Воспоминания туриста

Джемиль Коростелёв

В очерке дано описание туристических походов по рекам Северного и Приполярного Зауралья. Показана красота природы, быт и культура северных народов. Подробно описаны маршруты.

ЧАСТЬ 1. ПЕЛЫМ

В сентябре 65-го года мы вчетвером высадились в поселке Пелым, расположенном на узком (не более трёхсот метров) перешейке между реками Пелым и Тавда. Два-три десятка домов. Нет даже магазина, за продуктами плавают в соседнюю деревню или покупают в буфетах проходящих теплоходов. Бросилось в глаза большое кирпичное здание. И это в «медвежьем углу», где и для печей кирпич достать проблема. Во многих избах стоят железные печки. Как в деревне появилось это здание, местные жители не знали, в то время в нем располагался склад.

И только через сорок лет я прочитал в книге «Тайны дома Романовых», что этот дом был построен в 1740-м году для всесильного фаворита императрицы Анны Иоанновны Эрнеста Бирона, сосланного туда по указу новой императрицы Анны Леопольдовны. План дома составил другой фаворит императрицы Бурхард Миних, строитель по специальности. Однако через два года после дворцового переворота, устроенного дочерью Петра I Елизаветой, Миних был арестован и приговорен к смертной казни — четвертованию. Уже на эшафоте казнь была заменена вечной ссылкой в поселок Пелым, куда его отправили вместо освобождённого Бирона, и где он прожил долгих двадцать лет в доме, который сам и спроектировал.

А позднее в Пелымском остроге отбывал ссылку Емельян Пугачев. Из острога он бежал и возглавил крестьянское восстание.

Рядом с домом установлен памятник с надписью: «Вечная память борцам за Советскую власть, погибшим во время кулацкого бандитского восстания в 1921 году». Я заинтересовался и выяснил: это было крестьянское восстание, подобно Тамбовскому, которое явилось ответом на политику Военного коммунизма. Позднее я встречал подобные памятники в Сургуте и Шеркалах. Поистине у этого края богатая история.

Купив лодку и разжившись бензином (большой дефицит), мы пустились в плаванье вверх по реке. Вместе с нами плыл местный житель, который возвращался в свою деревню из районной больницы. Надо отдать ему должное: он нам здорово помог на первых порах с ночлегом и бензином.

У нас было два ружья и полторы сотни патронов. Сидящий на носу лодки, без разбору палил по вылетающим куликам и чиркам.

— Что вы делаете? — возмутился наш спутник. — Зачем патроны жжете? Это же не утки, а чирки!

— А разве чирки не утки?

— Нет. Утки большие, а эти с кулачок. Чирок — он и есть чирок.

— А как вы охотитесь? — спросил я.

— А мы сейчас не охотимся: утка вся в болотах сидит, в заливных лугах. К ней на выстрел не подойдёшь. Мы ждём, когда ударят заморозки, «утрянка» по-нашему. Утки тогда вылетают на реку. У нас по берегам тропки протоптаны. Идёшь по ним и внимательно смотришь. Заметил уток, встаёшь на четвереньки и тихо подкрадываешься. Утки в этом случае, не принимая охотника за человека, не улетают, а наоборот — отплывают от берега и собираются в кучу. Вот в неё и палим. По пять-восемь штук за один выстрел. А вы на одного чирка по несколько патронов тратите.

— И сколько же уток вы добываете?

— Бывает до восьмидесяти штук.

— И куда столько?

— Зимой собак корим.

— А почему сами не едите?

— Это морская утка, не вкусная, рыбой пахнет. А собаки ничего, едят.

Расставшись с попутчиком, к концу дня остановились в лагере рыбаков. Их неводом наловили рыбы на уху. Поймали несколько щук, одну довольно крупную. Когда распотрошили, обнаружили в ней щуку поменьше. Решили проверить и её. Внутри оказался щурёнок величиной с карандаш. Как матрёшки!

