Цена предательства. Сотрудничество с врагом на оккупированных территориях СССР. 1941—1945

Джеральд Рейтлингер

Известный британский историк Джеральд Рейтлингер рассматривает политические планы и проблемы гитлеровской военной кампании в России, которая началась практически с заключения пакта о ненападении в 1939 г. и плачевно закончилась в последние месяцы существования Третьего рейха. Ожидания Гитлера легкой войны на Востоке не оправдались. Вторжение германских войск на территорию России было встречено решительным сопротивлением, массовые репрессии породили партизанскую войну, а надежды на успех использования армии под командованием генерала Власова, перешедшего на сторону нацистов, обернулись провалом. Шаг за шагом автор исследует ошибки Гитлера в проведении политики на оккупированных территориях и приходит к выводу, что здание будущей великой Германии строилось на песке. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2011

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2011

Введение

Грабительская война или политический крестовый поход?

В те дни, когда историю ХХ в. появилась возможность писать целиком, может оказаться, что в ней доминировало одно-единственное событие — гитлеровское вторжение в Россию. Этот громадный план и его провал трансформировали Российское государство из скромной азиатской страны, все еще зализывавшей раны гражданской войны двадцатилетней давности, в военную державу, господствующую в Европе вплоть до Эльбы и Адриатики. Косвенно это низвело к бессилию и позору старый баланс сил на Ближнем и Дальнем Востоке. Вероятно, также будет сделан вывод о том, что военный провал человека, отвергавшего цивилизацию, вызвал уничтожение самой цивилизации. И тем не менее, когда занимаешься изучением причин этого исключительного акта сумасшествия, так и не находишь никаких вразумительных объяснений. (Как показывает история, многие «акты сумасшествия» удавались (Александр Македонский, создание Халифата, завоевания Чингисхана и его потомков и т. д.). — Ред.)

Гитлер часто высказывался об этой войне как о войне колониальной. Он вынашивал несколько планов раздела завоеванной России, изгнания населения с огромнейших частей ее территории посредством голода и экономического давления и дальнейшей замены его на немцев или североевропейцев. Этот вздор возник не из-за опьянения военными успехами. Эти сумасбродные идеи были выведены уже в знаменитой четырнадцатой главе гитлеровской «Майн кампф» (книга Адольфа Гитлера, сочетающая элементы автобиографии с изложением идей национал-социализма, где он подробно осветил свою политическую программу. Заметна юдофобия автора. Гитлер использовал основные тезисы популярной в то время идеологии «еврейской угрозы», говорящие о монопольном захвате мировой власти евреями. Например, утверждается, что международный язык эсперанто является частью еврейского заговора. Также из книги можно узнать подробности детства Гитлера и то, как сформировались его юдофобские и милитаристские взгляды. «Майн кампф» четко выражает расистское мировоззрение Гитлера, разделяющее людей по происхождению. Гитлер утверждал, что арийская раса — люди со светлыми волосами, голубыми и серыми глазами — стоит на вершине человеческого развития. Негры, евреи и цыгане относились к «низшей расе». Призывал к борьбе за чистоту арийской расы и дискриминации остальных. — Пер.), опубликованной в 1926 г. Хотя и трудно утверждать, что в течение последующих пятнадцати лет Гитлер действовал сугубо в соответствии со своими взглядами, которые он продекларировал в «Майн кампф», по одному пункту, по крайней мере, он никогда не отступал от своей первоначальной позиции. Экономическое развитие Германии, как он всегда доказывал, лежит не в возврате своих утраченных африканских колоний, а в ее традиционной исторической области экспансии — в степях и лесостепях Восточной Европы.

В прошлом поселения немецких колонистов, причем некоторые из них были разбросаны даже до Урала и Кавказа, являлись одним из источников силы Российской империи. По плану Гитлера 1941 г. они должны быть расширены, для того чтобы образовать конструктивный пояс вокруг ядра «российского империализма». Но хоть это и было его целью при вторжении в Россию, даже Гитлер не верил, что эти огромные земельные просторы Советского Союза можно будет навсегда удержать руками чужестранцев. В марте 1941 г., еще до начала войны, он признал перед своими командующими армиями, что после разгрома России на территории бывшего Советского Союза придется терпеть самостоятельные государства. Германская политика будет поддерживать их разъединенность и слабость в военном отношении. И германские колонии будут эти государства в определенной степени разделять и разъединять.

Такова была очень схематичная картина, которую Гитлер нарисовал перед своими генералами. Уже через несколько дней он разрешил Альфреду Розенбергу, своему эксперту по России, набросать, а позднее и изменить сложный план для германских административных районов, которые должны представлять собой матрицу будущих сепаратистских государств. И после первого тура захватов, в результате которых гитлеровские армии оказались на окраинах Ленинграда, Москвы и Кавказа, Гитлер поддержал несколько программ германской и североевропейской колонизации. Но возникает вопрос: действительно ли Гитлер верил в свои «сепаратистские социалистические государства», искусственно ограниченные злокозненным германским официозом? Мог ли хоть один человек поверить в них? Важно обратить внимание на порядок гитлеровского планирования. Между июлем 1940 и мартом 1941 г. оно было исключительно военным. До мая 1941 г. вопросы экономического планирования учитывались редко, а гражданское управление — не ранее апреля 1941 г., а потом прошло уже более двух месяцев после начала кампании, когда были приняты решения о форме и характере гражданских правительств. Отсюда можно сделать предположение, что, приберегая в уме свой план колонизации еще со времени опубликования «Майн кампф», Гитлер подходил к этому вопросу эмпирически. До самых последних недель войны Гитлер не был одержимым безумцем. За вспышками ограниченного и прямолинейного мышления иногда проглядывали проблески трезвого крестьянского ума и торговца лошадьми. Этот был разум, ясно видевший существующие альтернативы, но не способный разглядеть ничего дальше успешных достижений следующего хода. Так что колониализм, с которым был связан Гитлер и от которого ему пришлось отказаться перед лицом разгрома и оппозиции своих собственных главарей, никогда вообще не продумывался, потому что Гитлер ничего не видел за пределами Германии, ставшей господствующей державой в Западной Европе благодаря разгрому почти всех своих противников.

В ноябре 1941 г. Гитлеру уже должно было быть ясно, что впервые в его военной карьере последующая акция не завершилась успехом. Будучи пока еще далек от того, чтобы отказаться от своей первоначальной грубой колониальной пропаганды в пользу более конкретных планов, он был вынужден сохранять ее в неизменной форме как стимул для еще одной военной кампании. По собственному очевидному мнению Гитлера, антибольшевистского крестового похода было недостаточно, чтобы оправдать жертвы, которые требовались от германского солдата. Гитлер никогда не предлагал немцам национал-социалистических программ, которые не содержали бы материальной приманки. И теперь, даже больше, чем ранее, этот крестовый поход против большевизма должен был выглядеть привлекательным за счет обещаний повысить жизненный уровень нации, причем повысить его за счет побежденных; при помощи обещаний земли и трофеев, захваченных у славян и евреев. Гитлер так и не смог отказаться от этой политики. Это была паутина, в плен которой он попал окончательно. Примечательно то, что даже в 1945 г. лидеры партии не могли предложить обществу перспективу какого-нибудь почетного мира на Востоке, а только ту же, что и раньше, смесь германского Lebensraum (жизненное пространство. — Пер.), простирающегося до Буга (Западного или Южного), до Днепра или до Волги — в зависимости от вкуса.

Позади этого ухода от реалий, который должен был стоить — по самым сдержанным оценкам — от пятнадцати до семнадцати миллионов жизней (далее редакция будет приводить новейшие (на 2010 г.) сведения о потерях сторон из источника: Россия и СССР в войнах ХХ века. Книга потерь / Г.Ф. Кривошеев, П.Д. Буриков и др. В данном случае цифра, приведенная автором, чрезвычайно занижена. — Ред.), таится загадка не одного человека, а целой нации. Все исторические исследования, которые оценивают эту катастрофу в рамках одной политики силы или, что еще хуже, партийной политики внутри политики силы, — это самообман. Во многом здесь вина диктатуры и демагогии (жизни по двойным стандартам), которая ведется под ней, но одни лишь они не могли породить всех зол. Никто не может объяснить самоуверенностью одной личности величайшую из всех войн, войну, спланированную для политического уничтожения самого многочисленного народа в Европе и сведения его лучших территорий до уровня колоний, населяемых другим народом. Как же так случилось, что германские генералы, а генералы — это обычно те люди, которые меньше всего желают войны, — вместе с германским кабинетом министров, государственной службой, капитанами индустрии, партийными лидерами и экономическими экспертами — не подали ни одного голоса открытого протеста? (Протестов не было и в 1914 г. — тогда у Вильгельма II были очень похожие планы. — Ред.)

