Французский Трофей

Джеки Бонати, 2019

Что может заставить юную княжну из уважаемой семьи отправиться на войну? Любовь? Нет уж, скорее чувство долга. Но война всегда оставляет свой след, неизменно влияет на твою жизнь. Но что делать, если тебя вообще не должно там быть? Что, если на войне ты – другой человек? И что делать, если ты влюбилась во врага? Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Утром Женевьеве дали немного подольше поспать, благо войскам нужно было время чтобы залечить и зализать раны, и передислоцироваться. Так что работы пока не прибавлялось. Писались отчеты, запросы на медикаменты и инструментарий, Ева и Андрей Ионович пробовали новые швы, методики и обсуждали инновации Пирогова и других военных врачей, сейчас работающих на одной с ними стезе.

— Костя, сделаешь обход, а я пока посмотрю, что у нас с медикаментами, — попросил главный врач. — Благо, от тыла мы пока не отрезаны, лучше заранее закажу все, что может оказаться в дефиците, — пояснил он, желая перестраховаться. Ему уже приходилось сталкиваться с подобным в свою первую кампанию, когда единственными обезболивающими были ремень в зубах и стакан сивухи.

— Хорошо, Андрей Ионыч. А после обеда можно и с персоналом поговорить, — ответила Ева, надела фартук и вымыла руки, а потом пошла в лазарет, сразу сначала к тяжелым.

— Ну как тут у нас, Екатерина? Ухудшений нет? — спросила она у сестры милосердия, подходя к первому своему пациенту.

— Нет, Костя, все выздоравливают, — ответила она. — У поручика лихорадка спадать начала, штабс-ротмистру накладываем мазь, как вы сказали. Господин майор и вовсе говорит, что негоже ему с таким ранением место занимать, — с улыбкой добавила она.

Умом она понимала, что война — не место для романтики, но сердце тянулось к майору.

— А ещё французу вашему ночью морфий давали, — сообщила она, снова поджав губы.

Услышав это, Ева тут же закатила глаза и поняла, что ждать до обеда не может.

— Екатерина, послушайте меня. Мой француз или свой собственный — это совершенно не важно. Вы сестра милосердия, а милосердие не проявляется в зависимости от нации. Оно либо есть, либо его нет. И сострадание к чужим мукам должно превалировать над мыслями о том, что этот человек враг. Он лишь солдат, выполняющий приказы. У вас воюет кто-нибудь, Катенька? — спросила она. — У меня в атаку идут оба брата, и, если кто-то из них окажется раненый на поле боя, я молю Господа о том, чтобы и среди французских медиков оказались те, кому безразлично, русский он или нет. В первую очередь он человек, который нуждается в помощи, — горячо проговорила Ева на одном дыхании.

Такой жаркой речи Катерина не ожидала, но уже к её середине стояла, опустив голову, смиренно теребя свой передник.

— Я поняла вас, Константин Евгенич, — пробормотала она, глянув на врача через пушистые смоляные ресницы. Она была старше лет на пять, но сейчас чувствовала себя девчонкой, которую строгая нянюшка отчитывала за какой-то проступок. — Простите меня. Я поговорю с девочками, — пообещала Катя и пошла в отсек с медикаментами, чтобы взять те, которые могут понадобиться для осмотра.

Ева перевела дух, потерла лицо и дождалась Кати, а потом с ней продолжила обход, больше эту тему не затрагивая. Когда они пришли к французу за ширму, Катерина уже не поджимала губы и вела себя как подобает.

— Доброе утро. Как вы?

— Доброе утро, мадемуазель сестра, доброе утро, Константин, — Этьен улыбнулся, но после ночи он был немного бледен, на маленьком столике рядом стояла миска с кашей и чай, но завтрак он пока не мог осилить. — Значительно лучше, спасибо! — тем не менее, ответил он с явно напускной бодростью.

Его ноги ныли всю ночь, поэтому и пришлось просить сестру дать морфий.

Ева осмотрела француза и отослала Катеньку, чтобы не смущать француза необходимостью быть слабым перед ней.

— Вам нужно есть, чтобы были силы и лучше шел процесс выздоровления. — Ева села рядом с его койкой и взяла миску. — Я вам помогу, хоть несколько ложек, но вы должны съесть, — сказала она, поднося ложку каши ко рту француза. — К тому же морфин на голодный желудок дает много побочных эффектов.

— Константин… — француз аж вжался в спинку своей койки. — Мне, право, неудобно.

По совести, ему и одной-то рукой не очень удобно было обращаться с миской и ложкой. Но помощь в таком вопросе вызывала у него смущение. И все же он согласился, понимая, что отказываться от такой помощи просто неприлично, и более того — бессмысленно.

— Спасибо, — пробормотал он, открывая рот, чтобы проглотить кашу.

— Я понимаю, что тяжело смириться с положением раненного, но вы должны это сделать и принимать помощь от других людей, — сказала Ева, помогая ему позавтракать. Общими усилиями они справились с половиной миски, и Этьен насытился.

