Красная страна

Джо Аберкромби, 2012

Они сожгли ее дом. Они украли ее брата и сестру. Но месть идет за ними по пятам. Шай Соут надеялась оставить позади свое кровавое прошлое и начать нормальную жизнь. Но набег отряда неизвестных на ее ферму, убитый слуга и похищенные брат с сестрой заставили ее вспомнить все, что она предпочла бы забыть. Она отправляется в погоню, взяв с собой за компанию пару волов и своего трусливого отца Лэмба, который тоже не прочь расстаться с прошлым. Но в Дальней стране, где царит беззаконие, прошлое никогда не забывается. В довершение всех бед им придется заключить союз с Никомо Коской, печально знаменитым солдатом удачи, и его безответственным адвокатом Темплом… Долгожданное возвращение в уже знакомый читателям мир Земного Круга! Впервые на русском языке! В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Посвящается Тедди и Клинту Иствуду, но поскольку Клинту, вероятнее всего, на это наплевать, то в большей степени посвящается Тедди.

Joe Abercrombie

Red Country

Copyright © 2012 by Joe Abercrombie.

First published by Victor Gollancz Ltd., London

© Русанов В., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Неприятности

Как можно судить о человеке по ножнам и рукояти? Вдруг внутри прячется отличный клинок?

Джедайа Морган Грант

Самый трусливый трус

— Золото… — Вист произнес это так, будто разгадал сложнейшую загадку. — Оно сводит людей с ума.

— Тех, кто раньше не спятил, — кивнула Шай.

Они сидели перед «Мясным домом Стапфера», который, несмотря на название, навевающее мысли о борделе, был самым дрянным трактиром на пятьдесят миль вокруг. И эту репутацию заведение выиграло в жесткой борьбе. Шай расположилась на мешках в фургоне, а Вист умостился на заборе, и казалось, что он торчит там вечно, наколовшись задницей на какой-то сучок. Сидели и созерцали толпу.

— Я приехал сюда, чтобы быть подальше от людей, — заметил Вист.

— Ну, и погляди теперь на это, — ответила Шай.

Прошлым летом любой мог бы бродить целый день по городу и не встретить двух незнакомцев. А иногда можно было вообще не встретить в городе двух человек. Многое может измениться за несколько месяцев с начала золотой лихорадки. Сейчас Сквордил трещал по швам от множества отважных первопроходцев. Дорога в один конец, на запад, к мнимому богатству. Кто-то проходил ее быстро, в суете и спешке, другие задерживались, внося собственную лепту в стяжательство и неразбериху. Стучали колеса фургонов, ревели мулы и ржали кони, мычали коровы и волы. Мужчины, женщины и дети всех рас и сословий только добавляли крика и шума, каждый на своем языке и со своим нравом. Все это могло бы стать весьма красочным зрелищем, если бы белесая пыль не приглушала все краски до равномерного грязно-серого цвета.

— Бесконечное разнообразие, не так ли? — Вист шумно отхлебнул прямо из горлышка.

— И каждый хочет получить все из ничего, — согласилась Шай.

Всех охватила безумная надежда. Или жадность, в зависимости от веры наблюдателя в человечество, а что касается Шай, то этой веры у нее не набралось бы и на ноготь мизинца. Всех пьянила мечта добраться до какого-нибудь замерзшего водоема там, в великой пустоши, и загребать новую жизнь двумя руками. Они оставляли свою надоевшую сущность на берегу, будто сброшенную кожу, и устремлялись к счастью кратчайшей дорогой.

— Не тянет присоединиться? — подначил Вист.

Шай потрогала языком передние зубы и сплюнула через щель между ними.

— Только не я.

Если им и удастся пресечь Дальнюю Страну и не сдохнуть, то всю зиму они просидят задницами в ледяной воде и не нароют ничегошеньки, кроме грязи. А даже и блеснет самородок под твоим заступом, что тогда? У разбогатевших жизнь тоже не мед.

Кода-то Шай тоже казалось, что она сумеет добыть все из ничего. Сбросить кожу и с улыбкой уйти. Но, как выяснилось, кратчайший путь редко ведет к исполнению мечты, а гораздо чаще заводит вас в дебри залитых кровью земель.

— Это только от слухов про золото им башни снесло, — Вист сделал второй глоток, дернув кадыком, и посмотрел на двух будущих старателей, которые сцепились за право обладать последней киркой в лавке, в то время как торговец прилагал кучу усилий, чтобы разнять их. — Представь себе, что устроят эти ублюдки, если один из них найдет самородок.

Но Шай не требовалось напрягать воображение. Она видела когда-то подобное и не слишком радовалась воспоминаниям.

— Мужчинам нужна самая малость, чтобы озвереть.

— А женщинам нет? — поинтересовался Вист.

— А чего это ты вылупился на меня?

— Я подумал о тебе в первую очередь.

— Не уверена, что мечтаю быть в твоих мыслях.

Вист расхохотался, показав гнилые зубы, и вручил ей бутылку.

— Почему ты до сих пор без мужика, Шай?

— Наверное, я не в восторге от них.

— Тебе никто из них не нравится?

— Они первые начали.

— Все?

— Многие из них.

Шай взяла бутылку за горлышко, хорошенько протерла его и заставила себя сделать всего один маленький глоток. Слишком хорошо она знала, как маленький глоток превращается в большой, большой в бутылку, а бутылка в пробуждение с одной ногой в воняющем мочой ручье. Есть люди, которые рассчитывают на нее, и она уже устала их разочаровывать.

Драчунов растащили, но они продолжали обмениваться оскорблениями на разных языках, не вникая в подробности брани, но улавливая общую суть. В суете кирка исчезла, по всей видимости, угодив в руки более предприимчивому проходимцу, который воспользовался тем, что другие отвлеклись.

— Да, золото способно сводить людей с ума, — пробормотал Вист задумчиво, за что и получил прозвище. — Но если бы земля разверзлась передо мной, не думаю, что отказался бы от хорошего самородка.

Шай размышляла о ферме, о неотложных делах и о времени, потраченном впустую вместо полезной работы, потирая сбитыми большими пальцами обкусанные средние. На краткий миг путешествие через холмы не показалось таким уж дурацким. В конце-то концов, а вдруг там и впрямь есть золото? Обильно рассеянное в долине какой-нибудь реки сокровище ждет лишь прикосновения ее зудящих кончиков пальцев. Шай Соут, самая везучая женщина в Ближней Стране…

— Ха! — Она отогнала мысль, словно надоедливую муху. Несбыточные надежды — роскошь, которую Шай не могла себе позволить. — Исходя из моего опыта, земля не торопится делиться богатством. Во всяком случае, не больше чем любые другие скупердяи.

— Его у тебя хватает, да?

— Чего?

— Опыта.

Она моргнула, а потом вернула бутылку.

— Больше, чем ты можешь вообразить, старина.

И уж наверняка больше, чем у многих путешественников, черт их возьми, уж в этом Шай не сомневалась. Она покачала головой, созерцая очередную толпу приезжих — какие-то важные шишки из Союза, разодетые скорее для веселой прогулки, чем для долгого путешествия через сотни миль пустошей, где царит беззаконие. Казалось бы, живи и радуйся роскошной жизни, но нет же — они почему-то погнались за призрачной надеждой на большее. Шай задавалась лишь одним вопросом: как скоро они приковыляют обратно, разбитые и сломленные. Это если сумеют вернуться.

— А где Галли? — спросил Вист.

— Остался на ферме. Приглядывает за моими братом и сестрой.

— Давненько его не видал.

— А он давно не выбирался в город. Говорит, кости ломит в седле.

— Старость не радость. Никто из нас не молодеет. Увидишь его, передай, что я скучаю.

— Если бы он был сейчас здесь, то осушил бы твою бутылку в один глоток, и ты проклял бы его имя.

— Да запросто, — вздохнул Вист. — Так обычно и бывает с теми, по ком скучаешь.

В это время Лэмб форсировал вброд людской поток, запрудивший улицу. Его седые патлы возвышались над толпой, несмотря на привычную сутулость. И выглядел он куда более жалким, чем всегда.

— Сколько тебе дали? — спросила Шай, спрыгивая с фургона.

Лэмб вздрогнул, поскольку знал, что будет дальше.

— Двадцать семь… — Его рокочущий голос дрогнул на последнем слове, превращая высказывание в вопрос. Будто на самом деле он хотел спросить: «Меня сильно нажухали?»

Шай покачала головой и, надавив языком на щеку, показала ему, что он в шаге от того, чтобы полностью обгадиться.

— Ты — самый трусливый трус, Лэмб! — Она стукнула кулаком по мешку, поднимая облако пыли. — Я два дня перлась сюда не для того, чтобы отдать все задаром!

Он передернулся еще сильнее, скривив обрамленное седой бородой лицо — переплетение застарелых шрамов и морщин, обветренных и покрытых дорожной пылью.

— Я не умею торговаться, Шай, ты же знаешь…

— Напомни, будь добр, что ты умеешь? — бросила она через плечо, уже шагая в лавку Клэя. Дала пробежать мимо стаду пятнистых, отчаянно «мекающих» коз и пошла дальше. — Ну, разве что мешки таскать…

— Это уже что-то, правда? — пробормотал Лэмб.

В лавке толклось еще больше людей, чем на улице. Здесь пахло пряностями, свежераспиленными досками и потными телами. Шай пришлось протиснуться между приказчиком и черномазым южанином, балаболившем на наречии, которое она слышала впервые, потом обогнула ряд стиральных досок, свисавших с низких стропил, зацепив их случайно локтем, и наконец мимо угрюмого духолюда, из чьих рыжих волос торчали ветки с остатками пожухлой листвы. Все эти люди стремились на запад, мечтали разбогатеть, но горе тому, кто попытался бы встать между Шай и ее прибылью.

— Клэй! — выкрикнула она. Шепотом здесь ничего не достигнешь. — Клэй!

Торговец, взвешивавший муку на весах высотой в человеческий рост, нахмурился.

— Шай Соут в Сквордиле! Не самый удачный у меня сегодня денек…

— Оглядись по сторонам. Вокруг полным полно болванов, которых тебе еще предстоит обсчитать! — На последнее, довольно громко произнесенное слово, обернулось несколько голов.

— Никто никого не обманывает. — Клэй уперся здоровенными кулаками в бока.

— Возможно. Но мне надо поболтать с тобой наедине.

— Шай, мы с твоим отцом сошлись на двадцати семи…

— Ты прекрасно знаешь — он мне не отец. И прекрасно знаешь — хрена лысого сделка состоится, пока я не соглашусь.

Приподняв бровь, Клэй глянул на Лэмба, но северянин смотрел под ноги, тихонечко смещаясь в сторону, будто норовил скрыться с глаз. Несмотря на могучее сложение, Лэмб слабовольно отводил глаза, лишь стоило кому-то глянуть в его сторону. Он отличался мягким нравом и не чурался тяжелой работы, честно заменял Питу и Ро отца, да и Шай тоже, когда она это позволяла. В общем-то неплохой человек, но, черт побери, он был самым трусливым трусом.

Шай стыдилась за него и стыдилась из-за него, а потому злилась.

Она ткнула пальцем в лицо Клэя, словно обнаженным кинжалом, который она, не задумываясь, пустила бы в ход.

— Сквордил — это не тот город, где так ведут дела! Прошлым летом я получила двадцать восемь, а тогда у тебя не было и четверти нынешних покупателей. Я хочу тридцать восемь!

— Что? — Клэй возмутился громче, чем она предполагала. — У тебя золотое зерно, да?

— Да! Наилучшего качества. Намолоченное моими собственными руками, сбитыми до кровавых волдырей.

— И моими, — пробурчал Лэмб.

— Засохни! — отрезала Шай. — Я требую тридцать восемь и не уступлю ни монетки!

— Вот только не надо меня пугать! — Жирное лицо Клэя сморщилось от гнева. — Только из любви к твоей матери я могу дать двадцать девять.

— Ты никогда никого не любил, кроме своего кошелька. Если ты предложишь меньше тридцати восьми, то устроюсь рядом с твоей лавкой и начну торговать дешевле, чем ты можешь себе позволить.

Клэй не сомневался, что Шай исполнит угрозу, даже себе в убыток. Как говорится, никогда не угрожай другому, если хотя бы наполовину не уверен, что в силах выполнить обещанное.

— Тридцать один, — предложил он.

— Тридцать пять.

— Ты отнимаешь время у всех этих добрых людей, самовлюбленная сука.

Или она просто подсказывала этим хорошим людям, насколько их дурят в этой лавке. И рано или поздно до них дойдет.

— Это отбросы общества, и я буду их задерживать хоть до пришествия Иувина из земель мертвых, а это значит — тридцать пять.

— Тридцать два.

— Тридцать пять.

— Тридцать три, и, уходя, можешь дотла сжечь мою лавку!

— Не искушай меня, толстяк. Тридцать три, и добавь еще пару заступов поновее и немного корма для моих волов. Они жрут почти столько же, сколько и ты.

Шай плюнула на ладонь и протянула ее лавочнику.

Клэй горько скривил рот, но тоже плюнул на ладонь, и они скрепили сделку рукопожатием.

— Твоя мать была не лучше, — бросил он.

— Терпеть ее не могла, — ответила Шай, локтями пробивая дорогу к выходу, а Клэй остался вымещать бессильную злость на следующем покупателе.

— Ну что, очень трудно, да? — через плечо спросила она Лэмба.

Старый здоровяк-северянин теребил мочку уха.

— Боюсь, я сдался бы на двадцати семи.

— Это потому, что ты проклятый трус. Лучше совершить поступок, чем жить, боясь его. Разве не это ты мне всегда говорил?

— Со временем я понял опрометчивость такого совета, — пробормотал Лэмб себе под нос, но Шай, празднующая победу, не расслышала его.

Тридцать три — отличная цена. Шай уже посчитала в уме, что после того, как они починят прохудившуюся крышу амбара и купят пару свиней на замену зарезанным зимой, останется даже на книги для Ро. А возможно, они смогут выкроить немного денег на семена капусты и посеять их на огороде позади дома. Она улыбнулась, прикидывая, сколько всего можно построить нового и починить старого благодаря вырученным деньгам.

«К чему нужна большая мечта? — говорила ей мать, когда изредка бывала в хорошем настроении. — Хватит с нас и маленькой».

— Давай-ка начнем таскать мешки, — сказала она.

Может, Лэмб и достиг преклонного возраста, стал медлительным, как старая любимая корова, но силу сохранил. Не нашлось еще той тяжести, что могла бы согнуть этого человека. Все, что оставалось Шай, стоять на фургоне и один за другим переваливать мешки ему на плечи, в то время как Лэмб стоял, жалуясь не больше, чем груженая подвода. Потом он относил их во двор Клэя, по четыре за один раз, будто не зерно, а перья. Шай, пожалуй, весила вдвое меньше его, зато была моложе на двадцать пять лет, но очень скоро истекала влагой сильнее, чем только что выкопанный колодец, жилетка прилипла к спине, а волосы к лицу. Руки покрылись розовыми ссадинами от мешковины и белой пылью от зерна. Она забористо ругалась, прижав язык к щели между зубами.

Лэмб стоял, удерживая два мешка на одном плече и один на другом, даже не запыхавшись. Насмешливые морщинки собрались в уголках его глаз.

— Не хочешь передохнуть, Шай?

— Отдохнуть бы от твоих советов, — сказала она, глянув на него.

— Могу сложить пару мешков, чтобы ты могла прилечь. Где-то там у нас и одеяло имеется. А я спою тебе песенку, как пел когда-то, когда ты была помоложе.

— Я и сейчас молодая!

— Ну, да… Иногда я вспоминаю маленькую девочку, которая мне улыбалась, — Лэмб оглядел ее издали, покачав головой. — И я все думаю, когда у нас не заладились отношения с твоей матерью?

— Она умерла, а ты стал беспомощным? — Шай с усилием подняла мешок как можно выше и бросила Лэмбу на плечо.

Но старик только улыбнулся, прихватив его сверху рукой.

— Может, и так.

Повернувшись, он едва не врезался в другого северянина, такого же здоровенного, но выглядевшего весьма потасканно. Тот начал было выкрикивать ругательство, но замер на полуслове. Лэмб продолжал шагать, опустив голову, как делал всегда при малейшем ощущении приближающейся неприятности. Нахмурившись, северянин, посмотрел на Шай.

— Чего тебе? — Она твердо встретила его взгляд.

Он оглянулся на Лэмба и ушел, почесывая бороду.

Тени удлинились, а облака на западе окрасились алым, когда Шай уложила последний мешок перед ухмыляющимся Клэем, а он протянул ей деньги в кожаном кошельке, подцепив его пальцем за тесемку. Она потянулась, смахнула пот со лба перчаткой, а затем, открыв кошелек, заглянула внутрь.

— Тут все?

— Я не собираюсь тебя грабить.

— Это ты чертовски верно мыслишь.

Шай начала пересчитывать деньги. «Ты всегда узнаешь вора, — говорила мать, — по его любви к собственным деньгам».

— Может, мне вскрыть каждый мешок и проверить — зерно в них или дерьмо?

— А если там окажется дерьмо, ты не станешь им торговать? — фыркнула Шай.

— Делай, что хочешь, — вздохнул лавочник.

— Я и делаю.

— И ведь сделает, — добавил Лэмб.

Воцарилась тишина, нарушаемая только позвякиванием монет и сменой чисел в голове у Шай.

— Слышали, Глама Золотой выиграл еще один бой в яме около Грейера? — сказал Клэй. — Поговаривают, что он самый крутой ублюдок в Ближней Стране, а тут хватает крутых ублюдков. Только дурак поставит против него, какие бы ни были выгодные условия. И только дурак выйдет против него драться.

— Не сомневаюсь, — прошептал Лэмб, затихая, как всегда, когда речь заходила о насилии.

— Один мужик своими глазами видел, как он отлупил старого Медведя Стоклинга, да так крепко, что у того кишки из задницы полезли.

— Вот это развлекуха! — восхитилась Шай.

— Все лучше, чем гадить собственными кишками.

— Ну, если выбор заключается в этом…

— Есть и худшие новости, — Клэй пожал плечами. — Слышали о сражении под Ростодом?

— Что-то краем уха, — отмахнулась Шай, пытаясь не сбиться со счета.

— Повстанцев снова побили, как я слышал. На сей раз крепко. Теперь все разбежались. Ну, те, которые не попали в лапы инквизиции.

— Несчастные ублюдки, — сказал Лэмб.

Шай на миг остановилась, а потом продолжила считать монеты. Вокруг полно несчастных ублюдков, но какое ей до них дело? Ей хватало забот с братом и сестрой, с Лэмбом, с Галли, с фермой, чтобы не лить слезы из-за неприятностей других людей.

— Возможно, они задержатся в Малкове, но вряд ли надолго, — Клэй оперся своим мягким местом о жалобно заскрипевший забор и сунул ладони под мышки, оставив снаружи лишь большие пальцы. — Война закончилась… Если это можно назвать войной. Многих согнали с земли. Согнали, сожгли, отобрали все, что у них было… Дороги открыты, корабли прибывают. Многие люди внезапно увидели на западе надежду на богатство. — Он кивнул на пыльную неразбериху на улице, не утихавшую даже после захода солнца. — И это только первые ручейки. Настоящее половодье еще не началось.

— А когда они поймут, — фыркнул Лэмб, — что горы не состоят целиком из золота, то ломанутся обратно и будет новый потоп.

— Кое-кто вернется. Но некоторые осядут, пустят корни. Следом придет Союз. Сколько бы земель Союз ни захапал, ему хочется больше. А в тех, что на западе, еще и золотом попахивает. Кроме этого мерзкий старый ублюдок Сармис сидит на границе и бренчит мечом от имени Империи. Но он всегда бренчит мечом. А поток не утихнет, как я думаю. — Лавочник приблизился к Шай и заговорил полушепотом, словно делился тайной: — Я слышал, представители Союза уже были в Хормринге, поговаривали о захвате земель.

— Подкупают людей?

— Само собой. У них монеты в одной ладони, а клинок в другой. Они всегда так делают. Нужно думать, как нам поступать, если они появятся в Сквордиле. Нам, старожилам, следует держаться друг за друга.

