Ловцы звезд

Джейкоб Ким, 2021

Есть ли в наше время место для мифологического приключения, чтобы стать Героем своей жизни? В романе раскрывается современный путь, так называемого, "героя", согласно теории о мономифе Джозефа Кэмпбелла. В трех частях показаны три главных этапа на этом пути героя – уход, инициация и возвращение. Постижение их проходит через контекст обретения свободы, любви и красоты. Еще одна часть раскрывает саму суть "мономифа", и еще одна, заключительная пятая, часть книги закрывает многие вопросы, показывая последнее путешествие главного героя. Как происходят внутренние эволюция и революция обычного человека? Как движется поиск смысла своего существования в потерявшем смыслы мире? Где находятся невидимые опоры, по которым можно подняться и покорить вершину своего пребывания "здесь"? Почему очень часто нарушается причинно-следственная связь, и причина вскрывается намного позже? Что вообще является основной целью? Содержит нецензурную брань.

Часть 2. Эстафета вечности

1

Нил делает очередной долгий выдох и еще один глубокий вдох.

В это раннее время лес представлялся чрезвычайно живым, и деревья отчетливо показывали свое дыхание и движение, подтверждая, что раннее утро — с предрассветных сумерек до восхода солнца — является волшебной расщелиной в пространстве вариантов и возможностей. В это время сшивается ткань настоящего — лоскуты прошлого и будущего, вчерашнего и сегодняшнего, и в это время возможно многое. Можно подкорректировать старое прошлое, можно задать направление будущего, можно уменьшить инерцию для настоящего, ну и конечно, ослабить, а то и нарушить причинно-следственную связь; и если раньше такое происходило с Нилом неосознанно, то теперь все очень отчетливо, но только необходимости все меньше.

Сшивание лоскутов называли «шелестом утренних звезд», и были очень точны с образом. Этот шелест прекрасно ощущается, особенно после медитации и настройки своего энергоинформационного тела. А настройка тонкого тела, да и физического, в свою очередь, очень хорошо работает в этом шелесте. Все волшебство этого раннего времени можно представить, как погруженное в сон происходящее вокруг — реальность спит. А во сне, как известно, происходят разные несуществующие события, но в данном случае что-то из сновидения не исчезнет и останется в реальности и после пробуждения.

Нил, почувствовал, что еще несколько минут ассоциаций на данную тему, и он может надолго впасть в транс блужданий по лабиринтам нереализованных моментов. Но скоро у него экскурсия, поэтому пора двигаться дальше. Нил делает еще один глубокий вдох, полностью выдыхает и открывает глаза: утренняя медитация окончена. За несколько лет практики сознание, энергетические центры, потоки — стали очень гибкими и послушными, как становятся сильными мышцы, если давать им ежедневную нагрузку. И это в очередной раз доказывает, что практика и тренировка нужна всему телу, и не только физическому.

Вот и сейчас Нил решает дать и физическую нагрузку своему телу. И на самом деле в мире все устроено очень просто. Если что-то сложно — значит это «что-то» не нужно. Если действие дается тяжело, если результат достигается какими-то сверхвычурно сложными способами, если цель уж слишком хитро убегает — надо подумать еще раз и, скорее всего, все это окажется ненужным. А вот, для примера, простые утренние зарядка и медитация делают огромную работу по состоянию здоровья и течению жизни.

Пока Нил делал упражнения, вода в небольшом чайнике подходила до идеальной температуры для заваривания чая. Вовремя снятый чайник с маленького костра и родниковая вода — простой, но самый верный рецепт отличного улуна.

Ну и сразу же запах свежезаваренного чая сначала впился ледяными вилами, а потом растаял и растекся по всему сознанию, которое, словно паук, сплело паутину и туда налипали запахи, несущие в себе ощущения всей жизни, всей памяти и простое наслаждение. На этой паутине были уже навечно: от костра запах времени, от свежего чая запах далеких стран, от влажной земли запах смерти, от крепкого дерева запах свободы, от камня запах постоянства, от тишины запах одиночества, от первых опавших листьев запах изменчивости, от ветра запах пути, от первых лучей солнца запах нового дня.

Очень неспешно и осознавая каждый глоток, чай был выпит, который на этот раз оказался достаточно терпким. Несмотря на выверенные меры заваривания, чай всегда получается разным, сам определяя свой вкус и твое настроение. «Совсем недавно такое волшебство творил виски, а теперь хороший чай — улыбнулся вспыхнувшему воспоминанию Нил, — Воистину всему свое время».

Но сейчас времени для созерцания и чаепития больше не оставалось, если Нил хотел успеть, а он хотел, на свою же экскурсию. Сегодня она обещала, как минимум состояться — клиент был подходящим и даже немного готовым, как показалось на первый взгляд. Нил неспешно затушил костер, прибрал мусор, собрал спальник и палатку, уложил в рюкзак все походные принадлежности, еще раз умылся холодной водой и двинулся в путь.

2

Герман стоял на обочине дороги, и держа в руке смятое объявление, в очередной раз смотрел на него стихающим, но все еще недоверием. Правда это с одной стороны было недоверие, ведь с другой стороны, совсем наоборот, было игривое ощущение чего-то нестандартного и интересного. Потому как Герман не первый раз отдыхает на Черноморском побережье, и далеко не первый раз посещает экскурсии, но, во-первых, он всегда недолюбливал плыть по течению даже на отдыхе и считал все популярное пустым и выеденным яйцом, и после пары «классических» поездок по местным достопримечательностям зарекся посещать такое; во-вторых, найденное объявление предлагало уж совсем что-то из ряда вон, даже для его запросов. Надпись «Экскурсия к затерянной статуи Сиддхартхи», рисунок Колеса Дхармы и контактный телефон — вот и все объявление. Конечно на фоне различных крепостей, канатных дорог, церквей, гнезд и прочих памятников, оно выделялось на доске у остановки общественного транспорта. Выделялось это объявление и видом: напечатано все черной краской, именно краской, а не тонером домашнего принтера, на плотной бежевой бумаге, прям пахнущее чем-то старым и действительным; в отличии от остальных объявлений, которые были по-современному фальшивыми пестрыми качественными плакатами-афишами с фотографиями тех мест, как правило, менее красивыми, чем сами фотографии. Ну а самое главное, что зацепило Германа это, конечно, имя Сиддхартха. Сколько людей в наше время, отдыхающих в Крыму в этом месте, видевших это объявление знает, что при рождении самый известный и, скажем так, главный Будда получил именно это имя, Герман понятия не имел. Но сам эту информацию знал хорошо. Знал из-за рассказа Германа Гессе «Сиддхартха», хоть там и про другого Сиддхартху идет повествование, но поверхностно всю тему буддизма пришлось изучить.

