Расширение прав и возможностей женщин в России

Джули Хеммент, 2007

Основанная на исследованиях, проведенных в 1996–1998 годах, книга Джули Хеммент прослеживает историю женского движения в постсоветской России и его взаимодействия с неправительственными организациями. С помощью этнографической оптики Хеммент анализирует деятельность активисток девяностых годов на примере тверской группы «Женский свет». Поскольку представления об идеальном гражданском обществе у активисток и организаций-спонсоров зачастую не совпадали, работа таких организаций обычно балансировала между ощущением безграничных возможностей и непониманием со стороны НПО и фондов.

Глава 1

В мутной воде: совместный проект в Твери

— Ты не здешний, — заметил Лис. — Что ты здесь ищешь? <…>

— Нет, — сказал Маленький принц. — Я ищу друзей. А как это — приручить?

— Это давно забытое понятие, — объяснил Лис. — Оно означает создать узы.

— Узы?

— Вот именно, — сказал Лис. — Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как и сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя только лисица, точно такая же, как и сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственный в целом свете. А я буду для тебя один в целом свете…

Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц

Лисицы, маленькие мальчики, проблемы приручения и феминизм в России… Как они связаны? Я задала себе этот вопрос, когда Валентина, основательница «Женского света», процитировала «Маленького принца». Это было в 1999 году в докладе о нашей работе на сетевом совещании в Корнельском университете²³ через полгода после моего возвращения из «поля». Я узнала, что Валентина окажется в США, и попросила ее принять участие в моем докладе. Она с радостью откликнулась на приглашение и шутила на тему феминистского «ток-шоу».

Историю нашего сотрудничества мы преподнесли в форме диалога, отталкиваясь от заранее составленного нами списка вопросов. Как получилось, что мы встретились? Я, живущая в США британский антрополог, и русская активистка и исследователь? Как мы затеяли совместный проект? Почему члены группы, к которой принадлежит Валентина, согласились работать со мной, чужаком с Запада? Естественно, что, отвечая на эти вопросы, мы обращали внимание на разное. Я говорила о теоретических и методологических аспектах власти при антропологическом взаимодействии. О том, как я стремилась к созданию более демократичной формы работы. Валентина рассказывала, как она пришла к созданию группы «Женский свет», о своих целях и ожиданиях от организации, о выгодах от сотрудничества с западными феминистками. Цитата была реакцией на последний вопрос аудитории: как мы чувствуем себя по завершении проекта? Не жалко ли нам заканчивать наше сотрудничество?

Валентина сделала паузу и с обезоруживающим блеском в глазах сказала, что ей вспомнился «Маленький принц». «Вы помните? Что мы ответственны за тех, кого приручили, что-то в этом роде». Все рассмеялись. Это была великолепная находка для финала показательного выступления, но ее слова поставили меня в тупик. О книге у меня были лишь смутные воспоминания. Я понятия не имела, на что она намекала. Приручили? Что она имеет в виду?

Эта глава посвящена использованию власти и политики в группе, динамике власти, присущей социологическим исследованиям, и стратегии в работе этнографа. Я рассказываю о моей собственной попытке сделать исследование более демократичным с опорой на метод исследования совместных действий, о том, как эта попытка свела меня с Валентиной и с «Женским светом». В первой части главы я рассматриваю этические особенности проведения исследований в постсоветской России и объясняю, почему власть стала такой насущной проблемой. Я знакомлю читателя с исследованием совместных действий (PAR), говорю о выбранных мною методах изменения общества, которые позволяют достичь более диалогичной формы проведения феминистских исследований. Во второй части я представлю моих коллег: Валентину и «Женский свет». Я попала в группу в критический момент ее существования. Члены группы, изначально преданные идее волонтерства, из-за постепенного обнищания стали задаваться вопросами о целесообразности своей деятельности. Я была иностранкой, аутсайдером. Мое присутствие послужило толчком для обсуждения будущего группы и возможности сотрудничества с международными организациями-спонсорами. Глава заканчивается тем, что мы начали обдумывать план совместного исследования и заложили основу того, о чем я буду говорить в последующих главах.

Илл. 1. Валентина и автор этой книги делают доклад на сетевом совещании в Корнельском университете. Февраль 1999 года

Я описываю наш общий доклад и то, что Валентина напомнила присутствующим «Маленького принца», по ряду причин. Во-первых, этот эпизод ярко характеризует радостный настрой и сам дух нашей совместной работы. А во-вторых, отражает напряженность, присутствовавшую в нашем сотрудничестве.

Несмотря на то что это обсуждение проблем власти было публичным, оно проводилось в безопасной обстановке. На моей территории. Присутствовали исследователи, которым тема доклада была интересна и которые с сочувствием относились к моим сомнениям. Участие Валентины, представителя общественности, было необычным и даже смелым шагом. Она согласилась участвовать и, значит, соблюдать правила игры. Тем не менее, приведя цитату из «Маленького принца» и застав меня ею врасплох, она нарушила стереотипы. Ее слова свидетельствовали о том, что она видит сложившиеся между нами непростые отношения силы и власти и выводит их противоречия на передний план. Ее слова говорили о близости, возникшей во время совместного проекта, и ответственности, которую эта близость повлекла за собой. Оглядываясь в прошлое и вспоминая слова Валентины, сказанные на этом мероприятии, мне нравится менять ракурс моего взгляда: что она имела в виду? Кто и кого приручил и одомашнил? И что дальше?

Конец холодной войны и новые возможности сотрудничества для феминисток

Развал государственного социализма в Советском Союзе способствовал возникновению новых отношений между странами Востока с государственным социализмом и капиталистическим Западом. Границы стали более открытыми. Снова появились возможности выстраивать личные и институциональные связи между странами первого и второго мира.

Советские граждане стали выезжать из страны (в рамках обмена студентами, как члены научных «совместных предприятий», позже — как туристы). В страну пустили любопытствующих западных ученых, активистов, туристов, потом — инвесторов. Я стала одной из первых, кто воспользовался этой новой возможностью. Я приехала в Советский Союз в 1989 году по частному приглашению в гости к моим русским друзьям, с которыми недавно познакомилась в Англии. В 1990 году я снова вернулась и прожила в Москве год, изучая русский язык и преподавая английский.

Благодаря знанию русского по возвращении в Англию мне удалось поучаствовать в нескольких научных исследованиях, и это позволило мне снова приезжать в теперь уже постсоветскую Россию.

В этих поездках я увидела проблемную сторону культуры со-участия, появившейся в результате демократизации.

Я уже говорила, что в начале 1990-х годов правительства США, Великобритании, Германии и других западных стран направляли в Россию и другие ставшие независимыми государства бывшего СССР средства для помощи в переходе к демократии.

Но этот процесс, как и другие моменты начавшегося развития, был очень напряженным. Несмотря на навязчивое использование высокопарных слов, вроде «партнерства» и «сотрудничества», на демократизацию смотрели как на улицу с односторонним движением.

У консультантов и экспертов из Северной Америки и Западной Европы, ввозивших в Россию свои «ноу-хау» (в бухгалтерском учете, управлении, организационных технологиях и навыках) и направлявших эти потоки, часто были весьма скудные представления о культуре, истории, политике этого региона. А проконсультироваться у своих советских коллег они не желали [Bruno 1997; Sampson 1996; Wedel 1998].

Сразу после окончания холодной войны эти проекты были миссионерскими, их ревностные участники не обращали внимания на локальные особенности.

Полученные в России знания считались коммунистическим наследием и особо не принимались во внимание.

Критикуя эти годы, известный антрополог Джанин Ведель пишет, что в рамках представлений о развитии после холодной войны второй мир (постсоветские государства Восточной Европы и Новые независимые государства (ННГ)) считался скорее «неправильно развитым», чем «недоразвитым».

Соответственно, когда говорилось о помощи постсоветским странам, то «речь шла об изгнании духа наследия коммунизма» [Wedel 1998: 21].

Россия представлялась чистым листом, а опыт, ценности, квалификацированность советских людей обесценивались.

Вот почему многие из россиян, изначально полных надежд и настроенных прозападно, постепенно разочаровывались в потенциале так называемого обмена между Востоком и Западом быть площадкой для диалога, взаимного обучения и уважения²⁴.

Такова оказалась реальность этих ведущих инициатив по развитию. То же самое случилось и с феминизмом, несмотря на самые добрые намерения участниц первых обменов.

Когда рухнул государственный социализм, западные феминистки впервые смогли наладить прямой диалог с советскими и восточноевропейскими женщинами. Это был диалог без участия надзирателей от партии.

Западные феминистки познакомились не только с представительницами государственных женских организаций. Они встретились с диссидентками, писательницами, исследовательницами — с женщинами, стоявшими на передовой в борьбе за изменения в обществе.

Падение Берлинской стены и развал правящих режимов в 1989 году прокладывали дорогу для более устойчивых отношений и сотрудничества.

Западные ученые-феминистки и активистки ринулись в Россию и Восточную Европу и в знак солидарности были готовы объединиться с женщинами этих стран.

В рамках схем городов-побратимов и академических обменов появилось огромное количество горизонтальных связей.

Эти макросдвиги создали условия для новых близких связей и отношений — ведь по частным приглашениям россияне, американцы, англичане попадали домой друг к другу.

Однако эйфория и оптимизм в отношении сотрудничества быстро сменились утратой иллюзий и разочарованием обеих сторон.

Не успели старые границы рухнуть, как их место заняли новые: социоэкономические классовые барьеры, новые различия, столкновения идей.

Движимые искренним беспокойством по поводу происходящих изменений, западные феминистки строили мрачные прогнозы о формах исключения женщин, которыми будет сопровождаться переход к рыночной экономике.

Они призывали женщин срочно объединяться в ответ на рост их политической маргинализации и предостерегали их от возврата к традиционной женственности и принятия ранее существовавших гендерных ролей.

Поступая так, они позиционировали себя как экспертов и старших сестер.

