Жених из прошлого

Джейн Портер, 2019

Сицилийский аристократ-красавчик Марку Уберто сбивается с ног в поисках срочной замены няни для своих детей. Неожиданно он вспоминает о сводной сестре Моне, которая раньше была в него влюблена. К тому же он когда-то помог девушке с ее проблемой и теперь надеется, что она также согласится его выручить. Марку мчится в Лондон и всеми правдами и неправдами уговаривает Моне присмотреть за детьми, в то время как сам делает предложение очередной подружке. Моне соглашается стать няней, но ее страсть к Марку вспыхивает с новой силой. И теперь свадьба явно под угрозой, ведь Марку и сам испытывает к своей давней знакомой трепетные чувства…

Глава 2

Через час Моне вышла из салона. Черная машина Марку все еще стояла возле торгового центра. Тут же выскочил водитель, раскрыл над ней большой черный зонт и проводил до машины. Моне поблагодарила его и собиралась сесть, когда увидела Марку. Дух перехватило. Она скользнула на заднее сиденье, стараясь не коснуться его.

— Что именно ты тут делаешь? — спросил он, когда машина тронулась.

Моне поставила сумочку на колени и придерживала ее руками.

— Помогаю невестам подобрать идеальное платье, успокаиваю взволнованных мамочек.

— Интересный выбор, учитывая твое воспитание.

Моне гордо вскинула голову, и брови удивленно поползли вверх.

— Ты намекаешь, что моя мать ни разу не была замужем?

— Когда я три года назад приезжал в Лондон, ты уже работала в Бернардс?

— Да, я уже четыре года здесь.

— Почему ты не захотела встретиться со мной тогда?

Моне пожала плечами.

— Зачем? — спросила она, повернулась к нему и посмотрела на мужественный аристократичный профиль, подсвеченный уличными фонарями.

Лицо Марку — эталон мужественности. Прямой массивный нос, широкие, плотно сжатые губы, квадратная челюсть, волевой подбородок. Уверенная ухмылка на лице, морщинки в уголках небесно-голубых глаз. Она не удержалась и посмотрела на губы.

— Не понял? — незатейливо ответил он.

— Ты женатый человек, я свободная девушка, зачем нам встречаться?

— Но я не хотел секса.

— Откуда мне знать. Твой отец хотел, например.

— Что???

Моне снова пожала плечами, утомленная тяжелым трудовым днем и внезапной встречей с Марку.

— Твой отец приезжал за год до того, как ты хотел встретиться. Он принес конфеты, вино, пеньюар в подарок, как будто я его любовница.

— Твоя мать тогда только скончалась. Он просто хотел проявить заботу.

— Тогда мог бы борща принести, а не розы и розовый сатиновый пеньюар. Уж чего-чего, а такого я точно не ждала, тем более после смерти матери.

— Он подарил дочерям такие же розовые на Рождество. Он и тебя считал дочерью.

Моне отвернулась. Она смотрела на сменяющие друг друга дома и архитектурные стили. Зачем она заикнулась об этом? Он все равно ей не поверит. Марку уважал и любил отца, считал его образцовым мужчиной.

Молчание затянулось. Они стояли на светофоре. Снег кружился крупными пушистыми хлопьями, залеплял лобовое стекло.

— Жена только умерла тогда, и мне нужен был совет. Я думал поговорить с тобой, но ошибся.

Его слова больно уязвили ее, живот скрутило, а в груди защемило.

— Прости, я не знала.

Прошло всего шесть месяцев, как Моне уехала, а Марку нашел себе жену. Она не хотела этого знать, но, так как семья Уберто была очень состоятельной, принадлежала к старым аристократам, о свадьбе написали все таблоиды.

Венчание прошло в кафедральном соборе в Палермо. Моне прекрасно знала это место, потому что семья Уберто посещала воскресные мессы именно в этом храме. Невестой стала графиня из северной Италии, хотя ее бабка родом из Сицилии. Галета Коррадо, единственный ребенок в семье, должна была унаследовать все семейное состояние и недвижимость. Род Марку был древнее, его предки относились к сицилийским королям пять веков назад. Таблоиды не могли об этом не упомянуть. До тошноты. Они рассказывали, что прадед Марку был принцем Сицилии и Марку, если захочет, может заявить свое право на титул, хотя он за равноправие в обществе.

