Хроники Кадуола: Эксе и Древняя Земля

Джек Вэнс

[56] Экосистема планеты Кадуол уникальна. Тысячу лет тому назад она была объявлена заповедником. Существует, однако, преступный заговор среди тех, кто стремится к власти и обогащению за счет обильных ресурсов этой планеты. Глоуэн Клатток обязан выследить организаторов саботажа и отдать их в руки правосудия – но обнаруживает, что в сговоре замешана его собственная семья! Ему удается раскрыть преступления, совершенные в далеком прошлом, и выявить подоплеку кризиса, угрожающего Кадуолу.

Глава 2

I

В два часа после полуночи на станции Араминта было тихо и темно — только несколько желтых фонарей горели вдоль Приречной и Пляжной дорог. Лорка и Синг закатились за западные холмы; в черном небе сверкали, радужно переливаясь, струящиеся обильным потоком звезды Пряди Мирцеи.

Приглядевшись, в глубоких тенях на заднем дворе за ангарами аэропорта можно было заметить какое-то движение. Тихо поднялись ворота ангара — Глоуэн и Чилке выкатили наружу модифицированный автолет «Скайри». На шасси были закреплены поплавки, на платформе — новая кабина; на кормовой палубе стоял надежно привязанный тросами гусеничный вездеход. Кроме того, платформа и шасси были оснащены, по возможности, обтекателями.

Глоуэн совершил обход летательного аппарата и не нашел ничего, что заставило бы его отказаться от своих намерений. Чилке произнес: «Последнее напутствие, Глоуэн. У меня в кабинете хранится бутылка очень старого, очень дорогого „Дамарского янтаря“. Мы разопьем ее после твоего возвращения».

«Прекрасная мысль!»

«С другой стороны, мы могли бы распить ее и сейчас — чтобы опередить события, так сказать».

«Лучше это сделать, когда я вернусь».

«Похвальный, оптимистический подход! — одобрил Чилке. — Ну что ж, тебе пора вылетать. Путь не близкий, а „Скайри“ — тихоходная машина. Я заставлю Бенджами весь день заниматься инвентаризацией на складе, так что в этом отношении тебе ничто не угрожает».

Глоуэн забрался в кабину, махнул рукой на прощание и поднял «Скайри» в воздух.

Внизу тлели желтые огни станции Араминта. Глоуэн взял курс на запад, чтобы пролететь над всем Дьюкасом на минимальной высоте вдоль предгорий высокого Мальдунского хребта, а затем пересечь огромный Западный океан по пути к берегам Эксе.

Тусклое зарево уличных фонарей исчезло за кормой; «Скайри» тихо плыл в ночном небе с максимальной возможной скоростью. Не зная, чем заняться, Глоуэн растянулся на сиденье, слегка опустив спинку, завернулся в плащ и попробовал заснуть.

Его разбудил бледный рассвет. Взглянув в окно, он увидел внизу поросшие лесом холмы. Судя по карте, они назывались «Синдиками»; к югу грозной тенью возвышалась Джазовая гора.

Ближе к вечеру того же дня «Скайри» пролетел над западным побережьем Дьюкаса — вереницей низких утесов с белой полосой морской пены у подножья, отделявшей материк от ленивых синих волн. Далеко на запад выступал мыс Тирнитиса; за ним простирался бескрайний водный простор. Глоуэн снизился и уточнил курс — «Скайри» повернул на запад-юго-запад, скользя по воздуху в пятидесяти метрах над широкими и длинными валами Западного океана. Этот курс должен был привести его к восточному берегу Эксе, туда, где в океан впадала великая река Вертес.

День кончался. Сирена скрылась за безоблачным горизонтом, оставив западную часть неба под присмотром алмазно-белой изящной Лорки и багрового, как спесивый старец, Синга. Часа через два они тоже ускользнули за невидимый край океана, и ночь стала по-настоящему темной.

Глоуэн проверил приборы, уточнил свои фактические координаты, сравнил их с намеченным курсом и снова попытался уснуть.

На следующее утро, за час до полудня, Глоуэн заметил над западным горизонтом далекие кучевые облака. Еще через час на том же горизонте появилась темная линия — берег Эксе. Глоуэн снова проверил координаты и убедился в том, что прямо по курсу находилось устье Вертеса, не меньше пятнадцати километров в поперечнике. Точное измерение ширины Вертеса было невозможно, так как нельзя было с какой-либо степенью уверенности сказать, где именно кончалась река и начиналось окружающее болото.

По мере приближения к берегу цвет морской воды изменился: теперь она приобрела маслянистый оливково-зеленый оттенок. Впереди уже можно было разглядеть эстуарий Вертеса. Глоуэн слегка повернул направо, чтобы держаться поближе к северному берегу реки. Медленное течение несло в океан упавшие деревья, гниющие бревна, коряги, плавучие островки переплетенного кустарника и тростника. Внизу появилось нечто вроде отмели из слизи, поросшей камышом — Глоуэн летел над континентом Эксе.

Река казалась почти неподвижной среди дышащих удушливыми испарениями болот и полузатопленных островов темно-голубой, зеленой и печеночно-охряной плавучей растительности. Изредка из-под воды выступали узкие гребни топкого торфа — за них цеплялись воздушными корнями раскидистые деревья, тянувшиеся к небу кронами разнообразных форм. В воздухе кружились и сновали полчища всевозможных летучих организмов. То и дело птица ныряла в жидкую грязь и тут же вспархивала с извивающимся белым угрем в клюве. Иные ловили рыбу, подплывавшую к поверхности воды, или охотились за насекомыми и другими птицами, наполняя воздух стремительным движением и сливающимся шумом тысяч резких выкриков.

Выше по течению, в развилке ветвей плывущего упавшего дерева в позе безутешного мыслителя сидел грязешлеп — напоминающий узловатую обезьяну андорил почти трехметрового роста, весь состоящий, на первый взгляд, из костистых угловатых рук и ног и длинной узкой головы. Пучки белой шерсти окаймляли физиономию из морщинистого хряща с ороговевшими пластинками и торчащими на подвижных антеннах глазами, а на веретенообразной груди висел свернутый спиралью хоботок. Река всколыхнулась рядом с дрейфующим деревом — над водой возникла тяжелая зубастая голова на мощной длинной шее. Грязешлеп панически взвизгнул; хоботок его развернулся, плюясь ядом в сторону ужасной головы — но тщетно. Разинув желтую пасть, голова совершила молниеносный бросок, поглотила грязешлепа и скрылась в глубине. Глоуэн задумчиво потянул руль на себя, чтобы «Скайри» летел несколько выше.

Приближалось то время дня, когда жара становилась исключительно тягостной, когда обитатели Эксе предпочитали двигаться как можно меньше. Глоуэн тоже начинал с беспокойством ощущать пламенное дыхание болот, проникавшее в кабину и перегружавшее установленный Чилке кондиционер. Глоуэн пытался игнорировать жару, духоту и влажность, мысленно репетируя предстоящую разведку. До Шатторака оставались еще полторы тысячи километров пути на запад. Глоуэн не надеялся долететь до подножия вулкана раньше наступления темноты, а ночь вовсе не была наилучшим временем для прибытия. Глоуэн снизил скорость парящего над рекой «Скайри» до ста пятидесяти километров в час, что позволило ему лучше разглядеть проплывавшую мимо панораму.

Некоторое время пейзаж состоял из оливково-зеленой реки слева и болот по правую сторону. По илистой грязи скользящими прыжками передвигались стайки приплюснутых серых существ с шестью перепончатыми лапами. Они паслись с кажущейся медлительностью, поедая мягкие ростки тростника, пока из болотной жижи не вырывалось толстое щупальце с глазом на конце, после чего животные улепетывали с поразительной прытью, а щупальце в бессильной ярости хлестало грязь, разбрасывая брызги.

Река начинала виться частыми излучинами, то отклонявшимися далеко на юг, то возвращавшимися на север. Сверившись с картой, Глоуэн полетел напрямик над разделявшими излучины языками земли, по большей части поросшими сплошным тропическим лесом, сверху производившим впечатление бугристого моря листвы. Отдельные округлые бугры достигали двадцатиметровой высоты. Время от времени каменистая вершина бугра была лишена растительности, и тогда она служила лежбищем для гибкой, головастой синевато-серой твари, напоминавшей дьюкасского бардиканта. Пролетая мимо, Глоуэн успел заметить, что расчисткой леса на возвышенностях занимались группы ходивших вперевалку темно-рыжих грызунов, ощетинившихся толстыми короткими шипами. Скальный ящер с надменным безразличием наблюдал за методичной деятельностью шиповатых увальней, явно брезгуя соседями — своего рода сюрприз для Глоуэна, так как на Дьюкасе типичный бардикант с алчной неразборчивостью пожирал все, что двигалось поблизости.

С запада надвигались несколькими грядами тяжелые серые тучи, волочившие шлейфы проливного дождя. Налетел внезапный шквал, заставивший «Скайри» покачнуться и рыскать в поисках курса. Вслед за порывом ветра с неба обрушился настоящий водопад пресной воды; за шумящими струями почти ничего нельзя было разглядеть.

Теплый ливень бушевал над рекой почти целый час. Наконец тучи остались за кормой, и впереди открылось ясное небо. Сирена уже погружалась в следующую всклокоченную гряду зловещих туч, а поодаль Лорка и Синг продолжали свой вечно блуждающий вальс. На западе, чуть севернее реки, Глоуэн различил конический силуэт Шатторака — смутную пасмурную тень над горизонтом. Глоуэн постепенно спустился почти к самой поверхности воды и полетел под прикрытием леса, стеной выраставшего на правом берегу, чтобы «Скайри» не засекли радары, установленные на вершине сопки.

Глоуэн неторопливо летел над рекой; тем временем Сирена погружалась в столпотворение туч. В этих местах русло Вертеса было все еще не меньше трех километров в поперечнике. Подрагивающие от течения поля серой плавучей плесени, затянувшей обширную прибрежную полосу, поддерживали пучки высокой черной травы, увенчанной шелковыми голубыми помпонами; губчатые дендроны развернули к вечеру пары огромных черных листьев, молитвенно сложенных лодочкой под полуденным солнцем. По поверхности плесени рыскали в поисках насекомых и болотных червей многоножки-водомерки. Под плесенью насекомых подстерегали другие, невидимые хищники, выдававшие свое присутствие только едва выступавшим перископическим глазом. В пучках травы и на стеблях тростника тоже притаились мелкие хищники. Стоило неосторожной водомерке приблизиться, высоко взметалось щупальце, во мгновение ока хватавшее добычу и увлекавшее ее под воду. Полуденное оцепенение прошло: обитатели Эксе лихорадочно кишели, поедая растительность, нападая друг на друга, яростно сопротивляясь или пускаясь в бегство — в зависимости от особенностей вида.

Шайки грязешлепов пробирались через прибрежную чащу и совершали перебежки по речной плесени, с почти неуловимой глазом быстротой мелькая широкими оперенными ступнями, прощупывая длинными дротиками глубокую прибрежную жижу, чтобы подцепить и отправить в рот болотного червя или какой-нибудь другой деликатес. Грязешлепы несомненно относились к отряду андорилов, более или менее человекообразных животных, разделившихся на множество разновидностей и рас и процветавших на Кадуоле во всех средах обитания. Типичный грязешлеп, выпрямивший по-птичьи тонкие ноги с двумя коленными суставами на каждой, достигал в высоту больше двух с половиной метров. К своим продолговатым головам грязешлепы прикрепляли букеты раскрашенных прутиков, обозначавшие кастовую принадлежность. На их жестких шкурах пятнами и пучками росла черная шерсть, отливавшая иногда лавандовым, иногда золотисто-коричневым блеском. Несмотря на очевидное презрение к дисциплине, грязешлепы не теряли бдительность, внимательно проверяя обстановку, прежде чем отважиться на вылазку в том или ином направлении. Заметив щупальце с перископическим глазом, они принимались возмущенно верещать и закидывали глаз комьями грязи и палками или заплевывали его ядовитыми выделениями из хоботков на груди, пока щупальце не вынуждено было полностью ретироваться в болотную жижу. Столкнувшись с крупным хищником, они демонстрировали поведение, на первый взгляд свидетельствовавшее о полном пренебрежении опасностью — бросали в зверя ветками, тыкали в него своими дротиками, тут же высоко и далеко отскакивая на пружинистых ногах, а иногда даже взбегали на спину чудовища, издевательски щебеча и повизгивая, пока раздосадованная тварь не погружалась в болотную тину или не скрывалась, отряхиваясь и мотая головой, в чаще леса.

Так продолжался в Эксе заведенный порядок жизни, пока Глоуэн летел в темно-желтых лучах позднего вечера. Сирена зашла; Лорка и Синг озаряли реку странным розовым свечением, и по мере того, как они тоже опускались к горизонту, «Скайри» приблизился к тому месту, где очередная излучина Вертеса почти омывала подножие Шатторака.

На другом берегу реки Глоуэн заметил расчищенный грызунами невысокий каменистый бугор, по ближайшем рассмотрении покинутый или еще не найденный скальным ящером. Глоуэн осторожно посадил на нем свой летательный аппарат и установил вокруг него проволочную ограду под высоким напряжением, способным убить ящера и парализовать или обжечь и отпугнуть животное покрупнее.

Несколько минут Глоуэн стоял в тропических сумерках, прислушиваясь, вдыхая влажный, пропитанный ароматами растительности воздух — все еще жаркий, все еще удушливый. Какой-то едкий, гниловатый запах в конце концов вызвал у него приступ тошноты. «Если такова обычная атмосфера Эксе, придется надеть респиратор», — подумал Глоуэн. Но налетевший с реки слабый ветерок донес только промозглый аромат болотной тины, и Глоуэн решил, что источником тошнотворной вони было нечто, находившееся поблизости на бугре. Вернувшись в кабину «Скайри», Глоуэн по возможности изолировал себя от враждебного воздействия окружающей среды.

