Два адмирала

Джеймс Фенимор Купер, 1842

Творчество американского писателя Дж. Ф. Купера (1789 – 1851) хорошо известно современному читателю. Морские же романы его представляют библиографическую редкость. Роман «Два адмирала» (1842) повествует о событиях из истории морской войны между Англией и Францией в середине XVIII века.

Глава V

Монарх и министр имена внушительные. Тот, кто их носит, имеет право на нашу службу.

Юнг

План нашего повествования не требует от нас подробного описания жилища сэра Вичерли. Как и все здания того времени, оно имело длинные, низенькие окна, приличной величины приемную, выложенные панелью комнаты, стены с бойницами и на углах небольшие башенки.

По прибытии гостей адмиралам тотчас отвели по две комнаты, рядом же поместили на всякий случай и Атвуда. Сэр Вичерли был от природы чрезвычайно гостеприимен. Он уже успел убедить сэра Джервеза остаться у него ночевать, но не знал еще, уговорит ли Блюуатера. Для Доттона, его супруги и дочери было также приказано приготовить все нужное для ночлега, равно как и для молодого Вичекомба, который, вероятно, должен был воротиться к ночи.

В надлежащий час сэр Вичерли послал свою карету за семейством Доттона, и скоро все общество собралось в столовой к обеду.

Возвратившись с полевых работ, баронет нашел уже в своем доме миссис Доттон с Милдред и Тома, принявшего на себя обязанность хозяина. Относительно Доттона и его дочери мы только скажем, что первый был одет в лучший мундир свой, простой, но приличный, последняя же успела уже совершенно оправиться от недавнего недуга, что было ясно видно по яркому румянцу, игравшему на ее прекрасном личике. Одежда ее была проста, мила и как нельзя более шла к ней. В честь хозяина она надела самое лучшее свое платье, но оно совершенно соответствовало ее званию, несмотря на немногие украшения, которые, окружая ее скромным изяществом, невольно заставляли считать ее гораздо выше того сословия, к которому она действительно принадлежала. Миссис Доттон, дочь управляющего помещика Девонширского графства, была еще прекрасная женщина, в полном смысле этого слова, хотя в ее задумчивом лице и были заметны страдание и печаль, которые она напрасно старалась скрыть.

Баронет так привык к своим скромным соседям, что между ними установилась искренняя дружба. Войдя в столовую, он пожал руку каждому с истинным радушием, выражая миссис Доттон свое удовольствие видеть ее у себя и поздравляя Милдред с совершенным выздоровлением.

— Я вижу, что Том был довольно внимателен к своей обязанности, — сказал он, — пока я разбирал жалобу одного работника на браконьера. Странно, что молодой наш Вичерли не воротился еще до сих пор, хотя прошло уже более двух часов сверх назначенного ему времени; господин Атвуд говорит, что адмирал начинает беспокоиться о своих депешах. Но хотя господин Вичекомб мне и не родственник, а только однофамилец, и притом уроженец Виргинии, однако я готов за него поручиться кому угодно, готов уверить адмирала, что его депеши в полной безопасности, что бы ни случилось с посланным.

— И отчего же виргинцу не быть столь же точным и достойным доверия, как и англичанину, сэр Вичерли? — спросила миссис Доттон. — Он такой же англичанин, как и мы, только родившийся по другую сторону океана.

Слова эти были сказаны самым мягким голосом, будто привыкшим находиться под влиянием робости; но при всем том они были произнесены с решительностью и не без упрека, между тем как взоры говорившей с естественным участием покоились на милом личике Милдред.

— Довольно справедливо, миссис Доттон, довольно справедливо! — отвечал баронет. — Они такие же англичане, как и мы, только родившиеся вне королевства, а потому несколько от нас и отличные.

— Господин Вичерли Вичекомб, — сказал Доттон, — человек, достойный уважения; я слышал, что при всей своей молодости он отличный моряк. Правда, он не имеет чести принадлежать к вашей фамилии, сэр Вичерли, как, например, господин Том, но зато он способен, как мне кажется, сам составить себе имя. Если бы он командовал судном и совершил такой подвиг, какой совершил будучи мичманом, его величество возвел бы его в дворянское достоинство, и тогда было бы у нас два сэра Вичерли Вичекомба.

