Забудь мое имя

Дж. С. Монро, 2018

У нее украли сумку – а вместе с ней разом пропала и вся ее жизнь. Девушка не помнит даже своего имени, лишь домашний адрес почему-то остался у нее в памяти. Однако в доме, который она считает своим, живет молодая пара. Кто эта девушка и что привело ее в на их порог? Этот вопрос Тони и Лаура задают себе снова и снова. Но постепенно становится ясно, что каждый в этом доме вынужден хранить свой страшный секрет и лгать окружающим. Возможно, Тони и Лаура знают о незнакомке гораздо больше, чем кажется… Новый роман Дж. С. Монро – захватывающий и многоплановый роман, где литературное мастерство сочетается с глубоким знанием клинической психологии.

День второй

14

Я смотрю в потолок; сквозь жалюзи в спальню просачиваются лучи утреннего солнца. Несколько секунд я пытаюсь сообразить — где я? Но страха не испытываю, только замешательство. За окном раздается шум трогающегося поезда. Должно быть, это он меня разбудил. Я поворачиваюсь, чтобы взять с прикроватной тумбочки листки бумаги и сажусь на кровати. «Прочитай, когда проснешься» — написано на первой странице.

И в этот момент сознание возвращается, как будто свинцовый покров окутывал мои плечи. Слова, что я читаю, потрясают меня — жестокое напоминание о том, что я делаю в этой спальне. Лишенные всяких эмоций, мои короткие предложения предстают неприукрашенным свидетельством всего, что случилось, — как дневник ребенка. Я потеряла свою сумочку. Села на поезд. Вечером пошла с Тони в паб на викторину. Я дочитываю свои записи до конца и еще раз перечитываю последнее предложение: «Лаура спрашивает, не я ли — Джемма Хаиш».

Кто такая эта Джемма Хаиш? Почему меня ошибочно принимают за нее? Нужно подготовиться к предстоящему дню. Я замечаю просунутую под дверь записку. В ней — думаю, что рукой Лауры, — написано: «Если вы захотите принять душ, воспользуйтесь тем, что находится в нашей ванной комнате (два душа на первом этаже не работают!). Только сначала включите свет — выключатель снаружи».

Тон довольно дружелюбный. Душ великолепный, как раз то, что мне необходимо. Я запрокидываю голову вверх, стараясь сосредоточиться на всем, что мне нужно сделать. Но мое тело напрягается, когда я думаю о том, что меня может ждать впереди. Я подставляю лицо под струйки воды, позволяя мыслям приходить и уходить. И в очищающем потоке вижу дерево бодхи; с его сердцевидных листьев стекают капли дождя. Я должна оставаться сильной.

Когда я прихожу на кухню на завтрак, и Тони, и Лаура вскидывают на меня глаза.

— Как самочувствие? — интересуется Тони, готовящий кофе на буфете. — Спали хорошо?

Лаура разрезает манго, выкладывая толстые сочные ломтики в чашу с йогуртом на столе. Блока с ножами нигде не видно.

— Нормально, — отвечаю я, поворачиваясь к Лауре. Она избегает встречаться со мной взглядом, возможно, потому что ее глаза красные и воспаленные. По правде говоря, я чувствую себя неважно. Но собираюсь с силами и заговариваю. Тихо и робко: — Я знаю, что называю себя Джеммой… — выдержав паузу, я продолжаю: — Я помню, что прилетела вчера в аэропорт Хитроу и там потеряла свою сумочку, а потом приехала на поезде в эту деревню. И вы оба проявили ко мне доброту и заботу.

Лаура смотрит на Тони.

— Отлично! — произносит она, просияв.

— Да? — уточняет Тони, глядя на меня, а потом на Лауру. — Вы нашли записи, которые сделали вчера? На тумбочке у кровати?

Теперь они оба поворачиваются ко мне. Я едва заметно киваю, мои щеки заливает предательская краснота.

— Значит, вы ничего не помнили, когда проснулись? — спрашивает Лаура, не в силах скрыть разочарования.

— Я узнала свой почерк, когда начала читать исписанные страницы. Но, пока я читала, мне казалось, будто там описана чужая жизнь, — замолчав, я вскидываю на них обоих глаза, а потом заставляю себя продолжить: — Что со мной произошло?

— Все нормально, — говорит Лаура. Она встает из-за стола и направляется ко мне.

Едва она приобнимает меня, на мои глаза наворачиваются слезы. Ну почему она такая хорошая…

— Мы ходили вчера в больницу к доктору Сьюзи Паттерсон, — говорит Лаура, отступая назад. — Вместе, вы и я. Она сказала, что если вы, проснувшись сегодня утром, не вспомните, что было вчера, значит вы страдаете антероградной амнезией.

— Я знаю, — тихо говорю я. — Я прочитала это в своих записях. Думаю, что у меня еще и ретроградная форма, — смахиваю я слезы с глаз. — Я до сих пор не вспомнила свое настоящее имя.

— Транзиторная глобальная амнезия, — говорит Тони, приподнимая брови так, словно он глубоко поражен. — Редкий случай сочетанной амнезии.

Лаура кидает на него строгий взгляд.

— Память вернется к вам, — заверяет она меня. — Не волнуйтесь.

— Дело в том, что при чтении своих записей я просто попыталась запомнить их, представить, как я приехала сюда, в деревню, посетила врача в больнице. Но ни одно из событий, которые я записала, не вызывает у меня никаких эмоций и ощущений. Я не могу вспомнить, что я на самом деле испытывала, когда постучалась в вашу дверь и увидела, как вы ее открываете, — я замолкаю и смотрю на Тони с Лаурой. — Кто такая Джемма Хаиш? — Они оба вздрагивают. — В моих записях говорится, что вчера вечером вы спросили у меня, не я ли — Джемма Хаиш.

