Непотопляемая Грета Джеймс

Дженнифер Е. Смит, 2022

«Непотопляемая Грета Джеймс» – яркий, увлекательный, жизнеутверждающий роман о том, что любовь можно встретить в неожиданном месте. Восходящая рок-звезда Грета Джеймс наслаждается славой, гастролями и вниманием поклонников. Но после внезапной смерти матери у Греты случается нервный срыв прямо на сцене, и музыкальная карьера оказывается под угрозой. Вместе с отцом она отправляется в недельный круиз по Аляске. Это их последний шанс наладить отношения и простить многолетние обиды. На корабле Грета знакомится с Беном Уайлдером, обаятельным историком, который тоже переживает трудные времена. Это путешествие в окружении захватывающих дух пейзажей изменит их навсегда. Последуют ли они за своими давно забытыми мечтами? «Красивая, трогательная, многообещающая книга. Настоящий триумф!» – Эмили Стоун, автор романа «Всегда в декабре» «Роман, наполненный музыкой, страстью и всеми видами любви». – Джилл Сантополо, автор бестселлера «Свет, который мы потеряли»

Воскресенье

Глава 6

Грета просыпается в темноте. Светятся только красные цифры на будильнике — 3:08. Она привыкла к такому моменту неопределенности: проснувшись, первые несколько секунд она с трудом вспоминает, где, в каком отеле и в каком часовом поясе находится. Но отсутствие окон и шум моторов внизу дезориентируют ее больше обычного. Прошло двенадцать часов со времени посадки на теплоход, но она впервые действительно чувствует, что вокруг море.

Она берет телефон и щурится на загоревшийся экран. Пришло сообщение от Люка: «Забрал свою куртку. Оставил ключ».

Так-то вот. Ни тебе «до свидания», ни подписи. Просто конец.

Впрочем, она не ставит ему это в вину. У нее ушло несколько недель на то, чтобы ответить на просьбу Люка передать его любимую кожаную куртку, которую он забыл, когда паковал вещи, и которую, как она втайне надеялась, он оставит ей. Какое-то время она ходила в ней по квартире. Куртка все еще пахла его сигаретами.

А теперь она смотрит на его имя на экране телефона, раздумывая, стоит ли удалить его из избранных контактов. Но не делает этого. А переключается обратно и позволяет своему пальцу зависнуть над строкой «Джейсон Фостер».

Она ничего не слышала о нем со дня похорон. Тогда, промчавшись мимо поминающих маму гостей внизу, она обнаружила его в своей спальне, перебирающего струны ее первой гитары, которую папа купил ей столько лет тому назад. Они не виделись долгое время, почти два года, и Грета не знала, что он приехал на похороны. Она смотрела, как его темные пальцы касаются изгиба инструмента, медленно передвигаясь по красному дереву, и по ее рукам побежали мурашки. Казалось, он трогает не гитару, а ее саму.

Мама Греты умерла за двадцать четыре минуты до того, как самолет коснулся земли. Прослушав голосовое сообщение от Эшера, Грета села и прижалась головой к прохладному иллюминатору, ее сердце сжималось в груди, как кулак. Она просидела так до тех пор, пока бортпроводник не положил осторожно руку на ее плечо, и она поняла, что в самолете не осталось пассажиров, кроме нее.

В это время Люк по-прежнему был в Германии. Он попытался улететь, когда Грета сказала ему о маме, но, как только улетела она, разразился мощный ураган и многие трансатлантические рейсы были отменены. Он пропустил похороны — ее отец настоял на том, чтобы они состоялись как можно скорее, и становилось очевидным, что он вообще не сможет побыть с ней. И не имело никакого значения, что он казался подавленным, когда звонил, чтобы сообщить эту новость. Она даже не слишком расстроилась по этому поводу. Люка можно было упрекнуть много в чем, но она знала, что никогда не простит ему именно этого.

А теперь в ее комнате сидел Джейсон Фостер — первый мальчик, которого она полюбила, и мужчина, к которому она возвращалась после очередных распавшихся отношений.

У них сложились на этот счет определенные правила. Они никогда не встречались «официально» и не использовали друг друга как прикрытие. Они не брали на себя никаких обязательств и не испытывали никаких ожиданий по отношению друг к другу. Им было хорошо и весело вместе — ничего больше. И это срабатывало: Грета постоянно путешествовала и, казалось, никогда не привяжется к кому-то надолго, а Джейсон очень много работал и никогда не хотел ничего постоянного.

Но сейчас ее бойфренд застрял за океаном, а ее мать только что умерла, и вся ее жизнь обернулась кошмаром.

Джейсон был здесь, а Люк нет. Они пошли навстречу друг другу, не сказав ни единого слова, но Грета помнит: в тумане горя, измождения и шока ей подумалось, что это совершенно неизбежно. В какой-то момент она могла сказать ему о Люке, а потом этот момент остался в прошлом, руки Джейсона обнимали ее, и с этим ничего нельзя было поделать.

Потом они лежали на ее кровати и смотрели на сияющие в темноте звезды. Джейсон уронил голову на подушку и разглядывал полку с детскими книжками. Затем взял одну из них, зачитанную, в мягкой обложке, и она положила руку ему на плечо.

— Что? — повернулся он к ней с ленивой улыбкой. — Боишься, что я обнаружу твой дневник? Держу пари, он называется «Все о Грете Фостер».

Ее глаза стали круглыми.

— А тебе хотелось бы этого?

— Да ладно, — поддразнил ее он. Он высветлил волосы по бокам, это делало его моложе, и то, что она видела его в своей детской кровати — с самоуверенной улыбкой и ямочками на щеках, вызывающими у нее дрожь, — заставило ее почувствовать, что время эластично и все ее подростковые фантазии неожиданно обернулись реальностью. Он пощекотал ее бедро, и она опять задрожала. В его голосе звучал смех, когда он прошептал ей на ухо: — Ты захотела выйти за меня замуж в тот день, когда грузовик подкатил к дому. Признайся!

Грета покачала головой:

— Ничего подобного.

— Признайся.

— Ну хорошо, — с улыбкой сказала она, сдаваясь, — если только чуть-чуть. Но потом я выросла.

Он снова положил голову на подушку и задумчиво посмотрел на звезды.

— А ты когда-нибудь думала, а что было бы…

— Что?

–…Если бы мы и в самом деле поженились?

Грета посмотрела на него, слишком удивленная, чтобы ответить.

— И остались бы здесь, — продолжил он.

— В Колумбусе? — возмутилась она. — Ни за что на свете.

Он улыбнулся:

— Не знаю. Иногда я вижу это: небольшой дом по соседству; дети, дотемна играющие в салки, как это делали мы; семейные застолья, барбекю и все такое.

Она знала, что он всего лишь прикалывается, что в эти выходные воздух как никогда пропитан ностальгией, но ей было неприятно слышать это. Джейсон — единственный знакомый Грете человек, который, как и она, стремился вырваться из этого места, из здешнего образа жизни. В старшей школе он с головой погрузился в учебу, что в конце концов привело его в Колумбийский университет, там он удвоил усилия и закончил курс лучшим учеником выпуска. Позже он стал первым черным финансовым директором в хедж-фонде, и, чтобы занять эту должность, ему пришлось работать вдвое больше коллег, всех этих самодовольных белых парней, чьи отцы являлись клиентами или играли в гольф с теми, кто были ими. Но для него это не просто работа, а Нью-Йорк — не просто место, где он жил. Это его мечты, которые он лелеял, сидя на крыльце маленького желтого дома, соседнего с тем, где они лежали сейчас в кровати. Он уехал и воплотил их в жизнь.

— Ты же никогда не покинешь Нью-Йорк, — сказала Грета, все еще пытаясь осмыслить его слова. — Верно?

Его карие глаза внимательно смотрели в ее глаза.

— Может, при определенных обстоятельствах и покину. А ты?

— Не знаю, — ответила она, не понимая, о чем, собственно, они говорят — о географии или о чем-то большем. В голове у нее все перепуталось. Внизу продолжались поминки, а наверху горели пластиковые звезды. Ей хотелось поцеловать его и в то же самое время убежать прочь. Хотелось заплакать и спастись бегством. Она не могла разобраться в своих чувствах. Ей это вообще почти никогда не удавалось.