Целая серия приказов по плану «Барбаросса» была передана немногим избранным, но никто из них не сумел разглядеть, что же готовилось в тот момент. Аннулирование приказов о демобилизации, о чем распорядился Гитлер после падения Франции, сосредоточение людских сил и материалов на восточной границе, цель вторжения на Балканы — все это было общеизвестными истинами. Даже если бы немецкий народ в июне был безропотно и пассивно вовлечен в войну, этим не объяснить, почему высшее военное руководство совершенно по-другому (т. е. в большинстве положительно, хотя были и трезвые головы. — Ред.) реагировало на планы Гитлера в 1941 г., чем это было в 1939 г.

Можно услышать ответ, что генералы были убеждены, что Россия окажется легкой добычей; что перспектива падения большевизма и мирового коммунизма приятна сердцу большинства немцев. Но первое предположение неверно, а второе — правдиво наполовину. Очень немногие из людей, готовивших вторжение в Россию, разделяли оптимизм Гитлера как профессионалы. Настроение, с каким они приступали к этой авантюре, было скорее похоже на мрачный порыв, преодолевший глубокое предчувствие беды. В некоторых случаях это было предчувствие, утопленное в пьяном безумии, как это случилось с губернатором Украины Эрихом Кохом, некогда русофилом. Ужасное сходство содержания речей демонстрировали Эрих Кох и другие, разделявшие с ним бремя управления и эксплуатации России, вроде Геринга, Заукеля, Розенберга и Г. Бакке (1890 (родился в Батуми в России) — 1947, в 1933–1944 гг. статс-секретарь имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства; в 1942–1945 гг. рейхсминистр продовольствия и сельского хозяйства; в 1935–1938 гг. второй начальник Главного управления СС по делам расы и поселений. Спроектировал радикальную стратегию голода на оккупированных советских территориях, направленную на сокращение населения, — т. н. план Бакке. — Ред.), было не только в пустословии и лицемерии в стиле Адольфа Гитлера, но и в притуплении собственных чувств.

И как же составлялся этот «наркотик»? Страх и ненависть к марксизму были не в меньшей мере очевидны и среди наций-победительниц в послевоенный период, чем когда такие настроения царили при гитлеровском «дворе». Интервенция в Корее, перевооружение Западной Германии, которого никто не желал, даже сами немцы, и экономические барьеры, пересекающие Европу, дали некоторые результаты. Но не было серьезного требования политического уничтожения Советского Союза. Принижение, по отношению к западным европейцам, народов, имеющих тот же цвет кожи и относящихся к той же цивилизации (т. е. народов Восточной Европы, в частности русских, корни которых общие, индоевропейские, а основы культуры также получены от греко-римской цивилизации. — Ред.), в нашем столетии кажется таким же немыслимым, как и соседствующее мнение, что они могут быть изгнаны со своих мест проживания. Не найти таких параллелей в истории, кроме, может быть, нашествия монголов в XIII в., которые вели кочевой образ жизни и считали себя избранными Богом, а жителей городов — обреченными на уничтожение.

Состояние ума, способное ухватить такую идею, несомненно, существовало тогда, да и существует сейчас. Надо вернуться далеко назад в нынешнем (ХХ. — Пер.) столетии — к застольным разговорам Гитлера во время войны, назиданиям Мартина Бормана и речам Эриха Коха на Украине. Можно четко уловить предысторию этих изречений, ибо это не просто бредовые мысли военных времен, но вполне систематические и осознанные и вполне терпимые для их слушателей.

На нас в Англии во Вторую мировую войну обрушился нескончаемый поток проповедей и призывов наших министров о том и о сем. Точно так же и немцы. И как и нам, немцам была обещана река с кисельными берегами — но это была не обычная река. Мы помним разглагольствования по выходным дням и череду метафор людей, которые приказывали нам потуже затянуть пояса, прислониться к стенке, уткнуться в станок, заставить себя работать без передышки и растить капусту в противотанковых рвах. Мы также помним, что нам подслащивали пилюлю и что «сахара» было иногда достаточно много, потому что правительство чувствовало себя неустойчиво на подушке межпартийного перемирия. Много было сделано в жестокий военный кризис, чтобы социалисты оставались довольными. Потрясающий разгром немцев под Сталинградом в феврале 1943 г. (контрнаступление советских войск, окружение группировки Паулюса и ее ликвидация происходили 19 ноября 1942 по 2 февраля 1943 г. — Ред.) не так сильно взволновал Британию, как Белая книга британского правительства по плану социального страхования Бевериджа (доклад межведомственной комиссии по социальному страхованию и сопутствующим услугам, предлагавший широкие реформы в системе социального обеспечения. Опубликован в декабре 1942 г. — Пер.).

Для немцев правительственные ораторы предлагали не тысячелетие государства всеобщего благоденствия, а плоды хищнической войны. Народу, который определенно не приветствовал войну в 1939 г. так, как это было в 1914 г., говорилось, что это — исключительная война, которая принесет дивиденды. Буквально людям заявляли — и это неоднократно повторял почти каждый партийный лидер, — что они разжиреют на своих жертвах. Русские могут ходить голодными, потому что они к этому привыкли. Немцы — превыше всего, и так будет всегда и во веки веков.

Многие немецкие официальные лица и солдаты выражали свое отвращение к этим проповедям потоком честных, откровенных докладных записок, информационных писем, но авторам их и в голову не приходило, что ораторы, которых они критиковали, — безумцы. Можно также сказать, что это было не столь из ряда вон выходящим, потому что британский кабинет министров не считался сумасшедшим или даже нуждающимся в услугах психиатра, когда он проповедовал роскошное и праздное будущее при социалистическом планировании на маленьком острове, который тратил четырнадцать миллионов в день на чистое разрушение. И Геринг, и Стаффорд Криппс — каждый по-своему — говорили то, что нравилось большинству в аудитории. Тогда почему им приходилось столь по-разному взывать к людям, чтобы достичь одной и той же цели?

Одной из причин являлось то, что немцы проиграли последнюю войну, в то время как британцы ее выиграли. Первая мировая война не была войной ХХ в., это была последняя из войн XIX в., войной династических и имперских амбиций, не войной за идеологию или за какой-то экономический план, а войной за своего монарха и страну. В конце ее уцелевшие солдаты обеих сторон вернулись домой в состоянии глубочайшего разочарования в этой простой идее. Самыми разуверившимися стали молодые офицеры. В Англии большинство их считало, что поколение стариков, набивших им головы греческими ямбами, сделало это только ради того, чтобы пожертвовать ими в восемнадцатилетнем возрасте на алтаре Соммы (июль — ноябрь 1917 г., под Ипром в Бельгии, британцы потеряли здесь более 300 тыс. убитыми и ранеными, и почти безрезультатно. — Ред.) и Пасхендале (операция на Сомме 1 июля — 18 ноября 1916 г., где британцы и французы потеряли 794 тыс. убитыми и ранеными, захватив всего 2140 кв. км территории. Немцы потеряли 538 тыс. — Ред.), их бросили в бой под огонь артиллерии и пулеметов. Произошел дрейф к пацифизму, начавшийся в литературе и распространившийся на политику. Уже не только британский кабинет, но и само Верховное командование вступили во Вторую мировую войну, решив уклоняться от боев на истощение, чтобы избежать ненужных потерь молодых жизней.

Германия также восстала в 1918 г. против старого и против идей старины в отношении долга и традиций. Но это был совсем другой тип бунта. Их генералы не поддерживали концепцию монарха (кайзера) — провести страну сквозь огонь и воду. Они капитулировали перед союзниками, не считаясь с мнением рейхстага, и вынудили своего кайзера отречься. Если Гитлер вместе с новой генерацией политиков и недолюбливал стариков и генералов, то вовсе не потому, что те пожертвовали молодежью на полях сражений, а потому, что этих жертв было принесено недостаточно. И в Германии теперь господствовало вовсе не сентиментальное настроение, слишком много школьников погибло во Фландрии (гораздо больше молодых немцев погибло не здесь, а в боях с русскими и французами. — Ред.), а царило дикое чувство обиды, возмущения не против войны, а против цивилизации. Героем этих немцев был не Эрих Ремарк со своим «На Западном фронте без перемен», а Эрнст фон Саломон со своими «Рецидивистами». И на этом фоне Гитлер околдовывал свои толпы (он их околдовывал прежде всего на фоне разрухи и национального унижения, голода и деградации национальной культуры — результата поражения в войне, репараций и безмерной жадности и наглости как западных победителей, так и «внутренних» любителей поживиться на горе немецкого народа. — Ред.). На этом фоне он создал национал-социалистический язык, приспосабливаемый ко всем обстоятельствам. В 1941 г. этот язык столь же легко объяснил народу концепцию решения проблемы недочеловеков — славян, причем столь же легко, как и нескончаемые требования германского жизненного пространства. Ключами к этому языку были слова Diktat и Entkreisung — диктат и окружение. Это были слова, которыми первые сторонники Гитлера характеризовали Версальский договор 1919 г. (завершивший Первую мировую войну).