— Она страдала амнезией, — отвечает после минутного колебания Лаура.

— И все?

— Нет… она жила в этом доме когда-то. Очень давно. Этот факт мог бы объяснить, откуда вы знаете, где тут что находится.

Я не спускаю глаз с Лауры, пока она быстро обводит взглядом кухню.

— И она была похожа на вас, — говорит Тони.

— Поэтому вы назвали меня Джеммой? — спрашиваю я.

— Без понятия, — отвечает Тони. — Просто мне пришло на ум это имя.

— Но вы оба подумали, что я могу быть этой женщиной?

Лаура кидает взгляд на Тони, словно советуясь с ним, а потом признается:

— Да, я так подумала, но сейчас я уже в этом не уверена. Сейчас мы пойдем с вами в больницу — врачи наверняка смогут все прояснить.

— Джемма Хаиш, — повторяю я, наблюдая за тем, как Лаура снова садится за стол. Мне бы очень хотелось ее успокоить, но я не могу этого сделать.

— Будете завтракать? — спрашивает Лаура.

Я присаживаюсь за стол рядом с ней. Лаура отодвигает от меня свой нож, а затем предлагает мне фрукты.

— Что она сделала? — спрашиваю я, угощаясь сочащимся кусочком манго. — Мне правда это нужно знать.

Лаура снова колеблется, обмениваясь взглядом с Тони. И все же решается ответить:

— Она убила свою лучшую подругу.

— Что? — шепчу я, не в силах скрыть своего потрясения.

— Двенадцать лет назад. Ее признали виновной в непредумышленном убийстве и поместили в режимную психиатрическую больницу. Через семь лет она вышла оттуда на свободу. И с тех пор ее никто не видел.

— И она здесь жила? В этом самом доме?

Лаура кивает:

— Она состояла на учете в нашей больнице. Очень давно.

— Мы, правда, не думаем, что вы — это она, — встревает Тони, покосившись на Лауру. — Но, возможно, будет лучше, чтобы за вами понаблюдали специалисты, — откашливается он без всякой надобности: — Простите, но вы больше не можете здесь оставаться. Вместе с нами.

На секунду я встречаюсь с ним глазами, ошеломленная тем, что он только что произнес.

— Мы должны быть в больнице в девять, — говорит Лаура.

На кухне устанавливается неловкое молчание. Я не знаю, что сказать. Они были так добры ко мне, приютили меня на ночь, и я понимаю, что должны быть им благодарной, но… Я не хочу ложиться на обследование в больницу.

— Полагаю, что врачи смогут установить, являюсь ли я Джеммой Хаиш, — говорю я, тщетно пытаясь разрядить напряженную атмосферу. — Если я не Джемма Хаиш, может быть, я смогла бы остаться у вас еще на…

Лаура и Тони опять переглядываются.

— Извините, Джемма, — говорит Тони. — Мы помогли вам, чем могли. Показали вам деревню, обеспечили ночлег. Теперь о вас пусть позаботятся врачи. С нас довольно. Лаура плохо спала сегодня.

— Это потому что вы считаете меня убийцей?

— Как же все это глупо звучит сейчас, — говорит Лаура, поднимаясь из-за стола, чтобы вымыть тарелки. — Полный бред…

Она готова расплакаться и поворачивается спиной ко мне и Тони, который только пожимает плечами. Идея выставить меня за дверь явно принадлежит не ему. Что ж, это уже кое-что. В следующий миг его голубые глаза снова останавливаются на мне. Прежде чем отвернуться, я заставляю себя улыбнуться ему в ответ. И тут звонит домашний телефон.

Тони встает, чтобы ответить на звонок.

— Слушаю, — говорит он, бросая взгляд сначала на обернувшуюся Лауру, а потом на меня.

Я все еще сижу за кухонным столом. И подмечаю перемену в поведении Тони; он вперивает в меня долгий пристальный взгляд, в котором явственно читается одно: я — предмет обсуждения в разговоре, который ведется на кухне. Улыбка слетает с его лица. А потом он выносит телефонный аппарат из кухни, многозначительно приподняв брови и быстро кивнув Лауре. Та выходит вслед за ним. Я превращаюсь в слух, но они разговаривают шепотом. Вроде бы Тони произносит слово «полиция». Но я не уверена.

На кухню Тони возвращается уже один, и это кажется мне странным.

— Звонили из полиции, — говорит Тони, ставя на место телефон.

— Они нашли мою сумочку? — спрашиваю я, напрягаясь.

— Не совсем так, — Тони держится теперь сухо, более отчужденно. Тайная связь между нами исчезла.

— Что они хотели?

— Они направили сюда двух сыщиков.

— А еще что-нибудь они сказали? — стараюсь я не замечать раздражения, сквозящего в его голосе, и стеснения, нарастающего у меня в груди.

— Открылись новые обстоятельства, — говорит Тони, вставая как часовой в дверях.

— Какие? Вы должны мне рассказать, Тони.

Он медлит, прежде чем заговорить:

— Детективы присоединятся к вам в больнице.

Я слышу, как захлопывается входная дверь, и вижу выходящую на дорогу Лауру. А потом она переходит на бег — она напугана и даже не заглянула в окно. У меня внутри все сжимается.

— Похоже, Джемма Хаиш их сильно заинтересовала.

15

Инспектор сыскной полиции Сайлас Харт смотрит на заливной луг; его взгляд скользит к холму, возвышающемуся над деревней. И в который раз за свою карьеру Харт ощущает чье-то стороннее присутствие — словно кто-то наблюдает за его работой. Инспектор отмахивается от этой мысли и пытается оценить пейзаж. Англия в самом выгодном свете — сменяющиеся, как на коробке конфет, виды причалов и лодок в канале и викторианский душок железной дороги от Паддингтона до Пензанса. Харт делает последнюю затяжку и, затушив сигарету, собирается вернуться в больницу с детективом-констеблем Стровер, поджидающей его у дороги.