Моне даже не дочитала до конца такую нелепицу.

Невеста выглядела потрясающе. Платье стоило почти сорок тысяч евро, а шлейф был длиной в несколько ярдов. На голове вуаль придерживала тиара, украшенная бриллиантами и жемчугом.

Не прошло и девяти месяцев, как появился первый малыш. Ходили слухи, что Галета уже была беременна на момент свадьбы. Тут Моне перестала читать. Она не желала знать ни о нем, ни о его детях. Она устала постоянно оглядываться назад.

Моне убеждала себя, что Марку для нее был всего лишь увлечением, не любовью. Почему тогда от одного упоминания его имени так щемило сердце? Почему известие о его свадьбе больно ранило? Чувства к Марку оказались гораздо сильнее и глубже, чем она думала. Он был первым после матери человеком, кого она по-настоящему любила.

Эмоции захлестывали, хаотично сменяли друг друга, и его близость никак не способствовала успокоению. В двадцать Марку был красавчиком, в двадцать пять тоже, но сейчас, в тридцать два, он, как хорошее вино, приобрел пикантные нотки зрелости: сдержанный, с высокими скулами, слегка загорелой кожей… ходячий секс.

— Как она умерла? — спросила Моне, пытаясь справиться с ворохом мыслей в голове.

— После родов у нее случился инфаркт. Хотя я о таком никогда не слышал, наш врач сказал, что десять процентов смертей в родах случаются из-за инфаркта, сердце не выдерживает. — Марку помолчал немного и добавил: — Меня не было в Палермо, накануне я улетел в Нью-Йорк и думал, что оставляю ее в надежных руках с няней и ночной сиделкой.

— Ты же не винишь себя?

— За инфаркт нет, но я никогда не прощу себе, что был в самолете над Атлантикой, когда она нуждалась во мне. Если бы я оказался рядом, может, она бы выжила.

Моне не знала, что ответить. Она сидела в тишине, слушала, как скребут по лобовому стеклу резиновые дворники.

Конечно, Марку чувствовал свою вину в смерти жены. А как иначе? Хотя это не ее проблемы.

Они проезжали финансовый центр Лондона. Обычно оживленные улицы в это время были пустынные и тихие.

— А родители Галеты? Разве не осталось бабушек и дедушек, чтобы присмотреть за детьми?

— Они тоже скончались, мой отец на том свете, а у брата и сестер своя жизнь.

— И у меня, — процедила она.

— Я прошу всего несколько недель, не лет.

Моне отвернулась к окну. Мимо проплыл Национальный банк Англии. Многие называют его Старой Леди с Нидлстрит. Это историческое величественное здание всегда вдохновляло Моне.

— Сейчас не лучшее время.

— А когда будет «лучшее»?

Машина повернула за угол, и они проехали еще несколько исторических зданий в самом сердце Лондона. Где они собираются ужинать в таком серьезном окружении зданий исторического центра? Она устала, чувствовала себя напряженно в машине с Марку. Хорошо бы поскорее снять рабочее платье и туфли, сбросить бюстгальтер с косточками и трусики, нарядиться в пижаму, съесть теплый ужин и выпить бокал красного вина перед сном. Мерло, бургунди, шираз…

— У меня нет желания работать на тебя.

— Я знаю, — коротко ответил он.

Машина остановилась на парковке большого темного здания. Водитель вышел и снова раскрыл большой зонт. Марку помог Моне вылезти из машины. Она изо всех сил старалась не прикасаться к нему, даже случайно. Марку заметил это, усмехнулся, но ничего не сказал. Водитель учтиво держал над ними зонт и проводил до дверей. Марку потянулся к одному из серых камней в стене и нажал. Дверь открылась, они зашли. Моне оглядывалась, внутри было тихо и пустынно, декор в серых и кремовых тонах.

— Обычно я поднимаюсь по лестнице, но ты весь день на ногах, так что поедем на лифте.