Вышли в Пелымский Туман, самое большое озеро Свердловской области. Весной оно разливается на добрых сорок километров, осенью — распадается на множество озерков, самое крупное из которых (это примерно десять километров) нам предстоит пересечь.

Берега озера заросли осокой на сотни метров. Уток много, но на выстрел не подпускают. Один из нас, он один был в болотных сапогах, добрый час бродил по осоке, но добыл только одну утку, хотя и большую. Я же, расстреляв не один десяток патронов, ни в одну не попал.

Озеро мелкое, на всем протяжении глубина не превышала метра. Дно, однако, твёрдое — из плотного торфа. Теоретически, можно было бы перейти озеро пешком. Погода отличная, на небе ни облачка, на воде лёгкая рябь. Плывем медленно, непрерывно проверяя глубину. Часто из-под винта вылетает торф. Долго искали место впадения реки в озеро, мешала осока. Догадались подойти к берегу, насколько позволяла глубина, и высадить парня в болотниках, он и нашёл русло.

В деревне Шантальская, последней на маршруте, остановились у старшего егеря. Деревня богатая, разводят чернобурок, мех которых идёт на экспорт, отсюда и хорошее снабжение. У нас кончались патроны. С помощью егеря удалось приобрести боеприпасы и пополнить их запас. Взамен я отремонтировал ему лодочный мотор.

Егерь рассказал нам забавную историю. К ним в промысловое хозяйство приехал охотовед, который много рассказывал о биологии пушных зверей: соболе, кунице, белке. Сказал, как бы, между прочим, что белку, чтобы не повредить шкурку, нужно бить дробинкой в глаз. Охотники — народ практичный. «Слушай, пойдем завтра в лес, — бросил кто-то реплику, — мы тебе белку с ходу найдём. Посмотрим, увидишь ли ты у неё глаз»! Эту байку про дробинку в глаз я слышал ещё в школе. Мне и тогда было непонятно, как это можно сделать? Не заряжать же в патрон одну дробинку. Сколько времени прошло, а вот живуча байка.

В деревне запаслись бензином. Дальше на протяжении ста восьмидесяти километров не будет ни одного населённого пункта, сплошная глухомань.

Нам, однако, не повезло. Километров через пятьдесят сломался лодочный мотор. Пришлось вернуться в деревню, продать всё и возвращаться на попутном катере с оплатой по три рубля с человека. Перед входом в Пелымский Туман остановились на ночлег — моторист не решился плыть через озеро ночью, опасаясь сесть на мель.

Рыбу я ловил различными способами: удочкой, спиннингом, перемётом, сетью. Один раз на глухом лесном озере во время нереста приколол щуку охотничьим ножом, привязанным к палке. У нас была малокалиберная винтовка. Утром я настрелял из неё больше ведра щурят в речушке, которая буквально кишела рыбой. Устье речки пересохло, зашедшая весной рыба оказалась запертой.

На катере, кроме нас, три человека: моторист с помощником и расконвоированный заключённый, который возвращался в базовый лагерь для освобождения. В ближайшей деревне катерники ушли к родственникам обедать, а мы на берегу сварили почти полное ведро ухи. Рыбы было много, так что уха получилась наваристой. Пригласили заключённого. Он сначала поломался для видимости, потом согласился — голод не тетка. Впятером мы съели без малого полведра и развалились на поляне, подставив лица последнему летнему солнцу. Парень, однако, не наелся и взглядом попросил ещё.

— Ешь, — я кивнул ему головой.

— Так хлеба нет.

— Хлеб есть, — и я подал ему булку.

Поняв, что это все его, он съел весь хлеб, откусывая прямо от булки, и всю уху прямо из ведра. Куда это всё могло войти? Если бы сам не видел, ни за что бы не поверил. Наевшись, он осоловел и отвалился на поляну.

— Давно не ел? — спросил я.

— Пять дней. Продукты кончились, а новые подвезли вот этим катером. А мне уже было некогда.

— А что вечером катерники тебя не покормили?

— Нет.

— А почему к нам не пришёл? — Мы ночевали на берегу и ужинали у костра.