— Политика меня не интересует. — Шай старалась не интересоваться тем, что грозило неприятностями.

— Как и большинство из нас, — согласился Клэй. — Но часто политика интересуется нами сама. Если придет Союз, то он принесет с собой закон.

— Закон не выглядит так уж плохо, — соврала Шай.

— Может быть. Но налоги тянутся следом за законом столь же неотвратимо, как телега за ослом.

— Не могу сказать, что я в восторге от налогов.

— Это просто такой необычный способ грабежа, по-моему. Лучше уж пострадать от обычного разбойника, в маске и с кинжалом, чем от разбойника с пером и бумагой.

— Ну, уж не знаю, — замялась Шай. Ни один из тех, кого она грабила, не выглядел довольным, а некоторые завидовали мертвым.

Она позволила монетам соскользнуть с ладони в кошелек и затянула завязки.

— Ну, что, сходится? — спросил Клэй. — Или чего-то недостает?

— Не в этот раз. Но я думаю, что буду пересчитывать всегда.

— Другого я и не ожидал, — усмехнулся торговец.

Шай сделала кое-какие необходимые покупки. Соль, уксус, немного сахара — запасы, которые время от времени приходилось обновлять. Полосу вяленой говядины. Полмешка гвоздей, вызвав вполне предсказуемую шутку от Клэя, что она сама колючая, как полмешка гвоздей, на что она ответила столь же привычной шуткой, что она прибьет его яйца к ноге этими гвоздями, и закончилось все не менее старой шуткой от Лэмба, что яйца Клэя столь малы, что в них и гвоздем-то не попадешь. Все трое похихикали, восхищаясь остроумием друг друга.

Она почти решилась купить новую рубашку для Пита, стоившую больше, чем они могли себе позволить, но Лэмб погладил ее руку своей, одетой в перчатку, и предложил купить лучше иглы с нитками и, таким образом, она сможет перешить рубаху для брата из старой Лэмбовой. Пожалуй, даже не одну, а пять — мальчишка отличался худобой. Иглы были новомодные. Клэй сказал, что такие сейчас изготавливают в Адуе, на особом прессе по сто штук за один раз. Шай улыбнулась, представив, как Галли, качая белой головой, скажет, что после иголок из-под пресса не знает, чего дальше ждать от жизни, а Ро схватит их ловкими пальцами, рассматривая и размышляя, как же их делали?

Задержавшись перед выпивкой, Шай облизнула губы, глядя на отливающее янтарем темное стекло, но заставила себя отвернуться и торговалась с Клэем еще яростнее, пока не закончила с покупками.

— Никогда больше не приезжай ко мне, бешеная сука! — выкрикнул лавочник, когда она забиралась на козлы фургона к Лэмбу. — Ты разорила меня, черт побери!

— А как насчет следующего года?

— Ну, да! Увидимся! — махнул он толстой рукой, возвращаясь к покупателям.

Потянувшись, чтобы отпустить тормоз, едва не схватила за бороду того самого северянина, с которым раньше чуть не столкнулся Лэмб. Он стоял около фургона, шевеля бровями, будто пытался вытащить что-то из тумана памяти, заложив большие пальцы за перевязь — простая рукоять меча очень близка к ладони. Суровое лицо с неровным шрамом, который тянулся от глаза до редкой бороды. Шай напустила на лицо умильное выражение, а сама незаметно вытащила нож, перехватив его таким образом, чтобы клинок прятался за предплечьем. Лучше избежать неприятностей, имея сталь в руке, чем напороться на них без стали.

Северянин сказал что-то на своем наречии. Ссутулившись еще сильнее, Лэмб даже не повернулся к нему. Северянин повторил вопрос. Лэмб буркнул что-то через плечо, дернул вожжами, и фургон покатился, сотрясая Шай всеми колесами. Она обернулась, когда они отъехали на несколько шагов по усеянной колдобинами улице. Северянин стоял, глотая пыль и хмурясь им вслед.

— Что он хотел?

— Ничего.

Она вернула нож в ножны, закинула одну ногу на бортик и расслабилась, опустив шляпу пониже, чтобы заходящее солнце не било в глаза.

— В мире полным-полно странных людей. Если терять время, думая о них, то можно потратить всю жизнь. — Лэмб скорчился даже сильнее, чем обычно, будто хотел спрятать голову на собственной груди.

— Нет, ты все-таки самый трусливый трус, — фыркнула Шай.

Он покосился на нее, а потом отвел взгляд.

— Видал я людей и похуже.

Они, смеясь, перевалили через холм к открывшейся впереди уютной маленькой долине. Лэмб что-то рассказывал. Как всегда, покинув город, он приободрился. В толпе он чувствовал себя не лучшим образом.

От этого и настроение Шай улучшилось. Они свернули на тропу, отмеченную двумя еле приметными следами от колес в высокой траве. В молодости она переживала черные времена, черные, как сама полночь, когда думала, что будет убита и брошена гнить под открытым небом или схвачена и вздернута на виселице, а потом труп ее будет отдан на съедение бродячим псам. Не раз, просыпаясь среди ночи вся в поту от страха, она клялась быть благодарной за каждое мгновение жизни, если судьба позволит снова проехать по этой простой дороге. Не то чтобы у нее возникло сейчас безмерное счастье — такова судьба всех обещаний, но, возвращаясь домой, Шай всякий раз чувствовала себя намного легче.

Когда они увидели ферму, смех застрял в горле Шай. Они замерли и сидели без звука, лишь ветер шелестел в густой траве. Шай не могла дышать, не могла говорить, не могла думать, кровь заледенела в ее жилах. А потом она спрыгнула с фургона и побежала.

— Шай! — кричал позади Лэмб, но вряд ли она понимала его, в ушах отдавалось лишь хриплое дыхание, когда она мчалась по склону. Земля и небо мелькали в глазах. Прямиком по стерне недавно сжатого поля. Через сломанный забор, по втоптанным в грязь куриным перьям.

Она вбежала во двор — то, что раньше было двором, — и замерла в растерянности. От дома осталась лишь груда обугленных бревен и какого-то мусора, и только пошатывающийся дымоход торчал, устремленный к небу. Дыма не было. Должно быть, пару дней назад прошел дождь. Но сгореть успело все. Шай обошла вокруг черных развалин амбара, всхлипывая на каждом вдохе. Галли висел на дереве позади дома. Его вздернули над могилой матери Шай, повалив надгробную плиту. Истыкали всего стрелами. Дюжина, а может, и больше.

Шай показалось, будто ее ударили под дых. Она согнулась, обхватив плечи руками, и застонала. Дерево плакало вместе с ней, когда ветер тряхнул его крону, вынуждая плавно покачиваться тело Галли. Бедный старый безвредный ублюдок. Он окликнул ее, когда они с Лэмбом отправлялись в город. Сказал, чтобы не волновалась, что он приглядит за детьми. А Шай рассмеялась и ответила, что переживать нечего — это дети за ним присмотрят. Она не видела ничего вокруг из-за боли в глазах. Ветер жалил ее, она все крепче сжимала плечи, внезапно ощутив бесконечный холод.

Послышались шаги Лэмба. Постепенно замедляясь, он остановился около Шай.

— Где дети?

Они переворошили остатки дома и сарая. Вначале медленно, тщательно и с опаской. Лэмб растаскивал обугленные бревна, в то время как Шай рылась в золе, ожидая, что вот-вот наткнется на кости Ро или Пита. Но в доме их не оказалось. Так же, как и в амбаре. И во дворе. Все неистовее, сдерживая страх и глуша зарождающуюся надежду, Шай металась в зарослях травы, ковырялась в мусоре, но от брата и сестры нашла всего лишь обгоревшую игрушечную лошадку Пита, которую Лэмб выстрогал несколько лет назад, и прихваченные огнем страницы из книжек Ро.

Дети исчезли.

Шай стояла лицом к ветру, прижав мокрую ладонь ко рту, и тяжело дышала. На ум приходило только одно.

— Их похитили, — каркнула она.

Лэмб кивнул в ответ. Его седую бороду и волосы покрывал слой сажи.

— Зачем?

— Не знаю.

— Мы должны их вернуть, — сказала Шай, вытирая измаранные ладони о подол рубахи и сжимая кулаки.

— Согласен.

Она уселась на корточки под деревом, где дерн обильно истоптали. Вытерла нос и глаза. Прошла по следу до другого выбитого копытами «пятачка». Здесь она нашла пустую бутылку, брошенную в грязь. Кто бы тут ни был, они не пытались таиться. Отпечатки копыт окружали развалины со всех сторон.

— Как мне кажется, человек двадцать. Хотя лошадей около сорока. Заводных коней они оставляли здесь.

— Может, это кони, чтобы ехали дети?

— Куда ехали?

Лэмб покачал головой.

Она продолжала говорить только для того, чтобы заполнить пустоту, желая начать делать хоть что-то, лишь бы не думать о случившемся.

— По-моему, они пришли с запада и направились на юг. Очень спешили.

— Я возьму заступы. Похороним Галли.

С работой они справились быстро. Шай вскарабкалась на дерево, не глядя находя опору для рук и ног. Она часто взбиралась на него еще до того, как появился Лэмб. Тогда мать смотрела на нее, а Галли хлопал в ладоши. Теперь мать похоронена у корней, а Галли повешен на ветвях. Шай казалось, что она повинна в их смертях. Нельзя вот так просто повернуться спиной к такому прошлому, как у нее, и уйти, посмеиваясь.

Перерезав веревку, Шай обломала стрелы и пригладила окровавленные волосы покойника, в то время как Лэмб вырыл яму рядом с могилой ее матери. Закрыв широко распахнутые глаза Галли, Шай прижала ладонь к его щеке. Холодная… Он казался сейчас таким маленьким и тощим, что ей захотелось завернуть тело в плащ, но лишней одежды у них с собой не было. Лэмб осторожно поднял мертвеца на руки и опустил в яму. Забросали могилу землей они уже вдвоем. Выровняли надгробие, стараясь не топтать и без того примятую траву, а холодный ветер подхватывал хлопья черного и серого пепла и уносил его над землей далеко-далеко, в никуда.

— Надо что-то сказать? — спросила Шай.

— Мне нечего сказать. — Лэмб направился к фургону.

До заката оставалось не более часа.

— Оставим это здесь, — сказала Шай. — Я хожу быстрее, чем проклятые волы.

— Но не так долго и без всех вещей. И нам не нужно торопиться. Что у них в запасе? Два или три дня. И они будут ехать быстро. Двадцать человек, ты сказала? Нужно трезво смотреть на жизнь, Шай.

— Трезво смотреть на жизнь? — прошептала она, с трудом осознавая услышанное.

— Допустим, мы пойдем пешком. Даже если не умрем от голода или нас не смоет буря, а мы догоним их, что тогда? Ведь мы даже не вооружены. Твой нож не считается. Мы поедем так быстро, как Скейл и Кальдер смогут нас везти. — Он кивнул на волов, щипавших травку, пока предоставлялся такой случай. — А там поглядим — вдруг получится отбить пару от стаи. Поглядим, что они из себя представляют.

— Да это и так ясно! — Она указала на могилу Галли. — И что станется с Питом и Ро, пока мы, мать его, крадемся следом?! — она уже перешла на крик, от которого несколько ожидавших поживы воронов слетели с веток.

Угол рта Лэмба дернулся, но он упрямо отводил взгляд.

— Мы не будем торопиться, — сказал он так, словно все давно решил. — Может, сумеем договориться. Выкупим детей.

— Выкупим? Они сожгли твою ферму, повесили твоего друга, украли твоих детей, а ты им денежек заплатить хочешь? Ты — гребаный трус!

Лэмб продолжал смотреть в сторону.

— Иногда трусость нужна, — хрипло произнес он. — Пролитая кровь не поднимет ферму из пепла, а Галли из могилы. Это уже произошло. Лучшее, что мы можем сделать — вернуть детвору. Любым способом. Лишь бы целыми и невредимыми. — На этот раз подергивание распространилось от угла рта до глаза через изуродованную шрамом щеку. — А после поглядим.

Уезжая на закат, Шай последний раз оглянулась. Ее дом. Ее надежды. Как много может изменить один день. Не осталось ничего, кроме груды обгоревших бревен на фоне розового неба. К чему нужна большая мечта? Так плохо ей не было никогда в жизни, а она бывала в грязных, темных и мерзких переделках. Сил с трудом хватало, чтобы держать голову прямо.

— Зачем они все сожгли? — прошептала она.

— Некоторые просто любят жечь, — ответил Лэмб.

Шай взглянула на него. На покрытом рубцами лице хмурый взгляд из-под низко надвинутой шляпы. В одном глазу отражалось умирающее солнце. Человек, у которого кишка тонка хорошенько поторговаться с лавочником, спокойно рассуждал об убийстве и похищении детей. Трезво смотрел на любую работу, которую предстояло выполнить.

— Как ты можешь быть таким спокойным? — прошептала она. — Ты… ты как будто знал, что это случится.

— Это случается всегда, — ответил Лэмб, по-прежнему не глядя на нее.

Легкий путь

— Я пережил множество разочарований, — проговорил Никомо Коска, капитан-генерал Роты Щедрой Руки, картинно оттопырив локоть. — Полагаю, каждый великий человек через это прошел. Славные мечты, разрушенные предательством, сменяются новыми устремлениями. — Он посмотрел на Малков — столбы дыма устремлялись от горящего города в синее небо. — Так много надежд за моей спиной.

— Должно быть, вам потребовалось немалое мужество, — сказал Суорбрек, отрываясь от заметок и сверкнув на краткий миг очками.

— Несомненно! Я уже потерял счет случаям, когда тот или иной излишне легковерный враг преждевременно заявлял о моей смерти. Сорок лет испытаний, борьбы, предательства и разочарований. Проживите достаточно долго, и вы увидите, как все рушится. — Коска встрепенулся. — Но, по крайней мере, тоски я не знал! Какие приключения мы испытали, а, Темпл?

Темпл вздрогнул. За пять лет он был свидетелем внезапной паники, затяжной скуки, частого поноса, одолевающей чумы и бегства от сражений, как от чумы. Но платили ему не за искренность. Далеко не за искренность.

— Героические! — сказал он.

— Темпл — мой стряпчий. Он готовит договора и следит за их соблюдением. Один из самых толковых ублюдков, встреченных мною когда-либо. На скольких языках ты говоришь, Темпл?

— Бегло не больше чем на шести.

— Самый полезный человек во всей проклятой Роте! После меня, конечно. — Легкий ветерок налетел на холм и растрепал седые волосы на покрытом пятнами черепе Коски. — Мне так хочется поведать вам свои истории, Суорбрек! — Тепмл сдержал гримасу отвращения. — Осада Дагоски! — Которая закончилась полным провалом. — Битва при Афиери! — Позорный разгром. — Годы Крови! — Наниматели сменялись как перчатки. — Война в Кадирии! — Поражение из-за пьянства. — Я даже козу возил с собой несколько лет. Упрямая скотина, но преданная, этого у нее не отнять…

Суорбрек сумел изобразить что-то наподобие учтивого поклона, сидя, скрестив ноги, у каменной глыбы, выпавшей из кладки.

— Не сомневаюсь, что мои читатели будут восхищаться вашими подвигами.

— Их хватит на двадцать томов.

— Трех вполне достаточно…

— А знаете, когда-то я был великим герцогом Виссерина, — Коска отмахнулся от знаков почтения, которых ему никто и не думал выказывать. — Но не переживайте. Вам не нужно называть меня «ваша светлость». У нас здесь, в Роте Щедрой Руки, все по-простому. Правда, Темпл?

— Мы здесь все равны, — глубоко вздохнул законник.

Большинство из собравшихся здесь — лгуны, почти все — воры, а многие — убийцы. Что ж тут удивляться простоте нравов?

— Сержант Балагур со мной еще дольше, чем Темпл. С тех времен, когда мы свергли великого герцога Орсо и возвели Монцу Меркатто на трон Талинса.

— Вы знакомы с великой герцогиней? — удивился Суорбрек.

— Весьма тесно. Не считаю преувеличением заявить, что я был ее ближайшим другом и наставником. Я спас ей жизнь при осаде Муриса. А она — мне! Есть очень мало достойных людей, с которыми я не выступал в те годы под одними знаменами или под противоположными. Сержант Балагур!

Сержант — человек без шеи — повернул к нему лицо, безучастное, словно каменная плита.

— Что ты понял, путешествуя со мной?

— Что в тюрьме лучше, — ответил тот, возвращаясь к игре в кости — этому развлечению он мог предаваться с утра до вечера.

— Он — такой весельчак! — погрозил Коска костлявым пальцем, хотя даже намека на шутку Темпл не заметил. Он вообще ни разу за пять лет не слышал, чтобы Балагур шутил. — Суорбрек, вы увидите, как у нас в Роте умеют радоваться хорошим шуткам!

Это если умолчать о медленно закипающей вражде, об изнурительной скуке, жестокости, болезнях, грабежах, изменах, пьянстве и таком разврате, что и дьявол бы покраснел.

— Все эти пять лет, — сказал Темпл, — я хохотал, не переставая.

Было время, когда он считал байки Старика веселыми, живыми, увлекательными. Волшебная картинка, которой можно не бояться. Теперь его мутило от них. Познал ли истину Темпл или Коска позабыл о ней — сказать трудно. Возможно, то и другое, вместе взятое.

— Да, у нас был настоящий успех. Множество поводов для гордости. Множество побед. Но, конечно, и поражения тоже. У каждого великого человека они бывают. Огорчения — издержки нашей работы, как говорил Сазайн. Люди часто обвиняют меня в непостоянстве, но я точно знаю — на любом перекрестке я выберу один и тот же путь. Путь, который меня устраивает. — Пока прихотливая память старого наемника блуждала по тропинкам его прошлого, Темпл начал потихоньку отступать, скрываясь за сломанной колонной. — У меня было счастливое детство, но весьма бурная молодость, полная отвратительных приключений, а в семнадцать я покинул свою родину в поисках счастья, рассчитывая лишь на острый ум, отвагу да проверенный в схватках клинок…

По мере того как Темпл спускался с холма, покидая тень древних развалин и выбираясь на солнце, отголоски пустого бахвальства стихали. Не важно, что там говорил Коска, но обмен добрыми шутками был здесь не самым признанным видом развлечения.

Темпл видел убожество. Многое пережил. Но он редко видел людей столь же жалких, как эта ужасная дюжина пленных мятежников из Старикленда, закованных в цепи, голых, грязных, привязанных к кольям. Трудно вообразить, что они угрожали величайшей державе в Земном Круге. Даже трудно представить их обычными людьми. Разве что татуировки на предплечьях напоминали о брошенном некогда вызове.

«Гребаный Союз». «Гребаный король». Вязь букв тянулась от запястья до локтя у ближайшего. В последнее время Темпл все больше и больше соглашался с этими призывами. У него нарастало ощущение, что он вновь оказался не на той стороне. Но, когда выбираешь, трудно предугадать все. Когда-то Кадия сказал ему: «Ты понимаешь, что выбрал не ту сторону в тот миг, как выбор совершен». Однако, по наблюдениям Темпла, еще хуже приходилось тем, кто застрял на распутье. А ему надоело жить хуже других.

Суфин стоял около пленников с пустой флягой в руке.

— Что делаем? — спросил Тепмл.

— Попусту тратим воду, — ответил развалившийся неподалеку Берми, почесывая светлую бороду.

— А вот и нет, — возразил Суфин. — Я пытаюсь призвать милосердие Бога к нашим пленным.

У одного из них виднелась страшная, необработанная рана на боку. Глаза несчастного метались, губы бормотали бессвязные приказы или бессмысленные молитвы. Когда от раны начинает пахнуть, надежды на спасение никакой. Но и будущее других не было радужным.

— Если Бог есть, то он очень хитрый мошенник, и я не доверил бы ему что-либо важное, — прошептал Темпл. — Милосерднее было бы убить их.

— Вот и я то же советую, — согласился Берми.

— Для этого нужна отвага, — Суфин протянул меч рукояткой вперед. — У тебя есть отвага, Темпл?

Тот фыркнул. Суфин опустил оружие.

— Вот и у меня тоже. Поэтому я даю им воду, хотя понимаю — этого недостаточно. А что там делается на вершине холма?