— Чай уже остыл, пейте, он лечебный, — приподняв его голову, Ева напоила его чаем. — С естественными надобностями вам поможет справиться фельдшер, хорошо? — улыбнулась она довольно. — Не тошнит?

— Я понимаю, — смиренно ответил Этьен. Он пока не отличался хорошим аппетитом, поэтому, съел немного, но этого ему хватило, чтобы насытиться. — Да, спасибо! — он вспыхнул и порадовался, что с вопросами гигиены ему будет помогать не Константин — это окончательно растоптало бы гордость виконта. — Немного, совсем не критично, — ответил он, прислушавшись к себе. Была лёгкая тошнота, но она не должна была закончиться чем-то неприятным.

— Я дам вам порошок от тошноты, — она встала и отошла к шкафу с медикаментами. Взяв нужный порошок и отмерив дозу, она вернулась к Этьену.

— Откройте рот. На вкус кисловато, но не противно, — предупредила Ева, высыпая порошок ему в рот и помогая запить водой. — Вот и все. Я пришлю к вам фельдшера сейчас же.

Порошок оказался весьма кстати — кислый вкус сразу как-то облегчил ощущения.

— Спасибо, Константин, — виконт улыбнулся врачу уже значительно веселее, но румянец снова коснулся его щек. — Постойте! — он окликнул Костю, когда тот уже уходил. — Я могу вас попросить… Мне неудобно обременять вас ещё сильнее. Словом, если у вас будет время, вы не могли бы помочь мне побриться? — Этьен почему-то не мог довериться в этом вопросе совсем постороннему человеку.

Ева обернулась и кивнула, понимая, что этот вопрос достаточно интимный и подразумевает некоторую степень доверия к человеку. Потому она кивнула ему, хотя опыта у нее в этом было не особенно много — она лишь видела, как бреются братья, и пару раз помогала им.

— Да. После обеда я подойду к вам и помогу вам побриться, хорошо? — предложила она, немного смущенно улыбаясь Этьену.

— Как вам будет удобно, — кивнул Этьен и снова поблагодарил его.

И снова все его мысли были заняты Константином — было бы все иначе, если бы они не познакомились прошлой весной и удастся ли ему отблагодарить своего спасителя — этот вопрос очень волновал виконта. Хотя Константин и исполнял свой долг, тот чувствовал себя обязанным.

Закончив с пациентами, Ева пошла отчитываться к Михайловскому.

— Я проверил всех, Андрей Ионыч, — сообщила ему девушка. — Все в порядке, никаких эксцессов. Что у нас по плану дальше? — спросила она, складывая грязный фартук в корзину для белья.

— Работать, Костя, — улыбнулся врач, подняв на него взгляд. — Надо заготовить порошки да мази. Так что надевай чистый фартук и за работу, — подбодрил он и снова склонился над столом их маленькой лаборатории, в которой они и провели время до самого обеда, пока Василий не пришел разгонять их, ворча, что они совершенно не думают о своем здоровье.

С Андреем Ионовичем работалось легко и хорошо. Он интересно рассказывал, как про медицину, так и случаи из жизни, над которыми можно было тихонько посмеяться. Все это здорово помогало держаться за разум, и не скатываться в панику. Время летело незаметно, и появление Василия было неожиданностью.

— И впрямь заработались мы, Андрей Ионыч, — только сейчас Ева поняла, что сильно проголодалась.

— В хорошей-то компании и немудрено, — улыбнулся врач, снимая пенсне. — Умывайтесь, душа моя, да приходите в мой кабинет, у Василия-то уже все готово, наверное, — добавил он и снял фартук, собираясь привести себя в порядок. Он тоже ощущал чувство голода и легкую усталость — нагрузка и возраст сказывались.

Умывшись и приведя себя в божеский вид, Ева пришла в"кабинет"к хирургу.

— Вечером схожу к Мише, узнаю, планируют ли наступление, или что, чтобы хоть как-то подготовиться, — сказала она, садясь за стол. — Хотя, как тут подготовишься.

— Да уж, наша работа зачастую состоит в том, чтобы просто ждать, — вздохнул Михайловский.

Спирт за обедом они не пили, Василий раздобыл молодое, слабенькое вино, которое пилось, как компот, только чуть согревало изнутри.

— Для сердца полезно, — улыбнулся врач, наполняя кружки.

— У нас тут все полезно. Вредного не держим, — засмеялась Ева, соглашаясь с врачом. Обед прошел спокойно, без дерганья, за разговорами. После обеда Михайловский позволил себе полчаса подремать — все же возраст, нужно было давать себе отдых, ведь иной раз они не спали сутками. А Ева пошла к Этьену, прихватив свой бритвенный набор в кожаном несессере. Его ей подарили в шутку братья, вместе с документами на имя Константина, и до этого она ни разу им не пользовалась.

***

Катерина поговорила не только с сестрами, но и с фельдшерами. Она умела быть жесткой, поэтому мнение Константина донесла до них вполне доходчиво.