Логически следовало, что «отсталость» постсоциалистических женщин усилилась [Kurti 1997], считалось, что они перешли от советского гендерного равенства к «нецивилизованным» гендерным отношениям.

Покровительственный тон подобных комментариев привел к тому, что женщины из бывшего Восточного блока стран не согласились со многими аналитическими выкладками феминизма²⁵. Нанетт Фанк, феминистка-философ из США, бывшая в первых рядах во времена начала обменов, пишет: «Дружба, пережившая годы холодной войны и раздел Германии, быстро распалась после падения Берлинской стены в ноябре 1989 года» [Funk, Mueller 1993].

Западным феминисткам пришлось пересматривать свои оценки и заново обдумывать условия обмена между Востоком и Западом.

Эти первые встречи западных феминисток и женщин Восточной Европы стали для меня отправной точкой. Почему феминистские инсайты не встретили понимания у постсоветских женщин? Как они сами видят происходящие изменения? Будучи антропологом, я серьезно отнеслась к идейным столкновениям, рассматривая их как очень ценную возможность задуматься о конкурирующих формах знаний. Будучи феминисткой, приверженной идеям активизма, я хотела добиться большего. То есть я разделяла феминистскую обеспокоенность происходящими гендерными процессами и хотела сохранить свою приверженность социальным изменениям.

Именно поэтому я очень много думала о методологии, приступая к этому исследовательскому проекту.

Как проводить исследования в таком идеологически нагруженном социальном поле, как постсоциалистическая Россия, бывшая сверхдержава, которую теперь считают проигравшей торжествующему либерально-демократическому капиталистическому Западу?

В условиях, когда западное вмешательство было новинкой, часть моего проекта была посвящена тому, чтобы исследовать само это западное вмешательство. Как мне быть восприимчивой к людям, с которыми я работала, и одновременно с этим осознанно принимать мою собственную роль и задачи, а не просто навязывать их?

Как сохранять критичность, провоцируя, но не усиливая главенствующие нарративы переходного периода?

Чему я могу научиться на опыте первых феминистских встреч? Как мне не повторить их ошибки?

Можно ли провести такое исследование, чтобы оно было интересным не только сообществу ученых в США и Западной Европе, но также оказалось полезным и для людей, с которыми я работала?

Культура и власть

Хотя постсоциалистический контекст и стал новым пространством для конкретной антропологический работы²⁶, проблематика власти и ее ловушки в полевых исследованиях не были чем-то новым. В конце 60-х годов под напором марксистской, постколониальной и феминистской критики «классическая» парадигма исследований [Rosaldo 1989] рухнула. Ученые до сих пор бьются над проблемой власти в социальных исследованиях. Удобный образ антропологии — защитницы незападных народов — был разрушен, когда вдруг заговорили традиционные «объекты» антропологического исследования. Постколониальные феминистские ученые следующего поколения обратили внимание на то, что исторически антропология была заодно с колониализмом. Было показано, как антропология играла на руку противопоставлению культурной экзотичности незападных народов цивилизованному Западу [Abu-Lughod 1991; Asad 1973; Harrison 1991]. Привлекая внимание к проблеме власти в этнографическом контексте, эти работы ставили под вопрос право антропологов представлять «другого» и занимать «во всем этом» первое место.

Женские и феминистские исследования столкнулись с теми же проблемами, когда западные феминистки, благодаря женщинам неевропеоидных рас и женщинам из развивающихся стран (так называемого третьего мира), взглянули в лицо этой болезненной реальности. Пусть феминизм и выступал от имени женщин, но этот проект принадлежал в основном представителям белой расы, среднего класса, он был ориентирован на первый мир [Bell hooks 1981; Moraga, Anzaldua 1983]. Критика такого рода заставила феминисток признать, что феминистские тексты, предназначенные вроде бы для расширения возможностей женщин, на самом деле умалчивают о маргинальных группах; в научных отчетах происходит непреднамеренная повторная колонизация менее привилегированных групп, потому что они изображаются пассивными, угнетенными и однородными [Mohanty 1991; Spivak 1988].

Критика подняла глубинные вопросы об идентичности обеих дисциплин, всколыхнула их до самого основания. Разными путями обе дисциплины — феминистские исследования и антропология — пришли к тому, что стали считать себя проектами борьбы с гегемонией, поддерживающими интересы угнетенных²⁷. Это зеркало, отразившее ученых столь нелестным образом, сыграло травмирующую роль. Перед исследователями была поставлена настоящая дилемма (известная как «кризис власти в этнографии» или «кризис репрезентации»): как вести научную работу и докладывать о результатах, не воспроизводя эти формы маргинализации?

Рефлексивность антропологии вытекает из этих политических сдвигов и последовавших за ними дебатов. С 1980-х годов все больше внимания в антропологии уделялось власти во время этнографических контактов (когда исследователь встречается с информантом) и позже — в момент репрезентации, когда исследователь пишет свой текст. Как мы позиционируем себя, когда выполняем исследование и пишем? Кому мы отдаем привилегированное положение, а кого замалчиваем? Как влияет сам факт нашего присутствия? Как влияет наш анализ [Abu-Lughod 1991; Clifford, Marcus 1986]? В ответ на эти вопросы некоторые антропологи с критическим складом ума принялись защищать новые отношения при исследовании — отношения сотрудничества. Некоторые исследовали сотрудничество на уровне репрезентации — работали с информантами при написании научного текста, ведении записей или создавали экспериментальные тексты [Behar 1993; Crapanzano 1980; Shostak 1983]. Другие же сделали акцент на практической работе этнографа и возможностях ангажированного поведения активиста [Enslin 1994]. Исследователи-феминистки, особенно выступающие за межкультурные или переходные формы исследования, подобрали разные метафоры, чтобы выразить вторую цель: «разговор» [Haraway 1991], «разговаривать с» [Alcoff1994] и «коалиция» [Grewal, Kaplan 1994]²⁸.

Приняв на себя обязательство раскрыть потенциал этнографии и ее способность пролить свет на то, что Трондман и Виллис назвали «пережитым», «банальной рутиной» [Trondman, Willis 2000: 12], и при этом не теряя из вида глобальные цели, я искала способы превратить отношения исследования в сотрудничество. Я нашла опору в исследовании совместных действий (PAR). Исследование совместных действий — это метод или «философия» [Fals-Borda, Rahman 1991], появившиеся за пределами антропологии и феминистских исследований. Основной проблематикой здесь являются социальная справедливость и власть. Метода придерживались практики и ученые, работавшие в областях, которые традиционно считались «прикладными»: образование, изучение развития или социальной помощи. Метод был вызовом иерархическим отношениям и собственническим аппетитам традиционных исследований и разработок в области социальных наук. Такой подход в социальных науках и в самом деле переворачивает с ног на голову привычную методологию исследований. Исследование преобразуется в совместную работу стороннего исследователя и группы. Такой подход позволяет не только исследовать проблемы, но и искать их решения. Это методология социальных изменений.

По мере чтения научной литературы я стала разбираться в разнообразии подходов «совместных действий». Некоторые глубоко укорененные в марксистской теории приверженцы работы Паулу Фрейре о «“критической грамотности” взрослых»²⁹ стремятся добиться радикальных изменений общества. Другие теснее связаны с либеральными ценностями и проектами по организационным изменениям [Whyte, Whyte 1991]³⁰. Академической наукой дело не ограничивается. Несмотря на то что ученые-антропологи или исследователи феминизма мало что знают о PAR, этот подход постепенно начинает использоваться повсеместно. Модели Фрейре вдохновили прогрессивные социальные движения в селах Аппалачей и захватили Латинскую Америку. Методики совместных действий используются и в институционализированных проектах развития, создавая альтернативу иерархическим вертикальным схемам [Chambers 1997; Fernandes, Tandon 1981]. Совсем недавно совместное участие стало «мейнстримом» в повестке дня международных организаций по развитию со всеми свойственными этому процессу противоречиями. Даже Всемирный банк теперь выдвигает совместное участие в список ключевых ценностей и выступает за использование его методологии в своих программах. Выглядит обнадеживающе. Некоторые утверждают, однако, что это происходит только на словах. Несмотря на заявления о новых ценностях, банк следует старым привычкам, и экономическое развитие по-прежнему навязывается в командно-приказном стиле [Cook, Kothari 2000; Jordan 2003].

Метод исследования совместных действий, конечно, не лишен проблем. К 1990-м годам слова «участие», «гендер» были еще пустыми звуками. Эти символы были восприняты большинством международных НПО и организаций-спонсоров, но тогда они не обладали какой бы то ни было радикальной значимостью. Я с осторожностью относилась к тому, как кооптируются методологии участия. Мне не нравился проповеднический тон некоторых исследователей, довольно упрощенно постулировавших «участие» сообщества в ответ на этические дилеммы исследования («сообщество» — кто это такие? Кто участвует? Как исследования могут быть по-настоящему совместными с самого начала?). Однако я решила — и не я одна, — что издержки отказа от участия перевешивают риски [Farmer 2003; Hyatt, Lyon-Callo 2003; Scheper-Hughes 1995].

Метод исследования совместных действий предложил путь вперед. Представляется, что он исключительно совместим с целями критической этнографии. Признавая ценность местных знаний, он вовлекает разных стрейкхолдеров в процесс группового исследования и получает богатый этнографический материал о жизни и смыслообразующих процессах. Метод глубинно завязан на проблемы власти, предназначен раскрывать структурные причины проблем через коллективное обсуждение и взаимодействие. Он рефлексивен в том смысле, что заставляет противостоять наблюдающему «я». Методу не под силу решить проблемы неравенства внутри социальной группы и между группами или проблемы неравенства общего свойства, из-за которого одним людям отводится роль «исследователей», а другим — роль членов «общественных групп». Исследование совместных действий признает пронизанные проблематикой власти исследовательские отношения как данность и принимает на себя этическую ответственность, которая с ними связана. Более того, помимо абстракций в огромном количестве изученных мною антропологических и феминистских текстов, исследование совместных действий предлагает и конкретные инструменты для достижения желанного сотрудничества. Я нашла в исследовании совместных действий средства, которые помогли мне думать о сотрудничестве на уровне полевой работы, «за пределами написания текста», если выразиться словами антрополога-феминистки Элизабет Энслин [Enslin 1994].