— Ждем наших нанимателей. А пока Старик кормит свою гордыню.

— Она — прожорливая тварь, — заметил Берми. — Не так просто прокормить.

— И растет с каждым днем. Как чувство вины у Суфина.

— А это не чувство вины, — ответил Суфин, покосившись на пленников. — Это чувство справедливости. Разве священники тебя этому не учили?

— Ничто не разочаровывает человека так быстро в справедливости, как религиозное образование, — пробормотал Темпл.

Он вспомнил хаддиша Кадию, ведущего урок в просторной беленой комнате, и себя молодого, потешающегося над учителем. Доброта, милосердие, самоотверженность… Как совесть. Это часть того, что люди получают в дар от Бога. Частички божественной сущности. То, от чего Темпл долгие годы пытался избавиться. На глаза ему попался один из мятежников. Женщина, если судить по спутанным волосам, упавшим на лицо. Она потянулась, насколько пускала цепь. За водой или за мечом, сказать трудно. «Хватай свое будущее!» — проступали буквы на ее коже. Темпл достал свою флягу, нахмурившись, взвесил ее на ладони.

— И у тебя прорезалось чувство вины? — прищурился Суфин.

Темпл помнил, каково это — быть в цепях, хотя носил их уже давно.

— Сколько времени ты в разведчиках? — спросил он.

— Восемнадцать лет.

— Тогда ты уже должен понять, что совесть — плохой проводник.

— Ни хрена она не знает эту страну, — добавил Берми.

— А кто же должен указать нам путь? — развел руками Суфин.

Сверху донесся резкий голос Коски:

— Темпл!

— Вот он — твой проводник. Зовет тебя, — сказал Суфин. — Можешь дать им воду потом.

Стряпчий кинул ему флягу и пошел вверх по склону.

— Дай им воды сейчас. А то потом инквизиция заберет их.

— Всегда самый легкий путь, да? — крикнул Суфин вслед.

— Всегда, — буркнул под нос Темпл. Оправдываться он не собирался.

— Мое почтение, господа! Добро пожаловать! — Коска сдернул с головы невообразимую шляпу, когда его достойные наниматели приблизились верхом, плотно окружая большой и прочный на вид фургон.

Несмотря на то что Старик, слава богу, несколько месяцев назад завязал с пьянством, он все еще казался слегка поддатым. Размашистые движения костлявых рук, ленивый прищур иссохшихся век, беспорядочные переливы речи. Из-за этого вряд ли кто-то мог предугадать, что он скажет или сделает. Одно время Темпл находил эту особенность волнующей, будто ты следишь за вращением колеса рулетки. Но сейчас это стало похожим на ожидание, когда из грозовой тучи шарахнет молния.

— Генерал Коска, — произнес Наставник Пайк, глава Его Августейшего Величества Инквизиции в Старикленде и самый влиятельный человек на пятьсот миль вокруг. Его лицо до неузнаваемости уродовали шрамы от ожогов, глаза темнели на пятнистой розовой маске, а уголки рта кривились то ли из-за разрушительного воздействия огня, то ли из-за попытки улыбнуться. Дюжина его экзекуторов в полном доспехе и черных накидках настороженно входили в развалины.

Коска усмехнулся, указав на догорающий город за долиной.

— Малков сожжен, как я вижу.

— Лучше обратиться в пепел под властью Союза, чем процветать под мятежниками, — заметил инквизитор Лорсен, спешиваясь. Высокий, изможденный, с ревностно горящим взором. Темпл ему завидовал — хорошо чувствовать свою непререкаемую правоту, независимо от того, в каких бесчинствах ты принимаешь участие.

— Истинно так, — согласился Коска. — Без сомнения, подданные Союза разделяют ваше мнение. Сержанта Балагура вы знаете. А это — мастер Темпл, стряпчий моей Роты.

Генерал Бринт слез с коня последним, поскольку это несложное действие требовало от него значительных усилий. В сражении при Осрунге он потерял большую часть руки вкупе со всем чувством юмора и левый рукав темно-красного мундира подворачивал и прикалывал к плечу.

— Вижу, вы подготовились к юридическим разногласиям, — сказал он, поправляя перевязь и глядя на Темпла так, словно тот был утренней телегой с чумными трупами.

— Второе, что требуется наемнику, это хорошее оружие, — Коска похлопал Темпла по плечу. — Потому что первое — совет человека, хорошо знающего законы.

— А на каком месте у вас стоит отсутствие совести?

— На пятом, — пояснил Темпл. — После короткой памяти и отменного остроумия.

Наставник Пайк разглядывал Суорбрека, который все еще черкал заметки.

— А этот человек какие советы вам дает?

— О! Это — Спиллион Суорбрек, мой биограф.

— Не более чем скромный собиратель историй! — Суорбрек отвесил Наставнику изысканный поклон. — Хотя должен признаться без ложной скромности — над моими книгами плачут даже мужчины.

— В хорошем смысле? — спросил Темпл.

Но писатель, если и услышал его, то был слишком увлечен самовосхвалением, чтобы ответить.

— Я слагаю истории о героях и приключениях, чтобы вдохновлять граждан Союза! Благодаря новой чудесной печатной машине «Римальди» мои книги получили теперь широчайшее распространение. Возможно, вы слыхали о моих «Рассказах о Гароде Великом» в пяти томах? — Молчание. — Или о восьмитомной эпопее «Жизнь Касамира, героя Англанда»? — Тишина. — Ну, в которой я поднимаю на щит минувшую славу, дабы разоблачить моральный упадок дней нынешних?

— Нет, — застывшее лицо Пайка не выдавало ни малейших эмоций.

— Я обязательно вышлю вам несколько книг, Ваше Святейшество!

— А вы сможете читать их вслух подозреваемым, чтобы выбивать у них чистосердечное признание, — прошептал Темпл.

— Не стоит трудиться, — сказал Пайк.

— Никаких трудов! Генерал Коска разрешил мне следовать за ним в последней кампании, пока он вспоминает подробности своей захватывающей карьеры наемника! Я сделаю его главным героем своей самой выдающейся на настоящее время книги!

Эхо слов Суорбрека кануло в звенящую тишину.

— Уберите этого человека с моих глаз, — приказал Пайк. — Меня коробит от его пустой болтовни.

Сочинитель стремительно слетел по склону холма в сопровождении двух экзекуторов, а Коска как ни в чем не бывало продолжал:

— Генерал Бринт! — Он вцепился двумя руками в единственную ладонь генерала. — Я понимаю, у вас есть сомнения по поводу нашего участия в атаке…

— Меня обеспокоило полное отсутствие вашего участия! — Бринт с усилием высвободил пальцы.

Коска сложил губы в гримасу обиженной невинности.

— Вам показалось, что наш поступок противоречит услови ям договора?

— Он противоречит чести, достоинству и профессионализму…

— Что-то я не упомню этих пунктов в договоре, — вмешался Темпл.

— Вам приказали атаковать! Ваш отказ стоил жизни нескольким из моих солдат, один из которых был моим другом!

Коска лениво отмахнулся, будто личные друзья — мухи-поденки, о которых едва ли стоило упоминать в разговоре серьезных людей.

— Мы завязли здесь, генерал Бринт. Тут тоже было жарко.

— Бескровная перестрелка!

— Вы так говорите, будто кровавая выгоднее.

Темпл протянул руку Балагуру, и тот вложил ему в ладонь договор, извлеченный из внутреннего кармана.

— Пункт восемь, насколько я помню. — В мгновение ока он отыскал нужное место и зачитал вслух: — Формально любой обмен метательными снарядами входит в обязанности сторон. Таким образом, каждый член Роты должен получить премиальное вознаграждение.

— Еще и премия? — Бринт побелел. — Несмотря на то, что ни один ваш человек даже не был ранен?

— Но у нас есть случай дизентерии, — откашлялся Коска.

— Это была шутка?

— Не для того, кто подвергся этой жестокой болезни, уверяю вас!

— Пункт девятнадцать, — Темпл, шелестя страницами, листал документ. — Любой человек, выведенный из строя вследствие заболевания, приравнивается к военным потерям Роты. Следовательно, полагается оплата для возобновления этих потерь. Я уже не говорю о пленных, взятых в бою и доставленных…

— Значит, вы все сводите к деньгам, да?

Коска вознес плечи так высоко, что чиркнул эполетами по мочкам ушей.

— Ну, а к чему еще? Мы — наемники. А благородные устремления мы оставляем благородным людям.

Мертвенно-бледный Бринт повернулся к стряпчему:

— Наверное, ты рад, что научился так юлить, гуркский червь?

— Вы осчастливили нас, поставив свою подпись под условиями, генерал, — Темпл раскрыл договор на последней странице, наглядно демонстрируя неровную подпись Бринта. — И моя радость к делу не имеет отношения. Так же, как и мое юление. И я, с вашего позволения, наполовину дагосец, а наполовину стириец, раз уж вы занялись изучением моей родословной…

— Ты — черномазый незаконнорожденный сын шлюхи.

— Моя мать никогда не стыдилась своей работы, — кротко улыбнулся Темпл. — Так почему я должен стыдиться?

Генерал уставился на Наставника Пайка, который уселся на запятнанном лишайником камне из разрушенной кладки и, вытащив краюху хлеба, пытался подманить птиц крошками и негромким причмокиванием.

— Следует ли мне понимать, Ваше Святейшество, что вы одобряете этот узаконенный грабеж? Это договорная трусость, это возмутительное…

— Генерал Бринт, — Пайк говорил ласково, но со скрытыми скрежещущими нотками, которые, будто скрип ржавых петель, в клочья разорвали тишину. — Мы все ценим доблесть, проявленную вами и вашими людьми. Но война окончена. Мы победили. — Он бросил крошки в траву, наблюдая, как крохотная птичка кинулась их клевать. — Но зачем же устраивать разбирательство, кто и сколько сделал для победы? Вы подписали договор. Мы будем выполнять его. Мы же не дикари какие-то.

— Да, мы не дикари, — Бринт бросил яростный взгляд на Темпла, на Коску, на Балагура, каждый из которых сохранял невозмутимость. — Мне нужен свежий воздух. Здесь невыносимо смердит!

С видимым усилием генерал забросил себя в седло, развернул коня и умчался в сопровождении нескольких адъютантов.

— Как по мне, воздух достаточно чист, — заметил Темпл, чувствуя облегчение, что противостояние завершилось.

— Умоляю, простите резкость генерала, — сказал Пайк. — Он весь погружен в свою службу.

— Я всегда стараюсь прощать человеческие слабости, — ответил Коска. — В конце концов, у меня полно своих собственных.

Наставник не попытался его разубедить.

— Даже в этом случае я хочу предложить вам работу на будущее. Инквизитор Лорсен, не соблаговолите пояснить подробности?

И он вернулся к общению с птичками, будто все остальное — лишь досадная помеха.

— Мятеж подавлен, — шагнул вперед Лорсен, наслаждаясь предоставленной ролью. — Инквизиция выявляет всех нелояльных к короне. Однако некоторым бунтовщикам удалось скрыться. Они бежали тайными тропами на дикий запад, где, вне всяких сомнений, начнут готовить новое восстание.

— Трусливые ублюдки! — Коска хлопнул себя по ляжке. — Неужели они не могли остаться и умереть как достойные люди? Я все могу понять, но разжигание беспорядков — дерьмовое безобразие!

Лорсен прищурился как бы из-за ветра и продолжал:

— По политическим причинам армия его величества не может их преследовать.

— Политические причины… — задумался Темпл. — Например, граница?

— Именно.

— О! Я никогда не принимал их слишком близко к сердцу, — Коска рассматривал свои нестриженые желтые ногти.

— Вот именно, — бросил Пайк.

— Мы хотим, чтобы Рота Щедрой Руки перевалила через горы и усмирила Ближнюю Страну вплоть до реки Сокавайа на западе. Сорняки восстания должны быть выполоты раз и навсегда, — Лорсен отдернул руки от воображаемой мерзости, а голос его возвысился, когда он оседлал любимого конька. — Нужно очистить эти грязные стоки инакомыслия, которому слишком долго позволяли смердеть у нашей границы! Эту… переполненную выгребную яму! Это вместилище нечистот, непрестанно извергающее гниль беспорядков в Союз!

Темпл заметил, что для человека, яростно настроенного против нечистот, инквизитор Лорсен слишком уж настойчиво смаковал сравнение с дерьмом.

— Ну, никто и не думает восхищаться переполненной выгребной ямой, — согласился Коска. — Разве что кроме золотарей, которым жизнь в нечистотах позволяет сводить концы с концами. Очистка от гнили — наша прямая задача. Не так ли, сержант Балагур?

Здоровяк оторвался от игры в кости, чтобы пожать плечами.

— Темпл у нас знаток иностранных языков, но позвольте мне растолковать, — Старик подкрутил седые кончики усов пальцами. — Вы хотите, чтобы мы обрушились, словно мор, на головы поселенцев из Ближней Страны. Вы хотите, чтобы мы преподали жестокий урок каждому бунтовщику и всем, кто посмеет их укрывать. Вы хотите, чтобы мы растолковали им — единственное светлое будущее их ждет под сенью и покровительством Его Величества. Вы хотите, чтобы мы убедили их упасть в радушные объятия Союза. Я все правильно понял?

— Довольно точно, — пробормотал Наставник Пайк.

Темпл осознал, что взмок, и смахнул пот со лба дрожащей рукой. Но что он мог поделать?

— Бумаги по взаимному соглашению уже подготовлены, — Лорсен показал пачку шуршащих листов, с нижнего угла которой свисала красная восковая печать.

— Мой стряпчие сперва ознакомятся с ними, — остановил его Коска. — Все эти юридические тонкости ускользают от моего внимания. Я — простой солдат.

— Вот и прекрасно, — сказал Пайк, шевеля лысыми бровями.

Испачканный чернилами палец Темпла скользил по страницам, исписанным каллиграфическим почерком, перескакивая с одного важного места на другое. Внезапно он понял, что раздраженно теребит уголки листов, и заставил себя успокоиться.

— Я буду сопровождать вас в этом походе, — сказал Лорсен. — У меня есть списки переселенцев, подозреваемых в сочувствии повстанцам. Или в мятежных настроениях.

— Нет ничего более опасного, чем вольнодумство! — усмехнулся Коска.

— В частности, его Высокопреосвященство Архилектор предусмотрел вознаграждение в пятьдесят тысяч марок за поимку живым главного зачинщика восстания — мятежника, именуемого Контусом. Также он известен под именем Саймок. Духолюды называют его Черная Трава. В Ростодской резне он использовал кличку…

— Довольно кличек, я вас умоляю! — Коска потер виски, будто бы испытывал боль. — После ранения в голову в сражении при Афиери у меня ужасная память на имена. От этого у меня постоянные трудности. Но сержант Балагур запоминает каждую мелочь. Если этот ваш Коншус…

— Контус.

— А я как сказал?

— Коншус.

— Вот видите! Если он в Ближней Стране, то он будет вашим.

— Живым, — подчеркнул Лорсен. — Он должен ответить за свои преступления. Он послужит уроком. Его следует наказать в назидание остальным!

— Уверен, его пример будет для всех весьма поучительным.

Пайк бросил еще щепоть крошек в растущую стайку птиц.

— В средствах мы вас не ограничиваем. Единственное, о чем я бы попросил, — оставьте на пепелище хоть что-то, что можно было бы присоединить к державе.

— Но вы же понимаете, рота наемников — скорее дубина, чем скальпель.

— Его Высокопреосвященство выбрал способ и понимает его ограничения.

— Достойнейший человек, наш Архилектор. Мы с ним довольно близко знакомы, как вы знаете…

— Еще один очень важный пункт, прописанный в договоре, как вы видите, касается необходимости любой ценой избегать каких бы то ни было столкновений с Империей. Любых и всяческих, вы меня понимаете? — скрежет вновь прорезался в голосе Пайка. — Легат Сармис бродит вдоль границы, словно разъяренный духолюд. Я не думаю, что он ее пересечет, но в любом случае он — человек решительный, жестокий и кровожадный, с которым лучше не шутить. Его Высокопреосвященство не желает в ближайшее время ввязываться в войну.

— О, не переживайте, я избегаю столкновений при малейшей возможности, — Коска похлопал по рукояти оружия. — Мечом следует угрожать, но не обнажать.

— У нас есть подарок для вас, — Наставник Пайк указал на укрепленный фургон — дубовое чудовище, окованное железом, которое тащила восьмерка мускулистых коней.

Он представлял собой нечто среднее между повозкой и крепостью — узкие окна-бойницы, зубчатый парапет по верху, откуда защитники могли бы стрелять по окружившим их врагам. Далеко не самый полезный подарок, но Коску никогда не интересовала польза.

— Это мне?! — Старик прижал сухие руки к позолоченному нагруднику. — Он станет моим убежищем в диких пустошах!

— Внутри него… — сказал Лорсен. — Некая тайна. Нечто, что Его Высокопреосвященство хотел бы испытать.

— Обожаю неожиданности! Ну, кроме таких, как вооруженный отряд за моей спиной. Можете передать Его Высокопреосвященству, что принять его подарок — честь для меня. — Коска поднялся, вздрогнув, когда хрустнули его старческие колени. — Как насчет бумаг по договору?

— Здесь… — Темпл оторвался от предпоследней страницы. Договор отталкивался от того, на подписании которого он настоял в прошлый раз, в отдельных пунктах был недвусмысленным, зато в других — невероятно щедрым. — Несколько спорных мест по поводу снабжения… — он запнулся, подбирая слова для возражений. — Еда и вооружение предусмотрены, но следует добавить…

— Мелочи! Они нас не задержат. Давайте немедленно подпишем бумаги и в путь! Чем больше наши люди томятся без дела, тем тяжелее потом оторвать их задницы. Ни одна стихия не бывает столь опасна для жизни и коммерции, как бездельничающий наемник.

Ну, разве что занятый наемник.

— Было бы полезно еще немного…

Коска шагнул вперед, положив ладонь на плечо Темпла.

— Есть какие-то юридические разногласия?

Темпл помедлил, подбирая слова, которые могли бы убедить человека, которого не могло убедить ничего.

— Нет, не юридические…

— Финансовые разногласия? — предположил Коска.

— Нет, капитан-генерал…

— Тогда?..

— Вы помните, как мы впервые познакомились?

Морщинистое лицо Коски внезапно озарилось той яркой улыбкой, на которую он иногда бывал способен, пребывая в благостном настроении и полный добрых намерений:

— Да, конечно. На мне был синий мундир, а ты кутался в какие-то бурые тряпки.

— Вы тогда сказали… — Сейчас это казалось невероятным. — Вы сказали, что мы вместе будем творить добро.

— А разве мы не творили добро, по большей части? Не нарушая закон, соблюдая денежные интересы. — Как если бы весь перечень достойных поступков располагался между этими двумя полюсами.

— А мораль?

— Мораль? — Лоб Старика сморщился, словно он услыхал иностранное слово.

— Пожалуйста, генерал. — Темпл принял самый искренний вид, а он знал, что может убеждать, если сам во что-то верит всем сердцем. — Прошу вас — не подписывайте этот договор. Это будет не война, а избиение.

— Покойникам этого различия не понять.

— Мы — не судьи. Что станется с жителями этих городов, когда к ним явятся жаждущие наживы люди? С женщинами и детьми? Генерал, они не повинны ни в каком мятеже. Мы не настолько плохи.

— Мы? В Кадире ты такого не говорил. Насколько я припоминаю, ты убедил меня подписать договор.

— Ладно…

— И в Стирии. Разве это не ты советовал мне получить то, что было моим по праву?

— Тогда вы в самом деле нуждались…

— И ты помогал мне убеждать людей, пока мы не наняли корабль на север. Ты можешь быть чертовски убедительным, если пожелаешь.

— Тогда позвольте мне убедить вас сейчас. Прошу вас, генерал Коска, не подписывайте.

Коска надолго задумался. Глубоко вздохнул. Его лоб сморщился еще больше.

— Хотелось бы полновесных доводов.

— Совесть… — в надежде прошептал Темпл. — Разве это не частичка божественного?

Это чтобы не вспоминать о дрянном лоцмане, который завел его в эти опасные воды. Под взглядом Коски он смущенно теребил подол рубахи.

