Первая мировая война. История Великой войны, которая расколола мир и привела Европу к гибели

Джон Киган, 1998

Сейчас эту войну называют Первой мировой. И это действительно первая подобная война, навсегда разделившая историю человечества на «до» и «после». Первая мировая стала и первой современной войной: впервые счет смертей шел на миллионы, впервые было применено оружие массового поражения, впервые война велась и на суше, и на море, и в воздухе. Крупнейший военный историк Джон Киган, кропотливо и точно восстановив хронологию событий и беспристрастно разобрав все факты и свидетельства, сумел глубоко разобраться в причинах возникновения конфликта и подвести его окончательные итоги. Книга Кигана, блестяще написанная, детально проработанная, стала новым словом в истории Первой мировой.

Глава вторая. Планы ведения войны

Полководцы всегда планируют свои действия. У Александра Македонского имелся план вторжения в Персию, который состоял в том, чтобы заставить армию Дария принять бой, а затем убить самого царя или взять его в плен^[18]. У Ганнибала был план Второй Пунической войны: уклониться от встречи с римским флотом в Средиземном море, переправив карфагенскую армию по короткому морскому пути в Испанию, пересечь Альпы — история о его слонах хорошо известна — и атаковать римские легионы на их родной земле. Филипп II планировал одержать победу в войне с Англией в 1588 году: привести Непобедимую армаду в Ла-Манш, погрузить на суда армию, которая сражалась в восставших нидерландских провинциях, и высадить ее в Кенте. План герцога Мальборо по спасению Голландии в 1704-м состоял в том, чтобы оттеснить французскую армию в низовья Рейна и дать ей бой, когда удаленность от пунктов снабжения ослабит ее. Наполеон Бонапарт строил планы на каждый год своих военных кампаний: в 1798-м начать военные действия против европейских противников в Египте, в 1800-м разгромить Австрию и Италию, в 1806-м совершить блицкриг в Пруссию, в 1808-м завоевать Испанию, а в 1812-м победить Россию. В 1861 году, в начале Гражданской войны в Соединенных Штатах, у северян было стратегическое решение — план «Анаконда» — по усмирению непокорного Юга путем блокады побережий и захвата территорий по линии реки Миссисипи. Даже у Наполеона III имелось нечто вроде стратегического плана в его неудачной войне против Пруссии в 1870 году: вторгнуться на юг Германии и побудить властителей этих земель выступить против Берлина^[19].

При этом все названные и многие другие планы составлялись на ходу, когда война была неминуема или уже шла. В 1870-м началась — хотя Наполеон III этого не понял — новая эра в стратегическом планировании. Теперь планы военных кампаний стали абстрактными — их составляли заранее и откладывали до тех пор, пока не представится случай претворить в жизнь. Разработка планов имела два отдельных, хотя и связанных друг с другом ключевых пункта. Первым было развитие сети железных дорог, начавшееся в 30-х годах XIX столетия. Генералы быстро поняли, что железнодорожное сообщение станет настоящей революцией в военном деле, ускорив перемещение и снабжение войск — раз в десять по сравнению с передвижением пешком и на лошадях. Почти так же быстро им стало ясно, что такие перемещения необходимо детально планировать. Любому дальнему походу и в прошлом предшествовала подготовка. Представление о том, что в древности и в Средние века армии отправлялись в неизвестность, не более чем романтическая иллюзия. Александр Великий либо вел своих солдат вдоль побережья на расстоянии не более 120 километров от флота с провиантом, либо высылал вперед лазутчиков, которые подкупали персидских чиновников, чтобы обеспечить войска продовольствием. Две трети необходимого для содержания армии Карл Великий получал от своих вассалов, на территории которых велась военная кампания^[20]. После неудачного начала Третьего крестового похода Ричард Львиное Сердце выбрал такой маршрут, который позволял поддерживать постоянную связь со своим флотом, обеспечивавшим его провиантом^[21]. Тем не менее до появления железных дорог то, что сегодня мы называем логистикой, было ненадежным, хотя маневр не исключался, поскольку, например, убыль животных, которые погибали от чрезмерных нагрузок или были съедены, восполнялась покупкой либо реквизицией. Для железнодорожного снабжения эти способы не годились. Паровоз нельзя было позаимствовать на ферме, а неразбериха с подвижным составом во время Франко-прусской войны, когда пустые вагоны, скопившиеся на товарных станциях, мешали прибытию полных и последние растянулись на многие километры, преподала французской армии урок, который она уже не забывала^[22]. В военное время для железных дорог требовалось расписание — еще более строгое, чем в мирное. В этом убедились военачальники XIX века, поскольку мобилизация требовала, чтобы железные дороги, предназначенные для нагрузки в несколько тысяч пассажиров в месяц, перевозили миллионы человек за несколько дней. Таким образом, составление графиков железнодорожного движения становилось жизненно важной задачей и решать ее нужно было в мирное время.

Для этого требовались специалисты. К удовлетворению военных, соответствующие учебные заведения уже существовали — это были штабные училища. И второй опорный пункт для разработки стратегических планов реализовывался в их удиториях. Штабные училища, подобно техническим и коммерческим, возникли в XIX столетии. Подчиненные Наполеона учились военному делу у старших товарищей, а также на собственном опыте. Их искусство на полях сражений убедило противника в необходимости систематизации боевого опыта. В 1810 году в Пруссии была основана — в тот же день, что и Берлинский университет, — военная академия, задачей которой стала подготовка штабных офицеров^[23]. В самой Пруссии и в других странах уже существовали подобные заведения, но штабная работа, которой в них обучали, истолковывалась узко: делопроизводство, картография, составление сводок. Выпускники таких учебных заведений занимали низшие должности. Даже в 1854 году, через 55 лет после появления в Британии первого штабного училища, генералы британской армии, направлявшейся в Крым, выбирали себе начальников штабов дедовским способом — из числа друзей и знакомых^[24]. В Пруссии к тому времени под влиянием чрезвычайно одаренного военного стратега и тактика Гельмута фон Мольтке штабное училище стало превращаться в настоящее учебное заведение по подготовке высших штабных офицеров. Курсантам прививали мышление военачальников и организовывали для них приближенные к реальности военные игры. Они изучали конкретную обстановку на местности во время «выездов в войска» и предлагали «решения» стратегических задач, стоявших перед государством (!). После блистательных побед Пруссии над Австрией в 1866-м и над Францией в 1870-м штабные учебные заведения в этих и других странах поспешно модернизировались — или создавались новые, усовершенствованные, такие как Высшая военная школа Франции (1880), Центр высших военных знаний в Париже (1908), так называемая школа маршалов^[25]. Методы обучения, включавшие военные игры и выезды офицеров штаба в войска, копировали прусские. Немецкие учебники перевели на французский язык. В процессе обучения анализировалась новейшая военная история, а лучшие выпускники, которые получали назначение на высшие штабные должности армий — конкуренция была жесткая! — должны были составлять планы мобилизации и железнодорожные расписания для развертывания войск, разрабатывать ответы на любые возможные угрозы национальной безопасности. Как это ни странно, в мире дипломатии подобных учебных заведений не было. Еще в XVIII веке в Оксфорде появилась кафедра современной истории, которая готовила будущих дипломатов, однако в 1914 году британское Министерство иностранных дел по-прежнему набирало многих сотрудников из числа молодых людей, отцы которых дружили с послами.