Ночь прошла достаточно спокойно. Глоуэн плохо спал, но разбужен был только однажды, когда какое-то существо ткнулось в ограду. Раздался громкий треск электрического разряда, за ним последовал глухой хлопок. Глядя в окно, Глоуэн включил установленный на крыше кабины прожектор и стал поворачивать его, наклонив так, чтобы освещался только участок перед оградой. На голой каменистой почве валялся истекающий густой желтой жидкостью труп одного из неуклюжих шиповатых существ, которых он заметил раньше на другом бугре. Кишки животного лопнули, внезапно раздутые испарившимся содержимым; рядом невозмутимо паслись не меньше дюжины родичей незадачливого травоядного.

Ограда осталась неповрежденной, и Глоуэн вернулся на походную койку — сиденье с откинутой спинкой.

Еще несколько минут Глоуэн лежал, прислушиваясь к разнообразным ночным звукам, далеким и близким: жалобно-угрожающим низким стонам, покашливающему ворчанию и хриплому, рявкающему лаю, кудахтанью и писку, переливчатому свисту и удивленным воплям, неприятно напоминавшим человеческие. Глоуэн задремал и проснулся снова, когда кабину уже заливал свет восходившей Сирены.

Заставив себя позавтракать консервированным походным рационом, Глоуэн еще немного посидел, пытаясь продумать предстоящие трудности. За рекой возвышалась громада Шатторака — пологая коническая сопка с голой вершиной, на две трети окутанная джунглями.

Глоуэн отключил подачу электроэнергии к ограде и вышел, чтобы свернуть ее в рулон. В тот же момент его, как ударом в лицо, поразила столь невероятная вонь, что он заскочил обратно в кабину, кашляя и отплевываясь. Отдышавшись, он с уважением взглянул в окно на шиповатый труп. Обычная орда любителей падали — насекомых, птиц, мелких хищников и рептилий — полностью отсутствовала. Неужели отвратительный запах отбивал аппетит у самых неприхотливых трупоедов? Вернувшись в кресло пилота, Глоуэн проконсультировался с таксономическим альманахом, загруженным в информационную систему. Как выяснилось, убитое ударом тока существо принадлежало к уникальному отряду животных, обитавших только в болотах Эксе, и называлось «шарлок». В альманахе указывалось, что шарлоки знамениты «пахучими выделениями желез, находящихся под щетинистыми наростами шкуры в задней части тела животного; ядовитые испарения этих выделений отпугивают других животных».

Поразмышляв несколько минут, Глоуэн надел «тропический костюм»: разработанный на основе космической технологии комбинезон из многослойной ткани, защищавший от жары и влажности благодаря циркуляции охлажденного портативным кондиционером воздуха. Взяв мачете, Глоуэн вышел наружу и разрубил труп шарлока на четыре части, испытывая благодарность к фильтрам кондиционера, допускавшим в дыхательную маску лишь намек на убийственную вонь. Один из кусков шарлока он привязал бечевкой к носовой перекладине рамы автолета, а другой — к кормовой перекладине. Два оставшихся куска он брезгливо опустил в мешок и положил на платформе «Скайри».

Сирена поднималась в небо — после рассвета прошел уже час. Глоуэн взглянул на противоположный берег, зеленевший в трех километрах; на поверхности реки виднелись только плавучие коряги и островки гниющей растительности. Прямо перед ним, за болотистой прибрежной полосой и джунглями, угрожающе высилась громада Шатторака, полная невысказанных мрачных тайн.

Забравшись в кабину «Скайри», Глоуэн поднял аппарат в воздух и пересек реку на бреющем полете, почти касаясь воды висящими под платформой обрубками туши шарлока. Там, где река переходила в болото, он заметил бродячую шайку грязешлепов, перескакивавших с кочки на кочку, то подкрадываясь к чему-нибудь, то отпрыгивая в испуге, совершавших стремительные перебежки по плесени, высоко поднимая колени, неожиданно останавливавшихся и погружавших дротики в воду в надежде загарпунить болотного слизня. Глоуэн видел также, что за грязешлепами внимательно следит плоская многоногая черная тварь, украдкой скользившая под плесенью и время от времени выглядывавшая — каждый раз все ближе к грязешлепам. «Хорошая возможность проверить мою гипотезу», — подумал Глоуэн. Он повернул и замедлился так, чтобы висящие под летательным аппаратом куски туши шарлока оказались прямо над плоским черным хищником. Хищник внезапно бросился вперед, но грязешлепы успели разбежаться, высоко подпрыгивая в воздух, после чего, застыв в позах напряженного изумления, принялись разглядывать автолет издали.

Результаты эксперимента не позволяли сделать однозначные выводы. Глоуэн полетел дальше, к темной чаще дендронов и полупогруженных в воду деревьев, где кончалось болото и начинались джунгли. В листве одного из деревьев он заметил невероятных размеров змею, метров пятнадцать в длину и около метра в поперечнике, с клыками спереди и загнутым острым жалом на хвосте. Туловище змеи медленно ползло по толстой ветви, а передняя часть повисла, присматриваясь или принюхиваясь к чему-то внизу. Глоуэн подлетел поближе. Змея стала конвульсивно корчиться и сворачиваться кольцами, бешено размахивая жалом в воздухе, после чего быстро соскользнула в чащу.

«В данном случае результаты можно считать положительными», — подумал Глоуэн.

Лавируя между кронами самых высоких деревьев, Глоуэн пытался что-нибудь разглядеть в глубине леса и вскоре обнаружил прямо перед собой большого ящера с молотообразной головой. Глоуэн стал медленно опускать автолет прямо над крапчатой черно-зеленой спиной ящера, пока кусок шарлока не оказался буквально в полуметре от его раздвоенной головы. Ящер возбудился, стал хлестать мощным хвостом, встал на дыбы и набросился на дерево; дерево упало с громким треском. Ящер тяжело побежал вперед, продолжая молотить хвостом направо и налево.

Опять же, эксперимент можно было назвать успешным, но, каковы бы ни были полезные свойства шарлока, Глоуэн предусмотрительно решил отложить восхождение на Шатторак до полудня, когда — как по меньшей мере считали специалисты — местных зверей одолевала сонливость. Тем временем требовалось каким-то образом замаскировать «Скайри», чтобы уберечь его от повреждений. Вернувшись к краю болота, Глоуэн посадил автолет на небольшом открытом участке.

Грязешлепы продолжали с любопытством наблюдать за его маневрами, часто обмениваясь щелчками и писками. С карикатурным проворством сгрудившись с наветренной стороны автолета, они постепенно приближались, постукивая дротиками по земле и распушив красные гребешки на головах, что свидетельствовало о раздражении и враждебных намерениях. Метрах в пятнадцати от «Скайри» они остановились и стали бросаться комьями грязи и ветками. Не находя другого выхода, Глоуэн снова поднял автолет в воздух и вернулся к реке. Метрах в семистах выше по течению он нашел нечто вроде бухточки, вымытой течением, и приводнился на поплавках. Пытаясь пришвартовать «Скайри» к воздушным корням покрытого шипами кустарника, Глоуэн был атакован тучей злобных насекомых, полностью игнорировавших погрузившиеся в воду останки шарлока, эффективность которых после погружения в любом случае была сомнительна.

Глоуэн позволил автолету проплыть по течению к группе черных дендронов, состоявших из губчатой пульпы, гниловатой трухи и ошметков шелушащейся коры, но, по-видимому, все же пригодных для швартовки.

Привязав «Скайри», Глоуэн снова оценил положение вещей; ситуацию нельзя было назвать идеальной, но она могла быть гораздо хуже. Небо затягивалось — скоро должен был начаться неизбежный послеполуденный ливень. К нападениям хищников, укусам насекомых и прочим опасностям непримиримого континента он приготовился настолько, насколько это было возможно, и теперь оставалось только рискнуть.

Глоуэн ослабил зажимы, крепившие вездеход к палубе. Опыт показывал, что вонючие выделения шарлока могли, по меньшей мере в некоторых случаях, служить полезным репеллентом. Глоуэн привязал оставшиеся в мешке два куска туши шарлока к переднему и заднему бамперам гусеничного вездехода, после чего спустил оснащенную поплавками машину на воду с помощью лебедки. Погрузив в вездеход рюкзак и кое-какое полезное оборудование, Глоуэн осторожно спустился в сиденье небольшой машины, включил двигатель и медленно поплыл к берегу.

К неудовольствию Глоуэна шайка грязешлепов не переставала живо интересоваться происходящим, и теперь они возбужденно наблюдали за его приближением, угрожающе потрясая дротиками и распустив ярко-красные гребешки. Глоуэн повернул, чтобы пристать к берегу с наветренной стороны, надеясь отпугнуть грязешлепов запахом шарлока. Он ни в коем случае не желал причинять человекообразным аборигенам какой-либо ущерб — даже если бы он объяснялся необходимостью, возникшей вопреки всем предосторожностям, такой ущерб был чреват не поддающимися предсказанию последствиями. Грязешлепы могли в ужасе убежать — или напасть, если мстительная ярость преодолеет страх, а против такого нападения у одного человека, затерянного в глубине джунглей, могло не найтись достаточных средств защиты. Глоуэн остановил вездеход в ста метрах от берега и позволил ему тихонько плыть по течению. Как он и надеялся, исходящая от шарлока вонь, судя по всему, заставила грязешлепов отказаться от дальнейших враждебных действий. В последний раз проверещав какие-то оскорбления и швырнув несколько комьев грязи, они повернулись спиной к вездеходу и стали удаляться вдоль берега. «Может быть, они просто соскучились?» — подумал Глоуэн.

Он осторожно направил машину к лесу. Сирена уже наполовину взошла к зениту, и без тропического костюма жара лишила бы его всякой возможности думать и действовать. Над болотом нависла мертвая тишина, нарушавшаяся только стрекотом и жужжанием насекомых. Глоуэн заметил, что насекомые предпочитали держаться подальше от вездехода, что избавило его от необходимости включать распылитель инсектицида.

Глоуэн въехал на первые отмели полужидкой грязи; вездеход продолжал упорно продвигаться вперед. Глоуэн привел в состояние готовности орудия по обеим сторонам машины, установив радиус зоны реагирования, равный тридцати метрам, и включив автоматический режим. Он чуть не опоздал. Из болотной трясины, всего лишь метрах в пяти справа от вездехода, высоко поднялось колыхающееся оптическое щупальце. Орудие зарегистрировало движущийся объект и сработало мгновенно, испепелив щупальце энергетическим разрядом. Трясина вспучилась и опала с громким хлюпающим звуком — существо, прятавшееся в глубине, не понимало, что с ним случилось. Грязешлепы, наблюдавшие за происходящим на безопасном расстоянии больше ста метров, почтительно замолчали, но уже через несколько секунд разразились злобной щебечущей бранью и стали кидаться сучьями, не долетавшими до вездехода. Глоуэн их игнорировал.

Вездеход, скользивший по покрытой плесенью топкой грязи, без дальнейших происшествий углубился в первые заросли леса, и теперь Глоуэну пришлось иметь дело с новой проблемой. Вездеход хорошо справлялся с такими препятствиями, как заросли тростника и кустарник, пробирался через переплетения лиан и даже валил преграждавшее путь небольшое дерево. Но когда несколько больших деревьев росли слишком близко одно к другому, их мощные стволы создавали непреодолимый барьер, и Глоуэну приходилось поворачивать в поиске объезда, что часто занимало довольно много времени. Кроме того, его чрезвычайно беспокоило то обстоятельство, что ни приводящая в оцепенение жара, ни вонь, исходившая от шарлока, ни автоматические орудия, вместе взятые, не могли полностью защитить его от опасности. Он случайно заметил на ветви, под которой собирался проехать, притаившуюся черную тварь, состоявшую, казалось, только из пасти, зубов, когтей и жил. Тварь сохраняла полную неподвижность, и компьютерная система не смогла ее обнаружить. Если бы вездеход проехал под этой веткой, хищник спрыгнул бы прямо на спину Глоуэну и нанес бы ему увечья одним своим весом, даже если бы автоматическое орудие успело убить его в падении. Глоуэн застрелил черную тварь из пистолета, после чего продолжал путь гораздо осторожнее.

Вездеход уже карабкался вверх по склону Шатторака. Время от времени попадались более или менее легкопроходимые участки длиной пятнадцать-двадцать метров, но гораздо чаще Глоуэну приходилось круто поворачивать то в одну, то в другую сторону, протискиваться через узкие просветы между стволами и объезжать полуприкрытые растительностью провалы и расщелины. В целом он продвигался гораздо медленнее, чем хотел бы.

На джунгли обрушился послеполуденный ливень. Видимость резко ухудшилась, и все предприятие стало казаться Глоуэну неоправданно опасным. Наконец, через несколько часов после полудня, ему преградил путь глубокий овраг, настолько плотно заросший деревьями, что вездеход ни за что не смог бы его преодолеть. Но отсюда уже можно было видеть вершину — до нее оставалось не больше полутора километров подъема. Смирившись с неизбежностью, Глоуэн слез с вездехода, надел рюкзак, проверил оружие и отправился дальше пешком. Пробираясь с помощью мачете через овраг, он успел застрелить шипящее серое животное с длинными усами, выскочившее из влажного тенистого подлеска. Уже через несколько шагов ему пришлось уничтожить распыленным инсектицидом полчище хищных насекомых, уже окружавших его сплошной шевелящейся массой. Наконец Глоуэн задержался, чтобы перевести дыхание, выбравшись из ложбины с верхней стороны. После этого подъем стал не таким трудным, растительность — не такой плотной, и видимость значительно улучшилась.

Глоуэн поднимался, карабкаясь по обнажениям крошащегося черного камня мимо гигантских дождевиков, редких папоротников двадцатиметровой высоты — так называемых «конских хвостов» — и бочкообразных деревьев со стволами от четырех до семи метров в диаметре.

