Вечное чудо жизни

Джеймс Хэрриот, 1992

Джеймс Хэрриот, замечательный английский писатель, автор книги «О всех созданиях – больших и малых», а также самый известный в мире ветеринар, вновь возвращает читателя в знакомый уголок сельской Англии, затерянный среди холмов Йоркшира. В своих волшебных, добрых, смешных и грустных рассказах о людях и животных Хэрриот представляет своих старых друзей: миссис Памфри с ее незабвенным мопсом Трики-Ву, Зигфрида Фарнона, партнера, с которым Хэрриот начинал свою ветеринарную практику, и, конечно же, Хелен… Есть и новые персонажи, среди которых его чудаковатый помощник и друг Колем Бьюканан, никогда не расстававшийся со своими барсуками и открывший Хэрриоту секреты обитателей местных лесов, а также его подросшие дети, Рози и Джимми, которым Хэрриот передал свою бесконечную любовь к природе и всему живому. В русском переводе книга выходила также под названиями «Все живое» и «Среди Йоркширских холмов».

Мистер Моттрам, ветеринар из Скантона

— Говоря без обиняков, Хэрриот, я не считаю вас честным человеком.

— Что?! — Мне доводилось выслушивать нелестные вещи в свой адрес, но такое обвинение я слышал впервые, и оно задело тем сильнее, что его мне бросил высокий, аристократической внешности ветеринар, презрительно меряя меня взглядом. — Какого черта? Как вы можете говорить подобное?

Надменные голубые глаза Хьюго Моттрама вперились в меня с отвращением.

— Я говорю это потому, что вынужден прийти к такому выводу. Неэтичное поведение я считаю разновидностью нечестности, а вы ведете себя неэтично. Ваши попытки оправдаться я рассматриваю как недостойные уловки.

Очень приятно! И тем более здесь, в Бротоне, куда я выбрался в свой бесценный свободный день, чтобы немножко отдохнуть от всех передряг. Я блаженствовал в книжной лавке Смита, перелистывая новинки, и заметил, что между полками ко мне приближается Моттрам. Признаться, я ему немножко позавидовал — вот бы и мне выглядеть так же! Он был воплощением моего представления об идеальном облике сельского ветеринара: клетчатая кепка, щегольской приталенный пиджак с разрезом позади, бриджи, гетры и кожаные башмаки в сочетании с внушительной фигурой и красивыми, орлиными чертами лица. Ему было за пятьдесят, но, расхаживая между стеллажами, откинув голову и выпятив подбородок, он выглядел совсем молодым.

Я глубоко вздохнул и попытался сохранить спокойный тон.

— Мистер Моттрам, ваши слова оскорбительны, и я думаю, что вам следует извиниться. Вы не можете не понимать, что ни я, ни мой партнер не посягаем на ваших клиентов… Просто несчастливое стечение обстоятельств. У нас не оставалось выбора, и если вы немного подумаете…

Подбородок выпятился еще больше.

— Я подумал. И сказал то, что думаю. У меня нет желания тратить время на дальнейшее обсуждение, и надеюсь только, что в будущем мне больше не придется с вами соприкасаться.

Он повернулся на каблуках и вышел из лавки, оставив меня в бессильном бешенстве. Я стоял, разглядывая свои сапоги. Сейчас должна была подойти Хелен (из парикмахерской), и мы с ней приступим к выполнению намеченной программы: поход по магазинам, чай в кафе-кондитерской, а потом кино и ужин с моим приятелем Гордоном Реем, ветеринаром из Боробриджа, и его женой Джин. Веселая застольная беседа… Такие простые удовольствия, но райская передышка в тяжелом труде, которую мы предвкушали всю неделю. И вдруг — полный крах…

История с Моттрамом началась несколько недель назад. Я осматривал в приемной спаниеля с высыпанием на коже, как вдруг его хозяйка сказала:

— Его некоторое время лечил мистер Моттрам — он живет в Скантоне. Говорит, что это экзема, но улучшений нет, и я подумала, может, это что-то другое. Ну и обратилась к вам.

Я обернулся к ней:

— Жаль, что вы этого сразу не сказали. Я бы попросил у мистера Моттрама согласия, прежде чем смотреть вашу собаку.

— Я не знала. Извините.