— У меня есть чувство, что эта наша работа… — он мучительно подбирал слова, которые могли бы воспрепятствовать неизбежности. — Плохо кончится… — закончил он совершенно неубедительно.

— Наемникам редко удается найти высокооплачиваемую работу. — Рука Коски все крепче сжималась на его плече. Темпл ощутил присутствие Балагура позади. Тихий и незаметный, но он там был. — Совестливые люди, имеющие убеждения, могут задуматься, — а не поискать ли им другую работу? Но ведь служба Его Величеству изначально предполагает справедливую цель, как я понимаю.

Темпл сглотнул, глядя на Наставника Пайка, который собрал уже целую стаю щебечущих птиц.

— Не уверен, что разделяю их понятия о справедливости.

— Ну, справедливость — такая штука… — протянул Коска. — Каждый понимает ее по-своему. А золото, напротив, универсально. Согласно моему богатому жизненному опыту, человек больше волнуется о собственном кошельке, чем о том, чтобы быть просто… хорошим.

— Я всего-навсего…

— Я не хочу показаться жестоким, — Коска стиснул пальцы еще сильнее. — Дело ведь не только в тебе. Я вынужден думать о благосостоянии всей роты. Пятьсот человек…

— Пятьсот двенадцать, — уточнил Балагур.

— Вдобавок один больной дизентерией. Я не могу причинять им неудобства из-за твоих ощущений. Это было бы… против морали. Ты нужен мне, Темпл. Но если хочешь уехать… — Коска горестно вздохнул. — Несмотря на все твои обещания, несмотря на мое доброе расположение, несмотря на совместное преодоление трудностей… Ладно. — Он указал рукой на горящий Малков. — Я так думаю, путь всегда свободен.

Темпл снова сглотнул. Он мог уехать. Мог заявить, что не желает больше принимать участия во всем этом. Хватит с него, надоело, черт побери! Но такой поступок требовал храбрости. Он остался бы без поддержки людей с оружием. Он один, он слаб, он — готовая жертва. И Темпл, как обычно, выбрал самый легкий путь. Он поступал так даже тогда, когда понимал, что путь — ошибочный. В особенности тогда. Ведь легкий и ошибочный — отлично сочетаются. Даже тогда, когда он понимал, что добром не кончится, даже тогда. Зачем думать о будущем, когда есть настоящее и оно весьма запутано?

Может быть, Кадия и нашел бы способ помешать тому, что начиналось сейчас. Способ, который, весьма вероятно, потребовал бы самопожертвования. Но, следовало заметить, Темпл не был Кадией. Он вытер вспотевший лоб, нацепил на лицо вымученную улыбку и отвесил поклон.

— Я всегда принимал службу как почесть.

— Великолепно! — Коска выхватил договор из ослабевшей руки стряпчего и развернул, чтобы подписать в отведенном месте.

Наставник Пайк поднялся, стряхивая крошки с бесформенного черного плаща и распугивая птиц.

— А вы знаете, что там, на западе?

Вопрос на мгновение завис в воздухе. От подножья холма доносился слабый звон и стоны. Это экзекуторы уводили пленных.

— Там будущее, — ответил сам себе Пайк. — И это будущее не за Старой Империей — их время миновало тысячу лет назад. И не за духолюдами, которые все дикари. Оно не за беглецами, искателями приключений и мятежной накипью, что пустила цепкие корни в тамошнюю девственную почву. Нет, будущее принадлежит Союзу. И мы обязаны завладеть им.

— И мы не должны ограничивать себя в средствах, чтобы завладеть им, — добавил Лорсен.

— Не волнуйтесь, господа, — Коска, улыбаясь, поставил витиеватую подпись. — Мы завладеем будущим вместе.

Обычные люди

Дождь утих. Шай пряталась за деревьями, с которых продолжала обильно капать вода, и глядела на чернеющий остов дома поверх наполовину очищенного поваленного ствола с позабытым скобелем и завитками коры.

— Не так трудно выследить этих ублюдков, — проворчал Лэмб. — Они все время оставляют за собой сожженные дома.

Возможно, они думали, что убивают всех, кто мог бы отправиться в погоню. Шай старалась не думать, что могло случиться, если бы они заметили ее с отчимом, волочащихся следом в трясущемся фургоне.

Было время, когда она ясно видела каждый миг каждого нового дня — ее, Лэмба, Галли, Пита и Ро. Все задачи были ясны и цели определены. Она всегда верила, что будущее, которое их ждет, лучше, чем настоящее. Его очертания виднелись перед ней, как самую малость недостроенный дом. Трудно поверить, что с той поры прошло всего лишь пять ночей под хлопающим по ветру навесом в фургоне. Пять рассветов, черных, как яма под ногами, когда она пробуждалась закоченевшая и разбитая. Пять дней пути через леса и поля, оглядываясь вполглаза на свое темное прошлое и задаваясь вопросом: какая его часть выползла из могильных объятий земли и украла счастливую жизнь, пока она, улыбаясь, пялилась в светлое «завтра»?

Кончиками пальцев она взволнованно потирала ладонь.

— Пойдем посмотрим?

Сказать по правде, она боялась того, что могла там обнаружить. Боялась увидеть и боялась не увидеть. Измученная и запуганная, с зияющей дырой там, где раньше жила надежда.

— Я зайду с тыльной стороны. — Лэмб отряхнул колени шляпой и пошел вдоль опушки.

Сухие ветки хрустели под его ногами, голуби с шумом взлетали в небо. Любой мог догадаться о гостях. Если бы там кто-то был.

Ну, то есть был бы кто-то живой.

Заросший сорняками огород, и канава глубиной по середину голени. Рядом мокрое одеяло скрывало что-то бугристое. Из-под края торчала пара башмаков и пара костлявых босых ступней с грязью под посиневшими ногтями.

Лэмб присел на корточки и откинул угол одеяла. Мужское лицо и женское лицо. Бледные, землисто-серого цвета. Горла перерезаны. Женская голова свешивалась набок, открывая влажную багровую зияющую рану.

— Ох, ты… — Шай прижала язык к дырке между зубами и уставилась в землю.

Нельзя сказать, что она была такой наивной дурочкой, что ожидала увидеть что-то иное, но все же зрелище мертвецов что-то надорвало в душе. Тревога за Пита и Ро, или тревога за себя, или горькая память о тех недобрых временах, когда вид трупов не казался ей чем-то необычным.

— Оставьте их, сволочи!

Первым делом Шай увидела блестящий наконечник стрелы. Потом руку, натянувшую лук — побелевшие пальцы на темном дереве кибити. И последним — лицо. Мальчишка лет шестнадцати с копной светло-рыжих волос, прилипших к бледной коже.

— Я убью вас! Клянусь!

Он выбрался из зарослей кустарника, нащупывая ногами опору. Тени мельтешили на его перекошенном лице и дрожащей от напряжения руке с луком.

Шай заставила себя остаться на месте, хотя в душе ее боролись два противоречивых чувства — желание кинуться на него и желание сбежать. Каждый мускул ее тела жаждал выбрать между одним и другим. Когда-то давно Шай запросто подчинялась первым побуждениям. Только вот заводили они обычно прямиком в полное дерьмо. Поэтому она не позволила этим гадам завладеть собой на этот раз и стояла неподвижно, твердо глядя на мальчишку. Прямо в его испуганные, что, впрочем, неудивительно, глаза, широко распахнутые и подозрительно поблескивающие в уголках. Потом постаралась произнести как можно мягче, будто не было рядом разрушенного дома, мертвых людей и натянутого лука.

— Как тебя зовут?

Он облизнул губы, наконечник стрелы дернулся, заставляя ее грудь, в которую он целился, судорожно сжаться.

— Я — Шай. Он — Лэмб.

Глаза мальчишки опустились. Лук тоже. Лэмб даже не дрогнул. Просто вернул одеяло на место и медленно выпрямился. Скорее всего, по мнению парня, он выглядел не вполне безопасно. Любой, кто видел его шрамы поверх седой нечесаной бороды, с легкостью мог предположить, что вряд ли они получились из-за неосторожного обращения с бритвой.

Шай предполагала, что отчим получил их во время одной из войн на севере. Но если он и был воином когда-то, то сейчас от былой храбрости не осталось и следа. Самый трусливый трус, как говорила Шай. Хотя зачем об этом знать незнакомому мальчишке?

— Мы преследуем каких-то людей, — Шай старалась говорить мягко и убедительно, глядя в глаза парня и на наконечник его стрелы. — Они сожгли нашу ферму неподалеку от Сквордила. Сожгли ее, убили нашего работника и похитили мою сестру и маленького брата… — Тут горло подвело ее. Пришлось откашляться и продолжать: — Мы гонимся за ними.

— Думаю, и здесь они побывали, — добавил Лэмб.

— Мы идем по следу. Скорее всего, их около двадцати, едут быстро. — Стрела начала опускаться. — Мы видели пару ферм по пути. Все то же самое. Так мы шли за ними, пока не добрались до лесов. И вот мы здесь.

— Я охотился, — ровно произнес мальчик.

— А мы были в городе, — кивнула Шай. — Урожай продавали.

— Я вернулся, а тут… — Наконечник смотрел в землю, к большому удовольствию Шай. — Я ничего не мог поделать.

— Нет, ничего.

— Они забрали моего брата.

— Как его зовут?

— Эвин. Ему девять лет.

Тишину нарушал лишь шорох падающих капель да легкий скрип ослабленной тетивы.

— Ты не знаешь, часом, кто они? — поинтересовался Лэмб.

— Я их даже не видел.

— Есть предположение, зачем они забрали твоего брата?

— Я же сказал — меня здесь не было. Не было меня здесь!!!

— Ладно-ладно, — сказала Шай как можно спокойнее. — Мы поняли.

— Вы идете по их следу? — спросил мальчик.

— Стараемся по мере сил, — ответил Лэмб.

— Хочешь вернуть брата и сестру?

— Очень рассчитываю, — сказала Шай так, будто уверенный тон мог обеспечить успех замысла.

— Поможете вернуть моего?

Шай посмотрела на Лэмба. Тот оглянулся, но промолчал.

— Можем попробовать, — проговорила она.

— Думаю, мне с вами по пути.

Снова долгое молчание.

— Ты уверен? — нахмурился Лэмб.

— Я готов пойти на что угодно, старый ты придурок! — заорал мальчишка. Вены на его шее вздулись.

На лице Лэмба не дрогнула ни единая черточка.

— Мы сами не знаем, что нам придется делать.

— Но если решишься, место в фургоне найдется, — Шай протянула ему руку, которую мальчик, мгновение помедлив, с силой сжал. Слишком сильно, как обычно делают мужчины, желая доказать, что они круче, чем есть на самом деле.

— Меня кличут Лифом.

— Это твоя родня? — Шай кивнула на мертвые тела.

— Я пытался их похоронить, — моргнул он. — Но земля твердая, а копать мне нечем. — Он показал обломанные ногти на руках. — Я пытался.

— Нужна небольшая помощь?

Лицо его скривилось, он опустил голову и кивнул, тряхнув мокрыми волосами.

— Всем нам время от времени бывает нужна помощь, — проговорил Лэмб. — Я сейчас принесу лопаты.

Шай выждала удачное мгновение и, протянув руку, опустила ладонь на плечо мальчика. Почувствовала, что он напрягся, но не отдернулся, и обрадовалась этому.

Дальше они ехали уже вместе. Миновали две или три ночи, которые мало отличались друг от друга. Один и тот же ветер, одно и то же небо, одно и то же тягостное молчание. Фургон трясся на разбитой дороге, раскачиваясь сильнее и сильнее с каждой милей, и все громче грохотал, влекомый безучастными волами. Одно из колес развалилось на части внутри железного обода. Шай чувствовала себя не лучше — под напускной суровостью она рассыпалась на кусочки. Они распрягли и отпустили пастись волов. Лэмб приподнял повозку за один край и удерживал, пока Шай, собрав все инструменты, которые оказались под рукой, и вытащив полмешка гвоздей, пыталась вернуть колесу первозданный облик. Лиф помогал по мере сил, но от него требовалось только подавать иногда молоток.

Тропа вывела их к речной отмели и броду. Скейл и Кальдер не хотели лезть в воду, но Шай в конце концов удалось заставить их подтащить фургон к высокой мельнице, трехэтажной, с каменным основанием. Те, за кем они гнались, не потрудились сжечь ее, и колесо жизнерадостно вращалось, приводимое в движение речным течением. Двое мужчин и женщина висели в арочном окне. Сломанные шеи вытянулись и казались слишком длинными, у одного ноги обгорели и раскачивались в футе над землей.

— Что же за люди способны на такое? — выпучил глаза Лиф.

— Обычные люди, — ответила Шай. — Тут не нужны какие-то особые качества.

Хотя, сказать по правде, иногда ей казалось, что они преследуют нечто другое. Какую-то безумную бурю, летящую через пустоши, вздымая пыль, оставляя пустые бутылки и дерьмо, сожженные дома и повешенных людей на своем пути. Буря, которая унесла их детей. Кто знает, куда и зачем?

— Не хочешь подняться, Лиф, и снять их?

По всему выходило, что он не горел желанием, но тем не менее взял нож и скрылся в здании.

— Такое чувство, что в последнее время мы слишком часто занимаемся похоронами, — пробормотала Шай.

— Это хорошо, что ты вынудила Клэя отдать нам эти заступы, — отозвался Лэмб.

Она поняла, что смеется, и заставила себя хрипло закашляться. В окне показалась голова Лифа. Потом он высунулся и начал резать веревки, раскачивая тела.

— Что-то неправильное в том, что нам приходится прибирать за этими ублюдками.

— Кто-то же должен. — Лэмб протянул ей одну из лопат. — Или ты предлагаешь оставить их висеть?

К вечеру, когда низкое солнце подсветило край облаков, а ветер вынудил деревья плясать, бросая тени в траву, они наткнулись на брошенный лагерь. Под пологом леса еще тлел большой костер — груда пепла и обугленных веток шага три в поперечнике. Пока Лэмб уговаривал Скейла и Кальдера остановиться, Шай спрыгнула с фургона и потыкала ножом в угли, обнаружив, что некоторые из них еще светятся.

— Они ночевали здесь! — воскликнула она.

— Догоняем их, да? — Лиф присоединился к ней, накладывая стрелу на тетиву.

— Думаю, да.

Но Шай до сих пор не решила — хорошо это или плохо.

Она обнаружила в траве обрывок размочаленной веревки, порванную паутину на ветвях кустарника и, наконец, клочок одежды на шипах ежевики.

— Кто-то пошел в ту сторону? — спросил Лиф.

— Даже несколько, и очень быстро.

Шай, пригибаясь, пошла по тропинке, спустилась по склону, старательно удерживая равновесие — мокрая грязь, покрытая палой листвой, так и норовила выскользнуть из-под подошвы — и вглядываясь в полумрак…

Вдруг она увидела Пита, лежащего вниз лицом под деревом, такого маленького среди запутанных корней. Шай хотелось кричать, но голос пропал вместе с дыханием. Она побежала, съехала по склону в водопаде мертвых листьев, снова побежала. Присела над телом на корточки. Затылок ребенка покрывали сгустки запекшейся крови. Рука Шай дрожала, когда она тянулась, чтобы перевернуть тело, безумно страшась того, что может увидеть, и в то же время желая узнать правду во что бы то ни стало. Затаив дыхание, она потянула за плечо маленькое, застывшее тело, неловкими пальцами смахнула налипшую на лицо листву.

— Это твой брат? — спросил Лиф.

— Нет. — Ее едва ли не стошнило от облегчения. И от стыда, что она обрадовалась смерти чужого ребенка. — И не твой?

— Нет.

Шай осторожно взяла мертвого под спину и понесла его вверх по склону. Лиф плелся позади. Лэмб ждал их между деревьями — черная фигура на полыхающем закате.

— Это — он? — Его голос дрогнул. — Это — Пит?

— Нет.

Шай уложила ребенка на траву — спина выпрямлена, руки широко раскинуты.

— Его убили, — сказал Лэмб, запустив пальцы в волосы и сжимая голову так, будто она вот-вот лопнет.

— Скорее всего, он попытался бежать. И они преподали урок остальным.

Она надеялась, что Ро не попытается сделать ничего подобного, надеялась, что сестра достаточно умна. По крайней мере, умнее, чем Шай была в ее возрасте. Повернувшись спиной к спутникам, она пошла к фургону, вытирая по пути слезы. Разыскала лопаты и вытащила их.

— Задолбали эти ямы! — Лиф плюнул на землю так, будто это она похитила его брата.

— Лучше самому копать, чем быть закопанному, — рассудительно заметил Лэмб.

Шай оставила их копать могилы, а волов пастись, а сама принялась ходить кругами, перебирая пальцами холодную траву, пытаясь разобрать следы в остатках света. Пыталась узнать, что делали враги, чтобы потом предполагать, что они сделают в будущем.

— Лэмб!

Ворча, он присел на корточки рядом, стряхивая землю с перчаток.

— Что такое?

— Похоже, что трое из них ушли. На юго-восток. А остальные продолжают двигаться на запад. Что думаешь?

— Что я могу думать? Это ты — следопыт. Хотя понятия не имею, где это ты так наловчилась…

— Просто повод поразмыслить. — Шай не собиралась признавать, что преследовать людей и уходить от погони — две стороны одной монеты. И постоянно убегая, она очень здорово наловчилась путать следы.

— Они разделились? — спросил Лиф.

Лэмб, глядя на юг, пропустил его слова мимо ушей.

— Поссорились, что ли?

— Может быть, — пожала плечами Шай. — А возможно, их послали побродить по округе, проверить, не идет ли кто-то за ними следом.

Лиф схватился за стрелу, шаря глазами по сторонам. Но Лэмб махнул рукой.

— Если бы у них хватило ума проверить, они давно уже нас обнаружили бы. — Он продолжал смотреть на юго-восток, куда, согласно предположению Шай, направились трое отбившихся. — Нет… Я думаю, им просто надоело. Наверное, дело зашло слишком далеко. А может, они подумали, что их повесят следующими. В любом случае нужно идти за ними. Рассчитываю поймать их до того, как колеса этой телеги отвалятся окончательно. Или что-нибудь отвалится от меня… — завершил он речь, карабкаясь на передок фургона.

— Но дети не с этими тремя, — набычился Лиф.

— Это верно. — Лэмб сдвинул шляпу на затылок. — Но они могут нам подсказать правильную дорогу. Нужно починить фургон, найти новых волов или добыть себе лошадей. Нам надо ехать быстрее. Возможно, у этих троих…

— Ты старый дерьмовый трус.

После недолгой тишины Лэмб кивнул на Шай.

— Мы с ней годами обсуждали этот вопрос. Вряд ли ты добавишь к нашему спору что-то новенькое.

Шай смотрела на них: мальчишка, стоящий на земле и яростно сверкавший глазами, и широкоплечий высокий старик, который спокойно смотрел на него сверху вниз.

— Мы должны поскорее вернуть детей или… — выпятил губу Лиф.

— Залазь в фургон, парень, или будешь спасать детей в одиночку.

Лиф вновь открыл рот, но Шай схватила его за рукав.

— Я хочу спасти детей так же сильно, как и ты, но Лэмб прав — там двадцать мужчин, не самых воспитанных, вооруженных и готовых на все. Мы ничего не можем поделать.

— Но ведь мы собирались спасти детей любой ценой, правда? — бросил Лиф, тяжело дыша. — Может, стоит поторопиться, пока мой брат, да и твой тоже, еще живы?

Признавая в определенной мере его правоту, Шай понимала, что все равно ничего не в силах изменить. Спокойным голосом, глядя ему прямо в глаза, она приказала:

— Забирайся в фургон, Лиф.

На этот раз он подчинился, но, усевшись среди припасов, развернулся спиной и сидел будто воды в рот набрал.

Когда Шай умостила свою избитую задницу рядом с Лэмбом, он хлестнул волов, заставляя Скейла и Кольдера неторопливо шагать.

— И что мы сделаем, когда догоним этих троих? — спросила она ворчливо, но тихо, так, чтобы Лиф не слышал. — Полагаю, они вооружены и не остановятся ни перед чем. И вооружены гораздо лучше, чем мы, не сомневаюсь.