Этьен сразу ощутил, как к нему изменилось отношение — фельдшеры и сестры уже не поджимали губы, заходя к нему. И хотя и раньше они делали все вполне профессионально, сейчас они делали это с иным настроем.

— Здравствуйте, Константин, — улыбнулся виконт, увидев врача. У него даже почти здоровый румянец на щеках появился.

— Уже виделись, Этьен, но все равно здравствуйте, — улыбнулась Ева, зайдя к нему. Она попросила у фельдшера тазик с теплой водой и устроила на табуретке все свои принадлежности. — Принес все что нужно. Брить гладко, или оставить что-то? — спросила она, раскрыв опасную бритву.

— Гладко, — ответил Этьен и, как мог, подтянулся на койке, чтобы Константину было удобнее. Правда, двигаться ему было тяжело — ноги вообще были, как не свои, а одной рукой много не сделаешь. — Спасибо вам за помощь, Константин, — поблагодарил он, пока Костя взбивал пену кисточкой.

— Не стоит. Уверен, вы бы тоже не бросили меня в беде, — ответила ему Ева и стала намыливать его щеки помазком, постелив полотенце ему на грудь. Выправив бритву о кожаный ремень, она принялась его осторожно, но быстро брить, немного смущенно улыбаясь, когда сталкивалась взглядом с его глазами, похожими на прозрачное осеннее небо. С непривычки ей приходилось все внимание сконцентрировать на своих движениях, чтобы ненароком не порезать Этьена.

Бывать у цирюльника Этьену приходилось регулярно, но там все было иначе — он мог откинуть голову, прикрыть глаза и думать о чем-то своем.

Теперь же он неотрывно смотрел на Константина, но дело было совершенно не в недоверии. Просто во всем происходящем было что-то настолько интимное, что виконт то и дело ловил себя на мысли, что рассматривает лицо врача, находит редкие пятнышки веснушек на скулах, отмечает, какие необычные у него глаза. Все в нем казалось совсем не таким, как в других. Нежные черты лица, странное сочетание внутренней силы и хрупкости, и не будь этой мужественности в словах, поступках, этого благородства во всем, тогда эта мягкость черт казалась бы девичьей и неуместной.

Бог знает почему, Ева ощутила, что щеки загорелись румянцем, и она постаралась быстрее покончить с бритьем. Вытерев щеки Этьена от остатков пены, она улыбнулась и стала собирать свои принадлежности. Помыла и наточила бритву, сложила ее в чехол, стараясь унять смущение за этими обыденными действиями.

— Ну вот и все. Теперь Вы похожи на того Этьена, что я встретил в салоне у княгини Голицыной, — сказала ему Ева.

— О, едва ли, — Этьен покачал головой и мелодично рассмеялся, рефлекторно огладив ладонью свои щеки — не для того, чтобы проверить качество, просто этот жест был привычный. Он и не думал просить зеркало, не желая проявлять недоверие, и уверенный, что Константин сделал все хорошо.

— Княгиня в таком виде меня и на порог бы не пустила, — заметил он, улыбаясь. — Спасибо вам, Константин! Я чувствую себя теперь значительно комфортнее. Надеюсь, я не слишком нарушил ваши планы? — спросил виконт, все никак не находя в себе силы отвести взгляд от лица врача и пытаясь понять, не чудится ли ему легкий румянец, враз сделавший Костю моложе и нежнее.

— Нет, не волнуйтесь об этом. Моих планов вы не нарушили. Пока все тихо, ждем новую волну раненых только после атаки, или что там у них еще будет, — ответила Ева. — Пока мы пополняем запасы, составляем списки и рапорты.

— В ближайшее время глобальных атак не планировалось, — поделился стратегической информацией Этьен и хмыкнул. — Вы не подумайте, Константин, я не пытаюсь рассеять ваше внимание. И я не ручаюсь, что планы нашего командования не изменились, просто таковы были планы на момент первой атаки. У нас бушует холера, так что солдат в строю не так много.

Ева все равно оценила его порыв и кивнула в знак благодарности.

— Вы уже решили, что будете делать, когда придут вас арестовывать? — спросила она, понимая, что вопрос этот животрепещущий и нужно понимать, какие перспективы разворачиваются.

— Едва ли у меня есть выбор… — Этьен нахмурился и пожал плечами. — Меня могут перевести в тюрьму до того, как срастутся ноги? — спросил он совершенно спокойно, не собираясь сетовать на судьбу и готовый принять любую участь.

— Нет, пока вы не встанете на ноги, перевести в тюрьму вас не могут. Вы будете находиться здесь. Если будет необходимость, я поручусь за вас, — пообещала Ева, прижав к себе несессер и решительно кивнув.

— Только не делайте этого во вред себе, — тут же попросил его Этьен, совершенно не желая, чтобы Константину аукнулась его доброта. — Не делайте для меня ничего такого, за что можете впасть в немилость начальства.