— Нам, наверное, нужно вернуться к гостям, — наконец сказала она, он выглядел разочарованным, но все же приподнялся на локтях.

— Пожалуй, ты права, — кивнул он.

Они по одному спустились вниз, после того как разгладили рубашки, поправили прически и привели в порядок все, что привели в беспорядок. Только Грета вошла в кухню, как папа взмахом руки подозвал ее к себе. Он уже разговаривал с Джейсоном, который улыбнулся ей заговорщической улыбкой.

— Смотри, кто пришел, — сказал Конрад, хлопая Джейсона по плечу. Прошло всего несколько дней со смерти мамы, а он уже выглядел по-другому — бледный и седой, но Грета видела, что он прилагает усилия, чтобы играть роль, какую обычно играла Хелен, когда к ним приходили гости. — Так мило с твоей стороны, что ты приехал на похороны, сынок. Для нее это значило бы очень много.

— Я не мог не приехать, — серьезно кивнул Джейсон. — Она из тех людей, которые дороги мне.

— Ты все еще работаешь в банке? Знаю, вы двое вращаетесь в совершенно разных кругах, но все же иногда видитесь в Нью-Йорке?

— Нет, — сказал Джейсон в тот самый момент, как Грета сказала: — Иногда.

— Я недостаточно клевый парень, чтобы регулярно общаться с рок-звездой, — продолжил Джейсон — сплошное обаяние и ямочки на щеках. — Как я понимаю, на твоих концертах бывает мало людей в деловых костюмах.

Грета приподняла брови:

— Ты бы знал это наверняка, если бы пришел хоть на одно мое выступление.

— На них не достать билеты, — улыбнулся он.

— Тебе повезло — ты можешь получить их по знакомству.

Их взгляды скрестились, и Грета почти забыла, что рядом стоит папа, но тут он поднял бутылку с пивом.

— О, — вздохнул он, повернувшись к ней, — не так давно звонил Люк. Ему наконец удалось сесть на самолет, так что завтра утром он будет здесь.

Грета опустила глаза в пол, но чувствовала, что Джейсон смотрит на нее.

— Прекрасно, — очень тихо сказала она, а потом ее папа пошел помогать Эшеру с едой, и они снова остались наедине. Она приготовилась к любым его словам, но он всего лишь — с чрезмерно официальным видом — взял ее за руку.

— Мне действительно очень жаль твою маму, — сказал он, крепко сжав ее пальцы, а затем развернулся и пошел в соседнюю комнату, оставив ее на кухне одну.

Они разговаривали тогда в последний раз. Весь остаток дня он избегал ее, а к тому времени, как на следующее утро объявился Люк, уставший от длинного перелета, Джейсон уже улетел в Нью-Йорк.

Грета кладет телефон, потом снова берет его. В Огайо седьмой час вечера, а это значит, что ее брат сейчас с детьми. Она начинает набирать его номер, но затем вспоминает, что связь в море ограничена, и вместо этого печатает сообщение: «SOS. Двенадцать часов прошли. Миллион остался».

Его ответ приходит через несколько секунд: «Четверо из нас пяти с ангиной. Хочешь поменяться?»

Грета пишет: «Трудно быть любимчиком». Она говорит так каждый раз, когда он жалуется на свою жизнь, на ту самую жизнь, какую папа так отчаянно хочет для нее. Но она не слишком сочувствует брату, потому что, честно говоря, ангина лишь немного хуже той ситуации, в которой она оказалась.

Приходит еще одно сообщение: «Как папа?» — «Как обычно». — «Я рад, что ты с ним». — «Я тоже», — пишет Грета, но тут же удаляет написанное. Дело в том, что она рада, что папа не один, но подозревает, что им обоим хотелось бы, чтобы на ее месте был другой человек. «Надеюсь вы, ребята, скоро поправитесь», — пишет она.

Он заканчивает переписку пожеланием «Bon voyage!» Грета спускает ноги с кровати. Она несколько минут сидит в темноте, прислушиваясь к звукам теплохода, а затем берет гитару, надеясь, что соседи уже спят.

Она начинает играть, очень тихо, ее пальцы быстро перебирают струны. Когда она была моложе, ее учителя все время пытались добиться от нее, чтобы она следовала мелодии, она же отклонялась от курса, не осознавая при этом, что для нее весь смысл заключался как раз в экспериментировании. И даже теперь критики часто спорят о том, к какому направлению можно отнести ее музыку: к инди, року, попу или фолку. По правде говоря, в ее музыке есть всего по чуть-чуть и в то же время нет ничего похожего на это. Она играет нечто свое.

Ее веки снова становятся тяжелыми. «Колыбельная», — думает она, прижимая ладонь к все еще вибрирующим струнам, и мелодия заканчивается протяжным глухим звуком. Грета осторожно убирает гитару в футляр и заползает под одеяло.

Когда она снова просыпается, часы показывают 9:21 утра. Грета должна была встретиться с папой в одном из ресторанов двадцать минут тому назад. Она собирает волосы в небрежный пучок на макушке и торопливо одевается — натягивает легинсы, черные ботинки и джинсовую куртку поверх майки с изображением Pink Floyd, в которой спала. Прежде чем покинуть каюту, она по привычке хватает солнцезащитные очки и, выходя в коридор, надевает их.

Она едет на лифте с парой стариков, таких древних, что им приходится держаться за золотой поручень. Женщина — маленькая и сгорбленная, с коричневой кожей и глубокими морщинами, с хилым ореолом серебристых волос — смотрит на Грету тяжелым взглядом, а затем пальцем показывает на ее лицо.

— Ты очень бледная, — хмуро говорит она.

Грета кивает, потому что так оно и есть. Она пошла в мать, чьи родители были из Шотландии. У нее такие же русые волосы, как и у Хелен, такие же веснушки на переносице и такой же бледный цвет лица, который во многих журналах называют фарфоровым, ее брат шутит, что люди должны думать, что по крайней мере один из их предков был унитазом.

— Обязательно пользуйся солнцезащитными средствами, — продолжает женщина, — если небо серое, это не значит, что оно не может навредить тебе.

— Буду пользоваться, — соглашается Грета, когда лифт останавливается на пляжной палубе и старики начинают выбираться из него.

— Ты же не хочешь выглядеть как я, когда тебе будет восемьдесят девять, — бросает женщина через плечо, и Грета улыбается:

— Я буду счастлива дожить до такого возраста.

В ресторане она видит папу и остальных членов их команды. Они сидят за угловым столиком под картиной, изображающей гризли, их тарелки уже пусты. Папа, увидев ее, поднимает бокал с шампанским, а Тодд протягивает ей такой же, когда она выдвигает стул. У него на шее уже висит бинокль, значит, он готов к предстоящему дню. Грета, нахмурившись, смотрит на бокал.

— А не рано ли?

— А я-то думал, ты рок-звезда, — дразнит ее Дэвис, и Грета, делая глоток, чувствует пузырьки в горле.

— По какому поводу пьем? — интересуется она.

— Ну, — просияв, отвечает Мэри, — сегодня утром мы получили письмо от Джейсона.

— А это сам по себе повод, — шутит Дэвис.

Мэри так взволнованна, что даже не закатывает глаза при этих его словах. А радостно смеется:

— У них вчера вечером состоялась помолвка! — говорит она, и, когда становится ясно, что Грета не понимает, что происходит, Мэри делает большие глаза: — Джейсон и Оливия.

Какое-то мгновение Грета смотрит на нее. Она никогда не слышала об Оливии и чувствует, как в ее пустом желудке плещется шампанское. Ей нужно как следует сосредоточиться, чтобы оно не вышло наружу.

— Вау, — наконец выдавливает из себя она, стараясь изобразить некое подобие улыбки, — это… вау. Поздравляю вас обоих.

— Мать и отец жениха! — Мэри улыбается Дэвису, который отвечает ей тем же. — Звучит.

— Кстати, — вступает в разговор Элеанор, и ее лицо светлеет от пришедшей ей в голову мысли, — они прислали фото колец?

— Я не смогла загрузить его, — отвечает Мэри. — Но, думаю, он купил его на блошином рынке, так что, кто знает…

— Ну она сказала да, — говорит Конрад, — а это очень важно.

