Исповедь

Джемиль Коростелёв

Книга является, по сути, моей автобиографией в период детства и учёбы. Описана жизнь учеников и студентов в нашей стране за период с 40-го по 60-й годы.

Голод

Насколько я помню в детстве, мне всё время хотелось есть. Ели мы, казалось, всё, что попадётся. Ранней весной ели пестики — молодые побеги сосны, молодые шишки, которые называли крупка. Летом собирали цветы клевера, которые почему-то называли кашка. Бабушка варила щи из молодой свёкольной ботвы. Уже после войны в пионерском лагере нас кормили супом из крапивы. Каждый день выделялось звено, в задачу которого входило настричь ножницами к обеду несколько ведер молодых побегов. Никаких перчаток у нас не было. Руки от ожогов крапивы были постоянно красными, но, что характерно, нечувствительны к действию крапивы.

В лесу собирали ранние грибы: сыроежки, маслята, рыжики. Их «жарили» на прутиках, как шашлык, на костре и ели горячими. Если удавалось, разоряли вороньи гнёзда и выпивали яйца. Собирали ягоды: землянику, чернику, костянику. В пионерском лагере перед выходом в лес каждому давался бумажный кулёк — примерно стакан, — который необходимо набрать за час-два. Кто не выполнял норму, тому ягод в обед не давали. Когда я стал взрослее, это где-то в 48-ом году, мы во время «мёртвого часа» убегали на речку и вилками кололи пескарей. На кухне повариха жарила их нам на каком-то вонючем масле. Один раз наловили раков. Сварили в баке, где грелась вода для мытья посуды. Я расковырял всего рака, но так и не нашёл, что можно есть. Позднее узнал, что едят клешни и хвост, а я их как раз и выбросил.

Ближе к осени становилось сытнее — поспевали овощи: бобы, горох, морковка. Можно было нарыть картошки и испечь её в костре. Соли не было, ели так. Я до сей поры, свободно ем яйца и картошку без соли. Но самым вкусным были семена конопли, которая, в то время, никаким наркотиком не считалась. Её выращивали ради волокна — кудели, которую пряли и вязали из ниток варежки и носки. В войну для фронта, после войны — для продажи. Семена мы жарили на листах железа, аромат был изумительный.

В 45-ом году недалеко от леса был посажен горох. Осенью большие скирды его стояли по всему полю. Мы незаметно подкрадывались к ближайшей скирде, набивали карманы стручками и стремглав убегали в лес. Горох охранял объезжщик верхом на лошади. Не всякий раз удавалось добежать до леса. Ох, и больно доставалось от его кнута! Как-то один из парней предложил: убегать не в лес, а в большой куст ивняка посреди поля, до которого от ближайшей скирды было метров двадцать-тридцать. Так и сделали. Лошадь перед кустами встала на дыбы и сбросила седока. Оказалось, у него нет одной ноги. «Ребята, — просил он, — приведите лошадь. Я больше вас гонять не буду, ешьте, сколько хотите». Но, памятуя, как больно он стегал нас, мы отказались. Впрочем, скоро горох увезли.

По большому счёту, я наелся досыта только в 52-ом году, когда мы переехали в закрытый город. Помню, мать послала меня в солдатский городок, где выпекали очень хороший хлеб. Он был еще горячий, и так аппетитно пахнул, что я не удержался и, пока шёл домой, — а это минут тридцать, — съел полбулки. Думал, попадёт от матери. А она только спросила: «Почему же не купил две?» После отмены карточек в 47-ом году в деревнях и посёлках больше одной булки в руки не давалось. У меня это, видимо, закрепилось в памяти.

Конец ознакомительного фрагмента.