяк.

Великосветский Лондон за последние три месяца уже почти привык к газете леди Уистлдаун, которая регулярно появлялась возле дверей аристократических домов по понедельникам, средам и субботам. Именно появлялась — потому что просто лежала там, и никто не требовал за нее платы. Но в один прекрасный день «благосклонным читателям» объяснили, что теперь каждый экземпляр будет стоить пять пенсов. Подумать только: целых пять пенсов за букет сплетен! Да, но зато каких сплетен — самых свежих и благоухающих.

Дафна искренне восхищалась смекалкой и деловой хваткой таинственной леди Уистлдаун: как ловко та подцепила на крючок своих читателей (точнее, читательниц) и как быстро, по-видимому, сколотит капитальчик!

Пока Вайолет, меряя шагами комнату, продолжала возмущаться этой выскочкой, Дафна успела пробежать глазами остальную часть скандальной «Хроники». Это была мешанина из светских новостей, оскорблений и комплиментов, вопросов и ответов. И все же газетенка отличалась от других изданий того же пошиба. Здесь не было места намекам и домыслам: все называлось своими именами, в том числе и сами имена. Никаких «лорд С.» или «леди Ф.»: все откровенно и недвусмысленно. Высшее общество было раздираемо противоречивыми чувствами. С одной стороны — возмущение, досада, с другой — жгучее любопытство: какие еще «жареные» факты появятся в очередной понедельник или пятницу.

Из этого свежего листка Дафна узнала и о вчерашнем бале, на котором не могла присутствовать, потому что в доме праздновался день рождения ее младшей сестры Гиацинты, а домашние праздники свято чтились в их семействе. Поскольку же сестер и братьев было, как уже говорилось, восемь (и мать — девятая), дни рождения отмечались чуть ли не каждый месяц.

— Ты все-таки читаешь этот бред! — упрекнула ее Вайолет.

Дафна подняла голову и, не ощущая ни малейшего угрызения совести, ответила:

— Там много занятного. Описывается бал у Мидлторпов, где Сесил Тамбли разбил целую гору бокалов для шампанского.

— Правда? — стараясь подавить любопытство в голосе, переспросила Вайолет. — Ничего себе. Сколько звона…

— И осколков, — уточнила Дафна. — Здесь такие подробности! Кто что сказал и кому… Во что одеты…

— И, наверное, непререкаемое мнение по поводу каждого туалета? — не удержалась от нового вопроса Вайолет.

Дафна усмехнулась.

— Ладно, мама. Я знаю, на что ты намекаешь: миссис Фезерингтон жутко выглядит в своем лиловом?

На лице Вайолет промелькнула улыбка, которую она тут же попыталась согнать, но ей не удалось, и, улыбнувшись шире, она подошла к дочери, села рядом и примирительно проговорила:

— Хорошо, довольно спорить. Дай и мне взглянуть. Что там еще стряслось? Не пропустили ли мы что-нибудь важное?

— Не беспокойся, мама, — уверенно ответила Дафна, — с таким репортером, как леди Уистлдаун, мы ничего не пропустим. — Она снова заглянула в листок. — Как будто сами там побывали. Даже больше узнаем, чем если бы сами… Вот слушай… — Она принялась читать: — «Тощий, как мумия, молодой человек, известный ранее под именем графа Клайвдона, почтил наконец захудалый город Лондон своим присутствием — теперь, когда стал новоиспеченным герцогом Гастингсом». — Она умолкла и, набрав воздуха, продолжила: — «Его светлость шесть лет провел за границей, и случайно ли совпадение, что вернулся он только после того, как старый герцог Гастингс покинул этот мир?» — Дафна снова прекратила чтение и сказала с неодобрением: — Она все-таки довольно резка и цинична в своих предположениях, эта леди Уистлдаун. Ты права, мама. — И после паузы добавила: — Кажется, наш Энтони водил дружбу с неким Клайвдоном? Я не ошибаюсь?

— Да-да, он теперь и стал Гастингсом. Энтони учился с ним в Итоне и потом в Оксфорде. Они, по-моему, приятельствовали одно время. — Вайолет наморщила лоб, вспоминая. — Насколько я знаю, этот юноша не был паинькой. Большой задира и шалопай. И всегда на ножах со своим отцом. Но говорили, что с большими способностями. Особенно в этом… как ее… в математике. Чем не могут похвастаться мои дети, — добавила она с тонкой улыбкой.