Мэри счастливо вздыхает:

— Это правда.

— Как долго они вместе? — спрашивает Грета, стараясь говорить как слегка заинтересованная подруга детства, а не как женщина, которая время от времени спала с их сыном последние десять лет.

— Наверное, год, — отвечает Дэвис. — Она милая девочка и понравится тебе.

— Я просто счастлива, что он наконец устроил свою жизнь, — радуется Мэри, и Грету впервые не заботит обращенный на нее взгляд Конрада, в котором ясно читается, что ей следует подумать о том, чтобы сделать то же самое. Она слишком занята осознанием происходящего: Джейсон Фостер женится.

Все годы ее подростковой тоски по нему и той химии, которую они обнаружили в своих отношениях позже, она не могла представить себя с ним в таком вот качестве. Это было нереально. Джейсон работает на сорок втором этаже огромного международного банка. Он каждый день ходит в костюме и ездит в офис на черных машинах и предпочитает находиться у себя дома, а не в разъездах, и его гламурная квартира вся блестит, и белое ковровое покрытие в ней так безупречно, что Грета боялась пить там красное вино. Ее жизнь — маленькая захламленная квартира с увядшими растениями, постоянные разъезды и поздние вечера в барах с едва знакомыми музыкантами, ночи, когда она просыпается с мелодией в голове и пытается осветить комнату экраном мобильника, — не для него. У них ничего не получилось бы.

И все же мысль о том, что он женится на ком-то еще, подобна для нее удару в живот. Ей приходит в голову, что если они вместе уже год, значит, он наверняка был с Оливией в тот день, когда Грета обнаружила его в своей прежней спальне. Она понимает, что и ее есть в чем упрекнуть — она тоже была с другим человеком. Но у них все шло к концу, неважно, понимал это Люк или нет. Джейсон же продвигался к предложению руки и сердца. И разве он не занял более высокое, чем она, место в конкурсе на самого ужасного человека в мире?

Это особенно странный вид потери, когда что-то, чего ты вроде бы и не хочешь, забирают у тебя. И тупая боль поднимается в ней откуда-то изнутри, из такого места, о существовании которого она даже не подозревала. Она думает, что, может быть, это печаль, слабая разновидность горя. Но, если уж начистоту, то такое чувство ближе к смятению или даже к ревности, хотя она не знает толком, к чему или к кому. Она не хочет жить подобной жизнью. Только не сейчас. И не с ним. Но почему ее так сильно расстроила эта новость?

Ее папа что-то говорит ей, и она моргает, глядя на него:

— Что?

— Мы идем в спа, — повторяет он, — записались на десять часов.

— Зачем? — удивляется она.

Ее папа любит пиво, рыбалку, любит посмотреть бейсбол. Грета никогда в жизни не слышала, что он посещает спа; и вообще, он, облаченный в пушистый халат, — это так же странно, как если бы он появился к завтраку в костюме клоуна.

— На какой-то массаж, — отвечает он, глядя на Тодда, на голове у которого новехонькая шляпа с логотипом круизного теплохода. — Так ведь? Это идея ребят. Я понятия не имею, на что подписался.

— Тебе понравится, — заверяет его Элеанор, роясь в сумочке в поисках вишневой помады. — Тебе нужно расслабиться и отвлечься.

Улыбка Конрада кажется немного замороженной, но он кивает:

— Надеюсь, у меня станет меньше болеть спина.

— А ты пойдешь? — спрашивает Мэри Грету. — Мы не были уверены, что ты захочешь. Может, ты предпочитаешь отдохнуть от всех нас, старперов.

— Спасибо, нет. Сейчас я быстренько позавтракаю и присоединюсь к вам позже.

— Держи, — говорит Конрад, протягивая ей лист бумаги. Это список сегодняшних мероприятий, и он обводит синей ручкой несколько пунктов. — У нас в десять спа, днем обед в «Адмирале», в два лекция и лотерея в три…

— Лотерея? — скептически приподнимает бровь Грета.

Он игнорирует ее замечание.

— Затем в шесть мы, как предполагается, сможем посмотреть на морских львов. Надо будет выйти на прогулочную палубу, чтобы не пропустить это зрелище.

— А еще, если повезет, мы увидим морских птиц, — с энтузиазмом добавляет Тодд, — их часто видят в этих местах.

— И если повезет, мы увидим морских птиц, — спокойно соглашается Конрад. Все эти годы они были друзьями, но Тодд мало преуспел в том, чтобы обратить в свою веру других и заставить их заинтересоваться птицами. — Затем ужин в «Портсайде» и фортепианный бар на ночь.

— Вау, — изучает список Грета, — вот это план.

— Ты можешь принять участие в чем захочешь, — говорит он, вставая из-за стола. — Это на твое усмотрение.

— Держи! — Мэри вручает ей рекламный проспект с расписанием на день. — Посмотри, что тебя заинтересует, и присоединяйся к нам, о’кей?

Грета кивает:

— Конечно. Желаю хорошо провести время в спа.

Они уходят, и Грета сидит одна за столом с чашечкой кофе и смотрит на гризли. Его огромная лапа прижимает к камню серебристую рыбу, их обтекает река. У рыбы дикий взгляд и понятно, что она лихорадочно бьется о камень, хотя изображение, разумеется, неподвижно. И Грету снова начинает тошнить. Она заставляет себя отвести взгляд от медведя.

Буклет, лежащий на столе, довольно толстый. Она вяло просматривает фотографии и описания разных событий — жонглеры и фокусники, гипнотизеры и мимы, лекторы и историки, до тех пор пока не натыкается на знакомое лицо. На одиннадцатой странице помещена фотография Бенджамина Уайлдера — автора бестселлера и преподавателя истории в Колумбийском университете.

И это почему-то смешит ее. На фото он так серьезен, так похож на профессора — у него очки с толстой оправой и невероятно сосредоточенное выражение лица. Под фотографией — его биография, где говорится в основном о его нашумевшем романе «Дикая песня», в котором, видимо, излагается вымышленная версия жизни Джека Лондона, автора «Зова предков» и «Белого клыка», а также много чего еще. Грета смотрит на список мероприятий, который дал ей папа. И видит, что назначенная на два часа лекция называется «Джек Лондон: образы Аляски».

Со старшим поколением Грета собирается лишь посмотреть на морских львов. Но когда она встает, чтобы подойти к шведскому столу, все же засовывает буклет в карман куртки. Так, на всякий случай.

Глава 7

Если отец Греты и удивляется, заметив ее у входа в зал, то вида не подает. У него розовое после спа лицо, глубокая морщина между бровями — она появилась там после смерти мамы — практически разгладилась.

— И как оно было? — спрашивает Грета, когда он подходит к ней. — Расслабился?

— В общем-то, да, — потягивается он. На нем застегнутая на молнию темно-синяя куртка для игры в гольф, а его полуседые волосы влажные после душа. Ее взгляд притягивает, как и всегда, крючкообразный шрам у него на подбородке, полученный в драке в то время, когда он работал в баре. Маленькая Грета часто проводила по нему пальцем. А теперь она замечает, как много на его лице других линий. — Спина у меня в полном порядке, — говорит он, опуская руки. — А что ты здесь делаешь?

Она протягивает ему буклет:

— Ты сам дал мне это расписание.

— Знаю. — Он смотрит на толпу перед входом в зал. Рядом с ним постер с названием лекции и фотографией книги Бена, на обложке которой заснеженный ландшафт и упряжка ездовых собак вдалеке. — Но ты не имеешь обыкновения ходить на лекции.

— Я избегаю только твоих лекций, — поддразнивает она его, и, к ее удивлению, он смеется. — Кроме того, мы на теплоходе весь божий день. И что прикажешь мне делать?

— Но мы же не на яхте. Здесь есть все что угодно. Почему бы тебе не попытать счастья в казино? Или не прошвырнуться по магазинам в атриуме?

— Ты считаешь, мне нравится проводить время именно так?

— Понятия не имею, что тебе нравится. Кроме игры на гитаре.

— Ну я уже пыталась поиграть, но мои соседи остались не слишком довольны.