В литературе по исследованиям совместных действий я нашла конкретные модели, типовые вопросы, конкретные примеры и инструменты, которые я смогла использовать и адаптировать. И, как свидетельствует разнообразие подходов к участию, оно было не жестким, а достаточно гибким. Меня особенно вдохновила работа антропологов и исследователей-феминисток, которые использовали методы исследования совместных действий, чтобы добиться более социально ответственной, ориентированной на активистов формы научного исследования³¹. Исследование действий в рамках проекта, по-видимому, объясняло, как упростить создание случайных, ситуативных коалиций, которые феминистская наука искала и обсуждала [Ibid.].

Короче говоря, моя цель состояла не в том, чтобы «заняться PAR» или огульно применять этот подход; я была не практиком, ищущим, где бы развернуть свой проект, а этнографом, стремящимся к развитию диалога в исследовательской практике. Когда я начала полевую работу, я думала, что PAR — это что-то вроде дискурсивного пространства, где антропологи и информаторы могут обсуждать, выявлять и разрабатывать пути решения насущных проблем. В конце концов разговор об исследовании совместных действий дал мне основу для осмысления моего проекта, помог мне найти площадку для работы и женскую группу, позволил мне обсудить мою роль и условия наших отношений; и стал средством инициирования продуктивных «разговоров» [Gibson-Graham 1994: 220] с участницами группы.

Найти группу: предварительное исследование в 1995 году

Новых женских групп было немного, и большинству россиян они были неизвестны. Несмотря на это, разыскать их не составляло большого труда. Расцвет публикаций (в основном на английском), авторы которых радостно описывали их деятельность, облегчал задачу для заинтересованных иностранцев³². И все же найти группу, которая смогла бы принять мои идеи и задачи сотрудничества, где можно было бы сочетать исследовательскую работу и активизм, было непросто. К середине 1990-х годов к известным группам российских женщин дорожка для иностранных исследователей феминизма была проторена. В 1995 году в Московском центре гендерных исследований я стала пролистывать толстенную замусоленную гостевую книгу. Она изобиловала пожеланиями благополучия на многих европейских языках, и я читала ее как справочник из серии «Кто есть кто» в международном женском движении активизма и исследований. В 1995 году активистки уже иначе смотрели на этот трафик знаменитостей. Эйфория, вызванная первыми совместными проектами активисток Востока и Запада, прошла, и у некоторых российских женщин стала заметна усталость. Особенно изменились москвички. Для иностранных приезжих они часто были первой и единственной точкой доступа. Я встречалась с другими иностранными исследователями, и они жаловались, что им сложно достучаться до активисток: все они были слишком заняты или у них не было сил, поэтому они соглашались только на краткую встречу. Мне было сложно представить, как бы я вписалась туда.

Стремясь расширить связи с неправительственными организациями, я занялась поиском в интернете. Через Сеть женщин Востока и Запада, феминистскую неправительственную организацию с офисом в Вашингтоне, основанную в 1991 году группой восточноевропейских и американских ученых и активисток для поддержки зарождающегося женского движения в постсоциалистических государствах, я наладила контакты с несколькими женскими группами из России. Мои поиски совпали с запуском онлайн-проекта NEWW, новой социальной сети для общения массовых женских организаций, НПО, обычных людей в бывших социалистических государствах Восточного блока и США³³. Сидя у себя в Итаке (штат Нью-Йорк) за компьютером, я получила первые сообщения от женских групп со всех концов Восточной Европы и бывшего СССР. Они излагали свои цели, роли и программы.

Илл. 2. Тверской государственный университет. Фотография любезно предоставлена Франком Хайном

Одной из таких организаций был «Женский свет», маленькая группа из провинциальной Твери. В онлайн-объявлении группа описывалась как образовательная и повышающая осознанность, перечислялось впечатляющее количество проектов и мероприятий: проект устной истории от женщин, ежегодная женская неделя и кризисный центр для женщин, пострадавших от сексуального и домашнего насилия. Раньше я работала волонтером и советником в женском кризисном центре, поэтому мне была особенно близка идея новых кризисных центров, которые начинали появляться в постсоветских государствах. И наконец, группа идентифицировала себя феминистской, и это ставило ее особняком от большинства известных мне женских групп из России. Наоборот, большинство из них изо всех сил старались показать, что они не феминистки. Как я писала, феминизм в России был ругательством, слово содержало разные противоречивые и по большей части негативные коннотации³⁴. Мне было интересно узнать, чем отличалась эта группа и что ее члены понимали под феминизмом.

Валентина и «Женский свет»

Летом 1995 года я отправилась в Тверь на встречу с членами «Женского света». Город и встретившая Валентина очаровали меня. Валентина, основательница группы «Женский свет», была преподающим сотрудником кафедры социологии и политических наук в Тверском государственном университете. Невысокого роста, легкая и энергичная женщина за сорок. Она встретила меня на вокзале, и мы сели на автобус, чтобы доехать до центра города. Меня поразил контраст между провинцией и Москвой. Несмотря на то что Тверь — большой город, он казался мне маленьким, и его сонный ритм очаровал меня после гнетущей московской суеты. В то же время меня поразили бедность и ощущение заброшенности. За исключением нескольких сверкающих витрин магазинов и банков, в Твери мало что свидетельствовало о новом экономическом буме. Обветшавшая инфраструктура и здания советских времен продолжали разваливаться без всякой надежды на ремонт. Валентина привезла меня с вокзала к себе домой. Она, ее муж (компьютерщик) и двое сыновей (один подросток, а второму было слегка за двадцать) жили в трехкомнатной квартире с высокими потолками, которая находилась в здании девятнадцатого века на главной пешеходной улице города. Как и большинство неприватизированных городских квартир, все ждали ремонта за счет государства, краска отслаивалась, водопроводные трубы проржавели. Как и во многих квартирах старого фонда, здесь не было удобств: горячая вода не подведена, ванной или душа нет. И несмотря на все это, семья была очень энергичной, и в их доме царила атмосфера гостеприимства. Гостиная была наполнена вещественными доказательствами занятий и связей Валентины как в России, так и за рубежом. Книжные шкафы от пола до очень высокого потолка были забиты книгами по истории феминизма, гендерным исследованиям, социологии, философии на русском, английском и немецком языках. Они перемежались сувенирами из недавних зарубежных поездок (открытки разных европейских городов, фотографии Валентины с друзьями). Постоянно заходили коллеги из университета и активисты; телефон звонил не переставая. Оказалось, что квартира служила неофициальной штаб-квартирой «Женского света», не имевшей собственного помещения.

В тот первый день за разговорами я с радостью обнаружила, что мы разделяем схожие интересы и пристрастия. Валентина — ученый с глубоким и длительным интересом к проблемам женщин и феминизму. Я была в восторге, узнав, что она восхищается Александрой Коллонтай — большевистской феминисткой, которая на заре советской власти много сделала для того, чтобы продвигать женский вопрос, несмотря на сопротивление товарищей по партии. С Валентиной мы оказались интеллектуально близки, мы читали одни и те же книги по российским женским исследованиям и наслаждались одними и теми же феминистскими авторами. Мы с особым пылом обсудили проблемную область российских женских исследований³⁵. Рассказы Валентины о собственном активистском опыте отличались от тех, что мне приходилось слышать от московских активисток. Я была поражена свежестью, живостью и оптимизмом ее повествования. В Москве шумиха и оптимизм перестроечных лет потускнели, у моих знакомых не стало времени на кухонные разговоры, к которым я так привыкла во время моих первых поездок в Россию в начале 1990-х годов. Там люди уже успели втянуться в прагматичный, но очень отупляющий процесс выживания в новых рыночных условиях. Здесь же, отчасти в связи с отсутствием рыночных возможностей, был жив дух перестройки. Когда мы заговорили о «Женском свете», Валентина обрисовала мне дивный новый мир, где местные женщины (учителя, ученые, врачи, юристы) собрались, чтобы выполнить ориентированные на женщин проекты на добровольной основе. Она сказала мне, что за эти годы женщины в группе добились многого и с очень небольшими затратами. Она объяснила мне, что кризисного центра не было, хотя идея его создания уже давно витает в группе. Из текущих проектов были компьютерные курсы для безработных женщин и семинары по женскому здоровью, которые были бесплатными. Валентина с гордостью заявила мне: «Все, что мы сделали, мы сделали на энтузиазме!» Денег группа не имела, но душевного тепла было много.

Наше сотрудничество началось с разговора о методах и потенциале женской транснациональной солидарности. Когда я заговорила о моих целях, глаза Валентины загорелись, она стала нетерпеливо кивать мне. По ее словам, многое из того, что я говорила, совпадало с ее первыми попытками основать группу.