К 1941 г. новое поколение достигло зрелости, но в Германии синдром вражеского окружения был сильнее, чем когда-либо до этого. В течение многих лет немцев учили, что естественный обмен природными ресурсами может быть достигнут только через привилегированное положение, а это положение может быть достигнуто только войной. И как это ни парадоксально, Гитлер начал войну с Россией в тот самый момент, когда это привилегированное положение было достигнуто вообще без войны и когда самый крупный товарообмен между этими двумя странами, не имеющий аналогов в истории, прекрасно функционировал. Во время войны с Россией были даже критики, отмечавшие, что Германии нечего надеяться на то, что она сможет получить от России больше, чем то, что Россия должна была поставить по торговому соглашению февраля 1940 г. Но в точности как в 1840-х гг., когда аксиомой веры среди сторонников Лиги борьбы против хлебных законов (организация английских промышленников и экономистов; выступала за отмену хлебных законов (Corn Laws), защищала интересы промышленной буржуазии. Существовала с 1838 по 1846 г. — Пер.) было утверждение, что свободная торговля однажды отменит войну, так и сейчас считалось, что существование лазейки в форме свободной торговли должно спровоцировать войну.

Соответственно, Гитлер заявлял своим генералам, что Англия только тогда заключит мир, когда Германия станет хозяйкой всей Европы. Перед Альфредом Йодлем в августе 1940 г. Гитлер расширил эту идею еще дальше. Англия, считал он, отказалась от его мирных предложений даже после Дюнкерка, потому что заключила секретное соглашение с Советским Союзом. Вряд ли Гитлер, видевший пассивность Советского Союза, когда были захвачены Чехословакия и Польша, говорил это серьезно, но он нуждался в этом оправдании просто потому, что он рассчитал, что Йодль в нем нуждается. (Советский Союз был готов оказать, согласно договору, любую помощью Чехословакии, но последняя, под давлением Англии и Франции, предпочла принять условия Мюнхенского сговора. Польша же стала жертвой собственной политики — отказ от союза с СССР, участие в расчленении Чехословакии, поиски союза с Германией для совместного похода на Москву. Когда же тучи сгустились, польское руководство понадеялось на Англию и Францию, что и привело к национальной катастрофе. — Ред.) Психологически национал-социалистическое мышление с его выношенным настойчивым требованием автономной, самодостаточной экономики и непрерывно растущих земельных пространств уже не могло терпеть другой силы и независимости на одном и том же континенте. Весь национал-социалистический акцент на автаркию и свободу от манипуляций международного финансового рынка был сконцентрирован в четырехлетнем плане 1936 г., и этот план провалился. Как следует не разрабатывался альтернативный путь развития, ведь Германия с ее особыми ресурсами была особенно хорошо приспособлена для того, чтобы заняться промышленными инвестициями в развивающихся странах. Никогда не рассматривалось то, что такие инвестиции могут принести значительно больше настоящего блага для народа Германии, чем система европейских экономических сателлитов, привязанных к четырехлетнему плану. Вместо этого подогревалась вера, что Германия — бедная и лишенная наследства страна. Гитлер, который сам был бедным и лишенным наследства, стал естественным олицетворением этой идеи.

Таким образом, немецкий народ отождествлял себя со своим лидером и, возможно, разделял его убеждения. Когда немцы прочли в утренних газетах, что они вступили в войну со своим вчерашним союзником, их шок был, несомненно, ослаблен тем, что они не могли написать об этом в газеты. Но для подавляющего большинства это событие вообще не стало шоком. Травмирующее отождествление своих надежд и страхов с личностью их фюрера давно уже привило немцам иммунитет от шока. На Нюрнбергском процессе это душевное состояние пришлось исследовать юристам и криминалистам, у которых с каждым днем все более округлялись глаза от удивления и которых оно все более озадачивало. Советские юристы, сами подверженные травмирующему отождествлению или в любом случае привычные к его использованию, легко сделали выбор в пользу смертного приговора для всех поголовно. Западные участники процесса уехали обеспокоенными, не сходясь во мнении между собой и настолько потрясенными, что международный трибунал уже больше никогда не устраивался. В суде было зачитано четыре с половиной миллиона слов из документов и свидетельств, но они не дали ответа на загадку семидесяти миллионов немцев, которые отождествляли себя с одним человеком; никакого ответа на вопрос, могут ли новые семьдесят миллионов или, может быть, пятьсот миллионов человек превратиться в такой же невезучий народ, как немецкий в 1941 г.?

Этот феномен еще труднее принять, когда осознаешь, что Гитлер в июне 1941 г. не выполнял каких-то данных давным-давно обещаний, не выполнял клятв, не осуществлял никакой программы, за которую настойчиво бы выступал. Партийная верхушка быстро нашла ссылку на пророческие пассажи в четырнадцатой главе «Майн кампф», но осторожность не позволила ей заметить, насколько недальновидными они уже оказались. В 1926 г. Гитлер считал Россию «разложившимся государственным трупом», а Англию и Италию — единственными стоящими союзниками. Договор с Советским Союзом означал бы, что Германии придется его поддерживать в войне с Западом. Для Германии это было бы равносильно уничтожению. (Автор путает пакт о ненападении с несуществовавшим договором о военной помощи. — Ред.) Был бы Бисмарк жив в 1926 г., он бы не стал заключать союз с нацией, пребывающей в таком упадке. И Гитлер выступал не за «кампанию в стиле Александра» (Македонского. — Пер.) против России, а скорее за прогрессивную оккупацию, поскольку Российское государство продолжало разлагаться «из-за влияния еврейства и крушения старого германского руководства страной». А за прогулочным маршем германского оружия последует германский плуг.

Фактически то, что Гитлер пророчествовал в 1926 г., было, как и большинство исторических предсказаний, ретроспективой. Просто тогда перед ним была картина России в феврале 1918 г. после переговоров в Брест-Литовске. И то, что Гитлер делал во Второй мировой войне, было как раз тем, против чего он предупреждал Германию. Он заключил договор с Россией (в 1939 г. — Ред.) и планировал «кампанию в стиле Александра».

Более того, Гитлер, хотя и рассматривал Россию в 1926 г. как разлагающийся государственный труп, после 1933 г., когда пришел к власти, таких иллюзий уже не питал. Если бы в 1938 г. Гитлер продолжал верить в слабость Советского Союза, он наверняка не стал бы спорить с Западом по поводу Австрии и Чехословакии, а стал бы накапливать силы в другом месте. Примечательно, что 5 ноября 1937 г., когда Гитлер обсуждал свои военные планы с начальниками видов вооруженных сил, он проговорил четыре с четвертью часа, ни разу не упомянув о Советском Союзе. Даже в тот день, когда первый из сталинских массовых процессов над изменниками Родины должен был напомнить ему, что «государственный труп» все еще разлагается (как раз напротив — зверскими методами, но осуществлялась санация государственного организма. — Ред.), Гитлер занимался поисками жизненного пространства на юге, а не на просторах восточных степей.

Тем не менее после падения Франции Гитлер упорно игнорировал советы как своего посольского персонала в Москве, так и своих офицеров разведки, докладывавших ему о потенциальной мощи советского оружия. Теперь он убедил себя, что Россия слаба, как это уже делал в 1925–1926 гг. Неспособность Сталина обеспечить военные гарантии чехам в 1938 г. и его поддержка германской аннексии Западной Польши в 1939 г. в обмен на жалкую территориальную сделку — все это было в его глазах доказательством слабости. Гитлер не мог понять, что огромная и мощная страна способна так же страстно желать мира, что может совершать унижающие ее жертвы — как это сделала британская нация под сенью шляпы Чемберлена. Для гитлеровского примитивного менталитета опасение войны означало то же, что и неспособность воевать. Учитывая этот менталитет, почти неизбежен вывод, что первую явную уступку своему намерению напасть на Россию Гитлер сделал почти сразу же после падения Франции. Намек на это был сделан гитлеровским генералам 29 июля, и тут следует отметить, что это происходило в тот момент, когда гитлеровское Верховное главнокомандование все еще воспринимало всерьез приготовления к вторжению в Англию и когда эти приготовления еще не перешли в более позднюю стадию камуфляжа или блефа.

