Кочевая жизнь в Сибири

Джордж Кеннан, 1869

Америка 1860-х. Молодому человеку из глубинки, двадцати лет от роду, предоставился волшебный шанс – испытать приключения, о которых он только читал. Через три года он напишет книгу, в которой есть всё это: штормовое море и снежные горы, грохочущие вулканы и бескрайняя тундра, путешествия на лошадях, оленях и собачьих упряжках, русские казаки и камчадалы, дымные яранги чукчей и коряков, полярные сияния и арктические миражи, страшные морозы и свирепые метели, и опасности, опасности и опасности… И ещё в этой книге есть юмор и самоирония, и несгибаемая воля к победе.

Глава IV

Русские на Камчатке — Земля растений и цветов — Деревня двух святых.

Вашингтон Ирвинг очень правильно заметил, что для тех, кто собирается посетить зарубежные страны, долгое морское путешествие является лучшей подготовкой. Вот его слова: «Временное отсутствие мирских сцен и занятий создает состояние души, специально приспособленное для получения новых и ярких впечатлений». Он мог бы ещё справедливо добавить — и полезных впечатлений. Утомительное однообразие морской жизни предрасполагает путешественника благосклонно относиться ко всему, что оживит его застоявшиеся ум и воображение и даст новый материал для размышлений, а самые обычные пейзажи и обстоятельства доставят восторг и удовольствие. По этой причине человек, приехав после долгого путешествия в чужую страну, поначалу склонен формировать более благоприятное мнение о её людях и природе, чем в последующем.

Но мне особенно повезло, что наши первые впечатления о новой стране, очень живые и яркие и, таким образом, наиболее устойчивые, были также наиболее приятными, так что в будущем наши воспоминания о прошлых странствиях будут раскрашены в самых яркие и стойкие цвета. Я уверен, что воспоминание о моём первом взгляде на горы Камчатки, радость, с которой мои глаза впитывали их яркие, почти невозможные оттенки, и романтический восторг, которым моя горячая фантазия наделила их, надолго переживут воспоминания о трудностях, которые я от них перенёс — их снежные бури, терзавшие меня в горах, и дожди, заливавшие меня в долинах. Возможно, звучит чересчур мудрёно, но это так.

Тоска по суше, которую чувствуешь после пяти или шести недель в море, иногда бывает настолько сильной, что становится почти страстью. Я искренне верю, что если бы первой землей, которую мы увидели, была одна из тех огромных бесплодных равнин, которые впоследствии я так невзлюбил, то я бы и её счёл за подлинный рай на Земле. Не все прелести, которыми природа одарила тропические страны, могли бы доставить мне больше удовольствия, чем маленькая зелёная долина, в которой укрылись петропавловские домики с крышами из древесной коры.

Прибытие корабля в эту отдаленную и редко посещаемую часть света — событие немаловажное, и грохот нашей якорной цепи поднял весьма приличный ажиотаж в тихой деревне. Маленькие дети выбегали из домов с непокрытой головой, некоторое время смотрели на нас и затем спешили назад, чтобы позвать остальных членов семьи, темноволосые туземцы и русские крестьяне в синих рубашках и кожаных штанах столпились на берегу, и сотня полудиких собак внезапно разразились ужасным лаем в честь нашего приезда.

Был уже почти вечер, но мы не могли сдержать наше нетерпение ступить на сушу, и как только спустили капитанскую лодку, Буш, Махуд и я поспешили на берег, чтобы осмотреть селение.

Петропавловск выстроен в каком-то очень беспорядочном стиле, к тому же не очень живописном. Кажется, ни у первых поселенцев, ни у их потомков не было никакого понятия об улицах, а тропинки, или что-то похожее, бесцельно блуждают среди разбросанных там и сям домов, как козьи тропы в горах. Невозможно пройти сто ярдов по прямой линии в любом направлении, не упершись в стену дома или не оказавшись в чьём-то огороде, а ночью чуть не каждые пятьдесят футов спотыкаешься о дремлющую корову. В остальном это довольно симпатичная деревня, окруженная высокими зелёными холмами, с которой открывается прекрасный вид на красивый снежный пик Авачи, возвышающийся на высоту 11 000 футов прямо за окраиной.

Мистер Флюгер, немецкий купец, который возил нас в своей маленькой лодке по гавани, теперь стал нашим проводником, и после короткой прогулки по деревне пригласил нас к себе домой, где мы сидели в облаке душистого сигарного дыма, обсуждая американские военные новости и последние камчатские сплетни, пока, наконец, не стало темнеть. Я заметил среди книг, лежащих на столе мистера Флюгера, «Мысли о жизни» Г. Бичера и «Хроники семьи Шенберг-Котта», и удивился, что последние уже появились на далёких берегах Камчатки.