Впервые она заинтересовалась феминизмом и женскими проблемами, когда, будучи аспиранткой, изучала европейскую историю XIX — начала XX века. Валентина умела читать между строк советских канонических текстов и узнала о женском суфражистском движении, объединившем женщин из России, Западной Европы и США. Тема относилась к запретным. Феминизм и суфражистские движения были вычеркнуты из официального советского нарратива и дискредитированы как западные буржуазные извращения. Более того, в 1930-е годы Сталин заявил об окончательном решении «женского вопроса». Валентина пошла на риск — к тем, кто брался за работу, которая считалась идеологически невыдержанной, применялись меры наказания — вопреки значительным трудностям, она смогла убедить своего научного руководителя, пожилого, интеллигентного историка позволить ей написать диссертацию на эту тему. Чтобы избежать неминуемых проблем с университетским начальством, она назвала ее «критическим обзором западного женского движения». Получив поддержку руководителя, Валентина стала ездить из Твери в Москву (три часа на поезде), чтобы поработать в закрытом отделе (спецхране) одной из московских библиотек. Там ей удалось получить доступ к феминистским текстам. Партия установила жесткий контроль над иностранными публикациями, а работы, признанные идеологически невыдержанными, были запрещены. В библиотеках они, однако, хранились, но допуск к ним был только у партийной элиты и у обладателей специального разрешения. Будучи преподавателем университета в конце 80-х, она воспользовалась более либеральной интеллектуальной средой эпохи перестройки, чтобы ввести новые курсы по социологии и политологии, посвященные женским проблемам и феминизму («Женщины и политика», «История и социология феминизма»). Коллеги скептично относились к ее деятельности, особенно наиболее консервативная часть факультета: они считали такое направление западной мысли подозрительно космополитичным. А вот студенты встретили ее новые курсы с энтузиазмом³⁶. Как преподаватель Валентина была очень популярна. Это стало мне понятно в дальнейшем, когда я начала работать на ее кафедре. В противовес советским педагогическим стандартам Валентина усвоила свободный неиерархичный стиль преподавания, она подбадривала студентов, чтобы они брали ответственность за собственное обучение. Она приветствовала критичность ума и призывала студентов следовать важным для них примерам. В сочетании с ее мягким, уважительным стилем общения это позволяло ей выделяться на фоне более жестких коллег с консервативными взглядами.

Илл. 3. Трехсвятская улица, центральная пешеходная улица в Твери

В 1989 году Валентина организовала для своих студентов неформальный кружок (дискуссионный клуб) по истории феминизма и познакомила их с соответствующей литературой. Она всегда стремилась к единству теории и практики, ей хотелось донести эти идеи до академических кругов, поэтому она сосредоточилась на повышении самосознания женщин. Это шло вразрез с официальной линией о достижении женского равенства. Валентине слишком хорошо было известно о существовании гендерных стереотипов. Ей хотелось, чтобы женщины увидели общественные стереотипы и сковывавшие их мифы о женственности. Женский вопрос снова стал актуальным при Горбачеве в середине 1980-х годов (в это время женсоветы, закрытые Сталиным в 1930-х годах, были восстановлены). Валентина стала ездить в областные колледжи и на некоторые заводы в Твери с семинарами по диалектике женской эмансипации для учительниц, студенток и работниц. В 1991 году она перешла к созданию общественной организации, основав собственную независимую феминистскую группу «Женский свет». В этой группе она занималась разнообразными проектами: проводила дискуссии об истории женского вопроса и современном женском активизме, советовала участницам узнавать больше о запретном прошлом и реализовывать свои возможности в активизме. Валентина объясняла, что рассматривает группу как «идеологический центр» для местных активисток, со смехом признавая, что большинству на самом деле все это не нужно. Она соглашалась (по-макиавеллистски приводя цитаты из Ленина), что группа «страшно далека от народа» (то есть она состоит из элитарных интеллигентов), но добавляла «пусть будет маленькая, но эта тоже важна».

С этого момента количество событий стало нарастать как снежный ком. Феминистская активность Валентины свела ее с западными феминистками. Еще недавно такое невозможно было себе и представить, да и в конце 80-х — начале 90-х это оставалось немного рискованно. История, которую она мне однажды рассказала, хорошо передает дух того времени. В 1990 году в город приехала официальная делегация социал-демократов и активистов движения за права женщин из Бонна и Оснабрюка, города-побратима Твери. Прочитав в местной газете, что один из немецких делегатов собирается прочесть лекцию о положении женщин в Германии, Валентина отправилась туда и представилась ответственному за мероприятие как преподаватель местного университета, которому интересно женское движение. Организатор сказал, что лекции не будет, иностранные делегаты скоро приедут послушать джазовый концерт. Обычная ситуация! Даже в поздний советский период иностранцев в организованных поездках тщательно пасли и все было устроено по типу потемкинских деревень. Их приглашали на официальные мероприятия, где гости подбирались по спискам, и тщательно оберегали от столкновений с обычной жизнью и людьми. Валентина была разочарована. Но она решила побродить вокруг и хотя бы послушать концерт.

Она была вознаграждена не просто концертом, а гораздо бо́льшим — мужчина, с которым она разговаривала, проявил к ней интерес и привел к ней одну из женщин-делегатов. Рената оказалась главной фигурой в женском движении Оснабрюка. Она была несказанно рада этому нарушению жесткого советского этикета. По ее словам, в России их группа находилась уже три дня, а побывали они только на официальных мероприятиях. На любые вопросы о статусе советских женщин следовало железобетонное: «В Советском Союзе у женщин проблем нет». Рената была очарована контраргументами Валентины о положении женщин в Советском Союзе и ее женской группе и пригласила ее на совместный ужин после концерта. Вспоминая этот случай, Валентина сказала мне, что она осознала свой поступок сразу, как только вошла в столовую: там собрались представители власти (чиновники), местная элита и высокопоставленные лица. Она почувствовала себя чужой, неуместной. Посидев немного с Ренатой, не съев ни крошки, она выскользнула из зала, и тут ее поймала женщина из администрации. Когда стало ясно, что в списках официально приглашенных ее нет, женщина отругала ее. Это было так унизительно, что Валентина расплакалась. Однако эта случайная встреча в конечном итоге завершилась первым приглашением поехать на Запад. После долгих хлопот Валентине пришло официальное приглашение посетить феминистские группы в Оснабрюке³⁷. В 1991 году Валентина первый раз поехала в Германию. Там она узнала о движении немецких феминисток, увидела, насколько оно «развитое», и вернулась домой с новыми мыслями о своей собственной группе. В 1992 году «Женский свет» принял первых зарубежных гостей: несколько женщин, с которыми познакомилась Валентина, приехали с ответным визитом. Событие было примечательно тем, что нарушало сложившиеся стереотипы: гости приехали неофициально, по частному приглашению Валентины посетить «Женский свет». Они жили не в гостинице, а в семьях — у Валентины и ее коллег, и у них не было официальных сопровождающих. Деятельность Валентины также привела ее к диалогу с единомышленниками из других городов России, которые тоже начали идентифицировать себя как феминистки и создавать женские группы. Подобно Валентине эти женщины были в основном из институтов и научно-исследовательских учреждений и тоже были знакомы с феминистскими текстами и идеями. В 1991 году она посетила первый независимый женский форум в Дубне, который ознаменовал собой первую попытку объединить разрозненные женские группы во всероссийское женское движение³⁸.

Меня захватил ее рассказ, меня очаровала история первопроходца. Я поняла, что «Женский свет» был радикальным, новаторским проектом. Хотя легализация независимых организаций произошла в конце 1980-х годов и общественные группы стали появляться в это время как грибы после дождя, но, как я уже писала, эти группы редко были феминистскими. По сложным причинам, о некоторых из которых я уже говорила, существование гендерно ориентированных организаций для большинства россиян виделось бессмысленным. И многие враждебно относились к понятию гендера. Диссиденты, активно выступавшие за «права человека», высмеивали феминизм и женские организации [Chuikina 1996; Gessen 1997]. Валентина говорила мне, что многие годы она почти постоянно ощущала враждебность и скрытую травлю. Сначала ее вызывали на собрания местных женсоветов или представителей городской администрации и ругали за неуместную фамильярность в отношении к приезжающим иностранным высокопоставленным лицам. В 1994 году в одной из местных газет появилась довольно грозная статья, подписанная журналистом-мужчиной. Автор называл «Женский свет» чужим, заграничным светом, который пытается испортить «чистых русских женщин» города своими чуждыми и неуместными идеями и философией.

В дальнейшем я убедилась в том, что «Женский свет» был редкостью и среди других женских объединений. Я читала новейшую российскую литературу по женскому вопросу, проводила предварительные исследования и знала о других феминистски ориентированных группах, в основном из Москвы и Санкт-Петербурга. Однако немногие из них стремились к популяризации идей. Это были тесные кружки друзей и знакомых, другим женщинам доступ туда был закрыт. Намерение Валентины устанавливать контакты, связываться с женщинами разных стилей жизни, заниматься общественной деятельностью отличало «Женский свет» от других. Несмотря на свое университетское происхождение, группа общалась не только с учеными, но и с людьми из иных социальных кругов. За годы ее существования в нее вступали разные женщины — не только университетские преподаватели, но и учителя, инженеры, врачи. Большинство из них феминистками себя не считали. Я узнала, что многие даже отмахивались от феминизма как от «академического» и не относящегося к ним. Их увлекала сильная харизма Валентины, ее авторитет, ее личность. В городе действительно были яростно преданные ей последователи, хотя и не много. Валентина показывала мне журналы и газеты с хвалебными статьями о ее работе. Авторами были либо ее бывшие студентки, либо те, кто прошел через «Женский свет». Одна из статей, которую она мне показала, называлась «Феминистка». В статье разрушались стереотипы о феминистках как о злобных и чуть ли не ненормальных человеконенавистницах. Валентина представала как ученый, жена и мама. Содержанию вторила прилагаемая фотография Валентины. На ней довольно гламурная молодая женщина расчесывала волосы, а рядом с ней сидел один из ее маленьких сыновей.

