О всех созданиях – больших и малых

Джеймс Хэрриот, 1972

С багажом свежих знаний и дипломом ветеринара молодой Джеймс Хэрриот прибывает в Дарроуби, небольшой городок, затерянный среди холмов Йоркшира. Нет, в учебниках ни слова не говорилось о реалиях английской глубинки, обычаях местных фермеров и подлинной работе ветеринарного врача, о которой так мечтал Хэрриот. Но в какие бы нелепые ситуации он ни попадал, с какими бы трудностями ни сталкивался, его всегда выручали истинно английское чувство юмора и бесконечная любовь к животным. К своим приключениям в качестве начинающего ветеринара Альфред Уайт (подлинное имя Джеймса Хэрриота) вернулся спустя несколько десятилетий (он начал писать в возрасте 50 лет). Сборник его забавных и трогательных рассказов «О всех созданиях – больших и малых» вышел в 1972 году и имел огромный успех. За этой книгой последовали и другие. Сегодня имя Хэрриота известно во всем мире, его произведения пользуются популярностью у читателей разных поколений и переведены на десятки языков. На русском языке книга впервые была опубликована в 1985 году в сокращенном виде, с пропуском отдельных фрагментов и глав. В настоящем издании представлен полный перевод с восстановленными купюрами.

Первый самостоятельный вызов

Все предыдущие пять лет вели к одной-единственной минуте, но она никак не наступала. Я пробыл в Дарроуби уже сутки, а еще ни разу не съездил на вызов самостоятельно.

И на второй день я тоже ездил с Фарноном. Как ни странно, но он — такой, казалось бы, небрежный, забывчивый и беззаботный человек — отнюдь не торопился предоставить своему новому помощнику самостоятельность.

На этот раз мы ездили в Лиддердейл, и я познакомился еще с несколькими нашими клиентами — дружелюбными, приветливыми фермерами, которые принимали меня очень хорошо и желали мне всяческих успехов. Однако, работая в присутствии Фарнона, я словно вновь проходил студенческую практику под руководством придирчивого преподавателя. Я всем своим существом ощущал, что по-настоящему моя профессиональная карьера начнется, только когда я, Джеймс Хэрриот, поеду лечить больное животное без чужой помощи и надзора.

Но теперь этот час был уже не за горами. Фарнон снова уехал в Бротон навестить свою матушку. Такая сыновняя преданность меня несколько удивила, к тому же он предупредил, что вернется поздно, — старушка, по-видимому, придерживалась не слишком правильного образа жизни. Ну да не важно. Главное — лечебница была оставлена на меня.

Я сидел в кресле с широким потертым чехлом и созерцал сквозь стеклянную дверь длинные тени, которые заходящее солнце отбрасывало на давно не стриженный газон. Меня охватывало предчувствие, что сидеть вот так мне придется довольно часто.

От нечего делать я пытался представить себе, каким будет мой самый первый случай. Уж конечно, после стольких лет ожидания — что-нибудь самое заурядное. Теленок с кашлем, свинья с несварением желудка. Но, пожалуй, так даже лучше: начать с чего-то простенького и сразу вылечить животное… Спокойное течение моих мыслей прервал трезвон телефона в коридоре, разносившийся по пустому дому как-то особенно громко. Я взял трубку.

— Мистер Фарнон? — резко спросил глубокий бас.

— Нет. К сожалению, он уехал. Говорит его помощник.

— Когда он вернется?

— Боюсь, что поздно ночью. Могу ли я вам помочь?

— Ну уж не знаю, можете или нет. — Тон стал очень суровым. — Я мистер Сомс, управляющий имением лорда Халтона. Очень ценную охотничью лошадь схватили колики. Вы что-нибудь о коликах знаете?

Меня это разозлило.

— Я дипломированный ветеринарный врач и, мне кажется, должен что-то о них знать.

Наступила длительная пауза, потом голос рявкнул:

— Ну что ж, пускай вы! Да и в любом случае я знаю, что нужно ей впрыснуть. Захватите ареколин. Мистер Фарнон всегда им пользуется. И ради бога, не тяните до полуночи. Когда вас ждать?

— Я выезжаю сейчас же.

— Ну ладно.

В трубке щелкнуло. Я отошел от телефона, и мне стало жарко. Значит, мой первый случай все-таки не будет чистой формальностью. Колики — штука коварная, к тому же мне в затылок будет дышать грубый всезнайка по фамилии Сомс.

