Гертруда

Джавид Алакбарли, 2020

Начиналась эта была история как женитьба лихого парня и великой труженицы. Парень погиб, а труженица стала Гертрудой. Ведь Гертрудами в Советском Союзе называли героев социалистического труда. А если они получали эту звезду героя дважды, то им ставили памятники в тех местах, где они родились. Вот так и сложилась эта легенда. Непростая история бронзового памятника и живой женщины, которой он был поставлен, разворачивается на фоне реальных исторических событий, вторгающихся в жизнь обычного села. Как и следовало ожидать памятник был уничтожен, а женщина изгнана из родных мест. Но кто сказал, что в этой истории должен был быть счастливый конец?

Она обожала смотреть на свой бронзовый бюст. Благо он стоял на площади и ей было удобно это делать. Можно было придти сюда в любое время дня и сполна осознать то, что отныне их двое. Две женщины, которые спокойно могли разглядывать друг друга. Одна из них была реальна, а вторая отлита в бронзе. Реальной женщине очень нравилось разглядывать бронзовую. И совсем вблизи, с небольшого расстояния, и издалека, даже с самого дальнего угла этой площади. Ей это не просто очень нравилось. Она испытывала неведомые ей ранее чувства и эмоции лишь при одном взгляде на свою бронзовую копию. Очевидно, что бронзовая женщина никак не могла выразить то, что она чувствует по этому поводу. А может и могла. Кто его знает. Ведь она стояла неподвижно. Там, где её и поставили. И молчала.

Конечно, бюст — это не памятник. Но реальная женщина, запанибратски, называла его именно так — «мой памятник». Вопреки всем канонам жанра. А ещё она называла его Гертрудой. Так её начал называть её муж, когда она в первый раз получила звание Героя Социалистического Труда.

— Ну, всё. Теперь ты стала Гертрудой.

— Это ещё почему?

— Как почему? Герой труда — Гертруда. Элементарно.

— Никогда бы не додумалась. Буду знать. Оказывается, что у меня теперь два имени.

Теперь реальная женщина называла бронзовую Гертрудой. Что же, это было справедливо. У неё ведь было своё имя. Имя, данное ей при рождении. А у бронзовой женщины его не было. Вот и стала она Гертрудой. Всё правильно.

День, когда ей поставили этот памятник, она запомнила как праздник. За полгода до этого ей присвоили звание дважды Героя Социалистического Труда. А таким людям, согласно советским законам, полагалось ставить бюсты в их родных селах и городах. Вот ей и поставили этот памятник. В её родном селе. С тех пор, минимум два раза в день, она здоровалась с ним. Утром, когда шла на работу председательствовать в колхозе. И вечером, когда шла с работы. Поначалу видеть своё лицо, отлитое в бронзе, было достаточно непривычно. Но со временем она привыкла. И это её фамильярное обращение к памятнику тоже стало нормой.

— Привет Гертруда. Как ты?

Конечно же, памятник молчал. Но блики солнца, капли дождя или дуновенье ветра создавали иллюзию того, что памятник не остаётся безучастным к тому, что видит её. Ей казалось, что Гертруда также приветствует её. Откликается на её присутствие. Как может. Стоило лишь ей сказать: «Привет», как от памятника ей поступал некий сигнал. Как бы ответ на приветствие. Это было приятно. Хотя и являлось чистейшей воды самообманом. Был бы жив муж, он от души бы посмеялся над ней.

Каждый раз, рассматривая свой бюст, она мысленно благодарила скульптора, который смог сотворить это чудо. Он был удивительным человеком. Очень простым в общении и неприхотливым в быту. Несмотря на все свои высокие звания и регалии, он общался с жителями села на равных. Быстро усвоил то, что здесь при встрече обязательно надо поздороваться с каждым человеком. И неважно, знаком ты с ним, или нет. Раз тебе довелось его увидеть, то обязательно надо его поприветствовать. Он так и делал. Даже улыбался при этом.

Скульптор целый месяц прожил у них в селе. К нему привыкли. Он ходил вместе с ней в контору и на хлопковое поле. Всё время рисовал её и приговаривал:

— Не надо обращать на меня внимания. Вы работайте. Мне просто нужно немножко изучить вас. Прочувствовать. Без этого никак нельзя.

А потом он уехал. Приехал он уже с целой командой своих помощников и готовым бюстом. У них ушло немало времени на то, чтобы привести в порядок площадь и установить бюст. А потом был митинг. С бюста сняли белоснежное покрывало и тогда они в первый раз взглянули друг на друга. Реальная и бронзовая женщина. Так началось их знакомство. Дальше было проще. Они общались, практически, каждый день. За исключением того времени, когда она ненадолго уезжала из села. Ей было стыдно в этом признаться, но вдали от памятника, она скучала по нему.

Она любила шутить на тему о том, что забронзовела то она давным — давно, а вот в бронзе её отлили совсем недавно. С годами её памятник, конечно же, не менялся лишь слегка темнел. Она же стремительно старела. Старили её не годы. Преждевременно состарили её не годы, а тот огромный груз ответственности, который лежал на её плечах. Подумать только, что своего первого «героя» она получила тогда, когда ей было всего 23 года. Всё-таки слишком рано она познала славу и сполна ощутила её горький вкус.

Ею гордились. Ей посвящали стихи и песни. О ней писали очерки и статьи. Она воспринимала всё это как некий фон. Это было такое обязательное приложение к её славе. Живущее, как бы, само по себе и не имеющее никакого отношения к ней.