— Стыдно было.

Разговорились. Он назвался Сашкой, ему 28 лет, половину из которых он провел в заключении. В лагере окончил среднюю школу, выучился на машиниста тепловоза. Теперь поедет в Ставрополь, там у него мать и сестра. За что сидел, не сказал. Спрашивать их бесполезно — в лучшем случае назовут статью Уголовного кодекса. Но, видимо, за что-то серьёзное, если четырнадцатилетнего подростка посадили на столько лет.

Я поинтересовался, как отразились в жизни лагеря, происшедшие за эти годы события в стране: смерть Сталина, амнистия 53-го и 56-го года, арест и расстрел Берия, разоблачение культа личности, борьба Хрущёва за власть и его низложение. «Кормили плохо, кормили хорошо», — был ответ.

На следующий день, — а плыли мы три дня, — я в каюте жарил рыбу, которую переворачивал охотничьим ножом. Готовую выносил на палубу. Вернувшись, я застал Сашку с моим ножом, который я оставил на столе. Меня он не видел. Покрутив нож, он сделал им движение, имитирующее чисто бандитский удар — в живот снизу вверх. И вдруг бросил его. В этот момент он повернулся — лицо его было искажено от ужаса — и быстро выскочил из каюты. Я понял — нахлынули воспоминания.

На следующий год мы решили пройти Пелым сверху вниз на плоту или на лодке. По узкоколейной железной дороге забрались в верховья реки Пелым, где располагался лагерь заключенных, и стояла лесоустроительная экспедиция. Я зашёл туда и поинтересовался: можно ли пройти реку на плоту.

— На плоту не пройдёте. Мелко. Тут один солдат из Риги сделал большую лодку, на которой впору по морю плавать. Поинтересуйтесь, может, продаст.

Я обратил внимание на больного парня, спросил, что случилось. Оказалось, посек ногу топором, началось воспаление. С нами был врач-хирург. Он дал больному полкружки спирта и, когда тот опьянел, перетянув ногу жгутом, охотничьим ножом очистил рану и засыпал её пенициллином. Когда лекарство стало всасываться, парень заорал от боли — новокаина с собой не было. В старый носок насыпали горячей золы и приложили к ране. Боль стихла, и парень уснул. Взамен уговорили лесоустроителей продать нам тушёнку. Просили двенадцать банок, по две «на брата», но дали только шесть (большой дефицит). С лодкой договорились быстро, солдат запросил 30 рублей. После небольшого ремонта сделали весла и в путь.

Сразу же стало ясно, что для шестерых в лодке не хватает места. Решили, что четверо, по двое, пойдут по берегам, а двое поплывут, и будут ловить рыбу.

К вечеру второго дня приплыли в промежуточный лагерь лесоустроителей. Несколько палаток, стеллаж с продуктами и прочим скарбом. В лагере трое парней, студенты лесотехнического института. Они только что вышли с маршрута и завтра уходят в базовый лагерь. На прощание с тайгой парни разожгли «пионерский» костер и сварили ведро лапши с тушёнкой. Всем налили по 50 граммов спирта. Засиделись до полуночи.

Утром ребята ушли, а мы решили воспользоваться имеющимися в лагере ведрами и устроить баню. Вышли после обеда. Когда собирались, выяснилось, что у одного из нас пропали меховые носки, которыми он очень дорожил.

— Я встал рано, — рассказал он, — они ещё не ушли. Носки положил на стеллаж, там еще 20 банок тушенки стояли, теперь нет ни банок, ни носок.

Было ясно: ребята забрали тушёнку (все-таки дефицит) и прихватили носки. Жалко, но что поделаешь?

Вечером, когда остановились на ночлег, один из тех, кто шёл правым берегом, — сказал, что им встретился заключённый, который двигался в сторону лагеря, где мы ночевали.

— Он ещё что-нибудь стащит, а подумают на нас.

— Ну и что мы можем сделать? В этом месте много народу ходит.

