Тьма между нами

Джон Маррс, 2020

Вы когда-нибудь злились на родителей за то, что они бесцеремонно лезут в ваши дела? Или думали, что помогаете своим детям, хотя на самом деле портили им жизнь? Вот к чему это иногда приводит… Кажется, расплата Мэгги – ужасна. Кажется, ее вина перед дочерью Ниной – ужасна вдвойне. Тьма пролегла между ними. Каждые два дня женщины ужинают вместе. А потом дочь отводит Мэгги на чердак, в «воронье гнездо», и приковывает цепью к полу. Это – возмездие. Мать сделала то, чего дочь ей никогда не простит. Ни-ко-гда. Пусть до смерти гниет в этой темной каморке с глухими стенами и небьющимися окнами, с тяжелой цепью на лодыжке. Столь велика ненависть дочери. Но есть то, чего Нина не знает. И мать никогда не расскажет ей – даже ценой своей жизни. Ведь в их доме правда опаснее лжи…

ЧАСТЬ I

Глава 1

Мэгги

Отсюда, из своего «вороньего гнезда», я вижу всех. А меня не видит никто. Я знаю это точно, потому что сколько бы я ни махала проходящим мимо по улице соседям, ни разу ни один из них мне не ответил. Я невидима для мира. Стерта с лица земли. Меня больше не существует. Я — призрак.

Тень среди теней в темной спальне, отгороженной от света надежными ставнями. Когда на улице не горят фонари, здесь царят сумерки, даже в самые солнечные дни. Вот почему всякий раз, сходя вниз, я щурюсь, пока глаза не привыкнут к дневному свету. Поначалу, когда ставни только установили, мне казалось, будто я задыхаюсь от тесноты, отрезанная от внешнего мира. Но постепенно я к ним привыкла. Как и ко всему остальному. Жизнь научила меня приспосабливаться.

Теперь я называю свою спальню «вороньим гнездом», потому что она напоминает мне наблюдательный пост, вроде тех, что располагались на самой высокой мачте корабля и назывались именно так. Забираясь туда, моряки могли обозревать океанские просторы на многие мили вокруг.

Я вижу лишь наш тупик.

Например, сейчас я наблюдаю, как Барбара усаживает свою мать Элси в машину. Барбара всегда находит время, чтобы помочь своей старухе. Она чудесная дочь, любая мать ею гордилась бы. С недавнего времени Элси передвигается исключительно с ходунками, такими алюминиевыми, с колесиками спереди. Я помню, как она жаловалась на артрит в коленном и голеностопном суставах. Боли усиливались, и противовоспалительные препараты, которые можно было достать в аптеке без рецепта, уже не помогали. Сколько раз я уговаривала ее записаться на прием к доктору Феллоузу! А однажды даже предложила подключить свои связи в больнице, чтобы ее приняли в удобное время. Так нет же, упрямится! Считает, что обращаться к врачу можно не чаще, чем раз в год, за плановой прививкой от гриппа.

Интересно, вспоминает ли она обо мне? Спрашивает ли, почему я больше не прихожу к ней на кофе по четвергам ровно в половине четвертого? Много лет мы педантично придерживались этой традиции. Я возвращалась с работы домой, брала с полки банку с кофе (потому что тот, который заваривала она, я пить не могла — слишком уж он был горький, зато продавался во всех супермаркетах), и пару часов мы решали мировые проблемы и перемывали соседям кости. Я скучаю по той болтовне. Временами Элси посматривает на наш дом, и мне нравится думать, что она все еще обо мне помнит.

Машина Барбары выезжает со двора, катит под моим окном и уходит дальше мимо дома номер сорок вниз по улице. Агентство по аренде недвижимости, похоже, совсем про него забыло. Из моего «гнезда» хорошо просматривается задний двор. И, боже мой, что же с ним стало! Если бы предыдущий владелец, мистер Стедман, увидел, в какой свинарник превратился его прекрасный сад, то перевернулся бы в гробу. Лужайка заросла, а живая изгородь, которой он так гордился и, не жалея сил и времени, подравнивал, потеряла форму. Везде валяются пустые жестянки и упаковки из-под фастфуда. Нынешней молодежи на все наплевать — никакого уважения.

