Мунфлит

Джон Мид Фолкнер, 1898

«Мунфлит» Джона Фолкнера – это лихая повесть о дорсетских контрабандистах восемнадцатого века. Пятнадцатилетний сирота Джон Тренчард изгнан из дома своей тетей Джейн. Он переезжает жить в местную гостиницу к таинственному Эльзевиру Блоку, чей сын был трагически убит таможенниками. Неофициально усыновленному Блоком Джону предстоит узнать причины ночного переполоха на кладбище, о потерянном сокровище Черной Бороды и разгадать секрет Эльзевира Блока.

Глава II

Наводнение

Вода, стремясь на берега, их в клочья разрушала

И, пенясь, рухнувшую твердь крушила и вздымала.

Под штормом натиска земля повсюду исчезала,

Пока не стал весь морем мир.

Джин Ингелоу

Третьего ноября, через несколько дней после первого моего посещения «Почему бы и нет», задул юго-западный ветер. Грачи все то утро, предвещая ненастье, так торопились скорее попасть на землю, что словно падали. К четырем пополудни ветер усилился до внезапных резких порывов, когда же окончились наши занятия, которые мистер Гленни проводил в холле одной из бывших моуновских богаделен, и мы вышли на улицу, над нашими головами уже носились пучки соломы и даже куски черепицы, взвихренные с крыш, а дети распевали:

Дуй, ветер, бурю подгоняй, вздымай волну!

И выброси на берег нам корабль к утру!

Жестокая эта песенка дошла до нас из прошлых и куда худших, чем наши, времен, хотя, должен признаться, и в наше время кораблекрушения на побережье Мунфлита воспринимались порой чуть ли не как дары свыше. Тем не менее все же, надеюсь, никто из нас не был настолько лишен доброты, чтобы действительно пожелать гибель кораблю, пусть она и сулила дележку добычи. Больше того, я знал в Мунфлите людей, которые с риском для собственных жизней бросались спасать моряков, потерпевших крушение, и самоотверженность их не знала границ, когда судно «Дариус» из Ост-Индии разбилось о прибрежные камни. Даже тела безымянных бедняг, которые выносило к нам, могли быть уверены, что их похоронят здесь по-христиански. Некоторым даже доставался надгробный камень, заботливо сделанный мастером Рэтси с обозначением пола погибшего и даты, когда прибило его к нашему берегу. Многие из таких памятников до сих пор можно увидеть на церковном кладбище.

Деревня наша располагалась примерно посередине побережья залива Мунфлит. Берега его слева и справа от нас отстояли один от другого на двадцать миль, и этот весьма солидных размеров водный бассейн мог стать при юго-западном штормовом ветре смертельной ловушкой для корабля, если он на беду свою в такое время шел по проливу и не успевал обогнуть мыс Снаут, его затягивало в залив, день по нему мотало, но к вечеру неизбежно выкидывало на берег. Множеству славных кораблей не удавалось обойти коварное место, и участь была уготована им ужасная. Галечный берег обрывался прямо на глубину. Чудовищной силы волны били корабль о него, накрывали сверху. Даже самое прочное дерево не могло выдержать их сокрушающей мощи. Люди, прыгавшие за борт, тоже тщетно ждали от моря пощады. Оно их захлестывало, сбивало с ног, накрывало ревущими пенистыми стенами воды, и очередной смертоносный вал утягивал несчастных одного за другим в пучину вместе с галькой, оглушительный рокот которой разносился в вечерней тьме даже после того, как ветер, поднявший всю эту бучу, стихал до самого Дорчестера, где люди, ворочаясь в теплых постелях, благодарили Бога за то, что он их упас от сражения с бурей на побережье Мунфлит.

Буря третьего ноября к кораблекрушению не привела, но ветер поднялся, какого я никогда до того не знавал, да и после всего лишь раз столкнулся с подобным. Буря бушевала всю ночь напролет, и ярость ее час от часу росла. Думаю, что в Мунфлите никто тогда не ложился спать, ибо оконные стекла и черепица разметались на куски, двери хлопали, ставни, мотаясь под натиском вихря, стучали, попробуй засни. К тому же, казалось, печные трубы тоже вот-вот обвалятся и раздавят нас. К пяти утра буря разошлась пуще прежнего. А затем кто-то пронесся по улице, криками возвещая о новой опасности. Море затапливает уже берег и, похоже, затопит все вокруг.