И вот почему «пришлось изучить» и почему только поверхностно. Герману при рождении родители дали это имя в честь Анны Герман; для супругов в восьмидесятых это было красиво, а для самого Германа в наше время такая правда являлась неприемлемой и совсем неудобной, особенно при знакомствах с девушками или на кухонных посиделках. Поэтому Герман искал себе другой источник происхождения своего имени. Вариантов было немного: Герман Титов, второй советский космонавт был вариантом героическим, но уже запоздалым, хотя на фоне возможных малолеток-Илонов выглядело бы занятно; Герман Мелвилл был известен только, как автор Моби Дика, поэтому был риск связаться в итоге с какой-нибудь кличкой а-ля Дик, что не очень хотелось в виду двузначного перевода с английского; ну и оставался только Герман Гессе, оказавшийся очень удобным вариантом — и писателя такого слышали, но, как правило и не читали. Вот и получилось — интересная, экзотическая в какой-то мере и интеллектуальная легенда, но матчасть Герману все же пришлось подучить. Матчасть подразумевала сбор википедических данных про, не такое уж и объемное в плане количества произведений, творчество Гессе, которое было с немалым восточным влиянием. Так возник Сиддхартха в сознании и памяти Германа, и вот появилась смутная, но надежда, что теперь он возникнет перед образом статуи Сиддхартхи, и каким-то отдаленным образом через пятое рукопожатие прикоснется к своему же мифу.

Герман еще раз проверил своеобразную карту на обороте объявления, которую он набросал от руки, следуя инструкциям, полученным по телефону от экскурсовода. И двинулся к месту встречи. Недоверие продолжало уменьшаться, а покалывающее предчувствие интересного продолжало увеличиваться. «Все-таки на развод не очень похоже, потому что не взяли никаких денег, да еще и предупредили, что оплата будет после экскурсии, — своего рода современная гарантия услуги, думал Герман — для того, чтобы обворовать в процессе, тоже все сложно, ну кто с собой будет брать что-то дорогостоящее кроме фотоаппарата? И ради этого выдумывать такое объявление? Уж лучше другой экскурсией завлечь какого-нибудь мажора с дорогими часами и телефоном. Единственное, что может случиться, так это какой-нибудь пранк». Что касается денег, то Герман, конечно обрадовался постоплате, потому что предоплату он точно бы не делал. И дело не в том, что у него были проблемы с деньгами; скажем так, он был на «вы», но все-таки с маленькой буквы, с финансовыми возможностями. Герман в последние годы зарабатывал очень даже неплохо, но чувствовал, что это больше удачное стечение обстоятельств, нежели его врожденная способность. А вот во врожденной способности как раз больше проглядывалась сложность с финансами, переданные генами от простых работящих родителей. И эти изначально сложные отношения с денежной массой, Герман аргументировал своим происхождением. Происхождение во времени и пространстве. Время для всех было одно — восьмидесятые, это было поколение Y, которое по английскому произношению превращается в Поколение «Why?». Но вот пространство у всех было разное. И если на Западе Поколение Why означало «Why Not?», то в, пока еще, Советском союзе, оно означало «Why Me?». И этих «Почему?» было несметное количество, равное количеству думающих людей 80-х. Перестройка, реформы, гласность, дефицит, джинсы, кино, развал и так далее — это всё застали ранние «игреки» в беспамятном детстве, но это всё и создало неуловимый паттерн смуты и неуверенности. Это уже поздние «игреки», реальные миллениалы, родившиеся после девяностого года, стали взрослой беззаботной веселой богатой детворой, а у настоящих «Y» появилось очень много вопросов, и их уже даже можно было задавать, да вот только ответов не было, а скорее всего не существовало. Особенно на такой немаловажный вопрос про финансы. И тут у Германа эта гипотеза набирала совсем новый философский виток. Ответ, как заработать эти самые финансы, конечно, можно было найти, изрядно покопавшись, ну или если повезет со случаем, как у Германа. Ответа не было на вопрос «Зачем?». Зачем ему деньги? «Дачка, тачка и собачка» своей навязчивой тупостью никак Германа не прельщали, а особых извращений и фетишей у него не было, ради которых можно было хорошенько заработать.

Герман теоретически мог заработать достаточно нетрудно на любой курорт мира, но не хотелось напрягаться и отвлекаться от своего течения жизни, да и в Крыму Герману нравилось, чей бы он там ни был. Крым казался и чувствовался этакой своеобразной парфюмерной смесью советской романтики, бьющей себя в грудь юности, одновременного постоянного поиска всех себя в настоящем и размеренной уверенной лености. Вот и экскурсия эта подтверждение последних определений.

А что бы там, на этой странной экскурсии, ни было, Герман уже был доволен: ранним утром в горах очень красиво, а он все не мог себя заставить встать пораньше, так что в любом случае хотя бы насладится вдоволь этой утренней местностью перед скорым окончанием своего отпуска. Но надежда на экскурсию оставалась, и конечно Герман уверен был, что Будды там и в помине не будет, а все равно найдется что-то действительно захватывающее дух его затвора.