По мере приближения к вершине все чаще появлялись уступы рассыпающегося под ногами черного вулканического туфа. Наконец, остановившись за одним из конических дендронов, беспорядочно разбросанной группой которых кончался лес, Глоуэн увидел перед собой открытый склон — полосу шириной метров сто, отгороженную от плоской кальдеры вулкана трехметровым частоколом из заостренных шестов, сплетенных гибкими побегами и тонкими лианами. На открытом пространстве можно было заметить несколько примитивных хижин, устроенных в проемах между корнями бочкоствольных деревьев или просто в углублениях каменистого склона. Хижины тоже были окружены частоколами, кое-как сооруженными из доступных материалов. В некоторых явно жили; другие, брошенные, быстро разрушались беспощадным солнцем и столь же беспощадными ливнями. На нескольких участках кто-то пытался выращивать овощи. «Вот она, тропическая „тюрьма наоборот“! — подумал Глоуэн. — Отсюда каждый может бежать, когда захочет». Но где был Шард?

Хижины «узников» были сосредоточены в основном у ворот частокола, причем чем дальше от ворот, тем более запущенным казалось их состояние.

Держась в тени за стволами деревьев, Глоуэн подобрался как можно ближе к воротам. В поле зрения были шесть человек. Послеполуденные тучи защищали их от прямых лучей Сирены. Один чинил крышу своей хижины. Двое без энтузиазма работали на огородных участках; другие сидели, прислонившись к раздувшимся стволам бочкообразных деревьев, и неподвижно глядели в пространство. Пятеро заключенных, судя по всему, были йипами. Шестой, чинивший крышу высокий изможденный субъект со впалыми щеками, нездоровыми сиреневыми кругами под глазами и желтовато-бледной кожей, не загоревшей даже в тропиках, оброс черной бородой и волосами до плеч.

Шарда нигде не было. Может быть, он в одной из хижин? Глоуэн внимательно рассмотрел каждую хижину по очереди, но не мог уловить никаких признаков движения.

На Шатторак внезапно налетела сплошная стена дождя, наполнившая, казалось, весь воздушный простор над континентом глухим барабанным стуком тяжелых капель, молотивших землю и влажные листья. Заключенные не спеша вернулись каждый к своей хижине и сели в низких дверных проемах. Дождевая вода обильно струилась с крыш на землю, убегая бурлящими потоками по отводным канавкам и наполняя горшки, расставленные вдоль стен. Воспользовавшись шумом и завесой дождя, Глоуэн украдкой пробежал по склону к одной из пустующих хижин, служившей более или менее удобным укрытием. Рядом, в первой развилке толстого бочкоствольного дерева, метрах в десяти над землей, он заметил сооруженное из плетеных прутьев жилище, которое могло оказаться еще более полезным наблюдательным пунктом. Нырнув в завесу воды, струящейся с небес, Глоуэн подбежал к связанной из лиан лестнице и взобрался на шаткое крыльцо древесного жилища. Заглянув в него, он никого не нашел и скрылся внутри.

Действительно, отсюда можно было многое видеть, оставаясь незамеченным — в частности все, что происходило за частоколом, на чуть вогнутой и наклонной площадке кальдеры. Ливень мешал подробно рассмотреть открывшуюся картину, но Глоуэн различил за частоколом группу шатких строений, кое-как сколоченных из шестов и ветвей, с такими же крышами из перевязанных листьев, как на хижинах заключенных. Сооружения эти находились справа, с восточной стороны участка. Слева кальдера поднималась несколькими каменистыми уступами. В центре скопилось озеро дождевой воды, метров пятьдесят в поперечнике. Все пространство за частоколом казалось совершенно безлюдным.

Глоуэн устроился поудобнее и приготовился ждать. Часа через два дождь прекратился. Низко опустившееся солнце еще проглядывало между облаками. Период оцепенения кончился, и лес наполнился отчаянными звуками — населявшие Эксе твари снова принялись за свое, подстерегая и поглощая все съедобное, причиняя смерть зубами, когтями, ядовитыми жалами и удушающими объятиями или пытаясь избежать смерти всеми возможными способами. С плетеной площадки на дереве открывалась широкая панорама джунглей — Глоуэн видел блестящие излучины Вертеса и сливавшиеся с небом далеко на юге бескрайние болота. То издали, то угрожающе близко раздавались похрюкивание и блеянье, давящийся булькающий рев, отрывистое низкое кряхтение, улюлюкающий хохот, свист и визг, призывное уханье и гулкая барабанная дробь.

Тощий чернобородый заключенный спустился из похожей хижины на другом дереве. Целенаправленной походкой он приблизился к воротам частокола, ведущим на внутренний участок. Просунув руку в отверстие, он отодвинул засов с другой стороны — ворота открылись. Оказавшись внутри, чернобородый субъект прошел к ближайшему сараю, пригнулся и исчез внутри. «Странно!» — подумал Глоуэн.

Теперь, когда не мешал ливень, он мог рассмотреть площадку за частоколом во всех подробностях. Ничего нового и достопримечательного он, однако, не увидел — за исключением приземистого строения слева, в самой высокой точке края кальдеры. По мнению Глоуэна, в этом сооружении должна была находиться радарная установка системы предупреждения о приближении летательных аппаратов. В окнах постройки не было никаких признаков движения; по-видимому, установка функционировала автоматически. Глоуэн внимательно изучил всю кальдеру. По сведениям Флоресте, где-то здесь были спрятаны пять автолетов — а может быть и больше. Глоуэна не удивлял тот факт, что он не видит ничего, что напоминало бы мастерские или ангары. Сараи, частокол и хижины заключенных трудно было случайно заметить с воздуха — по своей расцветке и текстуре они практически сливались с ландшафтом. Но автолеты, естественно, были замаскированы. Где и каким образом?

Глоуэн заметил в западной, повышающейся части кальдеры выпуклость подозрительно правильной формы — там вполне могло находиться подземное хранилище, тщательно замаскированное сверху песком и камнями. Как если бы для того, чтобы подтвердить правильность его гипотезы, на западном краю кальдеры появились два человека, быстро прошедшие в приземистую постройку, где, по предположению Глоуэна, находилась радарная установка. Судя по походке и телосложению, эти двое не были йипами. Пока Глоуэн ожидал дальнейших событий, с противоположного края кальдеры спустились четыре йипа, направившиеся к тому сараю, где скрылся чернобородый заключенный. На ремнях этих йипов висели кобуры, хотя они явно не обращали внимания на заключенных за частоколом.

Прошло еще полчаса. Два незнакомца не выходили из приземистого здания на вершине. Четыре йипа вернулись из сарая той же дорогой, которой пришли, и скрылись за краем кальдеры.

Наконец двое, остававшиеся на наблюдательном посту, спустились к центральному пруду и остановились, глядя куда-то в небо в северном направлении.

Еще через несколько минут на севере показался низко летящий автолет. Он приземлился на площадке у пруда. Из него вышли два человека — йип и еще один, худощавый и темнокожий, с коротко подстриженной темной бородкой. Эти двое вывели из автолета третьего человека с руками, связанными за спиной, и мешком на голове. К трем прибывшим присоединились двое, вышедшие из здания радарной установки; все пятеро направились к самому большому сараю, причем пленник безутешно волочил ноги, а идущий рядом йип подталкивал его.

Через полчаса йип и темнокожий человек с бородкой вышли из сарая, сели в автолет и улетели на север. Оставшиеся два тюремщика вывели пленника из сарая, провели его вверх по кальдере к западному краю и скрылись за скальными выступами.

Глоуэн подождал еще полчаса. Из ближайшего сарая, где, по предположению Глоуэна, должна была находиться кухня, появился изможденный черноволосый заключенный — по всей вероятности, он выполнял обязанности повара. Он вынес через ворота, на окружающую частокол территорию, несколько ведер. Поставив ведра на грубо сколоченный стол рядом с воротами, он три раза ударил по столу палкой — своего рода сигнал. Заключенные стали собираться у стола, держа в руках жестяные миски. Повар наполнил миски из ведер, после чего вернулся на кухню, закрыв за собой ворота.

Через пять минут повар появился снова; на этот раз он нес два ведра поменьше. Эти ведра он отнес на вершину кальдеры — туда, куда отвели пленника с мешком на голове — и скрылся за первым скальным уступом. Еще через пять минут он вернулся в кухонный сарай.

Сгущались сумерки. Из-за высокого западного края кальдеры парами и группами по три человека стали спускаться другие обитатели Шатторака. Всего Глоуэн насчитал девять или десять фигур — становилось темно. Поужинав в кухонном сарае, они возвращались туда, откуда пришли.

Сирена опустилась за горизонт; Лорка и Синг подсвечивали болота и джунгли розовым заревом, внезапно погасшим, когда тучи снова затянули небо, и снова ливень забарабанил по склонам вулкана. Глоуэн тут же спустился из своего наблюдательного пункта, пробежал к соседнему дереву, забрался в другую хижину на ветвях и притаился.

Через полчаса дождь кончился так же внезапно, как и начался. Наступила тягостная тишина; тьма нарушалась лишь несколькими тускло-желтыми огнями за частоколом и тремя фонарями, установленными на частоколе — они освещали занятую хижинами часть наружной полосы. Худосочный обросший повар вышел из кухонного сарая, приблизился к воротам, открыл их, постоял несколько секунд, чтобы убедиться в отсутствии хищников, закрыл за собой ворота и быстро прошел к дереву, на котором ютилась его хижина. Поднявшись по лестнице, он протиснулся в отверстие небольшого крыльца перед хижиной, опустил на это отверстие плетеную крышку и надежно привязал ее к прутьям. Повернувшись, чтобы залезть в хижину, он замер.

«Заходите. Говорите как можно тише», — произнес Глоуэн.

Повар сдавленно спросил дрожащим тенором: «Кто вы такой?» Нервно вздохнув, он спросил громче, более резким тоном: «Что вам нужно?»

«Заходите, я все объясню».

Неохотно, шаг за шагом, повар приблизился, но остановился, пригнувшись в дверном проеме. Бледный свет фонарей частокола отбрасывал глубокие тени на его длинном лице. Повар повторил, пытаясь придать своему голосу твердость: «Кто вы такой?»

«Мое имя вам ничего не скажет, — ответил Глоуэн. — Я пришел за Шардом Клаттоком. Где он?»

Повар помолчал, сохраняя полную неподвижность, после чего ткнул большим пальцем в сторону частокола: «Внутри».

«Почему внутри?»

«Ха! — с язвительной горечью воскликнул обросший заключенный. — Когда кого-нибудь хотят наказать, его сажают в крысиное гнездо».

«Как выглядит крысиное гнездо?»

Физиономия повара сморщилась — глубокие тени на ней сместились, изменили форму: «Квадратная яма трехметровой глубины, шириной метра полтора, запертая сверху железной решеткой, не защищенная ни от солнца, ни от дождя. Клатток еще жив».

Несколько секунд Глоуэн не мог ничего сказать. Наконец он спросил: «А вы кто такой? И что вы тут делаете?»

«Я здесь не по своей воле, уверяю вас!»

«Вы не ответили на мой вопрос».

«Какая разница? Все равно это ничему не поможет. Меня зовут Каткар, я натуралист из Стромы. Каждый день становится все труднее помнить, что на свете есть какие-то другие места».

«Почему вас привезли на Шатторак?»

Каткар издал гортанный, недоуменно-насмешливый звук: «Почему, почему! Я не пришелся ко двору его величества умфо, и со мной сыграли жестокую шутку. Привезли сюда и сказали: „Выбирай, что ты хочешь делать: работать на кухне или гнить в яме?“ — голос Каткара зазвенел от обиды. — Просто невероятно!»

«Спору нет — в то, что происходит в Йиптоне, поверить трудно. Но давайте сосредоточимся на том, что происходит здесь и сейчас. Как лучше всего вызволить Шарда Клаттока из ямы?»

Каткар начал было протестовать, но передумал и промолчал. Через несколько секунд он снова заговорил, но уже другим тоном и наклонив голову набок: «Вы намерены, насколько я понимаю, освободить Шарда и увезти его?»

«Намерен».

«Как вы проберетесь через джунгли?»

«Внизу нас ожидает автолет».

Каткар потянул себя за бороду: «Опасное дело. Того и глядишь, все мы кончим свои дни в крысином гнезде».

«Такая вероятность существует. Но прежде всего я убью каждого, кто попытается мне помешать — или поднять тревогу».

Каткар дернул головой, поморщился, бросил тревожный взгляд через плечо и тихо, осторожно пробормотал: «Если я вам помогу, вы должны взять меня с собой».

«Разумное условие».

«Вы обещаете?»

«Можете на меня рассчитывать. Крысиные норы охраняются?»

«Никто ничего не охраняет, но все за всеми следят. Места мало, ни от кого не укроешься. У всех нервы на пределе, люди срываются. Я видел такое, что лучше не рассказывать».

«Когда лучше всего приступать к делу?»

Каткар поразмышлял немного: «В том, что касается крысиной норы, одно время ничем не лучше другого. Часа через полтора из леса начнут выходить глаты, и тогда уже никто носа не высунет. Глаты сливаются с тенями. Никогда не знаешь, что они близко — а если знаешь, уже поздно».

«В таком случае отправимся за Шардом сейчас же».

И снова Каткар почему-то поморщился и бросил взгляд через плечо. «Ждать, действительно, нет никаких причин», — безрадостно подтвердил он. Повернувшись, Каткар осторожно вышел на маленькое крыльцо: «Нельзя, чтобы нас заметили. Все начнут кричать от зависти и раздражения». Он посмотрел на хижины справа и слева — ничто не шелохнулось, все входы были плотно закрыты. Сплошные тучи полностью заслонили звезды, темный влажный воздух насыщали запахи тропической растительности. Тусклые фонари частокола создавали длинные, совершенно черные тени. Слегка приободрившись, Каткар спустился по лестнице; Глоуэн не отставал.

«Быстро! — прошептал Каткар. — Бывает, что глаты выходят рано. У вас есть пистолет?»

«Разумеется».