Таким образом, дипломатия оставалась искусством, которому обучали в посольствах. В ней культивировались широта и благородство взглядов. До 1914 года европейские дипломаты были единственным по-настоящему интернациональным классом. Все они знали друг друга, а общим языком у них был французский. Каждый защищал интересы своей страны, но тем не менее все полагали, что задача у них общая — предотвратить войну.

Послы Франции, России, Германии, Австрии и Италии, которые под председательством сэра Эдварда Грея сумели урегулировать Балканский кризис 1913 года, отстаивали свои национальные интересы, зачастую противоречивые и взаимно опасные. В то же время они были абсолютно уверены в неподкупности и порядочности друг друга, придерживались одинаковых взглядов на свою профессию и прежде всего стремились избежать большого конфликта. Дипломаты старой школы не виноваты… в том, что Европа была уничтожена Первой мировой войной… События направлялись совсем другими, не имеющими отношения к дипломатии силами и интересами»^[26].

Так писал Гарольд Николсон, сын дипломата и сам дипломат старой школы. Среди не связанных с дипломатией интересов, на которые он намекает, не последнее место занимали интересы профессиональных военных. Они стремились развязать войну не более, чем дипломаты, но мыслили иначе: как в случае международного кризиса получить военное преимущество, а не как этот кризис разрешить. Их взгляды определялись программой штабного училища, которая, в свою очередь, была обусловлена необходимостью мобилизации, сосредоточения и развертывания войск в соответствии с возможностями железных дорог. И хотя историк А. Дж. П. Тейлор явно ошибался, когда легкомысленно характеризовал начало боевых действий в 1914 году как войну по железнодорожному расписанию, поскольку государственные деятели могли предотвратить ее в любой момент, если бы захотели это сделать и проигнорировали советы профессиональных военных, тем не менее в более глубоком смысле эта характеристика была точной. Из-за того что именно расписания сыграли такую важную роль в победе Пруссии над Францией в 1870-м, их составление неизбежно стало доминировать в европейской военной мысли. Точкой отсчета стал день мобилизации, M-Tag, как называли его немцы. Далее жесткий график определял, сколько войск может быть перемещено к той или иной приграничной зоне и с какой скоростью, какое количество припасов нужно им доставить и какой ширины будет фронт, где к определенному сроку можно развернуть противостоящие врагу войска. Одновременно рассчитывались возможности противника. Таким образом, первоначальные планы ведения войны основывались на строгих математических выкладках, которые штабные офицеры предъявляли государственным деятелям. Жозеф Жак Сезер Жоффр, начальник французского Генерального штаба в июле 1914 года, считал, что выполнил свою задачу, предупредив военного министра, что каждый день промедления при объявлении всеобщей мобилизации неизбежно приведет к потере 25 километров территории страны. Заимствованный метеорологами термин «фронт», который описывает движение областей высокого и низкого давления, берет начало в стратегии Первой мировой войны и позволяет глубже понять военное мышление в период непосредственно перед ее началом^[27].

К началу ХХ века все европейские армии имели разработанные планы войны, в большинстве случаев примечательные своей негибкостью. В то, что сегодня называют политикой национальной безопасности, не был интегрирован ни один из них… Систему национальной безопасности разрабатывают политики, дипломаты, главы разведывательных служб — она призвана защитить жизненно важные интересы страны, а в то время сие было невозможно. Военные планы являлись совершенно секретными, и знали о них лишь те, кто их непосредственно составлял. В мирное время эти планы не сообщались не только гражданским главам правительств, но зачастую и руководителям других ведомств^[28]. В 1915 году, например, командующий итальянским флотом узнал о решении объявить войну Австрии в день, когда об этом стало известно официально, а глава австрийского Генерального штаба, ни во что не ставивший министра иностранных дел, не информировал его о взглядах военных на возможность вступления в войну России^[29]. Только в Великобритании, где в 1902-м был создан Комитет обороны империи, состоявший из политиков, государственных служащих, дипломатов, а также военачальников и руководителей разведки, военные планы обсуждались открыто, однако в комитете занимались в основном делами армии, поскольку командование военно-морских сил Великобритании, считавшее себя наследником адмирала Нельсона, имело собственный план победы в войне, нечто вроде второго Трафальгарского сражения, и поэтому смотрело на обсуждения в комитете свысока^[30]. В Германии адмиралы тоже получали крохи информации. Кайзер и высшие военачальники вообще к 1889 году сумели отстранить от формирования политики в области обороны и Военное министерство, и парламент — военным планированием занимался исключительно Генеральный штаб. Даже премьер-министру Теобальду фон Бетман-Гольвегу подробности плана войны не раскрывали вплоть до 1912 года, хотя он разрабатывался с 1905-го.

Как бы то ни было, этот план — он по имени автора назывался планом Шлифена — был самым важным правительственным документом из всех написанных в какой-либо стране в первое десятилетие ХХ века. Можно даже утверждать, что это был главный официальный документ столетия, поскольку последствия того, что произошло на полях сражений, а также пробужденных им и не сбывшихся надежд ощущаются и сегодня. Безусловно, влияние написанных на бумаге планов на разворачивающиеся события не следует преувеличивать. Результат определяют не планы. Приведенные в исполнение, они редко реализуются в точности — последующие события по природе своей непредсказуемы и превосходят самые смелые ожидания кабинетных стратегов. Именно это и произошло с планом Шлифена. Он никоим образом не вверг Европу в пучину Первой мировой. Сама война стала результатом решений, принятых — и не принятых — многими людьми в июне и июле 1914 года, а не офицерами немецкого Генерального штаба или одним из них за много лет до этого. Точно так же неудача плана Шлифена, а он потерпел неудачу, не определила ход того, что происходило дальше. Это был план победы в быстрой войне. Долгая война, разразившаяся в Европе, могла быть предотвращена решением воюющих сторон прекратить боевые действия после первых безрезультатных столкновений. Тем не менее план Шлифена — выбором места для начала войны и тактикой немецкой армии на этом театре военных действий — определял, будучи введенным в действие, средоточие кризиса, а также предусматривал возможность политического расширения войны, а значит, и вероятность ее продления. В сам план была заложена опасная непредсказуемость — непредсказуемость быстрой победы, которую он должен был обеспечить, и еще бо льшая непредсказуемость последствий, если поставленная цель не будет достигнута.

План Шлифена стал результатом кропотливой работы. Альфреда фон Шлифена назначили начальником немецкого Генерального штаба в 1891 году, и он сразу принялся обдумывать стратегию обеспечения безопасности страны в сложившейся политической обстановке. В наследство от предшественников, великого Мольтке и Вальдерзе, Шлифену достались планы, исходным пунктом которых было географическое положение Германии между Францией, настроенной после поражения в войне 1870 года и потери Эльзаса и Лотарингии явно враждебно, и Россией, давней союзницей Франции. В худшем случае это сулило войну на два фронта. Мольтке и Вальдерзе исключали вероятность успеха в войне против Франции, защищенной чередой крепостей и потратившей значительные средства на модернизацию своих вооруженных сил, и поэтому полагали, что немецкой армии следует вести оборонительные бои на западе, используя Рейн в качестве естественной преграды для сдерживания французского наступления, а главные силы развернуть на востоке. Однако и там цель армии ограничивалась созданием оборонительного рубежа непосредственно по ту сторону российской границы. В 1879 году Мольтке писал, что для немцев не представляет интереса развивать успех за пределы принадлежавшего Российской империи Царства Польского и вторгаться во внутренние области России. Великий военный теоретик помнил катастрофу, которой закончился поход Наполеона на Москву^[31].