Внуку мистера Стедмана давно следовало бы продать это место. Но, возможно, не так-то легко найти покупателя на дом, где труп предыдущего владельца пролежал незамеченным несколько недель. Я единственная заподозрила неладное, когда из переполненного почтового ящика стали вываливаться газеты и шторы изо дня в день оставались закрытыми. Если б могла, сразу забила бы тревогу…

На обочине у столба электропередач припарковалась красная машина с вмятиной на переднем бампере. Это Луиза из восемнадцатого дома. Когда она выходит, я вижу по наметившемуся животику у нее под футболкой, что она снова беременна. Я рада за нее и надеюсь, что теперь ей повезет больше. В прошлый раз она не смогла выносить малыша: однажды ее увезли на «Скорой», и вернулась она уже в прежней форме, словно ничего и не было. Даже представить себе не могу, какая это мука — сообщать окружающим о такой утрате. Мне кажется, когда человек теряет то, что так стремился любить, в нем неизбежно происходит надлом.

Интересно, она все еще подрабатывает кассиршей? Давно не видела ее в униформе. Вот про мужа ее я знаю точно: он так и водит такси. Свет от фар его машины часто прорезает сумрак моей комнаты, когда он возвращается домой после ночной смены. Иногда, если мне не спится, я подхожу к окну и смотрю, как он сидит за рулем с выключенным двигателем в полной темноте. Я часто задаюсь вопросом, почему он сразу не заходит в дом. Мечтает о иной жизни — не той, что ждет его за дверью?.. Я тоже не прочь куда-нибудь мысленно унестись. Увы, как говорится, не все мечты сбываются.

Больше на улице никого, поэтому я отворачиваюсь от окна. Обстановка в моей комнате небогатая, да мне многого и не нужно: двуспальная кровать с тумбочками по бокам, две лампы, шифоньер, туалетный столик и пуф. Телевизор на стене давно не работает, но я не прошу у Нины новый: не хочу, чтобы она думала, будто мне его не хватает. К тому же так хотя бы ничто не напоминает о жизни, которая кипит снаружи и которой я теперь лишена.

Компанию мне составляют лишь книги. Однако даже этих собеседников выбираю себе не я — довольствуюсь тем, что приносит Нина. Одной книги мне хватает на пару дней. Я предпочитаю детективы и психологические триллеры — то, что обещает интригу и неожиданные повороты сюжета. Люблю давать работу своим «серым клеточкам». Однако угодить мне непросто: если я правильно угадываю, кто злодей, то история разочаровывает меня своей предсказуемостью, а если ошибаюсь, то досадую на собственную непрозорливость.

Хорошо бы написать книгу самой. У меня много историй и еще больше секретов. Вот только вряд ли этому суждено сбыться… как и другим моим мечтам. Например, снова выйти из дома. И вина тут лежит прежде всего на мне. Не верю тем, кто говорит, будто ни о чем не жалеет. Любому есть в чем покаяться. Если б у меня была возможность вернуться в прошлое и изменить свою жизнь, я бы запрыгнула в машину времени быстрее, чем вы сможете произнести «Герберт Уэллс»^[2].

Вдруг внизу щелкает замок, и до меня доносится голос. Должно быть, я пропустила возвращение Нины.

— Добрый вечер, — кричит она со второго этажа. — Есть кто дома?

— Только я, — привычно сообщаю в ответ, открывая дверь спальни, и замечаю у ее ног два набитых пакета. — Заходила в магазин?

— Ты наблюдательна.

— Как дела на работе?

— Как обычно. Приготовлю курицу по-охотничьи^[3].

Ненавижу это блюдо.

— Отлично, — откликаюсь я. — А разве сегодня мы ужинаем вместе?

— Да, сегодня вторник.

— А мне казалось, среда… Вечно забегаю вперед.