Некоторые из женщин призывали бежать прочь от берега и вскарабкаться на Ридждаун, но мастер Рэтси, который вместе с несколькими другими мужчинами ходил по домам и успокаивал их обитателей, прибег к урезонивающему доводу, что верхняя часть деревни намного выше уровня моря и, если, не ровен час, затопит ее, скорее всего, Ридждаун тоже окажется под водой.

А море уже целиком покрыло весь галечный пляж, и в лагуне скопилось столько воды, что она, нарушив пределы, за которые не заходила даже при половодье, затопила впервые за последние пятьдесят лет все прибрежные луга и даже нижнюю часть улицы. Церковный двор, хоть и был на некоторой возвышенности, тоже к рассвету оказался затоплен, и церковь выглядывала из воды, словно небольшой остров с крутыми склонами. В таверне «Почему бы и нет» вода перехлестывала через порог, но Элзевир покидать ее не желал, говоря, что ему безразлично, пусть хоть море его и смоет. А в девять утра пришло чудо. Ветер внезапно унялся. Вода начала отступать. Показалось яркое солнце. И еще до полудня люди стали выходить из домов, чтобы посмотреть на потоп и обсудить шторм. Многие раньше не представляли себе, что напор ветра может быть таким яростным, но самым старым из наших жителей помнилось, как на второй год правления королевы Анны здесь бушевало, может, еще и похлеще. Как бы то ни было, этот пятничный шторм стал весьма много для меня значить, и в дальнейшем вы убедитесь, насколько вскорости после того, как пронесся он по деревне, изменилась моя жизнь.

Воды, как я уже говорил, поднялись до того высоко, что церковь стала похожа на остров, но и ушли они быстро, поэтому мистеру Гленни не пришлось отменять воскресную службу. В церковь людей у нас обычно-то приходило не слишком много, но тем утром явилось их даже меньше привычного, так как луга между деревней и церковным двором превратились после прошедшего наводнения в почти непроходимую топь. Водоросли обвились гирляндами вокруг надгробий на кладбище, а с внешней стороны каменной ограды церковного двора образовался из них целый склон, источающий резкий солено-йодистый запах, словно от яиц кайры, который всегда стоял в воздухе, если юго-западный вихрь устилал наш берег ковром из морского сена.

Церковь наша была размера примерно такого же, как остальные, которые я видел. Внутри ее разделяла посередине перегородка. Возможно, в Мунфлите когда-то действительно жило достаточно много людей, и церковь тогда заполнялась, однако с тех пор, как я ее помню, ни разу не видел, чтобы кто-нибудь молился в той части, которая называется нефом. Он всегда пустовал. Лишь несколько старых гробниц да герб королевы Анны. От плит пола тянуло там сыростью, он порос мхом, а белые стены в местах, где на них в непогоду просачивались сквозь крышу капли дождя, покрыли зеленые пятна плесени. Нужно ли удивляться, что горстка людей, посещавших церковь, предпочитала собраться по другую сторону перегородки у алтаря. Там хоть пол под скамьями был устлан досками, а панели из дуба на стенах не давали гулять сквознякам.

В то воскресное утро там собралось, кроме мистера Гленни, Рэтси и полдюжины нас, мальчишек, решившихся пересечь заболоченные луга, устланные телами кротов и мышей, еще человека четыре. Даже набожной моей тете прийти помешала мигрень. Тех же, кто все-таки явился, ожидал сюрприз в качестве одиноко сидящего на одной из скамей Элзевира Блока. Каждый из вновь прибывавших изумленно таращился на него, ибо прежде никто еще в церкви его не видел. Иные по сей причине считали его католиком, другие — язычником. Так или нет, но неожиданное его появление объяснялось, похоже, не жаждой послушать проповедь, а благодарностью мистеру Гленни за стихотворную эпитафию Дэвиду. Элзевир сидел с раскрытым молитвенником в руках, не обращая внимания ни на кого из присутствующих и не обмениваясь приветствиями с входящими, как было заведено у нас в церкви. Слова викария тоже, кажется, мало его занимали, потому что страниц молитвенника он ни разу не перелистнул.