— Ну-ну, мама, — утешила ее Дафна. — Не переживай так сильно. Если бы девушек принимали в Оксфорд, я бы тоже там преуспела. Правда, не в математике.

Вайолет фыркнула.

— Как же! Помню, мне приходилось проверять твои тетрадки, когда гувернантка болела. Худшие минуты в моей жизни!

— Зато как я знала историю! — Дафна вновь заглянула в газету. — Положительно меня заинтересовал этот тощий, как здесь написано, и задиристый, как ты утверждаешь, субъект. Во всяком случае, что-то новое на нашем тоскливом небосклоне.

Вайолет бросила на нее настороженный взгляд.

— Он совершенно не подходит для молодой леди!

— Однако как вольно ты играешь моим возрастом, мама. С одной стороны, я слишком молода для друзей Энтони, а с другой — засиделась в девицах.

— Дафна Бриджертон, мне не…

–…нравится твой тон, — продолжила Дафна. — Но ты все равно любишь меня. Верно, мама?

Мать рассмеялась и обняла дочь за плечи.

— А как же иначе, моя дорогая.

Дафна потерлась своей щекой о материнскую.

— Это крест всех матерей, я знаю. Они приговорены любить тех, кого произвели на свет, какими бы ни были их чада.

Вайолет вздохнула:

— Ты права. Но судьба была ко мне благосклонна. Надеюсь, однажды у тебя тоже появятся дети и ты…

— Тоже будешь их любить, как я вас, — договорила за нее Дафна и положила голову на плечо матери.

Вайолет, возможно, была излишне придирчива, а отец всегда больше интересовался собаками и охотой, нежели домашними и общественными обязанностями, но родители обожали друг друга, детей, и в доме царили мир и покой.

— Я всеми силами буду стараться следовать твоему примеру, мама, — прошептала Дафна.

— Как приятно это слышать. — В глазах Вайолет блеснули слезы. — Это лучшая награда для меня.

Дафна в задумчивости накрутила каштановую прядь на палец, а затем, решив сменить сентиментальный тон на шутливый, проговорила:

— Да, я пойду по твоим стопам и не остановлюсь до тех пор, пока у меня не будет восемь детей…

А в это самое время Саймон Артур Генри Фицрэндольф Бассет, с недавнего времени — герцог Гастингс, о коем только что вскользь упомянули мать и дочь Бриджертон, сидел в старейшем лондонском клубе «Уайтс». Его визави был не кто иной, как Энтони, самый старший из братьев Дафны. Да и сами молодые люди казались братьями — оба худощавые, высокие, с густыми темными волосами. Разительную непохожесть выдавали лишь глаза. У Энтони — шоколадного оттенка, как у его сестры, а у Саймона — пронзительно-голубые, словно льдинки.

Именно это составило ему репутацию человека твердого и непоколебимого. От его пристального взгляда женщины трепетали, а мужчины чувствовали себя неуютно.

Но к Энтони это не относилось: молодые люди были закадычными друзьями.

— Не забывай, что я видел тебя в разных ситуациях. Бывало даже с головой, опущенной в ночную вазу, — со смехом проговорил Энтони.

На что Саймон ответил:

— Если мне не изменяет память, именно ты держал меня над этой вазой.

— А чем ты мне отплатил на мое благодеяние? — продолжал игру Энтони. — Подложил в постель дюжину угрей…

Саймон по-прежнему считал Энтони ближайшим другом и после возвращения в Англию первым делом встретился именно с ним.

— Очень рад тебя видеть, Клайвдон! — в который раз повторил Энтони. — Ох, ты, наверное, предпочитаешь, чтобы я теперь называл тебя Гастингсом?

— Нет! — с непонятной для Энтони поспешностью ответил Саймон. — Гастингсом навсегда останется мой отец. Я приму титул, если того потребуют обстоятельства, но не стану носить это имя.

— Обстоятельства? — с удивлением переспросил Энтони. — Да кто не мечтает стать герцогом? Ты меня удивляешь!

