Лев Спарты

Джон Берк

В далеком 1962 году состоялась премьера великолепного голливудского пеплума «300 спартанцев» с Ричардом Иганом в главной роли. В то время, когда всевозможные повестки не мешали снимать приличное кино, фильм с огромным успехом прошел по экранам всего мира, в том числе и СССР (добравшись до наших краев в 1970-м). Это сегодня большинство кинозалов ориентированы на небольшое количество зрителей, а тогда этот фильм шел в превосходных широкоформатных копиях. В центре сюжета оказалась история о том, как царь Спарты Леонид с личной охраной, состоявшей всего из 300 гоплитов, задержал громадную армию Ксеркса в Фермопильском проходе. И не позволил бы ей пройти, если бы не сыскался алчный предатель, имя которого будут проклинать в веках. Это был фильм о благородстве и чести, воинской доблести и политике, предательстве и любви. Под впечатлением от кинокартины Фрэнком Миллером был создан роман-комикс о подвиге 300 спартанцев, экранизированный в 2007 году Заком Снайдером. Настоящая книга была написана Джоном Берком по сценарию классического фильма 1962 года. Ее сюжетная линия повторяет сюжет фильма с незначительными отличиями.

II

Из Азии приближался человек, которого мы ждали все эти годы. Ксеркс, царь персов и сын Дария, надвигался на плодородные земли и богатые города Европы.

И вела его не только алчность. Прошло десять лет с тех пор, как его отец вторгся в Грецию, полный решимости ее захватить. Персидские войска потерпели сокрушительное поражение в битве с афинянами при Марафоне, что было непростительно. Это не давало покоя Дарию, который поклялся отомстить. Разбираясь с проблемами в других подчиненных ему землях, он то и дело обращал свой взгляд на Запад. Когда он умер, так и не успев насладиться местью, Ксеркс, как послушный сын, решил улучить момент и нанести по Греции еще один удар.

Теперь он был готов. Приказы были разосланы, и войска восточных сатрапий пришли в движение. Он потребовал выставить контингенты от каждого народа под его контролем, не только от тех, кто славился своей воинственностью, но просто от каждого племени. Орды косматых дикарей потянулись к месту сбора, разбивая свои лагеря рядом с лучшими воинами Персии и нерешительными азиатскими греками, давно уже угодившими под пяту персидского владыки.

Несметное сборище вселило радость в сердце Ксеркса. Он собрал представителей всех своих земель, вассалов со всех уголков своей империи. Разве смогут армии Греции противостоять такому несметному полчищу? Весь мир шел против них с оружием в руках. Конница и пехота, боевые колесницы и лучники. Вместе с воинами пришли рабы и женщины, люди потекли нарастающим потоком, и вскоре вся Каппадокийская равнина покрылась черными точками человеческих фигурок, разбивших временный город.

Местность была прочесана в поисках еды. Домашний скот и зерно были конфискованы. Были направлены передовые отряды, которым надлежало приготовить запасы продовольствия вдоль пути, по которому вскоре двинется армия Великого царя.

Гордость Ксеркса раздалась еще больше во время марша. Его войска опустошали земли, по которым продвигались, и выпивали реки досуха. Именно тогда появилась похвальба, позже подхваченная и нашими историками, что в этой грозной армии было пять миллионов человек. Но теперь-то, когда я могу все трезво оценить, я знаю — на Грецию надвигалось только восемьсот тысяч. Только восемьсот тысяч, сказал я самому себе и улыбнулся. По стандартам того времени представить такую армию было просто невозможно. У Ксеркса действительно были все основания считать себя непобедимым.

В Греции были богатства. Но больше богатств городов и деревень его привлекало роскошное предвкушение мести. После удовлетворения этой потребности будут и другие удовольствия: у него в руках будет ключ от Европы, ключ от всего западного мира.

— Когда греческие государства падут передо мной, — сказал Ксеркс, — весь мир приготовится встать на колени… а потом рухнет на них.

Ничто не сможет его удержать. Он пройдет по стране из конца в конец и сделает ее своей. Ни армия, ни океан, ни горные гряды не смогли его остановить. И Геллеспонт, на который он смотрел с высокого берега, эта водная лента в полмили шириной, не была для него препятствием. Полмили — ничто для человека, в распоряжении которого ресурсы Великого царя.

