Глава 9
Был летний полдень.
Небо сияло голубизной; ярко светило солнце.
Каменную ограду дома обвивали плетистые розы. Птицы пели в привольно раскинувшихся ветвях липы, под которой играли три девочки. Элла плела венки из ромашек и рассказывала сказки о Танакиль, королеве фей, которая жила в дупле липы. Тави кусочком мела писала уравнение на аспидной доске. А Изабель ручкой от швабры фехтовала с невидимым противником, представляя, будто спасает сестер от Черной Бороды.
— Время умирать, пиратское отребье! En garde!4 — скомандовала она, надвигаясь на петуха Бертрана, который подошел близко к дереву. Конечно, фехтовать с Феликсом было куда интереснее, но он сейчас был занят с новым жеребенком.
Петух вытянулся во весь рост, захлопал крыльями, громко закукарекал и бросился в бой. Сначала он гонял Изабель вокруг дерева, потом Изабель гоняла его, и так они несколько раз менялись ролями, пока Тави не выкрикнула, потеряв терпение:
— Бога ради, Иззи! Можешь ты хоть чуть-чуть посидеть спокойно?
Отделаться от разгневанного петуха было не так-то просто, и Изабель решила залезть на дерево в надежде, что он забудет про нее и уйдет. Едва она устроилась на ветке, как во двор въехал экипаж. Петух поглядел на него одним глазом и сбежал. Из экипажа вышли двое мужчин. Один был седым и сутулым. В одной руке он держал трость, а в другой — хорошенькую шелковую коробочку с нарисованными на ней цветами. Второй нес кожаный саквояж. Изабель их не узнала, но ничего необычного в этом не было. К отчиму часто приезжали из Парижа — в основном купцы, как и эти: поговорить о делах.
Мужчины не увидели ни Изабель, ни Эллу, которую скрывала густая тень липовой кроны — только Тави, сидевшую на скамейке со своей доской.
— Чем ты занята, малышка? Учишься писать буквы? — обратился к ней господин постарше.
— Нет, пытаюсь доказать пятую теорему Евклида, — ответила Октавия, сведя брови и не отрываясь от доски.
Старик хихикнул. И ткнул своего спутника локтем в бок.
— Ты погляди, какая ученая выискалась! — сказал он и снова обратился к Тави: — Послушай меня, утенок, не надо забивать свою головку алгеброй.
— Вообще-то, это геометрия.
Услышав такое замечание, старик нахмурился.
— Хорошо, пусть геометрия, все равно это не для женских мозгов, — предостерег ее он. — Ты перенапряжешься. У тебя начнутся головные боли. А от головных болей возникают морщины, ты это знаешь?
Тави подняла голову:
— Так вот оно что? А ваши тогда откуда взялись? Вы уж точно мозги особо не напрягаете.
— Нет, это уже слишком… В жизни такого не видел… Грубиянка! — запыхтел старик и даже замахал на Тави палкой.
И тут перед ним появилась Элла:
— Тави вовсе не хотела грубить вам, господин…
— Хотела, — буркнула Тави.
–…просто Евклид ее раздражает, — закончила Элла.
Старик тут же успокоился. По его лицу расплылась улыбка. Элла всегда так действовала на людей.
— Какая хорошенькая девочка. И такая милая и приятная, — сказал он. — Я попрошу твоего папу отдать тебя в жены моему внуку. Тогда у тебя будет богатый муж, красивый дом и много модных платьев. Хочешь?
Элла подумала, а потом сказала:
— Лучше маленького щеночка. Можно?
Мужчины расхохотались. Младший потрепал Эллу по подбородку. Старик погладил ее светлые кудри, назвал ее «цветочком» и дал ей конфетку из шелковой коробочки, которую привез для Маман. Элла улыбнулась ему, сказала «спасибо» и с удовольствием съела конфету.
Изабель, все еще сидя на дереве, жадно наблюдала за происходящим. Она тоже любила конфеты. Не выпуская из рук швабры, она соскочила с дерева, чем сильно напугала старика. Тот завопил, шарахнулся назад, оступился и рухнул на землю.
— Какого дьявола?! Что ты здесь делаешь с палкой в руках? — завопил он, побагровев.
— Сражаюсь с Черной Бородой, — ответила Изабель, пока молодой спутник помогал старику подняться.
— Ты меня чуть не убила!
Изабель посмотрела на него скептически.
— Я все время падаю. С деревьев. С лошадей. С сеновала один раз свалилась. И ничего, жива, — сказала она. — А можно мне тоже конфетку? Пожалуйста.
— Нет, конечно! — ответил тот, отряхиваясь. — Зачем тратить редкое лакомство на маленькую дикарку с ужимками обезьяны, шершавыми руками и листьями в волосах?
Подняв с земли розовую коробочку и трость, старик направился к дому. Всю дорогу он бормотал что-то своему спутнику. Негромко — но Изабель, которая не оставляла надежду получить конфету, шла за ними и все слышала.
— Одна — очаровательная малышка, которая со временем станет для кого-то прекрасной женой, но две другие… — Он покачал головой, явно не вкладывая в этот жест ничего хорошего. — Пожалуй, из них выйдут монахини, или гувернантки, или что там получается из таких уродин.
Изабель встала как вкопанная. Ее ладонь взметнулась к груди. Внезапная боль пронзила сердце, новая, незнакомая прежде. Всего несколько минут назад она весело расправлялась с пиратами и даже не знала, что ей чего-то недостает. Что она хуже кого-то. Что она — маленькая дикарка с ужимками обезьяны, а вовсе не цветочек.
Так она впервые поняла, что Элла красива, а она — нет.
Изабель была сильной. Храброй. В сражении на мечах всегда побеждала Феликса. На своем жеребце, Нероне, брала такие препятствия, на которые взрослые боялись даже смотреть. А один раз палкой прогнала настоящего волка, который хотел забраться в курятник.
«Но это ведь тоже хорошо, — думала она озадаченно, вмиг лишившись уверенности в себе. — Или нет? И я не хорошая?»
С того дня все между тремя девочками пошло иначе.
Они были всего лишь детьми. Элла получила конфету и похвалу, от которой как будто еще похорошела. Изабель позавидовала ей; она ничего не могла с собой поделать. Ей тоже хотелось отведать лакомства. И еще хотелось, чтобы и к ней обращали добрые слова и восхищенные взгляды.
Иногда проще сказать, что ты ненавидишь то, чему на самом деле завидуешь, — проще, чем признаться, как сильно ты этого хочешь. Вот и Изабель, вернувшись под липовое дерево, сказала, что ненавидит Эллу.
Элла сказала, что ненавидит ее.
А Тави добавила, что ненавидит вообще всех.
А на террасе все это время стояла Маман и слушала, и недобрый огонек зажегся в ее суровых наблюдательных глазах.