— Уже сделал, — засмеялась Ева. — Но ничего страшного, и за меня есть кому поручиться, — она поправила ему одеяло, — Я пойду. У меня дела, и Андрей Ионыч уже наверняка меня ищет. Вечером навещу вас.

— Не рискуйте, Константин, — взмолился Этьен и кивнул. — Конечно! Простите, что задержал, спасибо большое. Не обязательно заходить, если вам это будет неудобно, — добавил он, хотя мысленно для себя уже признал, что визиты Кости — это самые светлые моменты за день, которых он начинает ждать всей душой, желая продлить их.

Ева попрощалась и ушла, возвращаясь к Михайловскому, который уже проснулся. Похоже девушка задержалась у Этьена чуть дольше, чем хотела.

— Я опоздал, Андрей Ионыч, простите, — тут же повинилась она.

— Ничего, Костя, — врач освежился, умывшись из кувшина над тазиком и, вытирая лицо и руки, повернулся к коллеге, — Где ты был, да будет мне позволено поинтересоваться?

— Осматривал француза и брил его, — ответила Ева, пожав плечами, — Сам он бы не справился.

— Опекаешь? — усмехнулся Михайловский и, вытерев лицо, надел фартук. Глаза у него блеснули хитрой усмешкой. — Ну что, продолжим?

Им предстояло сделать еще пару мазей, а потом заняться рукой майора, чтобы выяснить, в каком она состоянии.

Покраснев, Ева не ответила, но, наверное, так оно и было. Она с удовольствием взялась за работу, а потом они осматривали руку. Поправили дренаж и перешли к пациенту с ожогами.

— Надо подумать, что можно сделать с его лицом, чтобы он не выглядел совсем уж безобразно, — сказала Ева, не в силах не думать об эстетической стороне вопроса теперь, когда жизнь штабс-ротмистра была вне опасности.

— Господь с вами, Константин Евгенич, — штабс-ротмистр усмехнулся, но лежал с закрытыми глазами, как ему и было велено. — Если вы мне зрение вернете, я и тому буду рад. А лицо… с него воду не пить! Жениться мне вряд ли доведется, а матушка меня каким угодно примет.

— Зрение к вам вернется, сами в этом убедитесь, когда через три дня бинты с глаз снимем. И лицо вам соберем, не как раньше конечно, но дети шарахаться от вас не будут. А вот с руками сложнее, боюсь ногти на левой руке не вырастут, так что будет лучше, если в дальнейшем вы будете носить перчатки, — Ева осмотрела его руки, аккуратно сняв бинты.

— Будет повод остаться в армии, — снова усмехнулся штабс-ротмистр, намекая, что офицерская форма предполагает ношение перчаток, а Михайловский мысленно восхитился силой духа этого человека — он всегда находил повод взбодрить себя и других. Медсестры его очень любили, каждую он называл красавицей и не скупился на веселые истории, чтобы развлечь их во время перевязок.

Ева закончила с его руками, и они вдвоем с Андреем Ионовичем приступили к бинтам на лице. Повязка на глазах крепилась отдельно, поэтому ее тронуть не боялись.

— Я читал у Пирогова, что иссечение части свежего рубца дает возможность восстановиться коже заново, — она показала на щеку мужчины. — Смотрите, здесь можно взять лоскут кожи от шеи и приживить его к подбородку. А из части ушного хряща восстановить деформированную часть носа.

— Я тоже читал об этом, — кивнул Андрей Ионович и, дополнив свое пенсне лупой, склонился поближе к лицу пациента, попросив Еву поднести поближе керосиновую лампу. — Ну что, штабс-ротмистр, доверите нам совершить над вами подобное?

Штаба-ротмистр кивнул и разрешил.

— Уверен, хуже, чем есть, все равно не будет. Поэтому делайте все, что считаете нужным. А если получится, что на человека буду похож, а не на страшилище, то век за Ваше здоровье Богу молиться буду, — пообещал он.

— В таком случае, не вижу смысла оттягивать, — кивнул Андрей Ионович, распрямившись. — Атака может быть в любой момент, но пока все спокойно, поэтому операцию назначим на сегодня же. Костя, предупреди Катеньку и фельдшеров — на подхвате должно быть много свободных рук. А Катерина пусть двух девочек возьмет потолковее, — распорядился он и пошел в операционную, чтобы все подготовить.

Ева тоже пошла готовиться вслед за Андреем Михайловским. Вымывшись и надев халат и шапочку, они с хирургом посмотрели еще атлас челюстно-лицевой хирургии.

Пациента уже подготовили, Ева заняла свое место.

— Ну, готовы-с? — поинтересовался Андрей Ионович у штабс-ротмистра. — Тогда, Катенька, маску и эфир, — велел он, и, пока пациента погружали в сон, гремел инструментами. Когда началась операция, все происходило спокойно, но достаточно быстро, в первую очередь, чтобы не держать пациента слишком долго под наркозом, но еще из-за опасений возможной атаки. Впрочем, за стенами палатки все было тихо, что не могло не радовать.