— Когда будет готово, я за тобой поднимусь. Подожди немного.

— Хорошо.

Нина скрывается из виду, а я еще долго стою у двери и пересчитываю пигментные пятна у себя на руках. Без солнца новые не образуются — хоть какой-то плюс от заточения. Замечаю свое отражение в зеркале на туалетном столике и поправляю непослушные волосы. Они поседели так давно, что я уже не могу вспомнить, какими они были раньше. Рисую улыбку алой помадой, подкрашиваю глаза, наношу румяна — и тут же стираю; слишком уж ярко они выделяются на бледной коже, делая меня похожей на тряпичную куклу.

Вдыхаю поглубже, чтобы подготовиться к предстоящему вечеру. Когда-то мы были лучшими подругами… пока в один момент он все не разрушил. Теперь мы — лишь оставленные им руины.

Глава 2

Нина

Открываю духовку и осторожно, чтобы не обжечься паром, снимаю стеклянную крышку с миски, стоящей в самом низу. Куриные грудки уже побелели, и я протыкаю их вилкой, чтобы проверить, готово ли мясо. Мэгги не любит это блюдо, но мне-то оно нравится, а за готовку в доме отвечаю я. К тому же меня забавляет ее притворный энтузиазм.

Не раздеваясь, наскоро разбираю сумки и рассовываю покупки по шкафчикам. Мэгги больше по душе, когда все аккуратно разложено по своим местам, но я не такая. Мне хватает работы, где приходится соблюдать абсолютную чистоту и порядок. Дома я не хочу напрягаться и бросаю пакеты как придется. Мэгги вряд ли станет перекладывать их у меня за спиной.

Сегодня в супермаркете было очень людно — возможно, из-за того, что многие пришли за покупками целыми семьями. Измученные родители лихорадочно хватали продукты с полок, отбиваясь от своих отпрысков, беспрестанно дергающих их за рукав и требующих сладостей, игрушек и комиксов. Я смотрела, как матери, устав от детских капризов, вздыхали и закатывали глаза, и думала, что они, счастливицы, даже не подозревают, как им повезло.

Мое внимание привлек годовалый малыш с копной темно-каштановых волос. Он сидел в тележке, свесив вниз пухлые ноги. На одной из них не было ботинка, тот валялся позади него на сетке с мандаринами. Малыш с любопытством смотрел по сторонам и улыбался во весь рот. Мать отлучилась ненадолго и оставила его одного. Я представила, как легко будет похитить этого милого карапуза: просто взять на руки и выйти на улицу. Когда она появилась из соседнего прохода с бутылкой кетчупа, я еле сдержалась, чтобы не сделать ей замечание.

Сегодня было много продуктов по акции и на распродаже из-за истекающего срока годности, поэтому я набрала полные сумки, которые и поднять-то оказалось сложно, не то что тащить до дома. Пришлось ловить такси, что свело на нет всю выгоду. Едва сев в машину, я поняла, что знаю водителя. Я узнала его по профилю и по разрезу глаз в отражении зеркала заднего вида. Натан Робертсон. Мы учились с ним вместе: сначала в средней школе в Эбингтон-Вейл, а потом недолго в старшей школе в Уэстон-Фэвелл. Он почти не изменился, если не считать залысин и уродливых татуировок на руках. Меня Натан не узнал, да и я не стала представляться: не хотелось всю дорогу домой вспоминать людей, с которыми давно потеряна связь, или обсуждать, как прошли двадцать четыре года с момента нашей последней встречи. К тому же я сомневалась, вспомнит ли он меня вообще. В четырнадцать лет я ушла из школы.

Когда, высадив меня, Натан отъехал, я на мгновение задержалась, чтобы взглянуть на окно, забранное ставнями, на третьем этаже. Мне прекрасно известно, что теперь бо́льшая часть жизни Мэгги сосредоточена вокруг него. Это одна из немногих ниточек, которые до сих пор связывают ее с миром. Интересно, сильно ли она страдает от нехватки общения? За ужином Мэгги всегда рассказывает, кого из соседей видела и что узнала. Но мечтает ли она снова оказаться среди них? Наблюдать — не жить, так ведь?