Как вновь прибывшим, нашей первой обязанностью было выразить своё уважение российским властям, и в сопровождении г-на Флюгера и г-на Боллмана мы предстали перед капитаном Сутковым, начальником порта. Его дом с ярко-красной жестяной крышей едва виднелся в роще буйно растущих дубов, на берегу чистого горного ручья, струившегося чередой маленьких каскадов. Мы вошли в ворота, пошли по широкой аллее под сенью переплетенных ветвей и, не стуча, вошли в дом. Капитан Сутковой радушно приветствовал нас и, несмотря на нашу неспособность говорить на любом языке, кроме нашего, вскоре заставил нас чувствовать себя как дома. Разговор, однако, не клеился, так как каждое слово переводилось дважды, прежде чем оно могло быть понято тем, кому адресовано, и, даже удачное слово теряло свой смысл, будучи переданным через русский, немецкий и английский языки.

Я был удивлён, увидев так много свидетельств развитого и утонченного вкуса в этом отдалённом уголке, где я ожидал если не только самых примитивных жизненных потребностей, но, в лучшем случае, только наиболее распространённых из них. Огромный рояль российского производства занимал угол комнаты, а выбор русской, немецкой и американской музыки свидетельствовал о музыкальном вкусе его владельца. Несколько картин и литографий украшали стены, на столе в центре стоял стереоскоп с большой коллекцией фотографий, рядом — незаконченная игра в шахматы, из-за которой поднялись капитан и мадам Сутковая, когда мы пришли.

Мы приятно провели около часа времени и удалились, получив приглашение на обед на следующий день.

Решение, продолжать ли наше путешествие к реке Амур или остаться в Петропавловске и начать наше путешествие на север отсюда, ещё не было принято, поэтому мы по-прежнему считали бриг своим домом и каждую ночь возвращались в нашу маленькую каюту. Первая ночь в порту была странно спокойной, умиротворённой и тихой, мы ведь привыкли к тому, что судно постоянно кренилось, качалось и скрипело, за бортом плескалась вода, а в снастях свистел ветер. В бухте же не было ни малейшего ветерка, высокие холмы на берегу отражались в её водах, как в зеркале. Несколько рассеянных огней из деревни отражались длинными светящимися полосами в тёмной воде, а с чёрного склона справа периодически доносился то слабый звон колокольчика, то длинный меланхоличный вой собаки. Я очень старался заснуть, но новизна всего происходящего, мысль о том, что мы сейчас находимся в Азии, и сотни мыслей о том, что нас ожидает, долго не давали уснуть.

Деревня Петропавловск, хотя и не самая большая, является одним из самых важных поселений на Камчатском полуострове и имеет население около двух-трёх сотен коренных жителей и русских крестьян, а также нескольких немецких и американских купцов, привлеченных сюда торговлей соболями. Это не совсем типичное камчатское село, оно в немалой степени ощутило влияние от посещения его иностранцам и демонстрирует в своих манерах и образах жизни и мыслей некоторые свидетельства современного предпринимательства и просвещения. Селение существует с начала восемнадцатого века и уже достаточно созрело, чтобы обрести некую собственную цивилизацию, но возраст поселений в Сибири не является критерием развития, так что Петропавловск либо не достиг ещё зрелости, либо опять впал в детство.

Почему Петропавловск называется именем святых апостолов Петра и Павла, я так и не понял, даже после тщательного расследования. Священный канон не содержит никакого послания к камчатцам, в той мере, в которой они в нём нуждаются, и нет никаких других свидетельств того, что берег, на котором стоит деревня, когда-либо посещалась одним из тех святых, чьи имена он носит. Таким образом, можно заключить, что его жители, не отличающиеся апостольскими добродетелями и не испытывающие потребности святого заступничества, назвали поселение именем апостолов Петра и Павла в надежде, что эти апостолы почувствуют своего рода имущественное право на это место и обеспечат его окончательное спасение без каких-либо ненужных расследований его достоинств. Была ли это идея её основателей или нет, я не могу сказать, но такой план был бы в высшей степени применим к состоянию населения в большинстве сибирских поселений, где вера сильна, но трудов мало.

