Graffitibook

Джон Маверик

Граффити. Уличное искусство на грани закона. Днем Трефф – серьезная девушка, web-дизайнер. Ночью она переодевается в мужскую одежду и выходит на улицы, расписывает стены и выступает против засилья рекламы и безвкусицы на улицах. Ее восхищают работы известного мастера, творящего под псевдонимом NB (Эн-Би) и пропагандирующего идеи свободы. И когда Эн-Би разыскивает ее и предлагает поработать вместе, Трефф соглашается, не раздумывая. Она увлекается идеями мастера и готова помогать ему во всем. Однако вскоре замечает, что идеи его начинают обретать чересчур навязчивое звучание, вступающее в конфликт с самим понятием свободы.

Глава 1

Лапуся стоял на шухере, и с каждой минутой ему становилось все неуютнее. Сколько можно возиться? Нет, он понимал, конечно, что Треффу понадобится время — прикрепить трафарет, заполнить его… Но что-то уж слишком долго.

И темнота вокруг — как он видит только?

Раздался быстрый стук шагов, и Лапуся вздрогнул, сдерживаясь, чтобы не крикнуть. Но вот мимо пробежали двое, совершенно не обратив внимания ни на Лапусю, ни на возившегося наверху Треффа — можно расслабиться.

К перекрестку, рядом с которым стоял Лапуся, подъехала машина. Он напряг зрение, вглядываясь: не милиция ли? Нет, старый «Фольксваген» мигнул поворотником и скрылся.

На легком ветру шумела листва, освещенные редкими фонарями улицы московской окраины были пусты, и Лапуся подумал вдруг, что он остался совсем-совсем один. Мысль эта испугала его, и он обернулся.

Высокая, сухощавая фигура Треффа едва виднелась на фоне грязно-серой стены. Плакат с изображением лидера какой-то политической партии, еще сегодня вечером украшавший придорожный рекламный щит, уже не угадывался под слоем краски. Трефф работал быстро и четко. За его руками Лапуся не мог разглядеть рисунка, но помнил виденный накануне скетч^[1] — иллюстрацию старого анекдота. Два силуэта — мужчины и осла — склонившихся над шахматами. Скетч был хорошим, это Лапуся понимал. Не понимал другого — какое отношение этот осел имеет к предвыборной кампании? И неужели нельзя было найти другое место для рисунка? Поспокойнее…

Снова прошуршали шины, и Лапуся вздрогнул. Вот сейчас Трефф дорисует, они попрощаются, и он, Лапуся, который здесь носит идиотскую кличку, а по паспорту — гордое имя Игорь Кириллов, вернется домой. И больше никогда, ни за что… И что его потянуло на улицу? Мало, что ли, способов самовыразиться с меньшим риском для своей задницы?

Например, блог. Выйдет он, Лапуся, в Интернет, и всему миру расскажет про вандалов, портящих почем зря стены и рекламные щиты! В Интернете, по крайней мере, можно выбрать прозвище самому. Он назовется скромно — Ирбис. Или Снежный Барс, чтобы понятнее было. А что, сильный, мощный зверь, который одной лапой перешибет того хлюпика, который наградил его кличкой «Лапуся». И Треффа, который обращается с ним как с мальчиком на побегушках. И всех остальных заодно.

Ну что же он так долго?

— Трефф! — позвал Лапуся, покидая пост.

— Чего тебе?

Знакомый высокий, чуть хрипловатый голос отозвался неожиданно близко.

Лапуся собирался спросить, долго ли еще Трефф будет возиться, но снова раздались шаги.

— Менты! — Трефф вскинул лохматую голову и принялся отдирать со стены трафарет.

Лапуся похолодел. В облюбованный граффитчиками переулок вальяжно зашли двое.

— Беги, идиот! — крикнул Трефф Лапусе. — Смывайся!

Лапуся сорвался и побежал. Понесся в темноту переулка, туда, где через квартал начиналась стройка, а за ней — лесопарк. Там не горели фонари, и в любое другое время Лапуся не сунулся бы туда ночью, но теперь из двух зол приходилось выбирать меньшее.