Стровер молода и у них в полиции еще новичок, но держит его в тонусе.

Она также не боится проявлять инициативу. И это одна из причин того, почему он поручил ей заниматься этим делом вместе с ним. Уже сегодня утром Стровер заполучила все списки пассажиров, прилетевших накануне до трех часов дня из берлинского Тегеля в Хитроу рейсами «Бритиш Эйрвейз». И попросила пограничную службу сверить имена и фамилии с данными системы предварительной информации о пассажирах и отправить им сканы их паспортов. Благодаря этому они получили возможность увидеть фотографии прилетевших.

— Всегда хотел жить в таком местечке, как это, после перевода из столичной полиции, — признается Сайлас, направляясь со Стровер к больнице. — Маленькая деревушка с пабом, пиво из деревянных бочек…

Стровер хранит почтительное молчание.

— Вы не любительница всего этого? — спрашивает Сайлас, косясь на девушку. Стровер из Бристоля. Ей по душе больше город, коктейли… И она совсем не пытается скрыть свой бристольский акцент, она им гордится, и ему это нравится. Сам Сайлас похоронил свои уилтширские интонации, перейдя на эстуарный^[8] английский во время работы в лондонской полиции, — он не желал прослыть отпетой деревенщиной.

— Я предпочитаю жить там, где немного оживленнее, сэр.

Боже, как же ему хочется, чтобы она перестала обращаться к нему «сэр». Он очень надеется, что со временем она будет называть его «папашей» или «шефом». Все всегда называли его «папашей», когда он расследовал убийства. Он к этому привык. Но после его перевода из отдела по расследованию особо тяжких преступлений в уголовный розыск Суиндона (Сайлас старается не воспринимать это как понижение), его называют не иначе как «сэр», и все свое драгоценное время он убивает на проверку то и дело всплывающих борделей.

Несмотря на свою тягу к сельской глубинке, Сайлас каким-то образом сумел приспособиться к работе в Суиндоне — не без основания считающемся самым отвратительным городом Британии, в котором он по воле судьбы родился и главной туристической достопримечательностью которого и по сей день служит старая карусель.

— Что вам известно о деле Джеммы Хаиш? — спрашивает он Стровер.

— Только то, что я читала, — отвечает та. — Хаиш убила свою соседку по комнате и потом позвонила в полицию.

— Она позвонила нам до того, как совершила убийство, вот в чем проблема. Она предупредила нас, что собирается сделать. Убийства на бытовой почве — поверьте мне, вам лучше избегать таких дел.

С другой стороны, это дело свело его со Сьюзи Паттерсон, когда она практиковала в старой больнице под Девицесом. «Своевременное вмешательство», «заключение судебно-медицинской экспертизы», «межучрежденческое сотрудничество» — от нахлынувших воспоминаний Сайласа пробирает дрожь. Он никогда не питал склонности к корпоративным играм.

— Вы думаете, этот случай может быть связан с тем делом? — спрашивает Стровер, когда они переходят дорогу и оказываются под яркими лучами солнца.

— Скорее всего, нет.

Сайлас понимает, что она ему не верит. Он бросил все, чтобы оказаться здесь после того, как ему прошлой ночью позвонила Сьюзи. Стал бы он так быстро срываться с места, если бы ему позвонил кто-то другой?

— Загадочная женщина появляется в деревне, не помня ничего о себе и своей прошлой жизни… Обычно это случай для местной бригады психиатрической помощи, — говорит Сайлас, останавливаясь, чтобы взглянуть на небольшие объявления в окошке почты. В основном в них предлагаются двухъярусные кровати и приходящие няни. Коллеги Сайласа проводят предостаточно времени, выполняя «в униформе социальную работу» по реабилитации людей с нарушениями психики и возвращению их из больниц в общество. И не горят желанием заниматься подобными случаями еще и в свободные от работы часы.

Но звонок Сьюзи прошлой ночью был совсем другим делом. Она упомянула Джемму Хаиш — имя, которое Сайлас запомнил еще в свою бытность сержантом в южном Лондоне. Это имя он никогда не забудет. Он оказался одним из первых офицеров, прибывших на место преступления — в крохотную комнатку Хаиш в университетском общежитии. Ее соседка по комнате была на последнем издыхании, но он оставался с ней вплоть до приезда сотрудников скорой помощи. А Хаиш, которую никак не удавалось усмирить в коридоре, кричала, как она сожалеет о том, что сделала, и что всего этого можно было бы избежать, если бы хоть кто-нибудь к ней прислушался.

Инспектор с констеблем подходят к больнице.

— На всякий случай я взял старое «признательное» досье Хаиш, — говорит Сайлас, отгоняя от себя воспоминания о криках и стенаниях убийцы. — Хотя вряд ли оно сильно поможет — сведения либо устарели, либо неверны.

— А вам известно, как поступают с людьми, страдающими деменцией, японцы? — спрашивает Стровер, когда мимо них по тротуару проходит мужчина с собакой. — Они помечают их QR-кодами.

— Это следовало бы делать и здесь, — бормочет себе под нос Сайлас, заходя в людную приемную.

Единственная полезная информация в досье Хаиш — это ее ДНК-профиль, взятый в момент ареста. Дождавшись своей очереди, Сайлас подходит к секретарю, которая сообщает ему, что доктор Паттерсон готова принять его незамедлительно.