Я как могу забочусь о ней, однако она редко меня о чем-то просит. Даже когда ее телевизор перестал работать, она ни словом не обмолвилась, пока я сама не заметила, что давно не видела его включенным. Не успела предложить отдать его в ремонт, как она заявила, что предпочитает книги — «новости слишком удручают». Настаивать я не стала. Мне же проще. Хотя на ее месте я уже давно сошла бы с ума.

Выхожу из кухни и поднимаюсь в столовую на втором этаже, чтобы накрыть на стол. Стелю кружевную скатерть, подаренную Мэгги ее бабушкой. Всю жизнь она хранила ее «до лучших времен». Но в наши дни это неактуально, сейчас все одноразовое: и вещи, и люди. Возвращаюсь к духовке, достаю курицу, беру тарелки и бутылку «Пино-гри»^[4].

Раньше на месте столовой была спальня, о чем напоминает стоящий в углу комод, который у меня все никак не доходят руки передвинуть. Да и косметический ремонт не мешало бы сделать. Когда-нибудь займусь… Вообще, планировка здесь по общим меркам не совсем обычная. На первом этаже кухня с дверью в подвал, прихожая, бывшая столовая, которая теперь пустует, и туалет. На втором — две спальни, ванная, кабинет и новая столовая, уставленная книжными стеллажами (каждый том аккуратно обернут в плотную полиэтиленовую обложку). Третий этаж — переоборудованный чердак, что Мэгги называет своим домом. Там есть еще одна ванная комната, которой пользуется только она, лестничная площадка и ее спальня. Вот и всё. Мой дом. Ладно, наш. И, хотим мы этого или нет, но нам из него никуда не деться.

Поднимаюсь выше и вижу, что Мэгги стоит у окна. О чем она думает? Как коротает долгие часы одиночества?

На один кратчайший миг мне даже почти жаль ее.

Глава 3

Мэгги

В ожидании ужина я стою у окна, словно часовой, и наблюдаю за происходящим в нашем тупике. Однако, случись что, я никому не смогу сообщить, да и помочь тоже. Пользы от меня как от беззубого сторожевого пса.

Сорок лет назад, когда я сюда переехала, улица выглядела гораздо симпатичнее: жильцы следили за своими владениями, и одинаковые ухоженные домики радовали глаз. Теперь все иначе: гаражные ворота выкрашены как попало, повсюду уродливые пластиковые окна и входные двери из ПВХ, а вместо пышных зеленых лужаек дома окружают мощеные дворы, чтобы было куда ставить вторую, а то и третью машину. В общем, не улица, а пятьдесят оттенков серого.

Из нашего конца тупика просматриваются обе стороны дороги, и свой дозор я обычно начинаю слева. Участки, расположенные там, стоят дороже, потому что их задние дворы выходят на школьную игровую площадку. Номер двадцать девять — последний дом, который я могу разглядеть, не прищуриваясь. С ним у меня связаны самые печальные воспоминания. Несколько лет назад маленький мальчик Генри, всегда такой милый и вежливый, чуть не погиб там во время пожара. Спасатели успели его вытащить, но он сильно угорел и получил серьезную травму мозга. Мать так и не смогла себе этого простить, и семья распалась. Однако я заметила, что ее муж и две их дочки, Эффи и Элис, недавно вернулись обратно. Надеюсь, теперь судьба будет к ним более благосклонна.

Дальше я перехожу к правой стороне. В соседнем доме живет Элси. Мы с ней — старожилы этой улицы. Переехали сюда с разницей в три месяца и очень быстро подружились. Она знает больше секретов об этом доме, чем Нина. Как же я скучаю по нашей болтовне!