3

Да, можно сказать, что Герман был очередным, не побоимся, ставшим уже ругательным, слова, фотографом, коих развелось больше, чем самих фотоаппаратов. Хотя сам себя Герман называл даже не любителем, а видоискателем своего видоискателя. С юных лет понимание и чувство необходимости что-то созидать у Германа было, а вот какого-либо таланта, как он предполагал, нет. Из-за этого он и взял когда-то фотоаппарат в руки и начал искать то, что нужно было запечатлеть. И, как оказалось, это тоже очень тяжелая задача: или не находится таковое, или ты не можешь его снять таким, каким оно есть. Герман совсем было бросил это дело, но честолюбие и стойкое желание творить, победило; и для начала он занялся техникой фотографирования: композиция, экспозиция, ракурс, свет и многое другое, после которого, как сейчас полагается, Герман мог сам открывать курсы и даже выдавать сертификаты.

Обучаясь искусству фотографии, Герман поймал много подводных камней, например, таких, что после получения теории и основ, он понял, что «настоящие» работы и даже ставшие классикой очень часто противоречат полученной базе знаний. Или, например, правила техники наоборот мешают сделать необходимый снимок. В общем, Герман получил некоторые знания и навыки, которые лишними не были конечно, но даже достаточными их нельзя было назвать для достижения своей цели, так как фотография — это все-таки искусство в первую очередь, а не технология. А искусство, в свою очередь, это возможность что-то сказать, когда обычным способом уже не получается. Как правило, для фотографии, это какое-то мимолетное явление, чувство, эмоция, которые на своем пике проявляются в максимальной дозировке, и опять угасают и исчезают. Если масштабировать, то из таких явлений и состоят года, а дальше и жизнь, и жизни. Именно такой вот фрактал, доступ и вход в который давал какой-то кадр, снимок того самого момента. Поймав его, можно словить целую волну этого фрактала, и можно уже даже не снимать, а просто сёрфить и кайфовать от его энергетики. Где-то глубоко у Германа боролись два голоса на этот счет: один, правильный и совестливый, говорил, что он словно наркоман и энергетический вампир, сидит на игле выдуманного фрактала и все больше погружается туда; другой голос, мистический и уверенный, твердил, что Герман нащупал что-то действительно важное и намного более нужное, чем вся остальная деятельность.

Это чувство непонятной энергетики, как думал Герман, пришло к нему из-за его настойчивости что-то создавать настоящее, потому как ненастоящее получалось достаточно хорошо, манило хорошими возможностями, но не смогло поглотить. И вместе с этим, Герман упорно не считал себя творцом какого-либо искусства: коммерческое искусство было для него оксюмороном, а находить моменты для настоящих снимков было крайне тяжело. Действительно, «дверей во фрактал Германа» (его скромное выражение) пока наберется не больше пяти штук, и сейчас ему вспоминалась последняя, пойманная несколько дней назад, спустя долгое время.

«Герман вышел в город, попав практически сразу на центральную его улицу. Она была очень широкая и почти единственная, как и бывает в таких маленьких курортных городках на море. Высокий сезон закончился, бархатный сезон был не особо популярным в этом году, и видно, что людей в городе внезапно стало меньше. В воздухе повисла резкая тишина, как после выключенной посередине песни, а набережная зависла в ожидании топота и суеты. Только вот ожидание это продлится около семи месяцев, но, впрочем, все, как всегда. И насколько сюда стекается веселье в конце весны, настолько тут меланхолично становится осенью. Хотя и осени как таковой еще нет, и последние отдыхающие не торопятся уходить с пляжа на дневной сон, заглатывая всем телом, не жуя, последние летние лучи солнца. Теплый уютный курортный городок постсоветского пространства.

И вот какой-то старичок с хлебом в прозрачном пакете, в старой еле голубой выцветшей рубашке и бесцветных брюках, разувшись, спустился на пляж поближе к морю. Верно идет с магазина домой и решил постоять, погреться на солнышке. Так старики и выцветают вместе с одеждой на солнечном свете, становясь полностью бесцветными, а потом и прозрачными. Особенно те, что одиноки и не имеют ни одной родной души, растворяются среди спелых цветов молодости и просто исчезают для всех, а на самом деле продолжают ходить из дома в магазин, из магазина домой, и с ними никто уже не здоровается, и для них уже все выглядят одинаково незнакомыми. Постоянными остались только вкус хлеба, молока и чая. А этот старичок все стоит на песке и смотрит куда-то вдаль, пытается на горизонте разглядеть облака своей памяти. И может что-то удалось вспомнить из своей молодости, когда увидел, загорающую недалеко, симпатичную девушку и решил прочувствовать свое воспоминание, пока оно навсегда не растворилось, вытащить из воспоминания запахи и звуки того времени, того момента; когда он умел еще любить, когда он так же смотрел на свою любимую, когда любимые просто были на этом свете, были где-то рядом, когда телефонный звонок слышался чаще, чем новости о большом параде планет, когда просто что-то слышится в доме, кроме звуков воды в трубах и выключателей у соседей. А может он смотрел на солнце и был зол, ощущая себя слишком старым для радости дня. Что не может просто улыбнуться из-за атрофии мышц лица, вызванной навечно тяжелой чужой жизнью. А может смотрел на волны и был счастлив, что все необходимое у него есть — хлеб, море, солнце. И что ему не нужно даже улыбаться, чтобы ощущать свои последние фотоны света. Что вокруг жизнь продолжается, и будет продолжаться, и так будет всегда, и его счастье, пусть и немногое за, вероятно, бестолковую жизнь, прочувствует еще кто-то другой. Что морю и солнцу вообще нет дела счастлив он или нет, что это всегда был только его выбор, и ничей больше, как оказалось.

