«Роб Рой» на Балтике

Джон Макгрегор

После первых пройденных 1000 миль Макгрегор строит новую, улучшенную байдарку. На следующий год он отправляется на север Европы и совершает путешествие по Норвегии, Швеции, Дании и нескольким немецким государствам в период их объединения.

Глава VI

Падение барометра. Собачий бренди. Один в фонаре. Свинячий визг. Разговорник янки. Цветная капуста.

На следующий день рано утром вся семья и механики завода пошли меня провожать. «Роб Рой» нырнул в бурлящее море; озеро Венерн действительно можно назвать морем. Шляпы были сняты, и на прощание нам пожелали счастливого путешествия — без сомнения, самой маленькой из лодок, когда-либо плававших по этому огромному озеру. У кромки воды сила ветра не чувствовалась, но когда мы обогнули последний мыс с одинокой лесистой вершиной, белые барашки волн, сердитые тучи и густой моросящий дождь показали характер Венерна. Да, нужно было развести полный пар, чтобы к вечеру добраться до Карлштадта. Следовало добраться туда, потому что там меня должны были ждать письма и пакет с провизией.

План путешествия содержал три важных пункта: пройти по Венерну, по Балтийскому морю и по Большому Бельту в Дании. Сейчас предстояло совершить подвиг номер один, но более неблагоприятной обстановки для этого было не придумать. Ветер, дождь и туман — эти три явления погоды редко бывают одновременно, а сегодня все они энергично сопротивлялись мне, хотя любого из них уже хватило бы, чтобы отложить попытку. Поэтому я причалил к берегу там, где мог полчаса поразмыслить с сигарой, посоветоваться с боцманом и подумать над картой. Следовало обсудить вопрос — не глупость ли идти вперед на тридцать миль в этом свистящем тумане и на этом огромном озере?

Тем временем тускло-серый горизонт совсем потемнел от туч, и пришлось искать убежища, пока ярость шквала изливалась на скалы надо мной. Затем появилось яркое солнце, и снова еще одно зловещее облако… Я решил остановиться пообедать в ближайшем доме. Но это была жалкая хижина, и у бедняка в ней не было хлеба. Теперь, с такой задержкой, первоначальный план выглядел совсем неважно. Мы направились к другому острову, близкому к узкому проливу Асунда, где был виден еще один дом, последний, который можно было встретить в течение многих часов. В бедной рыбацкой хижине оказались двое рыбаков и румяный мальчик, которые ели руками рыбу и картошку, а рядом сидела женщина с грязным младенцем, которого она осыпала поцелуями.

Я достал пакетик с сахаром и дал ребенку; его мама принесла хлеба, и я присоединился к трапезе у деревянной миски с картошкой, сварил кофе у огня, сделал набросок и дал ей немного лучшего риса от Фортнэма и Мейсона, зажег восковую спичку и дал две мальчику — в общем, вел себя любезно. Это был первый случай, когда мне встретились люди, которые не умели читать, справившись только с «расшифровкой» аверса монеты. Я поблагодарил всех и двинулся дальше; не стал только целовать ребенка.

И снова вперед, в падающие волны! Как весело движение с порывом, и крики морских птиц, и белые от пены черные скалы кругом. Какой другой способ путешествия даст такие впечатления? Многочисленные острова вскоре стали настолько запутанными, что мне пришлось высаживаться сначала на остров Санде, а затем на несколько других, взбираясь каждый раз на какую-нибудь вершину, чтобы посмотреть, куда следует двигаться. Думаю, что маленький компас был бы здесь бесполезен (а большой я не мог себе позволить носить с собой), потому что острова, тесно прижавшиеся друг к другу,¹⁸ мешают вам видеть путь так же, как говорится, что кто-то «не видит за деревьями леса».

Из-за густого подлеска и скользкого мха на островах карабкаться по ним было утомительно; хуже того, я промочил ноги, которые обычно были в лодке совершенно сухие. Панорама сверху тоже не радовала. Однажды, когда я заметил, что ветер дует в нужную сторону и пошел по ветру, за десять минут, пока я спускался с горки, ветер изменился на восемь румбов (как сказал на следующий день капитан морского судна). Я был совершенно озадачен, и едва не ушел неправильным курсом, который привел бы меня на сорок миль восточнее.

Ничего не оставалось, как подняться наверх еще раз, так как было совершенно необходимо обнаружить остров Онсон среди множества других в Катт-фьорде. Единственной точкой, которую можно было безошибочно узнать, был мыс в конце Хаммаро, который резко выделялся на далеком горизонте цвета индиго. Внезапно, к моей великой радости, вырвавшийся из облаков солнечный луч показал белое облачко дыма из пароходной трубы. Я решил, что пароход идет в Карлштадт; так оно и было.

После многочисленных изменений курса я пошел правее. Солнце наконец преодолело темные тучи вокруг и ярко сияло сквозь дымку. Мне оставалось 7—8 миль, но теперь прямо против ветра. Это были трудные мили, но я добрался до маяка на берегу и взобрался на него. Увы, там никого не было; было бесполезно кого-нибудь звать.

