Лимузин

Джон Максвелл, 2023

Двадцатиоднолетний парень Олег является студентом столичного ВУЗа и живет тихой, размеренной жизнью – днями учится в университете, а выходные убивает за монитором ноутбука. Но продолжается это ровно до тех пор, пока однажды он не получает странный подарок от якобы умершего отца. Ровно с этого дня вся его жизнь претерпевает самые неправдоподобные и неожиданные изменения, а появляющиеся в ней весьма необычные и странные люди превращают ее в настоящий хаос и кошмар. Оказывается, на изнанке нашего мира обитают существа более древние, чем сами люди – меняющие свою форму темные маги, напоминающие оборотней, бессмертные вампиры, не имеющие ничего общего с добродушными веганами из "Сумерек", и даже драконы. Описание изобилует жестокостью и сценами эротического содержания.

Глава 5

— Вот уже неделю я наблюдаю за ней, Никита Максимович, и, знаете… признаков множественного расстройства личности так и не увидел.

Седоволосый психиатр медленно шагает по коридору, заведя руки за спину. Всего пару лет назад Святослав Борисович был любимым преподавателем Никиты, а сам Никита был, как ни странно, любимым интерном Святослава Борисовича. Любовь была взаимной.

— Не то что бы я Вам не доверяю, Вы не подумайте, — не дает он вставить Никите и слова. — Я верю, что при Вас она могла… измениться. Но подобное ни разу не произошло именно здесь — ни на моих глазах, ни на глазах моих медсестер. Никаких смен личности. Да, налицо признаки обсессивно-компульсивного расстройства, тут Вы правы, несомненно. Но, кроме них… у нее не расстройство личности, молодой человек, а бред воздействия.

— Кандинский-Клерамбо, — говорит Никита, чем вызывает улыбку бывшего преподавателя.

— Да, синдром психического автоматизма, или, как мы любим говорить, синдром Кандинского-Клерамбо.

— То есть у нее не раздвоение, а шизофрения.

— Параноидная форма, — дополнил Святослав Борисович.

— Я же могу… увидеться с ней?

— Вообще-то часы посещения у нас немного позже… но для Вас, молодой человек, я готов сделать исключение.

***

Спустя десять минут он сидит напротив Арины в комнате для свиданий.

— Почти как тюрьма, — говорит она, глядя на поверхность стола. — Даже свидания в установленное время.

— Ты на меня… обижаешься, да?

— Вовсе нет, — говорит она, но Никита понимает, что она лжет.

— Слушай… ты ведь понимаешь… что…

— Что все то, что я тебе рассказывала, неправда?

Никита сглатывает.

— Знаешь… — ее глаза бегают по комнате. Кажется, они уже побывали в каждом из ее уголков, даже его халат она рассмотрела, каждую пуговицу… но ни разу не подняла взгляд к его лицу, — может, у меня и правда не все дома… и я даже знаю, в чем это проявляется… но то, что я говорила тебе — это правда. Святослав Борисович выпишет меня лишь тогда, когда я признаюсь в обратном, но я никогда не признаюсь. И знаешь, почему?

Он молчит.

— Потому что я не стану лгать. А это… заведение, — она пожимает плечами, — оно мне не в тягость. Знаю лишь одно — стоит Давиду Егорьевичу или Олимпиаде Егорьевне захотеть — и я тут же покину это место. И надеюсь… что обойдется без жертв.

— Давид и Олимпиада… — Никита решает доказать (если не бывшему преподавателю, то хотя бы себе), что множественное расстройство личности у нее все же есть, — они иногда берут контроль над твоим телом? Управляют тобой?

— Только Олимпиада Егорьевна, — отвечает Арина. — Давид Егорьевич так не умеет… но он… он умеет много другого… он делает… более жуткие вещи.

— Например?..

Арина начинает чаще дышать.