Герман перебирал истории этой картины со старичком, потому что смотрел на него со спины и, соответственно не видел лица и выражения; но уже понял, что надо делать кадр, что это именно этот нужный «кадр». Снимок с открытым вопросом, с незаконченным предложением, с щекотливой вариативностью чувств и эмоций — только такой может быть настоящим. И никак не тупиковый, определенный и ограниченно законченный. Старичок уходил с пляжа, но Герман уже сделал необходимый снимок, и сознание вскользь обрабатывало информацию, которую должен нести этот кадр: не все ли мы являемся такими старичками? И вся наша жизнь — это поход в магазин за хлебом с остановкой насладиться каким-то воспоминанием, которого может никогда и не было. Единственный момент солнца, моря и девушки между магазином и обедом, между рождением и смертью».

4

Нил был уже на подходе к месту встречи со своим клиентом, но сознательно не спешил. Хотел немного опоздать, чтобы посмотреть на человека в неспокойной ситуации. Ведь никто не любит, когда опаздывают. Особенно в наше реактивное время.

Люди думают, что время все летит и летит быстрее. Хотя летят в постоянной спешке сами люди, пытаясь успеть сделать много лишних дел, от которых появятся куча новых лишних дел. Люди торопятся пресытить свой организм дофамином от огромного списка удовольствий, но получение удовольствия не приносит удовлетворения. И эта дофаминовая игла человечества все быстрее раскручивает колесо, в котором мы бежим быстрее, пока не свалимся. Пока не умрем неудовлетворенными и несчастными, как те подопытные мыши, а время будет дальше подстраиваться под наш ускоряющийся ритм.

В этом контексте Нил и хотел проверить Германа, сегодняшнего клиента, проверить его реакцию. И в случае раздражения готов был сразу закончить экскурсию. Нил не желал больше иметь дело с неподготовленными людьми. Человек должен делать шаги, тем более, если к тебе идут навстречу.

Нил даже подумывал бросить это занятие в случае очередного провала, которое может быть уже третьим по счету. Если и с этим Нил не дойдет до статуи, то этот проект закончится, толком не начавшись. Только вот кому от этого будет плохо? Статуи Будды? Нилу? Потенциальным посетителям? Кому нужнее эта экскурсия? Нил точного ответа не знал, но чувствовал, что нужно всем.

Спускаясь уже к месту встречи, Нил заметил ожидающего Германа. И по мере приближения, никакого раздражения или злости не наблюдал. «Ну посмотрим, что из этого выйдет» — улыбнулся Нил.

«Даже если совсем ничего не «поймаю» на этой экскурсии, пойду завтра искать «кадры» на набережную, на пляж, в магазинчики и кафешки, на площадь и рынок, во все уголки очередных «старичков» — Герман продолжал утешать себя перед возможной неудачей с экскурсией, — Ведь таких «старичков» просто пруд пруди, особенно здесь. И необязательно быть старым, достаточно быть не молодым, не следующих поколений, чтобы чувствовать не просто великую русскую достоевскую тоску, а еще и с советским чувством потерянности и ненужности. Если получится серия, то можно даже название дать — Предбезызвестное время постсоветского пространства души».

Ни в коем случае не пытался Герман идеализировать какие-либо времена и места. Даже на последнем снимке он прекрасно замечал, помимо старичка с хлебом — и грязную собаку, справляющую нужду на облезлый ларек, и откровенную гопоту второй свежести и третьей давности у магазина напротив, и мусорный пакет, летающий по дороге совсем без красоты по-американски, и прорвавшую трубу воды, и нецензурную брань, и многое другое; но это все было неразделимо и неотделимо от центральной темы. И Герману пришло тоже самое ощущение, как от своих фотографий, только чувство это было внутри и не было вызвано визуальным откровением, оно рождалось в глубине от какого-то понимания, которое вроде уже нащупал, но еще не схватил. Но недалеко с ветки взлетела птица, Герман отвлекся на секунду, и вместе с птицей улетело и это откровение, лишь слегка приподняв занавеску буквально на мгновенье.

«А гид то опаздывает» — только сейчас Герман глянул на часы, и надумал подождать еще около получаса. И если никто не придет, то пойдет бродить по окрестностям, а может и поднимется в горы и попробует поснимать, не смотря на то, что пейзажи Герману не удавались, вернее он не мог в них найти то, что искал. Возможно та червоточина в природной гармонии просто отсутствует.

— Доброе утро!

Герман от неожиданности аж подпрыгнул, во всяком случае ему так показалось. Обернувшись, он увидел мужчину с большим походным рюкзаком, который уже протягивал руку.

— Меня зовут Нил, а вы должно быть Герман?

— Приветствую, да я Герман.

— Ну как настроение? Готовы к экскурсии?

— Все хорошо. Если вы о такой готовности — Герман указал взглядом на рюкзак Нила, — то я как-то не думал, что нужно брать какое-то снаряжение.

— Нет, не нужно. Мы до темноты спустимся с гор. Это мое снаряжение, я просто сейчас живу в горах. Двигаемся? Я и так немного опоздал.

5

Первые минут десять шли абсолютно молча, и Герману начиналась казаться странной эта экскурсия. Поспешных выводов делать не хотелось, но смахивало на дешевый развод. «Сейчас приведет меня к какому-то маленькому музейному экспонату, заделанного под старую старину. Расскажет небылицу и запросит денег. Ну и если откажу, то либо какие-нибудь братки, либо менты подтянутся, и будут отжимать». Но все равно Герман продолжал уверенно подниматься за Нилом, а тропа вела круто в гору и подъем обещал быть долгим.

Они прошли еще час очень быстрым темпом, когда Нил остановился на привал, и Герман с удовольствием плюхнулся на, своего рода, скамейку из нескольких бревен.

— Устал? — спросил Нил.

— Есть немного. Самое время отдохнуть, — ответил немного запыхавшийся Герман.

— Ну ты все равно молодец, видать бегаешь. Обычно к этому месту все еле дышат.

— Да я просто не хочу показаться слабеньким, — засмеялся Герман.