Они зашли в серый, сверкающий чистотой лифт и поехали вниз. Сколько этажей под землю, Моне не знала. Когда двери снова открылись, они ступили в зал, украшенный колоннами и черно-белой мраморной плиткой на полу. Как будто вход в банковское хранилище. По другую сторону от лифта стены переливались золотом и серебром. Она взглянула на Марку и вопросительно подняла бровь.

Он указал жестом следовать дальше, и они вместе прошли через парадные двери, где их приветствовал джентльмен в черном костюме.

— Мистер Уберто, — сказал он, — рад, что вы вернулись.

Они прошли мимо бара, оформленного в сталь и толстое стекло, где бармен смешивал напитки, и оказались в зале, украшенном необычными люстрами разных стилей и эпох. Они низко свисали с поблескивающего серебром потолка и давали мягкое освещение.

Столиков было не больше дюжины, кресла обиты нежным бархатом цвета лаванды. Кое-где сидели мужчины, пары. Но Моне и Марку снова прошли мимо и наконец оказались в небольшой комнате, где стоял один стол с двумя креслами, обитыми серым бархатом, с люстрой бледно-розового хрусталя над столом.

Моне с радостным вздохом опустилась в кресло. Хорошо-то как.

— Какое интересное место, — заметила она, когда официант принес бутылки с ледяной минеральной водой, оливки, паштет и кусочки обжаренного багета.

— Когда-то это был Банк Сицилии, а теперь частный клуб с обязательным членством для посещения.

— Я так и думала, — сказала Моне, потянулась за оливкой и положила в рот, внезапно осознав, насколько голодна. — Дай угадаю. Твой отец был членом этого клуба, а теперь ты?

— Дед владел банком, отец его закрыл, но продать не смог, я взял все в свои руки и превратил хранилище в закрытый клуб пять лет назад.

— А как же остальная часть здания, та, что наверху?

— Отель и спа-комплекс только для членов клуба.

— Та деревянная дверь и есть главный вход?

— Нет, вход в отель другой.

— Почему?

— Быть членом клуба не значит состоять в списках тех, кому разрешено спускаться в хранилище.

— Значит, в Лондоне ты живешь здесь?

— Да, самый верхний этаж — мои апартаменты.

— Впечатляет, — ответила Моне и поблагодарила официанта, который принес меню, оформленное в серебро.

Моне пробежала взглядом в поисках того, что бы захотелось съесть. Она могла бы обойтись паштетом с багетом, но, как только увидела стейк флэт-айрон, ни о чем другом больше не могла думать.

После заказа Марку перешел к главному:

— Я бы хотел улететь в Палермо завтра с утра.

— Но я не сказала «да».

— Еще не вечер.

Моне закатила глаза.

— В январе было бы удобнее. Работы меньше…

— В январе у меня конференция. До этого все должно быть улажено с женой и детьми.

Моне чуть не подавилась.

— Не знаю, кому больше сочувствовать. Где твой такт, чувства?

— Чувств уже давно нет. Я тверд как сталь.

— Бедная будущая миссис Уберто.

— Я не романтик и никогда им не был.

— И это говорит человек, который обожает оперу, может часами слушать Пуччини?

— Это ты любила оперу, а я только поддерживал.

Моне не отрывая глаз смотрела на него, стараясь принять нового Марку.

— Жена — это по любви, а не ради детей.

— Не все женщины ждут чуда. Виттория практичная, и, я надеюсь, ты тоже. Я плачу сто тысяч евро за пять недель. Думаю, это покроет все потерянные в Бернардс деньги.

— А если я не смогу вернуться на прежнее место после такого отпуска?

— Буду платить тебе по двадцать тысяч евро в неделю, пока не найду работу.

— Это очень большие деньги, — ошеломленно протянула она.

— Мои дети того стоят.

— Значит, ты все еще чувствуешь вину за смерть их матери?

— Я не могу заменить им и отца, и мать, поэтому решил жениться второй раз. Матери легче справляться с эмоциями, помогать переживать взлеты и падения.

— Но твоя будущая жена — чужой им человек.

— Ничего, они найдут общий язык. А уж когда родится новый братик или сестренка, они будут счастливы.