«Держите его наготове». Пригнувшись, на полусогнутых ногах, Каткар подбежал к воротам частокола, просунул руку в отверстие и отодвинул засов. Открыв ворота лишь настолько, чтобы просунуть голову, Каткар заглянул внутрь и, обернувшись, сказал хриплым шепотом: «Никого, кажется, нет. Пойдем, ямы у той скалы слева». Крадучись, он стал пробираться вдоль частокола, и уже на расстоянии нескольких шагов будто исчез на фоне шестов и оплетки из лиан. Глоуэн поспешил за ним; вскоре они уже притаились в глубокой тени под скальным уступом. «Это было опаснее всего, — заметил Каткар. — Нас кто-нибудь мог заметить из верхних шалашей».

«Где крысиные норы?»

«Рядом, чуть выше, за выступом скалы. Теперь лучше всего двигаться на четвереньках».

Каткар пополз, стараясь не пересекать освещенные участки. Глоуэн последовал его примеру. Каткар внезапно замер и плашмя прижался к земле. Глоуэн застыл рядом с ним: «Что такое?»

«Слышите?»

Глоуэн прислушался, но не различил ни звука.

«Голоса!» — прошептал Каткар.

Глоуэн снова прислушался; теперь ему показалось, что издали доносится приглушенный разговор. Через некоторое время голоса смолкли.

Каткар снова пополз вперед, держась в тени и почти не отрываясь от земли. Он остановился, приподнявшись на руках лицом к земле, и тихо позвал: «Шард Клатток! Вы меня слышите? Шард! Шард Клатток!»

Из ямы прозвучал хриплый ответ. Глоуэн подполз ближе и нащупал руками горизонтальные прутья решетки: «Папа? Это я, Глоуэн!»

«Глоуэн! Кажется, я еще жив».

«Я тебя увезу, — Глоуэн обернулся к Каткару. — Как поднять решетку?»

«Она прижата камнями по углам. Отодвиньте камни».

Перемещаясь на ощупь вдоль прутьев решетки, Глоуэн нашел пару тяжелых камней и сдвинул их в сторону. Каткар сделал то же с другой стороны. Вдвоем они подняли решетку и осторожно положили ее на песок. Глоуэн опустил руку в яму: «Хватайся!»

Его запястье обхватила пара рук; Глоуэн напрягся и потянул отца к себе — Шард Клатток вылез из ямы. «Я знал, что ты придешь. Надеялся дожить», — выдохнул Шард.

Каткар вмешался напряженным шепотом: «Быстрее! Нужно положить решетку на место и придавить камнями, чтобы никто ничего не заметил».

Они закрыли «крысиную нору» решеткой и придавили ее углы камнями. Все трое поползли прочь: впереди Каткар, за ним Шард и Глоуэн. В тени каменного уступа они остановились, чтобы перевести дух и оценить обстановку. Шард повернул голову, его лицо озарилось тусклым светом фонаря. Глоуэн не мог поверить своим глазам — на него смотрел призрак, похожий на мумию. Глаза Шарда ввалились, кожа натянулась так, что можно было заметить все неровности черепа. Шард угадал мысли сына и нервно оскалился: «Надо полагать, я сегодня плохо выгляжу».

«Хуже не бывает. Ты можешь идти?»

«Могу. Как ты узнал, где меня найти?»

«Долгая история. Я прилетел на Кадуол всего лишь неделю тому назад. Информацию предоставил Флоресте».

«Придется поблагодарить Флоресте».

«Слишком поздно! Его казнили».

«Теперь к воротам! — вмешался Каткар. — Прижимайтесь к частоколу».

Бесшумно, как мелькающие на фоне бамбуковых шестов тени, все трое беспрепятственно вернулись к воротам и выскользнули за частокол, где ночной ветер печально шумел в кронах бочкоствольных деревьев. Каткар внимательно осмотрелся и подал знак рукой: «Быстро, к дереву!» Длинными мягкими прыжками он подбежал к дереву и стал подниматься по лестнице. За ним, чуть спотыкаясь, поспешил Шард. Последним у лестницы оказался Глоуэн. Каткар уже взобрался на крыльцо и обернулся: Шард поднимался медленно, с трудом переставляя ноги. Каткар протянул руку в отверстие и вытащил Шарда на крыльцо, после чего тревожно позвал Глоуэна: «Спешите! Дыбоног нас почуял!»

Как только Глоуэн вскарабкался на крыльцо, Каткар захлопнул плетеную крышку и встал на нее. Что-то с треском ударилось в пол хижины снизу, раздалось громкое шипение; крыльцо опасно покачнулось. Глоуэн повернулся к Каткару: «Застрелить его?»

«Ни в коем случае! К падали сбежится всякая мразь. Он сам уйдет. Заходите внутрь».

Усевшись в хижине, все трое приготовились ждать. Тусклый свет фонарей проникал через щели в стенах хижины — и снова Глоуэна поразило невероятно исхудавшее лицо отца: «Я недавно вернулся на станцию — мне еще придется многое тебе рассказать. Никто не знал, где ты, и что с тобой случилось. То есть Флоресте знал, но тянул до последней минуты. Я прилетел, как только получил необходимые сведения и собрал оборудование. Жаль, что никто ничего не сделал раньше».

«Но ты пришел — я знал, что ты придешь».

«Что с тобой случилось?»

«Меня заманили в ловушку. В очень хорошо подготовленную, продуманную ловушку. Кто-то на станции меня предал».

«Ты знаешь, кто?»

«Не знаю. Я вылетел в патруль, и над прибойной полосой Мармиона заметил автолет, направлявшийся на восток. Я был уверен, что машина вылетела из Йиптона — у нас таких нет. Спустился ниже и стал следовать за нарушителем на большом расстоянии, чтобы меня не заметили.

Нарушитель продолжал двигаться на восток, обогнул холмы Текса Уиндома и полетел над Ивняковой пустошью. Там автолет описал полукруг и приземлился на небольшой поляне. На бреющем полете я стал искать удобное место для незаметной посадки. Собирался задержать пилота и пассажиров и по возможности узнать, чем они занимаются. Примерно в километре к северу, за низким скальным гребнем, я нашел подходящую площадку. Там я приземлился, захватил оружие и отправился на юг, к скальному хребту. Дорога оказалась нетрудной — даже слишком легкой. Когда я повернул за очередной выступ скалы, на меня спрыгнули три йипа. Они отняли у меня пистолет, связали мне руки и привезли меня, в моем же автолете, на Шатторак. Все было сделано проворно и ловко, без лишних слов. На станции работает шпион или предатель, имеющий доступ к расписанию моих патрульных полетов».

«Его зовут Бенджами, — отозвался Глоуэн. — По меньшей мере, я так думаю. И что произошло потом?»

«Ничего особенного. Меня сбросили в яму, и в яме я оставался. Через два-три дня кто-то пришел на меня посмотреть. Не мог толком разглядеть эту фигуру — видел только силуэт на фоне полуденного солнца. Но голос! Я этот голос где-то слышал, я его ненавижу! Тягучий, противный, издевательский! Он сказал: „Шард Клатток, здесь тебе предстоит провести остаток твоей жизни. Таково твое наказание“. Я спросил: „Наказание — за что?“ „Что за вопрос! — ответил голос. — Подумай о том, сколько страданий ты причинил невинным жертвам!“ Я больше ничего не спрашивал — что я мог на это сказать? Посетитель ушел, и больше со мной никто не говорил».

«Кто, по-твоему, тебя навестил?» — спросил Глоуэн.

«Не знаю. Честно говоря, я мало об этом думал».

«Если хочешь, я расскажу, что случилось со мной, — сказал Глоуэн. — Это длинная история. Может быть, ты предпочитаешь отдохнуть?»

«Я только и делал, что отдыхал. Я уморился от отдыха».

«Ты голоден? У меня в рюкзаке есть походные рационы».

«Съел бы все, что угодно — только не здешнюю баланду».

Глоуэн вынул пакет с твердой копченой колбасой, сухарями и сыром и передал отцу: «А теперь — слушай, что случилось после того, как Керди Вук и я улетели с космодрома станции».

Глоуэн говорил целый час и закончил описанием завещания Флоресте: «Меня не удивило бы, если бы оказалось, что тебя приходила навестить Симонетта собственной персоной».

«Может быть. Голос был какой-то странный».

Начался ливень, грохотавший по крыше так, будто на нее валилась сплошная стена воды. Время от времени Каткар выглядывал из дверного проема. «Дождь не кончается дольше, чем обычно», — заметил он.

Шард мрачно рассмеялся: «Рад, что не сижу в яме! Приходилось часами стоять по пояс в воде».

Глоуэн обратился к Каткару: «Сколько там крысиных нор?»

«Три. До сих пор занята была только одна, Шардом Клаттоком. Но сегодня вечером привезли еще одного».

«Вы носили ему баланду — кто он?» — спросил Глоуэн.

Каткар неуверенно покачал в воздухе ладонью: «Я не обращаю внимания на такие вещи. Я только выполняю приказы, чтобы спасти свою шкуру — больше ничего».

«Тем не менее, вы, наверное, заметили заключенного».

«Да, я его видел», — признал Каткар.

«Продолжайте. Вы его узнали? Слышали его имя?»

Каткар отвечал исключительно неохотно: «Ну, если хотите знать, за ужином два йипа обсуждали его участь и очень веселились по этому поводу. Они упомянули его по имени».

«И как его зовут?»

«Чилке».

«Что? Чилке — здесь, в яме?»

«Да, именно так».

Глоуэн поднялся и выглянул из двери. Ливень мешал разглядеть что-либо, кроме смутных ореолов фонарей на частоколе. Вспомнив о Бодвине Вуке и его знаменитой предусмотрительности, Глоуэн оценил риск, стараясь не поддаваться эмоциям — но колебался меньше минуты. Передав один из пистолетов Шарду, он сказал: «Ниже по склону, за первым оврагом, я оставил гусеничный вездеход. Прямо за ним — заметное огнеметное дерево. У подножия вулкана, там, где его огибает излучина реки, ты найдешь автолет. В том случае, если я не вернусь».

Шард молча взял оружие. Глоуэн подал знак Каткару: «Пошли!»

Каткар отступил на шаг и возмутился: «Нельзя испытывать удачу слишком часто! Разве вы не понимаете? Побеспокойтесь о себе, жизнь и так достаточно коротка. Нужно идти вперед, а не возвращаться за упущенными возможностями. Неровен час, всех нас засунут в крысиные норы!»

«Пошли!» — повторил Глоуэн и стал спускаться по лестнице.

«Подождите! — закричал Каткар. — Там хищники!»

«Слишком сильный дождь, — отозвался Глоуэн. — Я их не вижу, они меня — тоже».

Бормоча проклятия, Каткар тоже спустился по лестнице: «Это глупо, безрассудно!»

Глоуэн не обращал внимания. Нырнув в каскад воды, он подбежал к воротам. Каткар спешил за ним, продолжая жаловаться, но ливень заглушал его восклицания. Открыв ворота, они снова проникли внутрь.

Каткар прокричал Глоуэну на ухо: «Во время дождя иногда включают датчик перемещения. Лучше всего действовать так же, как раньше. Вы готовы? Налево, к скале!»

Крадучись, они быстро пробрались вдоль частокола к каменному уступу, обливаемые шумным, теплым душем с неба. Под уступом они задержались. «Теперь ползком! — кричал Каткар. — Как раньше! Не отставайте, или вы меня потеряете». На четвереньках, увязая в грязи, они поспешили вверх мимо первой «крысиной норы» и, обогнув очередной скальный уступ, спустились в узкую ложбину. Каткар остановился: «Здесь!»

Глоуэн нащупал решетку и позвал, обращаясь к темному провалу: «Чилке! Ты здесь? Ты меня слышишь? Чилке!»

Снизу донесся голос: «Кому нужен Чилке? Не беспокойтесь, от меня вы ничего не дождетесь».

«Чилке! Это Глоуэн! Встань, я тебя вытащу».

«Я уже стою — чтобы не утонуть».

Глоуэн и Каткар отодвинули решетку и вытащили Чилке из ямы.

«Приятный сюрприз!» — заявил Чилке.

Решетку установили на прежнем месте; все трое поползли к частоколу, пробежали, пригибаясь, к воротам и выскользнули наружу. На какое-то мгновение, казалось, ливень утих. Каткар вгляделся в темноту и предупреждающе зашипел: «Глат! Уже подбирается! Быстро, к дереву!»

Втроем они пробежали к дереву и взобрались по лестнице. Каткар успел привязать заслонку к крыльцу прежде, чем что-то тяжелое потянуло лестницу так, что крыльцо прогнулось.

Каткар обиженно обратился к Глоуэну: «Надеюсь, среди арестантов больше нет ваших друзей?»

Глоуэн проигнорировал его слова и спросил Чилке: «Как ты здесь очутился?»

«Все очень просто, — отозвался Чилке. — Вчера утром на меня напали два человека, надели мне на голову мешок, связали мне руки липкой лентой, засунули меня в наш новый автолет J-2 и поднялись в воздух. А потом я оказался здесь. Кстати, один из нападавших — Бенджами, я узнал сладковатый запах его помады для волос. Когда я вернусь на станцию, его придется уволить. Не заслуживающая доверия личность».

«Что случилось, когда тебя привезли?»

«Я слышал какие-то новые голоса. Кто-то отвел меня в сарай и сорвал мешок у меня с головы. Затем произошло несколько непонятных вещей; я все еще пытаюсь в них разобраться. В конце концов меня подвели к яме и столкнули вниз. Вот этот господин принес мне ведерко каши. Он спросил, кто я такой, и предупредил, что пойдет дождь. Больше никто не приходил — пока я не услышал твой голос. Очень рад, что ты обо мне вспомнил».

«Странно!» — пробормотал Глоуэн.

«Что теперь?»

«Как только начнет рассветать, мы уходим. Вас не хватятся, пока охранники не придут завтракать и не обнаружат отсутствие Каткара».

Чилке пригляделся к сидевшему напротив тюремному повару: «Вас зовут Каткар?»