— Отлично, — улыбнулся Нил.

«Самое время поговорить, — думал Нил, пока была взята передышка, — все лишние мысли из головы Германа должны были отпасть еще при подъеме, от такого спринта в гору голова должна была очиститься, если, конечно, она не забита всякой ерундой до самых краев. Но смех уже дает надежду на продолжение».

— Слушай, скажи, пожалуйста, пока отдыхаем, знакомо ли тебе такое ощущение: как будто ты ничего вокруг себя не видишь и ищешь нужную тебе вещь, зная, что она лежит на расстоянии вытянутой руки, только не зная где именно? И ты машешь руками и кружишься вокруг себя, пытаясь поймать это что-то очень важное, но тебе никак не удается ничего нащупать. Время идет и его не повернуть вспять, искомое стареет и ссыхается, а ты все крутишься в каких-то конвульсиях, да ты даже боишься сделать один шаг, чтобы не потерять хотя бы место своего понимания. И это ощущение постоянно преследует, дает какие-то намеки, что ты все ближе и ближе к своей цели, что вот-вот схватишь и наконец-то сможешь для начала посмотреть и увидеть, что «это» вообще было, но, на самом деле, ты, как Ахиллес никогда не догонишь черепаху, расстояние будет стремиться к нулю, но никак нулем не станет, и вообще, так и не узнаешь, что гнался за черепахой.

— Это ощущение я испытываю постоянно. И чем дольше я не могу поймать необходимое, тем сильнее оно притягивает. У меня оно проявляется в снимках — делаю несколько кадров, а потом вижу, что как будто нужное осталось где-то между ними, в каком-то микромгновении. И всё: один кадр рано, следующий поздно, а вечность застыла где-то между ними.

— Вечность… Отлично, так тому и быть. Будем употреблять сегодня это слово.

— Какое?

— Вечность. Ты очень тонко подметил. Становится интереснее. Давай еще пару минут отдыха и двигаемся. Темп будет уже полегче.

Герман продолжал переводить дыхание, а Нил внутренне улыбался. Предчувствие пока не подвело, клиент теплый, бросается фразами, сам не понимая их силу. А Герман только сейчас обдумывал вопрос Нила. Только сейчас ему проявился абсурд диалога. «Целый час вообще шли молча, а тут спрашивает про что-то невообразимое. Но еще абсурднее, что я понял его, да и еще ответил так, как не смог, даже если бы готовился к такому вопросу весь этот подъем», — к Герману вернулся мыслительный процесс, который пропал в последний час, вместе со всеми подозрениями.

Достав уже далеко не полную бутылку с водой, Герман немного отпил, проверил фотоаппарат и все сложил обратно в свой рюкзачок

— Можешь не экономить воду, — сказал Нил Герману — там будут родники, напьешься еще вкусной воды.

— Хорошо, — сказал Герман и с удовольствием выпил еще.

— Готов? — спросил Нил, накидывая рюкзак на плечи

— Да, пошли — Герман чувствовал себя и физически и морально отдохнувшим. Тело и мозг на этом привале синхронно перезагрузились.

— Сворачиваем с тропы? — спросил Герман, увидев, как Нил пошел в другую сторону.

— Да, эта тропинка ведет не туда. К нашей цели не ведут протоптанные дорожки… к сожалению.

Темп, и в правду, был уже не такой интенсивный и настроение у Германа заметно улучшилось. Даже окружающая природа стала как будто еще красивее и более открытой к диалогу. Но диалог сразу же начал Нил.

— Почему ты решил посетить эту экскурсию?

— Сам не знаю. Нет, объяснить то я, конечно, смогу, но это объяснение будет больше похоже на оправдание решения, которое принялось где-то внутри. В общем решил и все. Хотя нельзя сказать, что я любитель какой-то экзотики, тем более восточной, и уж тем более религиозной.

— И насколько ты себя считаешь религиозным человеком?

— Смотря что понимать под словом «религиозный». Верить во что-то верю, только вот не знаю во что именно.

— Похоже, что ты необразованный агностик. Извини, если употребил обидное слово.

— А, обидное это какое? «Необразованный» или «агностик»?

— А вот это намного лучше, — засмеялся Нил, — лучше иметь чувство юмора, чем образование или веру. С чувством юмора можно иметь легкость, с легкостью можно быть гибким, а будучи гибким можно получить и образование, и веру.

— Экскурсию ты проводишь с какой стороны — исторической или религиозной?

— Ни с той, ни с другой, — ответил Нил, — Но раз мы начали говорить про такие вещи, да и не раз сегодня еще будем, давай сразу вобьем крюки ограждения, расставим точки опоры. Мое мнение — все религии, конфессии и верования говорят об одном и ведут к одному. И на мой взгляд, про это спорить бессмысленно, так как ни я, ни ты не имеем достаточный уровень знаний. Но и те, кто имеет, тоже сильно ошибаются при сравнении, обособлении или сепарации, потому что в итоге спор сводится к аргументации своей интерпретации написанных текстов. «Видящий не единство, а различие, бредет от смерти к смерти». В общем, я считаю все известные нам учения верными и говорящим об одном. Надеюсь я тебя не задел и не обидел.

— Меня ты не задел, я спорить совсем не буду и соглашусь принять такое определение. Не особо разбираюсь в этой кухне, но где-то глубоко мне так всегда и казалось. Это как вроде бы мы все ходим под разными флагами государств, но человек в любой стране остается человеком. А один из моих немногих друзей вообще высказывался в таком духе, про религиозные писания, которые можно расценивать, как творчество и искусство: это, как если случится мировой катаклизм, и почти всё сгинет на планете, а потом спустя тысячи лет кто-то откапает текст песни «Русское поле экспериментов» и посчитает это религией, а другой начнет с ним спорить до крови с носа, что не так понят истинный посыл; а потом вообще придет третий и провозгласит, случайно переданным из уст в уста, «Ванюшу» единственной истиной, а Башлачева апостолом.