— Ну что поделать. Боюсь, я должен сейчас же поговорить с ним.

И я пошел в кабинет позвонить.

— Моттрам слушает.

Голос я узнал сразу — уверенный, спокойный бас. Как и со всеми ветеринарами, практикующими по соседству, я несколько раз встречался с Моттрамом и понял, что сойтись с ним вряд ли удастся. Меня отпугивала его аристократическая надменность. Но теперь требовался дружеский тон.

— Добрый день. Это Хэрриот из Дарроуби. Как поживаете?

— Хорошо, Хэрриот, надеюсь, и вы тоже.

Черт! Все та же патрицианская снисходительность!

— Так вот. Ко мне пришла с собакой ваша клиентка, миссис Хиксон. Что-то кожное, насколько я могу судить. Она хочет проконсультироваться.

— Так вы уже смотрели собаку? — Голос стал ледяным. — Мне кажется, вы могли бы сначала поговорить со мной.

— Прошу прощения, но я не мог. Миссис Хиксон упомянула об этом, когда я уже начал осмотр. Еще раз прошу извинения и хочу спросить, даете ли вы мне разрешение продолжать?

Наступила долгая пауза. Льда в голосе прибавилось.

— Ну раз вы начали, то продолжайте.

В трубке резко щелкнуло, — видимо, он швырнул трубку на рычаг.

Мое лицо запылало от смущения. Что с ним такое? Такие вещи случаются постоянно. Мне уже приходилось звонить по такому поводу к соседним ветеринарам, а им ко мне. Их ли, мой ли ответ всегда был один: «Ну конечно, конечно. Буду рад узнать ваше мнение». После чего следовал рассказ об уже принятых мерах.

Моттрам о них ничего не сказал, а звонить ему еще раз я не собирался. Придется узнать от хозяйки, каким было лечение.

Позднее я рассказал о случившемся Зигфриду.

— Заносчивый субъект, — буркнул он. — Помните, я как-то пригласил его пообедать вместе? А он ответил, что, по его мнению, ветеринарам следует поддерживать безупречные отношения с коллегами в округе, но что панибратства он не одобряет.

— Ну как же, помню, хоть это и давно было.

— Что же, я уважаю его принципы, но подобная мелочная придирчивость попросту глупа.

Недели через две я ощупывал заднюю лапу охромевшей собаки, как вдруг передо мной разверзлась бездна — владелец, очень милый старичок, бодро прочирикал:

— Да, кстати, я же вам не сказал. Мистер Моттрам в Скантоне его лечил, но, по-моему, ему не лучше, так мне бы хотелось узнать ваше мнение.

У меня по коже пробежали мурашки, но выбора не было. Я снова позвонил нашему соседу.

— Моттрам слушает. — Все тот же расхолаживающий голос.

Я объяснил, что произошло, и попросил разрешения продолжать. Снова долгая пауза, а затем презрительное:

— Так вы опять!

— Опять? О чем вы? Я ничего не сделал и только прошу у вас разрешения исполнить желание вашего клиента.

— Да делайте, что вам угодно, черт побери! — И я услышал в трубке знакомый резкий щелчок.

Когда несколько дней спустя Зигфрид вошел в приемную с задумчивым видом, я уверовал, что судьба ополчилась на нас.

— Вы не поверите, Джеймс. Сегодня утром меня вызвали к моттрамовскому клиенту по фамилии Боуллендз, он просто с ума сходил. У него лошадь сломала ногу, найти Моттрама он не сумел и в отчаянии позвонил мне. Я позвонил Моттраму в приемную, но он был на выездах, и мне пришлось мчаться к Боуллендзу. Ужасно! Жуткий сложный перелом, лошадь стонет от боли, и ничего сделать нельзя. Оставалось только тут же пристрелить ее, чтобы не мучилась… Что скажет на это Моттрам! Я попытался еще раз связаться с ним, но он не вернулся.

Я помогал Зигфриду очистить уши собаки, и мы мыли руки, когда в дверях операционной, к великому нашему изумлению, возник Моттрам.

Он был, как всегда, элегантен, явно в бешенстве, но сохранял холодное самообладание.

— А, вы оба тут! — Снова этот надменный тон. — Тем лучше, поскольку то, что я скажу, относится к вам обоим. Последняя ваша эскапада у Боуллендза, Фарнон, право, переходит все границы. Мне остается только прийти к выводу, что вы систематически стараетесь красть моих клиентов.