— Мы не будем терять время, переправляя наши войска на кораблях, — приказал он. — Постройте мост через пролив, а потом мы переправимся над водой.

Финикийские и египетские инженеры принялись за работу и навели два моста от Абидоса. Один был сделан из льняных канатов, второй — из связок папируса.

Но тут проснулись и задышали греческие боги. Разыгрался шторм, который сорвал мосты и унес их вниз по Геллеспонту. Придумавшие мосты инженеры были обезглавлены. Ксеркс также обратил свою ярость и против священных вод, он приказал выпороть их многохвостой плетью. Палач взмахивал и бил по воде яростной кожаной кошкой, а рядом стоял офицер и приговаривал:

— Ты, соленый и горький поток, твой повелитель подвергает тебя этому наказанию. Великий царь Ксеркс пройдет над твоими едкими водами с твоего согласия или без него.

Начались работы по возведению нового моста. На этот раз галеры и триремы были поставлены бортом друг к другу в два ряда и связаны между собой. Канаты притянули их друг к другу, а по ним с одного континента на другой перебросили дощатый настил. По обе стороны настила поставили забор, чтобы лошади и вьючные мулы не пугались при виде моря. Шум тысяч голосов отражался эхом в горах. Ритмичное пение и пыхтение иногда прорезал резкий щелчок плети. Деревянные корабли терлись друг об друга, издавая непрерывный скрип. Шаги гулко отдавались в дощатом настиле. Все эти звуки звучали музыкой в ушах Ксеркса: накладываясь, они сливались в гармонию, формировавшую мелодию победы.

Армия стала скапливаться на берегу. Люди, животные и повозки стекали с гор вниз, вливаясь в густую массу, от которой почернел песок, трава и скалы. Там были возы, груженные пищей, и женщины, которые пели и болтали около них. Стада животных присоединяли свой рев к непрерывно растущему галдежу. Там были лошади и верблюды для езды, козы для молока, волы и овцы для обеспечения мясом.

И люди, с помощью которых Ксеркс рассчитывал быстро реализовать свои планы. Прежде всего там были его собственные персы, одетые в богато украшенные туники, кольчужные куртки, сделанные наподобие рыбной чешуи, и свободные широкие шаровары. Они были вооружены плетенными щитами, короткими копьями и свисающими с пояса кинжалами с богатой чеканкой. Мидийцы были одеты таким же образом, почти то же самое относилось и к киссийцам, если не принимать во внимание их тюрбаны. Гистасп, еще один сын Дария, командовал бактрийскими войсками и скифами, которые выделялись среди других солдат высокими остроконечными головными уборами. За ними следовали париканцы и пактианцы в кожаных куртках, вооруженные луками и кинжалами; арабы, в их длинных развевающихся одеяниях, под командованием Арсамеса, еще одного брата Ксеркса.

Многие нации склонились перед Великим царем и прислали ему своих воинов. Их поток продолжал растекаться по равнине — лигийцы, матиенцы, пафлагонцы, лидийцы, мизийцы, фракийцы в лисьих шапках, каспийцы, эфиопы… всего свыше сорока рас. Облаченные в доспехи из железных колец, хлопка, овечьих и леопардовых шкур…

И все это были его люди. Над всем этим огромным стечением народов Ксеркс разбил свой шатер, а сам уселся снаружи на мраморном троне. Его окружала стража из доверенных бессмертных — лучших среди лучших персидских воинов, безмолвно стоящих с копьями, направленными остриями к земле. Генералы его армии образовали почтительный полукруг позади трона. Все они смотрели с возвышения на разливающийся по прибрежной равнине людской поток. Отдельные фигурки мужчин, женщин и животных виделись отсюда маленькими, вся же армия в целом казалась еще больше, чем если бы смотрящий находился внутри ее.

Ксеркс теребил свою маленькую темную бородку. Его губы чувственно изогнулись, как если бы вид этих орд подействовал на него подобно близости женщины. И в самом деле, осознание своей власти над таким огромным количеством людей ощущалось почти как чувственное удовольствие.