Она весь день держит шторы открытыми, даже когда на улице темнеет, и закрывает их только перед сном. Думаю, ей стоит быть осторожнее — все-таки возраст, да и живет одна. Замечаю знакомую бело-зеленую заставку на ее большом телеэкране и догадываюсь, что она смотрит сериал «Жители Ист-Энда». Я тоже люблю мыльные оперы. Раньше мы обсуждали последние серии за чашкой кофе в четверг после обеда. Интересно, как быстро я смогу восстановить пропущенные сюжетные линии после столь длительного перерыва? Меня снова подмывает попросить Нину отремонтировать телевизор, но тогда она будет думать, что делает мне одолжение… Да, похоже, желая досадить ей, я готова идти на любые страдания.

Небольшая белая машина с люком на крыше подъезжает к дому Элси и, постояв минуту, едет дальше — наверное, адресом ошиблись.

Внезапно осознаю, что за мной наблюдают, и оборачиваюсь. Нина делает вид, будто только что вошла, но я-то чувствую правду. Мне не впервой быть объектом чужого молчаливого внимания и осуждения — привыкла не подавать виду. У нас не бывает искреннего общения. Постоянная ложь и нежелание говорить начистоту стали для нас нормой, окончательно отрубив шансы на нормальные отношения.

— Готова спуститься? — спрашивает она.

Улыбаюсь в ответ. Она бережно берет меня за руку и помогает сойти по ступенькам. В столовой садится на свое обычное место рядом с окном во главе стола, я — через два стула от нее. Фрамуга приоткрыта, и я чувствую легкое дуновение ветра на моих волосах, от которого по шее и плечам пробегают мурашки.

На столе бутылка вина. Удивляюсь неожиданной щедрости, но Нина наливает только себе, мне не предлагает — знает, что я соглашусь, и, перехватив мой пристальный взгляд, отворачивается. Я привычно молчу и отхлебываю теплую воду из стоящего передо мной пластикового стакана.

В качестве аккомпанемента для семейного ужина она снова выбрала сборник хитов ABBA на старой пластинке, настолько заезженной, что допотопная игла то и дело перескакивает и слова песен теряются в шуме и потрескивании. Однажды я неосторожно предложила ей купить альбом на компакт-диске, чтобы нормально, без помех слушать музыку; посмотрев на меня с нескрываемым отвращением, Нина напомнила, кому когда-то принадлежала эта пластинка, и заявила, что избавиться от нее было бы «кощунством». «Мы ведь не можем менять вещи просто потому, что они стареют, так ведь?» — многозначительно добавила она.

Порядок песен помню наизусть. Раздаются вступительные аккорды SOS, и я не могу удержаться от усмешки (естественно, лишь мысленной) — юмор висельника, кажется, так это называется. Нина берет ложку и выкладывает мне в тарелку самый большой кусок курицы с дополнительной порцией овощей, щедро сдобренных соусом. Сама же обходится гораздо меньшим. После такого ужина я весь вечер буду мучиться от изжоги. Однако не жалуюсь. Благодарю ее и говорю, что пахнет очень аппетитно.

— Помочь? — спрашивает она, и я киваю в ответ.

Подойдя ко мне, нарезает мясо ножом на маленькие кубики и возвращается на свое место.

— Что интересного на работе? — спрашиваю я.

— Ничего.

— Народу много? Судя по толпе детей, играющих на улице, уже начались пасхальные каникулы.

— Все-то ты замечаешь из своего «вороньего гнезда»…

— Просто наблюдаю.

Курица наполовину сырая, но я молчу и окунаю кусочки в соус, чтобы замаскировать тошнотворный вкус.

— Сегодня с утра были дошкольники, так что пришлось попотеть, — продолжает Нина. — Некоторые родители просто сваливают на нас детей, будто мы — няньки, а сами сбегают за покупками. Суть нашей программы — читать вместе с детьми. Но есть женщины, которые тяготятся материнством, так ведь?

Кусок картофеля падает с ее вилки на стол. Она дважды пытается поддеть его, размазывая соус по тонкому светлому кружеву. Ненавижу, когда она стелет эту скатерть. Ее сшила моя бабушка незадолго до своей смерти. У нее был рак груди. Меня так и подмывает сделать Нине замечание, но я прикусываю язык и делаю вид, что ничего не произошло.