Зигфрид побагровел:

— Послушайте, Моттрам, это чушь! У нас нет ни малейшего желания отбивать у вас клиентов. Ну а лошадь Боуллендза… я старался связаться с вами, но…

— Я больше ничего не желаю слушать. Можете говорить, что вам угодно, но я верю в безупречные отношения. Теперь, после случившегося, я рад, что не отступил от своих принципов из-за этого вздора с «пообедаем где-нибудь вместе». — Он кивнул нам обоим с высоты своего роста и удалился.

Зигфрид повернулся ко мне с кривой улыбкой:

— Полное фиаско. Я хочу поддерживать дружбу со всеми нашими соседями, но тут можно поставить крест.

И вот теперь, вспоминая в бротонской книжной лавке ход событий, я почувствовал, что эта последняя атака Моттрама, в сущности, была лишней. Стоя там на развалинах безвозвратно погубленного выходного, глядя на его удаляющуюся спину, я понял, что он окончательно отряс мой прах со своих ног.

Меня, как и Зигфрида, угнетала эта ситуация, но я постарался забыть о ней, однако примерно месяц спустя в час ночи у моей постели затрещал телефон. Я потянулся за трубкой. В ней раздался растерянный голос:

— Это Ламзден. Из Скантона. Помощник мистера Моттрама. У его лошади тяжелые колики, и я не справляюсь. Мне нужна консультация.

Сон мигом слетел с меня.

— А где Моттрам?

— Уехал в отпуск на север Шотландии. — Голос молодого человека дрогнул. — Ну и, конечно, это случилось, когда его тут нет. Он просто обожает эту лошадь… каждый день на ней ездит. Я все перепробовал, но она при последнем издыхании. Не знаю, какими глазами на него посмотрю, когда он вернется… — Наступила пауза. — Собственно, я надеялся застать мистера Фарнона. Он же спец по лошадям, верно?

— Да, — ответил я. В темноте я положил трубку себе на грудь и уставился в невидимый потолок, Хелен рядом со мной беспокойно шевельнулась. Потом я сказал: — Послушайте, Ламзден, я позвоню моему партнеру. Сегодня ночью у него выходной, но я попробую. В любом случае обещаю, что кто-то из нас приедет помочь вам.

Я прервал его благодарности и позвонил Зигфриду домой, сообщил ему, что произошло, и почувствовал, как он вырвался из сна.

— Господи! Моттрам!

— Да. И как вы?

Я услышал долгий вздох и слова:

— Я должен поехать, Джеймс.

— Я поеду с вами.

— Да? Но стоит ли вам…

— Конечно. И ведь в эту ночь я дежурю. А моя помощь может пригодиться.

По дороге в Скантон мы почти не разговаривали, но Зигфрид высказал мысли, одолевавшие нас обоих:

— Знаете, Джеймс, в этом есть что-то потустороннее. Похоже, едем мы совершенно напрасно, а Моттрам проникнется к нам еще более нежными чувствами, когда узнает, что мы присутствовали при кончине его любимой лошади. Колики — скверная штука и всегда опасны, даже если ничем не осложнены, а я готов побиться об заклад, что осложнены, и еще как!

Дом Моттрама был расположен на краю Скантона, наши фары осветили каштановую аллею, которая вела к внушительному зданию с красивым портиком. Мы обогнули дом и увидели Ламздена, который сигнализировал фонариком с мощенного булыжником двора. Едва мы подъехали, как он повернулся и побежал к освещенному стойлу в углу. Когда мы вошли туда следом, то поняли причину его спешки. Зрелище было страшное. У меня в горле застрял комок, и я услышал, как Зигфрид прошептал:

— Боже мой!

Крупный гнедой конь, спотыкаясь, кружил по стойлу, голова его была низко опущена, глаза выпучились, бока покрылись пеной, колени подгибались, и казалось, он вот-вот рухнет на пол и начнет кататься, что приведет к завороту кишок и неминуемой смерти. Молодой человек отчаянно тянул за уздечку, вынуждая коня кружить.