Шлифен, участник Австро-прусской войны 1866 года и Франко-прусской 1870–1871 годов, об этом тоже помнил. При этом Шлифен, получивший образование в созданной Мольтке системе подготовки штабных офицеров, воспринял даваемые ею знания, но не ее дух. Настаивавший на тщательном военном анализе, Мольтке всегда старался приспособить стратегические идеи к дипломатическому курсу страны. Они с Бисмарком, несмотря на политические разногласия, прислушивались к мнению друг друга. Шлифена внешняя политика не интересовала. Он был убежден в том, что все решает сила. Молодой немецкий кайзер — Вильгельм II взошел на престол в 1888 году — выражал недовольство «перестраховочным» договором с Россией, который Бисмарк заключил в 1891-м и который обеспечивал нейтралитет Российской империи, если Германия нападет на Францию, а также нейтралитет Германии в случае нападения России на Австро-Венгрию, союзницу немцев, поэтому, после того как Шлифена назначили начальником Генерального штаба, ему была предоставлена полная свобода действий в реализации его идеи силы^[32]. Шлифен действовал как шахматист, просчитывающий ходы. Фигур на доске у него было немного: Франция слабее Германии, но защищена крепостями; Россия слабее Германии, но за нее огромная территория; союзная Австрия слаба, но настроена враждебно по отношению к России, вследствие чего полезна в качестве отвлекающей силы или даже противовеса; Италия, союзница Германии и Австрии, крайне слаба, и ее можно не принимать во внимание; Британию тоже можно не учитывать… Здесь нужно пояснить, что Шлифена до такой степени не интересовала военно-морская мощь страны, что он и думать не думал о немецком флоте. А вот кайзер к нему все больше благоволил^[33].

С учетом соотношения сил, а он учитывал только это, Шлифен в конце концов разработал план, предусматривавший, что в случае войны семь восьмых немецкой военной мощи будет использовано в решительном наступлении на Францию — это была рискованная ставка, и в случае неудачи немецкий монарх мог лишиться трона. Однако возможность неудачи Альфред фон Шлифен даже не рассматривал. Уже в августе 1892 года он решил, что основной удар должен быть нанесен на западе, а не на востоке, как планировали Мольтке и Вальдерзе. В 1894-м Шлифен предложил план уничтожения французских крепостей, построенных вдоль границы Германии и Франции. В 1897 году, признав, что немецкая тяжелая артиллерия не в состоянии разрушить оборонительные сооружения, он стал убеждать себя, что нарушение нейтралитета Бельгии и Люксембурга не должно стать препятствием для наступления. Другими словами, Шлифен хотел нейтрализовать французские крепости, обойдя их. Планы, составленные в период с 1899 по 1904 год и протестированные, как сказали бы сейчас, во время военных игр и штабных учений, предполагали наступление через Люксембург и южную часть Бельгии силами, превышающими две трети всей немецкой армии. Наконец, в итоговом документе — меморандуме, законченном в декабре 1905 года, непосредственно перед тем, как уйти в отставку с поста начальника Генерального штаба, который он занимал 14 лет, — Шлифен отбросил осторожность. Нейтралитет Бельгии — его гарантами с 1839 года выступали Британия, Франция и Пруссия — должен быть не аккуратно «обойден», а просто сметен. Почти вся немецкая армия, развернутая в линию от швейцарской границы до Северного моря, перейдет в масштабное наступление, сначала через Бельгию, с правым флангом, проходящим к северу от Брюсселя, затем через равнины Фландрии, так чтобы на двадцать второй день после мобилизации подойти к границе Франции. На тридцать первый день линия немецких войск должна была проходить по рекам Сомма и Мёз, и с этой позиции правый фланг поворачивал на юг, охватывал Париж с запада и начинал теснить французскую армию к левому флангу, наступавшему из Эльзаса и Лотарингии. Таким образом французская армия попадала в огромные клещи глубиной 650 километров и с расстоянием между флангами больше 300 километров. Решительный натиск заставит французов принять генеральное сражение, которое они, конечно, проиграют. На сорок второй день с начала мобилизации война на западе будет победоносно завершена. Немецкую армию тут же по железной дороге перебросят через Германию на восток, где она нанесет сокрушительное поражение русским^[34].

Альфред фон Шлифен продолжал совершенствовать свой план даже после ухода в отставку, вплоть до самой смерти в 1913 году. Другое занятие он просто не мог себе представить. Будучи начальником Генерального штаба, Шлифен зачастую работал до полуночи, а отдыхом для него служило чтение книг по военной истории дочерям. Военная история была второй страстью Шлифена — после разработки планов войны. До назначения на пост начальника Генерального штаба он несколько лет занимал там должность военного историка, однако историю войн всегда изучал с чисто технической точки зрения — их причины, как и последствия, Шлифена не интересовали^[35]. Образцовым сражением он считал битву при Каннах, в которой армия Ганнибала в 216 году до н. э. нанесла сокрушительное поражение превосходящим ее по численности римским войскам. Когда карфагенский центр прогнулся под ударом римлян, стоящие на флангах войска ударили по втянувшимся в глубь построения легионам, после чего пехота и конница Ганнибала окружили главные силы римлян. Именно этот тактический маневр, принесший победу, вдохновил Шлифена на составление своего плана. В сражении при Каннах немецкий стратег видел воплощение полководческого таланта вне зависимости от дипломатии, политики, психологии битвы и даже обеспечения тылов.

План Шлифена

Альфред фон Шлифен не всегда был штабным офицером — военную карьеру он начинал в уланском полку, но об этом, похоже, уже не помнил. В войнах 1866 и 1870-го он уже служил в штабе, в 1884-м стал военным историком, а после 1891 года свел работу над своим планом к чистой абстракции, командуя армиями на бумаге. Он занимал должность начальника Генерального штаба очень долго, и высокомерие, а также надменность и вера в собственную непогрешимость в расчетах, свойственные ему и до того, привели к тому, что Шлифен свел войну — по крайней мере для себя — до выверенного раз и навсегда алгоритма. Ярким примером этого служит выдержка из его меморандума 1905 года:

По возможности немецкая армия должна выиграть сражение охватом правым флангом. Делать все следует максимально решительно. С этой целью восьми армейским корпусам и пяти кавалерийским дивизиям надлежит форсировать Мёз, используя пять переправ ниже Льежа, и наступать в направлении Брюсселя и Намюра. Девятый армейский корпус присоединится к ним, переправившись через Мёз выше Льежа, после того как возьмет крепость Гюи.