— Кстати, Луиза снова беременна, — говорю.

— Кто это?

— Луиза Торп из восемнадцатого дома. Ее муж — таксист.

— С чего ты взяла?

— У него на машине стоит желтый фонарь, такой с шашечками.

— Нет, — она мотает головой, — откуда ты знаешь, что она беременна?

— А, — выдавливаю из себя улыбку. — У нее появился животик. Еще пару недель назад его не было, а тут…

Осекаюсь, понимая, что подняла скользкую тему. К сожалению, слишком поздно.

— Когда у меня начал расти живот, ты не была столь наблюдательной, а? — спрашивает Нина, сверля меня взглядом.

— Пожалуй, — откликаюсь я и опускаю голову, делая вид, будто увлечена едой. Комнату словно пронзает ледяной ветер.

— Я и сама заметила только на шестом месяце, — вспоминает Нина. — У меня не было ни токсикоза, ни тяжести, ни усталости, ничего. Все складывалось удачно…

Еще ниже опускаю голову.

— До определенного момента, — продолжает она. — Все складывалось удачно до определенного момента.

Ее тон не предвещает ничего хорошего. Надо бы сменить тему, но я свои новости уже исчерпала.

Нина с грохотом роняет приборы на тарелку. Я вздрагиваю и молча наблюдаю, как она поднимается, достает вторую пластинку из двойного альбома и ставит песню Does Your Mother Know^[5], одну из самых заводных у ABBA. Едва раздаются первые аккорды, ее лицо светлеет, и она принимается подпевать.

— Помнишь, мы всегда под нее танцевали? Брали расчески вместо микрофонов и пели. Я за мужчин, а ты за женщин, — внезапно заявляет Нина и подходит ко мне.

Я сжимаюсь, не зная, чего ожидать. Но она лишь протягивает руку.

— Прости, я уже слишком стара для этого, — пытаюсь отговориться я.

— Отказы не принимаются!

Приходится встать — просто нет выбора. Мы выходим на свободный пятачок комнаты; Нина, приплясывая, берет меня за руки и начинает вести. И не успеваю я оглянуться, как мы уже кружимся по комнате, насколько позволяет моя ограниченная подвижность, словно две идиотки. На мгновение будто вернулись наши восьмидесятые, когда мы точно так же дурачились, плясали и горланили во весь голос. И впервые за очень долгое время я ощущаю связь между нами. Как же это приятно!.. А затем вижу наше отражение в окне.

Нет, Нина давным-давно не моя малышка, а я — не ее мать.

Припев начинает сходить на нет, и вместе с ним исчезают воспоминания о прошлом. Возвращаемся за стол и продолжаем мерзкий ужин, одинаково отвратительный обеим.

Я пытаюсь завязать светскую беседу. Спрашиваю, какие у нее планы на завтра, упоминаю имена нескольких ее коллег, и к тому времени, когда она заканчивает рассказывать мне о жизни людей, которых я никогда не видела, ужин — ко взаимному облегчению — заканчивается. Я уже чувствую, как едкий желудочный сок начинает медленно подниматься вверх по горлу, и поспешно сглатываю. Сегодня полночи придется сплевывать тошнотворную слюну в стакан рядом с кроватью.

— Убрать со стола? — вежливо предлагаю я.

— Да, было бы неплохо.

Начинаю складывать тарелки и приборы.

— Отлучусь в ванную, а потом помогу тебе подняться наверх, — бросает Нина, уходя.

Я оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, действительно ли она ушла, — и поспешно делаю глоток вина прямо из бутылки. Оно оказывается сладким, как нектар. Я с наслаждением отхлебываю еще и тут же спохватываюсь — вдруг она специально оставила его, чтобы проверить меня? Не желая попасться, доливаю в бутыль воды из чашки, а остатками смачиваю салфетку и пытаюсь оттереть жирное пятно на скатерти.