Он округляет глаза:

— Пожалуйся, постарайся, чтобы тебя не скинули с корабля, о’кей?

— А что они могут сделать? Посадить меня на шлюпку и отправить восвояси?

— Не знаю, но лучше не выяснять.

Через плечо она видит Блумов и Фостеров, одинаково свеженьких, и, когда дверь открывается, они вваливаются в зал вслед за довольно значительной толпой людей, которым по большей части за семьдесят.

Они занимают места, и Мэри шепчет Грете на ухо:

— А ты читала ее? — Она жестом показывает на книгу Бена, проецируемую на экран в глубине сцены. — Мы обсуждали ее на собрании книжного клуба. Она прекрасна.

— А я даже не читала «Зов предков».

Глаза Греты шарят по залу, заполненному больше чем наполовину. Именно здесь по вечерам проходят большие концерты — танцоры, комедианты и фокусники собирают обширную публику, так что явка на лекцию оказалась вполне высокой, хотя какой-то старикашка уже храпит за ее спиной. Его храп напоминает звуки, издаваемые бензопилой, но его компаньоны то ли не слышат его, то ли им до лампочки.

Тут ей приходит в голову одна мысль, и она поворачивается к Мэри:

— Когда? — спрашивает она более требовательно, чем намеревалась. — Когда вы обсуждали ее в книжном клубе?

Поначалу Мэри не понимает сути вопроса. Но потом до нее доходит, и она сочувственно похлопывает Грету по руке.

— Твоя мама тоже любила ее, — с улыбкой говорит она.

На сцене появляется Бен, и Грета подается вперед. На нем твидовый блейзер и рубашка в сине-белую клетку, он раскидывает руки в стороны и улыбается собравшимся.

— Вау! — произносит он, довольный числом собравшихся на его лекцию людей. — Как я понимаю, на нашем теплоходе собралось немало почитателей Джека Лондона, верно?

В зале хихикают.

— Кто из вас читал «Зов предков»? — спрашивает Бен, и многие поднимают руки. Он обводит глазами зал и, заметив Грету, на секунду останавливает на ней взгляд, вид у него при этом удивленный. Она поднимает руку наполовину, решив, что, скорее всего, видела фильм. Мэри искоса смотрит на нее, и Грета пожимает плечами.

— А как насчет «Белого клыка»? — Бен отрывает от нее взгляд, и Грета опускает руку в то время, как руки поднимают еще несколько человек. — О’кей, прекрасно. Но мне кажется, я должен поставить вас в тупик. Кто читал «Путешествие на «Ослепительном»?

По залу прокатывается волна смеха, все вертят головами и видят, что руку не поднял ни один человек. Бен взирает на аудиторию с притворным изумлением.

— Да ну вас, ребята! Это один из его первых романов. «Путешествие на «Ослепительном» очень важно для нас сегодня, поскольку всем следует знать, что я собираюсь блистать и ослеплять во время нашего круиза.

Сидящая по другую сторону от Греты Элеанор фыркает.

— Немного пошло, но мило, — шепчет она, наклонившись к Грете. — Как раз мой тип.

Бен представляется, но не излагает содержание своего романа, а рассказывает о злосчастном путешествии Джека Лондона по Аляске в разгар золотой лихорадки на Клондайке и о тех произведениях, что были написаны в долгие зимние месяцы на Юконе. Грета ожидала, что будет довольно скучно слушать, как он говорит о значимости этих историй в историческом контексте и о проблемных их аспектах в контексте современном, но оказалась не права. Он не Билли Джоэл в Гардене и не Спрингстин в Эсбери-парке. Но Бен — хороший рассказчик, и ему удается завладеть вниманием слушателей. А это далеко не просто, учитывая, что многие из них в это время обычно погружаются в послеобеденный сон.

Когда приходит время задавать вопросы, он обращается к женщине в первом ряду, которая так отчаянно машет рукой, словно пытается подозвать такси.

— Как долго вы писали свою книгу? — спрашивает она, а затем, довольная, садится на свое место.

— О, — спокойно отвечает Бен, поправляя очки и улыбаясь ей, — ну, можно сказать, что большую часть моей жизни, поскольку я думал о Джеке Лондоне с самого детства. Но писал я, наверное, года два. Проделал основательную исследовательскую работу, просто потому, что интересовался этой темой всю жизнь.

— Но это же вымышленная история, — говорит мужчина, сидящий через несколько рядов от женщины. — Так что вам, вероятно, трудно пришлось. Нужно было сделать вашу историю захватывающей.

Грету удивляет, что многие вопросы о его творчестве совпадают с теми, что снова и снова задают ей во время интервью, и она понимает, что его ответы, как и ее, заготовлены заранее. Но его слушают с подлинным интересом, ждут, что он скажет, и ей приходит в голову, что присутствующие здесь действительно прочитали его книгу. И это оказывается для нее сюрпризом. Когда встреча заканчивается, папа быстро пробирается к выходу с Фостерами и Блумами.

— Не хочу опоздать на лотерею, — объясняет Мэри. — А ты идешь?

Грета смотрит на отца, пытаясь понять, хочет он этого от нее или нет, но, к ее облегчению, он уже уходит с Дэвисом и Тоддом.

— Не волнуйся, — успокаивает ее Мэри, — мы за ним приглядим.

Она готова последовать за ними к выходу, гадая, как ей провести остаток дня, но тут замечает, что Бен по-прежнему стоит рядом со сценой и беседует с небольшой группой людей, задающих ему еще какие-то вопросы. Он снял пиджак и закатал рукава рубашки и выглядит совершенно довольным тем, что может поговорить на излюбленную тему. Грете приходит в голову, что он единственный, кроме нее, человек на теплоходе, который не собирается участвовать в лотерее и не направляется прямо сейчас в детский бассейн, и потому она остается в зале и пристраивает ноги на спинку сиденья впереди себя.

Когда зал покидает последний слушатель, Бен собирает свои бумаги и вешает на плечо большую сумку. Он находится на полпути к выходу и тут замечает Грету, все еще сидящую в последних рядах, и его лицо светлеет.

— Привет, — здоровается он и садится через одно сиденье от нее.

Она улыбается:

— Ваше выступление удалось.

— Это было не первое мое родео, — говорит он, выглядя польщенным. — Вы остались здесь, чтобы задать какие-нибудь каверзные вопросы? Не уверен, что могу причислить вас к фанатам Джека Лондона.

— Не надо меня причислять, — отвечает она так быстро, что он смеется.

— Пока еще.

— Я, наверное, была единственным человеком в зале, который не читал вашу книгу.

Он с улыбкой отмахивается:

— Она очень переоценена.

— Уверена, это не так.

— Ну тогда вы, определенно, еще и единственный человек, не читавший отклик на нее в «Таймс», — говорит он, и его карие глаза весело блестят. — Ее называют раздутой и самовлюбленной.

Грета смеется:

— Поверьте, я слышала отклики и похуже.

— Как и Джек Лондон.

— Вы, должно быть, действительно любите этого парня, иначе не провели бы с ним столько времени.

Он кивает:

— Всегда думал, что напишу еще одну его биографию, но эта тема, в общем-то, исчерпана, и я понял, что факты интересуют меня меньше, чем выдумки. Вот я и решил написать роман. — Он оглядывает зал: — Хотя такого я не ожидал.

— А как такое можно ожидать? — с чувством произносит Грета. — Может, вы и надеялись на успех, но шансы на него всегда очень малы. Это все равно что выиграть в лотерею.

— Точно, — соглашается он, явно чувствуя облегчение оттого, что его понимают. — Я посвятил этой книге два года, в основном потому, что хотел развлечь себя. Закончив, я показал ее другу с кафедры английской литературы, и он передал ее своему агенту, и с тех пор все пошло как по маслу. Вся эта суета — нечто странное для меня. Интервью, книжные турне, фестивали…

— Круизные теплоходы.

— Нет. На них я как раз рассчитывал. А иначе зачем было писать? — Он улыбается и качает головой. — Мне не следует так шутить. На самом деле я взволнован и смущен тем, что оказался здесь. Я никогда прежде не был на Аляске.

— Правда? Даже в экспедициях?