Не было ни малейших причин предполагать 29 июля 1940 г., что русские планируют какую-то военную акцию, потому что Гитлер становился все более могущественным. В ноябре того же года, когда его первоначальным приказам уже было около четырех месяцев, Гитлер попытался оправдать приготовления, которые начал ссылкой на поведение Советов в Юго-Восточной Европе, где Сталин увеличил свои территориальные претензии к Румынии по сравнению с теми, что выдвигал прежде в рамках пакта Молотова — Риббентропа. Дополнительный захват был похож на принцип «око за око», чтобы уравновесить германский контроль над румынскими нефтяными месторождениями, и являлся частью процесса перекройки границ и сфер интересов, который в принципе был определен между двумя державами в августе 1939 г. Каким бы ужасным ни был этот акт, но тут не было ничего такого, что могло быть неожиданным для Германии. То, что Советский Союз готовился к войне в этот момент, справедливо только в том смысле, что он стремился к укреплению своей обороны. Тон советской дипломатической переписки продолжал оставаться дружеским. Поставки российского зерна по московскому договору честно продолжались до дня германской агрессии включительно, а советские Вооруженные силы, размещенные на границе, не занимали оборонительные позиции — как об этом свидетельствовали несколько германских командующих. И поцелуй, который Сталин запечатлел на щетинистой щеке германского военного атташе Ганса Кребса (Hans Krebs; 1898–1945 — немецкий офицер и последний начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта во Второй мировой войне. После самоубийства Гитлера Кребс участвовал в попытке установить перемирие с советскими войсками, штурмовавшими Берлин. Вследствие категоричности в требовании безоговорочной капитуляции попытка перемирия была безуспешной. 1 мая 1945 г. застрелился. — Пер.) на вокзале 13 апреля 1941 г. не был «поцелуем Иуды», а искренним актом. Он выражал дружбу — на собственном сталинском немецком «auf ieden Fall» (при любых обстоятельствах. — Пер.).

На последних этапах подготовки раздавалась критика, и некоторые пророки несчастья были удалены — наподобие генерала Кестринга (Ernst-August Kцstring; 1876–1953 — немецкий дипломат и военоначальник, генерал от кавалерии. Выступал за привлечение граждан России к борьбе с большевизмом. Использовался в качестве эксперта по русским вопросам. С сентября 1942 г. уполномоченный по вопросам Кавказа при группе армии «А». Отвечал за формирование воинских частей из местных народов. С июня 1943 г. инспектор соединений народов Северного Кавказа. С 1 января 1944 г. генерал добровольческих соединений при ОКВ. 4 мая 1945 г. был взят в плен американскими войсками. В 1947 г. отпущен на свободу. Предусматривался в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе, но СССР высказался против его использования. — Пер.). Но, как и министерство иностранных дел, высшие командиры вермахта восприняли эту великую авантюру не просто фаталистически. Сравнение с более ранними событиями впечатляет. В сентябре 1938 г., незадолго до Мюнхенского соглашения, Людвиг Бек (Ludwig August Theodor Beck; 1880 — 20 июля 1944 — генерал-оберст (генерал-полковник) германской армии (1938). Лидер выступления военных против Адольфа Гитлера 20 июля 1944 г. Покончил с собой. — Пер.) ушел в отставку с поста начальника Генерального штаба сухопутных войск. Некоторые генералы обсуждали идею военного путча против Гитлера и пытались сообщить британскому правительству о своих намерениях. В августе 1939 г. даже Геринг пробовал действовать за кулисами через посредника — шведа Бергера Далеруса. После завоевания Польши почти все Верховное командование вермахта было против попыток заключения договоров с Западом. Но даже уцелевшие участники «Круга сопротивления» не утверждают, что какой-либо путч был запланирован в июне 1941 г. Генералитет не проявлял никакого отвращения к кампании, в разработку детальных планов которой он был вовлечен с декабря 1940 г. Существовали серьезные сложности. Из-за перехода Югославии на сторону противников германского альянса в апреле 1941 г. пришлось начать незапланированную военную кампанию и отложить дату вторжения на два месяца (на месяц с небольшим — с 15 мая по 22 июня. — Ред.). И даже это не отделило Гитлера от его Верховного командования. Капитан Лиддел Гарт (британский историк. — Ред.), в силу профессии любезный к генералам человек, предпочитает считать, что они не были людьми упорствующими в заблуждениях или нечестными, а просто были не от мира сего. Как он говорит, эти люди, как и многие специалисты, были весьма наивны за пределами своей сферы обитания. Гитлер преодолел их сомнения с помощью политической информации, убедившей их в необходимости нападения.

Но всегда ли германских генералов было так легко убедить? В войне с Россией у Гитлера с Верховным командованием происходили конфликты и ссоры, которые стоили ему его самого лучшего начальника штаба Франца Гальдера (Franz Halder; 1884–1972 — военный деятель Германии, генерал-полковник (1940). Начальник Генерального штаба сухопутных войск (1938–1942). В качестве свидетеля Гальдер давал показания на Нюрнбергском процессе, где заявил, что, не случись гитлеровского вмешательства в военные дела, Германия в 1945 г. могла бы заключить мир на «почетных» условиях: «Хотя выиграть войну и не удалось бы, но можно было, по крайней мере, избежать позора поражения». — Пер.), а также его лучших генералов Гудериана (Heinz Wilhelm Guderian; 1888–1954 — генерал-полковник германской армии (1940), военный теоретик. Наряду с Шарлем де Голлем и Дж. Фуллером считался «отцом» моторизованных способов ведения войны. Родоначальник танковых войск в Германи. Имел прозвища Schneller Heinz — «быстрый Хайнц», Heinz Brausewetter — «Хайнц-ураган». Возможно, данные прозвища были частью неофициальной нацистской пропаганды сил вермахта и его генералитета. — Пер.), Рундштедта (Gerd von Rundstedt; 1875–1953 — немецкий генерал-фельдмаршал времен Второй мировой войны. Командовал крупными соединениями в европейских кампаниях. В начальной фазе операции «Барбаросса» командовал группой армий «Юг». После заговора 20 июля, который возмутил фон Рундштедта, он согласился вместе с Гудерианом и Вильгельмом Кейтелем участвовать в армейском суде чести, в ходе которого были отправлены в отставку сотни нелояльных Гитлеру офицеров, часто по ничтожному подозрению. Это означало, что в отношении них больше не действуют законы военного времени, и их дела были переданы в Народный трибунал.

Многие были казнены. — Пер.) и фон Манштейна (Erich von Manstein; 1887–1973 — немецкий фельдмаршал, участник Первой и Второй мировых войн. Имел репутацию наиболее одаренного стратега в вермахте и был неформальным лидером немецкого генералитета. Сыграл важную роль в захвате Польши в 1939 г. (был начштаба в группе армий «Юг»).

Выдвинул основную идею плана вторжения во Францию.

В 1944 г. был отправлен в отставку за постоянные разногласия с Гитлером. После окончания войны был приговорен британским трибуналом к 18 годам тюрьмы за «недостаточное внимание к защите жизни гражданского населения» и применение тактики выжженной земли. Освобожден в 1953 г. по состоянию здоровья. Работал военным советником правительства Западной Германии. — Пер.). В декабре 1941 г. эти ссоры довели Гитлера до совершения его второй самой катастрофической глупости, когда он взял на себя личное командование войной. Ни один генерал не ушел в отставку в июне 1941 г., но в последующие годы многие генералы были рады, когда их прошения об отставке принимались.

Некоторые написали мемуары, где утверждают, что планы, которые они готовили для Гитлера, можно было бы осуществить, и война была бы выиграна (Манштейн пишет о возможности «свести вничью». — Ред.).

Очень медленно оппозиция Гитлеру осваивала стратегию ведения политической войны, где остро обозначился конфликт. При выполнении распоряжений Гитлера массы чиновников, выбранных в соответствии с их позицией в партии, проводили политику колониализма и бессмысленной эксплуатации. Они работали на министерство восточных территорий Розенберга в качестве гражданских губернаторов, на администрацию четырехлетнего плана Геринга в качестве приемщиков выпускаемой продукции и трофеев и на комиссара по рабочей силе Заукеля как участники облав на эту рабочую силу. Поскольку более половины оккупированной территории управлялось не гражданской администрацией, а военными тыловыми командирами и их штабами, стычки полиции с армией стали постоянными. Верховное главнокомандование вермахта под началом верного подручного Гитлера Вильгельма Кейтеля (Wilhelm Bodewin Johann Gustav Keitel; 1882 — 16 октября 1946, Нюрнберг, Бавария, — немецкий военный деятель, начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии (1938–1945), фельдмаршал (1940). Подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии в Карлхорсте, завершивший Великую Отечественную войну и Вторую мировую войну в Европе. Международным военным трибуналом в Нюрнберге осужден как один из главных военных преступников и казнен. — Пер.) критику в принципе запрещало, потому что Гитлер распорядился, что вооруженные силы в политику вмешиваться не должны. Но еще была орда граждански мыслящих офицеров на государственной службе, чьим единственным делом была политика. Так как организации, контролировавшиеся Герингом и Заукелем, действовали на территории, находившейся под военным управлением, запрет, который пытался ввести Кейтель, здесь не работал. Критика была постоянной и в некоторых случаях эффективной.