Шлифен был одержим перемещением войск на картах, но не стремился к численному превосходству немецкой армии над противником. Как отмечает Хольгер Хервиг, начальник германского Генерального штаба разделял опасения прусского генералитета, что при увеличении численности в армии окажутся социалисты из больших городов, а сейчас она, слава богу, состоит из аполитичных деревенских парней^[36]. Впрочем, в 1905 году Шлифен предложил сформировать 33 новых пехотных батальона. Причина заключалась в том, что, по расчетам генерал-фельдмаршала, именно их могло не хватить для успешной реализации разработанного им плана. На первом этапе Шлифену дополнительных сил не требовалось, но численность населения Германии быстро увеличивалась, и страна могла без труда поставить под ружье много новобранцев. Шлифен решал свою шахматную задачу: как победить в скоротечной войне, используя имевшиеся у него силы. Конечно, он мечтал повторить, а лучше превзойти успехи, достигнутые фон Мольтке в 1866 году в войне против Австрии и в 1870-м против Франции, — эти кампании длились шесть и семь недель соответственно. Главной же целью Шлифена было избежать войны на истощение. «Стратегия изнурения противника, — писал он, — неприемлема, если на снабжение миллионов потребуются миллиардные расходы»^[37].

Альфред фон Шлифен не дожил до того времени, когда стало ясно — на примере Гитлера, — что крушение даже самых блестящих планов агрессии неизбежно приводит к войне на истощение. Тем не менее Шлифен был прав — с учетом обстоятельств своего времени, — когда ограничивал масштабы наступления. План Гитлера провалился, потому что после быстрых побед на западе он поверил в то, что сможет повторить успех на огромных пространствах востока. Шлифен этих пространств опасался. Он понимал, что марш пешей и конной армии по бескрайним просторам рано или поздно сведет ее наступательный порыв на нет. Не в последнюю очередь поэтому его полуночные бдения проходили над картами Фландрии и Иль-де-Франс, исторической области во Франции и региона в центральной части Парижского бассейна, — там он перемещал корпуса и дивизии, двигал фланги, форсировал реки, брал крепости. Шлифен считал, сколько нужно немецких войск для противостояния силам, которые способна развернуть Франция, прикидывал их соответствие пропускной способности бельгийских и французских железных дорог. Трудности это не представляло — подобные вычисления составляли основу подготовки в штабных училищах: по заранее разработанным таблицам курсанты перемещали длину колонны на марше — например, 29 километров для армейского корпуса — на карту и определяли, какое количество войск может быть перемещено через данный сектор и с какой скоростью. Предел для форсированного марша равнялся 32 километрам — именно таким могло быть наступление корпуса по одной дороге; однако хвост 29-километровой колонны уже оказывался у границы дневного перехода. Трудность была в том, что неизвестно, сколько окажется дорог. При наличии двух параллельных хвосты колонн пройдут только половину максимального расстояния, при четырех дорогах — три четверти и т. д. В идеале подразделения армейского корпуса должны были наступать развернутой линией, и тогда все они совершили бы дневной переход длиной в 32 километра, но на практике, как признавал в одном из приложений к своему плану сам Шлифен, параллельные дороги располагались в лучшем случае в 1,5 километра друг от друга. На театр военных действий шириной более чем 300 километров требовалось переместить около 30 армейских корпусов, так что фронт наступления каждого корпуса составлял 10 километров, и на этом промежутке можно было найти не больше семи параллельных дорог. Недостаточно, чтобы к концу дня хвосты колонн догнали передовые части. Недостаток серьезен сам по себе, но еще серьезнее абсолютная невозможность любой попытки сосредоточить большее количество войск в необходимом радиусе. Они там просто не помещались^[38].

Безусловно, то внимание, которое Шлифен уделял цифрам, было оправданно. Его план основывался на математических реалиях. Как признавал сам генерал-фельдмаршал в последнем дополнении, любая попытка увеличить количество войск на дорогах — а возможно, даже перемещение тех, что уже имеются, — приведет к транспортному коллапсу: «лишние массы войск окажутся позади линии фронта»^[39]. К несчастью для немцев, в основе плана Шлифена лежала не только математика. Начальник Генерального штаба оказался во власти эмоции, и эмоцией этой было самообольщение. Альфред фон Шлифен мечтал повторить великие победы 1870 года, но не на франко-германской границе, поскольку понимал, что французы не окажут немцам любезности, второй раз неосмотрительно вторгнувшись на территорию Германии, а в центре самой Франции. Несмотря на то, что, как неоднократно подчеркивал сам Шлифен, Франция представляла собой огромную крепость, защищенную как снаружи — на границе, так и внутри. Париж, например, был окружен современными фортификационными сооружениями. Бельгия тоже укрепилась, но через нее лежал путь в обход французских крепостей, и армия этой страны была слишком мала, чтобы долго сопротивляться немецким войскам. Правда, в этом случае путь до Парижа удлинялся, а фронт наступления сужался. Отсюда и вытекала одержимость дорожной сетью, поиском коридора через Фландрию к Иль-де-Франс и Парижу, по которому корпуса правого фланга могли двигаться достаточно быстро, чтобы достичь поля решительного сражения в течение шести недель со дня объявления мобилизации. Если не уложиться в эти сроки, со своих бескрайних просторов могут появиться русские и разгромить небольшие силы, оставленные для защиты восточных подступов к Берлину.

Мечта рассказывала о вихре, урагане, а расчеты предупреждали о затихающем шторме. В своей записке 1905 года «Война против Франции» Шлифен выразил собственные опасения. «Очень важно, — отмечал он, — максимально ускорить продвижение правого крыла немецкой армии. Командование должно постоянно следить за маршрутами и соответственно регулировать движение»^[40]. По его собственному признанию, средняя скорость марша подготовленных войск составляет 20 километров в день. Приказы ускорить движение или сменить маршрут не смогут на это повлиять. Кроме того, следовало учитывать то, что Шлифен называл убывающей силой наступления. «Кадровые части необходимо беречь для битвы и не привлекать их к охране линий связи, осаде или штурму крепостей»^[41]. Конечно, следует охранять железные дороги, необходимые для снабжения армии, а также занять крупные города и густонаселенные провинции Бельгии и севера-запада Франции^[42]. Выполнение этих задач оттягивало на себя боевые подразделения армии. Могли быть и другие непредвиденные обстоятельства: если англичане высадятся на континенте и начнут наступление, немецкая армия остановится, разобьет их и продолжит операцию против французов. Высадятся англичане или нет, дополнительного времени на эту задержку не предусматривалось. В одном из примечаний к своему плану Шлифен также указывал на то, что после поражения 1870 года французы жаждут реванша: «…теперь, когда они пропитались наступательным духом, мы должны предполагать, что часть [их армии], которая не будет атакована, сама пойдет в наступление»^[43]. Появлялась мрачная перспектива войны на истощение, долгих боев с большими потерями. Опасность существовала в любом случае: «Если противник не отступит, войска по всей линии фронта должны пытаться, как при осаде крепостей, вступать в бой на каждой позиции, днем и ночью, наступая, вгрызаясь в боевые порядки врага и снова наступая»^[44]. Тревожило Шлифена и другое: «…если французы отойдут за Марну и Сену… война затянется надолго»^[45].