— Нет. Я каждое утро вставал в четыре утра, чтобы писать, и работал до тех пор, пока не просыпались мои дети. На экспедиции у меня не было времени. И денег. Но теперь я наконец на пути туда. — Он замолкает и искоса смотрит на нее: — А вы?

— Что я? — спрашивает она, уставившись в потолок.

— Чем занимаетесь вы, если не путешествуете?

— Я музыкант.

— Не может быть, — приподнимает он брови. — И на чем вы играете?

— Большей частью на гитаре.

— Ах да! Я вспомнил. — Он изображает, будто несет на плече футляр, и она осознает, что всего лишь вчера видела его с пишущей машинкой. — И вы делаете это по-настоящему?

Она понимает, о чем он спрашивает: это ее работа или хобби? Такой вопрос интересует многих. Это имело для нее значение, когда она была моложе и ее беспокоил собственный официальный статус. Но теперь от таких вопросов она испытывает особое удовлетворение — после долгих лет работы, и надежды, и борьбы, после выступлений перед одиннадцатью посетителями бара в подвале и игры на разогреве у групп, гораздо менее талантливых и имеющих при этом куда больше фанатов, чем она. Она, конечно, имела иногда успех на этом пути и чувствовала, что набирает скорость, но подлинный прорыв она осуществила всего несколько лет тому назад, когда ей было уже за тридцать и за плечами осталось более десяти лет упорных усилий. А это уже совсем другой расклад. И потому ее заставляют ощущать себя состоявшейся не альбомы, не толпы поклонников и не деньги, а возможность сказать — ясно и прямо, без сносок и оговорок, — что она действительно делает это. Она музыкант. Вот так.

Прошли годы, прежде чем она научилась снисходительно отвечать на задаваемые вопросы: «Я бы с радостью играла на гитаре все дни напролет», «Чувак, разве не приятно заниматься чем-то веселым вместо скучной работы?» и «Вау, вы действительно можете обеспечить себя, занимаясь этим?». Фанаты, разумеется, это нечто иное, и их с каждым днем становится все больше. Но она никогда до конца не понимала, почему наиболее частой первой реакцией на ее заявление оказывается скептицизм. Может, люди ей просто завидуют. Или это некое более глубинное чувство: своего рода обида на то, что кто-то имеет наглость жить в соответствии со своей мечтой, в то время как собственные мечты эти люди оставили далеко в прошлом.

Но когда она отвечает Бену, вид у того становится несколько благоговейным.

— Да, — говорит он, — это… самая клевая вещь, которую я когда-либо слышал.

Грета улыбается его словам. А через несколько секунд понимает вдруг, что они так и продолжают сидеть в зале, будто ждут кого-то.

Наконец он прочищает горло:

— Итак, вы не ушли, потому что у вас есть вопросы?

— Да, — говорит Грета, вставая. — А не хотите ли вы теперь выпить?

Глава 8

Когда они выходят из зала, Бен останавливается, чтобы сфотографировать великолепную винтовую лестницу, по которой можно попасть на более низкий уровень. Минутой позже он снова притормаживает и делает снимок скульптурного изображения калана.

Грета искоса смотрит на него:

— Вам поручено сфотографировать всю нашу лодку?

Он смеется:

— Это для моих детей. Я предпочел бы посылать им открытки, но они слишком нетерпеливы для этого. — Теперь он запечатлевает вид из окна — полосу синей воды и ели за ней. После чего убирает телефон в карман. — И к тому же это корабль.

— Это одно и то же.

— Не скажите. У кораблей минимум две палубы выше ватерлинии. А у этого одиннадцать. И весит он более пятисот тонн. И тяга осуществляется исключительно…

Она скептически смотрит на него.

— Простите, я, конечно же, нерд, — произносит он в то же самое время, как она говорит:

— Вы такой нерд.

Они пересекают пляжную палубу, там сильно пахнет хлоркой, и через запотевшие окна ничего не видно. Сейчас здесь проходит занятие аэробикой, десятки купальных шапочек подпрыгивают над бирюзовой водой. Когда они входят в атриум — оживленную зону со множеством магазинов и ресторанов, им кажется, что они не в море, а скорее в каком-то загородном торговом центре.

Прити, вчерашняя девочка, выходит из художественной галереи. При виде Греты ее лицо светлеет, она вытаскивает из ушей наушники и спешит к ней.

— Привет, — говорит она, бросая беглый взгляд на Бена, а потом снова поворачивается к Грете: — Я написала моей подруге Каролине, что встретила вас, но она мне не верит. Можно я сделаю с вами селфи и отошлю ей как доказательство?

— Конечно, — соглашается Грета, глядя на Бена, которого, естественно, озадачивает происходящее.

Он кивает на телефон в руке Прити:

— Хотите я подержу его?

— Э, спасибо, нет, — щурит она глаза. — Мы же будем делать селфи, и потому…

–…Он нам нужен, — продолжает Грета, стараясь не рассмеяться, глядя на его лицо.

Прити нажимает на несколько кнопок и вытягивает руку с телефоном. Грета наклоняется к ней, так что их головы почти соприкасаются. Улыбнувшись заученной улыбкой, она дожидается вспышки, а потом выпрямляется.

— Вот и доказательство. — Она изучает фото. На свету ее глаза кажутся зеленее обычного, а темные волосы распущены и лежат волнами. Она не накрашена, и лицо у нее бледное. Прити улыбается и удовлетворенно вздыхает.

— Я все время пыталась заставить ее послушать вас, — говорит Прити, отсылая фотографию, — но она предпочитает Тэйлор Свифт — это нормально, каждому свое, но после того как то ваше видео завирусилось, она наконец… — Она резко замолкает и, оторвав глаза от телефона, смотрит на Грету с немного паническим выражением лица: — Простите, я не хотела…

— Все хорошо, — беззаботно отвечает Грета, хотя ее лицу становится жарко. Она не должна думать, что все всё забыли. Даже если она сейчас посреди пустынного моря, это не означает, будто что-то изменилось, что о ней не судачат. Но впервые кто-то незнакомый — не принадлежащий к ее команде — говорит об этом с ней. Вот тебе пожалуйста. Прямо при всех.

Глаза Прити по-прежнему широко распахнуты.

— Я не…

— Знаю. — Грета старается не смотреть ни на кого из них: на пребывающую в ужасе Прити и на совершенно растерянного Бена. — Говорю же, все хорошо. Не волнуйся.

— О’кей, — выдавливает из себя Прити мгновение спустя. Кажется, ей хочется сказать что-то еще, но она лишь теребит в руках телефон. — Ну спасибо за селфи.

— Не за что, — слишком уж радостно отвечает Грета. — Увидимся, о’кей?

Когда Прити уходит, Грета идет по палубе, и Бен трусцой догоняет ее.

— И что это было?

— Ничего, — качает головой она. — В какой бар вы хотите пойти?

Он продолжает смотреть на нее:

— Да вы, похоже, знаменитость.

— Не надо слишком уж сильно впечатляться. Уверена, она одна такая на всем теплоходе.

— Ага, но у вас есть фанаты.

— У вас тоже, — парирует Грета, направляясь к первому попавшемуся на глаза бару, который — неожиданно — оказывается оформленным в стиле тропического острова. Из него доносится песня Джимми Баффетта, а вход украшают искусственные пальмы. Грета собирается войти в него, но, поняв, что Бен не следует за ней, останавливается: — В чем дело?

— Да кто вы такая на самом деле?

— Я же говорила, музыкант.

— Поп-звезда или кто-то в этом роде?

Она хмурится:

— Я кажусь вам поп-звездой?

— Нет.

— Повторю, я играю на гитаре, — пожимает она плечами, но после встречи с Прити ее слегка пошатывает.

Она думает о Губернаторском бале, который состоится в следующие выходные, и ее рука сжимает лежащий в кармане телефон. Ей внезапно хочется позвонить своему менеджеру Хоуи и сказать, чтобы он забил на это дело. Она еще не готова. И значит, возвращаться пока рискованно.

Но она даже не сообщила ему, что отправляется в путешествие. Она не сказала об этом никому: ни пиарщику, ни лейблу, ни агенту, ни даже своей лучшей подруге Яре, клавишнице, которая сейчас в турне с Брюсом Спрингстином и которая поняла бы лучше, чем кто-либо, почему она избегает их всех.