Сила этой критики была ограничена сознательно выбранным статусом германского Верховного главнокомандования. Командующие группами армий и армиями, расписывавшиеся за гитлеровские приказы о вторжении, также косвенно расписывались и за его политические планы, особенно за незамедлительное убийство советских и партийных работников и истребление еврейского населения. После того как многие месяцы эти ужасы переносились лишь с ворчанием недовольства, протесты в 1942 г. по поводу расширения масштабов бесчеловечной эксплуатации на производстве и охоты на людей утратили силу, которую должны были иметь. Более того, лишь когда стало ясно, что блицкриг провалился, проблемы политики ведения войны и умиротворения местного населения начали беспокоить таких крупных командующих группами армий, как фон Клюге, фон Кюхлер, фон Манштейн и фон Клейст. На долю в целом незначительных департаментов, занимавшихся в Генеральном штабе разработкой политики, была предоставлена борьба с закоренелым нацистским ядром, в которое входили Гитлер, Борман, Гиммлер и Кейтель. Таковыми были восточная секция в отделе пропаганды вооруженных сил, Организационный отдел и Военный государственный отдел в Оперативном штабе, а также Отдел разведки, известный как «Иностранные армии Востока». Очень много надо было приложить трудов этим учреждениям, когда бывало необходимо получить какое-то решение от Гитлера. В армии, по крайней мере, мятежные сторонники либеральной остполитики могли иногда рассчитывать на поддержку раздражительного начальника штаба Франца Гальдера и его более профессионального преемника Курта Цейцлера. Куда реже они могли опереться на резкого, держащегося на дистанции и эксцентричного начальника штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования вермахта Альфреда Йодля. Но доступ к Гитлеру преграждал напыщенный, несносный Кейтель — не столько самостоятельный военный деятель, сколько «глашатай» фюрера.

И все же иногда Гитлер шел на уступки, хотя никогда открыто не изменял своей позиции по отношению к врагу, которого он рассматривал не как вооруженного соперника, а как унтерменша^[1]. (Это не так. Гитлер относился к своему противнику, в частности к Верховному главнокомандующему И.В. Сталину, с большим уважением (как к врагу). — Ред.) Позиция Гитлера была фактически, в противоположность запутанным и неискренним мотивам многих мятежников, крайне простой. Его указания по политическому обращению со страной — объектом нападения, впервые объявленные им в марте 1941 г., постулировали войну, которая закончится за шесть недель (автор путает с кампанией на Западе, где немцы разгромили Францию, английские экспедиционные силы, Бельгию и Нидерланды действительно за 6 недель (10 мая — 22 июня 1940 г.). Кампанию на Востоке планировалось осуществить за 15 месяцев (Гальдер. Военный дневник, 31 июля 1940 г., Бергхоф). — Ред.) и самое позднее — до того, как наступит зима. Поэтому политическая проблема существовала почти с самого начала. Когда Гитлер понял, что ему придется вести вторую военную кампанию, политическая проблема утратила свою срочность. И с этого момента решения, которые он выносил в этом плане, вообще не были решениями. Он просто откладывал проблему в долгий ящик, отказываясь верить, что между слоями советского населения существовали тесные отношения или что он создал себе новых врагов. Наконец, когда он осознал, что, скорее всего, никакой значительной части Советского Союза в немецких руках не останется, Гитлер вообще позабыл о первоначальных директивах. Уже не имело значения, во что играли его военные и гражданские политики. Русская освободительная армия, будущий «глава Российского государства», «национальные комитеты» для будущих отколовшихся государств — все это воспринималось и терпелось с пожиманием плеч.

Начав с жестокой, омерзительной политики, Гитлер не питал веру в планы их либерального пересмотра. Невозможно войну грубой силы и чисто грабительские цели заменить каким-то идеалистическим «Воззванием к Востоку» в освободительном крестовом походе. Гитлер был значительно более реалистичным, чем мятежники, преследовавшие свою химеру до самого конца через разгром и хаос. То, что началось как полуосмысленное мнение нескольких эксцентриков, в конце войны стало популярной формой принятия желаемого за действительное. Существовала такая идея, что русская душа — по своей сути антибольшевистская и что пробуждение этой русской души уничтожит марксистскую систему. Немногие верили в это уже в 1941 г., а в 1943 г. все уже понимали, что Россию невозможно уничтожить как государство и как нацию. Но, утверждали мятежные остполитики, Россия может быть уничтожена как центр мировой революции. Даже в 1945 г. еще могло быть не поздно создать сильную Русскую национальную армию, навербованную из двух миллионов советских военнопленных, еще не умерших от голода. Появление таких гигантских масс соотечественников, пропагандистские лозунги, которые они будут нести с собой, — все это могло свести к нулю огромное преимущество Сталина в оружии и снаряжении.

Как при вторжении ни один армейский командир не верил, что русские военнопленные будут воевать за немцев, так ни один армейский командир не мог сомневаться в этом в конце первого года войны. Но всегда существовали бредовые мысли в отношении уровня, до которого можно позволить расширить российское руководство. Например, в декабре 1942 г. фельдмаршал фон Клюге испугался и потребовал убрать чисто русскую бригаду под началом русских командиров из тылового района своей группы армий. В конце концов эти возражения были устранены, но самостоятельная Русская освободительная армия появилась на свет лишь в последние безнадежные месяцы войны, когда уже не было предела бесполезным престижным уступкам, которые можно было предложить, чтобы уговорить русских военнопленных перейти на сторону противника.

Остполитики, которые планировали превратить русский народ в союзника Германии, позволили увлечь себя тремя феноменами первых трех недель с начала вторжения. Они увидели, как целые полки строем сдавались перед немецкими боевыми порядками, совсем не исчерпав возможностей сражаться до конца в окружении в котле. Они видели, как украинские селяне засыпали германские танки цветами. Они увидели пленных красноармейцев, которые не только выполняли полезную работу в обмен на тарелку супа, но и были готовы схватить винтовку и стрелять в своих соотечественников. (К сожалению для немцев, вышеописанное не являлось типичным и массовым. Сопротивление советских войск было совсем не таким, как на Западе, где полностью отмобилизованные армии союзников были разгромлены за 6 недель (в плен было взято 1547 тыс.). Красная армия сумела, несмотря на страшные потери (802,2 тыс. погибших и умерших и 2335,5 тыс. пропавших без вести (из них 500 тыс. можно считать погибшими) и попавших в плен плюс 500 тыс. пропавших без вести из числа маршевых батальонов и рот) только в 1941 г., сломать все планы и ход блицкрига. — Ред.)

Теперь все эти три явления можно было объяснить неоднозначно, и в каждом случае было свое как эффектное, так и неприглядное. Украинские крестьяне (далеко не везде. — Ред.) в 1941 г. приветствовали бы любую вторгшуюся армию, но, однако, как бы хорошо они себя ни вели, оккупанты никогда не смогли смириться с противоречивыми устремлениями украинских лидеров — не в большей степени, чем были способны сделать немцы и австрийцы, которые вели себя относительно хорошо (грабили хорошо, убивали меньше. — Ред.) в 1918 г., когда их пригласили в эту страну. Что касается второго феномена — массы окруженных войск, которые сдавались без боя (без боя не сдавались. — Ред.), — в 1941 г. они не были в новинку, разве что на этот раз в огромных количествах. Бронетанковая техника произвела такой же ужас и панику во Франции в 1940 г., и самим немцам суждено пасть ее жертвами на фронте группы армий «Центр» в России в июне — августе 1944 г. (и во многих других операциях. — Ред.), когда те, кто сдался, могли рассчитывать только на рабство. А для русского военнопленного, повернувшего винтовку против своей страны, в этом не было чего-то необычного. Считавшийся правительством Сталина практически дезертиром, обреченный на медленную смерть от голода или тифа, если он окажется в германских лагерях для военнопленных, уже голодающий, и часто представитель нацменьшинств, воюющий в русских формированиях, — было мало удивительного в том, что ему предлагалось перейти на сторону противника. Удивительно лишь, что так поступали немногие. В начале 1942 г. немцы взяли в плен 3900 тыс. солдат и офицеров, из которых едва лишь 200 тыс. согласились добровольно служить немцам, и только небольшой их части можно было доверить винтовку. Фактически из более чем 5,5 млн военнопленных (некоторые преувеличение. Всего пропало без вести и попало в плен 4559 тыс. Плюс 500 тыс. — призванных, но не зачисленных в списки войск. Итого 5059 тыс. Из них 939,7 тыс. в ходе войны были вторично призваны в Красную армию на освобожденной территории. 500 тыс., из числа пропавших без вести, можно считать погибшими еще в ходе боев. — Ред.) или дезертиров служили немцам лишь 800 тыс. человек. Ни один германский источник не публиковал пропорцию тех, кого можно было считать чисто русскими, но она была, безусловно, мала. Подавляющая часть тех, кто перешел на сторону врага, состояла из представителей национальных меньшинств: прибалтов, украинцев, белорусов, казаков, кавказцев и азиатов.