И все же, к концу операции все равно все были здорово вымотаны. Но зато лицо штабс-ротмистра было похоже на лицо. Подбородок скроили заново, нос тоже, и Андрей Ионович был страшно доволен.

— Это не хуже, чем у Пирогова вышло, — заявил он, когда все закончилось.

Надо отдать должное Катерине — понимая, что это момент исторический, она попросила еще одну сестру вести запись в ходе операции, чтобы потом либо Андрей Ионович, либо Костя могли записать эту операцию в свой послужной список.

Штабс-ротмистра пока оставили в операционной, чтобы не тревожить, и приставили к нему сиделку, настрого приказав следить за бинтами — чтобы не сильно мокли, и поить не раньше, чем через два часа.

Ева ощущала себя не просто уставшей, а выжатой, как лимон. Василий помог им обоим раздеться и усадил в кабинете, причитая, что уж ночь-полночь на дворе, и ужин совсем простыл.

— Я пойду, проверю пациентов, а вы запишите все, пока Василий накрывает, — предложила Ева, понимая, что Андрей Ионович устал куда сильнее.

— Хорошо, Костя, спасибо, — Михайловский снял пенсне и, положив его на стол, устало потер веки, немного приводя в чувство глаза, в которых словно песка насыпали. Его тело одеревенело, что и не удивительно, в таком-то возрасте, но он был рад проделанной работе.

Ева привела себя немного в порядок и пошла обходить пациентов. С легкими справлялись сестры и фельдшера, она подкорректировала назначения, проведала своих тяжелых. Штабс-ротмистра уже перевели из операционной, но он еще спал, сиделка была при нем.

Удостоверившись, что все в порядке, напоследок она зашла к Этьену.

— Ну, как вы здесь? — спросила у него Ева, улыбнувшись устало.

Этьен дремал — в сущности, ему больше и заняться было нечем, у него даже книжки не было или хоть Библии. Но звук того, как отодвинулся полог, он услышал сразу и открыл глаза.

— Неплохо, — кивнул он, с беспокойством глядя на Константина. — А с вами что? Вы выглядите ужасно утомленным. Разве была атака?

Ева только усмехнулась, пытаясь оценить масштабы своего ужасного вида.

— Нет, атаки не было. Мы оперировали одного офицера, у него сильный ожог лица. Почти собирали заново, но теперь он скорее красавец, чем чудовище, — ответила ему девушка.

— Надо же… такое возможно? — изумленно спросил Этьен, и его уважение к этому человеку стало еще больше. — Что ж, теперь я в любом случае могу быть спокоен за свои ноги, хотя и раньше не сомневался, что все будет в порядке, — признался он.

— Конечно, лицо прежним не будет, возможно, ему придется отпустить бороду и бакенбарды, чтобы скрыть следы, но это не такая уж большая сложность, — пожала плечами Ева. — Довольно тяжелая операция. И сложная.

— Так зачем же вы пришли, идите отдыхать, — конечно, Этьен очень рад был видеть Константина и надеялся, что тот задержится, они поговорят о чем-нибудь, но сразу отказался от этих мыслей, увидев, как врач устал. — Со мной все в порядке! Фельдшер обо мне позаботится. Отдыхайте, Константин.

— Я уже отдыхаю. К тому же скоро пойду ужинать, пока Василий все накрывает. А я обещал вам прийти, пусть и с опозданием, но я пришел, — улыбнулась она. — Как ваши ноги? Сделать вам еще обезболивающее?

— Спасибо, — Этьен все же улыбнулся в ответ, благодарный за такую обязательность. — Нет, сейчас нет необходимости, — ответил он, не ощущая явной боли. — Если понадобится, думаю, сестра сделает мне укол ночью.

— Думаю, через пару дней они вам уже не понадобятся, — улыбнулась ему ободрительно девушка. — Надеюсь, что хромоты не останется, но вам придется много заниматься, чтобы разработать ноги. И это будет больно.

— Да если бы можно было, я хоть завтра начал бы заниматься, — ответил виконт, улыбнувшись. — Константин, я понимаю, вы и так делаете для меня больше, чем вообще возможно, но, может, вас не затруднит оказать мне еще одну услугу — найти мне какую-нибудь книгу или Библию на французском? Здесь ужасно тоскливо.

— У меня есть с собой том Дюма. Подойдет? — спросила Ева. Книгу ему подарил Саша на прошлый Новый год. — Я сейчас принесу, и попрощаюсь с вами до завтра.

— Вы меня очень обяжете, — Этьен даже поклонился, насколько мог. — Спасибо, я буду ждать. Или вы можете передать с кем-нибудь, чтобы не ходить туда-сюда.

Ева только отмахнулась, сходила к себе, отыскала книгу, на которую у нее так и не нашлось времени, и принесла ее Этьену.

— Вот. Я оставлю вам свечу, читайте пока не уснете. Я пойду. Уже пора поесть и спать. Надо отдохнуть, все-таки день был ужасно тяжелый.