— Присоединитесь к нам через пару минут, ладно? — обращается Сайлас к Стровер, не в силах скрыть внезапную неловкость. Он не хотел пользоваться служебным положением. Но и не горит желанием объяснять младшей по званию коллеге, что он мечтает трахнуть доктора Паттерсон и хотел бы провести с ней несколько минут наедине. — Старые журналы порой заслуживают того, чтобы их пролистать, — добавляет инспектор, указывая жестом на приемную позади них. — По крайней мере, для меня это единственный шанс удостовериться в том, что мои костюмы все еще модные.

И с этими словами Сайлас разворачивается и уходит прочь по больничному коридору. Стровер бросает ему вслед подозрительный взгляд. Она не дура.

16

— Что-то рановато ты встал, — удивляется Люк, увидев Шона, прогуливающегося у железнодорожной станции со своим псом, рыжевато-коричневым лерчером. Люк стоит в очереди к билетному автомату, собираясь сесть на поезд в Лондон.

— По правде говоря, я еще не ложился, — говорит Шон. В джинсах и мешковатой футболке он выглядит неряшливей, чем обычно. Вразрез с каждодневной однородностью собравшихся пассажиров. — Пытаюсь добить третий акт своей пьесы. Ты как, задержишься в городе?

— Думаю, да, на пару деньков, — Люку не терпится погрузиться в анонимность Лондона, подальше от подконтрольности деревенской жизни.

— О нашей загадочной беспамятной есть новости? — спрашивает Шон.

— Я не видел ее сегодня, — Люк вспоминает эсэмэски, полученные ночью от Лауры, и ее предположение о том, что Джемма в прошлом была психически больной. Сам он пока остается при своем собственном мнении — Джемма каким-то образом связана с Фрейей Лал.

— Я только что встретил пару сыскарей в штатском, — небрежно роняет Шон.

— Где?

— Они шли к больнице.

Люк инстинктивно бросает взгляд в ее сторону, хотя от станции больницы не видно. Несколько опоздавших направляются к поезду.

— С чего ты взял, что это были сыщики? — спрашивает он Шона.

— Узнал одного из них по новостям. Из Солсбери.

Шон всегда внимательно смотрит новости. И всегда в курсе всех событий, происходящих в деревне.

— Это навело меня на кое-какие мысли, — продолжает он. — Ты заметил, как эта Джемма отвечала на вопросы о России на викторине? Она даже знала адрес штаб-квартиры КГБ.

— И что? — Люк скашивает глаза на свои часы и потом снова переводит взгляд на железную дорогу. Его поезд выползает с запасного пути на главный. Люку нравится Шон, но сейчас он совершенно не расположен выслушивать его очередную конспирологическую теорию. Он их наслушался вдоволь: Фидель Кастро — отец Джастина Трюдо; Тейлор Свифт — сатанистка; Хантер Стоктон Томпсон не застрелился, а был убит… А что до атаки с нервно-паралитическим веществом в Солсбери… К чему Шон приплел ее?

— В 2010 г. сотрудники ФБР выследили и арестовали в Америке десятерых советских «спящих» агентов, — рассказывает приятель. — Они сумели глубоко внедриться во все круги американского обывательского сообщества и, затаившись, выжидали, когда Москва сочтет нужным их активировать. Короче говоря, они были дерьмовыми шпионами — ФБР прослушивали и вели их годами. Но я считаю, что их целью была обычная Америка. Эти люди жили в Нью-Джерси, ходили в бизнес-школу при Колумбийском университете и уверяли всех, что родились в Америке.

— Ты действительно хочешь, чтобы я поверил, будто Джемма была русским «кротом»? — бросает через плечо Люк Шону, вводя в билетный автомат свои данные. А потом наклоняется, чтобы сочувственно погладить за ушами его пса. Бедная псина вынуждена выслушивать бредовые теории Шона каждый день.

— После Солсбери они вернулись на свои места. Должны были вернуться. По предписанию Москвы. Старая школа. А эта Джемма оказалась дезориентирована, сбита с толку, она не помнит, кто она такая. Возможно, ее слишком рано пробудили, и она не может сообразить, на кого она работает.

— Запиши все это, Шон, — у тебя получится отличная комедия. Позабавь народ! — Люк достает свой билет из автомата в тот самый момент, когда его поезд подъезжает к платформе.

— Где была предпринята третья и последняя попытка отравить Александра Литвиненко? — кричит Шон вдогонку Люку, заходящему в вагон. — На четвертом этаже отеля «Миллениум» на Гросвенор-Сквер. Кому, мать твою, могли быть известны такие подробности на викторине сельского паба, Люк? Только бывшему русскому агенту, черт подери.

Люк недоверчиво качает головой; и двери поезда закрываются у него за спиной.

17

Я смотрю на Тони, проходящего в холл.

— Разве я похожа на человека, который собирается кого-то убить? — спрашиваю я.

— Они должны исключить эту версию, только и всего, — говорит Тони, забирая с подоконника ключи от дома.

Я пытаюсь соображать быстрее; сердце заходится бешеным стуком. Не нужно было приезжать в эту деревню. Это была ошибка. Если я никому не могу назвать свое имя, как мне убедить их, что я — не убийца?

— Можно я соберу свой чемодан? — спрашиваю я.

Тони кивает:

— А потом я пойду с вами в больницу.

— А куда побежала Лаура? — воспоминание о том, как она пронеслась мимо окна, словно затравленный зверь, не дает мне покоя.

— Повидаться с подругой, — отвечает Тони и, выдержав паузу, добавляет: — Она боится.

— Меня? — этот вопрос, срывающийся с моих губ, звучит до жути нелепо.

Встав перед дверью, Тони ждет, когда я пройду мимо и поднимусь по лестнице наверх. От адреналина мои ноги наливаются свинцовой тяжестью. Я пытаюсь представить себе спальню, в которой спала, вспомнить наружный план дома, одноэтажного сзади. Под окном, над кухней, крыша скатная. Покрыта черепицей и со световым люком.