Церковь после наводнения до того просырела, что мистер Гленни разжег в задней части ее жаровню, которая обычно использовалась лишь зимой. Мы, мальчики, спасаясь от пронизывающего холода, тут же сели поближе к огню. Диспозиция эта таила для нас сразу два преимущества. Во-первых, тепло, а во-вторых, оказавшись так далеко от викария, да к тому же надежно укрытыми от его взгляда спинками дубовых скамей, мы могли без опаски, что нас поймают, испечь яблоко или поджарить каштаны. Тем утром, однако, произошло нечто, заставившее нас позабыть о своих намерениях.

Служба едва началась, когда внимание наше привлек странный звук, который раздался под полом церкви. Первый раз мы его услышали, когда мистер Гленни только начал произносить «Возлюбленные мои братья и сестры», а второй раз достиг наших ушей перед Вторым Поучением. Шум был негромкий и походил на стук лодок одна о другую в море, но более глубокий и гулкий. Наша компания озадаченно переглянулась. Каждый из нас ведь знал, что под полом церкви склеп Моунов, и звуки, которые мы услышали, могли раздаваться только оттуда. Никто из живших при нас в Мунфлите туда не спускался, но Рэтси, со слов своего отца, служившего прежде, как и он сам теперь, при церкви, рассказывал, что простирается это захоронение на половину пространства под алтарем и в нем обрело последнее земное пристанище множество Моунов. Склеп не открывали уже около сорока лет, с той самой поры, как у Джералда Моуна, крепко выпившего на скачках в Уэймоте, лопнул сосуд, и это привело его к смерти. Ходила также история, будто множество лет назад из склепа раздался столь кошмарный потусторонний вопль, что священник и прихожане бросились вон из церкви, после чего в ней несколько недель подряд не было служб.

Все это мы тут же вспомнили и в страхе сгрудились поплотнее у очага, размышляя, не стоит ли убежать стремглав вон отсюда. В склепе Моунов точно что-то двигалось, а вход туда был лишь один — сквозь пол алтаря или, точнее, сквозь люк, закрытый каменной плитой с железным кольцом, которую не поднимали уже четыре десятилетия.

Как следует поразмыслив, мы, однако, решили остаться на месте, хотя остальные, пришедшие в церковь, тоже чувствовали себя неуютно, что мне немедленно стало ясно, когда я поднялся на ноги и глянул на них поверх спинок скамей. Некая бабушка Такер, к примеру, при каждом звуке так вздрагивала, что очки у нее падали с носа на колени. А мастер Рэтси, похоже, старался изо всех сил заглушить странные звуки, то принимаясь шаркать ногами, то с громким хлопком опуская молитвенник на спинку скамьи впереди себя. Но сильнее других удивил меня Элзевир Блок, который, как утверждали многие, с совершеннейшим равнодушием относился и к Богу, и к дьяволу, однако сейчас проявлял явные признаки беспокойства, бросая взгляды на Рэтси при каждом новом возникновении стука из подземелья. По мере того как наша компания с интересом поглядывала на остальных, мистер Гленни продолжал читать проповедь. Одно из его рассуждений заинтересовало меня и, несмотря на юный мой возраст, надолго запомнилось. Уподобив жизнь каждого букве «Y», он продолжал: «Наступает момент, когда мы оказываемся на развилке дорог, наподобие линий буквы «игрек». Загляните в свои молитвенники. Буква эта в них не походит на герб Моунов, где расходящиеся вверх линии одинаковой толщины. В книжках ваших левая линия толще и с более сильным наклоном, чем правая. Древние философы толковали ее как символ широкой дороги, идти по которой легко, однако ведет она к краху и разрушению. А вот по узкой дороге, которую обозначает тонкая правая линия, следовать гораздо труднее, зато на этом пути обретаешь истинные ценности жизни».