— Я думаю, мы тоже должны не останавливаться ни перед чем.

Ее брови полезли на лоб. Этот здоровенный тихий северянин имел обыкновение со смехом бегать по пшеничному полю с Ро на одном плече и Питом на другом, на закате долго сидеть с Галли, молчаливо передавая из рук в руки бутылку, ни разу не поднял на нее руку, несмотря на то, что подростком она частенько заслуживала хорошей оплеухи, теперь рассуждал о необходимости убийства, как о чем-то обыденном.

Шай знала, что это вовсе не обыденность.

Она закрыла глаза и припомнила лицо Джега после того, как ударила его. Кровь хлынула с его лба, заливая глаза, он выполз на улицу, хрипя: «Драконица, Драконица…» Или тот приказчик в лавке, который смотрел на нее, а его рубаха чернела от крови. И глаза Додда, который уставился на стрелу, выпущенную ею в него и вонзившуюся в грудь: «За что?»

Шай сильно потерла лицо ладонью, внезапно вспотев. Удары сердца отдавались колоколом в ушах. Она закуталась в грязный плащ так, будто могла таким образом укрыться от прошлого. Но оно всегда тянулось сзади и наконец настигло ее. Ради Пита, ради Ро ей снова придется обагрить руки кровью. Не было никакого выбора тогда. Нет его и сейчас. Тех людей, которых они преследовали, не разжалобить.

— Когда мы их догоним, — спросила она негромко в сгущавшейся тьме. — Ты будешь мне подчиняться?

— Нет, — коротко ответил Лэмб.

— Что? — Он так долго выполнял все ее распоряжения, что Шай опешила, услыхав возражение.

Лицо Лэмба кривилось, будто он сдерживал боль.

— Я поклялся твоей матери, когда она умирала. Я поклялся беречь ее детей. Пита и Ро… Но, я думаю, к тебе это тоже относится. Не правда ли?

— Наверное… — неуверенно пробормотала она.

— За свою жизнь я нарушил очень много клятв. Я позволял им уплывать, как осенним листьям по течению ручья. — Он потер глаза кулаком в перчатке. — Но эту я хочу сдержать. Так вот… Когда мы их догоним, ты будешь подчиняться мне. В этот раз.

— Ну, ладно, — согласилась она, чтобы успокоить его.

Поступать она все равно собиралась по обстоятельствам, как получится.

Достойнейший

— По-видимому, это и есть Сквордил, — проговорил инквизитор Лорсен, хмуро разглядывая карту.

— А Сквордил есть в списке Наставника? — поинтересовался Коска.

— Присутствует.

Лорсен сделал все, чтобы в его голосе не проскользнула ни единая нотка, которую можно было бы принять за сомнение. На сотню миль вокруг лишь у него одного имелось нечто похожее на цель. Поэтому он не мог позволить себе ни капли неуверенности.

Наставник Пайк сказал, что видит будущее державы здесь, на западе, но городок Сквордил не походил на будущее под вооруженным взглядом инквизитора Лорсена. Не выглядел он и как настоящее для любого человека, имеющего выбор. Люди, цепляющиеся за жизнь в Ближней Стране, оказались более жалкими, чем он мог помыслить. Беглецы и изгои, неудачники и отребье. Настолько бедные, что поддержка мятежа против одного из самых сильных государств явно не входила в круг их интересов. Но Лорсен в своих поступках не привык опираться на вероятности. Допущения, соглашения, оправдания — тоже роскошь излишняя. Он научился за долгие непростые годы, когда возглавлял лагерь для военнопленных в Англанде, что люди могут быть разделены на тех, кто прав и кто не прав. Вот этим-то, которые не правы, нельзя давать ни малейшей поблажки. Нельзя сказать, что он получал от этого удовольствие, но за лучший мир всегда нужно платить.

Сложив карту, он провел ногтем по ее краю, разравнивая сгиб, и сунул под плащ.

— Приготовьте своих людей к атаке, генерал.

— М-м-м-м…

Боковым зрением Лорсен заметил, что Коска присосался к железной фляжке и удивился.

— Не рановато ли для спиртного? — процедил он сквозь сжатые зубы. В конце концов, не больше двух часов прошло после рассвета.

— Что хорошо на ужин, то хорошо и на завтрак, — пожал плечами Коска.

— Но и если что плохо, то тоже плохо.

Капитан-генерал невозмутимо отхлебнул еще, громко причмокнув.

— Хотя было бы лучше, если бы вы ничего не говорили Темплу. Он так переживает, благослови его Боже. Он волнуется обо мне, как о родном отце. Когда мы повстречались, он испытывал определенные трудности в жизни. Знаете…

— Чудесно! — отрезал Лорсен. — Подготовьте своих людей.

— Сию минуту, инквизитор.

Почтенный наемник закрутил крышку так плотно, будто намеревался никогда более не прикасаться к ней, а потом с неимоверной гордостью и чопорностью стал спускаться с холма.

Он производил отвратительное впечатление, и неумолимые годы никоим образом не красили его. Неописуемо самовлюбленный, столь же заслуживающий доверия, как и скорпион, полный профан в искусстве хороших манер. Но проведя несколько дней в Роте Щедрой Руки, инквизитор Лорсен, к глубокому сожалению, пришел к выводу: Коска, или Старик, как его ласково звали подчиненные, здесь один из лучших. Его помощники не оставляли места для сомнений. Капитан Брачио — отвратительный стириец с вечно слезящимся из-за застарелой раны глазом. Он, несмотря на жир, из-за которого напоминал размерами дом, оставался прекрасным наездником, но превратил самозабвенную лень в религию. Капитан Джубаир — черный, как смоль, кантик, напротив, устроил из своей религиозности самозабвенное безумие. Ходили слухи, что когда-то он был рабом и сражался в ямах. Хотя те времена канули в далекое прошлое, Лорсен предполагал, что какая-то часть бойцовой ямы продолжала жить внутри капитана. Капитан Димбик — в отличие от предыдущих, хотя бы родом из Союза, но выгнан из регулярной армии за служебное несоответствие и болтливость, и очень злился на тех, кто отпускал грубые шуточки по поводу затертой перевязи, которую он носил как воспоминание о былой славе. Он лысел, но отпускал длинные волосы и, вместо того чтобы выглядеть просто лысым, выглядел лысым дураком.

Насколько Лорсен мог судить, ни один из них не верил во что-либо, кроме собственной выгоды. Несмотря на покровительство Коски, стряпчий Темпл был в числе худших людей Роты — ленивый и себялюбивый, считающий жадность и подлость достоинствами, настолько скользкий тип, что мог бы работать смазкой для колес. Инквизитор содрогался, глядя на остальные лица, роящиеся вокруг укрепленного фургона Наставника Пайка — жалкие отбросы всех рас, всевозможные полукровки, покрытые шрамами, больные, грязные, глядящие исподлобья в ожидании грабежа и насилия.

Но и грязный инструмент может служить справедливой цели и с помощью их можно добиться достойного результата, не правда ли? Лорсен надеялся, что докажет — да, можно. Мятежник Контус скрывался где-то в пустошах, подготавливая тайком новый мятеж и новую резню. Он должен послужить уроком для остальных и чтобы на Лорсена снизошла слава поимщика главного бунтаря. Последний раз он взглянул сквозь очки на Сквордил, пока еще спокойный, и, сняв их, спустился по склону.

У подножья Темпл негромко беседовал с Коской. Умоляющие нотки в его голосе раздражали особенно сильно.

— Но, может быть, нам следует поговорить с жителями…

— Обязательно, — не стал спорить Коска. — Но после того как пополним припасы фуража.

— Вы имеете в виду, ограбим их.

— Ох, уж эти законники! — Генерал хлопнул Темпла по плечу. — Ну, все видят насквозь!

— Наверняка существует лучший способ…

— Я потратил всю жизнь, разыскивая хотя бы один из них, и этот путь привел меня сюда. Темпл, мы ведь подписали договор, и ты прекрасно понимаешь, что инквизитор Лорсен желает видеть, что мы выполняем свою часть сделки. Не так ли, инквизитор?

— Я даже настаиваю на этом, — проскрипел Лорсен, разглядывая Темпла в жгучем солнечном свете.

— Если ты хотел избежать кровопролития, — продолжал Коска, — нужно было поговорить заранее.

— Но я говорил… — моргнул стряпчий.

Старик вскинул расслабленные руки, указывая на наемников, которые вооружались, взбирались в седла, выпивали «на посошок»… В общем, каждый по-своему готовились к насилию.

— Не достаточно убедительно, очевидно. Сколько у нас людей, готовых идти в бой?

— Четыреста тридцать два, — немедленно ответил Балагур. Короткошеий сержант, на взгляд Лорсена, совмещал в себе две основные черты — безмолвную угрозу и страсть к точным числам. — Кроме шестидесяти четырех, которые не захотели принять участие в походе, было одиннадцать дезертиров с тех пор, как мы покинули Малков, и пятеро захворали.

— Что ж, определенная убыль неизбежна, — Коска пожал плечами. — Но чем меньше людей, тем больше славы достанется каждому. Верно, Суорбрек?

Писатель — смехотворная прихоть в этой компании — казался не слишком уверенным.

— Я… затрудняюсь…

— Славу посчитать трудно, — сказал Балагур.

— Как верно подмечено! — восхитился Коска. — Так же, как честь и достоинство, а также все прочие жизненно необходимые качества, которые трудно пощупать. Но чем меньше у нас людей, тем выше прибыль каждого оставшегося участника.

— А прибыль посчитать можно.

— А также почувствовать, взвесить и предъявить, — добавил капитан Брачио, неспешно потирая свое необъятное брюхо.

— Очень логичным доводом, продолжающим тему, — Коска подкрутил навощенные кончики усов, — будет замечание, что все самые высокие из существующих идеалов не стоят одного-единственного гроша.

— В таком мире я не смог бы жить, — Лорсен вздрогнул от сильнейшего омерзения.

— И все же вы в нем живете, — усмехнулся Старик. — Джубаир на исходной?

— Скоро будет, — проворчал Брачио. — Мы ждем сигнала от него.

Инквизитор выдохнул сквозь стиснутые зубы. Толпа безумцев ожидает знака от наиболее сумасшедшего из них.

— Еще не слишком поздно, — говорил Суфин тихо, чтобы остальные его не слышали. — Мы можем это остановить.

— А зачем это нам? — Джубаир обнажил меч.

Он видел страх в глазах Суфина, чувствовал жалость и презрение к нему. Страх рождается от ложной гордыни. От веры в то, что не все на свете происходит по воле Бога и человек способен что-то изменить. Но ничего изменить нельзя. Джубаир понял это много лет назад. С тех пор он не знал страха.

— Этого хочет Бог, — сказал он.

Большинство людей отказываются принимать правду. Вот и Суфин уставился на него, как на безумца.

— С чего бы это Богу хотелось покарать невиновных?

— Не тебе судить об их невиновности. И это при том, что человеку не дано постичь замысел Бога. Если он желает кого-то спасти, то должен отклонить мой меч.

— Если это — твой Бог, — Суфин медленно покачал головой, — я не хочу в него верить.

— Что бы это был за Бог, если бы твоя вера могла хоть в малой степени иметь для него значение? Или моя, или еще кого-то там… — Джубаир поднял меч, и солнечный свет скользнул вдоль стального клинка, подчеркнув многочисленные отметины и зарубки. — Можешь не верить в этот меч, но он поразит тебя. Он — Бог. И все мы служим ему по-разному.

Суфин снова покачал головой, как будто мог хоть сколько-то изменить ход событий.

— Какой священник научил тебя всему этому?

— Я нагляделся на этот мир и понял, чего он стоит на самом деле. — Джубаир оглянулся через плечо — его люди собрались на опушке, при оружии и в доспехах, и с нетерпением на лицах ждали начала атаки. — Мы готовы напасть?

— Я был там, — Суфин ткнул пальцем в сторону Сквордила. — И них три констебля, и двое из них — придурки, каких свет не видывал. Не думаю, что нужны такие сильные меры, как атака. Так ведь?

И правда, город был не слишком защищен. Забор из грубо обтесанных кольев когда-то окружал его, но теперь бревна где покосились, а где вообще повалились. Крыша деревянной сторожевой вышки покрылась мхом, и к одной из опор прибили умывальник. Духолюдов давно изгнали из здешних земель, и горожане, очевидно, решили, что бояться нечего. Скоро их ждет жестокое разочарование.

— Я устал с тобой спорить, — глаза Джубаира скользнули обратно к Суфину. — Подавай сигнал.

Несмотря на промелькнувший в глазах протест, разведчик подчинился. Вытащил зеркальце и поплелся на опушку, чтобы подать сигнал Коске и остальным. Ему повезло. Если бы Суфин не подчинился, Джубаир, скорее всего, зарубил бы его на месте и ни на миг не усомнился в собственной правоте.

Он слегка запрокинул голову и улыбнулся синему небу, видневшемуся сквозь черные ветви и листья. Он мог делать что угодно и будет всегда прав, поскольку сделал себя послушным орудием Господа, тем самым развязав себе руки. Он был достойнейшим в Ближней Стране. Достойнейшим в Земном Круге. И ничего не боялся — ведь Бог всегда с ним.

Бог всюду и всегда.

А разве могло быть иначе?

Убедившись, что никто за ним не следит, Брачио вытащил из-за пазухи медальон и раскрыл его. Оба крошечных портрета выцвели и покрылись пузырями так, что никто не различил бы изображенных на них лиц, но он помнил их наизусть. Осторожно прикоснулся к портретам кончиком пальца, и тут же девочки предстали перед его взором, как живые. Нежные, прекрасные и улыбающиеся, как много-много лет назад.

— Не грустите, мои детки, — ласково проворковал он. — Я скоро вернусь.

Мужчина обязан выбрать, что для него главное, а остальное послать псу под хвост. Будешь заботиться обо всем сразу, не добьешься ничего. Брачио верил, что из всей роты лишь он один дружит со здравым смыслом. Димбик — самовлюбленный болван. Джубаир и вовсе не был знаком с трезвым рассудком. При всем своем опыте и живом уме Коска оставался мечтателем, и дерьмовая затея с биографом — лучшее тому подтверждение.

А Брачио лучше всех их. Потому что он понимал, кто он есть на самом деле. Никаких высоких идеалов, никаких великих заблуждений. Он — разумный человек с ясными целями, делал то, что должно, и радовался этому. Он жил только ради дочерей. Новые платья, хорошая еда, богатое приданое, лучшая жизнь. Жизнь лучше, чем тот ад, который достался отцу…

— Капитан Брачио! — вопль Коски, как всегда оглушительный, вернул его в реальный мир. — Есть сигнал!

Брачио захлопнул медальон, смахнул влагу, выступившую на глазах, кулаком и поправил широкий пояс, на котором носил клинки. Коска уже сунул ногу в стремя и подпрыгнул раз, другой, третий, цепляясь за позолоченную переднюю луку. Потом его глаза выпучились, капитан-генерал замер.

— Может, кто-нибудь…

Сержант Балагур подхватил командира под задницу и легко забросил его в седло. Оказавшись наверху, Старик пару мгновений восстанавливал дыхание, а потом, сделав усилие над собой, обнажил меч и поднял его к небу.

— Клинки наголо! — Он задумался. — Ну, или любое другое оружие! И давайте… хорошо сделаем свое дело!

Брачио указал на гребень холма и проревел:

— Вперед марш!

С радостными криками первый ряд пришпорил коней и помчался вперед, поднимая тучи пыли и клочьев сухой травы. Коска, Лорсен, Брачио и остальные скакали позади, как и положено командирам.

— Вот это? — услыхал Брачио хриплый голос Суорбрека, когда перед ними раскинулась долина и грязное маленькое поселение. Возможно, писатель ожидал увидеть огромную крепость с высокими неприступными стенами и золотыми куполами на башнях? Но, не исключено, именно так он и опишет нынешний город в будущей книге. — Это выглядит…

— Не таким, да? — откликнулся Темпл.

Стирийцы Брачио уже накатывались на город в жадном галопе, в то время как кантики Джубаира заходили с противоположной стороны — их кони казались черными кляксами на фоне вздымающихся клубов пыли.

— Взгляните, как идут! — Коска сорвал шляпу и помахал ею. — Отважные парни, да? Легкость и пыл! Как жаль, что я не могу позволить себе мчаться там, в их рядах!

— Что, правда?

Брачио помнил, как командовал атакой — тяжелая и опасная работенка. Уж чего-чего, а легкости и пыла он там не заметил.

Коска мгновение поразмыслил, нахлобучил шляпу на лысеющую голову и сунул меч в ножны.

— Нет. Не правда.

Они продолжали путь шагом.

Если сопротивление кто и оказывал, то к тому времени, как командование добралось до Сквордила, его уже подавили.

На обочине в пыли сидел мужчина, прижимая ладони к окровавленному лицу, и моргал на проезжающего мимо Суорбрека. Овчарня стояла раскрытая нараспашку, самих овец перебили, и псы уже копошились среди лохматых туш. Опрокинутый фургон лежал на боку, одно колесо продолжало крутиться, издавая немилосердный скрип, а рядом спорили кантик и стириец, используя выражения, смысл которых ускользал. Двое других стрийцев пытались вышибить двери в мастерской, а еще один забрался на крышу и рыл ее топором, будто заступом. Джубаир верхом на огромном коне застыл посреди улицы и, указывая длинным мечом, отдавал приказы громовым голосом, перемежая их малопонятными умозаключениями о желаниях Бога.

Карандаш дрожал в пальцах Суорбрека, кончики пальцев зудели от желания увековечить события, но он не мог подобрать слов. И наконец-то написал загадочное: «Героизма не замечено».

— Нет, ну не дураки ли? — пробормотал Темпл.

Несколько кантиков привязали постромки упряжки мулов к опоре сторожевой вышки и хлестали животных до пены, стараясь завалить сооружение. Пока что им это не удавалось.

Суорбрек обратил внимание, что некоторым наемникам просто нравится ломать вещи. Чем труднее их потом было бы починить, тем лучше. Словно в подтверждение этого наблюдения четверо из подчиненных Брачио повалили кого-то на землю и неторопливо избивали, в то время как толстяк в переднике безуспешно пытался успокоить их.

Писатель редко становился свидетелем даже самого небольшого насилия. Однажды спор о сюжете повести между двумя его знакомыми писателями перерос в потасовку, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что творилось здесь. Оказавшись внезапно в самой круговерти сражения, Суорбрек чувствовал жар и озноб одновременно. Ужасно страшно и ужасно любопытно. Ему хотелось зажмуриться и в то же время — увидеть как можно больше подробностей. Разве не для этого он ввязался в поход, если быть честным? Стать свидетелем грязи и крови в самой гуще событий. Обонять смрад вывалившихся кишок и слышать яростные крики нападавших. Теперь он точно мог сказать, что все это видел. Теперь он мог привнести подлинность и жизненность в свои тексты. Теперь он мог сидеть в модных салонах Адуи и пренебрежительно обсуждать темную правду войны. Может, кто-то скажет — не самые высокие побуждения… Но и далеко не самые низменные. Он не претендовал на звание достойнейшего в Земном Круге, в конце концов.

Просто хотел быть самым лучшим писателем.

Коска спрыгнул с седла, слегка застонав, когда кровь вернулась в затекшие бедра старика. А после велеречиво обратился к миротворцу в переднике:

— Добрый день! Я — Никомо Коска, главнокомандующий Ротой Щедрой Руки, — он указал на четверых стирийцев, размеренно поднимающих и опускающих кулаки и палки, продолжая избиение. — Я вижу, вы уже повстречались с некоторыми из моих храбрых однополчан.

— Меня зовут Клэем, — цокая зубами от страха, ответил толстяк. — Я хозяин здешней лавки…

— Лавка! Великолепно! Позволите взглянуть?

Люди Брачио уже вытаскивали товары под зорким оком сержанта Балагура. Он, по всей видимости, следил, чтобы внутри Роты грабеж не выходил за определенные рамки. За пределами Роты поощрялся грабеж в любых пределах. Суорбрек снова отложил карандаш. Еще одна запись об отсутствии героизма показалась ему избыточной.