Когда мы сели поговорить, я поняла, что Валентина — самый лучший партнер по проекту, который я хотела осуществить. Во-первых, хотя мы и родились в разных странах, мы разделяли схожие идеи об исследованиях и активизме, мы обе стремились преодолеть разрыв между теорией и практикой. Для реализации общественных проектов Валентина использовала университетскую базу (собственное привилегированное положение). В дополнение к теоретически обоснованной деятельности, которая происходила под эгидой «Женского света», она организовала бесплатную и открытую для всех Вечернюю школу по гендерным исследованиям, где преподавали она сама и несколько ее коллег. В противовес авторитарным моделям преподавания она представляла, что «Женский свет» станет «круглым столом для равных», где участники будут предлагать собственные темы для обсуждения, а руководство будет сменным. Во-вторых, ее особенно интересовало создание другой, совместной формы сотрудничества с западными феминистками. Она долгое время вела диалог с западными женщинами (сначала через феминистские тексты, затем на конференциях и семинарах по женскому движению и с приглашенными учеными). Теперь она мечтала о том, как группы с Востока и Запада сотрудничают, объединяются, как происходит прочный и настоящий обмен. Она критически относилась к институционализированным феминистским проектам сотрудничества и держалась от них подальше. К середине 1990-х российские женские группы начали официально оформляться и объединяться. Это происходило отчасти в преддверии предстоящих выборов³⁹, отчасти ради усиления интеграции этих групп в глобальные феминистские движения и кампании. В рамках подготовки к Четвертой Всемирной конференции ООН по положению женщин, состоявшейся в Пекине в 1995 году, для повышения авторитета женских групп поощрялось (и финансировалось) их официальное оформление и формирование из них сетевых сообществ. Пекинская конференция стала поворотным моментом для российских женских организаций. Она ознаменовала выход российских женщин-активисток на международную арену. Их участие в конференции было спонсировано международными организациями. В 1994 году Валентина тоже участвовала в этой инициативе под руководством Москвы, основав АНЖИ (Ассоциацию независимых женских инициатив), общественную организацию, в которой она и ее коллеги-активистки объединились с двумя другими местными женскими группами. Однако Валентина упорно отказывалась регистрировать «Женский свет» в местных органах власти, предпочитая, чтобы ее группа оставалась местным клубом, неформальным пространством. Понимая необходимость создания временных союзов, Валентина с осторожностью относилась к унификации, происходящей в связи с процессом установления новой иерархии и атмосферой конкуренции между группами. Она объясняла мне, что всегда рассматривала свою общественную (волонтерскую) работу как способ сопротивления формализации. Так можно было избежать собственнических претензий или компрометирования себя принадлежностью к структуре. Она говорила о себе: «Я как кошка, гуляю сама по себе» (я независима, как кошка). Она утверждала, что единство имеет смысл только при решении конкретных вопросов. Ее стремление работать неформально и держаться на критическом расстоянии от мира грантов и финансирования, в который вошли женские организации, было мне понятно и казалось совместимым с моими собственными взглядами. Важно отметить, однако, что у меня были совсем другие причины, чтобы занять критическую позицию в отношении происходящих процессов, за ней стояла критическая парадигма — сила/знание и критика западного капитала. Позиция Валентины была другой. Когда в июле 2004 года я поделилась с ней своими выводами, Валентина подчеркивала, что ее нежелание заниматься грантами и финансированием вызвано не столько критикой западной помощи, сколько тем, что она назвала «психологическим дискомфортом». Она объяснила, что не считает свою деятельность «работой» и, следовательно, оплачивать ее смысла не имеет. Красноречивое свидетельство присущих советской культуре представлений о деньгах, нравственности и труде! Улыбаясь, Валентина назвала свой подход «анахронизмом», не идущим в ногу со временем, но добавила, что для нее он останется таким и в дальнейшем⁴⁰.

Но это взгляд из сегодняшнего дня. К концу того первого двухдневного визита в 1995 году мы пришли к договоренности: Валентина пригласила меня вернуться в Тверь для работы над моей диссертацией на основе «Женского света». Она предложила мне несколько ролей на выбор (лектора, консультанта) в университете и в женской группе. Как она вспоминала во время нашей беседы в Корнельском университете в тот день:

Возможно, тогда я не так много знала о твоем исследовании [методологии], но помнишь, мы начали мечтать о возможности приезда западных феминисток не только для организации круглых столов или рассказа о привлечении средств, но для участия в нашей деятельности. Без денег. У тебя нет денег, у меня нет денег, но у нас есть навыки. Мы очень находчивы. Мы тогда подумали: что мы можем сделать вместе? Найти возможность приехать к нам, и работать с нами, жить с нами, есть с нами!

Обратно в Тверь, 1997 год

— Узнать можно только те вещи, которые приручишь, — сказал Лис. — У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!

— А что для этого надо делать? — спросил Маленький принц.

— Надо запастись терпеньем, — ответил Лис. — Сперва сядь вон там, поодаль, на траву — вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Слова только мешают понимать друг друга. Но с каждым днем садись немножко ближе…

Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц

Я сдержала обещание и в 1997 году вернулась в Тверь проводить исследование для своей диссертации. Валентина сдержала свое обещание и приняла меня в «Женский свет», помогла найти работу, устроив преподавать культурную антропологию группе своих студентов в университете. Наши споры о методах участия и целях межкультурного сотрудничества сменились диалогом, который помог установить хорошие отношения в группе. Но что же дальше?

Россия не была для меня чужой страной. Несмотря на это, я переживала культурный шок, силу которого знает каждый новоявленный антрополог. Участницы группы были мне рады, они вроде бы поддерживали мое желание запустить совместные проекты, но пока было не ясно, как это будет происходить и что именно я могла бы делать. Прежде чем начать сотрудничество, мне предстояло узнать много нового.

То, что я узнала о «Женском свете», сбило меня с толку. Я поняла, что некоторые мероприятия, о которых я читала или слышала, лишь планировались, но не были реализованы. Кризисного центра так и не было, хотя одна участница говорила мне, что ей было бы интересно открыть его. В начале 1990-х годов Валентина и некоторые другие активистки «Женского света» начали работать с немецкими коллегами из города-побратима Оснабрюка, пытаясь открыть кризисный центр в Твери, но этот план провалился. Кроме того, те качества, которыми группа изначально привлекла меня, теперь пугали. Она оказалась более аморфной и сложной, чем я думала; проекты, как правило, велись отдельными лицами, а не всеми участниками, и между ними не было реальной координации (компьютерные занятия Виктории для безработных женщин, семинары Октябрины по женскому здоровью). Проекты, о которых я узнала, отчасти пересекались с другими инициативами Валентины, такими как Вечерняя школа гендерных исследований — еще один общественный проект с бесплатными и открытыми уроками. На практике «Женский свет» — «круглый стол для равных» — не совпадал с моими представлениями о том, какой должна быть группа. Своего помещения не было, отсутствовали телефоны, собрания были нерегулярными. Отсутствовало четкое разделение труда, и вскоре я обнаружила, что ключевые решения принимаются не на собраниях группы. Хотя разумом я приняла это просто как факт, ситуация для меня была методологически сложной. Как в таких условиях можно начинать демократичный, ориентированный на группу проект? Подходит ли мой метод для этого? Было очевидно, что исходные установки мне придется менять.

Совет Лиса очень поучителен для этнографов, особенно для тех, кто стремится к вовлечению в совместные действия. Для того чтобы узнать, нужно приручить — позволить процессу происходить, и быть ведо́мым. Действительно, я на некоторое время отказалась от своего желания окунуться в совместные действия и вернулась к более привычной позиции включённого наблюдения. Под бдительным присмотром Валентины я погружалась в ритмы и ритуалы группы и ее участниц, посещая собрания, приходя в гости поговорить. Конечно же, с каждым днем я «садилась немножко ближе».

«Женский свет» я узнала благодаря исследованиям. Группа представляла собой свободное объединение женщин, которые виделись раз в неделю или раз в две недели, в зависимости от своего расписания и обязанностей. Женщины встречались после работы, в шесть часов вечера, в городской библиотеке. Свирепый смотритель выгонял их из тесной комнатенки в восемь часов, когда библиотека закрывалась. Место встречи было далеко не идеальным и плохо приспособленным, поскольку между собраниями группы в этом помещении нельзя было оставить материалы. Пока я была в Твери, собиралось от восьми до пятнадцати участниц. Они рассказывали о своих заботах и возникающих проблемах, узнавали о деятельности женщин в других городах и странах и разрабатывали стратегии изменений. Иногда, когда у Валентины была конкретная повестка дня — подготовленная лекция, важная информация, которой нужно было поделиться, или если в гостях был приглашенный докладчик, — то публики на собраниях становилось больше, и в маленьком помещении могло тесниться до тридцати человек⁴¹. Собрания были оживленными и динамичными, душевными и полными энтузиазма. В конце каждой встречи группки женщин толпились на улице рядом с библиотекой. Они продолжали разговаривать, а потом собирались по двое-трое для обсуждения различных проектов и местных событий.

Как я уже говорила, открытость группы для новичков казалась необычной⁴². Встречи были публичными, и, хотя ядро состояло из друзей и бывших учениц Валентины, на них постоянно появлялись новые женщины, не являвшиеся членами «Женского света». Они узнавали о группе из газет, радиоинтервью или сплетен. В группу входили женщины разного возраста, их мотивации тоже были разными, но почти все они были из интеллигенции. Во-первых, это были нынешние и бывшие студентки Валентины. Молодые ученицы были очарованы энергией наставницы и стремились проводить с ней больше времени. Такие молодые женщины, как правило, оставались в группе в течение относительно коротких периодов времени, но поддерживали связь с Валентиной в дальнейшем, когда делали карьеру. Однако некоторые из них задерживались значительно дольше. Такие женщины выбирали феминизм как стратегию в карьере, и группа привлекала их именно этим. Умные, амбициозные и прагматичные, эти молодые женщины пришли в группу, чтобы наладить контакты с московскими и международными сетями, видя в этом возможность выхода из стесненных условий жизни в провинции. Многие молодые женщины, с которыми я познакомилась в Твери, преподавая в университете и на встречах «Женского света», с беспокойством говорили о своем будущем. Только что получившие образование в области социальной работы, социологии, психологии, они слишком хорошо понимали, что в провинции их ждет мало возможностей для трудоустройства. Некоторые подумывали уехать из города либо в Москву, либо за границу. Для многих русских женщин брак с иностранцем является единственным реальным шансом уехать на Запад, и несколько моих знакомых (в том числе две участницы группы) рассказали мне, что обращались в американо-российское брачное агентство, которое находилось в нескольких кварталах от библиотеки, где проводились собрания «Женского света»⁴³. Феминизм и участие женщин в общественной деятельности представляли собой гораздо более желанную альтернативу⁴⁴. При поддержке и поощрении Валентины несколько молодых женщин, с которыми я познакомилась в ходе полевых исследований, использовали информацию, полученную в ходе собраний женских групп, для подачи заявлений в зарубежные университеты⁴⁵.