Быстрые, догоняющие шаги за спиной заставили сердце удрать в пятки.

— Быстрее! — зашипел Трефф, схватил Лапусю, поволок за собой. — Быстрее, быстрее!

Трефф соскочил с тротуара. Лапуся прыгнул за ним и тут же почувствовал, как летит на асфальт. Схватился за подвернутую лодыжку и заскулил, не то от боли, не то от страха, а скорее просто надеясь вызвать сочувствие у преследователей.

Мент застыл над ним.

— Больно? — спросил он, и Лапусе показалось, что мент усмехнулся.

— Угу, — простонал в ответ Лапуся и принялся тереть лодыжку еще сильнее.

— Вставай, пацан, — мент помог Лапусе подняться. — До машины дойдешь?

Его хотят забрать в ментовку! Лапуся взвыл и принялся вырываться, начисто забыв про больную ногу.

— Отпустите меня! Отпустите! Я больше не буду! Я не буду больше!

— Чего не будешь-то? — усмехнулся в усы второй мент.

— Ничего не буду! — вопил Лапуся. — Это не я! Это Трефф! Я вообще первый раз…

— Это правда не он, — сказал Трефф.

Лапуся перестал трепыхаться и уставился на него со смесью радости и ненависти. Теперь эти двое будут просто обязаны везти в ментовку Треффа, а его, Лапусю, отпустят домой. И чтобы еще хоть раз?!

И все-таки… Трефф вернулся за ним, чертов благородный рыцарь! А ведь Лапуся сдал его. И как прикажете теперь себя чувствовать?

— Отпустите его, — голос Треффа звучал неуверенно. Но Лапусю отпустили. Он сел на тротуар, искоса поглядывая на ментов, потом вспомнил, что повредил ногу, и снова принялся яростно потирать лодыжку.

Один из ментов отвел Треффа в сторону, достал блокнот и принялся что-то записывать. Второй тем временем разглядывал смазанный в спешке силуэт осла. Лапуся прислушивался к голосам, к хрипловатому тенорку Треффа, густому баритону милиционера, пытался разобрать слова, но ничего не слышал за биением собственного сердца.

Наконец, менты ушли. Трефф остался, что само по себе было удивительно.

— Пошли? — спросил Трефф.

— А… э…

— Они ушли. Я договорился. Пойдем?

Трефф, не дожидаясь, пока Лапуся встанет, зашагал в сторону лесопарка.

— Ты дал им… взятку? — спросил Лапуся, догнав его. Удивительно, как быстро ходит этот парень на своих ходулях, да еще с полным рюкзаком краски за спиной.

— Нет. Пообещал, что больше не буду, что ототру… Хотя это уже не ототрешь, и они это понимают. А еще, — Трефф хохотнул, — он предложил расписать ему гараж. На даче.

— А ты?

— А я сказал, что подумаю. Чтобы он отстал.

Лапуся покачал головой. Как же, как же, заливай, соловушка! Ясно же, что мент получил на лапу.

— Как нога-то? — вдруг спросил Трефф.

Лапуся вскинулся. Нога не болела, но не признаваться же, что выл он только от страха?

— Болит, — ответил он, прихрамывая и надеясь, что хромает на нужную ногу.

— Пойдем, провожу. Помощник, блин!

Трефф вывел Лапусю из трущоб, оставил на центральной улице города и скрылся в предутренней темноте. Отсюда до дома было рукой подать, и Лапуся не замедлил отправиться туда. И в который раз за эту ночь он проговорил, сперва про себя, а затем и вслух:

— Больше — никогда!

Лапуся отвязался быстро. Даже удивительно. Хотя разве мало их — таких вот ребят, вовсе не бездарных, возможно, неглупых, трусоватых всего-то чуть-чуть, которые ломаются, стоит им выйти на улицу? Это чтобы за мольбертом стоять с палитрой и кистями нужно только талант иметь и время. А улица устраивает гонки на выживание. Не прошел этап — выбыл из игры. Прошел — не расслабляйся.

