Двойник Декстера

Джефф Линдсей, 2011

Приключения очаровательного «джентльмена-маньяка» Декстера Моргана, охотника на серийных убийц, продолжаются! Раньше ни с чем подобным Декстеру Моргану сталкиваться не доводилось… Но на сей раз приходится признать: Декстера, расправлявшегося с очередным монстром-педофилом, ВИДЕЛИ. Свидетель шантажирует его и грозится разоблачить. И это – одновременно с охотой на собственного «двойника», опасного и беспощадного преступника, избравшего своими жертвами… полицейских Майами!

Глава 7

Эстор сидела в комнате, которую делила с Коди. Она согнулась над книжкой, положенной на комод, который служил им обоим столом. Выражение ее лица, возможно, некогда выражало глубокую сосредоточенность, затем переродилось в раздраженную гримасу, от которой уже оставалось недалеко до злобно-угрожающего вида. Она обернулась, когда я вошел.

— Вот идиотство! — прорычала она с такой яростью, что я подумал, не сбегать ли за оружием. — Вообще никакого смысла не вижу.

— Не надо произносить таких слов, — сказал я, но довольно миролюбиво, поскольку не сомневался: Эстор пойдет в атаку, как только я повышу голос.

— Каких слов? Про «не вижу смысла»? — Она презрительно усмехнулась. — Вот уж чего в этой дурацкой книжке точно нет!

Эстор захлопнула учебник и плюхнулась в кресло, скрестив руки на груди.

— Дерьмовая книжка, — сказала она, искоса поглядывая на меня и проверяя, простят ли ей нехорошее слово. Я сделал вид, будто ничего не слышал, подошел, встал рядом и предложил:

— Давай посмотрим.

Эстор покачала головой, не поднимая глаз.

— Бессмысленное тупое дерьмо, — пробормотала она.

Я почувствовал, как приближается чих, и полез за салфеткой. По-прежнему не глядя на меня, Эстор предупредила:

— И если я от тебя заражусь, то, честное слово…

Она не договорила, что именно произойдет, но, судя по тону, ничего приятного.

Я сунул салфетку в карман, склонился над столом и открыл учебник.

— Ты не заразишься, я принимаю витамин С, — успокоил я ее, все еще пытаясь говорить беззаботно, рассудительно и терпеливо. — На какой мы странице?

— Мне вообще не понадобится эта фигня, когда я вырасту, — буркнула Эстор.

— Может быть, — согласился я. — Но сейчас она тебе нужна.

Она стиснула зубы и промолчала, поэтому я слегка нажал.

— Эстор, ты вечно хочешь сидеть в шестом классе?

— Ненавижу шестой класс, — прошипела она.

— Единственный способ с ним покончить — написать годовую контрольную. Значит, придется все это выучить. — Глупо, — заметила она, но, казалось, слегка остыла.

— Ты-то не глупа, а значит, справишься. Ну, давай посмотрим.

Эстор сопротивлялась еще минуту, но я наконец заставил ее открыть нужную страницу. Проблема оказалась относительно простой — система координат, и, как только Эстор успокоилась, я с легкостью все ей объяснил. Мне всегда хорошо давалась математика, такая незатейливая по сравнению с попытками постичь человеческое поведение. Эстор хоть и не отличалась природными склонностями к вычислениям, зато быстро соображала. Закрыв наконец учебник, она сделалась намного спокойнее и довольнее, поэтому я решил еще немного попытать счастья и побеседовать о другом неотложном деле.

— Эстор, — сказал я, и, должно быть, в моем голосе невольно прозвучало «я взрослый а потому слушай», так как она немедленно взглянула на меня с тревогой. — Твоя мама попросила поговорить с тобой про скобки.

— Она хочет испортить мою жизнь! — заявила Эстор, прямо с низкого старта достигая внушительного уровня предпубертатной ярости. — Я буду страшная, и никто не захочет на меня смотреть!

— Ты не будешь страшная, — возразил я.

— Мне наденут ужасные железные штуки на зубы! — закричала она. — Это просто кошмар!

— Лучше побыть страшной несколько месяцев сейчас, чем остаться такой на всю жизнь, — намекнул я. — Выбор очень прост.

— Почему нельзя просто сделать операцию? — застонала Эстор. — Разобраться раз и навсегда. Заодно несколько дней посижу дома.

— Потому что так не бывает.