— Так глядишь и до финиша дойдем, — улыбался Нил.

6

— Не историческая и не религиозная экскурсия. Хорошо, тогда, наверное, коммерческая? — темп ходьбы был невысок, разговор очень даже клеился после привала, поэтому Герман с удовольствием продолжал беседу.

— Я бы назвал ее информационной, — ответил Нил.

— Надеюсь не как у инфоцыган? — весело уточнил Герман.

— Я тоже надеюсь на это, — рассмеялся в ответ Нил

— Если честно я отрицательно отношусь и к инфоцыганам и к чистой воды коммерции. Деньги и так придут, и именно столько, сколько надо. Ну а про коучей-аферистов даже говорить не хочется, — пояснил Герман, — Кстати про инфоцыган, слышал притчу про монаха, который бросил свою семью?

— Когда-то читал книгу про немного другого монаха, — ответил Нил.

— Если не против, могу рассказать.

— Валяй. Это же все-таки информационная экскурсия, — согласился Нил.

«Итак, «Монах, который бросил свою семью». Это история-притча про одного парня, который, начитавшись всякой бульварной эзотерики и блестящих инфоцыган, решил пуститься в путешествие к просветлению. Назовем его Хулиан. Так вот в один прекрасный день, когда он перепил и пришел домой на бровях, на него снизошло великое откровение, что жена с детьми поднадоела, что жизнь бытовая поднадоела, что бухать надоело, а трезвым быть скучно. Проснувшись утром с хорошего похмелья, на Хулиана с головной болью свалились и сомнения в решениях бросить семью. Сомнения были небезосновательны — Хулиан любил детей, какие-то еще чувства были к жене, не очень то и презирал работу, да и диван был мягок и давно принял комфортную форму. Но все-таки истинный путь манил его загадочными тайнами и светом. Хулиан взял все сбережения, которые он считал только своими, оставил всю свою семью, которую уже считал не своей, и уехал в далекую Индию искать великих учителей.

Первой попыткой погружения в великую одухотворенность Хулиана было падение в свои же испражнения на берегу океана, где он учился у местных рыбаков. Он это расценил как знак слабой рыбацкой школы духовенства и подумал, что для просветления надо искать тайные школы где-то в горах. От всяких проводников Хулиан отказался и решил, что искать их надо в одиночку по велению сердца, которое нашло в итоге на второй день только стаю диких обезьян. Они украли некоторые вещи Хулиана, а одна обезьяна, видимо бывшая в прошлой жизни интернет-троллем, помочилась на него с дерева. Приключения героя нашего времени только начинались, но все интересное уже нам известно. Примечательны еще только два факта. Лет через пять после начала поиска своего гуру, Хулиан нашел какую-то секту, в которую сначала поверил, а потом разочаровался, хотя ему там открыли истину и он, по собственному убеждению, просветился. Истина для Хулиана заключалась в следующих словах мастера: счастье есть в простых вещах вне зависимости от них. Хулиан не понял, что имел в виду учитель, но купив в баре ему еще три бутылки пива, получил разъяснение. Оказывается, у Хулиана счастье и так было, его личное счастье было в его жизни, и он мог дальше кайфовать и наслаждаться, но бросил все, включая счастье, и поехал подальше от этого всего, чтобы именно это услышать от пророков. Второй факт из его жизни — Хулиан с горечью вернулся домой к своему счастью, но которого, как и ожидалось, уже и не осталось вовсе, он забухал пуще прежнего и больше о нем никому неизвестно. Конец притчи».

— Печальная история. И если убрать Индию, то таких историй пруд пруди. Такое время, — подытожил Нил

— Какое «такое»? — переспросил Герман

— Ну вот ты говорил очень точно, что вечность, ну та, которую искать надо, застывает и находится между кадрами, где-то в промежутке вещей и чувств. А люди сейчас до бесконечности увеличивают этот промежуток. С одной стороны, у них желание просветиться, с другой стороны жажда наживы. И после просветления идут в стрипбар, отмечать это дело на деньги незаметно и аккуратно отжатые у ближнего. Душа и разум отдаляются к разным полюсам. И стороны, и полюсы на колоссальном расстоянии друг от друга, а между ними пропасть, где вечность исчезает.

— Разве вечность может исчезнуть?

— Для нас может. Вернее, мы для нее. «Когда дао находится в мире, все сущее вливается в него, подобно горным ручьям, текущим к рекам и морям». У нас же все давно наоборот.

Какое-то время Нил с Германом шли молча, и если для Нила пейзаж вокруг был привычен, то Герман наслаждался звуками и запахами и зачарованно глядел по сторонам. Смотреть, конечно, было на что. Большие камни и глыбы, которые были не похожи друг на друга, и одинаковых просто не существовало, будто их каждую ночь кто-то собирает, а утром разбрасывает, словно игральные кости или гадальные камушки. Косые лучи утреннего солнца, пробивающиеся через ветви и кроны деревьев, казались натянутыми нитками застывшего времени, через которые можно аккуратно проходить, не задевая, и балансируя на грани безвременья. Дышащие и наблюдающие деревья, как хранители памяти всего нашего существования, где всё зафиксировано в прожилках их стволов. Небо из-за плотности деревьев выглядело незаконченной мозаикой, а собрать эту мозаику с земли никому не под силу, только самолеты изредка чертили на небе какие-то векторы.

— А вот и воды можно попить, — оторвал Германа от созерцания, остановившийся Нил и черпающий воду из ручья.

Герман попробовал воду, одобрительно кивнул Нилу и начал набирать ее в бутылку, предварительно вылив остатки старой воды.

— Слушай, а ты же фотограф. Почему не снимаешь пейзажи вокруг?

— Да я не такой фотограф. Я не снимаю все вокруг, даже если оно чертовски красиво.

— Интересно. А что снимаешь?