— Однажды он сорвал с меня одежду. Взмахом руки. А затем… поднял в воздух… даже не касаясь… она знал, что делать со мной то, что он делает со многими другими девушками — нельзя, иначе тогда госпожа потеряет на-до мной контроль, и потому… он не стал… делать то, что хотел… он словно… передумал… но…

Хмурясь, Никита пытается оценить степень ее галлюциноза.

–…но это очень страшно… когда ты не можешь пошевелиться… когда ты висишь в воздухе… полностью обнаженная… а он смотрит… смотрит и… теребит свой…

— Достаточно, — вдруг останавливает ее Никита.

Он сглатывает.

— Часто он… так делал?

— Раз в неделю точно. Бывало реже, бывало чаще. По настроению. Иногда он просто просил раздеваться и танцевать… а иногда заставлял обниматься с Инной…

— А Инна — это кто? — спрашивает Никита.

— Инна — это вторая наша служанка. Ее Давиду Максимовичу тоже трогать нельзя, так как она тоже девственница, — тоже девственница? — но она… она очень красива, даже красивей госпожи. Она… держит ее для себя. По крайней мере, я так понимаю, потому что, когда однажды Давид Егорьевич чуть было ее не… ну, ты понимаешь. Так вот, Олимпиада Егорьевна сказала, что она — Инна — её, и приказала больше не трогать ее совсем. С тех пор Инне стало немного легче… раньше она постоянно боялась, что господин ее когда-нибудь съест…

— Съест? — переспрашивает Никита. — Съест… типа метафора? Съест — в сексуальном смысле?

— Съест, — как-то раздраженно отвечает Арина, — типа загрызет. Насмерть.

— Как… вампир?

— Как… волк.

***

Все входы в городской парк перекрыты. По периметру стоят полицейские машины и люди в формах. «Никого не впускать, никого не выпускать», — таков был приказ начальника полиции. Все ожидают, пока Власов осмотрит место преступления.

— Он же дилетант, — тихо шепчет один сержант другому. — Я о нем слышал. Скачет от одной должности к другой, нигде ему места нет, ничего не нравится. Теперь вот… в следаки подался.

— Криминалистом, я слышал, был он неплохим, — отвечает ему второй. — По крайней мере, результативность стопроцентная.

— Да только его вклада там не было. Слепая удача. Улики как будто из воздуха ему падают.

Сам Власов медленно шел по парку от одного тела к другому.

— Все жертвы — молодые девушки лет восемнадцати-двадцати пяти, — читает рядом идущая с ним девушка со своего айпада. — Все убийства совершены за одну эту ночь примерно в одно и то же время. Всех их…

— Загрызли насмерть, — спокойно говорит Власов, опускаясь на корточки перед одной из полусъеденных девушек.

— Что за животное могло забежать в парк, и начать здесь…

— А кто сказал Вам, Алла Алексеевна, что это животное?

Глаза девушки округлились.

— Да бросьте! Не оборотень же!

Власов, еще молодой мужчина, которому совсем недавно перевалило за тридцать никак не реагирует на ее замечание.

— Парк, — говорит он, — молодые девушки от восемнадцати до двадцати пяти… все хорошенькие, стройные… и соблазнительно одетые.

— Вы по… огрызкам их одежды?..

— Они все на шпильках, многие в юбках, и у всех, — он берет обглоданную руку и поднимает к глазам, — маникюры. А прически… Вы только посмотрите, Алла Алексеевна, на прически. Каждый из осмотренных мною трупов… при жизни так и манил.

Он поднимается. Труп обглодан почти полностью. Не съедено лишь лицо, кисти, стопы и кишечник.

— Что за волк будет охотиться столь выборочно?

— Значит, все-таки оборотень? — издевается Алла Алексеевна. — Так и запишем — всем сотрудникам полиции вооружиться серебряными пулями.

— Вы очень… плоско мыслите, Алла Алексеевна, — Власов идет дальше. Он еще не осмотрел два трупа, но знает, что они мало чем будут отличаться от предыдущих одиннадцати. — Убийца, естественно, человек. Самый настоящий, из плоти и крови… но оружие его — либо огромный пес… либо и правда… волк. Жаль, что Вы не столь умны, как красивы.