Мы тут же стали отыскивать заглавные «игреки» в своих молитвенниках. И бабушка Такер, хоть букву «а» от «б» отличить не могла, тоже принялась листать свой, видно, в надежде, что тогда всем покажется, будто она умеет читать. Тут под полом опять и послышалось. Куда громче прежнего, гулко, надсадно, словно стонал, изнывая от боли, старик. И бабушка Такер, взвившись на ноги и уставясь на мистера Гленни, крикнула так, что голос ее разнесся по всей церкви:

— О, преподобный! Ужель вы можете проповедовать, когда Моуны, видать, встают из могил!

Она кинулась вон из церкви. Остальные, и без того уже порядком встревоженные, немедленно впали в панику, побудившую их последовать ее примеру. Миссис Вайнинг на бегу провопила:

— Божечки! Он нас тут всех передушит, как Крэки Джонса!

Минуту спустя в церкви остались лишь мистер Гленни, я, Рэтси и Элзевир Блок. Я удержался от бегства, во-первых, из опасения прослыть трусом в глазах трех мужчин, во-вторых, посчитав, что Черная Борода, даже если появится, нападет скорее всего на взрослых, а не на мальчишку, и, в-третьих, пребывая в уверенности, что, дойди дело до драки, Элзевир Блок достаточно силен и справится хоть с самим Моуном. Гленни, делая вид, будто и страшных звуков не слышал, и бегства собравшихся не заметил, продолжал читать проповедь, пока не дошел до конца. После этого Элзевир сразу же удалился, меня же удерживало любопытство. Не мог я уйти, пока не услышу, что мистер Гленни скажет Рэтси по поводу звуков из склепа. Тот помог преподобному снять облачение, а потом, заметив меня, стоящего рядом, сказал:

— Господь послал нам недобрых ангелов, мистер Гленни. Ужас пробирает, когда слышишь, как мертвецы шевелятся у тебя под ногами.

— Под властью собственных страхов мы сами многое превращаем в ужас, — поцокал языком мистер Гленни. — В панику звуки эти ввергают невежественных. Черная Борода! Нет, я здесь не для того, чтобы люди видели, как усопшие грешники, души которых не обрели покой, бродят вокруг. Звуки эти порождены природой, подобно шумящим и плещущим волнам на берегу. Наводнение наполнило склеп водой, гробы всплыли и, попадая в водовороты, стучат один о другой. А так как тела, что внутри них, давно превратились в скелеты, звуки от столкновения получаются гулкие. Вот и все ваши недобрые ангелы. Да, мертвецы и впрямь двигаются у нас под ногами, однако отнюдь не по собственной воле. Их мотает вода. Уж ты-то, дружище Рэтси, сообразил бы, что не нужно пугать мальчишек глупыми историями о духах. Правда и так ужасна.

Слова викария убедили меня, и так как его суждениям я всегда доверял, то и тайна мне показалась вполне объясненной, хотя само происшествие меня все равно пугало. Стоило только представить себе гробы со скелетами Моунов, дрейфующие во мраке склепа, как я леденел с головы до ног, и разыгравшееся воображение рисовало мне множество поколений стариков и детей, мужчин и женщин, обратившихся в кости. Каждый из них плыл в последнем своем пристанище из гниющего дерева, и средь них, разумеется, Черная Борода, чей гроб намного превосходил размерами остальные и наскакивал на них, словно корабль, когда волнующееся море кидает его на спасательную шлюпку, которая пытается подойти к его борту. Живо себе представлял я также сам склеп. Кромешную темноту его, спертый воздух, черную гнилую воду, поднявшую до самого потолка эти скорбные суда с их давно скончавшимися пассажирами.

Рэтси остался слегка расстроен словами мистера Гленни, однако, стремясь сохранить лицо, ответил:

— Что ж, преподобный. Человек я, конечно, простой, и мне мало чего известно про наводнения, водовороты и тайные силы природы, однако ж, пусть даже и в вашем просвещенном присутствии, не стану пренебрегать теми знаками, которые нам ниспосылаются. Издавна ведь у нас сказывают: «Как Муны задвигаются, так Мунфлит заскорбит». И отец говорил мне, что последний раз они там пришли в шевеление, когда королева Анна правила второй год и шторм страшной силы поднялся. Дома вздымало над головами людей. А мальчишек, говорите, пугаю, так ведь им и следует страх познать, да не соваться куда не надо, чтоб не дошло до беды.