— Возьмите все, что вам нужно, — сказал Клэй, показывая испачканные мукой ладони. — Только не надо никакого насилия. — Его слова прервал звон разбитого стекла, треск досок и всхлипывания лежащего человека, которого время от времени продолжали от души пинать. — Могу ли я поинтересоваться, зачем вы здесь?

— Мы здесь, чтобы выкорчевать заразу вольнодумства, — вышел вперед Лорсен. — Мы должны истребить бунтовщиков.

— Вы… из Инквизиции?

Лорсен промолчал, но тишина говорила красноречивее всяческих слов.

— Никаких повстанцев тут нет, — сглотнул Клэй. — Уверяю вас. — Но Суорбрек различил в его голосе фальшивую нотку. Нечто большее, чем обычный испуг. — Политика нас не интересует…

— В самом деле? — Наверняка работа Лорсена тоже требовала обостренного чутья на ложь. — Закатай рукава!

— Что? — Торговец попытался улыбнуться, надеясь смягчить сложное положение вкрадчивыми движениями мясистых рук, но Лорсен не поддавался на такие уловки. Он решительно указал пальцем, и двое из его экзекуторов шагнули вперед. Крепкие ребята в плащах с капюшонами и масках.

— Раздеть его!

— Постойте… — Клэй попытался отскочить.

Суорбрек вздрогнул, когда один из экзекуторов ударил лавочника кулаком в живот, заставив согнуться пополам. Второй выкрутил руку, срывая рукав. По предплечью от запястья до локтя шла надпись на старой речи. Немного расплывшаяся от времени, но все еще довольно четкая.

Склонив набок голову, Лорсен прочитал:

— Свобода и правосудие. Благородные идеалы, с провозглашением которых нельзя не согласиться. Но как они состыковываются с ни в чем не виновными гражданами Союза, которых мятежники резали в Ростоде? Как ты считаешь?

Торговец к тому времени только-только восстановил дыхание.

— Клянусь, я никого не убил за всю жизнь! — Его лицо покрылось капельками пота. — Татуировка — ошибка юности! Я ее сделал, чтобы понравиться девушке! Я двадцать лет не видел ни одного мятежника!

— И ты полагал, что здесь, за границей Союза, ты сможешь избежать расплаты за свои преступления? — Суорбрек раньше не видел, чтобы Лорсен улыбался, и очень рассчитывал не видеть этого снова. — У Инквизиции Его Величества руки более длинные, чем ты можешь рассчитывать. И долгая память. Кто еще из обитателей этого жалкого скопления лачуг поддерживает бунтовщиков?

Суорбрек услыхал тихий голос Темпла:

— Осмелюсь предположить, что если поддержки и не было до нашего появления, то теперь точно будет.

— Никто! — Клэй помотал головой. — Никто не желает причинять зла, а я — меньше всех прочих…

— Где в Ближней Стране можно найти бунтовщиков?

— Откуда я знаю? Если бы знал, то сказал бы вам!

— Где главарь бунтовщиков Контус?

— Кто? — Лавочник тупо пялился на них. — Не знаю такого.

— Что ж, поглядим, что ты знаешь. Берите его. Принесите мои инструменты. Свободы я не могу вам обещать, но небольшое правосудие устрою прямо здесь и сейчас.

Два экзекутора потащили невезучего торговца прямиком в его лавку, теперь уже полностью очищенную от всего мало-мальски ценного. Лорсен последовал за ними, всем существом стремясь начать свою работу. Так же, как наемники спешили начать свою. Последний из экзекуторов замыкал шествие, неся деревянный отполированный сундучок с инструментами. Свободной рукой он плотно неторопливо прикрыл дверь. Суорбрек проглотил ком в горле и отложил записную книжку. На сегодня ему расхотелось делать заметки.

— Зачем мятежники наносят татуировки? — пробормотал он. — Ведь из-за этого их легко опознать.

Капитан-генерал косо глянул в небо и принялся обмахиваться шляпой, заставляя трепетать редкие волосы на черепе.

— Подтверждают свою преданность. Свидетельствуют, что возврата не будет. Они ими гордятся. Чем дольше человек среди повстанцев, тем больше у него татуировок. В Ростоде я видел висельника, у которого все руки были в надписях. — Коска вздохнул. — Иногда люди совершают необдуманные поступки, которые, по трезвому размышлению, оказываются весьма вредными для них.

Суорбрек приподнял бровь, послюнявил карандаш и записал мудрую мысль в книжку. Из-за закрытой двери послышался приглушенный крик. Следом еще один. Они очень мешали сосредоточиться. Конечно, этот человек виновен, но, представляя себя на месте лавочника, Суорбрек чувствовал себя весьма неуютно. Он видел вокруг себя привычный грабеж, небрежное разрушение, случайное насилие… Поискав, обо что бы вытереть вспотевшие ладони, он закончил тем, что использовал вместо платка рубашку. Все его манеры куда-то очень быстро улетучивались.

— Я ждал, что все это будет несколько более…

— Величественным? — спросил Темпл. Законник глядел на лавку с выражением самого глубокого отвращения.

— Слава на войне столь же редко попадается, как золотые самородки в земле! — воскликнул Коска. — Или верные женщины, коль на то пошло! Можете использовать фразу.

— Э-э-э… — Суорбрек покрутил карандаш в пальцах.

— Эх, нужно было вас пригласить поучаствовать со мной в обороне Дагоски! Вот там славы хватило бы на тысячу историй! — Старик схватил писателя за плечо, а вторую простер перед собой, будто вел в бой легионы в позолоченных доспехах, а не толпу разбойников, обчищающих дома. — Бесчисленные гурки шли на нас! А мы бесстрашно бросили им вызов с зубчатых крепостных стен! И тогда по приказу…

— Генерал Коска! — Берми, спешивший перебежать улицу, отшатнулся от пары лошадей, которые протащили сорванную с петель дверь, а потом пошел дальше, разгоняя клубы пыли шляпой. — У нас беда. Какой-то ублюдок-северянин захватил Димбика, уложил его…

— Постой! — нахмурился Коска. — Какой-то ублюдок-северянин?

— Ну, да.

— Ублюдок один?

Стириец пригладил разлохматившиеся золотистые волосы и водрузил шляпу обратно.

— Он здоровенный.

— Сколько людей у Димбика?

Пока Берми соображал, ответил Балагур:

— В подразделении Димбика сто восемнадцать человек.

Берми развел руками, как бы снимая с себя всяческую ответственность.

— Если мы сделаем хоть что-то, он убьет капитана. Он приказал привести самого главного.

Старик сжал пальцами морщинистую переносицу.

— И где этот похититель-горец? Давай поговорим с ним, а то перебьет всю Роту, того и гляди.

— Вон там.

Коска окинул взглядом вывеску над входом.

— «Мясной дом Стапфера»… Не самое лучшее название для борделя.

— По-моему, это постоялый двор.

— Для него название подходит еще меньше.

Горестно вздохнув, генерал переступил порог, позвякивая шпорами.

Глазам Суорбрека потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к полумраку. Солнечные лучи пробивались через щели между неплотно пригнанными досками. На полу лежали перевернутый стол и два стула. Несколько наемников стояли, направив оружие — два копья, два меча, топор и два самострела — на возмутителя спокойствия, который сидел за столом посредине комнаты.

Из всех собравшихся только он вел себя невозмутимо спокойно. Могучий северянин, ничего не скажешь. Волосы пали ему на лицо и смешивались с облезлым мехом накидки на плечах. Он жевал, беззаботно чавкая. На столе стояла тарелка с мясом и яичницей. В левом кулаке северянин немного неуклюже держал вилку, а в правом, с гораздо большей сноровкой, — нож. Лезвие он прижимал к горлу капитана Димбика, чье лицо распласталось на столешнице.

Суорбрек затаил дыхание. Если это и не героизм, то уж бесстрашие в любом случае. Однажды он издал весьма спорный текст, что потребовало использовать всю силу воли, но он не мог представить, как человек с подобным хладнокровием может встречать такие неприятности. Быть храбрецом среди друзей легко. Вот когда весь мир против тебя, а ты идешь напролом, требуется истинная отвага. Суорбрек снова послюнявил карандаш, чтобы записать родившуюся мысль. Северянин глянул на него, и под прядями волос мелькнул блик. Писатель понял, что цепенеет. Левый глаз широкоплечего мужчины оказался сделанным из металла, слегка поблескивающего в полутьме. Да и все лицо обезображивал огромный шрам. А здоровый глаз горел пугающей решимостью. Будто северянин очень хотел перерезать горло Димбику только для того, чтобы проверить — чем закончится дело?

— Вот это да! — Коска всплеснул руками. — Сержант Балагур! Узнаешь нашего старого собрата по оружию?

— Кол Трясучка, — негромко проговорил сержант, не сводя глаз с северянина.

Как здравомыслящий человек, Суорбрек знал, что взглядом убить нельзя, но все равно порадовался, что не стоит между ними.

Не убирая ножа от горла Димбика, Трясучка неуклюже подцепил кусок яичницы и отправил в рот. Неторопливо прожевал, будто ему и дела не было до столпившихся людей. Проглотил.

— Этот мудила хотел забрать мою яичницу, — произнес он скрежещущим голосом.

— Димбик! Вы невоспитанная скотина! — Коска поднял один из стульев и уселся напротив северянина, потрясая пальцем перед побагровевшим лицом капитана. — Я надеюсь, это будет достойным уроком для вас. Никогда не отбирайте яичницу у человека с серебряным глазом!

Суорбрек быстренько записал за ним, хотя полагал, что эта сентенция ограниченного применения. Димбик попытался что-то сказать, но Трясучка слегка усилил нажатие ножа на горло, и капитан сумел выдавить лишь жалкое бульканье.

— Это твой друг? — проворчал северянин, заставляя тяжелым взглядом замолчать заложника.

— Димбик? — Коска выразительно пожал плечами. — Он не бесполезен, однако я не могу сказать, что он — достойнейший в Роте.

Капитану Димбику мешал возразить нож северянина, прижатый к горлу так сильно, что он едва мог дышать, но он явно протестовал, причем до глубины души. Он — единственный в Роте, кто хоть в малой мере заботился о дисциплине, о достоинстве, о надлежащем поведении, и, взгляните только, чем все закончилось. Он полузадушен варваром в дрянной тошниловке.

И усугубляя положение — во всяком случае, ничего не делая, чтобы его улучшить, — командир отряда готов бесконечно поддерживать дружескую беседу с его врагом.

— Просто невероятно, — продолжал Коска. — Встретиться через столько лет, за столько миль от того места, где мы познакомились. Сколько миль до тех мест, как ты считаешь, Балагур?

— Не хотел бы гадать, — пожал плечами сержант.

— Я думал, ты вернулся на Север.

— Я вернулся. Потом приехал сюда. — Похоже, Трясучка не относился к излишне разговорчивым людям.

— Приехал для чего?

— Ищу девятипалого.

— Отрежь один Димбику, — беспечно предложил Коска, — облегчишь себе поиски.

Капитан зашипел и задергался, спутанный собственной перевязью, но Трясучка, уколов кончиком ножа в шею, принудил его вновь прижаться к столешнице.

— Он не просто девятипалый. Тот, которого я ищу, — донесся до него голос, похожий на сыплющийся гравий, но равнодушный, без малейшего намека на озабоченность сложившимся положением. — Слышал, он может быть здесь. Черный Кальдер думает, что он мог поселиться здесь. И я тоже думаю.

— Разве ты не видел, как много долгов было оплачено в Стирии? Месть вредит делам. И душе, не так ли, Темпл?

— Да, я слышал, что это так, — согласился стряпчий, которого Димбик видел лишь краем глаза. Как же капитан ненавидел его! Темпл со всем соглашался, всегда подтверждал слова командира и делал вид, будто знает все на свете, но молчит.

— Оставим души святошам, — говорил Трясучка. — А дела — торгашам. Вот месть — это по мне. А! Мать твою! — Димбик всхлипнул, готовясь к смерти. Но послышался всего лишь звон, когда вилка северянина упала на стол, разбрызгивая жидкий желток.

— Тебе было бы легче двумя руками. — Коска махнул наемникам, стоявшим у стен. — Господа, отойдите. Трясучка — мой старинный друг, и с его головы не упадет ни волоса. — В тот же миг опустились луки, мечи и копья. — Как думаешь, не пора ли теперь отпустить капитана Димбика? Если один из наших погибает, остальные сильно переживают. Как утята.

— От утят можно ожидать больше отпора, чем от этого сброда.

— Они — наемники. Сражение занимает последнее место в их мыслях. Почему бы тебе не присоединиться к нам? Как в старые добрые времена. Дружба, веселье, волнение в крови!

— Яд, предательство, жадность? Я решил, что лучше работаю в одиночку.

Внезапно давление на шею Димбика исчезло. Капитан вдохнул со сдавленным вскриком, когда ощутил, что его поднимают за воротник и отправляют в полет через всю комнату. Ноги его запутались, и, врезавшись в ближайшего подчиненного, он повалился вместе с ним под стол.

— Если встречу какого-нибудь девятипалого, я тебе сообщу, — сказал Коска, обнажив пожелтевшие зубы, и, упираясь руками в колени, выпрямился.

— Сообщи, — Трясучка спокойно перехватил нож, которым едва не лишил жизни капитана, и принялся резать мясо. — И закрой дверь, когда уйдешь.

Димбик медленно поднялся, прижимая пальцы к кровоточащей отметине на горле и не сводя глаз с Трясучки. Как бы он хотел убить эту грязную тварь. Ну, или хотя бы приказать убить. Но Коска приказал не причинять вреда северянину, а Коска, как бы там ни было, а было, как правило, не слишком обнадеживающе, главнокомандующий всей Роты. В отличие от прочего отребья, Димбик оставался солдатом. Он понимал такие истины, как уважение, повиновение, серьезное отношение к службе. Даже если все остальные отказывались понимать. Сказать точнее, очень важно сохранять серьезность, в то время как остальные не хотели. Капитан вернул перекрутившуюся перевязь на место, с отвращением отметив, что блестящий шелк замазан желтком. Какой же красивой она была когда-то! Никто не догадывался. И как же Димбик скучал по армии. Настоящей армии, а не этой извращенной насмешке над воинской службой.

Он был достойнейшим в Роте, а его презирали. Давали подчиненных меньше, чем другим, выбирали самые худшие поручения, обделяли при дележе награбленного. Он одернул поношенный мундир, вытащил гребешок и пригладил волосы, а потом решительно покинул подмостки, где натерпелся позора, с самым строгим видом, какой мог только на себя напустить. В окружении сумасшедших любой здоровый человек выглядит безумцем.

Суфин ощущал в воздухе запах дыма. Это напомнило ему другие, давние войны. Войны, на которых приходилось по-настоящему сражаться. Ну, или так казалось сейчас. Он шел на войну за свою страну, за своих друзей, за свою жизнь, за выживание… не важно, к чему это привело.

Наемники, которые пытались завалить сторожевую вышку, отказались от замысла и теперь сидели без дела, передавая друг другу бутылку. Инквизитор Лорсен стоял рядом с ними туча тучей.

— Вы закончили с лавочником? — спросил Коска, вернувшись с постоялого двора.

— Закончил.

— И что узнали?

— Он умер.

Недолгое молчание.

— Жизнь состоит из сплошных разочарований.

— Некоторые люди не выдерживают допроса с пристрастием.

— Осмелюсь заметить, моральное разложение приводит к слабости сердца.

— Но результат один и тот же, — подытожил инквизитор. — У нас есть список, согласованный с Наставником. Следующим будет Лоббери, а после — Эверсток. Поднимайте Роту, генерал.

Коска нахмурился. По наблюдениям Суфина, за сегодняшний день это было самое серьезное волнение, отразившееся на лице Старика.

— Может, стоит позволить людям переночевать? Отдохнуть какое-то время, насладиться гостеприимством местных обывателей?

— Вести о нашем походе не должны достичь ушей мятежников. Праведники не могут задерживаться. — Лорсену удалось произнести эту фразу без малейшего намека на улыбку.

— Праведники трудятся без устали, не так ли? — Коска надул щеки.

Суфин вдруг почувствовал такую усталость, что не смог бы, пожалуй, и руки поднять. Накатила изнуряющая беспомощность. Если где-то и можно найти праведного человека, то он, пожалуй, достойнейший называться им. Достойнейший в Роте. Он не гордился собой. Лучший червяк в навозной куче имеет больше поводов для самовосхваления. Просто, он — единственный, у которого оставался крохотный клочок совести. Ну, разве что кроме Темпла, хотя стряпчий проводил любое свободное мгновение, пытаясь доказать окружающим, что само понятие «совесть» ему незнакомо. Суфин смотрел, как законник стоит позади Коски, слегка ссутулившись, будто пытался спрятаться, и теребил пуговицы рубашки. Человек, который, вполне возможно, был кем-то, пытался приложить все усилия, чтобы казаться никем. Но посреди всего этого безумия и бессмысленного разрушения утрата идеалов одним человеком выглядела сущей мелочью. Может, Джубаир прав? Мог ли Бог быть мстительным убийцей, который наслаждается насилием? Суфин не мог подобрать слов, чтобы возразить.

Здоровенный северянин стоял на крыльце «Мясного дома Стапфера» и спокойно наблюдал, как они уезжают. Огромные кулаки покоились на перилах, солнце играло мертвенными бликами на серебряном глазе.

— И как вы намерены это описать? — спросил Темпл.

Суорбрек замер, глядя в записную книжку. Карандаш завис над страницей.

— Я постараюсь замять этот случай, — ответил он, закрывая книжку.

— Боюсь, вам еще о многом предстоит умалчивать, — фыркнул Суфин.

Следует все же сказать по справедливости, в этот день Рота Щедрой Руки проявила поразительную для них сдержанность. Они покидали Сквордил, оставив за собой совсем немного жалоб о беззастенчивых грабежах, голого торговца, подвешенного на сторожевой вышке, а на шею ему нацепили табличку, объявляя его судьбу уроком в назидание мятежникам Ближней Страны. Узнают ли когда повстанцы об этом уроке и сумеют ли извлечь из него что-либо для себя, Суфин не брался судить. Рядом с лавочником висели еще двое.

— А их за что? — спросил Темпл, хмуро оглядываясь назад.

— Молодого застрелили при попытке убежать, насколько я знаю. О втором не могу ничего сказать.

Темпл скривился, одернул потрепанные рукава.

— Что мы в силах поделать?

— Просто следуй за своей совестью.

— Для наемника ты слишком много рассуждаешь о совести! — зло огрызнулся стряпчий.

— А сам почему волнуешься, если тебе не нравится?

— Насколько я знаю, ты все еще на жалованье у Коски!

— Если я уйду, ты тоже уйдешь?

Темпл открыл было рот, но, не издав ни звука, закрыл его. Хмуро вглядываясь в горизонт, он теребил рукав. Теребил и теребил.

— Видит Бог, — вздохнул Суфин. — Я никогда не утверждал, что я — достойнейший из людей. — Несколько построек вдалеке горело, и столбы дыма поднимались к синему небу. — Просто я — достойнейший в Роте.

Прошлое есть у всех

Дождь усилился. Вода заполняла колеи от колес и глубокие отпечатки копыт и башмаков, пока они не превратились в сплошное болото, а дороге оставалось совсем немного до того, чтобы гордо называться рекой. Над городом висел словно серый занавес, а редкие огни в окнах с трудом пробивались сквозь туман, бросая тускло-оранжевые блики в бесчисленные лужи. Вода стекала в жидкую грязь из водостоков, и с крыш без водостоков, и с полей шляпы Лэмба, который сгорбился на козлах, молчаливый и мокрый. Вода сбегала тонкими струйками с арки городских ворот, на которых висела доска с названием — Эверсток. Вода смешивалась с пылью и грязью, покрывала шкуры волов — Кальдер очень сильно хромал на правую заднюю, а Скейл шел немногим лучше. Вода обливала лошадей, стоявших у коновязи перед жалкой лачугой, игравшей роль постоялого двора. Три жалкие лошади, потемневшие от дождя.

— Это они? — спросил Лиф. — Это их кони?

— Это они, — ответила Шай, холодная и липкая в промокшем плаще, словно покойница.

— И что делать будем? — Лиф пытался скрыть нотки волнения в голосе, но не слишком преуспел.