Достопримечательности Петропавловска, с точки зрения туриста, немногочисленны и неинтересны. В нём есть два памятника в память о выдающихся мореплавателях Беринга и Лаперуза, и на его холмах есть следы укреплений, построенных во время Крымской войны для отражения десанта французско-английской эскадры, но кроме них, город не может похвастаться ничем, представляющим исторический интерес. Однако для нас, два месяца запертых в тесной тёмной каюте, деревня была достаточно привлекательна сама по себе, и на следующее утро мы отправились на берег, чтобы прогуляться по лесистому полуострову, который отделяет небольшую гавань от Авачинской бухты. Небо было безоблачным, но над вершинами холмов низко плыл густой туман и скрывал окружающие горы от глаз. Весь пейзаж был зелёным, как изумруд и сочился влагой, а солнечный свет иногда пробивался сквозь облака испарений, и блики света проносились по влажным склонам холма, словно слезинки по лицу. Вся земля была покрыта цветами. Болотные фиалки голубели в траве, цветы водосбора раскачивали свои пурпурные заостренные венчики над серыми мшистыми скалами, тут и там густые заросли дикой розы покрывали землю одеялом розовых лепестков.

Ступая прямо по росистым цветам и стряхивая маленькие ливни воды с кустов, мы поднялись по склону крутого холма между гаванью и заливом и неожиданно наткнулись на памятник Лаперузу. Я надеюсь, что его соотечественники, французы, воздвигли в память о нём какой-нибудь более приличествующий и прочный знак уважения, чем этот. Это просто деревянная рама, покрытая листовым железом и окрашенная в чёрный цвет. На ней нет ни даты, ни надписи, и она больше напоминает надгробную плиту над могилой преступника, чем памятник в честь выдающегося навигатора.

Буш присел на травянистый холмик, чтобы сделать набросок пейзажа, а мы с Махудом пошли вверх по склону к старым русским батареям. Их несколько, расположенных вдоль гребня хребта, который отделяет гавань от внешней бухты, и контролируют подступ к городу с запада. Теперь они почти заросли травой и цветами, и амбразуры только угадываются среди бесформенных куч земли. Казалось бы, что отдалённость и суровый климат Камчатки гарантируют её обитателям иммунитет от разрушительных действий войн. Но даже здесь оказались разрушенные укрепления и заросшие травой поля битвы, а безмолвные холмы хранят эхо недавнего сражения. Оставив Махуда критически осматривать окопы — занятие, которое более интересно для него, чем для меня, я прогулялся по холму до края утеса, с которого русскими артиллеристами была сброшена штурмовая группа союзников. Теперь там не осталось никаких следов от кровавой борьбы, произошедшей на краю пропасти. Мох покрывает своим зелёным ковром землю, израненную в смертельной схватке, колокольчики кивают головками от свежего морского бриза, и ничто не говорит ни о последнем отчаянном штурме, ни о рукопашной схватке, ни о воплях побеждённых, сбрасываемых русскими штыками на каменистый берег с тридцатиметровой высоты.

Мне кажется, было бессмысленно и жестоко атаковать этот неважный и изолированный форпост, находящийся так далеко от реального центра конфликта. Если бы его захват каким-либо образом уменьшил власть или ресурсы российского правительства или отвлек бы его внимание от войны в Крыму, он, возможно, был бы оправдан, но это не могло иметь никакого прямого или косвенного влияния на конечный результат войны и лишь принесло страдания нескольким безобидным камчадалам, которые никогда не слышали о Турции или Восточном вопросе и чьим первым известием о войне был, вероятно, гром пушек противника и разрывы снарядов у их дверей. Атака союзного флота, однако, была успешно отражена, а его адмирал, ошеломлённый тем, что был побеждён горсткой простых казаков и крестьян, покончил жизнь самоубийством. В годовщину битвы все жители, во главе со священниками, распевая победные гимны, идут торжественным шествием вокруг деревни и холма, с которого был сброшен штурмовой отряд.

Собрав гербарий на поле битвы и завершив свой набросок, ко мне присоединился Буш, и мы, уставшие и мокрые, вернулись в деревню. Наше появление где-либо на берегу неизменно вызывало ажиотаж среди жителей. Русские крестьяне и туземцы, которых мы встречали, с уважением снимали шапки и держали их в руках, пока мы проходили мимо, из окон домов с любопытством разглядывали «американских чиновников», а собаки разражались яростным лаем и воем при нашем приближении. Буш заявил, что он не может вспомнить, что когда-нибудь в своей жизни он был так значителен и привлекал такое всеобщее внимание, как сейчас, при этом всё это он приписывал проницательности и смышлёности камчатского общества. Быстрое и инстинктивное признание превосходящего гения, утверждал он, является характерной чертой этого народа, и выражал глубокое сожаление, что это не в равной степени относится к некоторым другим, которых он мог упомянуть, но «хотел бы избежать намёков»…