— Не трудись, — снисходительно говорит Нина, появляясь в дверях. — Постираю в машинке при высокой температуре.

— Но это же кружево. Расползется.

— Тогда выкину и куплю новую.

С большим трудом сдерживаюсь, чтобы не ввязаться в склоку.

— Готова? — спрашивает она.

Безучастно смотрю на улицу. Начало восьмого, а еще светло.

Внезапно Нина хватает меня за запястье и впивается ногтями. Я вскрикиваю от боли и разжимаю кулак. Штопор, который я успела сунуть в рукав, с лязгом падает на стол, однако Нина не отнимает руку, и ее ногти продолжают язвить мою кожу. Сжимаю зубы, стараясь не показать, как мне больно. В конце концов она ослабляет хватку и отпускает руку.

— Собиралась положить его вместе с грязными тарелками, — пытаюсь оправдаться я.

— Не стоило так себя утруждать. Сама уберу, — говорит она и кладет штопор в задний карман.

Ее тон смягчается, будто этого недоразумения и не бывало.

— Пойдем наверх.

Глава 4

Нина

Провожаю Мэгги наверх. Она медленно, шажок за шажком, поднимается по лестнице. Наблюдаю, как напрягаются мышцы жилистых рук, когда она хватается за перила, помогая себе преодолеть ступеньки. За два последних года Мэгги заметно сдала и теперь уже не так уверенно стоит на ногах, как раньше, будто боится, что, двигаясь быстрее, потеряет равновесие и упадет. Но я здесь, рядом, у нее за спиной, чтобы подхватить ее в любой момент, если это случится.

Взрослея, большинство из нас смиряется с тем, что рано или поздно придется осознать свою беспомощность перед временем и просто наблюдать за угасанием родителей. Я — не исключение. Несмотря на все, что произошло между нами, мне тяжело принять неизбежный факт, что однажды ее не станет. Иногда я стою с закрытыми глазами у подножия лестницы, ведущей к ней на чердак, и слушаю, как она ходит по спальне и читает вслух, — возможно, это помогает ей заполнить мучительную пустоту в комнате.

Однажды я сказала ей, что еще на этом свете она превратилась в привидение, блуждающее по дому. Ответом был смех и обещание всегда, даже из могилы, следить за мной. Ответ не без злорадства, но, как ни странно, ее слова принесли успокоение. Уж лучше жить в доме с мстительным духом, чем одной. Одиночество пугает меня больше всего на свете.

Мы добираемся до верхнего этажа, и Мэгги сворачивает налево, в ванную. Дверь там до конца не закрывается, однако она несколько раз пытается плотно пригнать ее, видимо, забыв, что ничего не получится. Сажусь на верхнюю ступеньку и слушаю, как течет вода из крана. Она набирает ванну, как всегда по вторникам. Четкий распорядок защищает нас от неприятных неожиданностей. Однако временами Мэгги совершает глупости и отклоняется от сценария — например, как сегодня, попытавшись украсть штопор. В такие моменты у меня опускаются руки — мы словно топчемся на месте или даже делаем шаг вперед и два назад.

Вернувшись домой, я включила погружной нагреватель — естественно, не на полную мощность, а только чтобы немного подогреть воду. Содержание дома и так бьет по карману, а доходов, кроме моей зарплаты и ее пенсии, нет. Государственное пособие на отопление закончилось еще несколько недель назад — январь и февраль выдались на редкость холодными. После Пасхи наступит лето, и отопление можно будет почти не включать.

— Я принесла тебе новую книгу.

За дверью слышится громыхание — Мэгги залезает в ванну и отвечает:

— Спасибо.

— Оставлю у тебя в спальне.

Спускаюсь на второй этаж и возвращаюсь с книгой. На обложке — контур тела, какие полицейские обычно рисуют мелом на месте преступления. Почему ей нравится такое мрачное чтиво? Что откликается в ее черной душе?