Моне долго изучающе смотрела на Марку. Неужели он и правда верит, что дети, которые и так лишены должного внимания, будут рады делить отца с новым ребенком?

— Я помню, в университете ты изучал финансы, жаль, что не психологию. Создание новой семьи — нелегкая задачка, и дети, которые пережили смерть матери, вряд ли рады кардинальным переменам.

— Со временем они будут благодарны, что у них появилась мать. Сейчас они очень привязаны к няне, мисс Шелдон, но она с нами не навсегда. Девушка влюбилась в моего пилота. Они тайно встречались весь прошлый год и думали, что я не знаю. Но от меня ничего не скроешь.

— А разве няня не может выйти замуж и одновременно работать?

— Они захотят семью. Знаю я, как это бывает. Ей уже за тридцать. Она не первая и не последняя. Не хочу обсуждать мисс Шелдон. Просто знай: работая на меня, ты не потеряешь в деньгах.

От его высокомерного тона у Моне зубы свело. Каким он стал заносчивым и горделивым! От одной мысли, что придется работать на него, ее начинало подташнивать.

Моне вспомнила его разговор с отцом. Смысл был в том, что, как бы очаровательна ни была Моне, она не подходит Марку, потому что такие девушки годятся только в любовницы. После таких слов она не только почувствовала себя второсортной, униженной, но и ощутила, как ей обрубили крылья.

— Я не могу быть у тебя на побегушках, — сказала Моне низким голосом.

— Меня не будет дома. Помогу тебе разместиться и поеду с Витторией в Альтапура кататься на лыжах. Она очень любит снег и горы и хорошо катается. Если все пойдет по плану, вернемся не раньше Нового года.

— А как же дети? — удивленно спросила она.

— Ты будешь с ними.

Моне снова испытала волну сострадания и жалости к детям. Каким холодным прагматиком стал Марку! В молодости он был гораздо добрее, отзывчивее.

— Ты сказал им?

— Нет, пока Виттория не приняла мое предложение.

— Я переживаю за тебя и за детей.

Марку многозначительно посмотрел на нее. Взгляд его небесных глаз был тяжелым.

— Поверь, они ни в чем не ущемлены.

— Но они будут скучать.

— Может, даже обрадуются. Когда они остаются с мисс Шелдон, в доме больше веселья, чем когда я приглядываю за порядком.

— Но оставлять их одних на Рождество в крайней степени нечестно.

— Ты просто хочешь поспорить со мной. Это тебя радует? Сколько раз говорить: я не очень хорош как родитель. Что ты еще хочешь от меня услышать?

Боль в его голосе заставила Моне прикусить язык. Последние слова звенели горечью в ушах. После нескольких минут тишины она нашла силы и ответила:

— Я сочувствую детям, им пришлось пережить потерю матери, они нуждаются в постоянстве и бережном отношении, но я не тот человек, который тебе нужен.

— Почему? Ты хорошо ладишь с детьми.

— Я работала с детьми, пока не нашла постоянную работу. Сегодня я работала за троих в Бернардс, так как две девочки не вышли на работу. Если я уеду, то завтра вообще никого не будет в салоне. Меня не отпустят так спонтанно. Нужно говорить с руководством, объяснять ситуацию…

— Я уже перекинулся парой слов с Чарльзом.

— Бернардом?

Марку нетерпеливо наклонил набок голову.

— Он сказал, что сожалеет о сложившейся ситуации в нашей семье и уверен, что ты будешь лучшей помощницей…

— Что за ситуация? — с негодованием воскликнула Моне, тщетно борясь с нарастающим в груди гневом. — Ты решил покататься на лыжах со своей новой подружкой, а няня как раз в отпуске, и это называется «сложившейся ситуацией»?

— Но у меня нет другого помощника.

— Тогда сделай то, что делают все в такой ситуации, — нанимают вторую няню в профессиональном агентстве. Ты отказываешься — значит, не все так плохо.

Марку пожал плечами.

— Ты не права. Чарльз согласился, что маленьких детей нельзя оставлять с незнакомцем. Когда я объяснил ему твою причастность к нашей семье, он подтвердил: ты лучший выбор.