Подумаешь, увидел Червонец на своей территории мальчишку с золотыми волосами до лопаток и баллончиком в руке. Ну обозвал Лапусей — беззлобно, ласково даже. Да и впрямь, кто же с такой гривой по улицам шляется? А парень сразу пошел чудить — побрился налысо, косуху где-то добыл, берцы… Кому и что он хотел доказать? Ведь как был Лапусей, так и остался, и только он один этого не понимает. Терпение и умение абстрагироваться от мелочей — едва ли не самые главные добродетели уличного художника. Без них твой удел — крыша над головой.

Дверь гаража открылась, пропуская тонкую фигурку с рюкзаком за спиной. Загорелся свет, безжалостно выдавая глазу спрятавшиеся в темноте вещи: старый мотороллер и круглый, таинственно поблескивающий в электрическом свете шлем, инструменты, банки с красками и аэрозоли, куски картона, ножи, раздвижную лестницу, разбросанные по всему гаражу скетчи.

Усталость, накопившаяся за ночь, давала о себе знать. Надо переодеться и идти домой. Очки легли на старый верстак, рабочая рубашка, насквозь пропитанная потом и красками, полетела в угол. Туда же отправились драные джинсы. Нормальная одежда была где-то там…

— Вау!

Резкий высокий голос заставил вздрогнуть и отскочить. У дальней стены, за кучей тряпья, обнаружился незваный гость. Без очков черт не разобрать, впрочем, очки тоже мало чем помогут — на лицо надвинут капюшон. Серая одежда почти сливается со стенами гаража. Как он оказался здесь?

— Неужели это правда? Не верю своим глазам! Великолепный Трефф, самое яркое дарование Подмосковья, смелый, дерзкий, неугомонный… Вы прекрасны, мадемуазель!

— Кто вы и что здесь делаете?

Трефф старалась, чтобы голос звучал ровно, и от ярости кусала губы. Мало того, что этот сукин сын явился без спросу и сунул нос куда не надо, так теперь всему миру расскажет, что бесстрашный и гордый Трефф — всего лишь тощая девчонка. В одних трусиках и лифчике она чувствовала себя совсем незащищенной. Однако не сидеть же тут под его сальными взглядами, как беспомощная клуша рядом с топором повара? Трефф прошла к вороху одежды, выловила чистые джинсы и футболку и принялась одеваться.

— И все-таки, кто вы и чему обязана подобной честью?

— Ты слишком расслабилась, девочка моя, — незнакомец откинул капюшон, ловко изменил тембр голоса, и Трефф, наконец, узнала его. — А если бы это был не я?

— Рэй?

Трефф вздохнула с облегчением. Уж кому-кому, а Рэю — бывшему актеру и одному из первых своих друзей в мире стрит-арта — она доверяла полностью.

— Он самый. Напугал я тебя?

— Есть такое. Зачем?

— Чтобы не расслаблялась и смотрела по сторонам. На моем месте мог быть кто угодно. Насильник, убийца, завистник.

— Плевать, — Трефф достала из покосившегося комода сумку, сунула ноги в кроссовки и надела очки. — Ночью на улицах небезопасно, а кто захочет найти именно меня — рано или поздно найдет. Ты не против, если мы продолжим беседу в другом месте?

Ранний летний рассвет заливал улицы позолотой, и Трефф не торопясь шла под руку с Рэем — несмотря на немолодой возраст, еще весьма привлекательным мужчиной, — и думала, почему в ее жизни все не так, как у других. Ей тридцать — тот возраст, в котором уже пора бы прекратить бегать по улицам, выйти замуж, нарожать детей и жить себе счастливо. За Рэя, например. Он ведь даже предлагал как-то, но, наткнувшись на решительный отпор, больше не заводил разговора на эту тему. Она была уверена, что Рэй представлял себе эдакого Треффа в юбке. Тощая, длинная, она до сих пор была похожа на школьницу как фигурой, так и наивным, вечно удивленным взглядом… Рэй ведь совсем не знал ее, настоящую. И никто не знал, даже, наверное, она сама.