— Значит, по-любому плохо! Все будут смеяться и говорить, будто я похожа на киборга!

— Почему ты так думаешь?

Эстор устремила на меня презрительный взгляд, достойный взрослого.

— Ты что, не учился в школе?

Она была права, но развивать тему я не стал.

— Ты в школе не навечно, — сказал я, — и скобки — тоже не навсегда. Когда их снимут, у тебя будут идеальные зубы и потрясающая улыбка.

— Какая мне разница, я все равно не улыбаюсь, — проворчала Эстор.

— Но рано или поздно повод появится, — заверил я. — Когда ты немножко подрастешь, то начнешь ходить на дискотеки и сверкать шикарной улыбкой. Нужно мыслить в перспективе…

— В перспективе! — сердито повторила Эстор, точно услышала непристойность. — В перспективе я целый год буду ходить уродкой, и никто об этом никогда не забудет! Даже в сорок лет я останусь Девочкой с Кошмарными Скобками!

У меня задвигались губы, но слова с них так и не сорвались. Эстор была не права по многим пунктам, и я даже не знал, с чего начать, но в любом случае она окружила себя такой высокой стеной горя и гнева, что всякие возражения лишь подлили бы масла в огонь.

Однако, к счастью для моей репутации миротворца, прежде чем я успел произнести что-либо и подавиться собственными словами, из коридора донесся громкий голос Риты:

— Декстер, Эстор! Идите ужинать!

Я еще не успел закрыть рот, как Эстор встала и вышла. Так закончился маленький душеспасительный разговор про скобки.

Я проснулся утром в понедельник от собственного чиха. Ощущение было такое, словно турецкий тяжеловес все выходные дробил косточки в моем теле. Еще не окончательно проснувшись, я решил, что маньяк, который при помощи молотка превратил детектива Клейна в кашу, каким-то образом пробрался в мою спальню и обработал меня, пока я спал. Но потом я услышал шум воды в туалете. Рита пронеслась через комнату, выскочила в коридор и отправилась на кухню; нормальная жизнь кое-как вставала на ноги и, ковыляя, двинулась навстречу новому дню.

Я потянулся, и боль в суставах потянулась вместе со мной. Я подумал, не она ли внушила мне сочувствие к Клейну. В этом ощущалось что-то странное, раньше я никогда не страдал от подобной душевной слабости, и даже преображающая магия Лили-Энн не сумела в мгновение ока превратить меня в тонкокожего сентиментального филантропа. Должно быть, подсознание забавлялось игрой «соедини все точки».

Тем не менее, встав и приступив к утренним делам (в том числе к исправному чиханию каждую минуту), я осознал, что постоянно размышляю о случившемся. Кожа Клейна не была повреждена; к нему применили значительную силу, но не пролили ни капли крови. Я догадался — и Пассажир одобрительно зашипел, — что Клейн оставался в сознании, пока кто-то поочередно крушил его кости. Он прочувствовал каждый хруст и треск, каждый мучительный удар молотка, пока после впечатляющей агонии не получил достаточно внутренних повреждений, чтобы наконец умереть. Мне показалось, это гораздо хуже простуды. Ничего веселого, особенно для Клейна.

Но, несмотря на мое отвращение и на презрение Темного Пассажира, я действительно начал ощущать внутри своего черепа шевеление вялых пальцев сострадания — да, сострадания, но не к Клейну. Сочувствие, от которого в голове словно извивались щупальца, относилось к палачу Клейна. Конечно, это глупо, но тем не менее послышался едва разборчивый шепоток: мол, я возражал против смерти Клейна, поскольку кто-то использовал неправильный инструмент. В конце концов, не постарался ли я сам, чтобы Валентайн не терял сознания и хорошенько оценил уделенное ему внимание? Конечно, Валентайн, имевший привычку приставать к мальчикам и убивать их, заслужил смерть, но разве есть в мире совершенно невинные люди? Не исключено, что детектив Клейн обманывал налоговую службу или бил жену, а может быть, жевал, не закрывая рта. Возможно, он вполне заслужил то, что сделал с ним так называемый маньяк. И, честно говоря, кто скажет, будто мои поступки хоть чем-то лучше?