— Надеюсь, что нет! — воскликнул баронет. — Англия так же не может иметь двух сэров Вичерли, как мир — два солнца. Не правда ли, мисс Милдред?

Сказав это, баронет засмеялся, делая вид, будто он шутит, но так как вопрос относился прямо к смущенной девушке, то она и принуждена была отвечать.

— Я думаю, что господин Вичекомб никогда не достигнет такого высокого звания, чтобы поставить вас в столь затруднительное положение, — сказала она, — если же это и случилось бы, то, мне кажется, что права господина Вичекомба были бы точно такие же, как и всякого другого, и он должен бы был носить свое имя.

— В таком случае, — сказал Том, — мы ничего не могли бы возразить против его дворянства, потому что дворянство исходит от короля, а король может и трубочиста сделать дворянином; но что касается имени, то мне кажется, что дорогой мой дядюшка был бы не прав не потребовать наследования прав господина на одно или оба имени, которые он бог знает почему носит.

Насмешка и злоба, с которыми говорил все это Том, не могли укрыться от присутствующих, и потому Доттон и его жена сочли неприличным продолжать этот разговор. Но последняя не могла не покраснеть, взглянув на взволнованную Милдред, которую невольное чувство негодования заставляло отвечать на слова Тома.

— Мы знаем уже господина Вичекомба несколько месяцев, — заметила Милдред довольно спокойно, устремляя свои большие голубые глаза на мрачное лицо Тома, — и при всем том ни разу еще не заметили в нем ничего такого, что могло бы заставить нас думать, будто он способен присвоить себе чужое имя, не имея на то никакого права.

Это было сказано скромно, без всякого жара, но так решительно, что каждое почти слово проникало прямо в душу Тома Вичекомба; он бросил быстрый, подозрительный взгляд на прекрасную Милдред, как бы желая удостовериться, не намекает ли она на него самого, но встречая в ней одно только великодушное сочувствие к лейтенанту, он опомнился и отвечал довольно хладнокровно.

— Мне кажется, — сказал он смеясь, — что нам, молодым людям, непременно надо побывать на утесе и покачаться там на веревке из-за какого-нибудь цветочка, чтобы возбудить участие мисс Милдред, тогда она, может быть, и нас защитила бы во время нашего отсутствия от всяких нападок.

— Я надеюсь, сэр Вичерли, что я не сказала ничего вам неприятного, — возразила Милдред с чувством, и краска, разлившаяся по ее лицу, сделала ее еще прекраснее. — Я хотела только сказать, что господин Вичекомб не способен носить чужое имя, не имея на него права.

— Милое мое дитя! — сказал баронет, взяв опечаленную девушку за руку и целуя ее в щеку с отцовской нежностью, — тебе трудно обидеть меня, будь уверена, что я даже готов уступить молодому человеку оба мои имени, если только ты этого желаешь!

— Ведь и я хотел только сказать, мисс Милдред, — снова сказал Том, опасаясь, что он зашел слишком уж далеко, — и я хотел только сказать, что господин Вичекомб — безвинно, может быть, сам не зная как, получил оба имени, которые так долго принадлежали одной из древнейших и почтеннейших фамилий Англии. Мало ли есть молодых людей, которые достойны быть графами, князьями, а между тем законы считают их…

Тут Том остановился, желая подыскать название, которое было бы наиболее точным, как баронет прибавил:

— Filius nullius — вот настоящее слово. Том, я слышал его из уст твоего покойного отца.

Том вздрогнул и со страхом осмотрелся, будто желая увериться, не подозревает ли кто-нибудь истину. Потом снова начал говорить, желая воротить благосклонность Милдред, которой слишком дорожил:

— Filius nullius, мисс Милдред, вполне выражает то, что я хотел сказать, — человека без законного происхождения. Мне говорили, что в колониях весьма обыкновенно принято принимать имена наших знаменитых фамилий и потом выдавать себя за их родственников.

— Я никогда не слышала, сэр, ни одного слова от господина Вичекомба, из которого можно бы было заключить, что он считает себя родственником вашего дома, — отвечала Милдред спокойно, но решительно.

— А слышали ли вы когда-нибудь, мисс Милдред, чтоб он сказал, что он нам не родня?