Я кидаюсь в спальню и бросаю взгляд на свой чемодан. В нем нет ничего нужного мне, так что смысла брать его с собой я не вижу. Зато я забираю с прикроватной тумбочки свои рукописные записи, еще раз пробегаю их глазами, складываю и запихиваю в задний карман джинсов. Мои руки дрожат. Тони все еще стоит у основания лестницы. Я пересекаю лестничную площадку и застываю возле двери в ванную.

— Еще минутку, — кричу я Тони.

Потом с силой тяну за шнур выключателя. Его резной деревянный набалдашник выполнен в виде морского конька. От моего рывка конек начинает быстро вращаться. А у меня при взгляде на него начинает кружиться голова. Решительно встряхнувшись, я с хлестким стуком захлопываю дверь ванной и под дребезжание ее шпингалета на цыпочках возвращаюсь в свою комнату, тихонько прикрывая за собою дверь. Опускное окно открывается более шумно, чем я ожидала. Но я все равно выставляю одну ногу на крышу, отчаянно желая сбежать.

— Что, черт возьми, вы делаете?

Я оглядываюсь и вижу Тони, стоящего в дверях спальни со скрещенными на груди руками. Наши глаза встречаются, и я поворачиваюсь обратно к окну. Малиновка на дереве в саду за домом таращится на меня так, как будто я — самая глупая женщина на Земле.

— Побег вам никак не поможет, — произносит Тони.

Я не двигаюсь с места. Он прав. Я совершила ошибку, потрясенная историей Джеммы Хаиш и тем, что она жила в этом доме. Мне нужно расслабиться, довериться системе.

— Я опасаюсь, что полицейские могут принять меня за нее, — говорю я.

— Послушайте, — говорит Тони, — я терпеть не могу копов, но ваше бегство сейчас будет означать только одно: вы виновны. И вас будут считать виновной энное время.

Я затаскиваю ногу обратно и соскальзываю по подоконнику в спальню. Я сконфужена из-за своей попытки сбежать. Это был неверный ход. Даже малиновка улетела с отвращением.

— Простите меня, — говорю я. — Я не знаю, о чем я думала.

— Не берите в голову. Мы все сбегаем от проблем. Только толку от этого чуть.

Атмосфера в комнате вдруг становится тихой, спокойной, интимной. И, когда я прохожу мимо Тони к лестнице, он внезапно преграждает мне путь и обвивает меня руками.

— Иди ко мне…

Я подавляю рефлективное желание оттолкнуть Тони и позволяю ему удерживать меня в объятиях. Секунду, две, три… А потом высвобождаюсь из его рук. Мое дыхание становится частым и поверхностным. Я молча спускаюсь следом за Тони по лестнице вниз и говорю ему, что мне нужно в туалет. Заперев дверь уборной, я прижимаюсь лбом к ее холодной стене, закрываю глаза и стараюсь представить себе дерево бодхи.

18

— Рад снова тебя видеть, — произносит Сайлас, заходя в кабинет Сьюзи Паттерсон. Подождав, когда дверь закроется, он целует ее в обе щеки. — Хорошо выглядишь!

— Ты тоже, — отвечает доктор, садясь за свой стол. Но Сайлас продолжает стоять, оглядывая кабинет и висящую на стене карту мира. Он любит путешествовать. — Только постройнел, — добавляет Сьюзи, — и сильно постройнел.

До чего же она любезна! Ведь Сайлас отлично понимает — видок у него изможденный, как у человека, слишком быстро теряющего вес. Его кожа, особенно вокруг лица, свисает, как рваные обои.

— Я постился один день и опал как поросенок, — говорит Сайлас. — Сейчас ты меня видишь, — добавляет он, обхватив голову руками, — а сейчас нет, — крутанувшись на пятках, он изгибается как марионетка, вставая к ней боком: — Сейчас ты меня видишь… — повторяет он, снова крутанувшись, — а сейчас нет. Как по волшебству, правда?

— Ты изводишь себя на работе, — говорит Сьюзи.

Сайлас намерен наслаждаться своим новым худощавым видом, пока сможет. А прежним он всегда успеет стать — дай ему полгода.

— Ты все еще куришь? — спрашивает Сьюзи.

— Иногда, — присаживается в кресло Сайлас. Он, на самом деле, пытается бросить.

В последний раз, когда они случайно встретились в баре театра «Уотермилл» в Ньюбери, Сьюзи открыто флиртовала с ним. А вскоре после того до Сайласа дошел слух, что она рассталась со своим мужем. Не потому ли он приехал сегодня в больницу?

— Ты стала счастливей? — спрашивает он Сьюзи.

— Мы — разные люди. Это давно пора было сделать.

— А дети есть? — интересуется Сайлас. — Я забыл.

— Да, дочка. И она ужасно злится на нас из-за развода.

— Со временем она все поймет.

— А как у тебя?

Инспектор на миг замолкает:

— Пока, как и прежде, у меня один сын. Конор… — Сайласу не хочется вдаваться в подробности.

— Полагаю, ты проделал весь этот путь не для того, чтобы поболтать на семейные темы, — говорит Сьюзи, улавливая его дискомфорт.

— А по мне это так заметно?

— Я на самом деле не знаю, это Джемма Хаиш или нет. Это всего лишь подозрение.

— Я люблю подозрения. Женщина, потерявшая память, для нас интереса не представляет — пусть ею занимаются психиатрические службы. Но если она, потеряв в последний раз память, убила свою лучшую подругу, твое подозрение становится более занимательным.

— А ты действительно ее не помнишь? — Сьюзи знает, что Сайлас работал в столичной полиции (и это одна из причин, по которой она позвонила ему прошлой ночью). Но ей ничего не известно о его личной причастности к этому делу. — Как она выглядела?