— Кое-что для работы, кое-что для себя. Не так просто рассказать ни про одно, ни про другое, — Герман наполнил бутылку водой, и они пошли дальше.

— Времени хватает, я бы послушал.

— Ну для себя я ищу то, что уже сказал — моменты вечности. Я их встречаю, к сожалению, очень редко. В основном они все, как я и говорил, находятся между кадрами. Но если найду, то этот снимок будет такую энергию отдавать, на которой можно далеко уехать. Обычно, такие кадры ловятся среди людей, которые находятся в странном состоянии что ли. А зарабатываю я на снимках для рекламы. Не обычные рекламные фото, а настоящие произведения коммерческого искусства, хоть и не признаю такого. Не хочется хвастаться, но один снимок стоит нормальных денег, и идет он в рекламные кампании настоящих гигантов торговли. Там для меня в свое время стало все просто: когда я продал первое фото, мне покупатель-криэйтор объяснил принцип рекламного двигателя. У человека, видящего рекламу должен нарушиться статус-кво, он должен вдруг почувствовать себя чуточку неполноценным. Но именно чуточку, если перегнуть, то клиент, именно потенциальный клиент, а не кто попало, сбежит и униженный никогда не придет, а если и придет, то отомстить. Далее этот человек после легкого чувства неполноценности, должен ощутить надежду. Надежда, что все поправимо. Ну и третий микроэтап — конечно, что ситуацию можно изменить только после приобретения предмета этой рекламы. Вот так вот просто, но одновременно и очень сложно, потому что это нужно уместить все в один кадр. И еще сложнее, чтобы кадр говорил не с сознанием зрителя, а с его подсознанием, которое и принимает решение — или купить, расплакавшись, как ребенок в отделе игрушек, или пройти мимо, в надменном игноре.

— «Должен нарушиться статус-кво» говоришь? Как будто человек принимает сигнал от рекламы и пускается в путешествие?

— Да, все верно. Если первый посыл пробивает выстроенную брешь человеческой защиты, то зритель идет за подсознанием в кроличью нору. И там человек может измениться и вернуться другим, он вернется лучше, богаче, красивее, счастливее, причем еще не купив ту вещь или услугу. В этом и самое интересное. Предмету рекламы и владельцу нужно, чтобы зритель оплатил в конечном счете это, а рекламе это не нужно. Рекламное искусство живет своей жизнью, она работает с нами в своей сфере и по своим законам. Она торгует с нами будущей чужой завистью в наших головах за чужие деньги. И если все-таки мы потратим наши деньги непосредственно на рекламируемый предмет, то это просто побочный эффект.

— Трансформация в кроличьей норе и возвращение в мир лучше, чем был. Это все напоминает мне кое-что… Теперь понятно, чем подменили людям необходимые приключения и героизм. Только вот направление у твоего искусства прямо противоположное.

— Так и есть. Реклама стала отдельным языком, на котором говорят с нашим подсознанием, она заменила все образы и символы и ведет по своим дорожкам. Это уже не искусство, а, наверное, целая религия. Она дает тебе возможность быть объектом зависти, быть героем. Но только в твоей же голове. Плюс реклама дает тебе право выбора, и вот ты уже человек, который сам принимает решения, сам выбирает свою жизнь, сам думает, сравнивает, взвешивает. Заколдованный круг, а входы в него везде, разве, что в таких вот местах нет, слава всевышнему.

— Здесь все ясно. Предельно ясно и грустно.

— Короче, понимаю, что занимаюсь не всегда хорошим делом, но, во-первых, занимаюсь этим редко, не хочу портить карму, хоть и не верю в нее, а во-вторых, иногда стараюсь хоть немного исправить ситуацию, пытаясь продвинуть снимки другого формата. Но все равно в рекламном бизнесе светиться не хочется, поэтому я продаю снимки через представителей компаний, которым, ясное дело, перепадает на ровном месте и деньги, и почёт. Мне же второго не надо вовсе, а первого не надо много. В остальное время кайфую и наслаждаюсь жизнью, но мои «двери» в вечность меня не отпускают. Я постоянно их стараюсь найти, постоянно с собой ношу камеру. Однажды щелкнув удачно затвором, а может и неудачно, не поймал бы эту вечность, и не парился бы так уже несколько лет, как наркоман, и зарабатывал бы хорошие деньги на рекламщиках, и сделал бы себе имя в анналах фотографического искусства… Так вот, однажды щелкнув затвором, поймал уж очень хороший кадр. Вроде ничего необычного относительно других моих работ, но что-то было особенное. И каждый раз я возвращался к этой фотографии, уже, естественно, отпечатанной, и каждый раз не мог оторваться от нее. Она меня затягивала в себя, а потом куда-то дальше, в какой-то поток, в котором я растворялся и исчезал, а потом появлялся каждый раз немного обновленный. Сам не практиковал, но читал про трансцендентальную медитацию, и вот у меня очень похожий эффект получался. Потом я уже не то чтобы специально поймал новый такой кадр, но в момент съемки, понял, что это будет он. И да, отпечатал фото и похожий процесс запустился.

— Почему похожий?