Я слишком хорошо понимал, что этот неприятный разговор несправедлив по многим причинам, но тем не менее недовольное бормотание продолжалось на заднем плане, пока я ел завтрак, чихал, собирался на работу, чихал и, наконец, выпив две таблетки, вышел за дверь. Апчхи. Я не мог избавиться от нелепого ощущения, что сам виновен ничуть не меньше, а возможно, намного больше, поскольку Клейн покуда оставался единственной жертвой убийцы, а у меня в шкатулке из розового дерева лежали пятьдесят два стеклышка, и на каждом — капелька крови — в память о навеки ушедшем товарище по играм. Неужели я в пятьдесят два раза хуже?

Конечно, это нелепо. Сделанное мной — полностью оправдано, освящено кодексом святого Гарри и направлено на благо общества, не говоря уже о том, что очень весело. Но я оказался так погружен в созерцание собственного пупка, что инстинкт самосохранения развеял туман эгоизма, лишь когда я въехал на шоссе 1 и влился в поток транспорта на Пальметто. Инстинкт издавал предупреждающее тихое, но достаточно упорное шипение и наконец привлек мое внимание. Когда я прислушался, оно обрело форму одной-единственной и совершенно отчетливой мысли.

«Кто-то за мной наблюдает».

Не знаю, с чего я это взял, но факт оставался фактом: я физически чувствовал чей-то взгляд, точно по моей шее сзади водили острым как бритва кончиком ножа. Ощущение было такое же несомненное и недвусмысленное, как солнечный свет. Кто-то наблюдал за мной, именно за мной, и отнюдь не имел в виду мои интересы.

Разум напоминал: я в Майами, в утренний час пик, когда почти любой человек способен смотреть на меня с отвращением и ненавистью по какой угодно причине — может быть, ему не нравится моя машина или я похож на его школьного учителя алгебры. Но что бы там ни твердил Рассудок, Осторожность отвечала: не важно, почему за тобой наблюдают. Главное — это происходит. Кто-то следил за мной, замышляя недоброе, и нужно было выяснить кто.

Неторопливо и непринужденно я осмотрелся. Я находился в середине абсолютно нормальной утренней пробки, неотличимой от остальных пробок, образовывавшихся здесь каждое утро. Справа от меня — две полосы машин. Ближе всего — потрепанная «импара», а за ней — старый «форд» с брезентовым верхом. За ними тянулись «тойоты», джипы и «БМВ», и каждый предыдущий таил в себе не больше угрозы, чем следующий.

Я снова посмотрел вперед, продвинулся на несколько дюймов, медленно обернулся, чтобы взглянуть налево…

…и прежде чем моя голова успела повернуться, послышался визг покрышек и дружный хор гудков. Какая-то старая «хонда» резко вырулила с магистрали на съезд, вернулась на шоссе 1 и помчалась в северном направлении, проскочив на желтый свет и исчезнув в переулке. Глядя вслед, я заметил левый габарит, болтающийся под странным углом, и «родимое пятно» на багажнике.

Я смотрел на нее до тех пор, пока стоявшие позади водители не начали сигналить, и уверял себя в чистейшем совпадении. Я хорошо знал, сколько в Майами старых «хонд» — все они числились в моем списке. До сих пор я лично повидал только восемь, возможно, мне попалась одна из непроверенных. Я пытался убедить себя, что какой-то идиот вдруг передумал и решил поехать на работу другой дорогой. Ну или внезапно вспомнил о включенной кофеварке или забытом дома диске с презентацией.

Не важно, сколько веских банальных поводов я придумал, оправдывая поведение владельца «хонды». Иная, темная, уверенность продолжала возражать, спокойно, обоснованно и настойчиво заверяя: кто бы ни сидел за рулем машины, он смотрел на меня и замышлял недоброе, а когда я обернулся, он удрал, словно за ним гнались демоны, и мы прекрасно поняли, что это значит на самом деле.

Завтрак начал жечь мне желудок, руки сделались липкими от пота. Неужели это правда? Неужели есть некоторая вероятность, будто человек, наблюдавший за мной в ту ночь, выследил меня и узнал номер моей машины задолго до того, как я успел найти его… и теперь я под наблюдением? Безумная, до идиотизма неправдоподобная версия, все шансы — не в ее пользу, нелепо, немыслимо, просто невозможно поверить… но неужели правда?

Я стал размышлять. Нет никакой связи между Декстером Морганом, парнем из следственного отдела, и домом, где закончился путь Валентайна. Я приехал и уехал на машине Валентайна, и меня не видели, когда я удирал. Значит, пойти по следу невозможно, так как никакого следа не осталось.