Сайлас трясет головой:

— Меня тогда больше волновало, как спасти жизнь ее подруги… Но у меня ничего не вышло.

— Ты пытался. Это главное.

— Возможно, раз ты так думаешь, — Сайлас вскидывает на Сьюзи глаза и улыбается. Он знает, что жизнь той девушки выскользнула и из ее рук.

— Ты можешь хотя бы проверить номер ее паспорта? — спрашивает Сьюзи, меняя тему. — Посмотреть, действительно ли она была вчера утром в Хитроу?

— У Хаиш не было паспорта, когда она совершила свое преступление. И она никуда не отлучалась из Уилтшира до отъезда в Лондон. А уж за границу точно не выезжала, — говорит Сайлас. Как бы глупо это ни было, но он всегда считал себя отчасти виновным в том, что случилось с Хаиш. Возможно, именно поэтому он вскоре после того случая перевелся из столичной полиции и вернулся в Уилтшир — попытаться сделать что-то хорошее, хоть как-то исправить ситуацию. — Все, чем мы располагаем, это описание ее физических характеристик, последняя оценка риска общественно опасного поведения, информация о родственниках и финансовом положении и фотография из полицейского досье. Все эти сведения не обновлялись с тех пор, как она покинула Эшуорт пять лет назад.

— Могу я взглянуть на фото?

— За этим я и приехал к тебе.

— А я подумала, что ты захотел сводить меня на ланч.

Отчаянно стараясь держать свои чувства под контролем и не выходить за рамки рабочей беседы, Сайлас кладет на стол Сьюзи расплывчатый снимок Джеммы Хаиш:

— Это она?

Засевший в его памяти образ Хаиш двенадцатилетней давности уже слишком сильно трансформировался под воздействием медийного освещения трагедии, так что пользы от него мало.

— Не уверена, — колеблется Сьюзи, придвигая к себе фото, чтобы получше его рассмотреть.

— Я понимаю — снимок не ахти какой, — говорит Сайлас. — Мы пытались сегодня утром связаться с ее последним медицинским координатором, а также психиатром, который наблюдал ее постоянно. Пока безрезультатно.

— Я тоже пыталась, — признается Сьюзи. — И тоже впустую.

— Нам бы найти кого-нибудь, кто относительно недавно работал с Хаиш, и провести с ними опознание. Много архивных данных системы здравоохранения тоже потеряны или отсутствуют. Даже не знаю, как ты выдерживаешь такое.

— Надо думать, что отпечатки пальцев Джеммы Хаиш тоже не сохранились?

— Естественно! — заглядывает Сайлас Сьюзи в глаза, нагнувшись над столом и приблизив свое лицо почти вплотную к ее лицу. — Но мы найдем их. А пока что мне нужно пообщаться с вашей беспамятной Джеммой.

— Она в соседнем кабинете. Я тебя туда сейчас отведу. Только, пожалуйста, будь с ней помягче — она надломлена и очень уязвима сейчас, — Сьюзи на мгновение замолкает, а потом спрашивает: — Ты действительно думаешь, что она может оказаться Джеммой Хаиш?

Сайлас снова садится в свое кресло, рассматривая карту на стене за Сьюзи. Индия — вот куда, он хотел бы еще раз съездить. Он бывал только на севере этой страны — в зоне «Золотого треугольника» и в Ладакхе… Выдержав паузу, Сайлас вскидывает глаза на Сьюзи: — Кем бы ни была эта Джемма, она приехала в вашу деревню не просто так… — помолчав еще пару секунд, Сайлас добавляет: — Двенадцать лет назад кое-кому не удалось достаточно оперативно отреагировать на звонок в службу спасения, сделанный Джеммой Хаиш. Она предупреждала нас, а мы промедлили. Я не хочу, чтобы такая же ситуация повторилась еще раз в мою смену.

Раздается стук в дверь, и на пороге кабинета появляется Стровер. Она переводит пристальный взгляд со Сьюзи на Сайласа, словно выискивая свидетельства интимной связи между ними:

— Простите, что прерываю, но Джемма исчезла.

19

Я должна была вырваться из больницы, чтобы не сойти с ума, чтобы сохранить здравомыслие, если таковое у меня еще осталось. Ноги привели меня на кладбище, расположенное через дорогу. Здесь так тихо — как в библиотеке. А надгробия — словно обложки книг. Некоторые из них — более эмоциональные. За их пылкими посвящениями угадывается жизненная драма, достойная романа: «Дорогой жене, почившей на заре своей будущей жизни». Другие более сдержанные, обдуманные, как традиционные фолианты: «Отцу и брату — нам вас не хватает».

Я брожу среди могильных камней, рассматривая их и размышляя. С той самой минуты, как я пробудилась сегодняшним утром, я чувствовала себя не в своей тарелке. У меня не было ощущения, что я контролирую себя и ситуацию. Этот ранний звонок из полиции; убегающая по улице Лаура, переменчивое поведение Тони. Почему я приняла его предложение называть себя Джеммой? Выбери я себе другое имя, ни у кого бы и мысли не возникло искать во мне Джемму Хаиш.

Я останавливаюсь возле надгробия с надписью: «Мэри Хаиш, любимой жене и матери». Волна эмоций захлестывает меня. Я закрываю глаза и снова представляю себе дерево бодхи; я слышу в его листве шелест теплого ветерка, нашептывающего мне чудесную мантру принятия. И делаю глубокий вздох — внутри меня крепнет надежда: я скоро снова увижу мамочку.