При этих словах помощник викария выразительно кивнул в мою сторону и, раздраженно пыхтя, вышел из церкви к ожидающему его снаружи Элзевиру Блоку. Мне было тогда невдомек, к чему именно относилось предупреждение Рэтси, да я не особо о нем и задумался, а просто пошел проводить мистера Гленни, неся его облачение, до дома, где жил он в деревне.

Мистер Гленни всегда относился ко мне дружелюбно, уделял мне много внимания и беседовал со мной так, будто были мы с ним на равных. Объяснялось это, по-видимому, тем, что, не находя в округе никого себе равного образованностью, он свободнее себя чувствовал в обществе невежественного мальчика, чем с невежественными взрослыми. Выйдя из калитки церковного двора, мы с ним пересекли затопленный луг, и тут я снова начал его донимать вопросами про Черную Бороду и потерянное сокровище.

— Мне известно, сын мой, — ответил мне он, — что полковник Моун с дурацким прозвищем Черная Борода первый в своем роду нанес немыслимым мотовством серьезный ущерб семейному состоянию и даже обрек на разруху и запустение богадельни, выгнав оттуда бедных, которые там находили приют. На его совести бесчисленное количество преступлений, руки его обагрены кровью преданного слуги, и расправился он с ним только из-за того, что несчастному стала известна какая-то скверная тайна. В конце жизни полковника постиг удел многих, кто шел по дороге зла. Его стали мучить раскаяние и угрызения совести, и он, хоть и был протестантом, послал за ректором Киндерли из Дорчестера, чтобы ему исповедаться, а затем, стремясь возместить ущерб, нанесенный богадельням, пожелал оставить бриллиант, который выманил столь подлым образом у короля Карла Первого, для их возрождения и содержания, ибо другие богатства его к тому времени совершенно иссякли. Воля эта была прописана в завещании, и я его видел собственными глазами, однако сокровище называлось там попросту бриллиантом, а где он находится, завещатель не указал. Он явно сам собирался извлечь его из тайника и продать, чтобы вырученные деньги пошли на благое дело. Смерть, однако, распорядилась по-своему и унесла его прежде, чем он осуществил свои планы. Поэтому люди и говорят, что хоть он и успел в конце жизни раскаяться, но не найдет покоя в могиле, покуда не будет найден и не послужит во благо бедным спрятанный бриллиант.

Рассказ мистера Гленни обрек меня на долгие размышления. Часами ломал я голову, пытаясь сообразить, куда Черная Борода спрятал свой драгоценный камень, и надеясь, что, если мне улыбнется судьба, найду его и стану богатым. Происшествие с шумом под церковью все сильнее меня озадачивало, а объяснение мистера Гленни уже не казалось столь убедительным, как сначала. Звук снизу шел объемный и гулкий. Мог ли такой получаться от столкновения гниющих гробов? Я не раз видел, как мастер Рэтси раскапывает старые могилы. Лопата его натыкалась на совершенно истлевшее дерево, хотя даты на некоторых из этих захоронений свидетельствовали, что они не столь уж и давние. Конечно, в сырой земле гробы подвергались распаду гораздо скорее, чем в каменном склепе, но Рэтси однажды, вскрыв верхний слой могилы старика Гая перед захоронением его почившей вдовы, позволил мне заглянуть внутрь. Могила была не земляной, а кирпичной, тем не менее я увидел, что гроб старика иссекли глубокие трещины, он покоробился, и один хороший удар лопаты разнес бы его на куски. Тогда до какого же состояния должны были дойти гробы Моунов, многие из которых попали в склеп множество поколений назад. Они давно превратились в труху. Но что в таком случае порождало барабанно-гулкие звуки, словно сталкивались целехонькие герметично закрытые деревянные ящики? Тем не менее мистер Гленни, вероятно, был прав. Чему там иначе стучать, как не гробам?