— Дрессировщик? — спрашивает она, игнорируя замечание по поводу своей внешности и умственных способностей.

Власов думает, чешет затылок.

— Возможно, Алла Алексеевна… возможно. Или просто маньяк, помешавшийся на выращивании волков.

***

Олимпиада бросает газету в лицо спящему брату.

— Тринадцать трупов, Давид! Тринадцать трупов! В одном парке!

Только что проснувшийся мужчина приподнимает газету и смотрит на заголовок.

— Они ищут дрессировщика волков?

— Или оборотня, — пожимает плечами Олимпиада. — Естественно, это написано в шутку…

— Оборотни, — Давид улыбается. — А ведь и правда… есть некое сходство.

Олимпиада разводит руками.

— Тебе смешно?! Это твой косяк! — кричит она, тыча пальцем в газету.

— Только мой? Да брось! А ты типа не при делах?

Давид все еще улыбается.

— Не бойся, куколка, — Давид садится на кровати, отбрасывая газету в сторону, — ни один здравомыслящий человек не станет искать оборотня. Они и правда начнут обыскивать всякие собачатники, зоопарки…

— Нам начнут задавать вопросы, — Олимпиада отвернулась Давида, скрестив на груди руки. На ней было элегантное зеленое платье, чертовски хорошо подчеркивающее зад, на который именно сейчас и пялится Давид.

— Мы не покидали этот особняк уже полтора века. К нам претензий не будет.

— Она спросит про лимузин.

Давид думает.

— Нужно тащить сюда нашего спятившего братца, — говорит Олимпиада и направляется к выходу. — Зря я тебя послушала.

И теперь, когда двери за сестрой закрываются, Давид мнет газету и тихо рычит.

***

Когда Никита, сидя в автобусе, проезжает мимо перекрытого парка, он даже не замечает полицейские машины, так как занят просмотром новостей на своем мобильнике. Он листает ленту ВКонтакте, читает старые несмешные анекдоты, лайкает фигуристых девчонок и внимательно изучает статьи о дрессировке и кормлении собак. Он подписан на несколько таких групп, и потому подобных новостей бывает много — с того самого времени, как у него появился Макс, его познания в этом деле обросли нехилым объемом информации.

И как раз в тот момент, когда он читает безумно увлекательную статью о ротвейлерах, на верхней части экрана появляется зеленая шапочка с надписью: «Братишкее вызывает».

Никита сглатывает. Он как раз едет сейчас к нему, чтобы узнать почему целую неделю от него ни слуху ни духу. И, только он подносит палец к зеленому кружочку, вызов пропадает.

— Единицы что ли экономишь? — спрашивает Никита и звонит сам.

Несколько гудков — четыре или пять. Никита уже думает, что Олег не ответит, как из динамика раздается до боли знакомое «Даалло?»

— Ну че ты издеваешься?! Сначала маякуешь, а теперь трубку не берешь!

Олег отвечает не сразу.

— Да я тут… просто сначала звонил… а теперь передумал и решил… в туалет сходить.

Никита хмурится.

— Все нормально, Олег?

— В принципе… да.

— Я сейчас в городе. Сюда перевели от нас Арину, ты знал?

— Арину?

— Ту девушку, которую мы… встретили на кладбище. Помнишь?

— А… да.

— Она теперь здесь. Наши спецы решили, что такую серьезную симптоматику должны лечить в столичной клинике…

Олег молчит.

— Олег, — произносит Никита, — я сейчас заеду.

— А… не, Никит, не надо. Я просто… не дома.

— Не дома? А где?

***

— За городом, у одной… подружки, — он лжет, ибо стоит посреди своей однокомнатной квартиры, глядя на свою постель. Его лицо покрывают огроменные капли пота. — Ладно, я пойду, а то и так сортир долго занимаю.

— Ты со мной из сортира разговариваешь что ли? — раздается голос брата. — И стой… у тебя что, появилась девушка?