— Нет, я этого никогда не слышала, сэр.

Приход сэра Джервеза Океса прекратил этот разговор. Вице-адмирал был, по-видимому, в самом веселом расположении духа.

— Если б только можно было, сэр Вичерли, взять с собой в море все удобства вашего дома и все милые лица, которые теперь меня окружают, нашему отшельничеству пришел бы конец! — весело сказал сэр Джервез после обычных приветствий.

— Мой дом, сэр Джервез, — отвечал хозяин, — совершенно к вашим услугам.

— А, наконец-то, и ты сюда пожаловал! — воскликнул вице-адмирал, обращаясь к входящему Блюуатеру. — Я уверен, сэр Вичерли, что мой товарищ слово в слово повторит все, что я сейчас имел удовольствие вам говорить. Я рассказываю сэру Вичерли, Блюуатер, о том неизъяснимом удовольствии, которое мы испытываем теперь под этой кровлей, среди очаровательных дам, которые распространяют вокруг себя такое завидное счастье!

Блюуатер успел уже поклониться миссис Доттон, но тут взор его остановился на Милдред и остался на минуту прикованным к ней.

— Сэр Джервез столь опытный поклонник дамского пола, — сказал он, оправившись после минутного молчания, — что я вовсе не удивляюсь его восторгам. Но соленая вода всегда производит на него свое обычное действие, — в этом я хорошо уверен; его верная подруга — судно, которое одно только в состоянии привязать его к себе и сделать постоянным.

— Да, я, кажется, имею право сказать, что одному ему сохранил я постоянную верность. Не знаю, как бывает с вами, сэр Вичерли, а я к чему привыкну, то и люблю.

— Это происходит оттого, Джервез, что ты никогда еще не бросал судна до тех пор, пока оно сколько-нибудь было способно ходить в открытое море. «Плантагенет», сэр Вичерли, одно из быстроходнейших двухдечных судов на службе его величества, и сэр Джервез знает это так хорошо, что уж наверное не передаст его никому из нас, пока оно не придет в совершенную негодность.

— Пусть так, если хотите, это показывает только, что я выбираю своих друзей не по дурным их качествам. Но позвольте, прекрасная леди, спросить вас, — сказал адмирал Окес, обращаясь к Милдред, — знаете ли вы господина Вичекомба, однофамильца нашего дорогого хозяина, служащего лейтенантом во флоте его величества?

— Знаю, сэр Джервез! — отвечала Милдред, потупив глаза и трепеща, сама не зная отчего. — Господин Вичекомб уже несколько месяцев живет по соседству, и мы все его очень хорошо знаем.

— Скажите же мне, миледи, всегда ли он медлителен в исполнении возложенной на него обязанности? Этим я не спрашиваю, медлит ли он при исполнении ваших поручений, а хочу только узнать, может ли он, например, на хорошем бегуне проскакать миль двадцать за восемь или десять часов?

— Не могу вам сказать, сэр. Я думаю, сэр Вичерли лучше меня знает об этом.

— Во всяком случае я убедился, что он не так скор, как «Плантагенет», — отвечал сэр Джервез. — В самом деле, молодому человеку пора бы уже давно воротиться.

— Я сам удивляюсь, что он так долго не возвращается, — отвечал баронет. — Он вообще проворен, знает хорошо нашу местность и во всем графстве нет ездока искуснее его, — кажется, нет, мисс Милдред?

Милдред не сочла нужным отвечать на этот вопрос; но как она ни старалась скрывать своих чувств, после происшествия на утесе, однако не могла преодолеть себя, и при одной мысли о новой опасности, в которой, может быть, находится лейтенант, милое ее личико покрылось живым румянцем, который еще больше заиграл от вопроса баронета. Чтобы скрыть свое смущение, она отвернулась и встретила взгляд Тома, устремленный на нее с такой мрачностью, что она невольно затрепетала. К счастью ее, сэр Джервез обратился в эту минуту к своему другу, Блюуатеру, с которым и направился в другой конец длинной комнаты, говоря вполголоса.