«Так меня зовут», — угрюмо откликнулся Каткар.

«Вы были правы насчет дождя».

«Необычно продолжительный ливень, — заметил Каткар. — Я здесь еще такого не видел».

«Сколько времени вы здесь пробыли?»

«Не слишком долго».

«Сколько?»

«Примерно два месяца».

«За что вас сюда отправили?»

Каткар ответил отрывисто и едко: «Не уверен, что сам понимаю, за что. По-видимому, я чем-то обидел Титуса Помпо. Нечто в этом роде».

«Каткар — натуралист из Стромы», — пояснил спутникам Глоуэн.

«Любопытно! — поднял голову Шард. — Каким образом вы познакомились с Титусом Помпо?»

«Это сложный вопрос. В данный момент обсуждать его бессмысленно».

Шард никак не отреагировал. Глоуэн спросил отца: «Ты устал? Хочешь спать?»

«Наверное, я выгляжу хуже, чем я себя чувствую, — ответил Шард, но голос его звучал слабо. — Пожалуй, попробую заснуть».

«Передай пистолет Чилке».

Шард передал оружие, пробрался к задней стене хижины, растянулся на полу и почти мгновенно забылся сном.

Ливень шумел то сильнее, то тише, замирая на несколько минут так, как если бы тучи рассеивались, и внезапно обрушиваясь на хижину с новой яростью. Каткар снова подивился: «Такого дождя еще не было!»

Чилке сказал: «Шард тоже провел здесь примерно два месяца. Кого привезли раньше — вас или Шарда?»

Каткар, по-видимому, не любил отвечать на вопросы. Он снова сказал резко и коротко: «Когда меня привезли, Шард уже сидел в яме».

«И никто вам не объяснил, почему вас сюда привезли?»

«Нет».

«У вас есть в Строме родственники или друзья? Они вас ищут?»

В голосе Каткара появилась явная горечь: «Есть. Но ищут ли они меня? Этого я не могу сказать».

Глоуэн спросил: «К какой партии вы принадлежали в Строме — хартистов или жмотов?»

Каткар с подозрением покосился на Глоуэна: «Почему вы спрашиваете?»

«Причина вашего пребывания на Шаттораке может быть связана с вашей партийной принадлежностью».

«Сомневаюсь».

«Если вы поссорились с Титусом Помпо, значит, вы скорее всего хартист», — заметил Чилке.

«Так же, как все прогрессивно настроенные обитатели Стромы, я поддерживаю идеалы партии жизни, мира и освобождения», — холодно произнес Каткар.

«Вот как! Очень интересно! — воскликнул Чилке. — Вас бросили в тюрьму ваши лучшие друзья и те, кого вы так пламенно защищаете — я имею в виду йипов».

«Несомненно, здесь какая-то ошибка, какое-то недоразумение, — пожал плечами Каткар. — Я не намерен придавать этому большое значение. Что было, то прошло».

«Может быть, жмотам свойственно абстрактное мышление и полное отсутствие злопамятности, — заметил Чилке. — Что касается меня, я жажду мести».

Глоуэн снова обратился к Каткару: «Вы знакомы со смотрительницей Клайти Вержанс?»

«Да, знаком».

«И с Джулианом Бохостом?»

«Его я тоже знаю. В свое время он считался влиятельным, подающим надежды политическим деятелем».

«Но больше не считается?»

Каткар отвечал нарочито размеренным тоном: «Я расхожусь с ним во мнениях по нескольким важным вопросам».

«Как насчет Левина Бардьюса? И молодой особы по имени Флиц?»

«Об этих людях я ничего не знаю. А теперь, если вы не возражаете, я попытаюсь немного отдохнуть», — Каткар пробрался к своей циновке.

Уже через несколько секунд ливень прекратился. Наступила тишина, нарушаемая лишь шлепками тяжелых капель, скатывавшихся по листьям дерева. В воздухе повисло напряжение неизбежности.

Небо раскололось фиолетово-белым сиянием. Прошла одна долгая секунда, другая — и ночь взорвалась громом, откатившимся вдаль с недовольным ворчанием. Джунгли ответили небу скрежетом и верещанием, гневными рыками и мычащими упреками.

Снова воцарились тишина и давящее ощущение неизбежности — небо рассекла вторая, длинная и ветвистая молния, на мгновение озарившая ослепительным сиреневым светом все подробности тюремного лагеря. После второго удара грома ливень возобновился с прежней силой.

Глоуэн обратился к Чилке: «Ты сказал, что в сарае произошло что-то непонятное. Что именно?»

«Жизнь необычна сама по себе, — вздохнул Чилке. — Если смотреть на вещи с этой точки зрения, события в сарае могут показаться типичными и даже закономерными, хотя рядового обывателя они удивили бы чрезвычайно».

«Что случилось?»

«Прежде всего, йип в черной униформе снял мешок с моей головы. Я увидел стол, а на нем — аккуратно сложенную пачку документов. Йип приказал мне сесть, и я сел.

По-видимому, за мной кто-то наблюдал с помощью камеры, установленной напротив стола. Из динамика раздался голос: «Вы — Юстес Чилке, родившийся в Большой Прерии на Земле?»

«Да, — сказал я. — Так-то оно так, но позвольте спросить, с кем я разговариваю?»

Голос ответил: «В данный момент вы должны сосредоточить внимание исключительно на находящихся перед вами документах. Подпишите их там, где проставлена галочка».

Голос был резкий, искаженный электроникой и очень недружелюбный. Я сказал: «Надо полагать, не имеет смысла жаловаться на это похищение, представляющее собой вопиющее нарушение закона».

Голос ответил: «Юстес Чилке, вас привезли сюда по уважительной причине и с важной целью. Подпишите документы и не теряйте время!»

Я сказал: «Похоже, что я говорю с мадам Зигони — только с тех пор ваш голос стал еще противнее. Где деньги? Вы мне должны за шесть месяцев работы».

Голос настаивал: «Немедленно подпишите бумаги, или хуже будет!»

Я просмотрел документы. Первый передавал все мое имущество, без каких-либо исключений или оговорок, Симонетте Зигони. Второе письмо уполномочивало его предъявителя, кто бы он ни был, получить мое имущество. Третий документ, мне понравился меньше всего — это было завещание, назначавшее моей единственной наследницей и душеприказчицей опять же мою дражайшую подругу Симонетту Зигони. Я пытался протестовать. Я пытался тянуть время. «Если не возражаете, я хотел бы подумать, — сказал я. — Предлагаю вернуться на станцию Араминта и обсудить этот вопрос, как полагается в благовоспитанном обществе».

«Если вы дорожите своей жизнью, — откликнулся голос, — подписывайте!»

Никакие доводы на эту женщину не действовали. «Я подпишу, если вам так не терпится, — сказал я. — Но учитывайте, что мое имущество по сути дела сводится к той одежде, которая на мне».

«Вы забываете о редкостях, унаследованных вами от деда».

«Никаких редкостей там нет. Набитое чучело лося уже наполовину облезло. Небольшая коллекция минералов — буквально кусочки гравия с десятков разных планет. Несколько безделушек, пара ваз из лилового стекла. И еще какое-то барахло на полу в сарае. А, еще я помню довольно красивое чучело филина, с мышью в клюве!»

«Что еще?»

«Трудно сказать — грабители основательно прочесали содержимое сарая, и мне даже стыдно предлагать вам оставшееся».

«Обойдемся без дальнейших задержек. Подпишите бумаги и больше не мешкайте».

Я подписал три документа, после чего голос сказал: «Юстес Чилке, вы спасли себе жизнь, остаток которой вы проведете в размышлениях о своих издевательских манерах и насмешливом высокомерии, о своем оскорбительном невнимании к чувствам тех, кто мог бы вступить с вами в дружеские отношения».

Насколько я понимаю, мадам Зигони ссылалась на мое прохладное отношение к ее авансам в те дни, когда я занимал должность управляющего ранчо «Тенистая долина». Я сказал ей, что мог бы извиниться, если бы это чему-нибудь помогло, но она заявила, что время для извинений прошло, и что мне уже не избежать судьбы. Меня вывели наружу и столкнули в яму, где я сразу же погрузился в покаянные размышления. Уверяю тебя, мне было очень приятно услышать твой голос!»

«Ты не имеешь никакого представления о том, что именно она ищет?» — спросил Глоуэн.

«Надо полагать, какая-то из безделушек, оставшихся от деда Суэйнера, гораздо дороже, чем я предполагал. Жаль, что он не успел мне об этом сообщить».

«Кто-то должен что-то знать. Кто?»

«Гм. Трудно сказать. Суэйнер заключал сделки с самыми странными людьми — старьевщиками, ворами, антикварами, книготорговцами. Помню одного типа — он был приятелем, коллегой, конкурентом и сообщником деда одновременно. По-моему, они оба состояли членами Общества натуралистов. Этот тип отдал деду Суэйнеру коробку со старыми книгами и бумагами в обмен на набор перьев экзотических птиц и три маски погибших душ в стиле „панданго“. Если кого-то нужно расспросить о делишках покойного Суэйнера, трудно придумать кандидата лучше этого его приятеля».

«Где его найти?»

«Кто знает? Он попал в какую-то переделку в связи с незаконным гробокопательством и бежал с Земли. Его ищет полиция».

Обернувшись без очевидной причины, Глоуэн заметил бледное бородатое лицо Каткара — гораздо ближе, чем раньше. Было очевидно, что жмот из Стромы внимательно прислушивался к разговору.

По крыше забарабанил еще один ливень, продолжавшийся до тех пор, пока намек на влажные серые сумерки не оповестил о приближении рассвета.

Свет просачивался в небо, и стала видна вся полоса за частоколом. Четверо беглецов спустились из древесной хижины и стали пробираться вниз по склону через джунгли, обливавшие их потоками воды при каждом прикосновении к листу или стволу. Глоуэн шел впереди, за ним следовал Чилке — оба держали пистолеты наготове. Вскоре они прибыли к заросшему оврагу, но ложбина заполнилась сточной водой по пояс; перейти ее вброд было невозможно в связи с присутствием стремительно плававших в воде зубощелков. Глоуэн выбрал дерево повыше и срезал его лучом из пистолета так, чтобы оно упало поперек ложбины; образовался скользкий узкий мост.

Беглецы нашли гусеничный вездеход там, где его оставил Глоуэн. Кое-как разместившись вчетвером на небольшой машине, они начали спускаться по склону — потихоньку, чтобы не сползти по мокрой почве и не потерять управление. Почти сразу же на них напала бежавшая на перепончатых лапах тварь шестиметровой длины с восемью бешено стучащими жвалами и загнутым над головой длинным хвостом, позволявшим ей опрыскивать жертву ядовитой жидкостью. Чилке удалось пристрелить ее, пока она прицеливалась в них хвостом; тварь упала набок, скрежеща жвалами и мотая в воздухе хвостом, испускавшим темную струю.

Еще через несколько секунд Глоуэн остановил машину, чтобы выбрать дорогу, и в тишине из подлеска донесся какой-то зловещий звук. Шард встрепенулся; взглянув вверх, Глоуэн увидел треугольную голову не меньше двух метров в поперечнике, будто расколотую пополам огромной зубастой пастью, опускавшейся сквозь листву на конце длинной, дугообразно выгнутой шеи. Глоуэн машинально выстрелил прямо в раскрытую пасть. Обугленная голова взметнулась в небо, и в следующий момент в заросли с треском повалилась массивная туша.

С грехом пополам Глоуэну удавалось спускаться на вездеходе примерно тем путем, каким он поднялся. Постепенно склон становился более пологим, и через тропическую листву наконец стало проглядывать небо. Вездеход с плеском переезжал протоки речной воды между слизистыми отмелями. Издалека за продвижением незнакомцев по болоту наблюдала группа грязешлепов, улюлюкавших и пронзительно чирикавших. Вода становилась глубже — вездеход терял сцепление с илистой грязью, всплывая на поверхность заводей, поросших медленно кружащейся ряской.

Глоуэн остановил вездеход, повернулся к трем спутникам и указал на скопление торчащих из реки дендронов: «Здесь я привязал автолет к одному из стволов. Во время ночной грозы это губчатое бревно, наверное, оторвалось от дна и уплыло вместе с машиной».

«Плохо дело, — пробормотал Чилке, глядя на восток, где сливались с болотами излучины вышедшей из берегов реки. — Я замечаю много коряг и упавших деревьев, но автолета не видно».

Каткар уныло застонал: «В тюрьме было безопаснее».

«Если вам так полюбилась тюрьма, никто не запрещает вам туда вернуться», — отозвался Глоуэн.

Каткар промолчал.

Чилке задумчиво сказал: «Если бы у меня были инструменты и кое-какие материалы, я мог бы соорудить радиопередатчик. Но у нас ничего такого нет».

«Катастрофа! — жалобно воскликнул Каткар. — Мы погибли!»

«Не надо преувеличивать», — заметил Шард.

«Почему вы считаете, что я преувеличиваю?»

«Здесь очень медленное течение, не больше пяти километров в час. Если дерево упало посреди ночи — скажем, шесть часов тому назад — его унесло вниз по течению не больше, чем на тридцать километров. Вездеход может плыть со скоростью девять-десять километров в час. Значит, если мы поспешим вниз по течению, на полном ходу мы догоним бревно и привязанный к нему автолет через три-четыре часа».

Без лишних слов Глоуэн включил двигатель и направил вездеход вниз по реке.

Вездеход плыл по пылающему отражениями, удушливо жаркому пустынному речному простору, настолько насытившему воздух испарениями, что дыхание затруднялось и каждое движение казалось героическим усилием. По мере того, как Сирена поднималась к зениту, жара и ослепительный блеск воды начинали причинять ощутимую боль. Пользуясь плавающими ветками и листьями покрупнее, Глоуэн и Чилке соорудили нечто вроде навеса над сиденьями вездехода, предварительно стряхнув цеплявшихся за листья насекомых и мелких змей. Навес принес значительное облегчение. Время от времени из воды высовывались громадные головы и зрительные органы на стеблях, явно рассматривавшие появление вездехода в качестве приглашения к завтраку — для того, чтобы избежать внезапного и сокрушительного нападения, здесь приходилось сохранять постоянную бдительность.