Это не единственные ноты неуверенности. Есть и иные. В решающий момент для масштабного наступления через Бельгию и север Франции нужно будет много войск: «Необходимо задействовать большие силы… Потребуется восемь армейских корпусов. Мы можем гордиться численностью населения Германии, огромными людскими ресурсами, имеющимися в нашем распоряжении, но из этих ресурсов уже получено столько обученных и вооруженных людей, сколько они могут дать… Восемь армейских корпусов чрезвычайно необходимы на правом фланге или позади него». Шлифен призывал к формированию этих восьми корпусов, которые увеличили бы силу армии на четверть, из резервов — необученного пополнения и ландвера (резервистов постарше), даже несмотря на то, что разделял опасения других военачальников по поводу проникновения в армию ненадежных элементов. А вот и новые поводы для беспокойства: «Количество корпусов [из восьми], которые можно будет перебросить [на правый фланг], зависит от пропускной способности железных дорог… [они] необходимы для окружения Парижа… Их наступление и атака на позиции противника показаны на карте 3»^[46].

В этом месте тот, кто внимательно знакомился с планом Шлифена, заметит, что он рушится: на карте 3 не показано, как новые корпуса наступают на Париж — главный опорный пункт «мощной крепости», которой немецкий генерал-фельдмаршал считал Францию, — и окружают его. Корпуса просто появляются на ней, но без указаний, как они оказались в пригородах столицы. Пропускная способность железных дорог в данном случае значения не имеет. Согласно плану Шлифена, в вагонах наступающие части должны были доехать только до границы Германии с Бельгией и Францией. Затем скорость наступления определяли башмаки пехотинцев. Сам Шлифен считал, что армия будет продвигаться только на 20 километров в день. В дни кризиса в августе и сентябре 1914 года немецкие, французские и британские воинские части превышали этот предел, иногда по нескольку дней подряд — 1-й батальон Глостерского полка англичан, отступая от Монса к Марне, с 24 августа по 5 сентября проходил в среднем по 25 километров в день, а 27 и 28 августа преодолел, соответственно, 34 и 37 километров, однако средняя оценка Шлифена была близка к реальной^[47]. 1-я армия Александра фон Клюка на краю правого фланга с 18 августа по 5 сентября 1914 года двигалась со скоростью чуть больше 20 километров в день, преодолев расстояние в 420 километров^[48]. Чтобы восемь новых корпусов, необходимых Шлифену для осуществления его плана, достигли места решающей битвы, они должны были идти не только все быстрее и быстрее, что было маловероятно, но и по тем же дорогам, которые были заняты другими войсками, а сие было просто невозможно.

Стоит ли удивляться, что в тексте меморандума Шлифена можно найти такое признание: «…мы не настолько сильны, чтобы успешно осуществить план», а затем в дополнении: «…на такой протяженной линии фронта нам потребуются большие силы, чем считалось до сих пор»^[49]? Генерал-фельдмаршал попал в логическую засаду. Железнодорожный транспорт доставит войска на исходные позиции. Дороги Бельгии и Франции позволят им достичь окрестностей Парижа через шесть недель после начала мобилизации, но их сил будет недостаточно, чтобы выиграть решающее сражение, если к ним не присоединятся восемь корпусов — 200 000 человек, — для которых просто не было места. Планируемая победа имела врожденный дефект.

Тем не менее план Шлифена был взят на вооружение. На посту начальника Генерального штаба в 1906 году его сменил Гельмут фон Мольтке-младший, племянник победителя войн 1866 и 1870 годов. Он внес в план ряд поправок. Шлифен и сам это делал до самой смерти, но ни ему, ни Мольтке не удалось устранить свойственные плану противоречия. Мольтке-младшего обычно обвиняют в том, что он усилил левый фланг развертывания немецких войск. Но новый начальник Генштаба сделал это, чтобы не допустить вторжения французов на территорию Эльзаса и Лотарингии! Его ведомство смогло сократить время, необходимое для погрузки войск и доставки их в приграничные пункты развертывания, — как минимум на два дня в одних секторах и на четыре в других^[50]. А между тем за железными дорогами, где планирование могло ускорить движение, начинались дороги обычные, где сие было невозможно. Жесткое ограничение 20 километров, которые могла проделать колонна на марше, разрушало расчеты самых блестящих умов. Мольтке и его подчиненные больше головы не ломали и положили план Шлифена под сукно. Удивительно то, что в 1914 году они его достали и начали воплощать в жизнь. Результаты были катастрофическими.

У французов тоже имелся план войны против Германии. Разрабатывать его начали в 80-х годах XIX столетия. В этот план неоднократно вносились изменения, и вариант XVII предполагал именно ту «любезность» немцам, возможность которой отвергал Шлифен, — наступление через франко-германскую границу в Лотарингию и в направлении Рейна. По мнению Шлифена, это в наименьшей степени соответствовало интересам самой Франции. Дело в том, что в 80-х годах XIX века не только Франция, но и Германия потратила очень много сил и средств, чтобы усовершенствовать фортификационные сооружения, защищавшие ее территорию. Провинции Эльзас и Лотарингия, вошедшие в состав новой германской империи в 1871 году, были хорошо укреплены Францией за два предшествующих столетия. Тем не менее по указанию имперского правительства Германии — теперь Эльзас и Лотарингия были территорией рейха и подчинялись Берлину — укрепления городов Мец и Тьонвиль на реке Мозель, а также Страсбурга на Рейне существенно обновили. Эти города служили воротами из Франции в Германию — французы недаром продолжали называть Страсбург Страсбуром. Шлифен не верил, что высшее военное командование Франции решится на такое безрассудство — атаковать их.

В период подготовки плана Шлифена это предположение было верным. Французский вариант XIV, разработанный в 1898 году, в случае войны с Германией предусматривал оборону их общей границы. Французское наступление считалось невозможным — численное превосходство немцев было подавляющим. Население Франции составляло 40 000 000 человек и оставалось приблизительно на том же уровне, тогда как в Германии насчитывалось уже 50 000 000, и эта цифра быстро росла. Высшее командование Франции опасалось способности Германии — доказанной на деле — в случае необходимости быстро увеличить численность армии за счет резервистов. Французская же система резерва в 1870 году потерпела фиаско. В 1898-м у французских генералов не было веры в то, что она стала эффективнее. В плане XIV резервным формированиям не отводилось никакой роли, а в варианте XV, принятом в 1903 году, она была вспомогательной, со многими оговорками.

Проблема резервов занимала мысли французских военачальников все первое десятилетие ХХ века. В то время как немецкие генералы решали задачу максимально быстрого перемещения большого количества войск к выбранному театру военных действий, французские стратеги ломали головы над тем, как добиться необходимой численности армии. Закон о всеобщей воинской обязанности 1905 года, согласно которому все без исключения молодые французы должны были проходить двухгодичную службу в армии, позволил решить эту задачу, увеличив численность кадровой армии в мирное время. После принятия данного закона французская армия по численности даже превосходила ту, что немцы планировали развернуть в Бельгии, что снова выдвигало на первый план проблему резервов. Кадровая армия, достаточно большая, чтобы обеспечить численный перевес на общей с Германией границе, при расширении фронта нуждалась в пополнении. План XV-бис, разработанный в 1907-м, предусматривал массовое сосредоточение французских войск в Южной Бельгии. Два года спустя его усилил план XVI, даже несмотря на то, что для этого требовались резервы, в возможности привлечения которых высшее командование все еще сомневалось. К 1911-му опасения масштабного наступления через Бельгию немецкой армии, усиленной резервом, заставили Виктора Мишеля, нового начальника Генерального штаба Франции, отступить от стратегии, реализованной в планах XIV–XVI: все доступные резервы должны были присоединиться к кадровым частям и полностью мобилизованную армию следовало развернуть на всей французской границе, от Швейцарии до Северного моря^[51].