Какая игра на публику. Вот негодный! Моне не переставала удивляться искусству его манипуляции.

— Не могу поверить, что ты пошел к моему начальнику и рассказал ему душещипательную историю моей жизни. Я в бешенстве, что ты обсуждал меня с владельцем Бернардс за моей спиной и без согласия.

— Я не знал, что ты так критично воспримешь, если Чарльз узнает о наших тесных родственных связях. Более того, я думаю, это поможет тебе сохранить место и даже получить продвижение после Нового года.

— Что именно ты рассказал Чарльзу о наших родственных связях? Что моя мать была любовницей твоего отца?

— Нет, что мы родственники, что ты дочь Эдварда Уайлда. Кстати, твой отец входит в совет директоров в Бернардс. Думаю, твой быстрый карьерный рост как-то с этим связан.

Моне не верила своим ушам. Она и понятия не имела, что отец частично владеет Бернардс.

— Я заслужила продвижение усердием и трудолюбием, а не семейными связями.

— Твоего отца очень уважают в банковских кругах.

— Но ко мне это не имеет никакого отношения. Я видела его пару раз в жизни. Ему было наплевать, пока я сама не пришла и не попросила его о помощи. Сначала он заупрямился, но, когда я пригрозила, что расскажу о своем существовании его жене и детям, согласился.

Марку удивленно поднял бровь.

— Думаешь, они не знают?

— Уверена, но меня это не волнует. Все делают ошибки, моя мать была ошибкой Эдварда.

— Ты называешь его Эдвард?

— Уж точно не отец. Он не хотел, чтобы я появилась на свет, дал денег матери, чтобы она сделала аборт. Вместо этого она уехала в Штаты, затем в Марокко, а дальше ты знаешь. Эдвард терпел мое существование, потому что у него не было выбора. — Она перевела дух и продолжила: — Я не позволю, чтобы меня вновь считали второсортной и недостойной. Это неприемлемо.

— Но я никогда не пренебрегал тобой!

— В конце наших отношений именно так и было, и ты это знаешь.

— Что ты имеешь в виду?

Моне сделала глубокий вдох. Затем еще один, стараясь найти в себе силы. Только не плакать, это будет катастрофа, унижение.

— Мы не были равными никогда. Но тогда я на секунду поверила в обратное.

— Я не понимаю.

— Не важно. Все уже быльем поросло. Если бы я хотела быть частью твоей жизни, я бы осталась в Палермо. Не хочу быть с тобой ни в каком виде. Прошу, прости мне долг и позволь уйти сейчас, чтобы мы оба закрыли дверь в прошлое и больше никогда туда не возвращались.

Марку соврал, сказав, что Моне была последней, о ком он подумал. Да, он собеседовал со многими, но ни одна девушка не подходила, потому что никто из кандидаток не была Моне. Он придирался, находил недостатки, чтобы сегодня явиться и сказать, что она нужна ему и детям. Моне любящая, нежная, понимающая — то, что надо. Марку обожал детей, но не знал, как дать им все, в чем они нуждаются.

Его слишком часто и долго не было дома. Он постоянно вел борьбу с самим собой, совмещая бизнес и время с детьми, что не так просто, когда офис в Нью-Йорке, а дети в Сицилии. Короткие поездки «на пару дней» растягивались на неделю, а то и на две. Он волновался, скучал, тиранил себя за то, что он плохой отец, не мог избавиться от вины, что не уберег Галету. Замкнутый круг.

Галета была доброй, верной супругой. Между ними не было страсти, но она создала прекрасную атмосферу в доме, уют и тепло. Они стали партнерами, друзьями, компаньонами в деле семьи. Ее смерть стала настоящей трагедией. Марку потребовались годы, чтобы оправиться от случившегося. Почему он не подумал, что женщина после родов все еще уязвима? С чего он взял, что, как только она оказалась дома с младенцем, все хорошо?

— Ты нужна мне. — Его голос с хрипотцой выдал нетерпеливость. — Восемь лет назад тебе нужна была помощь, я не отказал. Теперь твоя очередь. Время платить по счетам. Ты достаточно прожила в Палаццо и знаешь, как мы, сицилийцы, к этому относимся.