На вид Ламздену нельзя было дать больше шестнадцати лет, но раз у него имелся диплом ветеринара, значит к этой цифре следовало прибавить минимум десять. Худощавый, с мальчишеским лицом, которое сейчас посерело от утомления.

— Как хорошо, что вы приехали! — выдохнул он. — Простите, что поднял вас с постели, но я боролся с этими коликами весь день вчера и весь день сегодня, и безрезультатно. Ему все хуже, а я совсем вымотался.

— Правильно сделали, старина, — бодро сказал Зигфрид. — Джеймс подержит коня, а вы расскажете, какие меры принимали.

— Ну, я давал истин как слабительное и хлоральгидрат, чтобы облегчить боль. Еще хлорпромазин и несколько небольших инъекций ареколина, но дальше колоть ареколин воздержался — там такие завалы, что я боюсь разрыва кишечника. Если бы он только хоть чуть-чуть испражнился, но его уже двое суток полностью заперло.

— Ничего, мой милый, вы все сделали правильно, так что не терзайтесь.

Зигфрид подсунул руку под локоть и пощупал пульс, а когда конь, пошатываясь, шагнул вперед, он оттянул веко и вгляделся в конъюнктиву. Задумался, а затем измерил температуру.

— Да… да… — без всякого выражения бормотал он, а потом повернулся к Ламздену. — Вы не сбегаете в дом, не принесете горячей воды, мыло и полотенце? Я хочу провести ректальное исследование.

Молодой человек умчался, а Зигфрид повернулся ко мне.

— Черт, не нравится мне это, Джеймс. Пульс омерзительно слабый, еле его нащупал, конъюнктива кирпично-красная, а температура тридцать девять и четыре. Я не хотел пугать этого юношу, но, думаю, его не вытянуть. — Тут глаза моего партнера широко раскрылись. — И опять Моттрам! Просто проклятие какое-то!

Я промолчал, продолжая держать шатающегося коня. Слабый пульс у лошадей — признак самый зловещий, да и все остальное указывало, что положение осложняет воспаление кишок.

Когда Ламзден вернулся, Зигфрид закатал правый рукав и ввел руку глубоко в прямую кишку.

— Да… да… завалы, как вы и сказали. — Он несколько секунд тихо насвистывал. — Ну, для начала следует облегчить боль.

Он ввел транквилизатор в яремную вену, все время ласково уговаривая коня:

— Тебе от этого полегчает, старина. Бедный ты мой старичок! — Следом он сделал вливание физиологического раствора, чтобы уменьшить шок, и не забыл об антибиотике против энтерита. — А теперь зальем в него галлон жидкого парафина, чтобы смазать всю эту дрянь внутри.

Зигфрид быстро ввел через ноздрю желудочный зонд и держал его, пока я накачивал парафин.

— Теперь мышечный релаксант. — Он сделал еще одну внутривенную инъекцию.

К тому времени, когда Зигфрид очистил и смотал зонд, конь явно почувствовал себя много лучше. Колики на редкость мучительны, а я твердо убежден, что лошади ощущают боль острее всех других животных, и наблюдать их страдания бывает невыносимо. А потому я с большим облегчением увидел, как конь заметно успокоился, перестал опасно шататься и явно отдыхал от недавних мук.

— Ну что же, — сказал Зигфрид вполголоса, — теперь будем ждать.

Ламзден вопросительно поглядел на него.

— А вам обязательно? Мне так неловко, что вы из-за меня не спите. Уже третий час. Может быть, теперь я и один справлюсь…

Мой партнер ответил ему измученной улыбкой.

— С полным уважением к вам, юноша, мы и дальше будем объединять наши усилия. Лошадь пока просто одурманена, а что положение ее очень серьезно, и говорить не надо. Если мы не заставим заработать кишечник, боюсь, она сдохнет. Ей еще очень многое потребуется, включая зонд. Так что будем и дальше трудиться до победного или иного конца.

Молодой человек опустился на тючок сена и тупо уставился на свои сапоги.

— О господи, только бы не до иного! На прощание мистер Моттрам сказал мне: «Коробок остается на вашем попечении!»

— Коробок?

— Спичечный Коробок. Это его кличка. Мой патрон на него не надышится.

— Очень грустно, — сказал Зигфрид. — Положение у вас незавидное. По-моему, Моттрам не из тех людей, которым легко что-нибудь объяснить.