Командующие германскими группами армий, написавшие мемуары, в своей массе соглашаются, что Гитлер мог бы выиграть свой блицкриг в 1941 г., как планировалось, если бы не раздробил свои силы, снимая войска с Московского фронта в поддержку Украине. (В этом случае немцы имели бы больше неприятностей на юге с переходом на центральный участок советско-германского фронта, где положение стабилизировалось. — Ред.) По этой причине главный штурм Москвы фатально запоздал, и оказалась необходимой вторая военная кампания, а русские получили передышку. Однако Гитлер не раз в своих разговорах за столом пытался оправдать украинский маневр. Он объяснял, что Генеральный штаб был неспособен разобраться в экономических вопросах. Генералы не видели, что было бы смертельно опасно приступать к финальному штурму на самом укрепленном участке фронта в то время, когда русские все еще владеют ресурсами Украины. Гитлер уже забыл, что Москва должна была пасть так быстро, что у русских не должно быть времени на использование этих ресурсов. Но у остполитиков есть еще одно объяснение гитлеровского провала, и, поскольку это объяснение становится очень популярным среди германских писателей, необходимо заметить, что оно было современным. В знаменитом меморандуме, составленном для своего шефа Альфреда Розенберга, Отто Бройтигам 25 октября 1942 г. писал, что эту войну нельзя было выиграть, если она велась против большевизма и с целью расчленения Советского Союза. Проблема состояла в том, что была еще и третья цель — колонизация. Если бы немцы принесли с собой что-то вроде «Четырнадцати пунктов» президента США Вильсона в 1918 г., Россия сама бы распалась на части точно так же, как это сделала в тот раз Германия.

Следуя этому аргументу, Гитлеру не стоило ни в коем случае снимать свои армии из-под Москвы, чтобы обезопасить себя на Украине, поскольку украинцы предложили бы ему это сделать сами. На большом расстоянии в семнадцать лет эти дискуссии представляются академическими. Мог бы Гитлер выиграть свою войну или нет, будучи более гуманным и либеральным или прислушиваясь к советам профессиональных солдат, — факт в том, что он ее проиграл. Вопрос выглядит менее академическим, когда видишь, как утверждения Бройтигама повторяются в книгах столь популярных сейчас в Германии Эриха Двингера и Юргена Торвальда; еще менее академическим, когда осознаешь, что российским отделом министерства иностранных дел в Бонне (столица ФРГ до объединения Германии в 1990 г. — Ред.) руководит господин Бройтигам, который когда-то считал, что с большевизмом можно легко справиться, а Россию так легко расколоть на части.

Но на долю писателей за пределами Германии выпало рекомендовать странам НАТО заняться копированием ост-политиков Гитлера и искать русских дезертиров для политической кампании, которую Гитлер никогда не вел. Трудно вообразить более пытливый и объективный труд на тему германского правления в России, чем господина Александра Даллина. И все же через всю эту огромную книгу проходят постоянные ссылки на статью в журнале «Лайф», которая вряд ли могла бы соответствовать уровню разборчивости господина Даллина, учитывая его ученость. Должны существовать другие причины для привлечения внимания к этому странному продукту агрессивного 1949 г., когда господин Уоллес Кэрролл, бывший директор лондонского офиса Агентства военной информации США, взял американскую публику штурмом.

Согласно господину Кэрроллу, Гитлер смог дойти до Сталинграда только потому, что у немцев были «миллионы жаждущих сообщников в России». И что он не прошел дальше и был вышвырнут из России потому, что не обратил внимания на этих сообщников. Исходя из этого господин Кэрролл утверждает, что уничтожение Советского Союза не потребовало бы атомной войны. Даже если бы эта война была успешной, она сделала бы американцев в глазах мира самыми отвратительными людьми. Что в данном случае требовалось, так это не ядерный, а «психологический» распад. Сталина можно было бы разбить, Маркса можно было побороть, если бы все трюки отвергнутых Гитлером остполитиков были повторены; пропаганда неведомого немцам масштаба, пятые колонны, о которых Канарис и не мечтал, и антисталинские партизаны, обращающиеся с оружием, как никогда не было видано в истории.

Все это в подаче данного автора — трескучая болтовня, но болтовня, которая предлагает очень полезный вызов, проблему. Ибо можно задать вопрос: а что случилось бы, если бы Гитлер все сделал правильно? Давайте предположим на мгновение, что Гитлер объявил войну не русскому народу, а марксизму, точно так же, как Сталин потом объявил войну не германскому народу, а фашизму. Если бы Гитлер сделал это, то возможно, что призыв Сталина к русскому народу продолжать войну в тылу у немцев, призыв, который прозвучал через четыре недели после вторжения, может быть, и не встретил бы нужного отклика. Спустя значительное время было замечено, что каждый раз, когда начиналась кампания по угону в Германию на принудительный труд, партизаны умножали свои ряды и активизировались. Отсюда следует простой вывод: нет плохого обращения с населением — нет партизан. Но было бы нереалистичным предполагать, что партизанской войны можно было бы избежать. Призыв Сталина к Отечественной войне даже не требовался и на деле означал весьма мало. До тех пор, пока русские могли сбрасывать на парашютах командиров и оружие за линией фронта в немецких тылах, партизанские отряды, создававшие серьезные помехи, были неизбежны. Были такие участки болот и лесов, где немецкого солдата нельзя было встретить на много километров вокруг. Фанатичные партизанские командиры вряд ли изменили бы свое отношение к немцам в ответ на их заявления, что воюют только с марксизмом. И также не нуждались они в лояльности деревень, чьи жители подвергались беспощадному террору с обеих сторон. Партизанская война явилась результатом особых условий военной кампании, которые были вызваны масштабом полей сражений и отсутствием связи. Даже при всей чистосердечности обойти этот факт невозможно.

Но, утверждали остполитики, до этого доходить не надо. Гитлер мог бы взять Москву и продиктовать условия мира в 1941 г. Похоже, широко распространено мнение, что после падения Кремля Красная армия не стала бы оказывать сопротивление. Но если учесть стойкость Красной армии зимой 1941/42 г., после невероятных потерь в живой силе и территории, просто непонятно, какое значение могла иметь потеря Москвы. Давайте предложим иное стратегическое решение, в результате которого Гитлер взял бы Москву зимой 1941 г., да еще у него осталось бы время, чтобы очистить Украину и Крым. Давайте предположим, что обещания четко выполнены согласно совету самых уважаемых остполитиков и в Таллине, Риге, Каунасе, Смоленске и Киеве заработали бы автономии, а также отсортированная российская социалистическая администрация в Москве, заменившая самых запятнавших себя партийных деятелей, которая была бы предложена в качестве генеральных комиссаров для «Великой России». Но Сталин в Куйбышеве управлял бы примерно сотней миллионов человек и все еще удерживал бы в своих руках промышленность Урала и Сибири.

Как утверждал Гитлер, даже такой шанс не имел значения. 20 марта 1942 г., когда у него возникла возможность изучить все результаты зимней кампании, Гитлер сделал любопытный прогноз в разговоре с Геббельсом. Предполагая, что Кавказ, Ленинград и Москва будут взяты к октябрю, Гитлер заявил, что тогда он позволит Восточную кампанию приостановить вдоль гигантской оборонительной линии. Это может означать «столетнюю войну» на Востоке, но об этой войне нечего беспокоиться. Позиция немцев в отношении остальной части России будет такой же, которую демонстрируют британцы в отношении Индии.

Высоты гитлеровского отсутствия реализма показаны в этом разговоре о гигантской оборонительной линии в стране, где у немцев никогда не было ресурсов для того, чтобы создать сплошную линию фронта. (Линия фронта в основном была сплошной, за исключением Севера (Карелия и Мурманская обл.), болотистых участков на фронте групп армий «Север» и «Центр», а также в некоторых других случаях (в Прикаспии в горах). — Ред.) Если бы Гитлер достиг всех своих основных целей в 1942 г., он все еще не мог бы пренебрегать остающейся у Сталина мощью, помимо того, что пришлось бы на границе протяженностью три с лишним тысячи километров постоянно держать три миллиона солдат. Рано или поздно напряженность этой позиции вынудила бы Гитлера наступать на Урал. И даже если бы русским пришлось выгружать направленные им поставки по ленд-лизу в устье Оби, для немцев был бы обеспечен новый Сталинград.