Илл. 4. Городская библиотека. Тверь. Фотография любезно предоставлена Франком Хайном

Однако большинству участниц группы было от 30 до 55 лет. На этом жизненном этапе и в силу семейных обязанностей они реально не задумывались о перспективе уехать из города (хотя, возможно, и фантазировали об этом). Большинство из них были высокообразованными специалистами, учителями, инженерами, врачами, журналистами, которые либо сидели на низкооплачиваемой или неоплачиваемой государственной службе, либо их уволили с работы, и они искали новые возможности. Замужние, разведенные или незамужние, работающие или безработные — многие женщины в группе чувствовали, что в новой демократической России женщины пострадали гораздо сильнее мужчин и что их положение за последние годы ухудшилось. Хотя было ясно, что реформы отрицательно сказались как на мужчинах, так и на женщинах (все теряли работу или не получали зарплату), многие из женщин считали, что им предстоит самим строить свою жизнь. Они были вынуждены урезывать себя во всем, экономить и прибегать ко всем своим советским навыкам изобретательности и бережливости. Эти высокообразованные женщины с тревогой говорили о том, как их собственные мужья и мужья подруг не смогли приспособиться и как им пришлось стать опорой для своих семей и содержать их. Они боролись за жизнь, и в группе такие женщины находили свой круг и товарищескую поддержку. Группа также была площадкой для дискуссий и дебатов, и поэтому в ней всегда были рады женщинам, борющимся за то, чтобы остаться интеллектуально живыми в отупляющей борьбе за выживание.

По мере знакомства с участницами я стала более внимательно относиться к их жизненным обстоятельствам. Постепенно я поняла, как рыночные реформы повлияли на жизнь отдельных женщин. Как я уже объясняла, большинство из «Женского света» работали в разваливающемся и плохо обеспеченном государственном секторе (в больницах, школах, университетах). У них не было выбора: в провинции частный сектор был слабо развит, иностранных инвесторов было мало. К 1997 году заработная плата в госсекторе упала до смехотворного уровня⁴⁶. Более того, в то время, когда я была в Твери, зарплату регулярно задерживали. За презентабельным фасадом города с его расслабленной и комфортной атмосферой, за хорошим настроением моих знакомых легко было не заметить их экономическую незащищенность. Я знакомилась с новыми людьми в нейтральных местах, во время встреч группы в местной библиотеке, на городских мероприятиях или в гостях у общих друзей. Часто только тогда, когда мои знакомые приглашали меня домой, я осознавала весь масштаб тягот, выпавших на их долю. Как и все в Российской Федерации и бывшем СССР, они, как правило, жили в тесных квартирах без горячей воды и телефонов. Им приходилось делить жилплощадь с дальними родственниками (родственниками мужа, пожилыми родителями, тетями). Некоторые занимали комнаты в коммунальных квартирах, где кухня и ванная были общими с соседями. Познакомившись поближе, я узнала, что у многих моих подруг были те или иные стесняющие их жизненные сложности: соседи-алкоголики, безработные мужья, потеря сбережений и даже временное отсутствие крыши над головой.

Наблюдая, я стала смотреть на «Женский свет» как на некую рабочую группу, где происходил особый вид пробуждения самосознания. Это было пространство, куда женщины пришли за переоценкой собственной идентичности и прошлого опыта, чтобы найти путь вперед, минуя ухабы и превратности переходного периода в России. Это было место формирования новых субъективных реальностей, выработки нового типа сознания и разработки планов действий.

«Феминистками» называли себя немногие. Хотя я никогда не слышала, чтобы члены группы озвучивали какое-либо неприятие феминизма — возможно, из уважения к Валентине, — некоторые избегали феминизма на том основании, что он был «академическим» и, следовательно, неуместным или непонятным для них. Валентина никогда не занималась навязыванием своих целей и обращением участников группы в свою веру. Однако было ясно, что женщины в группе постепенно становились ближе к феминизму. В «Женском свете» «гендер» стал увеличительным стеклом, структурой, через которую женщины могли осмыслить и пересмотреть прошлый опыт и двигаться вперед. Несколько женщин в группе приняли то, что они назвали «гендерным подходом». Тамара, с которой я тесно общалась в первые месяцы моего исследования, была безработной. Ей было около пятидесяти пяти, и из-за сокращения финансирования она потеряла работу в Федеральном агентстве занятости. Первыми уволили женщин. Тамара понимала, что это гендерная проблема, и она говорила об этом как о своем первом опыте дискриминации по половому признаку. Вскоре после сокращения она появилась в группе и с головой ушла в поиск способов создания сети поддержки для женщин, попавших в подобные обстоятельства.

Октябрина, с которой я в итоге работала над созданием кризисного центра, была врачом лет тридцати пяти. Она была относительно новым членом группы, так как недавно переехала в Тверь из Сибири, когда ее муж потерял работу. В процессе переезда они с мужем остались без сбережений, потому что банк, куда они вложили деньги от продажи квартиры, разорился, и теперь Октябрина чувствовала себя зависимой от родственников мужа. Оторванная от корней и изо всех сил пытающаяся встать на ноги в новом городе, она пришла в группу не только из интереса, но и за поддержкой. «Гендер» дал ей возможность пересмотреть свой прошлый опыт, рассказать о нем и о нынешней сложной ситуации, а также о том, куда двигаться дальше. Ей очень помог путь через «коридор» «Женского света»; когда я встретила ее, она проводила бесплатные семинары на темы здоровья для местных женщин и искала способы делать что-то на более постоянной основе. Она мечтала о том, чтобы добиться единства между тем, что она называла своим хобби (женское здоровье, женское движение), и карьерой, чтобы зарабатывать на жизнь тем, что ей больше всего нравилось делать.

Переход на новый уровень: история «приручения». Как из аутсайдера с Запада я превратилась в партнера и подругу

Занимаясь подготовкой к исследованию, я думала, что самым тяжелым будет найти группу, с которой я буду работать. Неожиданно для меня группа нашлась довольно легко. Как я писала раньше, разговоры о сотрудничестве и совместных действиях послужили основой для обсуждения возможностей участия в сообществе. А вот перейти к сотрудничеству оказалось гораздо сложнее. Основательница «Женского света» пригласила меня в группу, потому что у нас были одинаковые ценности, но заранее согласованного проекта не было. Не было и четко сформулированной задачи, которую группа была бы готова решать. В самом деле, по мере того как я узнавала участниц, я стала понимать, что у них разные, часто противоречивые представления о том, на что должен быть похож «Женский свет» и что им делать. Переход к более тесному сотрудничеству и взаимодействию происходил медленно. В процессе мы лучше узнавали друг друга, а когда познакомились ближе, Валентина и другие участницы включились в процесс более активно. Хотя в первые месяцы я отошла от принципов исследования совместных действий, теперь мне ясно, что именно тогда были посеяны семена нашего проекта. Необходимым предварительным условием для сотрудничества стало наблюдение за участницами. Была заложена основа для близких отношений с ними, позволившая мне легче понять их проблемы, нужды и интересы. Обсуждение нашего совместного исследования шло через диалог: вместо статичного метода, которым я владела, диалог возник естественно, во взаимодействии с членами группы.

Первые полгода моей жизни в Твери я приспосабливалась. Как и предлагала Валентина, я жила, работала и ела с членами группы⁴⁷. Несмотря на недавнее открытие границ и непрерывный обмен между Россией и Западом, очень немногие женщины бывали за пределами стран бывшего Восточного блока. Они почти не общались с приезжими иностранцами. Поначалу мое иностранное происхождение отделяло меня от других, и это предстояло преодолеть. Я видела, что женщины смотрят на меня с робким любопытством. Я считала, что отчасти это связано с наследием советских времен, отчасти со страхом, что иностранка из богатого и сильно мифологизированного Запада будет осуждать и критиковать их⁴⁸. Другие субъективные грани моей личности (возраст и пол) позволяли окружающим почувствовать со мной что-то общее. Иногда мне было легко общаться с молодыми женщинами, в то время как для женщин постарше (включая Валентину) я была кем-то вроде младшей сестры или подопечной. Проводя время вместе, мы узнавали о тяготах и исканиях друг друга. Я была одинокой бездетной женщиной тридцати лет — то есть каким-то аномальным явлением. Я обнаружила, что мои новые подруги мечутся между завистью (к тому, что я независима и могу путешествовать) и жалостью (к тому, что я «одинока» и у меня нет семьи). Они видели, как я сижу и готовлюсь к занятиям, как я вкалываю для получения грантов для того, чтобы просто выжить, они помогали мне найти учеников, когда я давала уроки английского. И поскольку я была «одна-одинешенька» в России и в их городе, они чувствовали свою ответственность за меня. Узнав меня получше, они стали использовать мое западное происхождение как своего рода ресурс. Они пользовались им по-разному, часто в шутку. Когда мы вместе ездили в гости к женским группам в другие города или во время местных официальных мероприятий, мои подруги несказанно радовались, обнимая меня при всех и представляя участницей «Женского света». Эти объятия были тайным вызовом советским представлениям о «западном» и «иностранном». Мы все были в восторге от таких «прегрешений», шутили, что я совсем обрусела или что я превратилась в советскую женщину — например, когда мне, как и им, задерживали зарплату в университете. Эта история была поводом для всеобщей эйфории, и мои подруги до их пор шутят на эту тему. Речь шла о ничтожных суммах, представлявших не более чем символическую ценность (за преподавание в одной группе в течение двух месяцев я зарабатывала около 30 долларов). Юмор заключался в том, что приехавшим иностранцам тоже доставалось от абсурдности «нашей системы» — высмеиваемого, неблагополучного и разваливающегося Советского/постсоветского государства.