Ему было недостаточно смотреть в тишине. Он хотел говорить, утверждать себя, чувствовать мгновенную реакцию.

Он поднял руку. Сатрап Гидарн поспешил к нему в сопровождении двух генералов — Мардония, командующего персидской армией на марше, и Артабана — дяди Ксеркса.

Царь перевел взгляд с одного лица на другое. Они застыли в ожидании его слов.

Наконец, он заговорил.

— Мы начнем переправу этой ночью, когда луна высоко поднимется над горизонтом… если предзнаменования будут хорошими. Наконец-то греки будут наказаны.

Мардоний поклонился.

— Мой господин, с такой армией ты с легкостью завоюешь всю Европу.

— Хорошо сказано, Мардоний! Об этом мечтал мой отец: объединенный мир, в котором персы — господа, а остальные — рабы. Но он был опрометчив. Для поглощения Греции он послал всего лишь волну. Я посылаю океан.

Он наклонился вперед, всматриваясь в пульсирующую нить. Мимо него двигались люди, словно река текла по равнине, вливаясь в озеро ниже по течению. Они шли и шли, и будут продолжать идти еще несколько часов. Ксеркс резко рявкнул:

— Гидарн!

— Господин?

— Позаботься, чтобы персидские войска всегда равномерно распределялись между этими дикарями. Я им не доверяю.

Гидарн согласно кивнул головой. Его глаза были словно кремень. Когда он что-нибудь говорил, его рука инстинктивно начинала тянуться к мечу.

— Не будет ли разумнее, мой господин, — предложил он, — избавиться от некоторых из них? Они тормозят наше продвижение на марше и могут помешать нам в сражении.

— В сражении? — рассмеялся Ксеркс. — О каком сражении ты говоришь? Только взгляни на это, — он показал на текущую мимо колону, — греки будут умолять о пощаде.

Артабан подошел ближе. Это был достойного вида старик с меланхоличным выражением лица, в котором можно было рассмотреть более пожилую версию физиономии его племянника. Впрочем, в нем ощущалась проницательность, которой царь еще не успел научиться.

Артабан произнес:

— Мой господин…

— Опять, Артабан? — строго сказал Ксеркс. — Если бы ты не был братом моего отца, я бы давно приказал казнить тебя за твои мрачные пророчества.

— Я нарушил бы верность тебе, — спокойно ответил Артабан, — если бы не попытался поговорить с тобой в этот раз.

— Что ж, говори, только коротко. Почему ты выступаешь против этого похода?

— Я уже излагал мои соображения, мой господин. Греки — отважные воины…

— Они разобщены! — прорычал Ксеркс. — Двадцать мелких государств, вцепившихся в глотки друг другу!

Артабан печально покачал головой.

— Греки подобны дерущимся детям: ударь их мать, и они бросятся на ее защиту.

— Мы не собираемся бить их мать — мы покончим с нею одним ударом! Что еще?

— Реки Греции скоро пересохнут.

— Не так уж скоро. К тому времени наша кампания будет закончена.

— А мост, — настаивал Артабан. — Он уже был один раз разрушен штормом. Что будет, если шторм разыграется опять в тот момент, когда часть нашей армии будет находиться в Европе, а вторая часть все еще в Азии?

Ксеркс подавил желание отослать дядю прочь. На мгновение он задумался. Старик, конечно, унылый кретин, но иногда его замечания попадают в точку.

— Гидарн!

— Господин?

— Прикажи, чтобы воды Геллеспонта были сегодня выпороты еще раз.

— Будет выполнено, мой господин.

— И прикажи сковать их цепями. Я покажу этой грязной канаве, кто здесь хозяин.

Он уселся поудобнее на троне. Постороннее движение привлекло его внимание. Несколько обнаженных до пояса палачей волокли по грязи создание, которое прежде было человеком. Теперь он превратился в окровавленную массу со следами безжалостных пыток. Ксеркс с удовлетворением всмотрелся в брошенное к его ногам истерзанное тело.

— Это и есть тот самый греческий шпион, который пытался сосчитать моих воинов?