Кладу книгу на прикроватную тумбочку и подхожу к окну. На улице никого. За окнами у соседей мерцают телеэкраны. Интересно, что там сейчас идет. Наверное, сериалы. Когда я была маленькой, мы вечерами обязательно включали «Улицу Коронации» или «Жителей Ист-Энда». Мы — это я и мама, конечно. Папа в это время читал газеты или проектировал здания у себя в кабинете.

Из соседнего дома выходит Луиза и забирает что-то из багажника. В свете фонаря замечаю округлившийся живот — мама права: она явно беременна. Машинально обхватываю себя, словно во мне тоже зреет новая жизнь, но, конечно, это не так. Это невозможно. Мое чрево — никому не нужный сломанный механизм, где не достает важных деталей. Я отдаю себе в этом отчет, однако тоска не утихает.

В небе горит оранжево-лиловый закат. Хорошо, что темнеет все позже. Я откладывала пособие по уходу за больной матерью и недавно порадовала себя: купила садовый стол и четыре стула, сделанные из чего-то под названием «ротанг»^[6]. Скоро их должны привезти. Конечно, можно было бы сэкономить и взять комплект поменьше — гости к нам все равно не ходят, — но один стул смотрелся бы слишком сиротливо.

На мгновение я представляю, как мы с Мэгги, словно нормальная семья, ужинаем в саду теплым летним вечером… И сразу одергиваю себя: после того, что произошло сегодня со штопором, об этом даже думать не стоит. Слишком опасно.

Судя по часам, она в ванне уже пятнадцать минут; вода, должно быть, совсем остыла. Направляюсь к двери и замечаю ее очки для чтения на прикроватной тумбе. Рядом с ними что-то блестит; приходится подойти, чтобы присмотреться. Так и есть: снова ее глупости. Под футляром для очков спрятана пружина из матраса. Если б кончик не торчал наружу, я бы в жизни не заметила — хитро придумано. Я довольна своей проницательностью, но расстроена очередным актом неповиновения. Что ж, придется отомстить. Скошенным концом пружины откручиваю крошечный винтик, которым одна из дужек прикреплена к оправе, кладу и то, и другое себе в карман, а очки аккуратно возвращаю на место.

— Ты закончила? — спрашиваю я из-за двери.

— Надеваю ночнушку, — отвечает Мэгги, и я снова слышу громыхание металла.

Через минуту она появляется в коридоре, чистая и сияющая. Я провожаю ее в спальню. Она шаркает к окну.

— Подними ногу, — прошу я, и, привычная к установленному порядку, Мэгги повинуется.

Достаю ключ из кармана и открываю замок, сковывающий колодки у нее на щиколотке. Цепь с тяжелым стуком падает на пол. Меняю ее на другую, более короткую, и снова поворачиваю ключ. Ей нельзя покидать спальню.

— Я почистила твое ведро, — напоследок сообщаю я, оглядываясь в угол комнаты, где стоит синяя пластиковая бадья с рулоном туалетной бумаги. — Увидимся через пару дней.

Вечером надо будет приготовить ей завтрак и обед и оставить у двери. С ужином разберусь, когда приду с работы, — подождет.

Запираю ее на замок и останавливаюсь у лестницы с закрытыми глазами. В этот момент я сама себе противна. В письме Шарлотты Бронте, одной из моих любимых писательниц, я прочла такие слова: «С врагами я сама справлюсь, но избавь меня, Боже, от друзей»^[7]. Интересно, относится ли это к членам семьи…

Примечания

2

Герберт Джордж Уэллс (1866–1946) — великий английский писатель, известный прежде всего своими фантастическими произведениями, в т. ч. дебютным романом «Машина времени» (1895).

3

Под томатно-грибным соусом с добавлением вина.

4

Сорт винограда и белого вина.

5

«Знает ли твоя мать?» (англ.)

6

Стебли определенного вида пальм.

7

Фраза, часто (безосновательно) приписываемая Вольтеру. Речь идет о знаменитом гневном письме Бронте критику и писателю Дж. Г. Льюису, состоящем из одной этой фразы.