Со временем появилось понимание общей цели. Подруги привели меня в другие местные ассоциации и группы, познакомили с друзьями, занимавшимися другими формами общественной работы, которая, как они думали, будет мне интересна. Я посещала с ними местные собрания и семинары. И еще я ездила в другие города — и привозила информацию и рекламные буклеты. Иногда я была посланцем, разносила письма, как в старые добрые советские времена, и передавала поздравления друзьям в другие города. Иногда мне удавалось самой завязать знакомства, и я возвращалась с рассказами о других кризисных центрах, женских проектах и формах активности. Мое западное происхождение обеспечивало мне легкий доступ туда, куда трудно было попасть большинству моих провинциальных коллег. Я побывала в офисах международных фондов и организаций (Фонд Форда, Американская ассоциация юристов, Американский совет по международным исследованиям и обменам (АЙРЕКС)) и познакомилась с их представителями. Результаты мы обсуждали на встречах «Женского света», которые стали для меня другими. Перестав быть наблюдателем, я включилась в обсуждение и планирование. Постепенно новая «частичная, но общая, связанная внешним идентичность» [Gibson-Graham 1994: 218] сформировалась вокруг общих забот по поводу масштабов и возможностей в негосударственной сфере. Это стало основой для совместного исследовательского проекта.

Задача исследования

Я уже давно определилась с задачами исследования. Я была этнографом, и меня интересовали культурные процессы, связанные с переходной эпохой, я изучала сложности развития общества на примере женских групп в России. С другой стороны, методы совместных действий и сотрудничества требовали от меня чего-то еще. Наблюдение за участницами обладает многими достоинствами: оно позволяет исследованию сохранять многовариантность, а исследователь может положиться на местные знания и задачи и позволить им направлять себя⁴⁹. Однако, несмотря на все достоинства метода, в релятивистской позиции участвующего наблюдателя есть что-то жуткое. Как мы обычно шутили с моими русскими подругами-активистками, для антрополога интересно все — стоять в очереди за продуктами, посещать новые ночные клубы для нуворишей или исследовать границы бедности. Рушатся системы или процветают, неважно, — главное, можно получить хорошие антропологические данные. Ведь на медиарынке плохие новости продаются лучше всего. Если я выступаю за совместные исследования, то нужно, чтобы мы вместе с членами группы сформулировали еще одну задачу или чтобы существующие задачи были переформулированы. Эти новые задачи должны быть важны для всех⁵⁰.

В основном мы говорили об изменяющихся возможностях неправительственной сферы. Привлекая внимание Валентины к гендерному подходу, женщины в группе также осознавали, что темы «гендера» и женского активизма стали пользоваться спросом; они знали, что эта деятельность теперь привязана к финансированию и что некоторые женщины принялись делать на этом карьеру. Они увидели, как некоторые местные деятели начали использовать это в своих интересах. С тех пор как женское движение стало «модным», представители местной элиты (женщины из городской администрации, которые раньше были партийными или государственными служащими) стали создавать женские организации. Например, весной 1998 года группа местных влиятельных лиц во главе с представителем президента по области основала Женскую ассамблею, новую зонтичную организацию, целью которой было объединение и поддержка разрозненных местных женских групп. В то же время другие местные общественные группы начали получать гранты от международных организаций. Участницы «Женского света» отнеслись к этому неоднозначно. Они резко осуждали людей, которые, по их мнению, занимались общественной работой ради денег и присвоили себе женское движение (некоторые из этих инициатив, в том числе создание Женской ассамблеи, они расценивали как способ получить политический капитал на конкурсе политических элит). Они гордились принципом добровольности для членов группы и ценили свою независимость, но в то же самое время начали задумываться о цене такого пуристского подхода. Некоторые искали способы направить свою активность на более конкретные задачи, чтобы сделать для местных женщин больше, но, не менее важно, и для того, чтобы иметь средства для существования. «Женский свет» всегда был для членов группы не только стратегией эмоционального и психологического выживания, но и попыткой осветить и улучшить жизнь других женщин. В 1997 году кризис стал еще острее.

«Женский свет» оказался на распутье. Октябрина, Тамара и другие участницы группы начали переосмысливать свой активизм и его цель. В отсутствие зарплат и реальной системы социальной защиты они больше не могли позволить себе работать на добровольных началах. У Валентины тоже произошла переоценка ценностей. С одной стороны, она была настроена сохранять уникальную, неформальную, свободную форму «Женского света» и не хотела, чтобы эти установки были скомпрометированы, а с другой — она признавала необходимость перейти к другому виду участия. В группе накопились насущные вопросы. Должна ли неформальная группа стать более структурированной и постоянной организацией? Должна ли группа искать поддержку фондов, организаций, местной администрации или же следует сохранить свое прежнее отношение к «внешним» структурам? Должна ли группа сохранить свою образовательную и просветительскую направленность или пришло время официально стать более политизированной?

Весной 1998 года мы начали серию семинаров. На первом этапе нашего сотрудничества мы провели семинарские дискуссии в попытке осмысления будущего «Женского света» и возможностей получения западной помощи и поддержки для женских групп. В результате этих дискуссий участники разработали ряд практических проектов: «Центр гендерных исследований и истории женщин», издательство и проект по созданию женского кризисного центра, главной участницей которого была я. В следующих главах более подробно рассказывается история этого перехода к конкретным проектам и институционализации; в них отображены последствия тактических решений сотрудничества с местными властями и международными спонсорскими организациями в конкретных проектах — того, что Валентина назвала стратегией вовлечения. Далее я подробно расскажу о контексте, в котором мы работали, — о демократизации и помощи гражданскому обществу, о местных особенностях, изменениях, новых возможностях и ограничениях для активизма и организации женщин.

Причастность, привязанность и приручение

Пусть эта сказка сама сказывается — об этом будут следующие главы. А в этой главе я говорю об ответственности, привязанности и стратегии ведения этнографического исследования. Я хочу вернуться к поставленным мною вопросам: о статусе сотрудничества и характере отношений между Валентиной и мной. Валентина — динамичная, харизматичная женщина, обедневшая преподавательница университета, которая решила развивать феминизм во враждебной к нему провинциальной среде. И я — живущий в США британский антрополог, которой интересно придумать более демократичную форму исследования и сотрудничества.

Мы с Валентиной встретились во времена тектонических геополитических сдвигов. Происходил развал государственного социализма, заканчивалась холодная война, и страна начинала сложный путь, так называемую перестройку. Наши отношения стали возможными в силу этих политических и экономических перемен. Еще несколькими годами ранее в России фактически невозможно было проводить обычные этнографические исследования, не говоря уже о партиципаторном исследовании с самостоятельной общественной группой. Нас тянуло друг к другу по ряду причин. Как часто бывает между антропологом и главным информантом, между нами возникла сильная личная симпатия, и наши взгляды совпадали. Каждая из нас находилась на собственном этапе жизни, но мы обе пребывали в лиминальном пространстве. Еще вчера я была студенткой, а сегодня принималась за полевую работу для диссертации. Валентина увязла в возможностях меняющегося неправительственного поля деятельности (социальное предпринимательство, карьерный феминизм). Она чувствовала, что находится на пороге чего-то нового, и не знала, как действовать дальше. У нас был схожий нарратив; мы обе считали себя феминистками и с тревогой смотрели на изменения в женском активизме, к которым привела западная помощь. Валентина вовлекла меня в свою группу и была главным наставником: направляла меня и учила приносить пользу, когда я работала в университете и в местных группах. Но в конечном итоге тот процесс познания, который мы начали, был взаимным.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

23

Доклад был сделан 1 февраля 1999 года. Он назывался «Экспериментальное исследование и активизм в российских женских сообществах: взгляды на политику обмена между Востоком и Западом». Благодаря помощи Фонда Форда Валентина смогла прилететь в США. В 1998 году Валентина выиграла индивидуальный грант; на его средства она стала участницей нескольких программ по женским исследованиям в США. Это было частью подготовительного этапа к запуску ее собственного Центра женской истории и гендерных исследований в Тверском государственном университете.

24

То же самое можно сказать и о проекте по реструктуризации и трансформации высших учебных заведений и преподавания общественных дисциплин в бывших социалистических государствах. Специальный выпуск англо-венгерского журнала Replika посвящен теме реструктуризации высшего образования и преподавания общественных наук по западному образцу. Авторы задаются вопросом «колонизация или освобождение?». В середине и в конце 1990-х годов я была свидетелем многих полемичных дискуссий в интернете по поводу этого проекта по пересмотру образовательных программ.

25

[Drakulic 1987] и [Havelkova 1993] одними из первых выступили с критикой в печати. Особенно резкой и содержательной была критика хорватской журналистки Славенки Дракулич. Ее короткие эссе, опубликованные на английском языке в США (сначала в журнале Ms. Magazine, а затем изданные отдельными книгами), указывали на то, что западные феминистки рассматривают женщин как объект и слепо не замечают собственного привилегированного положения.

26

Разделение труда ученых сильно зависело от ситуации холодной войны [Wolf 1982: 3–23]. По традиции антропологи изучали третий мир и аборигенов. Так называемый второй мир Восточного блока был достоянием «более тяжеловесных» общественных наук — социологии и политологии. Кроме того, до реформ середины и конца 1980-х годов было крайне сложно попасть в социалистические государства, чтобы провести там этнографическое исследование. Первооткрыватели Марджори Мандельштам Балзер [Balzer 1992], Кэролайн Хамфри [Humphrey 1983], Кристел Лейн [Lane 1981] были исключением.

27

Антропологи имеют склонность смотреть на себя как на защитников незападных народов. Под флагом принципа культурного релятивизма, который стал центральным понятием антропологии, они отстаивали незападные ценности и культурные нормы.