Лэмб не ответил ему. Вместо этого старик наклонился к Шай и почти ласково проговорил:

— Скажи, если тебе приходится выбирать между двумя клятвами — ты не можешь выполнить одну, чтобы не нарушить вторую, что ты будешь делать?

На взгляд Шай, такой выбор находился на грани выдумки, если учесть первоочередную задачу. Она пожала плечами, облепленными отвратительно мокрой рубахой.

— Выполню ту, которую считаю важнее. Я так думаю.

— Да, — пробормотал Лэмб. — Осенние листья на реке, так? Выбора нет никогда. — Они немного посидели молча, бездействуя и еще больше промокая. — Я войду первым. Привяжите волов, а потом входите тоже, но осторожно. — Он спрыгнул с фургона, расплескав башмаками грязь. — Если у тебя не хватает ума, чтобы остаться здесь. Это был бы лучший выход.

— Я буду участвовать, — воскликнул Лиф.

— А ты знаешь, какое участие потребуется? Ты убивал когда-нибудь человека?

— А ты?

— Главное, не стойте у меня на пути. — Лэмб чудесным образом переменился. Он больше не сутулился, стал выше и больше. Капли дождя барабанили по его плащу, слабый свет выхватывал половину его сосредоточенного лица, а вторая оставалась в темноте. — Не стойте на моем пути. Вы должны пообещать мне это.

— Хорошо, — согласился Лиф, бросая на Шай хитрый взгляд.

— Ладно, — кивнула она.

Ерунду какую-то морозил Лэмб. В каждый сезон окота в любой отаре нашлось бы множество ягнят отважнее, чем он. Но мужчины иногда ведут себя странно, когда задета их гордость. А вот Шай никогда не использовала гордость в полную силу. Потому-то она решила позволить ему болтать, что захочет, и даже войти первому. Когда они продавали зерно, это неплохо срабатывало, если припомнить. Пока Лэмбу будут морочить голову, она войдет следом. Спрятав нож в рукаве, она смотрела, как старый северянин, раскинув для равновесия руки, изо всех сил старается перейти улицу и не оступиться.

Если Лэмб оплошает, у нее должно получиться. Ведь и раньше они так делали. Не по таким серьезным поводам и с более достойными людьми. Шай убедилась, что нож свободно выскальзывает из мокрого рукава. Кровь стучала в висках. Она сможет это сделать. Она должна вновь это сделать.

Снаружи харчевня выглядела как полуразрушенный сарай, да и внутри не слишком искажала первое впечатление. Не думала она, что угодит в такое место, где будет с легкой тоской вспоминать «Мясной дом Стапфера». Жалкие язычки огня корчились в очаге, черном от грязи и копоти. В воздухе витал кислый смрад дыма, сырости и немытых испокон веков тел. Барная стойка представляла собой старую доску, прогнувшуюся посредине, всю потрескавшуюся и до блеска отполированную локтями за долгие годы. Хозяин харчевни, или, вернее, хозяин сарая, стоял за ней и протирал кружки.

Тесное с низким потолком заведение почти пустовало, что и неудивительно в столь ненастную ночь. Пять человек, включая двух женщин, сгрудившихся над тарелками с тушеным мясом в дальнем конце комнаты, Шай приняла за купцов. Костлявый потасканный мужчина склонился над кружкой. Испещренное черными пятнышками зеркало, какое и у нее когда-то было, выдавало в нем фермера. Следующий утопал в огромной шубе — между нею и шляпой с несколькими засаленными перьями торчала седая борода. На столе перед ним стояла полупустая бутылка, а напротив сидела, прямая, как судья на слушании дела, старуха из племени духолюдов со сломанным носом, волосами, перевязанными чем-то похожим на обрывки старого имперского знамени, и такими глубокими морщинами на лице, хоть тарелки ставь. Если твои тарелки вкупе с твоим зеркалом и твоей фермой не сожгли.

Взгляд Шай скользнул по троим оставшимся так небрежно, будто она хотела прикинуться, что не видит их вовсе. Но они там сидели. Трое, сбившиеся в плотную кучку. Выглядели как граждане Союза, если только правомочно определять родину людей, которые провели несколько лет в грязи и непогоде Ближней Страны, стирающей любые отличия. Двое помоложе. Один с разлохмаченными рыжими волосами и дерганый, будто с шилом в заднице. Второго отличали правильные черты лица, насколько Шай могла судить издалека и в полумраке, и куртка из овчины, перетянутая щегольским поясом с бронзовыми бляхами. Третий постарше, бородатый, в высокой шляпе, заломленной набок, как делают излишне самоуверенные мужчины. Причем, как правило, именно те мужчины, чья ценность тем меньше, чем выше самомнение.

Он был вооружен мечом — Шай заметила поцарапанную медную оковку ножен, мелькнувшую из-под плаща. У Красавчика — топор, тяжелый нож и моток веревки на поясе. Рыжий сидел к ней спиной, не позволяя верно оценить свое оружие, но, вне всяких сомнений, тоже припрятал клинок, а то и два.

С трудом верилось, насколько они обычны. Как тысячи старателей, ежедневно протекавших грязной рекой через Сквордил. Красавчик засунул большой палец за свой выпендрежный пояс. Ну, кто угодно мог так сделать, склоняясь к барной стойке после долгого трудового дня, проведенного в седле. Ну, разве что далеко не у всех путь пролегал через разрушенную ферму Шай, через ее разбитые надежды и похищение брата и сестры в проклятую тьму.

Она крепко сжала зубы и скользнула в комнату, держась в тени. Не прячась напоказ, но и не привлекая к себе внимания. Это было несложно, поскольку Лэмб вел себя совершенно не так, как обычно на продаже зерна. Он прошелся до другого конца стойки и оперся здоровенными кулаками о растрескавшееся дерево.

— Хорош тот вечер, когда можно сюда заглянуть, — сказал он хозяину харчевни, снимая шляпу и стряхивая с нее воду размашистыми движениями, наверняка стараясь привлечь внимание.

Только глубоко запавшие глаза старой духолюдки следили, как Шай крадется вдоль стены, но она не намеревалась поднимать шум.

— Немного дождливо, не правда ли? — отозвался трактирщик.

— Если дождь усилится, сможешь зарабатывать на переправе через улицу.

— Если будет прибыль, займусь обязательно, — человек за стойкой невесело глянул на малочисленных гостей. — Я слышал, люди толпами валят через Ближнюю Страну, но почему-то здесь их не бывает. Хотите выпить?

Лэмб стянул перчатки и бросил их перед трактирщиком.

— Хорошо бы пива.

Хозяин схватил железную, до блеска начищенную кружку.

— Нет, мне в эту, — возразил Лэмб указывая на большую глиняную на верхней полке. Она выглядела очень тяжелой и старомодной. — Люблю держать в руках то, что я могу почувствовать.

— Мы говорим о кружках или о бабах? — поинтересовался трактирщик, привставая на цыпочки, чтобы достать ее.

— А почему не о том и другом вместе? — усмехнулся Лэмб.

Как он сохранил способность улыбаться?

Взгляд Шай все время возвращался к мужчинам, сидевшим за другим концом стойки, молча сгорбившись над выпивкой.

— Издалека путь держите? — спросил хозяин.

— С востока, — Лэмб словно не замечал, что с плаща стекает вода. — С северо-востока. Из окрестностей Сквордила.

Один из троих, рыжий, оглянулся на Лэмба, фыркнул и повернулся к своим.

— Ого! Не близкий путь. Это ж сотня миль, не меньше.

— Как по мне, так больше. Дорога на проклятой телеге, запряженной волами, превратила мою задницу в отбивную.

— Если намерены двигаться дальше на запад, советую серьезно подумать. Множество людей, охочих до золота, идут в ту сторону. А я слышал, в пустошах зашевелились духолюды.

— Да ну!

— Не сомневайся, приятель! — вставил человек в шубе, высовываясь из нее, словно черепаха из панциря. Он обладал самым сильным и самым противным из всех голосов, слышанных Шай, а она в свое время общалась с множеством необычных людей. — Они кинулись в Дальнюю Страну, как муравьи, если разворотить им кучу. Злые, собравшиеся в большие стаи и ищущие человеческие уши, как в стародавние времена. Я слыхал, Санджид выкопал меч войны.

— Санджид? — Трактирщик пошевелил головой, как если бы воротник внезапно стал ему тесен.

— Император равнин собственной персоной. — Шай догадалась, что старый ублюдок просто наслаждается своими страшилками. — Его духолюды вырезали целый обоз. Недели две назад, в пустошах. Человек тридцать погибло. Они отрезали их уши и носы. И я заставляю себя не задумываться — а вдруг они им и концы отрезали?

— Для чего они им, дьявол меня раздери?! — воскликнул фермер, уставившись на старуху-духолюдку и содрогаясь всем телом.

Она не ответила. Даже не пошевелилась.

— Если вы собрались ехать на запад, я посоветовал бы найти хорошее общество. Желательно, чтобы у вас был настрой на победу и добрая сталь в запасе. Вот что я скажу… — и снова нырнул в шубу.

— Дельный совет, — Лэмб поднял кружку и неторопливо сделал маленький глоток. Шай невольно сглотнула, пожалев, что у нее пива нет. Черт возьми, ей хотелось убраться отсюда. Или уж начать делать то, ради чего они пришли. В то же время Лэмб сохранял невозмутимость, как если бы пахал поле у фермы. — Но я не уверен, что хочу отправиться туда во что бы то ни стало.

— А что занесло вас так далеко?

Лэмб неторопливо закатал влажные рукава рубахи, обнажая могучие предплечья, покрытые седыми волосами.

— Я кое-кого преследую.

Рыжий снова оглянулся. Целая буря подергиваний пробежала по его лицу и плечам. На этот раз он не отвел взгляд. Шай позволила ножу выскользнуть из рукава и спрятала его за рукой, сжимая в потной и горячей ладони.

— Зачем? — спросил трактирщик.

— Они сожгли мою ферму. Украли моих детей. Повесили моего друга, — проговорил Лэмб без всякого выражения и поднял кружку.

Повисла такая тишина, что было слышно, как он глотал. Один из торговцев даже обернулся, его брови поползли на лоб. «Шляпа» придвинул свою посудину, и Шай заметила, как напряглись сухожилия на его запястье. В этот миг вошел Лиф и остановился на пороге, растерянный и напуганный. Но все, не отрываясь, глазели на Лэмба, поэтому пропустили появление парня.

— Плохие люди, вне всяких сомнений, — продолжал северянин. — Они похищали детей по всей Ближней Стране и оставляли за собой след из повешенных. За последние несколько дней я похоронил, пожалуй, дюжину.

— И сколько этих ублюдков?

— Человек двадцать…

— Может, собрать парней и попробовать их отыскать? — спросил трактирщик, хотя казалось, что он-то как раз останется и будет продолжать натирать кружки. Но у кого повернулся бы язык обвинить его?

— А смысл? — Лэмб покачал головой. — Они уже далеко отъехали.

— Правда? Ну, ладно… Но я уверен, правосудие рано или поздно догонит их. Как говорится, возмездие неотвратимо.

— Правосудию придется удовольствоваться тем, что я от них оставлю, когда догоню. — Лэмб наконец-то закатал рукава так высоко, как хотел, и привалился боком к стойке, глядя прямо на тех троих. Шай ожидала всякого, но только не беспечно болтающего, беззаботно улыбающегося Лэмба, которого вроде как ничего и не тревожило. — Когда я говорил, что они далеко отъехали, то слегка слукавил. Трое из них отбились от остальных.

— Это точно? — спросил «Шляпа», вмешиваясь в беседу с трактирщиком так нагло, как вор срезает кошелек в суматохе.

— Точнее не бывает, — Лэмб твердо встретил его взгляд.

— Три человека, ты говоришь? — Рука Красавчика поползла вдоль пояса к топору.

В воздухе тяжелым облаком повисло ожидание грядущих неприятностей.

— Эй, погодите, — сказал хозяин постоялого двора. — Мне не нужны разборки…

— Я тоже не хотел разборок, — согласился Лэмб. — Но ветер дует вопреки нашему желанию. И у всех неприятностей привычки такие же. — Он откинул влажные волосы с лица. Широко распахнутые глаза северянина сияли, рот приоткрылся, дыхание участилось. Он улыбался. Но не как человек, ищущий решение сложной задачи, а как человек, который занимается любимым делом или получает удовольствие, скажем, от вкусной еды. Внезапно Шай совсем по-иному оценила шрамы, испещрявшие лицо отчима, и ощутила холодок, расползающийся вдоль хребта в руки и ноги и заставляющий стать дыбом каждый волос на теле.

— Я выследил этих троих, — проговорил северянин. — Встал на их след и гнался два дня.

Воцарилась томительная пауза. Трактирщик отступил, не выпуская кружку и полотенце из рук. Призрачная тень улыбки еще цеплялась за его лицо, но остальные уже поняли все. Трое преследуемых развернулись к Лэмбу и слегка расступились, оказавшись спиной к Шай, и она осознала, что крадется вперед, словно протискиваясь через мед и цепляясь дрожащими пальцами за рукоять ножа. Каждое мгновение растягивалось длиною в век, а дыхание раздирало глотку.

— И куда привел след? — спросил «Шляпа» осипшим голосом, почти беззвучным на последнем слове.

Лэмбова улыбка растянулась от уха до уха. Словно он сегодня отмечал свой день рождения.

— Прямо под ваши гребаные ноги.

«Шляпа» откинул плащ. Ткань еще парила в воздухе, когда он потащил из ножен меч.

Северянин запустил в него тяжелой кружкой. Удар пришелся прямо в лоб, и «Шляпа» упал, облитый пивом.

Стул противно заскрипел, когда фермер, пытаясь отшатнуться, перевалился через него.

Рыжий шагнул назад, освобождая место для драки или от страха, а Шай, обхватив его левой рукой, прижала нож к горлу.

Кто-то закричал.

Лэмб пересек комнату одним прыжком, поймал запястье Красавчика, когда он почти вытащил топор, выкрутил руку, в то же время вытащил нож у него из-за пояса и воткнул в пах. Двинул лезвие вверх, вспарывая живот. Брызги крови полетели во все стороны. Красавчик издал булькающий вопль, ужасно громкий в замкнутом помещении, и упал на колени, выпучив глаза и пытаясь удержать вываливающиеся кишки. Стукнув черенком ножа по затылку, Лэмб «вырубил» его и положил конец крику.

Женщина-купец вскочила, открыв рот.

Рыжий задергался в объятиях Шай. Она сжала его покрепче и прошептала в ухо, усиливая давление ножа: «Успокойся!»

«Шляпа» с трудом поднимался на ноги. Из рассеченной кружкой кожи на лбу текла кровь, заливая глаза. Лэмб схватил его за шею и, приподняв легко, как тряпичную куклу, ударил лицом о барную стойку. И еще раз. Череп трещал, как глиняный горшок. Потом опять. Голова «Шляпы» безвольно болталась. Капли крови попали на передник трактирщика, на стену за его спиной, даже на потолок. Лэмб высоко поднял нож. Его лицо все еще озаряла та самая безумная улыбка. Потом лезвие расплылось, превращаясь в поблескивающее пятно, и прошло сквозь спину человека, пригвождая его к стойке, которая раскололась вдоль. Он так и остался висеть, не доставая ногами до пола. Только башмаки скребли по доскам. А кровь растекалась, словно пролитая выпивка.

По мнению Шай, все это заняло времени не больше, чем три вдоха-выдоха, если бы она не затаила дыхание. Ее бросило в жар, голова кружилась, мир заиграл слишком яркими красками. Она моргнула, не вполне отдавая себе отчет, что же произошло. Но не двинулась с места. Она не шевелилась, и никто не шевелился. Только Лэмб шагал вперед — глаза блестели от слез, одна половина лица изуродована шрамами и забрызгана кровью, губы растянуты в безумной улыбке, обнажая зубы. На каждый выдох он издавал приглушенный рык, будто занимаясь любовью.

— Мать вашу, мать вашу… — хныкал Рыжий.

Шай прижатием лезвия ножа к кадыку снова утихомирила его. Здоровенный тесак, размером почти с меч, был засунут у него за пояс, и свободной рукой она вытащила оружие. Подошедший вплотную Лэмб, который едва не касался головой низких стропил, протянул руку и, сграбастав Рыжего за ворот рубахи, вырвал его из ослабевшей хватки Шай.

— Говори!

Северянин дал парню пощечину, настолько сильную, что мог сбить с ног, но сам же и удержал его.

— Я… — проблеял пленник.

Лэмб ударил его снова. От громкого звука вздрогнули купцы в дальнем конце комнаты.

— Говори!

— Чего тебе?

— Кто у вас главный?

— Кантлисс. Его так зовут. — Рыжий торопливо заговорил, захлебываясь слюной и путаясь в словах. — Грега Кантлисс. Я не знал, что они настолько плохие. Просто хотел перебраться отсюда в те края. И заработать чуток деньжат. Я работал на востоке, на переправе. А потом после дождя паром смыло… Я… — Удар. — Мы не хотели этого. Поверьте мне… — Удар. — Среди них есть полные отморозки. Северянин по кличке Рябой. Он стрелял в старика. А все смеялись…

— Ты видел, чтобы я смеялся? — Лэмб шлепнул его снова.

— Я тоже не смеялся! — Рыжеволосый попытался прикрыться слабой рукой. — Мы не хотели участвовать во всех этих убийствах. Потому и ушли от них! Кантлисс обещал нам, что просто ограбим кого-нибудь. А оказалось — мы крадем детей…

Удар Лэмба прервал его словоизлияния.

— Зачем он крал детей?

И подстегнул желание говорить еще одной пощечиной. Лицо парня перекосилось и раздулось с одной стороны. Из носа текла кровь.

— Он говорил, у него есть покупатель. Мы станем богатыми людьми, если доставим детей к нему. Говорил, что дети должны быть невредимы, ни одного волоска на головах. Требовал, чтобы в пути они не нуждались…

— Путь куда? — Очередной удар Лэмба.

— Для начала в Криз, он говорил.

— Это в верховьях Соквайи, — сказала Шай. — Ехать через всю Дальнюю Страну.

— Кантлисса ожидает лодка. Он поднимется вверх по реке… вверх по реке…

— Очень смешно. Потом куда?

Рыжий обмяк, едва ли не потеряв сознание. Веки едва трепетали.

— Не говорил. При мне не говорил. Может, Тэвернер знал… — его взгляд скользнул по трупу, прибитому ножом к стойке бара.

«Вряд ли он что-то способен рассказать», — подумала Шай.

— Кто покупает детей? — спросил Лэмб.

Рыжий качал избитой головой, будто пьяный. Лэмб шлепнул его снова, снова и снова… Одна из купчих спрятала лицо в ладонях. Вторая глядела твердо, но мужчина, сидевший рядом, насильно усадил ее на стул.

— Кто покупает?

— Не знаю, — шепеляво ответил парень, пуская розовые пузыри с разбитых губ.

— Стой на месте.

Лэмб отпустил Рыжего, вернулся к «Шляпе», вокруг башмаков которого натекла алая лужа, снял меч с его пояса, вытащил нож из-под плаща. После перевернул ногой Красавчика, который вперился безжизненным взглядом в потолок, в то время как его кишки вывалились из живота. Северянин взял его мокрую от крови веревку, вернулся к пленному и начал обвязывать один конец вокруг его шеи. Шай наблюдала за этим, оцепенев и ощущая противную слабость. Немудреные узлы, но вполне надежные. Потом Лэмб потащил парня к двери, а тот поплелся за ним, как побитая собака.

Но далеко они не ушли.

Трактирщик выбежал из-за барной стойки и загородил выход, подтверждая истину, что с первого взгляда никогда нельзя судить о способности человека на поступок. Он комкал в руках тряпку, будто мог защититься ею от зла. Шай не верила, что это чем-то поможет, но не могла не испытывать уважение к его кишкам. Оставалось надеяться, что Лэмб не разложит их рядом с потрохами Красавчика, которые валялись на окровавленных досках.

— Это неправильно, — сказал хозяин заведения.

— И каким образом, умерев, ты сумеешь это исправить? — Голос Лэмба звучал мягко и не содержал ни тени угрозы. Ему не нужно было кого-то пугать. Два мертвеца отлично справлялись с этой работой и без него.