Ламзден запустил пятерню в волосы.

— Да… да… — Он поднял голову и взглянул на нас. — Учтите, он очень хороший человек и со мной всегда прекрасно обходится. Все дело в его личности. Посмотрит на тебя, и ты чувствуешь себя пигмеем.

— Вполне вас понимаю, — сказал я.

Зигфрид задумчиво поглядел на него:

— Как вас зовут? Как к вам обращается ваша матушка?

— Гарри.

— Так вот, Гарри, возможно, вы правы. И мне нравится ваша лояльность. Не исключено, что у него только манера такая, а мы с Джеймсом просто попадали под горячую руку. Да, кстати, а кофе вы нам не сварите? Ночь предстоит долгая.

Да, ночь была очень долгой. Мы по очереди прогуливали коня, когда появлялись признаки, что он хочет лечь, а Зигфрид делал инъекции, перемежая транквилизаторы и мышечные релаксанты осторожными дозами ареколина, а в пять утра снова воспользовался зондом и закачал в желудок сульфат магния. И все это время, пока мы подремывали и позевывали на тючках сена, мы ждали признаков того, что боль смягчается, что конь подбодрился, а главное — что кишечник заработал.

Сам я, глядя на понуренную голову Коробка, на его подгибающиеся ноги, мучился от сознания, что лошади гибнут очень легко. Рогатый скот, да и другие домашние животные куда выносливее, и старое фермерское присловье, что «лошадь самая малость прикончит», к сожалению, более чем соответствовало истине. Ночь тянулась и тянулась, жизнедеятельность моего организма падала, уныние росло. С минуты на минуту я ждал, что конь вдруг прервет свое тягостное кружение, со стоном повалится набок и, захрипев, перестанет дышать. А мы печально вернемся в Дарроуби.

В небе над нижней створкой двери мало-помалу гасли звезды, восток светлел. Около шести, когда в каштанах запели птицы и в стойло пробрался рассвет, Зигфрид встал и потянулся.

— Большой мир просыпается к дневным трудам, ребятки, так что́ будем делать? Нас обоих ждут вызовы, но кто останется с Коробком? Бросить его мы не можем.

Мы уставились друг на друга покрасневшими мутными глазами, и тут конь внезапно задрал хвост и изверг небольшую дымящуюся кучку навоза.

— Какое чудное зрелище! — вскричал Зигфрид, и наши измученные лица расплылись в улыбке. — Ну сразу легче стало, однако не следует радоваться раньше времени. Энтерит еще не прошел, а потому на прощание закачу ему еще антибиотика. Гарри, теперь, я думаю, его можно спокойно оставить, так что мы поехали. Но не стесняйтесь и сразу звоните, если опять станет хуже.

Во дворе мы обменялись с Ламзденом сердечными рукопожатиями. У него глаза слипались от усталости, но лицо светилось радостью.

— Не знаю, что сказать, — бормотал он. — Я так благодарен вам обоим. Вы меня так выручили! Просто не знаю, как вас благодарить…

— Не за что, мой милый, — прожурчал Зигфрид. — Рады, что оказались полезны. Звоните, когда понадобимся… но только не по поводу лошадиных колик в ближайшие два-три дня, если вас это не очень затруднит.

Мы все засмеялись, Зигфрид завел мотор, и, помахав на прощание, мы покатили по каштановой аллее.

Ламзден позвонил только на следующее утро, и я услышал в трубке:

— Коробок чувствует себя великолепно. Кишечник работает исправно, конь жует сено, ну все чудесно. Еще раз огромное спасибо.

Миновали три недели, и в горячке будней скантоновская ночь почти забылась, но как-то утром Зигфрид оторвался от книги вызовов.

— Знаете, Джеймс, сдается мне, Моттрам мог бы хоть как-то отозваться на ту небольшую помощь, которую мы оказали его любимцу. Пылких благодарностей я не жду, но, по-моему, позвонить он мог. — Раздраженно пожав плечами, он что-то вписал в книгу и добавил: — Видимо, этот чертов зазнайка даже и тут неспособен поступить по-человечески.

— Ну не знаю, Зигфрид. Возможно, он просто еще не вернулся. Нам же это неизвестно.