Три часа вездеход спускался по течению, перебирая гусеницами в воде — мимо проплывали десятки коряг и упавших деревьев, гниловатые скопления переплетенных остатков растительности, поросли плавучего тростника. Внимательные и тревожные поиски, однако, ни к чему не приводили — «Скайри» не показывался. Наконец Каткар спросил: «Что, если мы проплывем еще два часа, и все равно не найдем автолет?»

«Тогда нам придется здорово поломать голову», — ответил Чилке.

«Я уже три часа ломаю голову! — раздраженно заявил Каткар. — В сложившихся обстоятельствах, как мне кажется, голова совершенно бесполезна».

Река становилась шире. Глоуэн держался ближе к левому берегу, чтобы ни в коем случае не пропустить автолет; размытая полоска правого берега уже почти скрывалась в дымке испарений.

Прошел еще час. Впереди появилось белое пятнышко: «Скайри». Глоуэн глубоко вздохнул, откинувшись на спинку сиденья; у него будто гора свалилась с плеч — накатила волна эйфорической расслабленности, на глаза навернулись слезы благодарности благожелательной судьбе.

Шард обнял Глоуэна за плечи: «Не могу найти слов…»

«Не торопитесь радоваться, — предупредил их Чилке. — Похоже на то, что на борту пираты».

«Грязешлепы!» — возмущенно сказал Глоуэн.

Вездеход приближался к автолету. Захваченное каким-то завихрением течения бревно, к которому был пришвартован «Скайри», уткнулось в грязевую отмель и застряло. Несколько грязешлепов, заинтересованных невиданной штуковиной, принесенной течением, прошлепали по воде, разбежавшись на отмели, пробрались к автолету через заросли тростника и теперь сосредоточенно сталкивали дротиками в воду оставленный Глоуэном на палубе мешок с частью вонючей туши.

Ленивый порыв ветерка донес до вездехода отвратительное зловоние, заставившее Чилке удивленно выругаться: «Это еще что?»

«Пахнет от мешка с куском местного животного, — пояснил Глоуэн. — Я его оставил на палубе, чтобы отпугивать грязешлепов». Взобравшись на носовую часть вездехода, Глоуэн стал размахивать руками: «Пошли вон! Кыш! Кыш!»

В ответ грязешлепы яростно завизжали и принялись бросаться комьями грязи. Глоуэн прицелился в дерево и отстрелил огромный сук. Грязешлепы разбежались с испуганными воплями, высоко вскидывая колени и с невероятной частотой молотя подошвами по воде и отмелям. Остановившись на безопасном расстоянии, они возобновили обстрел грязью, но без особого успеха.

Три беглеца и Глоуэн взобрались на палубу автолета. Выплеснув несколько ведер воды, Глоуэн попытался приглушить навязчивый запах, которым, казалось, пропиталась вся машина, и смыть мусор, оставленный грязешлепами. Вездеход затащили на борт и привязали. «Прощай, Вертес! — пробормотал Глоуэн, глядя на реку. — Мне больше от тебя ничего не нужно». Взявшись за штурвал, он приподнял машину в воздух на несколько метров и полетел вниз по течению.

В сумерках все четверо закусили оставшимися у Глоуэна припасами. Река становилась все шире и незаметно влилась в морскую гладь. Лорка и Синг скрылись за горизонтом — «Скайри» летел над Западным океаном черной тенью под блестками звезд.

Глоуэн обратился к Каткару: «Мне все еще не совсем понятно, почему вас отправили на Шатторак. Надо полагать, вы чем-то досадили Смонни, потому что Титус Помпо как таковой практически ничего не значит».

«Этот вопрос закрыт, — холодно ответил Каткар. — Я больше не желаю его обсуждать».

«Тем не менее, нам всем хотелось бы узнать подоплеку этого дела, а сейчас у вас более чем достаточно времени для того, чтобы посвятить нас во все подробности».

«Как бы то ни было, это мое личное дело», — отозвался Каткар.

«Не думаю, что в сложившихся обстоятельствах вы можете рассчитывать на конфиденциальность, — осторожно заметил Шард. — Всех нас, так или иначе, глубоко задевает происходящее, и у нас есть основания интересоваться тем, что вы могли бы рассказать».

«Должен заметить, что и Глоуэн, и Шард работают в отделе B, — вмешался Чилке, — в связи с чем их желание разобраться в вашей истории нельзя назвать праздным любопытством. Я тоже хотел бы знать, каким образом можно было бы рассчитаться с Симонеттой — и с Намуром, и с Бенджами — со всеми, кому казалось, что меня можно безнаказанно сажать в яму!»

«Меня тоже возмущает такое обращение, — добавил Шард, — хотя я стараюсь сдерживаться. Бессильная ярость ничему не поможет».

«Принимая во внимание все „за“ и „против“, — заключил Глоуэн, — лучше всего было бы, если бы вы рассказали нам то, что знаете».

Каткар упрямо молчал. Глоуэн попробовал разговорить его: «Вы были активистом партии ЖМО в Строме. Как вы познакомились с Симонеттой Клатток — или с мадам Зигони — как бы она себя не называла?»

«В этом нет никакой тайны, — полным достоинства тоном ответил Каткар. — Нашу партию беспокоят условия, сложившиеся в Йиптоне; мы хотим, чтобы Кадуол пробудился от тысячелетнего сна и шагал в ногу с современностью».

«Понятно. И поэтому вы поехали в Йиптон?»

«Само собой. Я хотел убедиться в происходящем собственными глазами».

«Вы поехали в одиночку?»

Каткар снова начал раздражаться: «Какая разница, с кем я туда поехал?»

«Назовите ваших спутников — в противном случае мы не сможем понять, имеет ли это какое-то значение».

«Я поехал с делегацией из Стромы».

«Кто еще входил в состав этой делегации?»

«Несколько членов партии ЖМО».

«В том числе смотрительница Клайти Вержанс?»

Каткар долго молчал — секунд десять, после чего приподнял руки в жесте неохотного подчинения судьбе: «Если хотите знать — да!»

«И Джулиан?»

«Разумеется, — презрительно хмыкнув, кивнул Каткар. — Джулиан полон энергии и настойчив. Некоторые даже называют его нахалом, хотя я предпочел бы не прибегать к такому выражению».

«Мы умеем держать язык за зубами и не станем передавать ваше мнение Джулиану Бохосту, — усмехнулся Шард. — Так что же случилось в Йиптоне?»

«Вы должны понять, что, хотя необходимость прогрессивного развития единодушно и единогласно признается всеми сторонниками партии ЖМО, по вопросу о том, в каком именно направлении должно осуществляться это развитие, существуют несколько принципиально отличающихся мнений. Смотрительница Вержанс придерживается одного мнения, а я — другого, в связи с чем наши совещания не всегда носят гармоничный характер».

«Чем отличаются ваши взгляды?» — спросил Глоуэн.

«Главным образом тем, чему следует уделять основное внимание. Я выступаю за формирование хорошо продуманной структуры руководства нового Кадуола и тщательно разработал соответствующую систему. Боюсь, что Клайти Вержанс несколько непрактична и представляет себе новое общество как некое сборище счастливых крестьян, рассматривающих тяжелый труд как священный долг и каждый вечер празднующих окончание рабочего дня с песнями, плясками и звоном бубнов на центральной площади идиллического поселка. Каждый будет сказателем или музыкантом, каждый приобщится к радости творчества, изготовляя чудесные поделки. Как будет управляться эта новая община? Смотрительница Вержанс придерживается принципа, согласно которому каждый, кому не лень, стар и млад, мужчины и женщины, болваны и мудрецы, смогут на равных правах обсуждать общественные вопросы на сходках и с радостными возгласами одобрения принимать наилучшие решения, ни у кого не вызывающие никаких возражений. Короче говоря, Клайти Вержанс выступает за самую примитивную и бесформенную демократию в чистом виде».

«Как насчет аборигенов, местной фауны? Что будет с ними?» — поинтересовался Глоуэн.

«Дикие животные? — беззаботно отмахнулся Каткар. — Они мало интересуют госпожу Вержанс. Им придется приспосабливаться к новому мировому порядку. Самых неприятных и опасных тварей выгонят куда-нибудь подальше или уничтожат».

«Но вы придерживаетесь другой точки зрения?»

«Совершенно верно! Я призываю к созданию централизованной структуры, уполномоченной формулировать политику и выносить постановления».

«Таким образом, вы и смотрительница Вержанс решили до поры до времени забыть о ваших разногласиях и вместе отправились в Йиптон?»

Каткар поджал губы, скорчив язвительную гримасу — не то усмехаясь, не то оскалившись: «Увеселительную поездку в Йиптон предложил не я. Не знаю, кому первому пришла в голову эта идея — подозреваю, что Джулиану. Он вечно плетет всякие интриги, и чем больше запутывается их клубок, тем больше он чувствует себя в своей тарелке. Именно он советовался с неким Намуром во время своего визита на станцию Араминта, а затем поделился мыслями с Клайти Вержанс. Так или иначе, поездку запланировали. Когда я понял, куда дует ветер, я настоял на том, чтобы меня включили в состав делегации, чтобы моя точка зрения не осталась без внимания.

Мы полетели в Йиптон. Я ничего не знал о Симонетте и о том положении, которое она занимает. Я полагал, что мы будем совещаться с Титусом Помпо, но к своему величайшему изумлению обнаружил, что интересы йипов представляет Симонетта! Ни Джулиан, ни Клайти Вержанс не выразили никакого удивления по этому поводу — можно не сомневаться в том, что Намур заранее предупредил их о том, чего следует ожидать. Меня же оставили в полном неведении. Естественно, я был возмущен таким нарушением дипломатического этикета и без обиняков выразил свое недовольство при первой возможности.

В любом случае, Намур провел нас в помещение с бамбуковой циновкой на полу, со стенами из расщепленного бамбука и с резным деревянным потолком прекрасной, тонкой работы, явно привезенным контрабандой с континента. Нам пришлось ждать пятнадцать минут, прежде чем Симонетта соблаговолила показаться — невнимательность, вызвавшая у смотрительницы Вержанс, насколько я заметил, очередной приступ раздражения.

Как я уже сказал, когда до общения с нами снизошла Симонетта, я был неприятно поражен. Я ожидал увидеть Титуса Помпо — серьезного, справедливого, полного достоинства правителя. Вместо него в помещение зашла крупная, нескладная женщина, мускулатурой не уступающая смотрительнице Вержанс. Должен заметить, что Симонетта выглядит очень странно. Она собирает волосы тяжелой копной на голове, наподобие бухты старого каната. Кожа ее по консистенции напоминает белый воск, а глаза блестят, как янтарные четки. В ней чувствуется необузданное своеволие, сразу вызывающее опасения. Совершенно очевидно, что ее раздирают всевозможные страсти, и что она сдерживает их лишь настолько, насколько этого требуют обстоятельства. Как правило, она говорит резко и властно, но по желанию может придавать своему голосу почти певучую мягкость. Судя по всему, она руководствуется инстинктивной или подсознательной интуицией, а не теоретическими умозаключениями — в этом отношении она представляет собой полную противоположность смотрительнице Вержанс. В ходе совещания ни Симонетта, ни Клайти Вержанс не проявляли никакого дружелюбия, пытаясь лишь придерживаться самых основных правил цивилизованного поведения. Это, однако, не имело значения — мы приехали в Йиптон не для того, чтобы обмениваться любезностями, а для того, чтобы определить, каким образом мы могли бы наилучшим образом координировать усилия, направленные на достижение общей цели.

Я рассматривал себя как одного из виднейших членов делегации и начал говорить, чтобы упорядоченно, связно и недвусмысленно сформулировать свое истолкование принципов партии ЖМО — у Симонетты не должно было остаться никаких иллюзий по поводу нашей позиции. Смотрительница Вержанс, тем не менее, проявила самую вульгарную и беспардонную грубость, прерывая мои замечания и перекрикивая меня, когда я стал возражать, указывая на то, что изложение манифеста ЖМО входило в мои полномочия. Расшумевшись, как скандальная истеричка, Клайти Вержанс позволила себе произносить очевидные нелепости, называя Симонетту «товарищем по оружию» и «непоколебимой защитницей истины и добродетели». И снова я попытался вернуться к надлежащему обсуждению актуальных вопросов, но Симонетта приказала мне «заткнуться», что, с моей точки зрения, было вопиющим оскорблением. Вместо того, чтобы осудить такое из ряда вон выходящее поведение, смотрительница Вержанс согласилась с Симонеттой, добавив несколько оскорбительных замечаний от себя лично: «Замечательно! — воскликнула она. — Если Каткар перестанет блеять хотя бы на несколько минут, мы сможем наконец заняться нашими делами». Или что-то в этом роде.

Так или иначе, говорить стала Клайти Вержанс. Симонетта послушала ее минуту-другую и снова потеряла терпение. «Позволю себе высказаться откровенно! — заявила она. — На станции Араминта меня подвергли мучительным унижениям и преследованиям. С тех пор вся моя жизнь посвящена возмездию. Я намереваюсь налететь на Дьюкас как ангел смерти во главе полчища валькирий и стать самодержавной повелительницей станции. Сладость моей мести превзойдет все наслаждения, какие мне привелось испытать! Никто и ничто не укроется от раскаленного жала моей ярости!»

Смотрительница Вержанс сочла необходимым усовестить Симонетту, хотя она попыталась это сделать в весьма осмотрительных выражениях. «Партия жизни, мира и освобождения не видит в этом свою основную задачу, — сказала она. — Мы намерены сбросить бремя тирании, навязанное Хартией, и предоставить человеческому духу возможность свободно развиваться и процветать!»

«Ваши намерения несущественны, — отозвалась Симонетта. — В конечном счете Хартию заменит мономантический символ веры, которым будет определяться будущее Кадуола».