— Спасибо вам, Константин! Вы мой спаситель во всех возможных смыслах, — со всей признательностью, на какую был способен, поблагодарил его Этьен, положив книжку себе на колени. — Если у вас есть красное вино, налейте себе буквально полбокала, это обеспечит вам быстрое засыпание и спокойный сон, — посоветовал он, как потомственный винодел.

— Наверное, вы еще не знакомы с тем, что пьют русские медики на войне, — улыбнулась Ева. — Боюсь, вино мне уже что мертвому припарка, — усмехнулась она и пожала плечами. — Читайте на здоровье.

— Я советую вам вино, не как алкоголь, а как лекарство, — с улыбкой пояснил Этьен. — Доброй ночи, Константин! Надеюсь, завтрашний день будет для вас не таким трудным.

— Доброй ночи, Этьен. С Божьей помощью я со всем справлюсь, — она напоследок положила ладонь на лоб француза, чтобы проверить, есть ли жар, потом улыбнулась и вышла, направляясь в кабинет Андрея Ионовича.

Этот жест неожиданно смутил француза. Когда Константин вышел, он коснулся пальцами своего лба и еще несколько минут сидел, сетуя на судьбу — будь это девушка, и будь они во Франции, он попытался бы обозначить свой интерес к врачу, который явно уже ощутил. Все в нем было юным и нежным, не сломленным еще войной. Эти красиво очерченные губы, больше подходившие девушке, изящные, но сильные руки. Воистину, природа иногда очень жестоко шутит.

***

Василий с ужином расстарался на славу. Это был целый пир, чтобы отпраздновать удачную инновационную операцию. В глазах Андрея Ионовича горел неутомимый огонь, а вместо спирта по такому случаю пили коньяк.

— Я обязательно напишу Пирогову, Костенька! — азартно пообещал он, пригубив коньяка. — А вы непременно опубликуйтесь, когда вернёмся! Мне уже хватит научных трудов, а у вас, душа моя, вся жизнь впереди. С такими руками в Петербурге за вас военный и императорский госпитали друг другу глотки перегрызут.

Улыбнувшись, Ева только отмахнулась.

— Мы же с вами вдвоем операцию делали, значит и научный труд будет общим. Нечего вам, Андрей Ионыч, свои заслуги умалять, — она разлила им еще по стопочке.

— От признания моих заслуг сейчас уже никакого толку, а тебе надо репутацию свою создавать, — поучительно сказал Михайловский. — Можешь упомянуть, что я тоже участвовал в операции, этого будет достаточно. А ещё нам бы художника найти, чтобы приложить изображения, так сказать, до и после.

— Думаю, среди офицеров есть такие, кто хорошо рисует, — поразмыслила Ева, взяв кусок мясного пирога. — Можно попросить кого-то из них. И вы, видимо, возлагаете на меня большие надежды, но вдруг что-то не срастется, и я хотел бы чтобы вы описали эту операцию, упомянув меня.

— И что же может не срастись? — нахмурился Андрей Ионович. — Даже если ты вдруг решишь закончить свою карьеру в медицине после войны, хуже не будет, если ты напишешь эту статью. Но я в подобном раскладе сильно сомневаюсь, а значит, писать в любом случае должен ты.

— Хорошо, будь по-вашему, Андрей Ионыч, коли вы так настаиваете, — засмеялась Ева, чуточку захмелев от коньяка после такого тяжелого дня. — Напишу я эту статью, обещаю, — кивнула она. — Надеюсь, вы окажете мне честь и разрешите указать вас как моего наставника?

— Это будет честью для меня, — Михайловский склонил голову в полупоклоне и взял стопку с коньяком. — За ваши будущие успехи и достижения, мой мальчик! — предложил он тост, салютуя стопкой.

— Как и для меня, Андрей Ионыч, — улыбнулась Ева. Коньяк они допили быстро, с ужином разделались тоже, и решили, что пришло время отдыхать, а затем и разошлись по своим палаткам.

А утро принесло им сюрприз и не особенно приятный — их разбудила Катерина, сообщив, что начальство решило проинспектировать госпиталь, и посетовала на то, что им видимо заняться нечем, кроме как людей от работы отрывать.

Ева была страшно удивлена, и торопливо одевалась, спросонья спотыкаясь обо все.

— Какая еще проверка? — выдохнула она, забежав к Андрею Ионовичу.

— Командующий полком, будь он не ладен! — проворчал Михайловский, поправляя подтяжки. — Генерал Поплавский, дай бог ему здоровья, видимо считает, что без его инспекции мы не справимся.

— Господи Боже. Да они же все равно в медицине ничего не понимают, — закатила глаза Ева, застегивая и оправляя мундир.

— Поверь, Константин, медицина их вообще не интересует! — дернул плечом врач, тоже надевая мундир. — Чистой воды формализм. Идем, не будем заставлять ждать нашего достопочтенного командира.