— Да… но… это несерьезно. Наверное, мы считай что расстались.

— Через… неделю?

— Ага. Ладно, давай, а то мне надо жопу вытереть.

— Ладно, давай тогда… а ты скоро дома будешь? Я могу подождать возле твоего подъезда. Я же, вообще-то, к тебе ехал, хотел поговорить.

— Давай я позвоню тебе позже, и скажу, где мы встретимся, ок?

И Олег сбрасывает вызов.

Его руки, покрытые запекшейся кровью, дрожат.

Он смотрит на окровавленную постель, в которой лежит неизвестная ему красотка. Вот только все, что от нее осталось — это нетронутая голова и почти обглоданный скелет.

Олега тошнит. Его вырвало уже трижды. Один раз прямо в постель, и два раза на пол. Он в панике. Отчасти оттого, что среди его рвотных масс обнаружился непереваренный пирсинг этой девушки, но еще больше, что до сих пор ощущает у себя во рту привкус ее крови.

***

— Пора делать укольчик, — говорит медсестра, подходя к Арине. В одной ее руке шприц с уже набранным препаратом, а в другой — смоченная спиртом ватка.

Медсестра привыкла, что Арина почти сразу же ложится на койку и оголяет ягодицу, но сегодня она продолжает стоять к ней спиной, глядя в окно.

— Арина, у меня мало времени. Давай ложись, — говорит она, и Арина поворачивается. Она смотрит ей прямо в глаза, чего не было еще ни разу. Никакой неуверенности во взгляде, никаких перебирающих движений руками.

— Укольчик? — спрашивает Арина, и медсестра понимает, что что-то не так. Но не успевает среагировать — очень шустро девушка выхватывает у нее шприц и с размаху вводит иглу в пятую точку самой медсестры. — Так получи его сама, жирная сука!

Медсестра держится за зад, разворачивается.

— Ах ты маленькая дрянь! — кричит она и хочет врезать той по лицу, как вдруг ее рука замирает в воздухе и будто немеет. Арина смотрит ей прямо в глаза. Ее брови сведены к переносице, а во взгляде ощущается ярость, смешанная с нескрываемым презрением.

— Надо же, — хотя во взгляде ярость, в голосе проступает интерес, — сорокалетняя целка…

Медсестра раскрывает от изумления рот.

— Неужто за полвека ни один мужик так и не отважился тебя поиметь? — она усмехается. Усмехается над ней! — хотя… может, это и к лучшему — незачем продолжать столь уродливый род. А теперь… открой чертову дверь.

Ноги медсестры повинуются. Она не хочет выполнять приказ, но выполняет. Она медленно идет к выходу и открывает дверь.

— Сейчас ты выведешь меня отсюда, а затем зайдешь в туалет, и там вскроешь себе вены. Ты поняла?

— Да, — произносят губы медсестры, но сама она в панике, ее охватывает ужас. Она хочет закричать, позвать на помощь, но у нее не получается.

— Куда вы? — спрашивает постовая, и она хочет закричать: «Позвони в полицию! Меня загипнотизировали!»

Но вместо этого выдает:

— Борисыч сказал отвести эту дурочку в душ, будто мало ей раза в неделю!

Она даже слышит, как ее губы усмехаются, вот только внутри она готова рыдать. Она пытается молить о пощаде, но лишь молча следует указаниям. Сначала она выводит ее из здания, затем отдает Арине одежду одной из медсестер; ждет, пока та переодевается, садится за руль своего «Гольфа», вывозит Арину с территории, отдает ей ключи, а затем идет назад.

Спросившему о том, где ее машина, охраннику она показывает оттопыренный средний палец и запирается в туалете. Режет свои руки — вдоль, а не поперек; и, пока еще сознание ее не покинуло, пишет своей же кровью на стене: «Я плохо себя вела. Я — сорокалетняя целка».

И затем, с улыбкой на лице, но слезами в душе, ждет, когда сознание ее покинет.