Взгляд ее уперся в рекламный щит. На нем одетая в неглиже модель демонстрировала округлости, прикуривая сигарету от зажигалки в мужской руке. Внизу, белым по бежевому, шла почти незаметная дежурная надпись о том, что «Минздрав предупреждает…». Рэй заметил ее взгляд и рассмеялся:

— Милая, чем тебе не угодила эта юная леди?

— Отвратительная реклама, — честно ответила Трефф. — Рассчитанная на мужиков, у которых мозги в мошонке, и их баб. Займусь ею, пожалуй, следующей ночью…

Рэй хохотнул.

— И что тут будет?

— Вместо этой кобылы? Лошадь.

— Лошадь?!

— Да. Которую убила капля никотина.

Рэй ухмыльнулся и ничего не ответил. Уже возле самого ее подъезда он наклонился к уху Трефф и прошептал:

— Тебя хочет видеть Эн-Би.

— Эн-Би?

— Да. Он в Москве. Интересуется тобой. К счастью, никто ничего не смог сообщить о тебе, и его послали ко мне. Тебя это интересует?

— Эн-Би? — снова переспросила Трефф. — Тот самый, который считается лучшим на улицах всей Европы? Тот самый, который презирает границы, политические движения, оружие, армию, дискриминацию и…

— Тише, тише! — Рэй улыбнулся. — Да, это он. Что ему передать?

— Что я ни за что не упущу такой шанс!

Оказавшись дома, перво-наперво Трефф постаралась выспаться. Ее старания не увенчались успехом. Проснувшись около полудня и проворочавшись в постели с полчаса, она вылезла из-под одеяла. Ее била дрожь — то ли от недосыпа, то ли от холода, а, может, сказывалось волнение. Встреча с Эн-Би казалась ей чем-то из ряда вон выходящим. Как с голливудской звездой, только круче, потому что на кой черт ей сдались голливудские звезды? А Эн-Би был гением. Трефф была уверена, что еще немного, и скромная подпись NFB встанет в один ряд с именами Бэнкси или Кита Харинга. Его работы, удивительно абстрактные, обильно расчерченные линиями, многоцветные, казались головоломками. Трефф просиживала часами перед монитором компьютера — благо, Интернет сделал уличное искусство доступным каждому — и пыталась разгадать их.

После душа и чашки крепкого кофе беспокойство немного улеглось, словно согласилось подождать до вечера и дать хозяйке возможность заняться делами.

Трефф сварила вторую чашку кофе и включила компьютер. В электронном ящике пылились вчерашние письма от двух заказчиков. Одному она обещала к сегодняшнему дню черновой вариант сайта, со вторым только начали обговаривать требования. Оба торопили.

С час Трефф добросовестно работала. Покрутила так и эдак макет, поправила кое-что, отправила первому заказчику, написала пространное письмо второму. Однако сердце было не на месте, и она принялась искать доступные в Интернете работы Эн-Би.

Этот самолет из консервной банки, кажется, появился в Жуковском перед самым началом очередного международного авиасалона. Организаторы тогда пошумели, пошумели, и решили оставить рисунок, который разошелся по миру и привлек на выставку небывалое количество зрителей.

А вот известная роспись одного из подмосковных домов. Эн-Би изобразил на торце дома перегородки, перекрытия, комнаты, коридоры так, что казалось, будто стены нет вовсе, и каждый может понаблюдать за жизнью людей, живущих в этом доме. Они тоже были нарисованы, эти люди, за самыми обыденными занятиями: они ели, пили, принимали ванну, занимались любовью — словом, случайному прохожему было на что посмотреть. Видимо, таким образом Эн-Би хотел намекнуть на состояние дома, уже готового развалиться.

Но когда дом через год снесли — было жалко.

Эн-Би в Европе. Карта мира, будто в объеме, стеклянные стены-границы, и камень, готовый пробить хрупкое стекло. А на камне — надпись: NFB.

No fucking borders.

Ну, напишет он роман, и что? Ничего не изменится. Его писанина никому не нужна, ни здесь, в Германии, ни — хотя писал он по-русски — в России. А если даже каким-то чудом на роман обратят внимание, прочтут и примут к публикации — Пауль об этом скорее всего не узнает. А если узнает, то вряд ли успеет подержать в руках книгу.