Саймон нервно провел рукой по волосам и ответил не сразу. Да, он знал, что должен — таковы давние традиции — сохранить родовое имя, родовые владения и тем самым подтвердить и упрочить место семьи в истории Англии, но ведь кем он был до недавнего времени? Сын, отвергнутый отцом чуть ли не с рождения, да и в юные годы не удовлетворявший того своими взглядами и поведением. Отец скрепя сердце мирился с его существованием, но горячих чувств не испытывал и, как и прежде, не желал видеть. Сын платил ему той же монетой. Одним словом, нашла коса на камень.

— Это чертово ярмо не для меня, — пробормотал он наконец.

— Придется к нему привыкнуть, — сказал Энтони. — И к новому имени тоже.

Саймон вздохнул. Он понимал, что приятель прав, что его протест может быть воспринят в обществе как кокетливое кривлянье.

— Ладно, — продолжал Энтони, — не будем о грустном. Ты прибыл как нельзя кстати. Мне нужна поддержка в моих трудных и нудных хлопотах.

— Что за хлопоты, Тони?

— Мне, видишь ли, придется сопровождать одну из сестер на очередной бал.

Саймон откинулся на спинку кресла и не без интереса посмотрел на собеседника.

— Мне это мало о чем говорит. Лично я далек от подобной суеты.

— Что ж, придется осваиваться в новых обстоятельствах, дружище. Доверься мне, и я помогу тебе на первых порах.

Саймон заливисто рассмеялся:

— Если я не ослышался, человек, пытавшийся окунуть мою голову в ночную вазу, предлагает мне трогательную заботу?

— О, тогда мы были совсем юные, Саймон. Теперь, увы, все по-другому.

— Теперь ты образец благопристойности и хранитель семейных устоев?

— В самую точку! И я рассчитываю на твою помощь.

Энтони на минуту задумался, а затем спросил:

— Полагаю, ты намерен занять определенное положение в обществе?

— Это совсем не так, Тони.

— Но ты говорил, что собираешься на вечер к леди Данбери.

— Только потому, что испытываю симпатию к этой прямолинейной старухе. Она всегда говорит то, что думает.

— Ну, допустим, не всегда, — заметил Энтони.

— Ты прав. Но она чаще других говорит искренне. Кроме того, она хорошо относилась ко мне, когда я был ребенком. Я несколько раз проводил у нее в доме школьные каникулы. Дружил с ее племянником.

Энтони кивнул:

— Итак, я понял. Ты намерен избежать соблазнов света. Но знай, мой друг, они все равно тебя настигнут, где бы ты ни находился.

Слово «они» Энтони выпалил так, что Саймон чуть не поперхнулся своим бренди. Откашлявшись, он переспросил:

— Кто эти грозные «они», которыми ты меня так напугал?

— Скоро сам убедишься — матери!

Саймон пожал плечами.

— К сожалению, я не знал свою матушку. Но я не совсем понимаю…

— Скоро поймешь! Матери юных невест! Не женщины, но огнедышащие драконы! От них нигде не укроешься. И должен тебе признаться: моя родительница — одна из самых опасных.

— Боже мой, а я-то полагал, что самое опасное место — в джунглях Амазонки.

Энтони бросил на приятеля неодобрительный взгляд:

— Будет не до шуток, когда тебя стреножит одна из таких матрон вместе со своей тщедушной дочкой в белом наряде и принудит к бесконечному разговору о погоде, балах и лентах для волос.

Саймон усмехнулся:

— Если не ошибаюсь, за время моего отсутствия ты превратился в истинного великосветского шалопая? То есть, прости, джентльмена.

— Видит бог, я этого не хотел! Будь моя воля, я держался бы в ста милях от общества, избегал бы его как чумы. Но моя сестра в прошлом году начала выезжать в свет, и я просто обязан впрячься в эту колесницу.

— Ты говоришь о Дафне?

— Как, вы были знакомы?

— Нет, но сестра отправляла тебе письма, когда мы учились еще в школе, и я запомнил, что она родилась четвертой в семье, а значит, ее имя на «Д».

— Верно. Наш семейный метод давать имена детям. Эффективен при амнезии — не забудешь, как кого зовут.

Саймон рассмеялся:

— Ваше изобретение — самое крупное в Англии после паровой машины Уатта.