Главный палач утвердительно кивнул головой.

— Да, мой господин. Мне кажется — он нечувствителен к пыткам.

Пленник начал вставать на ноги. Его руки царапали пыльную землю, из пересохшей глотки вырывалось резкое дыхание. Когда он распрямился и поднял голову, кожа на его лице напомнила Ксерксу кусок грязного протухшего мяса. Два палача выждали еще мгновение, после чего обрушили на покачивающуюся фигуру жестокие удары кожаных плетей.

Но Агафон был спартанцем. Сквозь вспухшие губы он выдавил слова:

— Напрасный труд. Еще ни один спартанец не стоял ни перед кем на коленях.

Палачи изготовились продолжать удары, но тут Ксеркс поднял руку.

Те в замешательстве отступили.

— Подойди ближе, — произнес царь. Он с интересом рассматривал стоящий перед ним гордый обломок человека. — Это правда, что спартанцы — самые храбрые воины Греции?

— Тебе предоставится возможность убедиться в этом самому, — произнес Агафон.

Ксеркс рассмеялся.

— Человек, ты забавляешь меня. Неужели ты и в самом деле считаешь, что Греция сможет противостоять моей армии? Знаешь ли ты, что она выпивает досуха все реки, которые попадаются ей на пути?

— Измученную жаждой овцу легко прирезать.

Благодушие Ксеркса мгновенно сменилось яростью.

— Глупец! Как может горстка недисциплинированных недоумков сопротивляться миллионам, покорным воле своего господина?

Агафон стоял на своем.

— Тебе не дано этого понять, господин. Ты знаешь все о рабстве и ничего о свободе.

— Достаточно! — проревел Ксеркс. — Поглядим, как дерзость встретится со смертью.

Он хлопнул в ладоши. Натасканная свита легко угадала желание повелителя — во мгновение ока был принесен и установлен огромный перемазанный засохшей кровью чурбан. Поигрывая громадным топором на длинной рукояти, вперед выступил полуголый гигант-палач. Агафона подтащили к чурбану. Спустя секунду он был распростерт на нем лицом к ярко-синему небу. Ухмыляющиеся палачи держали его за руки и за ноги.

Ксеркс нагнулся к Гидарну и что-то прошептал ему на ухо. Сатрап передал приказание гиганту с топором. Секира взлетела в воздух, жестокий силуэт на фоне обжигающего неба. Наслаждаясь собственной работой, палач на секунду замер. Потом лезвие свистнуло вниз и впилось в дерево не более, чем в четверти дюйма от шеи Агафона.

Ксеркс улыбнулся. Заулыбалось и его окружение, ожидавшее со сжатыми губами и окоченевшими от ужаса пальцами расправы. Два палача грубо поставили грека на ноги и подтолкнули к трону.

Царь посмотрел на него с выражением, в котором сквозило нечто отдаленно напоминающее уважение. Впрочем, он был по-прежнему тверд и непреклонен в своем гневе.

— Я сохранил тебе жизнь, но не из жалости. Отправляйся в Коринф и расскажи собравшимся там грекам о том, что ты здесь увидел, о мощи, перед которой не смогли бы устоять и сами боги. Взгляни.

Мимо проходило подразделение бактрийских пехотинцев. На их головах красовались войлочные шапки, вооружены они были луками и короткими копьями. За ними шли эфиопы в причудливых головных уборах, выполненных из лошадиных черепов с сохранившимися ушами и гривами. Через несколько минут эти воины вольются в варварское великолепие скопления войск на берегу.

Агафон смотрел, ничем не выдавая своих чувств. Его увели прочь и вымыли. Взамен окровавленных лохмотьев ему дали новую одежду. В соответствии с распоряжением Ксеркса его провели по лагерю и разрешили осмотреть вновь прибывшие подразделения. Столь велика была уверенность Ксеркса в своих силах. Он был готов продемонстрировать войска любому количеству спартанцев. Грекам не нужны шпионы! Пусть приходят у увидят все сами!

К поясу Агафона пристегнули меч. В его руку вложили копье. Шрамы багровели на его лице и теле, но он опять превратился в человека.