Все восемь миль дороги я мысленно перечитывал классический труд Колтона Рикса «Обычные колики у лошадей». За последний год в колледже я так часто его штудировал, что способен был декламировать наизусть абзацами, как стихи. И перед моими глазами, пока я ехал, маячили потрепанные страницы. Легкий запор или небольшая спазма… Из-за изменения корма или избытка сочной травы. Да, конечно, чаще колики этим и исчерпываются. Быстрая инъекция ареколина и, может быть, чуточку хлородина, чтобы снять неприятные ощущения, и все будет в порядке. Я перебирал в уме случаи, с которыми сталкивался во время практики. Лошадь стоит совершенно спокойно, только иногда приподнимает заднюю ногу или оглядывает свой бок… А, пустяки!

И, все еще смакуя эту утешительную картину, я въехал в безупречно чистый, усыпанный песком двор, с трех сторон окруженный солидными просторными стойлами. Там прохаживался широкоплечий, плотно сложенный мужчина щеголеватого вида, в клетчатой кепке и куртке, элегантных брюках и блестящих крагах.

Я затормозил шагах в тридцати от него и вылез, а он медленно и подчеркнуто повернулся ко мне спиной. Я не спеша пошел через двор, давая ему возможность обернуться, но он стоял, сунув руки в карман, и упорно смотрел в другую сторону.

Я остановился почти рядом с ним, но он так и не обернулся. В конце концов мне надоело смотреть на его спину, и я сказал:

— Мистер Сомс?

Тут он наконец неторопливо повернулся ко мне. Я увидел толстую красную шею, багровое лицо и злобные глазки. Ничего не ответив, он смерил меня с головы до ног пронзительным взглядом, от которого не укрылись ни мой поношенный плащ, ни моя молодость, ни явное отсутствие опыта. Закончив осмотр, он снова уставился мимо меня.

— Да, я мистер Сомс. — Слово «мистер» он подчеркнул, словно очень им дорожил. — Я близкий друг мистера Фарнона.

— Моя фамилия Хэрриот.

Сомс словно не услышал.

— Да, мистер Фарнон умнейший человек. Мы с ним большие друзья.

— Насколько я понял, у одной из ваших лошадей колики.

Ну почему мой голос прозвучал так пронзительно и неуверенно?!

Сомс по-прежнему глядел куда-то в небо. Он негромко засвистел какой-то мотивчик и только потом сказал:

— Вон там! — Он мотнул головой в сторону денника. — Один из лучших гунтеров его милости. И требуется ему специалист, так мне кажется. — Слово «специалист» он произнес с особым ударением.

Я открыл дверь, вошел и остановился как вкопанный. Денник был просторный, с толстым слоем торфа на полу. По нему безостановочно кружил гнедой конь, и в торфе была уже протоптана глубокая дорожка. Он был весь в мыле от кончика носа до хвоста. Раздутые ноздри, невидящие неподвижные глаза. При каждом шаге его голова моталась, сквозь стиснутые зубы на пол падали хлопья пены. От него остро пахло потом, словно он долго мчался галопом.

У меня пересохло во рту. С трудом, почти шепотом, я спросил:

— И давно он так?

— Ну, утром у него прихватило живот, и я весь день давал ему черный настой, то есть вон тот бездельник давал. Но, может, он и тут все перепутал, как всегда.

Только теперь я заметил, что в темном углу стоит высокий грузный человек с недоуздком в руке.

— Да нет, мистер Сомс, настой-то он у меня пил как следует, только вот пользы никакой. — Он был явно испуган.

— А еще конюх! — сказал Сомс. — Конечно, мне надо было самому за него взяться. Ему бы уже давно полегчало.

— Черный настой ему не помог бы, — сказал я. — Это не простые колики.

— Ну а что же это, черт побери?

— Я ничего не могу сказать, пока не осмотрю его, но такая непрерывная острая боль может означать непроходимость… заворот кишок.

— Заворот кишок, еще чего! Живот у него прихватило, только и всего. Его с утра заперло, так и надо дать ему чего-нибудь, чтобы его прочистило. Ареколин вы привезли?

— Если это непроходимость, то ареколин — самое скверное, что можно придумать. У него и так жуткие боли, а от ареколина он вообще взбесится. Ведь ареколин усиливает сокращение мышц кишечника.

— Черт подери! — рявкнул Сомс. — Вы что, лекции сюда читать приехали? Будете вы лечить лошадь или нет?

— Наденьте на него недоуздок, и я его осмотрю.

Недоуздок был надет, и конь остановился. Он стоял, весь дрожа, и застонал, когда я провел ладонью от ребра к локтевому отростку, нащупывая пульс. Пульс оказался хуже некуда: сверхучащенный и нитевидный. Я отвернул веко. Слизистая оболочка была темно-коричневого цвета. Термометр показал 38 °C.