— Хорошо еще, Блюуатер, что Атвуд взял с собой на берег два экземпляра моих депеш; если этот нерасторопный лейтенант не воротится к обеду, я отправлю другого курьера. Донесение мое слишком важно, чтоб с ним можно было шутить; отечество наше в затруднительном положении; я привел свою эскадру на север, чтобы в случае надобности быть готовым оказать должную помощь, и потому с моей стороны было бы преступлением не уведомить немедленно свое министерство о причинах, побудивших меня к этому.

— Если б вы его и не уведомляли, оно все-таки знало бы столько, сколько я знаю, — отвечал Блюуатер с колкостью, но без малейшей горечи. — Единственное преимущество, которое я имею перед ним, состоит разве в том только, что я знаю, где эскадра, тогда как этого не знает и первый лорд Адмиралтейства.

— Правда твоя, я забыл тебе сказать обо всем, друг мой, но ты должен догадаться, что, вероятно, тут есть что-нибудь такое, о чем с тобой лучше и не совещаться. Я получил важные известия, которые моя обязанность, как главнокомандующего, требует сохранить в тайне.

Сэр Джервез улыбнулся, хотя видно было, что он в досаде и замешательстве. Между тем Блюуатер не обнаружил ни того ни другого, но сильное, почти непреодолимое любопытство — чувство, которому он вообще не был подвержен, ясно отражалось в глазах его и во всем лице. Несмотря на то, привычная подчиненность старшему и сила дисциплины не позволяли ему ожидать от своего друга еще чего-нибудь. В эту минуту дверь отворилась, и лейтенант Вичекомб вошел в комнату, только что успев соскочить с лошади. Надобно было только взглянуть на его поспешность и вообще на всю его наружность, чтобы убедиться, что он имеет сообщить что-то важное, но сэр Джервез сделал ему знак, чтоб он молчал.

— Нас призывает служба, сэр Вичерли, — сказал он, — и я надеюсь, что нас извинят, если мы оставим это помещение на несколько минут. Прошу ваше милое общество сесть за стол; вы же много меня обяжете, сэр, если будете обращаться с нами как со старыми друзьями. Адмирал Блюуатер, не угодно ли вам участвовать в нашей конференции?

Оба адмирала и лейтенант, не говоря более ни слова, прошли в комнату сэра Джервеза, который, затворив за собой дверь, обратился к Вичекомбу с видом начальника.

— Я встретил бы вас с упреком за вашу медлительность, молодой человек, — сказал он, — если бы не заключил по вашей наружности, что какое-то важное обстоятельство было тому причиной. Может быть, вы опоздали на почту, сэр?

— Никак нет, адмирал, — отвечал лейтенант. — Я наверное знаю, что ваши депеши уже несколько часов, как отправлены в Лондон. Я прибыл на почту вовремя.

— Гм! На «Плантагенете» так заведено, что офицер, исполнив какое-нибудь важное поручение, тотчас доносит об этом своему начальнику.

— Это правило, сэр Джервез, исполняется на всех судах его величества; но меня учили также, сэр, что уместное благоразумие, если только оно не противно отданным приказаниям, даже если иногда и противно, но влечет за собой пользу, служит вернейшим признаком толкового офицера, а не раболепного исполнителя одних только правил.

— Довольно справедливо, молодой человек, но это можно еще позволить капитанам, а не лейтенантам, — отвечал вице-адмирал, взглянув на своего друга и удивляясь про себя уму юноши. — Благоразумие — слово относительное, которое, будучи применяемо к различным лицам, имеет различное значение. Осмелюсь спросить, господин Вичекомб, что вы, в настоящем случае, разумеете под словом благоразумие?

— Я постараюсь теперь подробнее передать вам все, что я узнал по дороге. Ожидая отъезда лондонской почты с вашими депешами и желая дать небольшой отдых своей лошади, я увидел прибывшую почтовую коляску с каким-то джентльменом, который ехал в свое ближайшее поместье и который, сколько можно было заметить, принадлежал к партии якобитов. Он имел довольно долгое и тайное совещание с другим человеком, после чего поднялась такая беготня и розыски, что я не мог не подумать, что, вероятно, тут случилось что-нибудь важное. Я пошел в конюшню, чтоб взглянуть на лошадь сэра Вичерли, который, как я знал, очень дорожил этим животным, и увидел там двух лакеев неизвестных джентльменов, между собой разговаривающих. Один из них сказал мне, что до отъезда их из Эксетера получены туда весьма важные известия. Известия эти, сэр, состояли в том, что «Карл уже не за морями»^[5]. Я счел излишним расспрашивать более дурака слугу, и хотя в гостинице все заметили странность свидания двух путешественников, однако никто не мог мне сказать ничего положительного. Поэтому я взял место в коляске и отправился в Фоуей, где меня встретило весьма важное известие, что принц Карл действительно вышел на берег и теперь в Шотландии!