Моне еле заметно покачала головой. На щеках пылал румянец, а глаза полнились невысказанными тревогами.

— Марку, ты великодушен и можешь простить долг.

— Я мог бы, но интересы детей превыше всего.

Моне медленно откинулась на спинку кресла. Ее потрясывало от гнева. Как же она прекрасна, когда злится! Он никогда раньше не видел ее такой. В Палермо Моне была доброй, милой, редко говорила в присутствии отца, зато наедине с Марку и его братом и сестрами болтала без умолку. Ей даже удавалось их рассмешить. Под маской милой скромницы у нее несгибаемый стержень. Ему это нравилось.

Марку был богат и влиятелен, многие исполняли его желание незамедлительно, не находили смелости перечить. Сложно доверять тем, кто всегда стремится угодить. Эти люди самые опасные, их легко подкупить.

— Я не люблю тебя, — сказала Моне сдержанно, аккуратно.

Слова тяжелыми каплями повисли в воздухе. Марку так и подмывало напомнить, что она ходила за ним хвостом, была преданным другом и всегда вставала на его сторону, даже если он не просил. Ее преданность подкупала. Марку охотно приглядывал за ней. В свое отсутствие он платил одному из служащих Палаццо, чтобы тот докладывал ему, все ли в порядке с Моне. Мать не обращала на дочь никакого внимания, а отец Марку терпел ее ради Кэнди.

Осознавать, что тебя не любят, а терпят, всегда неприятно. Моне прекрасно понимала свое положение в доме Уберто.

— Уважаю твою прямоту и открытость, — произнес Марку. — Но я уверен, твоя порядочность не позволит настраивать детей против отца.

— Ты меня совсем не знаешь. Я не та девчонка, что уехала из Палермо восемь лет назад с сумкой за плечами.

— И с пятью тысячами евро моих денег в кармане, — добавил он.

— Как ты не поймешь! — воскликнула она и вскочила. — Мне не нужны были твои деньги ни тогда, ни сейчас.

Она бы убежала, но он протянул руку и схватил ее за локоть.

— Сядь, — сказал он тихо, но уверенно, — давай поговорим.

— Нам не о чем разговаривать, — сказала Моне в сердцах. — Ты меня не слышишь.

Она попыталась высвободиться, но он держал крепко.

— Почему ты не хочешь пойти на компромисс? Я не могу уйти с работы, в январе — с радостью.

— Ты нужна мне сейчас, — ответил Марку и отпустил ее в надежде, что Моне сядет.

Но она осталась стоять. Грудь вздымалась от кипящего внутри гнева.

— Я не могу так просто взять и уехать на пять недель.

— Четыре, уговорила, — процедил он, — сядь уже.

— Нет.

Он замолчал. Видно было, как в уме он прикидывает всевозможные варианты.

— Хорошо, три начиная с завтрашнего дня, но только если ты сядешь.

— Две, — сказала она твердо и села.

— Три.

Она потянулась за бокалом и глотнула вина в надежде, что он не заметит, как дрожит ее рука.

— Не хочу оставаться в Палаццо, когда вы с Витторией вернетесь.

— Тебе и не придется.

— В первый же выходной января я вернусь в Лондон.

— Обещаю.

Оба буравили друг друга взглядом.

— И последнее, — сказала она, — с утра я должна быть на работе и найти потерянное платье.

— Но я планировал быть уже в Италии.

— Это тебе надо, мне нет, — поправила она и подняла бровь. — Сначала я найду платье дочки миссис Уилкерсон. Потом я готова лететь. Дай мне срок до полудня. Обещания, сам знаешь, нужно выполнять.

Он кивнул.

— Буду ждать тебя у Бернардс в полдень. Будь готова, поедем сразу в аэропорт.

Уголки ее губ поползли вверх от хитрой улыбки.

— Не боишься, что я сбегу?

Ох уж ее сочные манящие губки. Он почувствовал, как в брюках стало тесно.

— Нет, ты обещала, — ответил он напряженно.