Неспособность оценить это в равной степени относится и к Гитлеру, и к тем, кто считал, что победа могла быть достигнута путем предоставления автономии побежденным советским народам. Поэтому тем более удивительно реалистическое предсказание, сделанное еще 28 апреля 1941 г. постоянным статс-секретарем министерства иностранных дел Эрнстом фон Вайцзеккером:

«Я не вижу в Советском государстве никакой эффективной оппозиции, способной прийти на смену коммунистической системе и объединенной с нами и нам служащей. Поэтому нам, возможно, было бы лучше считаться с сохранением сталинской системы в Восточной России и Сибири и после возобновления [активных] боевых действий весной 1942 г.».

Однако, может быть, наилучший способ оценки бесконечных памятных записок военных лет остполитиков и того, что они доказали самим себе, — предположить, что войну можно было бы выиграть, следуя планам, которые они разработали. Из всех проблем войны победа — самая трудновыполнимая. На одной из карикатур Макса Беерхольма великий доктор Джовитт замечает Данте Габриель Розетти: «А что они собирались делать со Священным Граалем, если бы нашли его?» Большинство остполитиков к 1942 г. были гипнотизированы лозунгом «Только русские могут победить Сталина». И они отказались от своей сепаратистской тактики и стали поддерживать Русскую освободительную армию с русским командующим, предназначенную для некоего федерального «Российского государства». Их ненависть к политике Гитлера и вера в русских дезертиров привели их к парадоксальной ситуации. Некоторые остполитики приняли участие в заговоре против Гитлера. Штауффенберг, фон Тресков, Вагнер, Шуленбург, фон Рене и Фрайтаг-Лорингхофен отдали свои жизни. Похоже, избавившись от Гитлера, чтобы выиграть войну своим собственным путем, они собирались создать нового Сталина.

Те, кто знает об оккупации Гитлером Советского Союза лишь по картинкам, при всей правде о репрессиях, убийствах и нищете, представленных в документах международных нюрнбергских трибуналов, будут удивлены, узнав о том, как много сентиментализма и романтизма существовало в германском вермахте в отношении русских. Они будут поражены культом возвеличивания, который все еще окружает личность Андрея Власова, этого «русского де Голля», и еще более удивятся, узнав, что своим запоздалым признанием Власов обязан Генриху Гиммлеру, главе СС и одно время карателю российского населения на захваченных территориях.

История Русской освободительной армии не просто трагична, она еще и потрясающе дикая. Это результат длительного конфликта между группами людей, у которых начисто отсутствовало чувство реальности. С одной стороны, это партийные боссы, большие и маленькие, вчерашние билетные кассиры и официанты в кафе, разыгрывающие из себя повелителей с хлыстом среди этих унтерменшей, которые были недочеловеками потому, что не мыли и не скребли каждое утро кухонные шкафы, и потому, что спали на печи. (Среди нацистского руководства были разные люди, но что сразу бросается в глаза, большинство из них фронтовики, много раз раненные, награжденные высшими наградами (Гитлер, Геринг, Гесс, Риббентроп и т. д.). В данном случае упрощенство автора не способствует пониманию. — Ред.) С другой стороны, среди них были увлекающиеся личности, попавшие во власть мистики славянина и видевшие в туманном облике аристократического русского солдата черты национального избавителя, подобного Христу. В основном это были те же самые люди. Немец неоднозначен в своем подходе к зарубежному образу жизни. Запутавшись в непонимании, он боится или молится. Страх его жесток, а его поклонение — донкихотское. Но, еще более усложняя картину, надо добавить, что некоторые ведущие гитлеровские толкователи колониализма и, с другой стороны, большая часть остполитиков, гражданских и военных, родились в России и были воспитаны как русские, многие из них служили в Российской императорской армии, и в белых армиях — в Гражданскую войну. Некоторые из них, например Альфред Розенберг, глава восточного министерства, и Эрнст Кестринг, генерал восточных войск, были выходцами из скромных семей немецких колонистов. Большинство из них, однако, принадлежали прибалтийской аристократии, тесно связанной с русским дворянством. Эмигрировав в Германию после революции, эти «балтийские бароны» поддерживали тесные контакты с российской эмигрантской колонией и все еще частично думали на русском языке.

К началу войны они окопались на ключевых позициях в военной бюрократии благодаря своему двуязычному образованию и опыту. Они не вызывали подозрения у национал-социалистической партии, которую сам Розенберг, родившийся в Ревеле (совр. Таллин) и учившийся в Риге и в Москве, в большой степени помог сформировать. И сам Гитлер был обязан своим пожизненным антагонизмом к «международному еврейству» как раз белогвардейским русским экстремистам в Мюнхене (Гитлер вынес свою ненависть к евреям из жизни в Вене перед Первой мировой войной, а также из событий 1918—1920-х гг. в Германии, в которых евреи сыграли очень большую роль — как на красном фланге, так и в торгово-финансовых махинациях, а также в «культуре», свойственной тому смутному времени. — Ред.), а монархических устремлений он не имел вообще. При дворе Гитлера стало модным осуждать темные махинации в сфере военной бюрократии остполитиков, родившихся в России, именуя их «царскими», но это было сверхупрощением. Ввиду того что они были германскими профессиональными солдатами, они разделяли благоговение перед советской военной системой, которая брала свое начало из договора в Рапалло 1922 г. и протоколов фон Секта — Тухачевского 1926 г. Последние позволили армии Веймарской республики обойти Версальский договор и обрести опыт в авиации и тяжелом вооружении на советской земле. Гитлер пассивно позволил довести до конца эту договоренность, потому что она была несовместима с партийной доктриной, но только восемь с половиной лет отделило его восхождение к власти от вторжения в Советский Союз. И за этот очень короткий промежуток времени Красная армия, которая сделала столь любимого Гитлером министра обороны фон Бломберга «почти большевиком», успела превратиться в «азиатские орды и недочеловеков».

Гитлер мог выступать в защиту восточных земель как жизненного пространства для немецкого народа, а Гиммлер мог вещать об исторической роли Германии как защитного бастиона Европы против азиатского варварства. Единственной исторической истиной, которую подтвердили действия Гитлера, стал факт, что отношения Германии с ее восточным соседом всегда были продиктованы конъюнктурной необходимостью. Например, в 1812 г. немцы разорвали свой союз с Наполеоном, чье бегство из Москвы побудило прусского короля встретиться с царем в Тауроггене. (Русско-прусское соглашение в Тауроггене было подписано (без ведома прусского короля Фридриха-Вильгельма III) командиром прусского корпуса, воевавшего на стороне Наполеона, генералом Йорком. В соответствии с этим соглашением, войска прусского корпуса объявляли нейтралитет (позволявший русским активно преследовать в Восточной Пруссии разбитые наполеоновские войска), а в самой Пруссии развернулось национально-освободительное движение, заставившее и самого прусского короля разорвать союз с Францией и начать с ней войну на стороне России. — Ред.) С тех пор дух Тауроггена еще не раз был востребован, в частности, в 1922 и 1939 гг. Связи между прусской и имперской русской военной кастой были откровенными, и их было нетрудно возобновить в любое время, обращая при этом внимание на то, что Красная армия являлась наименее революционной частью советской системы. Презрение Гитлера к славянам, с другой стороны, было вовсе не прусским и не военным, а типично австрийским и при этом присущим нижнему среднему классу — некая форма агрессивного шовинизма, вызванная уступками, которые сделала катившаяся к закату монархия Габсбургов своим славянским подданным (благодаря которым империя устояла во время революции 1818–1849 гг. — Ред.). Оно не разделялось прусским классом землевладельцев, который сформировал спинной хребет германского офицерского корпуса. Фактором, который мог сделать генералов более сговорчивыми в отношении гитлеровских планов вторжения, являлась вера в то, что внутри сталинского военного руководства существует некая прогерманская мятежная фракция. Хоть и не стоит принимать всерьез «признания», сделанные на открытом судебном процессе семи военачальников, которых судили в 1937 г., тем не менее эти военные имели связи с германским верховным командованием в дни протоколов Секта — Тухачевского, и их обвинили в стремлении заполучить германскую помощь. Считалось, что по крайней мере два командующих армиями Сталина в 1941 г. — Толбухин и Рокоссовский — были посажены в тюрьму во время процессов и впоследствии амнистированы.

Воздействие московских процессов над изменниками родины на германское Верховное командование объясняет не только готовность генералов вступить в авантюру вместе с Гитлером, но также и готовность многих из них воспринять русского солдата как союзника, когда они сойдутся в затяжной войне. Хотя генерал Власов попал в руки немцев только в июле 1942 г., эксперты в германской военной бюрократии, родившиеся в России, уже мечтали о таком человеке еще до того, как война началась. Ходили слухи о контрреволюционных наклонностях того или этого советского маршала. В Берлине военные остполитики поддерживали особенно захудалую политическую группу русских эмигрантов — партию солидаристов, или НТС, Виктора Байдакова, которые создали свою программу по образцу национал-социализма. Люди в НТС ожидали национального «мессию», русского Наполеона, и каждый взятый в плен советский генерал оценивался, как далай-лама, на предмет наличия магических знаков.