Вот уже несколько дней ее бомбардируют электронными письмами и эсэмэсками о фестивале и презентации нового сингла. В них содержатся просьбы о выступлении на местном радио и встречах с музыкальными журналистами. Предложения, как подать то, что случилось в марте, и «восстановить ее имидж». Предлагаются темы для разговоров и сроки.

Грета ни к чему этому не готова.

Это так не похоже на нее. Обычно она не ведет себя подобно стереотипной рок-звезде, каковой, по мнению ее папы, она является, то есть не поглощена своим образом жизни в ущерб предоставленному другим деловому аспекту. Она много что делает сама: пишет треки и занимается лицензиями, рано приходит на саунд-чеки и проводит долгие часы в студии. Но на сцене она должна выглядеть не прилагающей ни к чему этому каких-либо усилий. И это касается не только игры — мощных гитарных риффов и волнующих крещендо, но и того, какой она предстает перед публикой: сильной, провоцирующей, пленительной. На самом деле так оно и есть, но эти ее качества подпитываются неизменными трудолюбием и упорным стремлением стать лучше, продолжать писать музыку, сделать так, чтобы ее слушали, приходили на концерты и покупали альбомы.

А теперь все это, конечно же, пошло псу под хвост — и имидж, и трудолюбие.

Теперь все, что ей нужно, так это выпить и сделать вид, что ничего плохого в ее жизни не было.

Войдя в бар, они отыскивают свободные места. Повсюду яркие цветы, а на барменах гавайские рубашки. К стене прислонена синяя доска для серфинга.

— Совсем как на Аляске, — говорит Бен, после того как они заказывают напитки: маргариту для него и клубничный дайкири для нее. А что еще можно заказать в подобном месте?

— Ага, — поддакивает Грета, оглядываясь вокруг, — после такого хочется оказаться в ледяной тундре.

Бен удивляется:

— Это трудно назвать тундрой. Мы едем любоваться самыми интересными пейзажами Аляски. Они одни из самых красивых в мире, правда.

Приносят коктейли, и она вынимает из своего бокала маленький бумажный зонтик.

— Вы хорошо сделали домашнюю работу.

— А вы нет?

— Я решила ехать в самую последнюю минуту.

— Как так?

Грета с секунду сомневается, размышляя, стоит ли ей быть откровенной с ним, а потом говорит:

— Должна была поехать моя мама — с папой и их друзьями, а не я. — Она делает глоток дайкири, который оказывается слишком сладким. Подняв глаза, она видит, что улыбка Бена погасла. — Все о’кей, — быстро произносит она, хотя на самом деле это не так. Далеко не так. — Это случилось несколько месяцев тому назад.

— Не так уж и давно.

— Да, — соглашается она, — это верно.

Он постукивает пальцем по бокалу. Грета видит светлую полоску там, где когда-то было обручальное кольцо.

— Хорошо, что вы можете побыть с папой, — говорит он, и она кивает:

— Они собирались в это путешествие целую вечность, и он все же захотел поехать. Вот мой брат и попросил меня составить ему компанию.

— Почему именно вас?

Она пожимает плечами:

— Потому что у него трое детей и работа от звонка до звонка.

— А вы…

— У меня не слишком много каждодневных обязанностей и зиллион бесплатных миль. — Она делает большой глоток. — Все хорошо. Я даже не стала бы особенно возражать, если бы только мне не пришлось провести целую неделю с папой.

— Вы с ним не ладите?

— Не очень.

— Почему?

— Потому что у меня нет троих детей и работы от звонка до звонка.

Он смотрит на нее:

— Вы это серьезно?

— Это лишь часть наших разногласий.

— А другая часть?

— Можно просто сказать, что я не являюсь его любимицей.

Бен открывает рот, чтобы сказать что-то, но потом закрывает его.

— Что?

— Ничего, — отвечает он, — я просто… У меня к вам так много вопросов. Не могу сообразить, какой задать первым. Мне не хочется грузить вас.

Грета улыбается:

— Это не так просто сделать.

— О’кей. Значит, ваш папа…

— Подождите! — Она поднимает свой, уже пустой, бокал. — Сначала я хочу еще выпить. Мне может понадобиться несколько порций.

— Это правильно.

Она поворачивается к нему, чтобы лучше видеть его лицо. Их колени почти соприкасаются.

— У вас есть сегодня еще одна лекция? — спрашивает она, и он отрицательно качает головой. — Значит, вам не нужно быть где-то еще?

— Не нужно. А что?

— Тогда, думаю, нам следует напиться.

Бен смеется:

— Я так не считаю.

— Почему нет?

— Я здесь работаю. — Он оглядывается, желая выяснить, не может ли кто подслушать их. — Представляю Колумбию.

— И вы боитесь, что кто-то может подойти к вам и задать вопрос о «Зове предков», а вы не сможете ответить?

Выражение его лица меняется, он наклоняется к ней, его глаза блестят.

— Слушайте. Я могу выпить ящик пива, но все равно буду в состоянии поведать вам о каждой детали жизни Джека Лондона.

— Докажите это, — говорит она.

Глава 9

Где-то после третьего или четвертого коктейля Грета идет в туалет, а когда она возвращается, Бен смотрит на нее с каким-то странным выражением лица.

— В чем дело? — спрашивает она, и он показывает на свой телефон:

— Я гуглил вас.

— О-ох, — весело говорит она, хотя все мышцы ее тела напрягаются, — это звучит зловеще.

Она ищет на его лице следы жалости — признак того, что он видел то видео, но на нем одно лишь удивление.

— Вы, оказывается, крутая особа. — Он протягивает ей телефон, словно она нуждается в доказательствах. На экране ее фотография в «Роллинг Стоун», сделанная после выхода первого альбома. На ней блестящее черное платье, русые волосы уложены в высокую прическу, и то ли из-за освещения, то ли из-за макияжа она выглядит так, будто вся состоит из углов. Глаза огромные, зеленее, чем в жизни, и в них читается вызов.

Очевидно, он не слишком продвинулся в своих изысканиях. Это ее фото наиболее часто встречается в интернете, выскакивает сразу, когда кто-то ищет ее там. Но, глядя на снимок теперь, Грета видит, как нервничала она тогда, как сильно потела от жара софитов, замечает легкое раздражение, прячущееся в уголках рта, — результат многочисленных просьб фотографа посмотреть на него, не глядя на него, что бы это ни значило.

— Вы тоже человек непростой, — говорит она, снова усаживаясь на стул рядом с ним.

Бен качает головой:

— Это разные вещи.

— Вот уж нет. Вы автор бестселлера. И вы занимаетесь любимым делом.

— Это не мое любимое дело, — пожимает плечами он. — Во всяком случае, не так, как у вас.

Она приподнимает брови:

— Откуда вы знаете? Мы только что познакомились.

— Я видел, как вы играете, — признается он, кивая на телефон, который лежит на столе между ними. И даже борода не скрывает того, что он покраснел.

— Правда?

— Ага, всего несколько секунд. Но это действительно хорошо.

Она отмахивается от него, как делает это обычно, словно все это не стоит выеденного яйца и не имеет большого значения. Но потом, передумав, кивает:

— Спасибо.

Бармен возвращается, и они заказывают еще по коктейлю и какие-то закуски. Уже почти пять часов, и бар полон народу. И пугающе легко забыть о том, что они сейчас на теплоходе у побережья Аляски, и это обстоятельство кажется ей все более и более странным каждый раз, когда она вспоминает о нем.

— А как вы начинали? — интересуется Бен, облокачиваясь на стойку бара. — Вы всегда хотели заниматься этим? А на других инструментах вы играете?

— Бен, — говорит она.

— Да?

— Вы не обязаны брать у меня интервью.

— А если я хочу? — Он слегка улыбается, глядя ей в глаза.

Она делает еще один большой глоток.

— Вам не нравится это? Правда?

— Что?

— Писать.

Он качает головой.

— Я не из тех людей, которые придумывают истории с раннего детства. А вроде как въехал в это дело задним ходом.

— Будучи профессором?

— Будучи большим нердом.

Она смеется:

— А это не одно и то же?