Персидский воин подвел серого коня и что-то сказал. Агафон покачал головой, не понимая. Человек из свиты царя щелкнул языком и произнес:

— Ксеркс дарит тебе его, чтобы ты смог быстрее добраться до своих и рассказать об увиденном. Просто расскажи о том, что узнал — мы не просим от тебя ничего большего!

Агафон смотрел на окружающие его улыбающиеся самоуверенные лица. Потом он сжал древко копья и с его помощью прыгнул в седло. Солдаты расступились, освобождая проход, по которому он мог пустить коня — вниз, к мосту из кораблей, в Грецию, к длинной пыльной дороге, что ведет в Спарту.

Он уже приготовился послать скакуна коленями вскачь, как вдруг сквозь расположенную справа от него группу людей протиснулся человек в греческой одежде. Агафон взглянул на него и напрягся. Его сильная рука прошлась по шее скакуна успокаивающим движением.

— Кирилл, что ты здесь делаешь?

— Я сопровождаю Демарата, несправедливо изгнанного царя Спарты. Царь Персии вернет ему трон…

— Он предатель, — презрительно прервал Агафон.

— Он осторожный человек, — возразил Кирилл. Это был седовласый мужчина со светло-голубыми глазами, которые еще больше бледнели, если на лицо падала тень. — Никому не дано остановить начинающийся прилив. Передай им в Спарте — пусть сдаются немедленно…

Больше он ничего не успел сказать. Агафон наклонился в седле и хлестнул его по лицу плетью. И сразу же, не торопя коня, поехал вперед.

Среди персов раздались приглушенные смешки. Кирилл издал яростный вопль, схватившись за окровавленную щеку.

— Убейте его, убейте его сейчас же!

Персидский офицер бросил на него полный презрения взгляд.

— Убить посланника Великого царя?

Жестокий смех персов стал громче. Трясущийся от злобы Кирилл начал неуверенно пробираться сквозь насмешливую толпу.

Так к нам вернулся наш лазутчик Агафон. В ту ночь, в богато украшенном шатре Ксеркс отдал должное храбрости этого человека.

На что Демарат заметил:

— Он спартанец, мой господин.

Они возлежали на шелковых подушках в окружении высших генералов армии. Вычурные масляные лампы бросали мягкий свет на льющееся в чаши вино; его подливали молодые рабыни, которые следили, чтобы ни одна из них не пустовала. Из задней части шатра доносились успокаивающие звуки лиры и флейты. Ксеркс и его генералы насыщались. Они поглощали целиком зажаренных на вертелах ягнят, экзотических птиц, которых после приготовления украсили их собственными перьями, огромных рыб, подаваемых на золотых блюдах, всевозможные, наваленные цветастыми горками фрукты. Ближайшие деревни опустошались одна за одной, чтобы царь и его приближенные могли пиршествовать с одинаковым размахом каждую ночь. куда бы Ксеркс ни отправлялся, его повсюду сопровождала привычная дворцовая роскошь. Он привык ни в чем себе не отказывать.

Он заговорил.

— Демарат, ты был раньше царем этих людей. Скажи, они осмелятся поднять на меня руку?

Демарат заколебался. На фоне смуглых персов его лицо выглядело бледным в сравнении с великолепными одеяниями окружающих его одежда казалась скромной. Наконец, он решился:

— Мой господин, ты хочешь услышать от меня правдивый ответ или приятный?

— Правдивый, — буркнул Ксеркс, — я давно уже оставил надежду услышать что-либо приятное из уст грека.

— Спартанцы, — произнес Демарат, — никогда не будут рабами, они будут сражаться даже в том случае, если будет покорена вся остальная Греция.

— Они так же хороши, как мои воины?

— Сражаясь в одиночку, они не уступят никому; когда же они сражаются вместе — это лучшие воины в мире.

Ксеркс осушил чашу до дна и хмуро наблюдал, как рабыня наклоняется к нему, наливая новую порцию вина.

— Сколько человек они могут выставить против меня?

— Дело не в количестве, мой господин, — ответил Демарат. — Если у них наберется только сотня воинов, значит, против тебя выступит сотня, то же самое будет и с другим числом, большим или меньшим.