В июне 1943 г., когда все еще существовали какие-то надежды на победу на Востоке, Кейтель настоятельно посоветовал Гитлеру прекратить всякие действия в связи с Русской освободительной армией. Власова «отложили на полку» примерно на пятнадцать месяцев, а добровольцы, которые могли бы служить под его командой, были разбросаны на Западном и Балканском фронтах. Это была полная победа для австрийца Гитлера и баварцев Бормана, Гиммлера и Альфреда Йодля над типичным проявлением прусской военной мысли. До нашего времени сохранилось мнение Гитлера, которое он высказывал 8 июня и 1 июля 1943 г. Однако ясно, что Гитлер не чувствовал уверенности. Для человека, который два года назад говорил об искоренении всего русского политического руководства, этот язык был однозначно умеренным. Надо также отметить, что до покушения на себя Гитлер не трогал своих родившихся в России остполитиков. В стране, где гестапо забивало концентрационные лагеря слушателями английских радиопередач или ворчунами в трамваях, остполитики распространяли свои записки, нападавшие на самое высокое руководство, в сотнях копий, и самое худшее, что им доставалось, — временное лишение права на частную жизнь.

Гитлер оказался в сложном положении. В его планах раздела земельных пространств России и частичной их колонизации не было места для русской военной хунты, которая, в свою очередь, создаст либо новых Сталиных, либо царей. С другой стороны, Гитлер не мог отвергать услуги профессиональных русских антибольшевиков до тех пор, пока ему приходилось использовать русские части для борьбы с партизанами, а германским политическим функционерам — для обеспечения сотрудничества гражданского населения и дезертиров. В результате этой дилеммы Гитлер не мог ни устранить остполитиков, ни воспринять их предложения всерьез. Гитлеровские ошибки были совершены в 1941 г. и уже не могли быть исправлены в 1943-м. Имея чуть больше реализма, чем его критики, Гитлер осознавал, что никакое духовное превращение не в состоянии изменить абсолютно деструктивное предприятие на нечто совершенно иное. Какой толк для немца из того, если он будет знать, что Сталина могут победить только русские? Величайшей форой для любого русского соперника Сталина будет поддержка Германии. Если цель всех этих разговоров — в том, чтобы вооружить два миллиона русских пленных, гитлеровское Верховное главнокомандование скажет ему, что не было необходимого количества оружия и никогда не могло быть. Даже 800 тыс. «восточных войск», которые, в конечном счете, так или иначе служили, никогда не оснащались оружием так, как средняя боевая дивизия.

Эти «восточные войска», к которым относились презрительно, ни в коей мере ни в чем не обязаны остполитикам, и, в конце концов, отсутствие у них дисциплины показало это. Человек, который взял в руки немецкую винтовку за чашку супа в 1941 г., столкнулся в 1945 г. с мрачным будущим. Что могли значить для него обещания плененного советского генерала, обещания создания в будущем либеральной России, уважающей частную собственность, когда Красная армия заполонила Восточную Пруссию и Померанию и когда до него дошли вести, что западные союзники возвращают военнопленных — бывших красноармейцев Советскому Союзу?

Никто не знает, какова дальнейшая судьба этих добровольцев. В настоящее время (в конце 1950-х. — Ред.) советское правительство занято возвращением по своим домам народов Северного Кавказа, сотрудничавших с немцами и депортированных в Южную Сибирь (в Казахстан и Среднюю Азию. — Ред.) пятнадцать лет тому назад. Их судьба оказалась, быть может, менее жестокой по сравнению с участью красноармейцев в германской униформе, которых британцы, французы и американцы передали Советской стране в 1944 и 1945 гг. Эра Пальмерстона и викторианского рыцарства прошла, а эра политического умиротворения была в полном разгаре. Во имя этого же с тех пор творилось и еще более худшее.

Но какой бы жестокой ни была судьба большинства коллаборационистов, существуют и другие аспекты их роли, которые не следует забывать. Многие из них оказывали свои услуги в ряде весьма грязных дел. В Латвии, Литве и Галиции были сформированы вспомогательные подразделения германской полиции безопасности, чьей задачей было искоренение гетто и обслуживание концлагерей, где истребляли евреев (а также, и в гораздо больших масштабах, другое население оккупированных территорий. — Ред.). На Украине немцы использовали местную полицию для насильной вербовки деревенских жителей с целью депортации и принудительного труда. Во время Варшавского восстания в 1944 г. личную белогвардейскую армию коллаборациониста Бронислава Каминского (с Брянщины. — Ред.) пришлось отвести в тыл из-за ее чрезмерной жестокости. И в самом деле, легко превратить в дикарей людей, жизнь которых по воле их хозяев была примитивной. Об этом немецкой общественности напомнили в 1945 г., когда Красная армия бросила свои наименее дисциплинированные дивизии на Восточную Пруссию, Померанию, Мекленбург и Силезию. (Здесь были тяжелейшие бои, в ходе которых были случаи мести немцам (в т. ч. представителям гражданского населения) за то, что они натворили за годы оккупации на советской земле. — Ред.) Уже было поздно жаловаться на орды азиатов и недочеловеков за их соответствующее поведение, в то время как около 800 тыс. из них носили германскую униформу.

И все же в теории немцы меньше, чем кто-либо, должны бы думать о русских нереалистично, особенно немцы, делившие с ними одно и то же жизненное пространство. Щедро разбрызганные, как капли из пульверизатора, до самого Урала и Кавказа, располагались поселения их соотечественников. Многие русские города ранее носили немецкие названия, везде были по-немецки выглядевшие здания. Молодежь России все еще проходила обучение и военную службу по немецкой системе, причем последняя была существенно германской. Немецкое фиаско в реалистическом мышлении частично проистекает из культа «геополитики». В германском военном мышлении вошло в привычку рассуждать так, что, мол, потеря таких размеров территории или такого-то количества населения означает поражение в войне. И при этом забывается, что российские границы настолько зыбки, что для русских даже удобный доступ к морям стал реальностью чуть более двух веков назад. (В результате Северной войны со Швецией (1700–1721) Россия вернула временно отторгнутые сначала в конце правления Ивана IV Грозного (конец XVI в.), а затем в Смутное время (начало XVII в.) исконные русские земли на Балтике, а заодно порты в Прибалтике; на Черном море возвращение русских состоялось, после ряда войн, в XVIII в. — Ред.) Было бы лучше рассматривать Россию так, как американцы, говорят, рассматривали Бостон: не как место, а как состояние ума. Революция продемонстрировала, что легко выкроить отдельные государства из российского периметра, но, пока остается ядро, — дело времени, когда они опять станут российскими. Летом 1919 г. Россия Ленина и Троцкого была много меньше, чем территория, оставшаяся у Сталина в 1942 г., и все равно она выжила.

Очевидно, украинцы, забрасывавшие цветами немецкие танки летом 1941 г., не были патриотичными советскими гражданами, но обстоятельства скоро сделали их таковыми. Прорусские элементы в вермахте говорили, что во всем виноват вульгарный и жестокий Эрих Кох. Но Кох редко бывал на Украине, а его чиновники создали не правительство, а анархию, которая не была в новинку в этой несчастной стране. Что изменило украинцев, так это уверенность в том, что Красная армия вернется. Прекраснодушные германские солдаты-писатели, для которых все либо страстная верность, либо отвратительная Verrat (измена. — Пер.), иногда до странности неохотно соглашаются с этим. Просто испытываешь облегчение, когда обнаруживаешь человеческий здравый смысл у австрийского полевого хирурга Курта Эммериха. В госпитале, который он создал в Севастополе, он заметил, что его «сотрудники» — русские помощники остаются совершенно невозмутимыми при приближении Красной армии. Они ему сказали, что Красная армия также ценит квалифицированных хирургов. Но Эммерих догадался, что эти хирурги уже связались с партизанами, и не бранил их за это.

Можно подвергнуть сомнению тезис, стали ли конфликты германской политики в России уроком на будущее, кроме предупреждения не повторять подобного в дальнейшем. И в самом деле, трудно поверить, что может вновь случиться так, что современная индустриальная страна может вторгнуться на территорию соперника с намерением истребить его дух единой нации и заменить большую часть его населения чужеземцами. Можно сомневаться в этом, несмотря на карты в воскресных газетах с их расчетами дальности ракет и стрелами, устремленными в сердце Советского Союза.

Примечания

1

Унтерменш — национал-социалистическое определение представителей «низших рас»; от нем. unter — низший, mensch — человек.