Ева тут же пошла следом, держась позади Андрея Ионовича. Все-таки он был главным. Пригладив волосы, она предстала перед взором командующего полком. И тут же взяла под козырек, вытянувшись в струнку. На миг ей показалось, что внимательный взгляд сейчас тут же отыщет в ней то, что она так тщательно скрывала.

— Господин полковник, корнет! — поздоровался с ними генерал.

С Михайловским они были знакомы давно, а потому отношения их связывали, если не дружеские, то вполне приятельские, пусть и не без конфронтаций.

— Не серчайте, Андрей Ионыч, что без предупреждения. Из штаба разнарядка пришла — пока французы раны зализывают, своих раненых переписать, да госпитали проверить, — пояснил генерал. — Так что, показывайте свои владения.

"Разнарядка, черт ее дери", про себя выругалась Ева и тяжело вздохнула, следуя за хирургом и командующим. Не встревала, пока ее не спрашивали, а сама все думала, что же они скажут, когда Этьена обнаружат.

"Не дам его в тюрьму посадить. Ему уход нужен, и обезболивающие. А там он точно ходить уже никогда не сможет" — такие мысли одолевали бедного, вымотанного войной корнета.

Михайловский держался спокойно и достойно. Показал"палату"обычных больных — бойцы, кто мог, вытянулись рядом с кроватями, остальные же поприветствовали генерала со своих мест, следом заглянули в операционную. После вчерашнего там уже было все чисто и убрано. Рядом с ней располагался малый склад — чтобы не ходить далеко, если что-то для операции понадобится.

Тяжело больных тоже показали и там задержались рядом со штабс-ротмистром, который уже пришел в себя и охотно поделился с генералом деталями операции, точнее, собственных ощущений, связанных с ней.

Ева скромно держалась в сторонке, и вышла вперед, только когда ее позвали. Она скромно вытянулась перед командующим и отрапортовала, что действительно помогала делать эту операцию, а потом дала слово Андрею Ионовичу, который тут же расписал все детально иначе, обозначив, что, Костя излишне скромен.

По совести, генерал мало что смыслил в этих вопросах, но объяснения Женевьевы и Андрея Ионовича его убедили, что врачи сделали феноменальную операцию, с чем он их и поздравил.

— Это все пациенты? — поинтересовался он, покидая палату тяжело больных. Инспекцией он был вполне доволен.

Утаить Этьена было еще опаснее, чем сообщить о нем, поэтому Ева вздохнула и призналась.

— Нет, за ширмой у нас военнопленный француз. Он не может ходить, у него повреждены ноги, голень одной и колено другой. И тяжелое ранение руки. Поэтому его нельзя транспортировать. Можете взглянуть, если хотите.

От такого известия лицо генерала вмиг помрачнело, и он, разумеется, захотел посмотреть. Этьену он учинил форменный допрос, который тот, впрочем, перенес с достоинством. Помимо всего прочего, генерал потребовал продемонстрировать ему, что ноги француза и правда сломаны, после чего заявил, что больше пленному не должны давать обезболивающее.

Тогда Михайловский не выдержал и, мысленно попрощавшись и с чином, и с должностью, выдал генералу все то, что совсем недавно Костя внушал Катерине.

У Евы пылали уши, и от возмущения, и от заступничества Михайловского. И она тут же вступила в горячую полемику, упомянув и то, что лично вытащила его из поля боя, и была знакома с Этьеном прежде, и что готова поручиться за него. Видимо это и стало последней каплей. Генерал побагровел, встопорщил усы и рявкнул, что место Кости — на гауптвахте.

К сожалению, Михайловскому было не под силу как-то изменить этот приказ, но, видит Бог, он пытался и вынужден был отступить лишь под угрозой отправиться следом, да и то, не из-за опасений за себя, а исключительно из-за невозможности оставить пациентов.

Этьен же чувствовал себя препаршиво, зная, что навлек такую беду на своего спасителя и не в силах ничего сделать.

Руки Еве заломили и скрутили быстро, она было дернулась, но поняла, что сопротивление бесполезно. Получила только унизительную пощечину лайковой перчаткой, и ее увели в казематы. Там ее обиталищем стала камера полтора на два с деревянной шконкой, да ведром в углу. К тому же там было душно и холодно, мундир с нее содрали, пока вели, и она сидела в одной рубашке, томясь в ожидании.

Генерал хотел было перевести Этьена к остальным пленным, но этого не допустил Михайловский, за спиной которого выстроились все фельдшера и сестры.

Ева с трудом удерживалась от того, чтобы не впасть в отчаяние. Она надеялась, что весть о ее бедственном положении уже дошла до Миши, и тот применит все свое влияние чтобы как-то помочь непутевой младшей сестре, оказавшейся как никогда близко к опасному разоблачению.

Но три дня ей все же пришлось пробыть в каземате — пока не пришёл приказ о ее награждении за заслуги в последнем сражении. И поскольку приказ этот пришёл в канцелярию генерала, именно ему пришлось отменять собственный приказ о наказании.