— И, что бы ты сделал на моем месте?

— Я постарался бы любой ценой избежать сражения с ними. Они рождены и вскормлены для войны — им не известны другие занятия. И, если они выйдут на бой, их примеру последуют и остальные греки.

— Но я поклялся уничтожить Спарту и Афины! — вскричал Ксеркс.

— С ними нужно разобраться по отдельности, мой господин, — убежденно произнес Демарат. — Прежде всего, нельзя допустить, чтобы они объединились. Афинянин Фемистокл — хитрая лиса, от которой всегда можно ожидать какого-нибудь подвоха.

— А от спартанцев? — оскалился Ксеркс.

— Если они дадут клятву, — заверил его Демарат, — то никогда ее не нарушат. Пообещай им, что в случае соблюдения нейтралитета, они получат власть над Грецией, — Демарат в пылу подался к царю, — и Греция будет завоевана без проблем.

Царь оттолкнул от себя золотое блюдо.

— В очередной раз ты испортил мне аппетит, Демарат.

В огромном шатре воцарилось уныние. Персидские генералы бросали на Демарата осуждающие взгляды. Изгнанника терпели из-за его знаний о Спарте. Кроме того, была надежда, что в будущем он поможет привлечь греков к делу Великого царя. Но Демарат не был человеком, способным вызвать у персов расположение или чувство уверенности в собственных силах.

Ксеркс с унылым видом возобновил ковыряние в пище. Мрачное настроение не покидало его до тех пор, пока на входе в шатер не зашуршала ткань и не вошла женщина. Его лицо осветилось.

— Наконец-то, — выдохнул он.

Она прошла к нему мимо рабынь и генералов. В строгом морском плаще она смотрелась более сурово, чем многие из присутствующих мужчин; впрочем, тяжелая полнота ее нижней губы сводила это впечатление на нет.

— Мне будет позволено присутствовать на этом собрании воинов? — ее голос прозвучал сипло и высокомерно. Присутствующая в вопросе легкая издевка сразу же поставила ее неким, не терпящим возражений образом, почти на одну доску с царем. — Я привела с собой пять полностью готовых к сражениям кораблей.

Не дожидаясь ответа, она подошла мимо присутствующих к царю. Ксеркс протянул для приветствия руки, а Гидарн тактично сместился в сторону, освобождая место подле царя.

— Что задержало тебя, Артемизия? — требовательно спросил Ксеркс. — Неужели ни одна женщина не способна все делать вовремя?

Она опустилась рядом с ним на подушки.

— Как женщина, я иду туда, куда меня влечет мое сердце. Но как адмирал, я нахожусь в зависимости от ветров, несущих меня к месту встречи.

Его рука накрыла ее руку. Она улыбнулась и какое-то мгновение не поднимала глаза; потом их взгляды встретились, и он увидел обещание, которое искал. Она развернула руку так, что его поглаживающие пальцы оказались на мягкой плоти. Ее тело дышало мускусной сладостью.

— Если ветра подведут тебя еще раз, — произнес Ксеркс, — скажи мне, и я безжалостно накажу их, как наказал сегодня море. Ничто не должно становиться на пути исполнения моей воли, Артемизия.

— Ничто? — промурлыкала она.

— Даже женщина.

Царица Галикарнаса улыбнулась, и эта улыбка в одинаковой степени предназначалась им обоим.

Именно она приведет в ярость наших союзников — афинян, не знакомых с подобными женщинами. Опозоренные противостоянием женщине, они зашли так далеко, что назначили за ее голову награду в десять тысяч драхм. Но она была искусным адмиралом… да и во многих прочих искусствах она тоже преуспела.

Этой ночью, возлежа на ней, Ксеркс кричал в неистовстве. Ее извивающееся под ним тело превратилось для него в тело Греции, и она была завоевана, как будет завоевана Греция… и он, Ксеркс, Великий царь, был этим завоевателем.

И все-таки, когда они в конце концов оторвались друг от друга, он ощутил внутри себя пустоту. Она выпила из него все силы. Она была удовлетворена, он же, завоеватель, испытывал непонятно откуда взявшееся чувство уныния.