— Итак претендент, в самом деле, снова среди нас! — воскликнул сэр Джервез, будто уже и прежде знал об этом.

— Не претендент, сэр Джервез, как я понял известие, — отвечал Вичекомб, — а его младший сын, принц Карл Эдуард, который гораздо более может обеспокоить государство. Известие это, сэр, несомненно, и я, думая, что оно должно быть весьма важным для командующего эскадрой, какая расположена ныне близ Вичекомба, не теряя ни минуты, поспешил сюда.

— Вы сделали прекрасно, молодой человек, и доказали, что благоразумие в лейтенанте так же полезно и достойно уважения, как и в адмирале. Ступайте же теперь и займите местечко подле одной из прекраснейших девушек Англии, где я надеюсь через несколько минут вас увидеть. Ведь это славная новость, Блюуатер! — продолжал он, когда Вичерли вышел.

— Да. Но она, я думаю, все та же или, по крайней мере, в большой связи с той, которую вы отослали с последними своими депешами к первому лорду. Она, сколько я заметил, вовсе не удивила вас.

— Почти нет. Ты знаешь, какие верные известия получали мы всегда от своего агента в Бордо; в последнее время он присылал мне такие важные сообщения о предпринимаемой экспедиции, что я решил подвинуть свою эскадру к северу, чтобы она при первой надобности могла оказать должную помощь.

— Слава Богу, до Шотландии довольно далеко, и мы навряд ли успеем достигнуть ее берегов прежде, чем все решится! Жаль, что мы не расспросили молодого человека, имеет ли принц с собой какие-нибудь морские силы. Не послать ли за ним, чтоб узнать об этом?

— Лучше, если ты, Блюуатер, останешься в этом деле посторонним. Я даю тебе обещание уведомлять тебя обо всем, что только сам услышу, и потому надеюсь, что этого будет для тебя вполне довольно.

После этого разговора наши адмиралы разошлись и через некоторое время снова возвратились к обществу, их ожидавшему. Полученное известие было так важно, что не могло быть легко принято, и потому каждый из наших ветеранов почти с четверть часа расхаживал по своей комнате, рассуждая о последствиях этого дела для государства и самого себя. Сэр Джервез уже был приготовлен несколько к подобному известию и потому был гораздо менее удивлен, чем его друг; несмотря на то, он считал это событие чрезвычайно важным и способным надолго расстроить благополучие всей нации и спокойствие семейств. В Англии было тогда, как и теперь, как вероятно и всегда будет, две партии: одна приверженная минувшему, со всеми его наследственными и законными правами, другая же ожидала выгод и почестей от всяких предстоящих переворотов.

Как сэр Джервез Окес, так и Блюуатер были уверены, что каждый из них действовал согласно основным своим правилам, между тем как их поступки были только следствием их преданности Домам: Брауншвейгскому и Стюартов. Может быть, во всей Англии не было двух людей, которые бы менее их подвергались влиянию поступков, заслуживающих порицания; и между тем, как все их мысли были всегда между собой сходны, в одном этом они были прямо противоположны. В продолжение многолетней и трудной своей службы они всегда были вместе, и зависть, недоверчивость и несогласие оставались для них чуждыми; каждый из них был уверен, что честь, счастье и польза одного столь же дороги были его другу, как и ему самому. Теперь же, в первый раз в жизни, обстоятельства угрожали им разрывом; заставляя их действовать, они ставили их даже в открытую вражду друг против друга. Неудивительно после этого, что оба они смотрели в будущее с мрачным предчувствием и с недоверчивостью, которые если и не делали их несчастными, то по крайней мере очень беспокоили.

Примечания

5

Пародия на песенку шотландских якобитов.