Спой мне о забытом

Джессика С. Олсон, 2021

Её бросили в колодец сразу после рождения. Её не существует. По крайней мере, за позолоченными стенами оперного театра. Её дар и проклятие – манипуляции чужими воспоминаниями, и люди убьют её, если узнают о ней. Её зовут Исда. Она – Призрак Шаннской Оперы. Владелец театра спас её, дав убежище от безжалостного мира. До поры Исду устраивает жизнь в золотой клетке, но однажды она слышит чарующий голос юного Эмерика Родена – и видит в его воспоминаниях девочку с таким же даром, как у неё. Теперь Исде нужны ответы, но готова ли она явить себя миру, от которого так долго скрывалась? Ведь если тот встретит её ненавистью, Исде придётся стать монстром, которым видят её другие… Ретеллинг «Призрака Оперы», вдохновленный культовым романом Гастона Леру и легендарным мюзиклом.

Глава 3

Катакомбы под оперным театром — мои владения. Там я падаю в сладкие ласковые объятия тьмы, погружаюсь в скромную простоту тишины и тайн.

Я проскальзываю в тоннель, ведущий в пустой склеп, который я выбрала для себя, и чиркаю спичкой, чтобы зажечь свечи, занимающие все поверхности в комнате. Мерцающие огоньки бликуют на каменных стенах и потолке, будто сетка мигающих оранжевых звездочек. Свет вырисовывает кровать в углу, накрытую одеялом винного цвета, и резные полки, набитые песенниками и пухлыми стопками нотных листов.

Посреди всего этого стоит мой орган. Я направляюсь к нему, провожу рукой по гладким резным краям и блестящим металлическим трубкам. Сирил купил его мне, когда мне было шесть, и помимо него этот орган — мой самый давний и близкий друг.

Клавиши манят, и я сажусь на скамью. Сдвигаю в сторону сочинение, над которым работала, заменяю его новыми нотами «Le Berger» и всматриваюсь в них. Слежу глазами, как взбираются вверх по нотной линейке шестнадцатые ноты, дальше такт трели — и они падают обратно. Повторяю мизинцем художественные завитки скрипичного ключа.

Мне не нужны ноты, чтобы сыграть отрывки из «Le Berger», за годы я запомнила наизусть всю партитуру. Пальцы сразу ложатся на позиции для вступительной арии, но, прежде чем погрузиться в знакомую восходящую гамму правой руки, которая вводит открывающие басовые тона, я замираю.

Внутренним ухом я все еще слышу голос Эмерика, который тихо, осторожно пробирается в разум, вниз, в горло, туда, где сердце вторит ритму его мелодии.

Руки мои перемещаются в новую позицию.

Я набираю воздуха.

И начинаю играть.

Музыка исходит откуда-то изнутри, просыпается ласковым зверем. Пальцы торопятся, пляшут по клавишам, скачут по диезам и бемолям, как камешек по ряби пруда. Носки жмут на педали, наполняя комнату насыщенным звуком, гулким и густым, и он патокой течет по каменным стенам.

Моя игра начинается как ответ на песню Эмерика, но дальше превращается во всплеск эмоций, которые я ощутила в его прошлом. Любовь. Безопасность. Надежда. Шестнадцатые ноты выводят птичью трель, и я замираю.

Тишина.

Смущенная, извиняющаяся улыбка Эмерика заполняет разум. Ямочки на его щеках. Темные волосы, прячущие глаза.

Я сдвигаю руки влево, и катятся рокочущие ноты, темные и мрачные, как ночная баллада.

Лишь когда пальцы соскальзывают с клавиш, я замечаю, что руки дрожат. Открываю глаза, стягиваю маску, провожу кулаками по неровным щекам и моргаю — они мокрые.

Рассматриваю блеск слез на костяшках.

Что он наделал, этот уборщик?

Всю свою жизнь я мечтала о внешнем мире. Стать оперной исполнительницей, которые приходят и уходят, когда захотят. Я видела семейные обеды за прекрасными деревянными столами, весенние прогулки в городских парках Шанна, восторг в глазах влюбленного перед поцелуем.

Но никогда до сего дня не видела я этого с такой четкостью, с такой яркостью, так подробно, что его воспоминания казались моими. Никогда раньше я не улавливала, на что на самом деле может быть похожа жизнь.

Теперь внешний мир зовет меня, умоляет выйти, вдохнуть его, ощутить его вкус.

Слезы затуманивают взор, пока я верчу маску в руках. Эта маска нужна затем, чтобы прятать мое лицо от внешнего мира, хоть немного усложнять задачу распознать, кто я. Сирил заказал ее для меня на шестнадцатый день рождения, в прошлом году, собственноручно сняв мерки и отправив их мастеру на севере. Когда ее доставили, это была просто черная, гладкая маска, закрывающая лицо от уха до уха и ото лба до подбородка. Я добавила на нее украшений: маленьких стразов, обводящих глазницы и губы, бусин, вьющихся по скулам, вороньих перьев вокруг глаз.

С такой маской я почти прекрасна.

Я легонько провожу пальцем по вороньему перу.

Я пообещала Сирилу, что не пойду искать уборщика.

Но это невозможно.

Жестокий мир может уничтожить и Сирила, и меня, если меня обнаружат, но кое-что я поняла со всей четкостью, пронзившей меня насквозь в самое сердце: я должна вновь увидеть Эмерика Родена. Должна услышать, как он поет.

Потому что теперь я уже вкусила мир, спрятанный в бархате его голоса, и в груди ворочается голод, какого я никогда еще не испытывала. Жажда, которая овладела мною полностью. Желание, проросшее сквозь трещины в самое сердце.

Но дело не только в живости его воспоминаний.

Та малышка-гравуар с улыбкой на губах и солнцем в волосах… Мне нужно узнать о ней больше.

Гравуаров убивают сразу после рождения, казнят, как только обнаружено и подтверждено, что уродство сильнее, чем у фандуаров. Мне повезло, что Сирил спас меня от такой судьбы, но кто вытащил из воды эту малышку? Как она живет в мире открытого неба, улыбок и голубых ленточек в волосах?

Неужели такая жизнь — свободная жизнь без маски — возможна для существ вроде меня?

Если я смогу понять, как ей удалось, то, может, сама смогу встать на сцене вроде этой, над моей головой, и не только когда огни погашены, а зрители ушли. Может, я смогу что-нибудь узнать из воспоминаний Эмерика об этой девочке… Узнать, как добиться наконец огней рампы, аккомпанемента оркестра и восхищенной аудитории.

Я поднимаю глаза, будто могу пронзить взором каменный потолок и увидеть кабинет Сирила.

Он просил меня вести себя осторожнее, и я пообещала ему. Но воспоминания Эмерика таят в себе возможность не только покинуть оперу, но и остаться жить в мире за ее стенами. Наконец спастись от общества, которое заковало меня в тенях. Выступать на сцене. Влиять на людей своей музыкой.

Я просто больше не могу прятаться по углам.

Сирил, как бы ни любил меня, никогда не ощущал, каково жить в полном ненависти мире. Если бы он смог, он бы понял.

Голос Эмерика звучит в голове. Я закрываю глаза, отдаваясь на волю мурашек, бегущих по коже от удовольствия, и сжимаю кулон.

Сирилу знать не обязательно.