План Мишеля — хотя он не мог этого знать — был зеркальным отражением плана Шлифена, в нем даже предполагалось наступление на севере Бельгии, которое бы столкнулось с «мощным правым крылом» немецкого визави. Результат этого столкновения предсказать никто бы не взялся, хотя он вряд ли был бы не хуже того, что произошло в результате реализации совсем другого стратегического плана, разработанного в 1914 году. К сожалению, Мишель был во французском генералитете чужим, «республиканцем», политика которого принималась коллегами в штыки. Вскоре к власти во Франции пришло правительство правого толка, и Мишеля отправили в отставку. Вариант XVII, принятый в апреле 1913 года, пересматривал новую стратегию. Соединение резервов с кадровыми частями отменили. Развертывание армии вплоть до Северного моря также посчитали лишним, оставив на левом фланге только 5-ю армию на случай опасности немецкого наступления через север Бельгии. Но самое главное — на общей границе с Германией планировались наступательные операции. «Независимо от обстоятельств, — говорилось в плане XVII, — цель главнокомандующего состоит в том, чтобы всеми имеющимися силами атаковать немецкие армии»^[52]. Это означало наступление в Лотарингии — «любезность» Франции, в которой сомневался Шлифен.

Для принятия плана XVII, детища Жозефа Жоффра, сменившего Мишеля на посту начальника Генерального штаба, имелось несколько причин. Во-первых, у разведывательных служб не было информации, что немцы действительно рискнут предпринять стратегически сомнительное и дипломатически дерзкое наступление через север Бельгии. Действительно, учитывая строжайшую секретность военного планирования в те годы, а также явную нерасторопность 2-го отдела Генерального штаба (военной разведки), добыть подобные сведения было нелегко^[53]. Во-вторых, в Париже усилилось беспокойство по поводу реакции Германии на французский закон о всеобщей воинской обязанности 1905 года. В 1911–1913 годах Германия также приняла нормативные акты об обязательной воинской службе, что позволило резко увеличить численность кадровой армии^[54]. Эти меры, а также известная способность немцев быстро разворачивать резервные части при мобилизации свидетельствовали о необходимости решительных действий французской кадровой армии, прежде чем в действие смогут вступить резервы обеих противоборствующих сторон. Сие означало наступление, причем в том месте, которое немцы должны защищать и которое располагается недалеко от общей границы. Более того, на немецкие законы о воинской повинности 1911–1913 годов Франция ответила увеличением срока службы в армии до трех лет. Этот закон, принятый в 1913-м, не компенсировал растущее численное превосходство немецкой армии над французской, но автоматически уменьшал численность резервов, что служило дополнительным аргументом в пользу немедленных наступательных действий в случае начала войны. И последней причиной для принятия плана XVII стали крепнущие связи между Францией и ее союзниками. Французский и британский Генеральные штабы активно сотрудничали с 1905 года. К 1911-му они договорились, что в случае нарушения Германией англо-французско-прусского договора 1839 года, гарантировавшего нейтралитет Бельгии, Британский экспедиционный корпус высадится на континенте и займет место на левом фланге французской армии. Париж и Лондон надеялись на большее: при угрозе со стороны Германии Бельгия пропустит через свою территорию французские войска. Или английские… Или и те и другие… Этим надеждам не суждено было сбыться — и Франция, и Британия получили категорический отказ от бельгийского Генерального штаба (для Франции этот отказ стал дополнительной причиной принятия плана XVII), но французы могли хотя бы утешаться решимостью Британии оказать им поддержку. Официального договора по этому поводу не было, но генералы знали, что, если их штабы что-то решили, за словами следуют действия^[55].

Совместные планы разрабатывали французы и с русскими «специалистами» — между странами был заключен официальный военно-дипломатический союз, но там дела шли не быстро. Генералы укреплялись в необходимости наступательного плана XVII, потому что обещания России помочь в случае войны с Германией были расплывчатыми^[56]. Стратегические трудности русских в чем-то оказались похожими на трудности французов, а в чем-то отличались. Как и Франция, Россия в случае кризиса не могла мобилизовать резервы так же быстро, как Германия. В первых операциях император Николай II мог рассчитывать только на кадровую армию. Однако в отличие от Франции, которой просто не удалось создать удовлетворительный механизм пополнения кадровых вооруженных сил резервистами, у России были проблемы не организационного, а скорее географического характера. Развертывание войск на фронте замедлялось огромными расстояниями между населенными пунктами внутри страны и их удаленностью от границы с Германией. Впрочем, эти расстояния в то же время были преимуществом России, поскольку пространство наряду со временем является одним из главных факторов войны. Российской империи не грозил кризис мобилизации. Страна могла смириться с потерей части территории, пока собирала армию, что для Франции являлось неприемлемым. В ее Генеральном штабе это прекрасно понимали, поэтому план XVII был в какой-то степени оправдан тем, что грандиозная битва, которую он предполагал, позволяла собраться с силами на востоке. В то же время французы хотели с самого начала убедить русских, что биться будут не на жизнь, а на смерть. Чем быстрее разразится кризис, чем он окажется масштабнее, тем больше опасность для Франции, а следовательно, и угроза для России — ее союзницы. Русские должны как можно скорее прийти на помощь стране, с которой их связывает официальный договор.

Однако Россия всегда отличалась медлительностью, что вызывало вполне обоснованное раздражение французских генералов. Усугубляло ситуацию и то, что русские коллеги были скрытными и зачастую непрактичными — в отличие от британских, которые внушали доверие, хотя формально и не считались союзниками. Еще хуже была уклончивость России, не стремившейся зафиксировать договоренности на бумаге. До 1911 года русские, несмотря на постоянное давление французов, отказывались обещать нечто большее, чем некие наступательные действия на двадцатый день мобилизации. В конце 1910 года, когда Россия вывела несколько армейских соединений из Польши, которая в то время ей принадлежала, даже эти минимальные ожидания оказались поставлены под сомнение. К тому же русский царь встретился с кайзером в Потсдаме. В августе 1910-го встревоженный Жоффр инициировал новые переговоры между Генеральными штабами, и военный министр России генерал Владимир Сухомлинов наконец заверил французов, что русская армия предпримет наступательные действия на шестнадцатый день мобилизации в надежде связать по крайней мере пять или шесть немецких корпусов, которые в противном случае были бы задействованы на Западном фронте. Французы не получили письменной гарантии, что русские выполнят свои обязательства, и не имели четкого представления, какие именно действия предпримет Санкт-Петербург^[57]. Конечно, у русских были свои проблемы. Первое десятилетие ХХ века оказалось для них непростым — революция и поражение в войне с Японией на Дальнем Востоке… После войны страна испытывала экономические трудности, а армия была дезорганизована.