— Очень смешно, — щурит он глаза.

— Но вы продолжите писать?

Он пожимает плечами:

— Я заключил контракт еще на одну книгу, но никак не могу начать.

— А о чем она должна быть?

— О Германе Мелвилле.

— Понятно, — говорит она, — о китах.

— В том числе и о них.

— И в чем проблема? Просто он не Джек Лондон?

Она ждет, что он снова рассмеется, но он, напротив, становится мрачным.

— Не знаю. Может быть. Я получил первый в своей жизни экземпляр «Зова предков» на распродаже, когда мне было десять. Родители покупали кресло-качалку, а когда продавец обнаружил меня в углу, читающего эту книгу, то разрешил оставить ее. Я прочитал ее, должно быть, раз сто. И так полюбил, что написал о Джеке Лондоне вступительное эссе в колледж, о том, как мне хотелось бы обладать его жаждой приключений, о том, что никогда не оказывался дальше чем в пятидесяти милях от нашей фермы, о том, что готов идти по жизни собственным путем. И это оказалось билетом в мою последующую жизнь. — Он приглаживает бороду, его взгляд прикован к окну, за которым над водой поднимается легкий туман. — Когда речь заходит о том, что книги способны формировать личность, мне становится смешно, потому что это само собой разумеется. Но в моем случае это вовсе не метафора. Моя жизнь в буквальном смысле была бы совершенно иной, если бы я не нашел пути к этой книге. Или же если бы эта книга не нашла пути ко мне.

Грета улыбается:

— Первая любовь не забывается.

— Ну это длилось куда дольше, чем моя действительная первая любовь, — печально говорит он, но потом принужденно улыбается. — Простите, для меня это до сих пор внове. Наше расставание. Хотя, думаю, одно каким-то образом связано с другим. Я начал работать над «Дикой песней» сразу после свадьбы и закончил ее около шести месяцев тому назад, как раз когда все рухнуло. — Он смотрит в свой бокал. — Но, как бы то ни было, та история подошла к концу, и пришло время начать еще одну. Просто мне трудно перевернуть страницу.

Грета не очень хорошо понимает, о чем они говорят: то ли о его книге, то ли о браке.

— Бывает трудно идти вперед, — соглашается она. — Вы вложили в это столько себя, а затем приходится все начинать сначала, как-то так. Не зря говорят, что вторые прокляты.

Он смотрит на нее пустым взглядом.

— Вы же, наверное, знаете о кризисе второго альбома: о том, что многие музыканты блестяще дебютируют, а следующая их попытка с треском проваливается.

— И с вами так было?

Она вертит в руке бокал:

— Посмотрим. Он выходит в июле.

— Я уверен, что он великолепен.

Грета кивает, борясь с желанием рассказать ему все. В последние три месяца она совершала немыслимые акробатические кульбиты, пытаясь избежать этой темы. Но в разговоре с совершенно посторонним человеком, которого она никогда больше не увидит после того, как эта неделя закончится, есть нечто такое, что ей почти хочется открыться ему. Почти.

— Иногда, — говорит он, трогая подставку под бокал, — я сомневаюсь, что способен написать еще одну книгу.

Она хмурится:

— Вы готовы отступить? Вот так просто?

— Я люблю учить. И находиться на людях. Быть писателем — значит быть одиноким. Это не то что играть.

— Музыка тоже может сделать одиноким, — признается она. — Я на пути к этому.

— Да, но у вас есть группа.

— Не постоянная. Музыканты приходят и уходят. И в каждом турне я играю с другим составом.

— Но у вас есть фанаты.

— Как и у вас. От одиночества это не спасает.

Они долго смотрят друг на друга. Пол под ней качается, и Грета не понимает, что тому причиной — алкоголь или теплоход. Звучит новая песня, и она поднимает глаза к потолку, ища глазами колонки. Когда она снова переводит взгляд на Бена, он все еще смотрит на нее.

— Можно задать вам один вопрос? — спрашивает он, но не дожидается ее ответа. — Вам нужны все эти вещи? То, чего хочет от вас папа?

Грета меняет позу. Прошло немало времени с того, как кто-то спрашивал ее об этом, с того, как она впустила кого-то в эту часть своей жизни.

— Не знаю, — наконец отвечает она, — иногда мне кажется, что, может, и нужны. Время проходит. Но мне нравится моя жизнь. Нравится свобода. И нравится быть эгоисткой. Понимаю, как это звучит, но мне нравится, что я все выходные могу проработать над новой песней, если хочу этого. Нравится быть в дороге двести дней в году. И возможность побросать в сумку какие-то вещи и выйти за дверь, и никто не станет изводить меня вопросами о том, куда я еду и когда вернусь. Иногда приятно не иметь слишком много привязанностей. — Она пристально смотрит на него: — Я понимаю, как выгляжу в ваших глазах. И знаю, что большинство так не думает и не чувствует. Большинство хочет стабильности. Чтобы у них кто-то был. Партнер.

— А вы этого не хотите?

— Не знаю, — повторяет она, — не то чтобы у меня не было отношений. И иногда они оказывались просто прекрасными. Но я не против того, чтобы быть одной. Иногда мне это очень даже нравится.

Бен кивает:

— В этом нет ничего плохого.

Она гоняет по бокалу маленький бумажный зонтик.

— Не знаю, изменю ли я свое мнение на этот счет позже, когда будет слишком поздно начинать другую жизнь. Но сейчас я этого не хочу. — Она тяжело смотрит на него, словно он собирается отстаивать иную точку зрения. — Но я ненавижу гадать, будет ли будущая Грета злиться на нынешнюю Грету за то, что та вовремя не разобралась со своей жизнью, понимаете меня?

Он смеется:

— А я все еще злюсь на прошлого Бена за некоторые его поступки, чтобы слишком уж волноваться за будущего Бена.

— Вам не хватает всего этого?

— Чего?

— Семьи, партнера, дома.

— Мне не хватает моих девочек.

— Расскажите мне о них.

Выражение его лица становится таким искренним, таким нежным и серьезным, что Грете кажется, она понимает, какой он отец, прежде чем он успевает произнести хоть слово.

— Эйвери шесть лет, а Ханне четыре, — говорит он и тянется к телефону, видимо, желая показать фотографии. Но потом, передумав, убирает руку. — Эйвери без ума от единорогов, и книг, и ниндзя, а Ханна от всего, от чего без ума Эйвери.

— Похоже, у них хороший вкус.

— Так оно и есть, — улыбается он. — Они совершенно потрясающие. Но не поймите меня неправильно — они могут и достать. Но они обе такие забавные, смешные, удивительные человечки. — Он пожимает плечами: — Все это очень прикольно.

— А их мама?

Грета старается сохранять бесстрастное выражение лица, спрашивая об этом. Хотя не понимает почему. Не может такого быть, что она заинтересовалась Беном, ведь все в нем прямо противоположно тому, что она ищет в парнях. Он стереотипная версия человека, с которым она рано или поздно сошлась бы, если ее жизнь шла бы по обычной колее: с ним хорошо строить совместное будущее, где есть место обручальным кольцам и ипотечным декларациям, летним отпускам и тестам на беременность, спискам подарков младенцу и детским садам — всем тем вещам, что заставляют Грету потеть и страдать от клаустрофобии.

Но есть в нем и что-то неоспоримо очаровательное, и Грета осознает, что тратит много энергии, гадая, почему все еще разговаривает с ним, хотя обычно в таких ситуациях находит предлог, чтобы уйти.

— Она… — начинает Бен, глядя куда-то в сторону. Все в нем напряжено — от плеч до челюсти. — Мы не… Я не знаю. Мы официально расстались около полугода тому назад. Она осталась с девочками в Нью-Джерси, а я переехал обратно в город. Но все у нас разладилось задолго до этого. — Он поглаживает бороду и сильно выдыхает. — Мы встретились, когда учились в старших классах.

— А, — произносит Грета так, будто это все объясняет.