— А потому что у каждого такого снимка есть что-то неуловимо индивидуальное, как будто конечная точка одна, да вот трассы разные. Третий снимок я уже искал сам, для меня это стало навязчивой идеей. И в один момент я почувствовал, что чем сильнее я бегу к проявлению вечности, тем легче она от меня уходит. Тяжело было тормозить свое желание найти, как в принципе оно и бывает с любым желанием, но как только я смог это сделать, совсем немного пришлось ждать, и я нашел. Все шло обычным путем, пока с третьим снимком я не сделал следующее. Все, что я снимаю для себя, я сортирую, выбираю и печатаю, и в отпечатанном виде в итоге был всегда один экземпляр, а третий снимок вечности, буду называть их так, я решил повесить в рамке на стене. Сделал вторую копию и…

— И эффект пропал…

— И эффект пропал. Произведение с зафиксированной вечностью превратилось в рядовую бессмысленную фотографию. Вывод я сделал, но вскоре накосячил в разы больше. Итак, у меня осталось только два снимка вечности, и я продолжил охоту. Спустя примерно год у меня их было уже пять. Очень крутые, так называемые, трипы давали они, разный цветовой фон, разная тишина, разные ощущения. И вот как-то я попал в очень трудную финансовую ситуацию, нужны были нормальные деньги, а так как я последнее время только бегал за вечностью, то на рабочие дела, мягко сказать, забил. Но в моей погоне, я, конечно, много нащелкал и обычных серьезных работ. Короче, позвал я одного «агента», ну это я так называю представителей корпоративных рекламных монстров, чтобы продать что-нибудь из снимков. И вот тебе на, среди прочих, каким-то образом оказался один кадр и тех пяти. Агент то не дурак, очень даже наоборот, вцепился в него и покупать, говорит, буду только этот. Портить отношения с ним не хотелось, все-таки еще продолжать работать надо и деньги он предложил очень даже хорошие. Да и как бы я смог объяснить, почему не могу продать именно это фото? Реклама с этим снимком вышла очень крутой, причем насколько я проверял, этот макет заценили зарубежные офисы этой корпорации и включили в свои рекламные кампании в различных забугорных изданиях. И не зря, как поведал мне агент-покупатель — эффективность была на высоте. Ну а я, что ты думаешь? Деньги эти мне совсем не помогли решить проблему, а вечность скрылась от моего видоискателя. Я же целый год не мог поймать ни один новый кадр, даже сам как-то стал меняться. Оставшиеся четыре снимка, конечно, работали, но я понимал, что дело нужно продолжать. Но вот несколько дней назад, мне кажется, что поймал наконец-то. Только по приезду домой, когда распечатаю, смогу убедиться в этом, но ощущение уже именно той волны.

— А на другого кого-нибудь тоже эти снимки так действуют?

— Ну я как-то попытался проверить на нескольких товарищах, и вроде как, такой эффект только у меня. Не знаю почему, может это двери в меня, а не двери в вечность?

7

— Видишь, как работает случай. Экскурсию провожу тебе я, а говоришь в основном только ты.

— Да, я тоже заметил, — отреагировал Герман, — но у меня накопилось что ли, не со всеми друзьями можно обсуждать это. А тут вроде, и ты понимаешь, но и не друзья мы, так что все нормально.

— Ты не думал, найти такой кадр, чтобы он и на других действовал, как на тебя?

— Если честно нет, тем более, что сделанные снимки работают так только со мной.

— Ну представь, если бы нашел, то смог поделиться им со многими людьми. Ведь твои «агенты» не дураки, чтобы не купить такую работу.

— Да, наверное, ты прав. Только вот осталось самое сложное: найти такие настоящие двери в вечность.

— Как минимум, ты уже можешь поставить себе цель, так что уже наша встреча не бесполезна.

— А чем она полезна тебе?

— Кое-что взял на заметку, есть несколько идей, что можно будет сделать. Одну идею я тебе уже предложил даже.

— Ладно. Расскажи теперь ты, что это за экскурсия вообще? Что за, блин, статуя Будды?

— Совру, если скажу «самая обыкновенная».

— Это я уже понял до встречи, и в походе нашем убедился.

— Так почему ты все же решился на «такую» экскурсию?

— Ну, сначала сыграло какое-то любопытство, потом расценил это какими-то знаками: твое объявление, пойманный снимок вечности. Но если честно, думал, что экскурсия твоя — развод.

— Почему?

— Ну откуда взяться здесь статуе Будды?

— Статуя Сиддхартхи, — поправил Нил

— А Будда не Сиддхартха? Или здесь другой Сиддхартха? Еще больше смахивает на развод, — смеялся Герман

— Именно тот Сиддхартха, который стал Буддой.

— Понятно, что ничего непонятно. — ответил Герман, но без раздражения, ему уже нравилась эта прогулка в горах, — Об этой статуе кто-нибудь еще знает?

— Думаю, что многие буддисты.

— Так ты буддист?

— Не люблю пафосно выражаться, но кажется будет уместно процитировать:

Я долго искал Бога у христиан,

Но Его не было на кресте.

Я побывал в индуистском храме

И древнем буддийском монастыре,

Но и там не нашел я даже следов Его.

Я отправился к Каабе, но Бога не было и там.

Тогда я заглянул в свое сердце.

И только там узрел Бога,

Которого не было больше нигде.

— Это стихотворение поэта-суфия Джалаладдина Руми и я бы подписался бы на сто процентов под ним, если бы еще заменить последнюю строчку, что когда найдешь Бога, то будешь находить Его потом везде.

— Мне тоже это кое-что напомнило, — засмеялся Герман.

— Что?

— Один фильм, где герой поднимается по пожарной лестнице небоскреба и читает вслух детский стишок про тропинку и лесок, а тут ты поднимаешься в гору и читаешь стихотворение суфия. Можно прям мем сделать «Ожидание и Реальность», типа ожидаешь, что современный человек должен все больше познавать разные тайны и законы, да себя в конце концов, а в реальности под детский стишок мочит людей…

— И себя, в конце концов, — тоже засмеялся Нил.

— А если вернуться к твоему вопросу про буддиста, — уже серьезнее заговорил Нил, — то, конечно буддизм близок мне, как и многим другим, но вообще нам все-таки предначертано долгой историей и уже генами быть православными христианами. Но возраст нашей эпохи верования достиг отрочества, юности, и мы, как подростки, убегаем от нравоучений отцов искать сокровенное в другом. Так что мне близки многие конфессии. Очень много умных мужей показало правильность этого на своем примере. Взять хотя бы Ганди, который очень любил и уважал Евангелие, будучи, естественно индуистом.

Конец ознакомительного фрагмента.