Что-то неладное творилось с его организмом. Уже полгода. То температура не спадала по нескольку дней. Невысокая такая, мерзкая температура, тридцать семь и два, тридцать семь и пять… Как будто не болезнь, но и не здоровье. То дурнота накатывала волной так, что ноги подгибались от слабости, а горло окутывала липкая тошнота. Все чаще Пауль просыпался посреди ночи на мокрых от пота простынях, а потом до утра не мог уснуть от страха. Звезды остро и зло сверкали в глаза, словно пытались выжечь их сквозь опущенные веки. Ночь давила на стекла сплошной черной массой, так, что даже стекла прогибались вовнутрь.

Вот, как сейчас. Из приоткрытой форточки неприятно тянуло сквозняком. Пауль встал, мелко дрожа и кутаясь в одеяло, задернул толстые шторы. Если совсем не впускать свежий воздух — в комнате станет душно и затхло. «Как в могиле», — хотелось ему сказать. Проклятые литературные клише, до чего же они прилипчивые. Стоит совсем немного покрутиться среди литераторов и не только писать, но даже мыслить начинаешь штампами, причем самыми мрачными и бессмысленными.

Он сел к столу и раскрыл ноут. Компьютер испуганно взвизгнул и сонно замигал. «Покоя от тебя нет, — высветилась на фоне красной кирпичной стены ярко-желтая надпись. — И что тебе не спится?» Пауль вздрогнул и отпрянул от экрана. Вирус, что ли? Не мог он сам загрузить такую идиотскую заставку. Рука потянулась к клавише «escape». «Ты знаешь, который час?» — с издевкой осведомился ноут, и красный фон побледнел, а буквы накренились, сделались массивными и квадратными. Теперь они казались не нарисованными на стене, а объемными и отбрасывали причудливые тени.

— Знаю, — ответил Пауль. — Два часа ночи. Не дури, пожалуйста. Давай лучше поработаем.

Наверное, все-таки вирус, потому что с рабочим компьютером творится такая же дурь. То странная надпись выскочит, то картинка… А началось все со статьи об уличных художниках, которую начальник отдела Тобиас Кламм зачем-то переслал на его, Пауля, компьютер. Статья показалась сама по себе интересной — о парнях и девушках, которые, вооружившись баллончиками с краской, малюют граффити поверх рекламных щитов, плюс пространные рассуждения о борьбе с потребительством, безвкусицей и засилием рекламы. Пауль прочитал и отчасти согласился. Хотя лично ему реклама не мешала — в конце концов, должен кто-то рассказывать людям о хороших товарах — он так же, как и автор статьи, считал, что обилие аляповатых щитов город не красит. Все хорошо в меру.

Но дело было не в тексте, а в фотографиях, вернее, в одной фотографии, из-за которой Кламм и переслал статью. «Глянь-ка, Циммер, твой портрет».

Действительно. Пауль посмотрел и оскорбленно поджал губы. При всем внешнем сходстве рисунок на стене напоминал не столько портрет, сколько карикатуру. Тощий как скелет парень в фиолетовых джинсах и желтой тенниске с отложным воротничком сидел по-турецки перед раскрытым ноутом, а рядом стояла тарелка с картофельными чипсами и открытая банка пива. Волосы на голове парня, подстриженные а-ля гитлер-югенд, слишком короткие, чтобы виться, топорщились нелепыми вихрами. На подошвах стоптанных кроссовок засохла грязь.

«Ну вот не хожу я в неопрятной обуви», — обиженно подумал Пауль и торопливо пригладил прическу. «И кто это меня так?» Подпись под фотографией гласила, что рисунок являет собой образец русского стрит-арта и обнаружен где-то на окраине Москвы.

Россия, значит. Родина его предков по материнской линии. Вот только был там Пауль последний раз без малого двадцать лет назад, то есть в раннем детстве. Контактов ни с кем не поддерживал. С родственниками не переписывался и не перезванивался. Никто из москвичей не мог знать его в лицо.