По берегам реки сосновый бор. Земля красная от брусники. Достаточно нагнуться, махнуть рукой и полная горсть спелых ягод. Я спросил врача — мы шли с ним вместе:

— Генка, почему так хочется ягод, я уже объелся, а остановиться не могу.

— Все просто, это обыкновенный авитаминоз.

Лакомились черникой, но в заболоченных местах, где она росла, было много мошки. В дальнейшем ели только черную смородину.

Вечером стали свидетелями интересного явления. Вначале показалось, что на реку падают крупные хлопья снега, хотя в лесу никакого снега не было. Вышли на берег. Над водой летели мириады довольно крупных белых бабочек. Многие падали и бились на воде. Река буквально кипела — чебак хватал их, причем, только живых, мёртвых не трогал. Попробовали насадить бабочку на крючок, ничего не вышло, она рассыпалась в пальцах в белую пыль. Наутро река была устелена мертвыми тельцами. Повторилось это дня три. Ни до, ни после мы такого не видели.

После обеда решили, что мы вдвоём пойдём по берегу, а остальные поплывут на лодке. Река в этом месте сильно петляла.

— Вот если так срезать, то обгоним лодку, — сказал приятель, — мы днём тут ходили.

Срезали — лодки не видно и ребят не слышно. Срезали ещё одну петлю — результат тот же. На противоположном берегу увидели людей. Спросили: «Видели ли они лодку»? «Видели, — был ответ, — двое на лодке плыли и рыбу ловили». Как двое? Ведь на лодке четверо. «А давно вы их видели»? «Давно, ещё до обеда». Всё ясно, мы ушли не вниз по реке, а вверх. Чтобы больше не плутать, пошли берегом. Только через час подошли к тому месту, где обедали.

Быстро стемнело. Идти стало небезопасно — сучьями можно было повредить глаза. Пришлось заночевать. Под поваленным деревом разожгли маленький костёрок. Ломали еловые сучья толщиной с карандаш. Ох, и крепкие же они! Один поддерживает костёр, другой сушит портянки. Под утро заморосил дождик. Укрылись под развесистой елью, немного поспали. Чуть рассвело, тронулись в путь.

Сразу же вышли на тропу, шириною около метра, прорубленную через мелколесье. Она хорошо расчищена, но следов не видно. Не сразу сообразили, что её прорубили манси для езды зимой на оленях. Вот если бы мы нашли её вечером! По тропе довольно быстро вышли к ребятам. Они здорово переволновались. В дальнейшем подобных экспериментов уже не устраивали.

К концу третьего дня прибыли в деревню Гаревку, единственному населенному пункту на маршруте. Деревня — восемь дворов, в двух живут манси, в остальных староверы. У одной из манси купили ведро картошки. Разговорились. Её зовут Мария, мужа Иван Куриков, знаменитый охотник. Говорят, что на его счету более сорока добытых медведей. Я поинтересовался, как он охотится.

— Собаки находят и держат, — ответил он.

Я посмотрел на собачек — маленькие мансийские лайки.

— Как такие могут задержать медведя, он их одним ударом убьёт?

— А он любую собаку убьёт, — сказал Иван. — Они окружают его и отвлекают лаем, а если побежит, хватают сзади за «голифе».

Когда рассчитывались с Марией за картошку, обратили внимание на её чистую русскую речь. Оказалось, имеет образование четыре класса.

— И где же ты училась? — спросил я.

— В деревне Шантальская.

Я прикинул, это же около трехсот километров по реке. — А как ты сюда попала?

— Иван замуж взял. Приплыл весной на лодке, обратно на оленях по «зимнику» вернулись.

Возле деревни лагерь лесоустроителей. В нем двое: инженер-таксатор и рабочий, оба недавно вернулись с маршрута. Рабочий оказался токарем из Москвы. Нанялся на лето, чтобы подзаработать. Накопилось уже пять тысяч («Москвич» в те годы стоил четыре с половиной). Под вечер пришёл начальник их партии. За ужином, — а мы добыли днем двух глухарей — разговорились:

Конец ознакомительного фрагмента.