Глаза трактирщика забегали, но не нашлось ни одного героя, чтобы встал рядом с ним. Все выглядели напуганными, словно Лэмб являлся олицетворением самой смерти. Только старая духолюдка сидела, выпрямившись и внимательно наблюдая за событиями, да ее спутник, одетый в шубу, закинул ногу за ногу и, не делая резких движений, подливал себе выпивку.

— Неправильно… — Голос трактирщика был слаб, как разбавленное водой пиво.

— Коль это произошло, то это правильно, — ответил Лэмб.

— Мы должны собрать людей, судить его, как положено, допросить свидетелей…

— Все, что ты должен, — старик шагнул вперед, — это спросить себя, хочешь ли ты стоять на моем пути.

Хозяин харчевни шагнул в сторону, и Лэмб поволок парня мимо него.

Шай поспешила следом, внезапно ощутив, что может двигаться.

Дождь из ливня перешел в размеренную морось. Лэмб протащил Рыжего через залитую водой улицу к арке городских ворот, достаточно высокой, чтобы проехал всадник. Или чтобы повесить пешего.

— Лэмб!

Шай спрыгнула с крыльца харчевни, проваливаясь по щиколотки.

— Лэмб!

Он взвесил веревку на ладони и забросил ее на перекладину.

— Лэмб!

Шай наконец-то перебралась через улицу, выдергивая ноги из липкой грязи. Северянин натянул свободный конец веревки, и парень привстал на цыпочки, когда петля затянулась у него под горлом, глупо озираясь, будто не соображая, что происходит.

— Тебе не кажется, что с нас хватит повешенных? — выкрикнула Шай, поравнявшись с ними.

Лэмб не отвечал, наматывая веревку на кулак.

— Никому это не надо!

Он молча сопел, продолжая поднимать Рыжего. Шай вцепилась в веревку и принялась пилить ее мечом около самой его шеи. Лезвие оказалось достаточно острым. Справилась она быстро.

— Убирайся прочь!

Парень моргал, глядя на нее.

— Беги, мудила гребаный!

Она пнула Рыжего под зад. Он отбежал на несколько шагов, споткнулся, повалился лицом в грязь, с трудом поднялся и скрылся в темноте все еще с воротником из петли на шее.

Шай повернулась к Лэмбу. Отчим глядел на нее, стоя с обрывком веревки в одной руке и мечом в другой. Смотрел и не видел, кажется. Он был вроде как не в себе. Неужели этот же человек склонялся над кроваткой Ро, когда девочка горела в лихорадке, и пел ей? Пел отвратительно, но ведь старался. И лицо его тогда кривилось от сострадания. А теперь Шай видела пустоту в его черных глазах, и страх охватил ее. Будто оказалась на краю бездны, и потребовалась каждая крупица храбрости, чтобы не кинуться наутек.

— Приведи их коней! — рявкнула она Лифу, появившемуся на пороге с плащом и шляпой Лэмба в руках. — Всех троих, живо!

Он кинулся выполнять поручение. А Лэмб все стоял, глядя вслед Рыжему, а дождь постепенно смывал кровь с его лица. Когда Лиф подвел ему самого могучего коня, северянин схватился за луку, попытался вскочить верхом, но лошадь дернулась и отступила. Лэмб покачнулся, попытался поймать стремя, но опять промахнулся и упал с громким плеском в лужу. Перевернулся и встал на четвереньки. Шай бросилась к нему:

— Ты ранен?

Он поднял взгляд, в глазах стояли слезы, и прошептал:

— Мертвецы, Шай, мертвецы…

Стараясь изо всех сил, она подняла его. Дьявольски трудная задача — старый хрыч весил, как покойник. Оказавшись на ногах, он схватил Шай за рукав и притянул к себе.

— Обещай мне… — тихо проговорил он. — Обещай мне, что больше никогда не встанешь на моем пути.

— Обещаю. — Она погладила Лэмба по изуродованной щеке. — Но коня для тебя все-таки придержу.

И выполнила обещание, схватив лошадь под уздцы и ласково бормоча ей на ухо. Жаль, что не нашлось никого, способного так же успокаивать ее саму, пока северянин медленно и устало забирался в седло, сцепив зубы от натуги. На спине коня он ссутулился, правой рукой взявши повод, а левой придерживая плащ у горла. И снова казался стариком. Дряхлее, чем когда-либо. Древняя развалина, раздавленная непосильными заботами.

— Он в порядке? — громким шепотом спросил Лиф, будто боялся быть подслушанным.

— Не знаю… — ответила Шай.

А Лэмб, казалось, не слышал ничего, глядя вдаль, в черный, слившийся с небом горизонт.

— А ты в порядке?

— Тоже не знаю. — Она ощущала, что привычный ей мир разбит вдребезги и катится в пропасть, а ее влечет ветер по бескрайнему морю и земли не видно. — А ты?

Лиф покачал головой и опустил глаза.

— Тогда лучше тебе забрать из фургона все, что может пригодиться в дороге, и в путь.

— А как же Скейл и Кальдер?

— Они еле ходят, а нам нужно спешить. Бросим их здесь.

Ветер швырнул капли дождя в лицо Шай, которая натянула поглубже шляпу и крепко сжала зубы. Брат и сестра — вот на чем следует сосредоточиться. Они — звезды, по которым Шай сверяла свой путь, два источника света в кромешном мраке. Только они имели значение.

Потому она толкнула лошадь пятками и повела спутников в сгущающуюся ночь. Но не успели они отъехать от городка, как ветер донес шум. Шай натянула повод. Вытащив меч — длинный и тяжелый старый палаш с односторонней заточкой, Лэмб поставил своего коня рядом.

— Кто-то сзади! — воскликнул Лиф, вытаскивая лук.

— Убери его! В такой темноте ты, скорее, застрелишь себя. Или, того хуже, меня.

Прислушавшись, Шай различила стук копыт на дороге, скрип фургона, увидела пляшущее пятно света за деревьями. Жители Эверстока решили их преследовать? Трактирщик оказался бо́льшим приверженцем правосудия, чем показалось на первый взгляд? Она вытащила из ножен короткий меч с роговой рукоятью. Клинок вспыхнул алым в последнем прикосновении сумерек. Шай понятия не имела — чего же ждать? Если бы сам Иувин возник из темноты и поприветствовал бы их, она бы нисколько не удивилась, а поинтересовалась бы, куда он держит путь.

— Погодите! — донесся самый сильный и противный голос из всех слышанных Шай.

Никакой это не Иувин. Человек в шубе. Он появился верхом, удерживая факел в одной руке.

— Я — друг! — сказал он, переводя лошадь на шаг.

— Но не мой друг, — ответила Шай.

— Так давай для начала исправим это недоразумение!

Он запустил руку в седельную сумку и, выудив недопитую бутылку, кинул ее Шай. Выкатился фургон, запряженный парой лошадей. Ими правила старуха из племени духолюдов, храня все то же невозмутимое выражение, что и в харчевне. В зубах она держала старую трубку из чаги, но не курила ее, а просто жевала.

Они немного постояли друг напротив друга в темноте, а потом Лэмб спросил:

— Что вам нужно?

Незнакомец неспешно выпрямился и сдвинул шляпу на затылок.

— Довольно проливать кровь нынче ночью, здоровила. Мы — не враги вам. А даже если бы и были, то я в корне готов поменять мнение. Просто я хочу поговорить, вот и все. Сделать предложение, которое всем нам может пойти на пользу.

— Тогда давай, говори, — сказала Шай, вытаскивая пробку зубами, но держа меч наготове.

— Начну, пожалуй. Меня зовут Даб Свит.

— Ух, ты! — удивился Лиф. — Прям как того разведчика, о котором столько историй рассказывают!

— Точно. Потому что он — это я.

— Ты — Даб Свит? — Шай даже пить перестала. — Тот, кто первым увидел Черные горы?

Она передала бутылку Лэмбу, который сразу сунул выпивку в руки Лифу. Парень сделал глоток и закашлялся.

— Сдается мне, горы первыми увидели меня, — резко хихикнул Свит. — Но духолюды жили там за несколько сот лет до моего появления. А до того — имперцы. И кто знает, какие племена селились там в стародавние времена. Кто может сказать, что в этом мире он в чем-то опередил других?

— Но ты убил того самого большого бурого медведя в верховьях Соквайи голыми руками? — спросил Лиф, возвращая бутылку Шай.

— Я много раз бывал в верховьях Соквайи, но в той истории есть маленько преувеличений. — Даб Свит улыбнулся, и морщины расползлись по его щекам. — Можно, само собой, бороться голыми руками, но я не думаю, что это очень уж разумно. Мое главное правило в подходе к медведям, как и к большинству опасностей, — избегать их. Но память — странная штука, она утекает, как вода, и кое-что смывает. Так что я не могу подтвердить всего, что со мной происходило.

— Может, ты и имя свое позабыл? — Шай еще глотнула из горлышка — в ней проснулась адская жажда.

— Женщина! Я согласился бы с тобой, если бы моим именем не было помечено это потертое седло. — Он похлопал ладонью по видавшей виды коже. — Даб Свит.

— После всех этих историй я представляла тебя повыше ростом.

— Да, я такое слышал, что во мне должно быть полмили роста. Люди любят приукрасить. И когда их несет, то никому нет дела, какой я на самом деле вырос. Согласны?

— А кто эта старая духолюдка с тобой?

Неторопливо и торжественно, как будто читала панихиду, старуха произнесла:

— Он — моя жена.

Свит снова разразился скрипучим смехом.

— Признаться, я и сам иногда так думаю. Эту духолюдку зовут Кричащая Скала. Мы обшарили сверху донизу каждый закоулок в Ближней Стране, и в Дальней Стране, и еще во многих землях, которым еще названия не придумали. Сейчас мы работаем проводниками, разведчиками, охотниками, чтобы провести Братство переселенцев через равнины в Криз.

— Это как? — прищурилась Шай.

— Я тут услыхал краем уха, что вы направляетесь в ту же сторону. Лодку вы для себя не найдете — никто не захочет вас подбросить, я имею в виду. И это значит, что вам придется пересечь равнины своим ходом — верхом, пешком или на колесах. А если учесть, что духолюды зашевелились, вам лучше найти спутников.

— То есть вас.

— Может, я никого и не задушу по дороге, но я знаю Дальнюю Страну. Немного лучше других. И если уж кто и сумеет довести вас до Криза с ушами на голове, так это я.

Кричащая Скала откашлялась и передвинула трубку из одного угла рта в другой.

— Это я и Кричащая Скала.

— А что тебя подтолкнуло предложить нам помощь? — спросила Шай. Особенно после того, что они видели недавно.

— Мы начали готовиться к путешествию до того, как на равнинах стало неспокойно. — Свит поскреб колючую бороду. — А теперь там забот — полон рот. У нас есть люди, знакомые с железяками, но у них слишком мало опыта и слишком много груза. — Он скользнул по Лэмбу оценивающим взглядом. Клэй мог так оценивать зерно перед покупкой. — Сейчас в Дальней Стране неспокойно. Поэтому нам нужны люди, которые не падают в обморок при виде крови. — Он глянул на Шай. — Сдается мне, ты тоже сумеешь удержать меч, если приспичит.

— Он так и норовит выпасть из руки. — Она «взвесила» оружие на ладони. — И что ты предлагаешь?

— Обычно люди или оплачивают путь, или привносят в Братство свои умения. А потом мы все живем одной семьей, помогаем друг другу. Здоровяк…

— Лэмб.

— Что, правда? — Свит приподнял бровь.

— Имя не хуже других, — ответил северянин.

— Спорить не буду. Ты можешь ехать бесплатно — я видел, что ты сумеешь принести пользу. Ты, женщина, можешь отдать половину взноса. Ну, и парнишка оплатит полный взнос. Это составит… — Свит наморщил лоб, считая в уме.

Может, Шай и стала свидетелем смерти двух человек этой ночью, а еще одного спасла, может, в животе у нее крутило, а голова продолжала кружиться, но она не собиралась позволить обвести ее вокруг пальца.

— Мы все едем бесплатно.

— Что?

— Это — Лиф. Он управляется с гребаным луком лучше всех, кого ты мог знать. Он полезен.

— Он? — Даб Свит, казалось, здорово сомневался в услышанном.

— Я? — промямлил Лиф.

— Так что мы все едем бесплатно. — Шай сделала последний глоток и бросила собеседнику бутылку. — Или так, или мы вообще никуда с вами не едем.

Свит прищурился, хорошенько приложился к горлышку, глянул на Лэмба и долго сидел неподвижно в темноте, только отсветы факела плясали в его глазах. Потом он вздохнул.

— А ты любишь торговаться, правда?

— Мое главное правило в подходе к обману — избегать его.

Свит хохотнул, выслал коня вперед и, зажав бутылку локтем, стянул зубами перчатку, протянул ладонь.

— По рукам. Думаю, ты мне понравишься, детка. Как тебя кличут?

— Шай Соут.

— Шай? — он снова поднял бровь.

— Это — имя, старина, а не жалоба. А теперь гони обратно бутылку.

Таким образом, они продолжили путь вместе. Даб Свит болтал без умолку надтреснутым, но мощным голосом. Говорили обо всем и ни о чем. Часто смеялись, как будто не оставили позади двух мертвецов. Пускали по кругу бутылку, пока выпивка не закончилась. Шай, чувствуя в животе тепло, швырнула бутылку в ночь. А когда Эверсток превратился в кучку огней позади, она натянула поводья и поравнялась с человеком, которого имела больше поводов, чем кого бы то ни было, называть отцом.

— Тебя ведь не всегда звали Лэмбом, правда?

Он посмотрел на нее, потом отвел глаза. Сгорбился еще сильнее, кутаясь в плащ. Большой палец скользил туда-сюда, потирая обрубок среднего, недостающего.

— Прошлое есть у всех, — сказал он наконец.

Более чем верно.

Похищенные

Детей всякий раз оставляли безмолвной кучкой, когда Кантлисс приказывал гуртовать их. Гуртовать. Он так и называл эту работу, как будто имел дело с ничейными коровами и никаких убийств вообще не было. Будто они и не делали ничего из того, что произошло на ферме. Не смеялись, вспоминая потом, как притаскивали малышню с выпученными глазами. Рябой всегда смеялся неприятным смехом — у него не хватало двух зубов спереди. Но ржал так, словно убийство — самая забавная шутка в мире.

Вначале Ро пыталась угадывать, где они проходят. Хотела оставлять какие-то знаки для тех, кто, возможно, пойдет по следу. Но леса и поля сменились обширными пустошами, где только изредка попадались приметные кусты. Они уходили все дальше и дальше на запад, это она поняла, но ничего сверх. Ей хватало забот о Пите и о других детях, о которых Ро заботилась, как могла, — чтобы были сытыми, умытыми и молчали.

Здесь собрали самую разную детвору, но никого старше десяти лет. Двадцать один ребенок, еще не так давно, пока мальчишка по имени Кейр не попытался сбежать. Рябой отправился за ним и возвратился забрызганный кровью. Таким образом, их осталось два десятка, и больше никто не хотел убегать.

Еще за ними присматривала женщина по кличке Пчелка. Хорошая, если не обращать внимания на шрамы от залеченного сифилиса на руках. Она иногда обнимала детей. Но не Ро, которая не нуждалась в заботе, и не Пита, у которого была Ро, чтобы обнимать, а некоторых самых маленьких. Она уговаривала их замолчать, когда они плакали, потому что боялась Кантлисса до усрачки. Порой он бил ее, после чего Пчелка вытирала сочащуюся из носа кровь и оправдывала его. Говорила, что у него была трудная жизнь, что от него отвернулись люди и в детстве избивали сверстники. На взгляд Ро, это еще не повод, чтобы бить других, но, по всей видимости, всем требовались хоть какие-то оправдания. Даже самые слабые.

По мнению Ро, в Кантлиссе ни единая проклятая черточка не вызывала уважения.

Он ехал впереди отряда, одетый словно богатый и знатный человек, а не убийца и похититель детей, который пытался хоть чуть-чуть выделиться, собирая вокруг себя еще более гнусное отребье. По ночам он требовал разводить огромный костер, поскольку любил смотреть, как пляшут языки пламени. Потом он напивался, а напившись, горько кривил губы и жаловался на то, что жизнь никогда не была к нему справедлива — его обжулили с наследством, и вообще ничего в этом мире не происходило так, как он хотел.

Однажды они остановились на целый день около широкого водного потока, и Ро спросила его:

— Куда вы нас ведете?

— Вверх по течению, — только и ответил Кантлисс.

Они погрузились в лодку, а потом пошли против течения. Сухопарые, жилистые мужчины гребли и отталкивались шестами, а равнина проплывала мимо и на горизонте сквозь туман проступали три синих пика на фоне небес.

Вначале Ро думала, что судьба смилостивилась над ними — не надо больше трястись в седле, сиди себе да и все. Просто найди себе место под навесом, наблюдай, как земля ползет мимо, и привыкай к тому, что прежняя жизнь потихоньку стирается из памяти, все тяжелее вспомнить лица людей, которых ты когда-то знал, чувствуешь себя как во сне и ожидаешь приближение кошмара.

Рябой время от времени сходил на берег с луком и несколькими помощниками, а потом возвращался с добытой дичью. Потом отдыхал, курил и смотрел на детей. И улыбался часами напролет. Когда Ро увидела его щербатую ухмылку, то вспомнила, как он стрелял в Галли и оставил старика, утыканного стрелами, висеть на дереве. И ей очень захотелось заплакать, но она знала, что не имеет права. Она — одна из самых старших и должна показывать пример малышне, быть сильной. Она считала, что если не расплачется, то это уже маленькая победа. Ну и что, что маленькая? Победа всегда победа, говорила когда-то Шай.

Через несколько дней они увидели столбы дыма, поднимающиеся к небу и подчеркивающие его необъятность, вдалеке из моря травы. Черные крестики птиц-падальщиков кружились там же. Начальник над лодочниками сказал, что надо возвращаться, что-то долго объяснял о духолюдах, но Кантлисс только рассмеялся и передвинул рукоять ножа на поясе. А потом посоветовал лодочнику бояться тех опасностей, что у него под боком. Вот и весь разговор.

В ту же ночь один из похитителей растолкал Ро и принялся рассказывать, что она ему кого-то напоминает. Хотя он улыбался при этом, но глаза отводил. От мужчины разило перегаром, а когда он схватил девочку за руку, Пит изо всех сил ударил его. Хотя какие там у него силы? Зато проснулась Пчелка и закричала. Подбежал Кантлисс и оттащил своего человека. А Рябой бил его ногами, пока тот не перестал шевелиться, и сбросил за борт. И Грега Кантлисс орал остальным, что товар не про их честь и чтобы не смели распускать свои гребаные ручонки, иначе — готов биться об заклад! — ни один не получит оговоренной оплаты.

Ро знала, что не должна была этого говорить, но вспыхнула и не сдержалась:

— Моя сестра идет по следу! Если хочешь биться об заклад, то бейся! Она тебя найдет!

Она думала, что Кантлисс ударит ее, но он всего лишь посмотрел на нее так, словно она была самой мелкой из преследующих его всю жизнь неудач, и сказал:

— Малышка, прошлое утекло, как вода. Чем скорей ты вобьешь это в свои мозги, которые меньше булавочной головки, тем лучше. Никогда ты не увидишь сестру. Никогда больше.

И ушел на нос корабля, с недовольной рожей вытирая мокрой тряпкой капли крови со щегольской одежды.

— Он сказал правду? — спросил Пит. — Никто за нами не придет?

— Шай придет. — Ро никогда не сомневалась в том, что если сестра что-то решила, то добьется этого любой ценой. Но она никогда не призналась бы, что в глубине души надеется, что Шай не придет, поскольку очень не хотела видеть сестру, утыканную стрелами. А что она смогла бы поделать? Даже с тремя сбежавшими, двумя, которые остались продать большую часть лошадей, и тем, кого убил Рябой, у Кантлисса оставалось тринадцать человек. И Ро не знала, кто сможет с ними справиться.

Она скучала по Лэмбу. Он мог улыбнуться и сказать: «Все хорошо. Не бойся». Так он говорил во время грозы, когда она не могла заснуть от страха. Вот было бы хорошо…