Так или иначе, в 1906–1909 годах план Шлифена мог бы оказаться успешным. Русские мыслили только об обороне, и до их помощи Франции дело вряд ли бы дошло. К 1909 году положение в России улучшилось, и военные стратеги воспряли духом. Было принято так называемое мобилизационное расписание № 18 — оно уже предусматривало наступательные операции, хотя источник главной угрозы еще не был определен. Германия или Австрия? В июне 1910-го русский Генеральный штаб утвердил мобилизационное расписание № 19, в котором главным противником признавалась Германия. Тем не менее Россия не исключала возможность, что ей придется отдать большую часть территории Польши. Такая перспектива вызвала возражения у командующих западными округами. Последовали дебаты в Генеральном штабе — обсуждались оперативные возможности, традиционные интересы России на юго-востоке Европы и союзнические обязательства по отношению к Франции. Результатом стал компромисс, известный как варианты «А» и «Г» мобилизационного расписания № 19: «А» — для главного удара по Австрии и «Г» — по Германии^[58].

Если бы французы узнали подробности варианта «А», они убедились бы в обоснованности своих худших предположений. К счастью для них, в августе 1912 года — том же месяце, когда в Санкт-Петербурге закончили разработку двух вариантов мобилизационного расписания № 19, — Франция смогла добиться от генерала Якова Жилинского, начальника Генерального штаба русских, обещания, что они будут наступать на Германию силами не менее 800 000 человек (половина регулярной армии) «после M+15», то есть через пятнадцать дней после начала мобилизации^[59]. В статье III военной конвенции, которую заключили Россия и Франция в 1913 году, это обещание конкретизировалось — не после пятнадцатого дня с начала мобилизации, а на пятнадцатый день. У этой неожиданной демонстрации верности союзнику имелось несколько причин. Одна из них заключалась в том, что к 1913 году русская армия в основном оправилась от удара — поражения от японцев. Дополнительные ассигнования и «большая программа» Сухомлинова по модернизации армии обещали позитивные изменения и увеличение численности кадрового состава через четыре года. Второй причиной, как предполагалось, были неверные данные разведки. В 1913-м у русских был действующий агент, австрийский полковник Альфред Редль, который продал им планы мобилизации своей армии, что могло бы минимизировать опасности при реализации плана «А». Третье объяснение действий русских заключалось в том, что союз с Францией был действительно важен. «Если Франция не окажет серьезного сопротивления немцам и будет разбита, Россия вряд ли сможет противостоять объединенным армиям Германии и Австро-Венгрии… Россия и Франция вместе либо победят, либо проиграют… России следует стремиться к выполнению своих обязательств, вплоть до наступления через пятнадцать дней после начала мобилизации»^[60]. И наконец, высказывалось предположение, что русские генералы не просчитали опасности, которыми грозила замена оборонительной, хотя и эгоистичной, войны наступательными действиями, но в этом отношении от французов и немцев они отличались только медлительностью с принятием решения пойти на риск.

В 1906–1914 годах Российская империя раздражала Францию своей уклончивостью и медлительностью. Точно такие же чувства испытывала Германия в отношении своей союзницы Австрии. Две последние воевали в 1866 году. Австро-прусская война закончилась тем, что Германия заняла лидирующее положение в Центральной Европе, однако к 1882 году разногласий у них уже не было. Военное сотрудничество союзнический договор тем не менее не предусматривал. Канцлер Германии Бисмарк помнил о многочисленных внутренних и внешних проблемах Австрии, среди которых была давняя вражда с Османской империей, лишь недавно улаженная ссора с Италией по поводу потери Венеции и растущие претензии Сербии и Румынии на земли Габсбургов. При разработке стратегических планов между Генеральными штабами Австрии и Германии проводились неофициальные консультации. Австрия знала, что в случае войны на два фронта Германия будет вести оборонительные бои против Франции и постарается развить успех на востоке. Германия рассчитывала на то, что Австрия начнет наступление в принадлежащей Российской империи части Польши. Этим дело и ограничивалось. В австрийском Генеральном штабе Шлифена считали скрытным и надменным^[61]. После того как он вышел в отставку, переговоры стали более продуктивными.

Новый начальник немецкого Генерального штаба Мольтке-младший точно знал, что нужно делать. План Шлифена пока был отложен, но для его реализации требовалось максимально быстро развернуть значительную группировку австрийских войск в Польше. Его коллега, начальник австрийского Генерального штаба Конрад фон Гётцендорф, был встревожен угрозой войны не только с Россией, но и с покровительствуемой ею Сербией. Италия и Румыния не могли считаться надежными союзниками. Гётцендорф просчитывал варианты, неблагоприятные для Австрии, причем их пусковым механизмом могло стать любое событие или случайность. Худшим из возможных вариантов была война Австро-Венгрии против Сербии, в которую вмешается Россия после того, как основная часть армии будет развернута к югу от Дуная, а не на севере Польши. Фон Гётцендорф предложил в случае начала военных действий разделить армию на три группы: «минимальную балканскую» из 10 дивизий, которая должна противостоять Сербии, «эшелон А» из 30 дивизий для развертывания на Польском фронте и «эшелон Б» из 12 дивизий в качестве мобильного подкрепления на том направлении, где это потребуется.

Мольтке считал, что этого недостаточно. 21 января 1909 года он направил начальнику австрийского Генерального штаба письмо с призывом оказать Германии большую поддержку. Мольтке писал, что опасения австрийцев в ненадежности Италии и Румынии не имеют под собой оснований, и заверял коллегу: война на западе будет завершена раньше, чем Россия сможет провести полную мобилизацию. Германия к тому времени перебросит значительные силы на восток. При этом точный график он не сообщал. Гётцендорф сделал выводы, что Австрии придется вести войну на два фронта. 26 января он предупредил Мольтке, чтобы Германия не рассчитывала на переброску «минимальной балканской группы» в Польшу раньше чем через 50 дней после начала мобилизации. Сможет ли Германия, в свою очередь, гарантировать поддержку Австрии в течение 40 дней? Если нет, они будут придерживаться оборонительной тактики в Польше и предпримут решительное наступление на Сербию. Надо заметить, что главной целью Конрада фон Гётцендорфа была именно Сербия — ее он мечтал сокрушить. Подобно многим австрийцам немецкого происхождения, этот генерал недолюбливал маленькое славянское королевство и потому, что оно не признавало неофициальную доминирующую роль Австрии на Балканах, и потому, что Сербия как магнит притягивала всех недовольных из империи Габсбургов. Победить Сербию значило разрешить все трудности, которые испытывала Австро-Венгрия со своими славянскими меньшинствами. Ну почти все…