— Хм-м! — Мой партнер поглядел на меня с сомнением. — Не исключено, что я к нему и несправедлив. Но в любом случае нам остается сознание, что мы помогли спасти прекрасного коня. — Выражение его лица смягчилось. — Чудесное животное.

На следующий день, вернувшись с утренних визитов, я увидел, что мой партнер нагибается над открытым ящиком, из глубин которого выглядывают золотые горлышки бутылок.

— Что это? — спросил я.

— Шампанское. Дюжина. — Зигфрид извлек бутылку и посмотрел на этикетку. — «Боллинжер», не больше и не меньше!

— Черт! Но от кого?

— Понятия не имею. Доставлено утром в наше отсутствие, и внутри ни карточки, ни записки. Но не беспокойтесь, оно для нас. Видите адрес: «Господам Фарнону и Хэрриоту, Скелдейл-хаус».

— Замечательно. Но хотел бы…

Меня прервал стук в дверь, и вошел Хьюго Моттрам. Мы молча уставились на него. Он взглянул на ящик.

— Вижу, шампанское вам доставили.

— Это вы его прислали? — произнесли мы в один голос.

— Да… да… маленький знак благодарности. Я вернулся из Шотландии только вчера вечером, и… э… Ламзден рассказал мне, как вы спасли Коробка.

— Ну, право же, ни к чему… мы рады… — Против обыкновения, Зигфрид начал заикаться.

Моттрам тоже изнывал от неловкости. Как всегда прямой, исполненный достоинства, он тем не менее был явно смущен, поджимал губы и мучительно подбирал слова.

— Нет, к чему… чтобы как-то выразить мою благодарность… которая глубже, чем я… чем я могу выразить. И еще, чтобы извиниться перед вами, господа… за мои глупые и непростительные слова при нашей последней встрече…

— Мой дорогой, все это лишнее! — воскликнул Зигфрид. — Мы нисколько…

Моттрам поднял ладонь.

— Разрешите мне сказать… Я крайне сожалею и стыжусь… Не понимаю, почему говорю подобные вещи… Со мной это уже бывало… Я, кажется, чересчур нетерпим… Боюсь, что ничего с этим поделать не могу.

Говоря, он все выше задирал подбородок и смотрел на нас сверху вниз.

Возможно, и с этим он ничего поделать не мог. Но такие признания ему дорого стоили, и я ощущал, как возрастает напряжение.

Зигфрид явно почувствовал, что необходима разрядка. Он раскинул руки всеобъемлющим жестом.

— Моттрам, Моттрам, дорогой мой. О чем вы? Маленькое недоразумение, уже забытое. Больше ни слова, прошу вас. Право же, нас с Джеймсом интересует только, что ваш чудесный конь теперь совсем здоров.

Моттрам чуть-чуть расслабился.

— Знаете что, — произнес Зигфрид негромко, — я бы сам хотел иметь такую лошадь. Искренне вам завидую.

И я заметил, как между этими любителями лошадей сразу возникла симпатия.

Моттрам кивнул.

— Ну, я рад, очень рад, — пробормотал он. — И кстати, я привез вам кое-что от Ламздена. Он тоже чрезвычайно вам благодарен. — И Моттрам протянул Зигфриду небольшой сверток.

Мой партнер быстро сдернул бумагу и испустил одобрительный вопль.

— Бутылка выдержанного виски! Молодец Гарри! Нынче наш счастливый день. И по-моему, надо отпраздновать выздоровление Спичечного Коробка — ну и все остальное. Ингредиенты налицо. — Зигфрид достал из ящика бутылку шампанского. — Что скажете, Моттрам, старина? У нас есть немножко свободного времени до обеда.

— Вы очень любезны, Фарнон. С удовольствием.

— Отлично, отлично! Так садитесь же и располагайтесь поудобнее. Джеймс, принесите бокалы.

Через две-три минуты хлопнула пробка шампанского, и мы расселись вокруг стола. Зигфрид поднял бокал и одобрительно посмотрел на его искристое содержимое.

— За здоровье Спичечного Коробка! И пусть живот у него больше никогда не болит!

Мы выпили, и Моттрам откашлялся.

— Мне бы хотелось сказать еще одно: я очень сожалею, что мы прежде не узнали друг друга поближе. Не отобедаете ли вы оба у меня в следующую пятницу?