Значит, магические способности или совпадение. Хотя я не возражаю против Гарри Поттера, второе все-таки казалось вероятнее. Тем более от заброшенного дома до того места, где Пальметто пересекало шоссе 1, было чуть больше мили. Я уже предполагал, что мой Свидетель жил в том же самом районе, а значит, он почти неизбежно ездил на работу по шоссе 1, а затем по Пальметто. У большинства людей работа начинается примерно в одинаковое время, и все местные едут одной и той же дорогой. Это до боли очевидно, и именно поэтому каждое утро здесь неизменная пробка. Следовательно, наша встреча — не настолько безумное совпадение, как показалось сначала. На самом деле очень даже вероятно, что мы оба ездили одним путем в течение достаточно долгого времени, то есть рано или поздно он должен был увидеть мою машину и меня.

И увидел. Причем на сей раз у него появилась возможность рассмотреть меня получше. Я тщетно пытался определить, долго ли он мной любовался. Машины то трогались с места, то останавливались, причем «останавливались» — ключевое слово, и порой стояли минуты по две. Оставалось лишь гадать, сколько времени он смотрел на меня, зная, что это я. Скорее всего несколько секунд, если доверять внутреннему сигналу тревоги.

Тем не менее этого вполне достаточно, чтобы запомнить марку и цвет моей машины, записать номер и бог весть что еще. Мне-то хорошо известно, как можно распорядиться даже половиной этой информации; зная мой номер, он, разумеется, будет искать меня. А станет ли? До сих пор Свидетель только бегал. Действительно ли он собирался идти по следу, а потом материализоваться на пороге моего дома с мясницким ножом? На его месте я бы так и поступил — но он-то не Декстер. Я прекрасно владел компьютером, и к моим услугам были ресурсы, недоступные большинству смертных, но я пользовался ими, чтобы совершать такие дела, которые не делал больше никто. Декстер — только один, и Свидетель — не Декстер. Кем бы ни был этот человек, он уж точно не похож на меня. Тем не менее я понятия не имел, каков он и на что способен, и тщетно уверял себя, будто никакой подлинной опасности нет. И все же не мог избавиться от подспудного ощущения тревоги: Свидетель что-то замышляет. Голос холодного рассудка вынужденно замолчал, заглушенный воплями отчаянного ужаса, заполонившими мозг. Незнакомец снова столкнулся со мной и раскрыл тайну моей повседневной личности. Я чувствовал себя беспомощным и уязвимым, как никогда в жизни.

Я даже не помню, как въехал на Пальметто и двинулся дальше, и лишь благодаря чистейшей случайности утренний поток машин не расплющил меня, как заблудившегося опоссума. Добравшись до работы, я немного успокоился, достаточно для того, чтобы придать лицу убедительное выражение. Но ручеек тревоги вновь зажурчал в подсознании, уже на грани паники.

К счастью для жалких остатков моего душевного равновесия, мне не пришлось долго предаваться собственным мелким заботам. Я еще не успел заняться привычными утренними делами, когда меня отвлекла влетевшая в лабораторию Дебора со своим новым напарником Дуарте на буксире.

— Так, — сказала она, словно продолжая прерванный разговор, — значит, у этого типа должен быть послужной список. Из ниоткуда такое не берется, правильно? Что-нибудь наверняка уже бывало раньше.

Я чихнул и захлопал глазами. Не самый обстоятельный ответ. Но поскольку я был погружен в собственные горести, понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело.

— Мы говорим об убийце детектива Клейна? — уточнил я.

Дебора нетерпеливо выдохнула.

— Блин, Декс, о чем еще, по-твоему, я могу говорить?

— О НАСКАР, — ответил я. — Если не ошибаюсь, в выходные состоялись большие гонки.

— Не строй из себя черт знает что! — отрезала она. — Мне нужно знать.

Я мог бы заметить, что выражение «черт знает что» больше подходит человеку, который, ворвавшись в кабинет к брату утром в понедельник, забывает даже поприветствовать его и поинтересоваться, как прошли выходные. Но я хорошо знал, что Деб не терпит никаких намеков на рабочий этикет, а потому решил воздержаться от комментариев.