«Я ничего не знаю о вашем „символе веры“, — возразила Клайти Вержанс, — и не позволю навязывать всей планете какой-то извращенный культ».

«Вы несправедливы именно потому, что не знаете, о чем говорите, — парировала Симонетта. — Мономантика — абсолютный и окончательный свод универсальных знаний, нерушимый распорядок бытия и спасительного совершенствования!»

Заявления Симонетты заставили потерять дар слова даже смотрительницу Вержанс. Наступившим молчанием тут же воспользовался Джулиан. Он стал распространяться по поводу нового Кадуола и провозгласил, что в поистине демократическом мире убеждения каждого человека священны и неприкосновенны. Поэтому лично он, Джулиан Бохост, готов защищать эту концепцию до последнего вздоха — и так далее, и тому подобное. Симонетта стучала пальцами по столу и пропускала весь этот вздор мимо ушей. Нетрудно было догадаться, что она вот-вот взорвется, и что наша дипломатическая миссия закончится взаимными обвинениями и непоправимой ссорой. Поэтому я решил взять дело в свои руки, чтобы раз и навсегда внести ясность в наши взаимоотношения. Я указал на тот факт, что абсолютная демократия — каковую некоторые называют «нигилизмом» — равнозначна полному всеобщему хаосу. Кроме того, общеизвестно, что управление, доверенное коллективу — комитету, бюро или совету — лишь немногим менее хаотично, чем власть разнузданной толпы. Настоящий прогресс может быть достигнут только в том случае, если полномочиями власти будет облечен один решительный человек, чьи личные качества и суждения никто не подвергает сомнению. Я заявил, что, хотя и не испытываю безудержной жажды власти, сложившаяся критическая ситуация требует, чтобы я взял на себя эту огромную ответственность, со всеми проистекающими трудностями и последствиями. Я считал, что для нас всех настало время согласиться с этой программой и всецело посвятить себя ее осуществлению.

Некоторое время Симонетта молча сидела и смотрела на меня. Затем она спросила с подчеркнутой вежливостью: насколько я уверен в том, что лицом, облеченным полномочиями власти, должен быть именно мужчина?

Я ответил, что совершенно в этом убежден — таков, в конце концов, урок истории. Выполняя незаменимые функции и проявляя неподражаемые интуитивные способности, женщины вносят ценный вклад в общественное развитие. Но лишь мужчинам свойственно единственное в своем роде сочетание предусмотрительности, воли, настойчивости и способности вести за собой, необходимое руководителю.

«И какая же роль уготована смотрительнице Клайти Вержанс в вашем новом королевстве?» — спросила Симонетта.

Я понял, что выразился, пожалуй, слишком обобщенно и слегка увлекся, движимый самыми чистосердечными побуждениями. Я ответил, что «королевство» — термин, не вполне подобающий в данном случае, и что я, несомненно, испытываю глубочайшее уважение к достоинствам и способностям обеих присутствующих дам. Смотрительница Вержанс могла бы взять на себя руководство изящными искусствами и художественными ремеслами, а Симонетта, возможно, согласилась бы возглавить министерство образования — и та, и другая должность позволили бы им оказывать существенное влияние».

Чилке расхохотался: «Каткар, вы просто чудо!»

«Я не более чем изложил общепризнанные прописные истины».

«Вполне может быть, — покачал головой Чилке. — От прописных истин, однако, молоко киснет».

«Теперь я понимаю, что вел себя неосторожно. Я допускал, что и смотрительница Вержанс, и Симонетта Клатток — рационально, реалистично мыслящие личности, знакомые с фундаментальными принципами развития человеческой истории. Я ошибался».

«Да, вы ошиблись, — кивнул Чилке. — Что же случилось дальше?»

«Джулиан провозгласил, что, по его мнению, каждый из нас успел высказать свою точку зрения, и что теперь ему предстояло устранить некоторые расхождения, по-видимому поверхностные — ведь наша общая цель состояла в том, чтобы сбросить бесполезное бремя Хартии, а это само по себе не просто. Симонетта, казалось, не возражала, но предложила сделать перерыв и закусить. Мы вышли на террасу с видом на лагуну. Нам подали печеных мидий, рыбный паштет, хлеб из муки, смолотой из водорослей, и морскую капусту, а также вино, привезенное со станции Араминта. Надо полагать, я выпил больше, чем обычно — или мне в вино что-нибудь подсыпали. Так или иначе, у меня стали слипаться глаза, и я заснул.

Проснувшись, я обнаружил, что нахожусь в автолете. Я думал, что нас везли обратно в Строму, хотя не видел вокруг ни Клайти Вержанс, ни Джулиана. Полет, однако, занял гораздо больше времени, чем следовало, и закончился, к моему полному изумлению, на Шаттораке! Я возмущался, протестовал — но меня оттащили в яму и заперли под решеткой. Прошло два дня. Мне сказали, что я мог, по своему усмотрению, выполнять обязанности лагерного повара — или оставаться в яме. Само собой, я стал поваром. Вот, по существу, и все — больше рассказывать нечего».

«Где они прячут автолеты?»

Каткар поморщился: «Это не мои тайны. Я не хотел бы обсуждать такие вещи».

Шард спросил, спокойно и размеренно: «Вы разумный человек, не так ли?»

«Конечно! Разве это не очевидно?»

«В ближайшем будущем Шатторак подвергнется нападению всех вооруженных сил, какие мы сможем мобилизовать на станции. Если вы не предоставите нам точную и подробную информацию — и если по этой причине будет убит хотя бы один из наших служащих, вас объявят виновным в убийстве по умолчанию и казнят».

«Но это несправедливо!» — воскликнул Каткар.

«Называйте это, как хотите. В отделе B „справедливость“ рассматривается как нечто неотъемлемое от соблюдения положений Хартии».

«Но я — член партии ЖМО, сторонник прогресса! Для меня Хартия — архаическая нелепость!»

«Боюсь, что суд сочтет вас не только жмотом, но и предателем, соучастником убийства, и приговорит вас к смертной казни без малейшего сожаления».

«Еще не хватало! — пробормотал Каткар. — Какая разница, в конце концов? Автолеты — в подземном ангаре на восточном склоне Шатторака. Там были расширены подземные пустоты, образованные застывшей лавой».

«Как их охраняют?»

«Не могу сказать — мне не позволяли даже ходить в том направлении. Число автолетов, находящихся в ангаре, мне неизвестно по той же причине».

«Какова общая численность персонала?»

«Человек двенадцать».

«Все они — йипы?»

«Нет. Лучшие механики — с других планет. Ничего про них толком не знаю».

«Как насчет космической яхты Титуса Помпо? Как часто она появлялась?»

«Пару раз за все время, что я провел в тюрьме».

«С тех пор, как вы ездили в Йиптон со смотрительницей Вержанс, вы встречали Намура?»

«Нет».

«А Бардьюс? Какую роль он играет во всей этой истории?»

«Как я уже упоминал, — надменно ответил Каткар, — с этим человеком я не знаком».

«Судя по всему, он и Клайти Вержанс — давние приятели».

«Не могу судить».

«Гм, — задумался Глоуэн. — Возникает впечатление, что смотрительница Вержанс не так уж демократична, как могло бы показаться».

Каткар опешил: «Почему вы так считаете?»

«Клайти Вержанс, несомненно, собирается быть равнее всех равных в вашем новом равноправном обществе».

«Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — с достоинством ответствовал Каткар. — Подозреваю, однако, что вы нашли новый способ навлечь оскорбительные подозрения на руководство партии жизни, мира и освобождения».

«Подозрения? Может быть и так…», — рассеянно отозвался Глоуэн.

II

«Скайри» приблизился к станции Араминта с юго-запада на бреющем полете, чтобы избежать обнаружения, и приземлился в лесу на южном берегу реки Уонн.

Вскоре после захода солнца Глоуэн подошел к Прибрежной усадьбе и постучал в дверь парадного входа. Горничная впустила его в прихожую и объявила о его прибытии Эгону Тамму.

«Вернулся, целый и невредимый! — почти не скрывая радость, приветствовал его вышедший навстречу консерватор. — Чем закончилась твоя авантюра?»

Глоуэн покосился на прислугу, продолжавшую стоять в прихожей. «Пойдем, поговорим у меня в кабинете, — сказал Эгон Тамм. — Хочешь подкрепиться?»

«Не отказался бы от чашки крепкого чаю».

Отдав указания горничной, консерватор провел Глоуэна в свой кабинет: «Итак! Ты добился успеха?»

«Да. Мне удалось привезти не только Шарда, но и Чилке, а также еще одного заключенного, натуралиста по имени Каткар. Они ждут снаружи, в темноте. Не хотел приводить их с собой, чтобы их не заметили ваши гости».

«Гости вчера уехали — к моему величайшему облегчению».

«Не помешало бы позвонить Бодвину Вуку и пригласить его в Прибрежную усадьбу — в противном случае он обидится и будет бесконечно досаждать мне язвительными замечаниями».

Эгон Тамм позвонил директору отдела B, сразу ответившему на вызов. «У меня Глоуэн, — сказал консерватор. — По-видимому, дело в шляпе, но Глоуэн хотел бы, чтобы вы присоединились ко мне и выслушали его отчет».

«Прибуду сию же минуту».

Горничная принесла чай и печенье. Поставив поднос на стол, она спросила: «Что еще прикажете?»

«Ничего. Сегодня вечером вы можете отдыхать».

Служанка удалилась. Глоуэн проводил ее глазами: «Может быть, она — ни в чем не повинная честная работница. А может быть, она — шпионка, подосланная Симонеттой. Насколько мне известно, станция кишит ее шпионами. Совершенно необходимо, чтобы Симонетта не знала, что Шард, Чилке и Каткар сбежали из тюрьмы на Шаттораке».

«Но ей уже об этом донесли — прошло столько времени!»

«Даже если ее поставили в известность, она не знает, где они — может быть, они решили попытать счастья в джунглях и болотах. А может быть, они прячутся поблизости от лагеря, надеясь захватить автолет».

«Проведи всех троих вокруг дома, к боковому выходу из флигеля в конце коридора. Я позабочусь о том, чтобы Эсме их не увидела».

Прибыл Бодвин Вук. Эгон Тамм сам открыл ему дверь и провел его в кабинет. Переводя взгляд с лица на лицо, директор отдела расследований пожал руки старым знакомым: «Шард! Рад видеть вас живым — хотя невозможно не признать, что вид у вас порядком потрепанный. Чилке, поздравляю с возвращением! А кто этот господин?»

«Жмот из Стромы, — ответил Глоуэн. — Его зовут Руфо Каткар; он представляет фракцию, несколько расходящуюся во взглядах с Клайти Вержанс».

«Любопытно, в высшей степени любопытно! Ну что же, докладывай — что нового?»

Глоуэн говорил полчаса. Бодвин Вук обернулся к Шарду: «Что, по-вашему, следует сделать в первую очередь?»

«Я считаю, что нужно нанести удар, и как можно скорее. Если Смонни пронюхает, что ее тайну раскрыли, будет слишком поздно. По-моему, нам уже давно пора действовать».

«Шатторак защищен?»

Глоуэн повернулся к Каткару: «Что вы можете сказать по этому поводу?»

Каткар тщетно пытался скрыть раздражение: «Вы ставите меня в самое неудобное положение! Даже если Симонетта отвратительно со мной обошлась, я не могу признать, что мои интересы совпадают с вашими. В принципе я намерен свергнуть тиранию Хартии, в то время как вы намерены продлить ее действие настолько, насколько это возможно».

«Мы надеемся сохранить порядок, установленный в Заповеднике, это правда. Такие уж мы негодяи, — сокрушенно заметил Бодвин Вук. — Что ж, существует простое решение проблемы, справедливое для всех заинтересованных сторон. Вы можете ничего нам не говорить, а мы тихонько вернем вас на Шатторак и оставим там, где вас нашел Глоуэн. Чилке, сколько автолетов можно поднять в воздух сию минуту?»

«Четыре новые машины, три тренировочных автолета, два грузовых транспортера и „Скайри“. Главная проблема в шпионаже. Смонни донесут о каждом нашем движении, она будет готова к налету. В связи с чем я вспомнил, что мне нужно срочно поговорить с Бенджами. По меньшей мере одним шпионом будет меньше».

Бодвин Вук повернулся к Эгону Тамму: «Каткара следует рассматривать как неприятеля и содержать в заключении до тех пор, пока мы не сможем вернуть его в болота Эксе».

«Запру его в сарае, — предложил консерватор. — Там его никто не потревожит. Пойдемте, Каткар — такова необходимость, навязанная обстоятельствами».

«Нет! — в отчаянии воскликнул Руфо Каткар. — Я не хочу в сарай — и еще больше не хочу возвращаться на Шатторак. Я расскажу вам все, что знаю».

«Как вам угодно, — развел руками Бодвин Вук. — Каковы оборонительные возможности лагеря на Шаттораке?»

«По два орудия с обеих сторон коммуникационного центра. Еще по паре орудий с обеих сторон ангара. Приближаясь по маршруту Глоуэна — вглубь континента вдоль реки, затем вверх к лагерю на минимальной высоте — можно избежать обнаружения радаром и уничтожить коммуникационный центр, не опасаясь орудий. Больше я ничем не могу вам помочь, потому что больше ничего не знаю».

«Очень хорошо, — кивнул Бодвин Вук. — Вас не отправят обратно на Шатторак, но вам придется ждать нашего возвращения взаперти — по очевидным причинам».

Каткар снова принялся протестовать, но тщетно — Эгон Тамм и Глоуэн отвели его в сарай неподалеку от Прибрежной усадьбы и заперли там на замок.

Тем временем Бодвин Вук приказал нескольким служащим отдела B задержать Бенджами, но к величайшему разочарованию Чилке, шпиона-йипа нигде не было. Как выяснилось впоследствии, он покинул станцию Араминта на борту звездолета «Диоскамедес транслюкс», направлявшегося вдоль Пряди Мирцеи к пересадочному терминалу в Плавучем Городе на четвертой планете Андромеды 6011.