Только сейчас, перешагнув порог старости, она начала осознавать какой же молодой была она в те годы. Сейчас ей было немного обидно, что так многое в окружающем её мире, как будто, и не коснулось её. Прошло мимо. Вокруг кипела жизнь. Люди влюблялись и женились, разводились и рожали детей, засевали поля и разводили скот. Кругом всё время что то происходило. Все эти события как бы обходили её стороной.

Она просто собирала хлопок. Хлопок был её судьбой, её предназначением, её радостью и её проклятием. Уставала она так, что ни на что, кроме сна, не было ни сил, ни времени. Может у других и жизнь, и карма, и предназначенный им удел были другими. Не такими, как у неё. На её долю выпал лишь тяжелый труд. И не менее тяжёлая ноша ответственности за чужие судьбы. Тешила себя тем, что многого в своей жизни она сама себя лишила. Не то, чтобы кто то ей чего то недодал, или отобрал. Она сама себя многого лишила и многое у себя сама отобрала.

В послевоенной деревне мужиков было мало. А молодых и пригодных к семейной жизни, практически, не было. По деревенским поняткам, ей уже было достаточно много лет. А выйти замуж было просто не за кого. И тут в деревню приехал Он. За рулём. На новенькой полуторке. Молодой, высокий, красивый. Его не портила даже изрядно уже потрёпанная военная форма. Приехал из райцентра к другу однополчанину. Тот вернулся в деревню ещё в середине войны. Без ног. Передвигался на сделанной из дощечек маленькой платформочке, помогая себе какими-то незамысловатыми приспособлениями, одетыми на руки.

Инвалид был весёлым и заводным. И, несмотря на своё ужасное увечье, быстро женился и обзавёлся детишками. В деревне по — доброму, подшучивая, говорили о том, что «инвалид то инвалид, а дело своё знает». Приезжий парень привёз своему другу какое-то кресло на колёсиках собственной конструкции. И сразу же, вчерашний инвалид, недостающий взрослым мужикам до пояса, приобрёл на селе особый вес и положение. На него уже не смотрели сверху вниз. Разговор глаза в глаза как-то сразу превратил вчерашнего изгоя почти в полноценного члена общества. А героем дня, конечно же, был этот красивый парень, придумавший такое рукотворное чудо для своего однополчанина. Вот такие у него были мозги — придумывать то, до чего ещё никто и никогда не додумался.

Рано утром, когда она собиралась на работу, мать ей сказала:

— Этот приезжий парень на тебя глаз положил. Жениться хочет. Ко мне приходил.

— Он же меня совсем не знает. А я его и разглядеть толком не успела.

— Вот выйдешь замуж и разглядишь. Нечего чужого мужика рассматривать.

Их быстренько расписали в сельсовете. Сбор хлопка был закончен, и он поехал с ней на сессию в сельхозинститут. Парень он, видимо, был башковитый и со своим дипломом политехникума, ухитрился оказаться в вузе на третьем курсе. Какие — то экзамены он сдавал, что-то обязался сдать в следующую сессию. Ректор всё посмеивался и приговаривал, что для таких бравых героев — фронтовиков, да ещё с уникальными мозгами, никакие правила не писаны. Действительно, он ухитрился через пару лет получить диплом. Почти одновременно с ней. Его чудо-рукам и недюженному уму, в послевоенной деревне, где вся техника дышала на ладан, конечно же, нашлось применение. Пусть и не совсем достойное его мозгов и рук умельца.

Она рано потеряла отца, а мать у неё была достаточно суровой женщиной. Вырастила она её в строгости, без всякого баловства. Руки девочки ещё не могли дотянуться до коробочки хлопкового куста, а она уже стала ходить вместе с матерью в поле и собирать хлопок. Мать носила с собой небольшую табуреточку. Дочь взбиралась на неё, добирая хлопок вслед за матерью. Сначала лишь то, что укрывалось от глаз матери, потом приноровилась работать наравне с ней.

Много лет спустя, когда она уже стала знаменитостью, к ней приезжало немало корреспондентов, желающих познать тайны этой знаменитой сборщицы хлопка. Среди них были и такие, которые со скепсисом воспринимали её рекордные показатели. В их глазах было затаившееся недоверие, а на устах застыл так и незаданный вопрос:

— Это сколько же народу собирали этот хлопок, записывая его под твоим именем?

Какое же огромное удовольствие она испытывала, когда видела их ошарашенные лица. В следующий раз её удостоили того, что сняли весь процесс уборки на камеру, желая показать миллионам зрителей в новостях, какой же скорости могут достигать эти проворные девичьи пальцы.

Новоиспечённый муж тоже, видимо, воспринимал её как часть хлопкового поля. Ей было обидно, что он называл её Коробочкой. Ласково называл. Но обидно было всё равно. Не той коробочкой, которая просто маленькая коробка, а коробочкой хлопкового куста. Он не уставал повторять, что нужно много солнца и воды, много тепла и света, чтобы эта коробочка созрела, лопнула и подарила всем нам белоснежное чудо по имени хлопок. Он не уставал повторять, что она — это его хлопковое чудо. Коробочка.

— Я — твоё солнце, Коробочка.

Это была его постоянная присказка. Это солнце действительно умело греть. В его лучах она купалась, грелась, нежилась, теряя девичью угловатость.

Конец ознакомительного фрагмента.