Ответ Мольтке содержал как заверения, так и возражения. Немецкая армия решит все свои задачи во Франции за четыре недели (план Шлифена, с подробностями которого австрийцы не были знакомы, предусматривал шесть недель), поэтому Австрия может смело идти на Польшу. Даже если Австрия будет втянута в войну с Сербией, Германия не оставит ее без помощи, а что касается Сербии, то проблема разрешится для Австрии естественным путем. Гётцендорф все-таки сомневался: «Но что мне делать, если я уже завязну в Сербии?»^[62] Габсбурги могли выставить 60 дивизий против 10 сербских — в два раза больше, чем считалось необходимым для победы, поэтому такая осторожность, пожалуй, была излишней. Австрийская армия никак не могла потерпеть поражение от сербов, даже если бы задействовала против них только «минимальную балканскую группу». Мольтке, которому нужно было добиться того, чтобы русским пришлось вести войну на два фронта, сдержал раздражение неуместной робостью австрийского коллеги и в ответном письме пообещал помощь: «Мы без колебаний поддержим наступление Австрии»^[63]. Ему не следовало этого делать. Согласно плану Шлифена, во время грандиозной битвы на западе та часть немецкой армии, которая останется в Восточной Пруссии, должна была придерживаться оборонительной тактики. Тем не менее намерения Мольтке были благими, и письмо от 19 марта 1909 года, в котором прозвучало это обещание, заложило основы взаимопонимания между союзниками на годы вперед. Надо заметить, что Конрад фон Гётцендорф вследствие своей агрессивной внешней политики (он ратовал за превентивную войну не только с Сербией, но и с Черногорией, а также за установление гегемонии в Албании) находился в конфликте с парламентами обеих частей империи, а также с министром иностранных дел и в ноябре 1910-го был смещен с должности начальника Генерального штаба. Впрочем, через год он вернулся и сотрудничество с Мольтке продолжилось. Во время их последней довоенной встречи в мае 1914-го на немецком курорте Карлсбад начальник немецкого Генерального штаба на просьбу австрийского коллеги разместить на востоке дополнительные войска ответил неопределенным обещанием: «Я сделаю все, что смогу»^[64]. План Шлифена с «мощным правым флангом» на карте Северной Франции этого не предусматривал, но Мольтке рассчитывал на решимость австрийцев и слабость русских.

А вот на что он вовсе не рассчитывал, так это на вмешательство Британии. Шлифен в своем меморандуме между тем такую возможность не исключал: в дополнении, представленном в феврале 1906 года, обсуждалось участие в военных действиях англичан, но предполагалось, что они ограничатся высадкой в Антверпене или, возможно, на немецком побережье Северного моря. Шлифен не думал, что британцы будут сражаться рядом с французами, чтобы остановить немецкое наступление через Бельгию. «Сердечное согласие» между Францией и Британией было заключено в 1904 году, но переговоры о согласовании действий в случае войны начались только в декабре 1905-го, поэтому Шлифен — именно в этом месяце он закончил составление меморандума — на это ставку не делал. Более того, среди самих британских генералов, которые вели переговоры с французами, не имелось согласия относительно действий армии, высадившейся на континенте. Один вариант — это десантная операция (за нее ратовал Королевский флот, считая средством принудить немецкие корабли к битве и уничтожить их)^[65]. Другой вариант — так называемый отвлекающий маневр. Универсальные законы военного искусства требовали концентрации сил на решающем направлении. В войне, где наступление будет вести Германия, это направление окажется во Франции, и именно там надо развернуть британские экспедиционные силы — к такому выводу в процессе поэтапных переговоров пришли Генеральные штабы Британии и Франции. В апреле 1906 года Комитет обороны империи разработал план передислокации войск непосредственно в Нидерланды. Затем последовала пятилетняя пауза, вызванная нежеланием Бельгии пропускать британскую армию, а также неспособностью французов составить убедительный план военных действий. Все изменилось в 1911 году, после того как начальником французского Генерального штаба стал Жозеф Жоффр, а в Британии должность начальника управления разработки военных операций занял Генри Уилсон. На их первой встрече в Париже в ноябре этого же года Жоффр раскрыл коллеге общие положения плана XVII^[66]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

18

См.: Keegan J. The Mask of Command. London, 1987. P. 40, 42.

19

См. особенно: Parker G. Chapter 5 // Murray W., Knox M., Bernstein A. The Making of Strategy. Cambridge, 1994.

20

См.: Contamine P. War in the Middle Ages. Oxford, 1984. P. 26.

21

См.: Thompson J. The Lifeblood of war. London, 1991. Chapter 2.

22

См.: Howard M. The Franco-Prussian war. London, 1981. P. 26, 27.

23

См.: Hittle J. The Military Staff. Harrisburg, 1961. Chapter 2.

24

См.: Hibbert C. The Destruction of Lord Raglan. London, 1984. Р. 15, 16.

25

См.: Porch D. The March to the Marne. Cambridge, 1981. P. 331.

26

Nicolson H. The Evolution of Diplomatic Method. London, 1954. Р. 75.

27

См.: Kern S. The Culture of Time and Space. Cambridge, Mass., 1983. P. 270–273.

28

См.: Sullivan B. The Strategy of the Decisive Weight: Italy, 1882–1922 // Murray, Knox, Bernstein. P. 332.

29

См.: Stone N. Moltke and Conrad, // P. Kennedy. The war Plans of the Great Powers. London, 1979. P. 234.

30

См.: McDermot J. The Revolution in British Military Thinking from the Boer War to the Moroccan Crisis // Kennedy. P. 105.

31

См.: Turner L. The Signifi cance of the Schlieffen Plan // Kennedy. P. 200.

32

См.: Taylor A. J. P. The Struggle for Mastery in Europe. Oxford, 1954. P. 317.

33

См.: Ritter G. The Schlieffen Plan. London, 1958. P. 71.

34

См.: Ritter. P. 22–25, 27–48. Карты 1, 2, 3, 6.

35

См.: Craig G. The Politics of the Prussian Army. New York, Princeton, 1955. P. 278, 279.

36

См.: Herwig H. Strategic Uncertainties of a Nation State: Prussia-Germany, 1871–1918 // Murray, Knox, Bernstein. P. 259.

37

См.: Herwig H. Strategic Uncertainties of a Nation State: Prussia-Germany, 1871–1918 // Murray, Knox, Bernstein. P. 260.

38

См.: Ritter. P. 173.

39

См.: Ritter. P. 180.

40

Ritter. P. 139.

41

Ritter. P. 141.

42

Ritter. P. 142.

43

Ritter. P. 174.

44

Ritter. P. 144.

45

Ritter. P. 145.

46

Ritter. P. 143.

47

См.: Edmonds J. Military Operation, France and Belgium, 1914, I. London, 1928, Appendix 31.

48

Ibid. Sketch 5.

49

Ritter. P. 141, 178.

50

См.: Bucholz A. Moltke, Schlieffen and Prussian war Planning. New York, 1991. P. 267.

51

См.: Gat A. The Development of Military Thought, 2. Oxford, 1992. P. 153–157.

52

Etat-major de l’armée. Les armées françaises dans la Grande guerre. Paris, 1922. I, i, annexes. P. 21.

53

См.: Williamson S. Joffre Reshapes French Strategy // Kennedy. Р. 145.

54

См.: Gat. P. 155.

55

См.: Williamson // Kennedy. P. 147.

56

См.: Williamson // Kennedy. P. 147.

57

См.: Williamson // Kennedy. P. 135.

58

См.: Sayder L. The Ideology of the Offensive. Ithaca, 1984. Р. 182.

59

Menning B. Bayonets Before Bullets: The Russian Imperial Army, 1861–1914. Bloomington, Ind., 1992. P. 245.

60

Menning. P. 247, 248.

61

См.: Stone N. // Kennedy. P. 224.

62

Stone // Kennedy. P. 228.

63

Stone // Kennedy. P. 223.

64

Tunstall G. Planning For war Against Russia and Serbia: Austro-Hungarian and German Military Strategies, 1871–1914. New York, 1993. P. 138.

65

См.: Herrmann D. The Arming of Europe and the Making of the First World war. New York, Princeton, 1996. P. 156.

66

См.: Gooch J. Italy During the First World War // Millett A., Murray W. Military Effectiveness, I. Boston, 1988. P. 294.