— Наверное, ты права, — согласился я. — Такие штуки обычно являются завершением долгого процесса, который начинается совсем с другого… сама понимаешь. С ситуаций, которые привлекают к человеку внимание.

— С каких? — полюбопытствовал Дуарте.

Я помедлил. Почему-то мне стало неловко, наверное, меня смутило присутствие постороннего; я в принципе не люблю об этом говорить, даже с Деб, это слишком личное. Я постарался заполнить паузу, схватив салфетку и вытерев нос, но оба продолжали заинтересованно смотреть на меня, как две собаки в ожидании лакомства. Ничего не оставалось, кроме как двинуться дальше.

— Ну, — сказал я, бросая салфетку в мусорное ведро, — чаще всего такие люди начинают, например… с домашних животных. В детстве. Лет в двенадцать. Они убивают собачек, кошек и все такое. Э… просто экспериментируют. Ищут правильное ощущение. Ну и… сами понимаете. Кто-нибудь из членов семьи или сосед находит мертвое животное. Тогда парня ловят и арестовывают.

— И появляется первая запись, — сделала вывод Деб.

— Возможно, — подтвердил я. — Но если наш друг действительно вписывается в схему, такое могло происходить в детстве, и им занималась инспекция по делам несовершеннолетних. Следовательно, материалы дела конфиденциальны. Нельзя просто взять и попросить судью выдать тебе закрытый документ.

— Все лучше, чем ничего, — энергично заметила Дебора. — А теперь подскажи, как развить тему.

— Деб, — запротестовал я, — у меня нет ничего… — Я снова чихнул. — Кроме простуды.

— Блин, неужели ты не можешь придумать какую-нибудь зацепку?

Я посмотрел на нее, потом на Дуарте, и ощущение неловкости усилилось, смешавшись с раздражением.

— Как?!

Дуарте пожал плечами.

— Деб говорит, ты вроде как профилировщик-любитель, — сказал он.

Я удивился и слегка разозлился: какого черта Дебора проболталась Дуарте? Мой так называемый талант по составлению психологических портретов — нечто глубоко личное, им я обязан непосредственному общению с социопатами наподобие самого себя. Но Дебора все-таки проговорилась, поскольку, возможно, доверяла Дуарте. Во всяком случае, деваться было некуда.

— А, да, — наконец выдавил я. — Mas o menos^[7].

Дуарте покачал головой:

— Это что, да или нет?

Я посмотрел на Деб, и, честное слово, она ухмыльнулась.

— Алекс не говорит по-испански, — пояснила она.

— О…

— Алекс знает французский, — продолжила Деб, глядя на него с грубоватой нежностью.

Мне стало совсем неловко, поскольку я совершил грубую ошибку, предположив, будто всякий житель Майами с кубинской фамилией обязан говорить по-испански. Однако благодаря этому я получил еще одну подсказку, отчего Деборе нравился ее новый напарник. Она учила в школе французский, бог весть почему, хотя мы росли в городе, где на испанском говорили чаще, чем на английском, а французский был бесполезнее прошлогоднего снега. И хотя в Майами становилось все больше гаитян, они говорили на креольском, который походил на французский не больше, чем на китайский.

И вот Деб нашла родственную душу, и, несомненно, они привязались друг к другу. Бесспорно, нормальный человек почувствовал бы теплый прилив радостного удовлетворения при мысли о том, что у сестры благоприятная ситуация на работе, но речь-то шла обо мне, а я ничего не ощутил. Кроме раздражения и тревоги.

— Ну, bonne chance^[8], — сказал я. — Однако если вы поговорите с судьей даже по-французски, он вряд ли выдаст вам дело, некогда заведенное на подростка. Тем более мы не знаем, чьи документы нам нужны.

Дебора перестала смотреть на Дуарте с тошнотворной нежностью.

— Блин, — произнесла она, — я не могу просто сидеть и ждать у моря погоды.

— Возможно, и не придется, — заметил я. — Почти уверен, он нападет еще раз.

Деб долго смотрела на меня, прежде чем кивнуть.

— Да, — согласилась сестра, — я тоже в этом уверена.

Она покачала головой, взглянула на Дуарте и вышла. Он последовал за ней, а я чихнул.

— Gesundheit^[9], — сказал я самому себе, но лучше мне не стало.

Примечания

7

Более или менее (исп.).

8

Удачи (фр.).

9

Будьте здоровы (нем.).