— А потом, учась в колледже, разбежались на пару лет, так что она не единственная… — Он замолкает и качает головой, а затем говорит: — Когда ты знаешь кого-то так долго, вы словно прикипаете друг к другу. И у тебя остается мало возможностей для того, чтобы меняться. А потом появляются дети, и это в некотором смысле лучшее из того, что может произойти, но в то же самое время и самое трудное, потому что все твои проблемы выходят наружу — вещи, которые было гораздо проще игнорировать до того, как у вас образовалась пара маленьких человечков, зависящих от вас, и мысли о том, что можно разрушить семью только потому, что ты не так счастлив, как, по твоему мнению, мог бы быть, разбивают твое сердце, вот ты и держишься за то, что имеешь. Но потом оказывается, что есть другие способы пустить твою жизнь под откос, более медленные… — Он смотрит на Грету: — Боже, простите! Я не собираюсь относиться к вам как к психотерапевту.

— А вы и не делаете этого. Все хорошо.

— Как бы то ни было, теперь мы врозь. И все стало лучше, но и труднее.

— Ваше расставание — пролог к разводу? — спрашивает она. — Или своего рода перерыв в отношениях?

— Честно? Понятия не имею.

Грета кивает:

— А вам как хотелось бы?

— Честно? — снова говорит Бен, устало улыбаясь ей. — Понятия не имею.

По громкоговорителю объявляют, что теплоход приближается к колонии морских львов, и они быстро допивают коктейли и идут по нему, слегка пошатываясь. Когда они проходят мимо открытой двери в джаз-клуб, Бен внезапно останавливается.

— Смотрите. — Он входит в него и обозревает пустые стулья и сцену. Разноцветные электрические гитары висят поверх остального оборудования, и Грета с вожделением смотрит на них — это все равно что увидеть старого друга в море незнакомых лиц. — Вы должны что-нибудь сыграть.

Она мотает головой:

— Я не могу вот так просто взять одну из них.

— Да ладно вам, — настаивает он, — вы же рок-н-ролльщица.

— Похоже, я не слишком настроена на рок-н-ролл в эти дни, — печально улыбается она.

Они выходят на палубу на правом борту, где оба начинают моргать и щуриться на ярком свету. Утром все было бледным, затянутым туманом, и, насколько хватало глаз, простиралась серебристая вода. Но теперь они видят другой пейзаж: неподвижную синюю воду частично окаймляют массивные серые горы, а вода испещрена маленькими плавающими льдинами. Царит пугающая тишина, звук ветра напоминает радиопомехи.

И Грета чувствует, что совершенно трезва. Она оглядывается, ища папу и остальных членов их группы. Но не видит никого из них в толпе около ограждения.

— Вау, — тихо, почти благоговейно произносит Бен, и она следит за его взглядом.

Впереди виднеется скопление сгорбленных скал, и, когда теплоход подходит достаточно близко к ним, раздается приглушенный шум голосов собравшихся на палубе пассажиров. Поначалу морские львы кажутся лишь неясными коричневыми пятнами, их здесь несколько десятков, а то и больше. Но скоро каждого из них, их заостренные носы и мощные ласты, можно увидеть отчетливо. Большинство спит или, по крайней мере, сидит, расслабившись, их тела кажутся на фоне скал запятыми и закорючками. Другие зевают или ревут, а некоторые с плеском ныряют в воду.

Грета смотрит на Бена, на его лице написано восхищение. Ей кажется, он смотрел бы на этих животных точно так же, даже будучи трезвым, но для нее происходящее имеет несколько сюрреалистический оттенок.

— В прошлом году я выступал в Сан-Франциско, — говорит он, — и мы решили взять с собой детей. Я все спланировал: мост «Золотые ворота», Ломбард-стрит, Алькатрас, работа. Но мои планы пошли прахом, когда мы оказались на Пирсе 39. Они увидели морских львов и отказались уходить оттуда. Они были поражены. Мы пробыли там несколько часов, просто глядя на то, как львы спят на солнце. Это был хороший день.

Грета улыбается, вспоминая собственные детские каникулы, которые проводила большей частью в походах по Мичигану. Эшер жаловался на мошек и букашек, а Грета на то, что у нее тяжелый рюкзак; Хелен, в детстве много путешествовавшая по Европе, морщила нос при виде котелка с бобами на портативной плите; а Конрад ворчал, пытаясь в одиночку поставить палатку. Но позже все они сидели у костра, и их руки были липкими от печенья и зефира, их лица светились в темноте. И все это было пронизано теплотой, которую Грета приносила с собой в старую залатанную палатку, где все четверо спали в ряд — они с Эшером посередине, а родители по краям. Иногда Конрад, протянув руку поверх их голов, дотрагивался до руки Хелен, и Грета засыпала под короной их рук, а ветер грохотал, ударяясь о стены палатки.

Морские львы начинают исчезать из виду, их рев слышен уже не так хорошо. Толпа устремляется обратно в помещения. Но Грета и Бен остаются у ограждения и смотрят на горы, не в силах оторвать от них взгляд.

— Нужно уходить, — наконец произносит он, и она осознает, что вся дрожит. — Хотите выпить еще один коктейль, чтобы согреться?

Не успевает она ответить, как замечает идущего к ним папу, на нем шерстяная шапка, натянутая на лоб. Грета тут же невольно выпрямляется, словно подросток, в ожидании, что ее застукают за тем, что она пьет в разгар дня.

— Привет, — говорит она преувеличенно радостно, и Конрад бросает на нее подозрительный взгляд. Он смотрит мимо нее на Бена, и Грета качает головой: — Прошу прощения, это Бен Уайлдер.

— Да, я знаю, — кивает Конрад, — я был на его лекции. С тобой.

— Верно. Я захотела узнать что-то еще и потому…

— Вы шлифуете свои знания о Джеке Лондоне. — Его глаза останавливаются на Бене, в них читается легкое недоумение. — Думаю, это не худший способ провести время.

— Мои студенты так не считают, — жизнерадостно отвечает Бен.

Конрад снова поворачивается к Грете:

— Ты видела морских львов?

— Ага. Они замечательные.

— А чем еще занималась?

Она пожимает плечами:

— Мы обследовали один из баров.

— Вижу. — В его голосе слышится насмешливое изумление, и это так неожиданно, что Грета смеется.

— Ром хорош для поднятия боевого духа, когда ты в лодке, — просвещает она его, и стоящий рядом с ней Бен по-профессорски кивает. — Так мне сказали.

— С этим не поспоришь. Хотя это не лодка — это корабль.

— Видите, — Бен с улыбкой поворачивается к Грете, — я же говорил.

На какое-то время эти слова повисают в воздухе, безобидные и обыденные. А потом Грета с Беном замечают, что лицо Конрада затуманивается. Черт, думает Грета, глядя на него. Это продолжается всего секунду — он смотрит на палубу, и его плечи напрягаются. Если не знаешь, что к чему, то можно подумать, будто у него просто плохое настроение. Когда он снова поднимает глаза, в них уже нет теплоты и он кажется человеком непредсказуемым.

Но Грета знает, в чем тут дело.

Ее голова по-прежнему тормозит, но сердце набирает обороты.

— Так чем ты будешь заниматься остаток дня? — спрашивает она отца, безуспешно стараясь говорить самым обычным тоном и обойти молчанием то, что произошло, подобно ученице средних классов, чьи друзья сердятся на нее и которая отчаянно пытается исправить положение.

Его голос звучит холодно:

— Я же дал тебе расписание.

— Да, — быстро моргая, соглашается Грета, — не уверена, что присоединюсь к вам во время ужина, так что давай встретимся завтра за завтраком.

Лицо Конрада сохраняет каменное выражение.

— Как тебе угодно, — говорит он, а затем, уже уходя, добавляет: — Мы либо увидим тебя, либо нет.

Когда он скрывается из виду, Бен тихонько присвистывает:

— Значит, это ваш папа?

Грета с трудом кивает.

— Теперь вы, должно быть, готовы выпить.

Но она не готова, потому что неожиданно чувствует себя изможденной, и ей хочется остаться одной.

— Думаю, я вернусь к себе, — говорит она Бену, уже направляясь к деревянным дверям.

— Разумеется, — следует он за ней. — Я, наверное, сделаю то же самое. Мне нужно выставить отметки за выпускные эссе. — Она скептически смотрит на него, и он смеется: — После нескольких чашек кофе.

Конец ознакомительного фрагмента.