Я оглянулся на Сомса:

— Мне нужно ведро воды, мыло и полотенце. Будьте так добры.

— Это еще зачем? Еще ничего не сделали, а решили помыться?

— Я решил провести ректальное исследование. Будьте добры, принесите мне воду.

— Господи помилуй! Это что-то новенькое! — Сомс устало провел рукой по глазам и вдруг набросился на конюха: — Ну хватит прохлаждаться! Притащи воды, и, может, дело сдвинется.

Когда принесли воду, я намылил руку и осторожно ввел ее в прямую кишку коня. Я ясно ощутил смещение тонких кишок влево и напряженное вздутие, которому там быть не следовало. Едва я прикоснулся к вздутию, как лошадь вздрогнула и застонала.

Я вымыл и вытер руки. Сердце у меня бешено билось. Как мне поступить? Что сказать?

Сомс то выходил из денника, то снова входил, что-то бормоча, а изнемогающий от боли конь извивался и дергался.

— Да держи ты чертову тварь! — прикрикнул Сомс на конюха, сжимавшего недоуздок. — Чего ты зеваешь?

Конюх ничего не сказал. Он ни в чем не был виноват, но посмотрел на Сомса пустым взглядом.

Я глубоко вздохнул:

— Все симптомы указывают на одно: у этой лошади непроходимость.

— Ну пусть по-вашему. Пусть непроходимость. Так сделайте что-нибудь, чего вы ждете? Мы что, всю ночь тут простоим?

— Сделать ничего нельзя. Это неизлечимо. Остается только как можно скорее избавить его от страданий.

Сомс нахмурился:

— Неизлечимо? Избавить от страданий? Что вы такое болтаете?

Мне кое-как удалось сдержаться.

— Я жду, чтобы вы разрешили мне сейчас его пристрелить.

— Это вы о чем? — Сомс даже рот открыл.

— О том, что его следует немедленно пристрелить. У меня в машине есть специальный пистолет.

— Застрелить! — Сомс, казалось, вот-вот задохнется от ярости. — Совсем с ума сошли! Да вы знаете, сколько он стоит?

— Это никакого значения не имеет, мистер Сомс. Он весь день терпел невыносимую боль, и он умирает. Вам следовало вызвать меня давным-давно. Он может протянуть еще несколько часов, но исход предрешен. И он все время будет испытывать дикую непрерывную боль.

Сомс зажал голову в ладонях:

— Господи, за что? Его милость за границей, а то я бы дозвонился ему, чтобы он вас образумил. Повторяю, будь тут ваш хозяин, он впрыснул бы ему чего-нибудь и за полчаса поставил бы на ноги. Послушайте, а может, подождем мистера Фарнона? Пусть он его посмотрит.

Что-то во мне радостно отозвалось на это предложение. Впрыснуть ему морфия и убраться отсюда. Переложить ответственность на кого-нибудь другого. Так просто! Я взглянул на коня. Он уже опять кружил по деннику, спотыкался и шел, шел по выбитой в торфе дорожке в безнадежной попытке уйти от боли. Я смотрел на него, а он вдруг поднял мотающуюся голову и жалобно заржал. Непонимающе, безутешно, безнадежно. И я не выдержал: стремглав бросился к машине и достал пистолет, предназначенный для убоя животных.

— Подержите его за голову, — сказал я конюху и прижал дуло между остекленевшими глазами.

Раздался резкий хлопок, ноги коня подогнулись, он рухнул на торфяную подстилку и замер.

Я повернулся к Сомсу, который ошеломленно смотрел на труп.

— Утром заедет мистер Фарнон и проведет вскрытие. Я хочу, чтобы лорд Халтон получил подтверждение моего диагноза.

Надев пиджак, я пошел к машине. Я уже включил мотор, когда Сомс открыл дверцу и просунул голову внутрь. Говорил он негромко, но очень злобно:

— Я сообщу его милости о том, что произошло. И мистеру Фарнону тоже. Пусть знает, какого помощничка он посадил себе на шею. И запомните вот что: вскрытие завтра покажет, что вы все наврали, и я подам на вас в суд.

Он яростно захлопнул дверцу и отвернулся.

Дома я решил не ложиться, а подождать возвращения Фарнона. Я тщетно пытался перебороть ощущение, что погубил свою профессиональную карьеру еще до того, как она началась. Но, перебирая в уме все события вечера, я не видел, как мог бы поступить иначе. Вновь я возвращался к ним и вновь убеждался, что иного выхода не было.