«Увы! — сказал по этому поводу Чилке. — Бенджами чует опасность лучше, чем вибриссы огнерыси с планеты Танкред. Сомневаюсь, что мы когда-либо встретимся снова».

III

В самое темное и тихое время между полуночью и рассветом с аэродрома станции Араминта вылетели четыре патрульные машины, вооруженные всеми средствами разрушения, какие мог предоставить арсенал управления Заповедника. Перемещаясь с высокой скоростью, они стремительно обогнули полушарие Кадуола — покинув берега Дьюкаса, пересекли Западный океан и снизились, чтобы незаметно приблизиться к Эксе. Автолеты промчались, как тени, вверх по течению извилистого Вертеса, над самой поверхностью воды и таким образом укрылись за стеной джунглей от любых детекторов, установленных на потухшем вулкане.

Там, где Глоуэн раньше оставил «Скайри», диверсионная эскадрилья повернула направо, пронеслась над прибрежной трясиной и, поднимаясь над самыми вершинами деревьев, достигла вершины Шатторака.

Через двадцать минут операция завершилась. Приземистое строение коммуникационного центра было уничтожено вместе с оборонительными огневыми позициями. В ангаре нашлись семь автолетов, в том числе две машины, недавно похищенные со станции Араминта. Персонал лагеря не оказал сопротивления. Девять человек из двенадцати задержанных, в черных униформах, числились в элитном подразделении охраны Титуса Помпо — так называемых «умпов». Трое были наемными техниками с других планет. Почему их удалось захватить врасплох? Почему никто даже не пытался отразить нападение? Йипы ничего не отвечали, но один из инопланетных техников сообщил, что побег Шарда и Чилке, а также исчезновение Каткара, не вызвали особых подозрений или беспокойства и не привели к повышению бдительности: тюремщики не сомневались в том, что местонахождение их лагеря никому не известно, а также в беспощадности «зеленого прокурора» — болота Эксе непроходимы, и любая попытка побега равнозначна самоубийству. По сведениям того же техника, облава на Шатторак всего лишь на неделю упредила оккупацию Мармионского побережья йипами: уже был получен приказ оснастить автолеты всеми имеющимися под рукой орудиями. Короче говоря, трудно было выбрать более удачное время для облавы.

IV

На станции Араминта консерватор, в обществе Бодвина Вука и Шарда Клаттока, подверг Руфо Каткара длительному допросу с пристрастием.

После этого Эгон Тамм созвал в Прибрежной усадьбе экстренное совещание с участием шестерых смотрителей Заповедника.

Сразу по прибытии шестерых смотрителей их провели в гостиную Прибрежной усадьбы. На совещании присутствовали также Бодвин Вук, Шард и, по настоянию консерватора, Глоуэн. Смотрители Боллиндер, Гельвинк и Фергюс сели с одной стороны; смотрители Клайти Вержанс и Джори Сискин, члены партии ЖМО, а также Лона Йон, заявившая о своем политическом нейтралитете — с другой.

Эгон Тамм, в официальной мантии консерватора, открыл заседание.

«Вероятно, вам предстоит важнейшее совещание в вашей жизни, — предупредил он. — Нам угрожала катастрофа невероятных масштабов. Нам удалось ее предотвратить, но лишь до поры до времени. Я говорю о вооруженном нападении йипов на станцию Араминта, за которым должно было последовать вторжение тысяч йипов на Мармионское побережье — что, конечно же, положило бы конец существованию Заповедника.

Как я упомянул, нам удалось предотвратить самое худшее. Мы захватили семь летательных аппаратов йипов и большое количество оружия.

В связи с этим вынужден сообщить с глубоким сожалением, что поступки одного из высших должностных лиц Заповедника граничили с предательством, хотя можно не сомневаться в том, что будет предпринята попытка оправдать это поведение идеалистическими побуждениями. Клайти Вержанс! С этой минуты вы исключены из состава совета смотрителей Заповедника».

«Это невозможно и незаконно! — отрезала Клайти Вержанс. — Я избрана всенародным голосованием с соблюдением всех формальностей».

«Тем не менее, ваша должность предусмотрена Хартией. Вы не можете бороться за уничтожение Хартии и одновременно пользоваться дарованными ею привилегиями. Те же соображения применимы в отношении Джори Сискина, также члена партии ЖМО. Я приказываю ему немедленно сложить с себя полномочия смотрителя Заповедника. А вас, смотрительница Йон, я вынужден спросить: поддерживаете ли вы Хартию безоговорочно во всех ее аспектах? Если нет, вам тоже не место в совете смотрителей. Мы больше не можем позволить себе роскошь конфликта и раскола».

Лона Йон, худощавая высокая женщина, уже немолодая, с коротко подстриженными белыми волосами и проницательной костлявой физиономией, ответила: «Мне не нравится самодержавная поза, которую вы себе позволяете, и меня возмущает необходимость формулировать вслух то, что я привыкла считать своими личными убеждениями, не подлежащими огласке. Тем не менее я понимаю, что мы оказались в чрезвычайной ситуации, и что мне придется примкнуть к той или иной стороне. Что ж, пусть будет так! Я считаю себя человеком независимым и не замешанным в политические интриги, но могу со всей уверенностью заявить, что поддерживаю Хартию и принципы Заповедника. Должна заметить, однако, что предписания Хартии не соблюдаются со всей строгостью и никогда не соблюдались более чем приблизительно».

Лона Йон набрала воздуха, собираясь приступить к дальнейшим пояснениям, но Эгон Тамм прервал ее: «Очень хорошо — этого достаточно».

«Можете издавать приказы сколько хотите, — презрительно произнесла Клайти Вержанс. — Факт остается фактом: я представляю значительную часть натуралистов, и мы отвергаем ваши жестокие, по сути дела бесчеловечные принципы!»

«Тогда я должен предупредить вас и всех, кто за вас голосовал, что любая попытка воспрепятствовать соблюдению законов Заповедника или уклониться от их исполнения будет рассматриваться как преступление. К таким попыткам относятся сговор с Симонеттой Зигони и любое содействие осуществлению ее планов».

«Вы не можете мне указывать, с кем я могу или не могу иметь дело!»

«Симонетта — вымогательница и похитительница. За ней числятся и более тяжкие преступления. Присутствующий здесь Шард Клатток был похищен по ее приказу. Другой ее жертвой оказался ваш партийный товарищ, Руфо Каткар».

Клайти Вержанс рассмеялась: «Если Симонетта — такая разбойница, почему вы ее не задержите и не привлечете к ответственности?»

«Если бы я мог вывезти ее из Йиптона, не прибегая к насилию и кровопролитию, ее арестовали бы сию секунду!» — Эгон Тамм повернулся к Бодвину Вуку: «У вас есть какие-нибудь предложения по этому поводу?»

«Если мы начнем депортировать йипов на Шаманиту, где ощущается острый дефицит трудовых ресурсов, рано или поздно Смонни нам попадется».

«Какое бесчувственное заявление! — воскликнула Клайти Вержанс. — Как вы убедите йипов покинуть Кадуол?»

«То, что потребуется в данном случае, трудно назвать „убеждением“, — улыбнулся Бодвин Вук. — Кстати, где ваш племянник? Я ожидал увидеть его в числе присутствующих».

«Джулиан отправился в космический полет по важным делам».

«Рекомендую вам обоим впредь не нарушать положения Хартии, — перестал улыбаться Бодвин. — В противном случае и вам, госпожа Вержанс, придется отправиться в космос».

«Какая чушь! — усмехнулась Клайти Вержанс. — В первую очередь вы должны продемонстрировать, что ваши дикие древние предрассудки основаны на каком-то фактическом документе, а не на слухах и легендах».

«Даже так? Нет ничего проще. Обернитесь — над вашей головой, на стене, висит факсимильная копия Хартии. Такая же копия есть в каждом доме и в каждом учреждении на Кадуоле».

«Мне больше нечего сказать».

V

В Прибрежной усадьбе наступил вечер. Смотрители и бывшие смотрители улетели в Строму. Руфо Каткар тоже хотел вернуться в Строму, но Бодвин Вук еще не убедился в том, что Каткар выложил все, о чем мог рассказать — неуживчивый натуралист явно подозревал больше, чем говорил.

Бодвин Вук, Шард, Глоуэн и консерватор задержались за обеденным столом, отдавая должное местному вину и обсуждая события дня. Бодвин заметил, что Клайти Вержанс не слишком смутилась, лишившись места в совете, и не выразила никаких сожалений по этому поводу.

«Должность смотрителя — почетное, почти символическое звание, — ответил Эгон Тамм. — Настоящих выгод она не сулит. Клайти Вержанс добилась избрания в Строме потому, что считала, что сможет сама определять круг своих обязанностей. Кроме того, статус смотрительницы служил оправданием ее склонности совать нос в чужие дела».

«Одно из ее замечаний показалось мне любопытным, — задумчиво сказал Шард. — У меня такое чувство, что она проговорилась — не смогла удержаться и сболтнула лишнее».

Эгон Тамм недоуменно нахмурился: «О каком замечании вы говорите?»

«Она заявила, в сущности, что Хартия — воображаемый документ, не более чем слух или легенда, лишенное фактических оснований древнее поверье. Нечто в этом роде».

Бодвин Вук поморщился и опрокинул бокал вина в свою луженую глотку: «Похоже на то, что эта невероятная женщина верит в свою способность избавиться от Хартии одним усилием воли, по мановению волшебной палочки!»

Глоуэн хотел было возразить, но промолчал. Он обещал Уэйнесс никому не говорить об ее открытии — о том, что оригинальный экземпляр Хартии исчез из сейфа Общества натуралистов. В последнее время, однако, возникало впечатление, что тайна Уэйнесс, вопреки ее надеждам, становилась известной слишком многим. Попытки Симонетты завладеть имуществом Чилке, а теперь и раздраженные замечания Клайти Вержанс, позволяли предположить, что неприятная новость оставалась тайной только для лояльных консервационистов.

Учитывая ситуацию, сложившуюся на станции Араминта, Глоуэн решил, что с его стороны лучше всего было бы пролить некоторый свет на обстоятельства, неизвестные его собеседникам. Он осторожно произнес: «Вполне может быть, что вы недооцениваете значение замечаний Клайти Вержанс».

Бодвин Вук тут же с подозрением набычился: «Даже так? Давай, выкладывай все, что знаешь!»

«Слова Клайти Вержанс, признаться, меня огорчили и напугали. Еще больше меня беспокоит то обстоятельство, что Джулиан Бохост поспешно отправился в космический полет».

Бодвин Вук тяжело вздохнул: «Как всегда! Все, кому не лень, прекрасно осведомлены о неминуемых бедствиях и надвигающихся катастрофах — все, кроме сладко дремлющих офицеров отдела расследований!»

«Будь так добр, Глоуэн, объясни, что происходит», — предложил Эгон Тамм.

«Хорошо, я объясню, — в свою очередь вздохнул Глоуэн. — Раньше я этого не делал потому, что обещал не разглашать тайну».

«Кто тебе разрешил утаивать информацию от руководителей? — взревел Бодвин Вук. — Ты что о себе возомнил — что ты умнее всех нас, вместе взятых?»

«Ни в коем случае, директор! Я просто договорился с лицом, передавшим информацию, что для всех будет лучше, если мы не станем ее разглашать — до поры до времени».

«Ага! И кто же этот не в меру осторожный осведомитель?»

«Э… Уэйнесс, директор».

«Уэйнесс?»

«Да. Как вам известно, она сейчас на Земле».

«Продолжай».

«Короче говоря, она обнаружила во время предыдущей поездки на Землю, когда гостила у Пири Тамма, что Хартия и бессрочный договор о передаче права собственности на Кадуол исчезли. Шестьдесят лет тому назад некий секретарь Общества натуралистов по имени Фронс Нисфит потихоньку грабил Общество и продал коллекционерам древних документов все, что имело какую-либо ценность — в том числе, судя по всему, оригинальный экземпляр Хартии. Уэйнесс надеялась узнать, кому была продана Хартия — и думала, что ей будет легче это сделать, если о пропаже документа никто не будет знать».

«Вполне разумное допущение, — сказал Шард. — Но тебе не кажется, что она взяла на себя слишком большую ответственность?»

«Так или иначе, она так решила. Теперь становится ясно, что Симонетта тоже узнала о пропаже Хартии — и, может быть, знает обо всем этом больше, чем Уэйнесс».

«Почему ты так считаешь?»

«Некоторые из документов Общества мог приобрести коллекционер по имени Флойд Суэйнер. Он умер, завещав все свое наследство внуку, Юстесу Чилке. Симонетта выследила Чилке и увезла его на планету Розалия. А Намур привез его оттуда сюда. Тем временем Смонни пыталась выяснить, где Чилке или его дед спрятали Хартию — но безуспешно. После чего Смонни приказала похитить Чилке и отвезти его на Шатторак, где она заставила его под страхом смерти подписать документ, передающий ей всю его собственность. Похоже на то, что Смонни и ее союзники, йипы, настроены очень серьезно».

«А причем тут Клайти Вержанс? Она откуда все это знает?»

«По этому поводу следовало бы еще раз поговорить с Каткаром», — посоветовал Глоуэн.

Эгон Тамм позвал горничную и приказал ей привести Каткара из комнаты, отведенной для его временного пребывания в усадьбе.

Руфо Каткар не замедлил появиться и некоторое время стоял в дверном проеме, оценивая собравшихся в столовой. Он успел тщательно подстричь черные волосы и бороду; на нем был мрачноватый черный костюм с коричневыми нашивками — в традиционном консервативном стиле Стромы. Черные глаза Каткара бегали из стороны в сторону. Наконец он сделал шаг вперед: «Чем еще могу вам служить? Я уже рассказал все, что знаю, и дальнейший допрос был бы чистым издевательством».

Конец ознакомительного фрагмента.