Отправившись дальше, я добрался до устья одного из рукавов реки Клар, одной из самых больших в Швеции, а затем под палящим солнцем, из-за которого воздух наполнился смрадными болотными миазмами, в течение часа медленно преодолевал течение среди тысяч и тысяч бревен. Карлштадт был сожжен в прошлом году пожаром, и среди бедняков, временно размещенных на плоском берегу, вспыхнула холера. Мне советовали избегать этого места как чрезвычайно опасного. С немалой радостью я обнаружил у причала небольшой пароход. Последовал диалог:

— Когда вы отправляетесь?

— Завтра в шесть.

— На восток?

— Да.

— Возьмете меня?

— Пойдемте, сэр!

«Роб Рой» мигом оказался на палубе, а гонец принес мою резервную продуктовую посылку и письмо из дома — лучший пир! Добрый капитан Даландер спросил:

— Как поживаете? Вы промокли?

— Да, очень.

— Тогда переоденьтесь немедленно, здесь не стоит простужаться.

Через несколько минут на мне было его большое пальто, а внутри — стакан крепкого грога, и я почувствовал себя куда лучше после двенадцатичасового весельного марафона — сорок английских миль блуждания по Венерну.

Стеклянный сосуд, из которого капитан наливал столь своевременный напиток, имел форму собаки, с хвостом вместо ручки. Огненная жидкость вытекала из ее рта. Много дней спустя нам снова случилось дернуть за хвост капитанскую собаку.

На следующий день пароход зашел в несколько портов, и я решил высадиться на острове Бромё, где ночью должен был пройти пароход, который мог бы доставить меня к каналу Вест-Гота. Лодку поставили под навес, а я долго гулял по лесу, а затем осмотрел большой стекольный завод на этом любопытном острове. Надо же такому случиться — сразу после моего прихода на этот завод деревянные конструкции старой крыши, построенной шестьдесят лет назад, загорелись, и в результате возникла большая суматоха.

Вечер был холодный, ждать парохода семь часов было утомительно; но мне дали ключ от маяка, и я оборудовал там свою кухню и сварил кофе. Затем надел два полных комплекта одежды, чтобы согреться, и ходил взад-вперед по маленькому причалу гавани, пока не появились звезды. Яркий метеор пронесся по небу и напомнил, что в эту неделю каждый год наступает время метеоров с целыми косяками падающих звезд. Я забрался в фонарь маяка и сидел около самой лампы как для тепла, так для света, читая, рисуя и размышляя в полночные часы, с чувством одиночества и тревожным ожиданием гудка парохода при каждом порыве ветра.

Внизу послышались шаги — появился еще один пассажир. Вскоре он начал насвистывать, расхаживая взад и вперед и топая ногами. Чтобы утешить его и ради компании, я подыграл ему, просвистев ту же мелодию. Так мы и продолжали наш странный дуэт — один стоял на пирсе, а другой сидел в фонаре маяка, пока не исчерпали свой запас итальянских и шведских мелодий.

Наконец подошел пароход, но чуть не прошел хладнокровно мимо нас. Мой попутчик окликнул их и стал кричать; они вернулись. Ворча, сказали, что все каюты полны. Ничего, ответил я, мне и палуба сойдет. Что угодно, только не сидеть больше в маячном фонаре, где было так тесно, что я устал. Палуба была заставлена тремя ярусами бочек из-под сельди — не очень аппетитный груз, но бывало и куда хуже. Из Валенсии на Балеарские острова пришлось плыть в компании с 355 живыми свиньями на палубе. Пусть каждая свинья визжит весьма умеренно, скажем, только разок в пять минут. Голосит она по крайней мере шестьдесят секунд; тогда весь путь, двадцать четыре часа в сутки, вы слышите хор дюжины хрюшек, не считая хрюканья между ариями и, главное, запаха.

Этот рейс на пароходе от Бромё оказался довольно экзотическим. Я устроился поближе к топке. Все было темно, лишь в момент, когда открывались дверцы топки, теплый красный свет освещал кочегаров, движущиеся рычаги и рукоятки, и сцена снова гасла во мраке; только продолжался стук машины. Одной стороне лица¹⁹ было так жарко от кочегарки, что пришлось ее прикрывать, а другая сторона мерзла на сквозняке, так что пришлось прикрывать и ее. Но если вы в добром здравии, то найдете, что проведенная таким образом на пароходе ночь гораздо лучше, чем если бы вы из-за болезни или беспокойства ворочались и мучились бессонницей в самой удобной постели.

Есть мечтательная поэзия в ночном море и звездном небе над головой. Кажется, звезды качаются среди тросов, хотя это только покачивается на ходу судно. В голове кружатся тихие мысли о доме и домашних, а машина продолжает свою непрекращающуюся музыку, каждое мгновение словно повторяя какие-то слова, как мне казалось — «блунг-и-тлунг-и-чанг».