— Согласен, — скромно кивнул Энтони и, наклонившись к другу, сказал: — Мне пришла в голову смелая мысль: на этой неделе у нас состоится семейный обед — почему бы тебе не присоединиться к нам?

Брови Саймона слегка приподнялись.

— Ты же нарисовал страшную картину, пугая меня драконами в образе матерей и девиц на выданье, разве не так?

— Ну, мать я возьму на себя, не спущу с нее глаз, а насчет Дафны изволь не волноваться — она не из таких. Счастливое исключение, которое лишь подтверждает правило. Тебе она наверняка понравится.

Глаза Саймона недоверчиво сузились: не играет ли с ним приятель? Не пытается ли заманить в ловушку?

Энтони угадал ход его мыслей и со смехом произнес:

— Господи, уж не подозреваешь ли ты, что я в сговоре с матушкой?

Саймон промолчал.

— Ты для Дафны совсем не подходишь, — продолжал Энтони.

— Почему это? — удивился Саймон.

— Слишком погружен в себя. Всегда был таким, насколько я помню.

Некоторое время Саймон обдумывал характеристику и, так и не решив, хорошо это или плохо, задал следующий вопрос:

— Она получила уже много предложений?

— Несколько. — Энтони, допив бренди, откинулся в кресле. — С моего согласия, она отказала всем.

— Как великодушно с твоей стороны.

Энтони не принял иронии и продолжил:

— Видишь ли, я не ищу великой и вечной любви для своей сестренки, но не отвергаю при этом возможности счастливого брака. Однако не с человеком, который годится ей в отцы, и не с промотавшимся гулякой, или, наконец, не с тем, кто слишком сух и высокомерен для нашей веселой семьи. Упаси бог! А на этой неделе ее руки просил вообще один…

Энтони замолчал, как опытный рассказчик, играя вниманием слушателя.

— Что же стряслось на этой неделе? — не выдержал Саймон.

— Ну, этот последний… Впрочем, он вполне приятен в обращении, только немного туповат. Но ты можешь вообразить, что я чрезмерно придирчив. Ничего подобного — я такой же, каким ты меня знал в далекие дни нашей беспутной молодости. Я вовсе не хочу огорчать беднягу и разбивать ему сердце, а потому…

— А потому перекладываешь это на хрупкие плечи своей сестры. Верно?

— Нет, мой друг. Я сам откажу ему, но весьма деликатным образом.

— Мало кто из братьев идет на такое ради сестер!

— Дафна и правда хорошая сестра, — серьезно сказал Энтони. — И я готов для нее на многое.

— Даже водить по магазинам и выслушивать разговоры о погоде, балах и лентах для волос?

— Понадобилось бы — выслушал, но Дафна не того поля ягода!

— Охотно верю, однако у тебя на подходе еще три сестрицы, не так ли, мой бедный друг?

— Совершенно верно. Но все они моложе Дафны, у меня есть еще время собраться с силами.

Саймон иронически усмехнулся:

— Что ж, удачи!

По правде говоря, он немного завидовал приятелю, окруженному большой семьей, не опасавшемуся одиночества и даже не ведавшему, что это такое. Сейчас Саймон был далек от намерения свить собственное гнездо, однако не отвергал такой идеи в принципе. Он даже допускал, что его жизнь в этом случае наполнилась бы иным смыслом, стала бы более содержательной, даже привлекательной…

Из некоторой задумчивости его вывел вопрос Энтони:

— Так тебя ждать к ужину? Он не будет званым, только мы вдевятером. Ты — десятый.

Эти дни для Саймона выдались крайне хлопотными — вступление в права наследства, управление имениями, — и он с некоторым удивлением услышал собственный ответ:

— С удовольствием.

— Очень рад, дружище! Но прежде мы увидимся у леди Данбери, не так ли? Ты ведь собирался?

Саймон содрогнулся.

— Теперь и не знаю, как поступить. Ты меня так запугал драконами… Если я и приду, то постараюсь удрать через каких-нибудь полчаса.

— Думаешь, тебе это удастся?

Независимый вид Саймона лучше всяких слов говорил, что именно так он и думает.

Примечания

1

Все восемь имен соответствуют восьми первым буквам английского алфавита. — Здесь и далее примеч. пер.