Он еще раз внимательно вгляделся в картинку и внутренне вздрогнул. Напрягся, точно взведенная пружина. Вроде незамысловатый рисунок, но было в нем нечто такое, что Пауль называл «эффектом рыболовного крючка». Цепляло. Больно цепляло.

И почему-то вдруг очень сильно захотелось картофельных чипсов, так, что даже рот наполнился слюной. Пауль едва дождался окончания рабочего дня и по дороге домой заскочил в магазин, купил две упаковки чипсов: с перцем и с тертым сыром и еще банку «Urpils», благо жара стояла страшная. Тут же, на улице, вскрыл и отхлебнул. «Вообще-то я не пью пива», — пронесся в голове отрывок из какого-то рекламного слогана. Вот она, реклама, в действии.

Вернувшись в свою маленькую однокомнатную квартирку на цокольном этаже, Пауль продолжал думать о граффитчиках. Наскоро прибрался, просмотрел вынутые из почтового ящика письма — ничего интересного, счет за интернет и телефон, проспект нового мебельного магазина, брошюрка с картинкой райского сада на обложке и надписью: «Узнайте, что для вас задумал Бог». Распахнул балконную дверь… и тут же на ковер намело облетевшие лепестки шиповника. Розовые лепестки на зеленом смотрелись красиво. В жару Пауль оставлял балкон открытым всю ночь, и в комнату частенько проникала разная живность: кошки, ежики, лягушки, большие виноградные улитки, длинные пятнистые слизни… Один раз даже заползла змея, Пауль очень надеялся, что не ядовитая, но все равно избавился от нее осторожно, замел веником на совок и вынес во двор, подальше от подъезда. «Извини, подружка, у меня не зоопарк, — сказал, вытряхивая непрошеную гостью в кусты. — И вообще, я тебя боюсь».

Он вздохнул и включил компьютер, который тут же загудел, точно взлетающий реактивный самолет. Наверное, скоро перегорит. «Знаю, замучил тебя. Но мне надо узнать об уличных художниках, особенно про тех, что из России. Впрочем, про тех, что не из России, тоже».

При помощи поисковых машин Пауль перетряхнул весь интернет. Потеснил на своей виртуальной полке любимые книги — «Жизнь после жизни» Р. Моуди и Сильвию Браун с ее байками о «другой стороне» — и закачал короткометражный фильм о Бэнкси, страничку из Живого Журнала некоего любителя стрит-арта и длинную статью о творчестве какого-то Эн-Би. Один Бэнкси, другой — не-Бэнкси, решил для себя Пауль.

Он изучал, смотрел, вглядывался в фотографии и постепенно погружался в новый для себя мир, яркий, заманчивый и тревожный. Это было все равно, что нырять с аквалангом. Картинки затягивали, выворачивали наизнанку чувства, страхи, все самое потаенное и настоящее, что таилось в душе. Вот она, истинная романтика творчества! Ничего похожего на литературную, вернее сетературную, ярмарку тщеславия. Писатели только и норовят, что друг друга подсидеть, и каждый твой промах тут же становится притчей во язытцах.

Очарованный, Пауль просидел за чтением до самой темноты, а потом — вместо того, чтобы ложиться спать, открыл новый вордовский файл и с наслаждением вывел на чистой странице заголовок: «Клякса на стене». Почему «клякса», он и сам не знал, но начало положено. Оставалось только придумать героя, а за сюжетом дело не станет. А лучше — героиню. Писать про парней Пауль не любил. Ему нравилось представлять, что его персонажи оживают где-то, и понарошку влюбляться в них…

Хотя… напишет он этот роман и что? Кому это нужно?

«Мне нужно, — прошептал Пауль, обращаясь не то к себе, не то к вечно барахлящему, а теперь еще и зараженному каким-то чудо-вирусом ноуту. — Так что кончай дурить. За работу!».

Примечания

1

Скетч (от англ. sketch — набросок) — эскиз будущего рисунка, выполненный в стилистике граффити в малом объеме (не более альбомного листа), чаще всего на бумаге, реже — картоне или пластике