Из озера в канал мы вошли ночью и в тумане с удивительной точностью. Канал так узок, что с каждой стороны, кажется, оставалось по одному футу воды. И шведы, и норвежцы все хорошие моряки. Я помню встречу с нашим Балтийским флотом в Копенгагене, когда он уже полгода крейсировал там во время Крымской войны. Пришел и французский флот, и вскоре гардемарины и матросы наняли всевозможных четвероногих, хоть сколько-нибудь похожих на лошадей, и мы промчались по полям тридцать миль с ревом и разгулом, свойственным морякам на берегу.

Тогда авторитетные источники сообщали, что французские корабли построены и оснащены так же хорошо, как и наши, не уступает и артиллерийское вооружение французов. Но при плохой погоде разница в мореходном искусстве сразу была видна. Если воздух наполнялся мокрым снегом и дождем, мутную ночь застилал сгущающийся туман, а море и небо казались одной темной туманной массой, французский адмирал всегда сигнализировал: «Пустите английские суда вперед».

Буи и маяки были уничтожены противником, но оркнейские, шетландские и североморские лоцманы все же находили дорогу. Флот не потерял ни одного корабля, хотя часто у трехпалубных кораблей под килем оставалось не больше аршина воды. Таково было морское искусство лоцманов.

Так как в этот период путешествия пачка печенья в моем багаже существенно похудела, появилось место для нескольких маленьких сувениров. Например, симпатичная сумочка из белой бересты. Она мягкая и гладкая, как атласная бумага, и согнута в овальную форму. Можно нести ее за ручку, полную свежей малины, сверкающий холодной росой и лопающейся от сочной сладости. И всего за полпенни.

Вот пачка шведских газет, описывающих «Роб Роя». Вот небольшой томик на шведском языке под названием «Маленький американец» — в нем «величайшая нация на лице земли, сэр» утверждает, что их язык не английский, а справедливо и по праву называть его американским. Это своего рода букварь, учебник для датчан, изучающих американский язык. Ну что же, возможно, мы, англичане, тоже сможем поучиться.

Сначала написано датское слово или фраза, затем то же по-английски, но датскими буквами; далее также датскими буквами написано, как следует это произносить. В примере ниже мы опустим датский язык и используем английские буквы:

— George has been punished by his father.

Dschaardsch has bin ponnisch’d bei hihs fadher.

(Джордж был наказан своим отцом.)

— Amely’s shoes are not clean.

Amm’lih’s schuhs ahr naott klihn.

(Туфли Амели грязные.)

— Oh, joy! huzza! the pleasure.

Oh, dschei! hoosae! dhe pless jur.

(О, радость! Ура! Удовольствие.)

— Churchyard key.

Tschortschjard kih.

(Ключ от церковного двора, погоста).

— Waiter, the tinder-box.

Huehter, dhe tinder-bokks.

(Официант, трутницу).

Поскольку Швеция и Америка имеют крупнейшие в мире фабрики по производству спичек²⁰, из фразы с упоминанием трутницы можно заключить, что книга довольно древняя; ряд ошибок указывает на небрежность американского редактора.

Но на самом деле эта книжечка не так плоха, как жалкий разговорник датского языка, продаваемый в Лондоне. В нем, как обычно, пишут, что все просто не хотят говорить, но поможет ли разговору приведенный в нем подробный список пословиц? Например,

The early bird picks up the first worm

(Ранняя пташка склюет первого червяка)

All’s well that ends well?

(все хорошо, что хорошо кончается).

Есть зануды, упрекающего бродячего гребца за то, что он блуждает там, где не знает языков. Они считают, что только полиглот вправе отчалить от берега. Так объедините свои мудрые головы и ученые языки, и дайте путешественникам разговорники, достойные такого имени. «Роб Рой» обойдется и без них, но это было бы неплохо.

Несколько лет тому назад я с двумя друзьями был в Копенгагене. Проголодавшись, мы зашли в ресторан. Список блюд был совершенно непонятен, и мы решили заказать для всех троих блюдо с самым длинным названием. Шло время, но официант ничего не приносил. Другие посетители заказывали свой обед, ели и уходили, а наш голод с каждой минутой становился все сильнее. Наконец, официант в белом фартуке принес большой поднос с тремя огромными закрытыми тарелками, которые были поставлены перед нами, с нетерпением ожидавшими обеда. Когда крышки были сняты, о чудо! Перед нами были полные тарелки приготовленной и приправленной цветной капусты.

Примечания

18

Не могу сказать о Венерне, а вот на озере Меларен 1400 островов.

19

Сторона лица — можно сказать sidehead, будет вполне по-американски, нет? Есть же у нас, британцев, слова forehead (лоб) и blockhead (болван, остолоп).

20

Интересно, что Мак-Грегор пишет lucifer match — сатанинские спички. Возможно, так называли в начале XIX в. серные спички, зажигавшиеся при контакте с серной кислотой, но ко времени плаваний «Роб Роя» уже около 10 лет выпускались шведские спички на основе красного фосфора, мало отличающиеся от современных. Прим. перев.