Мне следует вернуться к доктору Паттерсон. Мое отсутствие создаст еще больше проблем. Но мне не хочется общаться с полицейскими. Одна мысль об этом заставляет меня нервничать. Как нервничал Тони, когда отводил меня в больницу. Я старалась не думать о нем, как о «конвоире», но жесты и мимика Тони подсказывали мне, что полицейские ему наказали «не спускать с меня глаз». Я не могу его винить — тем более что незадолго до этого я попыталась сбежать из его дома через окно. Только из этого ничего не вышло. И вообще все запуталось. Через несколько минут после моей попытки бегства Тони обнял меня на лестнице…

Я поднимаю глаза и вижу Сьюзи Паттерсон; она стоит возле покойницкой; а рядом с ней топчутся незнакомые мне мужчина и женщина. Наверное, сыщики. Не проходит и минуты, как докторша оказывается рядом со мной. Детективы остаются в пятидесяти ярдах от нас. Сьюзи Паттерсон изучает надгробие Хаиш.

— Должно быть, это ее мать, — бормочет она, скорее, самой себе.

Сдвинувшись с места, я начинаю обходить старые надгробия; многие из них клонятся в высокой траве под разными углами, словно мачты беспомощных суденышек в бурном, бушующем море.

— Вам действительно не о чем беспокоиться, — догнав меня, говорит доктор Паттерсон. — Им нужно всего лишь задать вам несколько вопросов… Взять ваши отпечатки пальцев, сделать ДНК-тест. Один мазок изо рта, и готово.

Все мое тело разом напрягается. Она замечает это или нет?

— Полиции необходимо убедиться, что между вами и Джеммой Хаиш нет никакой связи, только и всего, — продолжает доктор Паттерсон так, будто она тут совершенно ни при чем. — Ведь Джемма Хаиш какое-то время проживала в доме Лауры и Тони.

— Это вы забили тревогу? — тихо спрашиваю ее я.

Удивленная моим вопросом, доктор Паттерсон останавливается и смотрит на меня в упор:

— Я только предупредила их и ничего больше, — пожимает она плечами.

— Я не сделала ничего плохого, — выпаливаю я, поддаваясь внезапному порыву высказаться. — Я — не Джемма Хаиш. И в той могиле похоронена не моя мать.

— Уверена, что так оно и есть, — во взгляде доктора Паттерсон отражается нарастающее беспокойство. — Но поскольку у вас амнезия…

— Возможно, я и не знаю, кто я такая, но я никогда не смогла бы убить подругу. Я никогда никого не смогла бы убить.

В небе над нами кружит красный коршун; легкий ветер разносит вокруг его жалобный крик. Мы обе провожаем птицу взглядом.

— Конечно, вы бы не смогли, — произносит наконец доктор Паттерсон.

Похоже, она добрая женщина, хотя и позвонила в полицию.

Мое дыхание становится частым и поверхностным. Смогу ли я отнять у другого человека жизнь, если до этого действительно дойдет? Смогу ли я перерезать кому-нибудь горло? Непроизвольно я тянусь к запястью и дотрагиваюсь до своей татуировки.

— Я не хочу сдавать ДНК-тест, — говорю я, отворачиваясь от доктора Паттерсон.

— Это не больно. Один мазок изо рта, — твердит она. — Но тест сделать необходимо. Он поможет установить, кто вы такая и откуда.

— Я отчаянно хочу это знать, но… — запинаюсь я.

Доктор Паттерсон подает сигнал детективам. Она поднимает ладонь, словно хочет сказать им: «Повремените! Оставайтесь на расстоянии».

— Я не сделала ничего плохого, — повторяю я.

— Дайте мне переговорить с полицейскими. Мы подыщем вам хорошее место в специализированном центре. Или в нашей больнице.

— Только не в больнице, — быстро реагирую я.

Доктор Паттерсон переводит на меня взгляд и замечает, что я все еще держусь пальцами за запястье.

— Прелестная татуировка. Что это? — спрашивает она.

— Цветок лотоса.

— Могу я его рассмотреть?

Я поднимаю к ее глазам запястье, словно ребенок, застигнутый за разрисовыванием себя в школьном классе. Мы обе разглядываем девять пурпурных лепестков лотоса.

— Очень красиво. Когда вы сделали это тату?

— Не знаю, — внезапно я заливаюсь слезами. Если бы я только могла вспомнить все те подробности — почему мы с Флер обе выбрали лотос и что случилось потом… Но это все равно что плавать в темной морской пучине… — У нас обеих была такая, — признаюсь я.

— У вас?

— У меня и у моей подруги, — говорю я и, помолчав, добавляю: — Она умерла.

— Простите меня, — сочувственно говорит доктор Паттерсон и после почтительного молчания уточняет: — Когда это произошло?

Я качаю головой.

— А имя своей подруги вы помните? Это может быть важно.

Я собираюсь с силами. В голове мелькает надежда: а вдруг мне действительно поможет, если я назову ее имя вслух?

— Флер… Ее звали Флер, — повторяю я, наблюдая за тем, как доктор Паттерсон записывает это имя.

И у Флер была такая же татуировка, как у меня.

20

Тони запаздывает с открытием кафе. У дверей в надежде выпить кофе толчется парочка приезжих, проплывавших по каналу вдоль деревни. Он просит их прийти через десять минут — когда заработает его кофемашина. Она оказалась с характером. И с тех пор, как он установил ее, все время показывает свой норов. Возможно, поэтому ее продали на eBay по дешевке.

Он мог бы, конечно, не отводить Джемму в больницу. Но после звонка из полиции Лаура оказалась не в состоянии сделать это сама. Она плохо отреагировала на появление Джеммы. Очень плохо.

— Как все прошло? — раздается за спиной Тони голос.

Обернувшись, Тони видит на пороге кафе Лауру. На ней костюм для занятий йогой. И похоже, она держит путь в свою школу.

— Полицейские хотят взять анализ ее ДНК, — говорит Тони. — Я уверен, что скоро все прояснится.

— Надеюсь, — бормочет Лаура, входя в кафе. — Они считают ее…

— Психотической убийцей? Я не спрашивал. Это не она, мой ангел. Точно не она.