Фарнон вернулся во втором часу. Вечер, проведенный у матери, явно привел его в превосходное настроение. Его лицо пылало румянцем, и от него приятно попахивало джином. К моему удивлению, одет он был в корректнейший вечерний костюм, и хотя смокинг несколько старомодного покроя висел на его худощавой фигуре словно на вешалке, все же он умудрялся выглядеть как посол на официальном приеме.

Он молча выслушал мой рассказ о случившемся и уже собирался что-то сказать, как вдруг зазвонил телефон.

— Ночной вызов! — шепнул он, а потом произнес совсем другим тоном: — А, это вы, мистер Сомс! — Кивнув мне, он устроился в кресле поудобнее и долгое время ронял лишь «да», «нет» и «ах так!». А затем решительно выпрямился и заговорил сам: — Благодарю вас, мистер Сомс, что вы мне позвонили. Насколько я могу судить, мистер Хэрриот сделал именно то, чего требовали обстоятельства. Нет, я абсолютно не согласен. Оставить его мучиться было бы неоправданной жестокостью. Одна из наших обязанностей — предотвращать страдания. Мне очень жаль, что вы так на это смотрите, но я считаю мистера Хэрриота во всех отношениях компетентным ветеринарным врачом. И будь я там, то, конечно, поступил бы точно так же. Спокойной ночи, мистер Сомс. Я приеду утром.

У меня настолько полегчало на душе, что я чуть было не разразился благодарственной речью, но в конце концов ограничился простым «спасибо».

Фарнон открыл стеклянную дверцу шкафчика над каминной полкой, извлек бутылку виски, плеснул немного в стопку и пододвинул ее мне. Налив себе столько же, он опустился в кресло, отхлебнул глоток, несколько секунд смотрел на янтарную жидкость, а потом с улыбкой повернулся ко мне:

— Ну, для начала вы действительно нырнули в самую глубину, дорогой мой. Первый самостоятельный вызов. Да притом к Сомсу!

— Вы его близко знаете?

— Ну, о нем я знаю все, что требуется. Скверный человек и любого способен вывести из себя. Поверьте, среди моих друзей он не числится. Если верить слухам, он вообще нечист на руку. Говорят, он уже давно потихоньку обкрадывает своего лорда. Но сколько веревочке ни виться…

Неразбавленное виски огненной струйкой обожгло мне глотку, и я почувствовал, что мое уныние проходит.

— Конечно, лучше бы поменьше вечеров вроде сегодняшнего, но, вероятно, в ветеринарной практике они выпадают не так уж часто?

— Пожалуй, — ответил Фарнон. — Тем не менее никогда заранее не знаешь, какой сюрприз тебе готовится. У нас с вами, знаете ли, профессия очень своеобразная. И предлагает огромный выбор возможностей попасть в дурацкое положение.

— Но мне кажется, многое зависит от знаний и умений.

— До определенной степени. Конечно, хорошему специалисту в этом отношении полегче, но даже заведомого гения все время подстерегают всякие нелепые и унизительные случайности. Я как-то пригласил сюда именитого знатока лошадиных болезней, чтобы он сделал не такую уж сложную операцию, а лошадь в самом ее разгаре вдруг перестала дышать. И, глядя, как почтенный врач лихо отплясывает на ребрах своей пациентки, я постиг великую истину: время от времени, причем отнюдь не так уж редко, и я буду выглядеть не менее глупо.

— Ну, значит, мне следует смириться с этим теперь же, — сказал я, рассмеявшись.

— И правильно. Животные непредсказуемы, а значит, и наша с вами жизнь непредсказуема. Она слагается из длинной цепи маленьких побед и непредвиденных катастроф, и надо иметь к ней настоящий вкус или же лучше сменить профессию. Нынче вечером вас допек Сомс, а завтра подвернется кто-нибудь ничуть не лучше. Но одно можно сказать твердо: скучать нам не приходится. Выпейте-ка еще.

Я выпил, и разговор продолжался. Время летело незаметно, и вот уже за стеклянной дверью на сереющем небе вырисовался темный силуэт акации, засвистал первый дрозд, и Фарнон с сожалением вытряхнул из бутылки в стопку последние капли. Он зевнул, подергал свой черный галстук и посмотрел на часы:

— Ого, уже пять! Кто бы мог подумать? Но я рад, что мы так славно посидели, — надо же было отпраздновать ваш первый самостоятельный выезд. Причем очень нелегкий, верно?