28

Здесь нет ничего нового. В последние десятилетия в среде культурной антропологии раздавались постоянные (хотя и маргинальные) призывы к более социально вовлеченной работе. Можно вспомнить Делла Хаймса и его «новое изобретение» антропологии [Hymes 1972] или призыв Фэй Харрисон «деколонизировать» антропологию [Harrison 1991]. Однако в дисциплине по-прежнему существует раскол между «теоретиками» и «практиками» [Sanday 2003]. В последнее время тот же призыв слышится в устах сторонников «общественной» [Borofsky 2000], «общественно заинтересованной» [Sanday 2003], «ангажированной» [Lamphere 2003] и «активистской» [Lyon-Callo, Hyatt 2003] антропологии.

29

Фрейре П. Педагогика угнетенных. М.: Азбука-Аттикус, 2018. — Примеч. пер.

30

Существует много схожих по звучанию разновидностей этого методологического подхода (полевики говорят об исследовании совместных действий, исследовании действиями, науке о действиях, совместной оценке). За этими обозначениями стоят различные идеологические установки и источники возникновения термина. В дискуссиях об исследованиях действиями обычно проводится различие между «южным» и «северным» исследованием совместных действий. Вкратце, «южный» подход уходит корнями в социально-политическую критику угнетения на глобальном Юге и марксистскую теорию и работу Паоло Фрейре [Freire 1970] о критической грамотности взрослых. Он направлен как на индивидуальное развитие, так и (чаще) на радикальные социальные изменения [Fals-Borda, Rahman 1991]. «Северные» подходы связаны с промышленным Севером и с контекстом организационных изменений.

31

Исследование совместных действий антрополога Дэвидда Гринвуда, проведенное в управляемых рабочими промышленных кооперативах Мондрагона, является примером использования принципа PAR для достижения демократических изменений в организациях [Greenwood et al. 1992]. Антрополог Джулия Палей освоила фрейрианские методы обучения грамотности, работая с коллегами в чилийской группе женского здоровья Llareta для жителей трущоб. Эта группа использовала критическую грамотность как инструмент расширения прав и возможностей участников в борьбе с системами угнетения. По предложению группы Палей изучала эти методы и вела семинар по истории [Paley 2001]. Некоторые ученые-феминистки также увидели перспективы исследования совместных действий и переработали эти методы для достижения своих собственных целей. Патриция Магуайр одна из первых освоила методологию PAR для феминистских задач и модернизировала ее до «феминистского исследования совместных действий», работая с женщинами, пережившими насилие, и затем — на местном уровне в Институте Гэллапа в Нью-Мехико. Дж. К. Гибсон-Грэм работала с женами австралийских шахтеров, обобщив принципы «феминистского постструктуралистского исследования участия» [Gibson-Graham 1994]. Для Гибсон-Грэм была неприемлема модель освобождения, предполагающая сложившиеся способы самоидентификации, единый фронт угнетения и уже выработанные цели. Ее проект исследования совместных действий был проектом «дискурсивной дестабилизации». Женщины участвовали в серии политических бесед, в ходе которых они прорабатывали альтернативные возможности личности и находили места силы. Еще один пример феминистского исследования совместных действий см. в [McIntyre 2000].

32

См., например, [Buckley 1992; Posadskaia 1994].

33

Для женских групп, не попавших под гранты и финансирование, NEWW предложил другой вид участия: им выделялись небольшие гранты на покупку компьютеров. Проект NEWWOn-Line получал финансирование от разных американских спонсоров, в том числе от Фондов Макартуров и Форда. Проект объединил тридцать пять участников Восточной Европы и ННГ и был направлен на улучшение коммуникации и на содействие совместным проектам женских организаций. В 1994 году NEWW получил один из первых двух грантов Фонда Форда, выданных на развитие этого региона.

34

Некоторые из таких коннотаций были мне известны по собственному опыту западной феминистки — мужененавистничество, признание лесбиянства (к которому в обществе толерантности не было). Но в этом антифеминизме были и другие, уникальные коннотации, связанные с наследием государственного коммунизма. Феминизм был дискредитирован большевиками и советскими лидерами, его считали западной буржуазной потребностью. По иронии судьбы феминизм и понятие женского движения вызывали в памяти женский активизм советских времен, навязанный правящей партией.

35

Речь идет о спорах вокруг практической «колонизации» в работах западных исследователей феминизма и новом этапе в науке, который рассматривал эти споры как отправную точку развития. Я лучше всего помню обсуждение книги под редакцией Фанк и Мюллер, в которой собрана критика женщин-ученых из Соединенных Штатов, Западной Европы и бывших социалистических государств [Funk, Mueller 1993].

36

В советские времена ярлык «международный» или «космополитический» сильно подрывал репутацию. В 1990-е годы он по-прежнему использовался как мощное средство дисциплинарного воздействия.

37

В это время поездки за границу были под пристальным контролем властей. Первое приглашение Валентины было отклонено городской администрацией. Немецкие знакомые сообщили Валентине, что ее имя включено в список участников делегации из Твери, но затем из списка оно таинственным образом исчезло. Валентина смогла отправиться в поездку только после того, как ее знакомые отправили ей отдельное, индивидуальное приглашение от имени мэра города.

38

На первом форуме в Дубне побывало около 200 женщин, которые представляли 48 организаций со всей России. Женщины смогли встретиться друг с другом. Возник интерес к новому женскому движению. Основной темой стало ухудшение общественно-политического положения женщин в России. Был выдвинут лозунг: «Демократия минус женщина — не демократия».

39

Это было в преддверии предстоящих парламентских выборов в 1995 году, когда первая партия женщин «Женщины России» выдвинула своих кандидатов. Информацию об этом и о других женских избирательных блоках, сформировавшихся в 90-е годы, см. в [Sperling 2000].

40

Я рассказываю об этом разговоре, потому что он иллюстрирует то, как культурные представления о труде, торговле и нравственности определяют реакцию людей на постсоциалистические изменения. Новые модели, связанные с профессиональными НПО, привносят рыночную логику в деятельность, которую Валентина раньше выполняла на добровольной основе. Подробное обсуждение этих тем см. в [Humphrey, Mandel 2002; Rivkin-Fish 2004].

41

Валентина или ее университетские коллеги часто читали лекции по женской истории. Пару раз Валентина организовывала неофициальные презентации книг, чтобы поздравить авторов — коллег-женщин, чья работа была связана с женской историей или феминизмом.

42

По моему опыту, несмотря на все свои заявления, по-настоящему открытыми в России были только несколько неправительственных групп. Большинство из них представляли собой собрания друзей или родственников. Они рекламировали свою деятельность только среди НПО, московских фондов и собственных знакомых. Другие исследователи подтверждают мое наблюдение [Ishkanian 2003; Kay 2000; Sperling 2000].

43

С появлением нового и прибыльного рынка женщин постсоциалистических стран были созданы тысячи международных брачных агентств и бюро знакомств. Международные и региональные феминистские группы и ученые с ужасом наблюдали за этим явлением, считая его формой торговли женщинами [Global Survival Network 1997]. Большинство людей из Твери, с которыми я разговаривала, относились к этому смиренно и прагматично. Они считали, что хотя бы таким способом, но агентства могут дать женщинам шанс на лучшую жизнь. Время от времени я слышала, как люди жалели бедных наивных американских мужчин, которые, возможно, искренне верили, что их русские невесты действительно любят их. У Валентины и некоторых других участниц группы было более феминистское представление об этих услугах, они в гораздо большей степени были озабочены благополучием женщин и, соответственно, были требовательнее к мужчинам.

44

Это сравнение не слишком притянуто за уши. По крайней мере, одна из молодых женщин группы пошла именно по этому пути.

45

У Валентины одной из первых в городе появился доступ к интернету (он был предоставлен ей НПО «Сеть женщин Востока и Запада» с штаб-квартирой в Вашингтоне). Тем самым Валентина могла рассказать местным женщинам о возможностях, о которых она узнавала в сети. Например, она сообщила им о программах Института «Открытое общество», которые были предназначены для молодежи бывшего Советского Союза и других бывших социалистических государств и помогали в получении высшего образования.

46

В 1997 году заведующий кафедрой университета получал в рублевом эквиваленте меньше 50 долларов в месяц. В дальнейшем уровень заработной платы резко упал во время экономических кризисов. Для повышения дохода люди были вынуждены искать другие работы (иногда занимаясь куплей-продажей на рынках, репетиторством, журналистикой) или участвовать в неформальных системах обмена.

47

Поначалу я жила в университетском общежитии для иностранных студентов, а затем стала снимать однокомнатную квартиру.

48

В этнографическом исследовании о воссоединении Германии Дафна Бердал красноречиво пишет о сильной культурной девальвации, которую пережили восточные немцы в постсоциалистический период. Идеология, ценности и прошлые жизненные решения были дискредитированы. Женщины особым образом испытали эту ситуацию на себе [Berdahl 1999].

49

При включённом наблюдении требуется погружение в «обычную жизнь» (в те банальные и само собой разумеющиеся занятия, которые ни местные жители, ни большинство социологов не сочтут достойными внимания). В идеале, типичный включённый наблюдатель намеренно открывается опыту и взаимодействиям, которые зависят от того, где он находится. В соответствии с традициями интерпретативизма (а по нему, как по компасу, ориентируется большинство антропологов), задача состоит в том, чтобы осмыслить и представить «точку зрения туземца» [Geertz 1983].

50

В то время как традиционное обществознание предполагает, что право и умение планировать и проводить исследования принадлежат эксперту-исследователю, исследование совместных действий пересматривает этот подход. Исследование считается совместной работой стороннего исследователя и сообщества, при котором члены сообщества вовлечены в дизайн исследования. В идеале, общественная группа приглашает исследователя поработать с ними над проектом, отвечающим местным потребностям [Greenwood, Levin 1998].