Осунувшаяся на сухарях и воде, немытая и не выспавшаяся, в несвежей рубашке, Ева сама больше проходила на пленного француза, и пошатывалась от слабости, молча покидая камеру и выходя навстречу брату и Михайловскому.

— Ох, Костя! — Михаил кинулся обнимать ее, по факту же практически подхватывая на руки, чтобы та не упала.

— Идемте, душа моя! — Михайловский подхватил ее под руку с другой стороны, чтобы отвести в ее палатку.

— Да что уж вы, ноги-то есть у меня, что ж вы меня тащите, как барышню в обмороке? — попробовала было возмутиться Ева, но ее не слушали. В палатке ее ждал поистине царский подарок — Василий устроил им походную баню и все они собирались мыться и париться. На миг Ева остолбенела, искушение было велико. Ей казалось, что она пропахла тюрьмой насквозь, но выдать себя она тоже не могла. И едва она открыла рот, чтобы возразить, как ее прервал Михайловский.

— Костя, душа моя, я знаю, что тебя тревожит. Так случилось, что я знаю твою тайну, и клянусь тебе, я унесу ее в могилу. После все расскажешь, если захочешь, а пока мойся, мы покараулим, — сказал Михайловский, и Ева, вытаращив глаза на брата, поняла, что главный хирург действительно все знает, и видимо, уже переговорил с Мишей.

Они вышли в предбанник, оставив ее одну, наедине с полной лоханью воды, чаном кипятка, свежей одеждой и мылом. Запаренные веники пахли почти как дома, разве что делали их здесь не из березы, а из чего-то еще.

Ева нещадно терла и хлестала себя, насколько хватало сил, пока весь казематный дух не испарился, а кожа не перестала сходить с нее струпьями. Волосы отмылись от грязи и пота, завились кольцами от пара, и Ева позволила себе немного понежиться в горячей воде. То, что Андрей Ионович теперь был в курсе ее тайны, пугало ее, но в то же время, словно снимало камень с души. Хотелось рассказать все как есть, повиниться, и умолять хирурга оставить ее здесь, под своим началом.

Когда она вымылась и оделась в чистое, от этого простого ощущения счастья хотелось расплакаться. Но она плеснула в лицо холодной водой, взяла себя в руки и вышла на улицу, где ее уже дожидались. Миша и Андрей Ионович улыбнулись понимающе, но Еве стало совестно, что она так долго провозилась с мытьем. Так что они поспешили в лазарет, где их ждал прекрасный стол, собранный стараниями того же Василия.

— Ну, за нашего героя! — предложил Андрей Ионович, поднимая стопку с водкой.

— Казематного героя, — чуть виновато усмехнулась Ева, опрокидывая в себя стопку и крякая довольно в тон остальным. — Как вы тут без меня? Как наши пациенты? — не могла не спросить она, заодно оттягивая момент объяснений.

— Справились, Костя, — успокоил ее Андрей Ионович. — Не просто, конечно, но атак не было, отвел Господь, так что управились. Ты уж зайди к спасенному своему, — он усмехнулся в бороду. — Голову даю на отсечение, больше всех о тебе тревожился.

— К Этьену? — удивилась Ева, но потом поняла, что доктор прав. Тот теперь должен чувствовать некоторую вину. — Зайду попозже, Андрей Ионыч. Как же хорошо после бани, вы представить не можете. Ей богу, мне жаль всех заключенных из-за подобных условий.

— Некоторые попадают туда заслуженно, — покачал головой Михайловский. — Но, зная крутой нрав нашего командующего, можно догадаться, сколько там без вины виноватых. Слава богу, он отходчивый, а то у нас воевать было бы некому.

— За отходчивое начальство, — поднял стопку водки Миша, подкладывая всем отменные куски курицы в соусе. Все выпили и плотно взялись за ужин, уже без разговоров, которые возобновились, когда Василий притащил пыхтящий самовар и большую корзину сладких пирожков.

— Похоже, я должен объясниться… — все же завела разговор Ева, посмотрев на брата и на врача. — Как так получилось, что я…не совсем тот, за кого себя выдаю.

— Ты мне ничего не должен, Костенька, — тут же замахал руками Михайловский. — Просто опасно это, война…особенно для девушки, — чуть понизив голос, сказал он. — И все же я не понимаю, как? Особенно все это, твои умения, навыки, диплом.

— Ну, диплом настоящий, уверяю вас. — Ева улыбнулась, и рассмеялась, видя, как Миша закатил глаза.

— Это началось с одной семейной шутки, — сказал ее брат, поставив на стол стакан с чаем, который еще был слишком горячим. — Мы придумали еще одного брата, которым и была наша Женевьева. Она у нас всегда была сорванцом, не чета нашим сестрам. — Миша потрепал ее по плечу, и Ева смущенно опустила взгляд. Многие ее проделки действительно были скорее мальчишечьими.

Конец ознакомительного фрагмента.