В понедельник, то есть на следующий же день после того как из склепа послышались звуки, я, едва завершились занятия в школе, помчался вниз по улице и через луга к церковному двору, чтобы послушать снаружи церкви, шевелятся ли по-прежнему Моуны. Именно снаружи. Попасть внутрь надежды у меня не было. Рэтси не согласился бы дать мне ключи. Он же сказал накануне, что мальчики не должны соваться в дела, которые их не касаются. Впрочем, и окажись у меня ключи, вряд ли я бы решился зайти внутрь один.

Церкви достиг я, даже не запыхавшись, и первым делом прижался ухом к северной ее стене, которая смотрела в сторону деревни, а затем, несмотря на холод и сырость высокой травы, лег на землю в расчете, что так уж наверняка услышу любой звук из склепа, но ничего не услышал. Моуны либо после вчерашнего успокоились, либо гробы с их усопшими милостями отнесло на южную сторону, выходящую к морю, и они налетают теперь друг на друга там. Я с удовольствием вылез из травы и, согревая закоченевшее тело под солнечными лучами, направился к озаренной ими южной стене. Возле нее меня ждала неожиданность. Обогнув каменный выступ на углу, я увидел двоих мужчин. И были они не кем иным, как Рэтси и Элзевиром Блоком, которых мое появление застало врасплох. Мастер Рэтси, точно так же, как только что я, лежал на траве, прижавшись ухом к стене, а Элзевир Блок сидел, прислонившись спиной к опоре стены, курил трубку и смотрел сквозь подзорную трубу на море.

Вообще-то у меня было не меньше права находиться на церковном дворе, чем у Рэтси и Элзевира, однако при встрече с ними я оказался охвачен столь сильным чувством стыда, словно бы занимался чем-то предосудительным. Кровь прилила у меня к лицу, ноги изготовились стремглав нести меня прочь, но, так как оба мужчины уже меня видели, я заставил себя оставаться там, где стоял, и спокойно, насколько мог, произнес:

— Доброе утро.

Мастер Рэтси с ловкостью вспугнутого кота вскочил на ноги. Не будь он мужчиной, мне лицо его показалось бы зардевшимся от смущения. Во всяком случае, покраснел он сильно, хотя, возможно, просто из-за того, что чересчур резко поднялся с земли. Тем не менее я видел: он несколько выбит из колеи, и спокойно-небрежное «Доброе утро, Джон» в ответ на мое приветствие далось ему с явной натугой.

— Доброе утро, Джон, — повторил он уже спокойнее, напустив на себя такой вид, будто для него обычное дело лежать осенним утречком на церковном дворе, прижав ухо к стене. — Что привело тебя на церковный двор в этот ясный солнечный день?

Я честно ответил ему, что пришел проверить, не двигаются ли по-прежнему Моуны.

— От меня ответа не жди, — сказал он. — Недосуг мне транжирить время на ерунду. Я вот проверку замыслил, все ли в порядке со стеной после наводнения и не нуждается ли в укреплении фундамент. А ты, коли время у тебя есть нынче утром болтаться, добеги, будь добр, до моей мастерской и притащи мне оттуда штукатурный молоток. Совсем про него позабыл, выходя. А надобно б им простучать цемент на прочность.

Стена стояла крепко, как скала. Ясно, что Рэтси просто нашел предлог спровадить меня. Сделав, однако, вид, что вполне всерьез воспринял его просьбу, я спешно удалился оттуда, где мне оказались не рады, и вскорости смог получить подтверждение, что не зря заподозрил Рэтси в лукавстве. Они с Элзевиром даже не стали ждать моего возвращения с молотком. Я встретил их на первом же лугу. Мастер Рэтси, конечно, поторопился найти объяснение. Мол, пока я ходил, выяснилось, что молоток не нужен. Требуется всего-навсего подмазать кое-где стену свежим цементом.

— Если у тебя, Джон, и завтра окажется столько свободного времени, — продолжил он, — приходи. Поможешь мне сделать новые банки на лодке «Петрель». Они очень ей требуются.

Пока Рэтси все это мне говорил, я с любопытством поглядывал на Элзевира. Глаза его весело поблескивали под густыми бровями. Похоже, смущение приятеля изрядно его развлекало.

Следующая воскресная служба в церкви прошла совершенно обычно. Элзевир на ней не появился, странных звуков не раздавалось. И я больше никогда не слышал, как двигаются Моуны.