Тони достает из холодильника миску киноа с корицей и несколько баночек цитрусового парфе с гранолой и ставит их в шкаф-витрину.

— Почему ты так в этом уверен? — спрашивает Лаура.

Он вовсе не уверен.

— Я поговорил с народом, — поясняет Тони, засыпая в мельницу зерна без кофеина. Ему хочется сменить тему. — Они примут Джемму на несколько дней, пока ей не подыщут место в больнице. Сьюзи вроде не против. Она считает, что помещать ее прямо сейчас в иное место не годится. Деревня явно имеет для нее какое-то значение.

— Ну да, конечно. Мне кажется, ты не вполне сознаешь, кто эта женщина, Тони. Она больна!

— И нуждается в помощи, — говорит Тони. Лаура не часто повышает голос. А сейчас она еще и плачет. Тони обходит прилавок. — Сьюзи права, — говорит он тихо, нежно сжимая руку жены.

— Я не спала прошлой ночью, — отворачивается от него Лаура, отводя взгляд на главную улицу. — И ты тоже спал плохо. Ты снова кричал во сне.

А он-то надеялся, что Лаура не слышала. Похоже, кричал он громко, раз она уловила его крики, лежа на диване внизу. Интересно, Джемма их тоже слышала?

В последнее время его стали чаще мучить кошмары, в которых он просыпается только за тем, чтобы осознать, что все еще грезит. Тони смахивает со стола крошечную соринку кухонным полотенцем, перекинутым через плечо. Он ненавидит грязные столы.

— И вряд ли я буду спать лучше сегодня ночью, — продолжает Лаура, — зная, что эта Джемма находится неподалеку.

— Думаю, ты преувеличиваешь, — говорит Тони, стараясь не нагнетать обстановку. Они не привыкли спорить, оба предпочитают избегать конфликтов.

— Я преувеличиваю? — поворачивается Лаура к Тони лицом. — Тогда почему эта Джемма выбрала наш дом? Она могла постучаться в любую другую дверь в нашей деревне. Но она заявилась в наш дом, в котором якобы жила когда-то. Тебя это совсем не беспокоит? А вот меня пугает. И сильно пугает, Тони. А ты ничего с этим не делаешь.

У входа в кафе останавливается какой-то мужчина, идущий на станцию. Чертова Лаура! Почему нельзя было поговорить об этом дома?

— Открыто? — спрашивает мужчина, нервно оглядывая их обоих. Наверное, он слышал их ругань. — Мне нужен с собой в поезд бутерброд с беконом.

— Темпе^[9] с веганезом? — предлагает гостю Тони самым любезным тоном, благодарный за то, что гость отвлек его от тяжелого разговора с женой.

— Пожалуй, — нерешительно отвечает мужчина.

Встав за прилавок, Тони готовит бутерброд, время от времени поглядывая на Лауру. Та стоит неподвижно у окна со сложенными на груди руками. Ему нужно стараться и угождать посетителям. Местные жители воспринимают его вегетарианскую пищу с поразительной непредвзятостью, учитывая то, что на месте его кафе раньше была деревенская пекарня. «От ларди до фалафеля» — так ее описывали «Приходские новости».

— Извини, мне нужно приготовить еду, накормить посетителей, — говорит Тони Лауре, когда мужчина уходит. За прилавком, отделяющим его от жены, он чувствует себя гораздо комфортнее.

— Тебя действительно ничего не волнует? — спрашивает Лаура; в ее голосе звучит, скорее, печаль, чем раздражение или гнев.

— Что именно?

— Джемма, то, что я думаю. Мои опасения.

— Не говори ерунды. Конечно же, меня все это беспокоит, — на этот раз Тони решает не подходить к Лауре и не пытаться ее утешить. Что бы он ни сказал или сделал — ничего не поможет. Он начинает протирать полотенцем стеклянные бокалы.

— Не похоже, — бормочет Лаура.

— Мы пережили несколько напряженных недель, переезд и все такое, — Тони поднимает бокал к свету и проверяет, не осталось ли на нем разводов и пятен. Он ненавидит грязные бокалы. — А теперь к нам заявилась еще и эта таинственная женщина. Не удивительно, что ты удручена и взвинчена.

Лаура недоверчиво качает головой:

— Пожалуйста, не надо относиться ко мне с покровительственным снисхождением, — говорит она, направляясь к двери. — И никакой таинственности в этой Джемме нет. По-моему, более чем очевидно, что она собой представляет, разве нет?

Тони ставит на поднос последний бокал и снова перекидывает полотенце через плечо. Разделенные пространством, супруги несколько секунд молча глядят друг другу в глаза. Ему следует быть внимательней к Лауре и больше заботиться о ней — она ведь такая хрупкая!

— Возможно, тебе стоит немного отдохнуть, мой ангел? — нарушает тишину Тони. — Возьми и съезди к своей маме. Вы давно не виделись, и она наверняка успела по тебе соскучиться.

Лаура грустно кивает головой:

— Возможно, — говорит она и выходит из кафе, хлопая за собой дверью.

21

Мы направляемся по кладбищенской дорожке к больнице, и в этот момент у доктора Паттерсон звонит телефон. Она приотстает, чтобы ответить на звонок. Я хочу ее подождать, но Сьюзи взмахом руки велит мне двигаться вперед.

— Я догоню вас, — говорит она.

Я не могу избавиться от ощущения, что этот звонок касается меня. Ведь доктор Паттерсон уже позвонила одному из детективов — Сайласу, так, кажется, его зовут. Попросила дать ей побольше времени, чтобы разобраться со мной. И пообещала, что лично проследит за моим состоянием. Она не собирается упечь меня в отделение экстренной медицинской помощи. Она чувствует мое нежелание туда попадать. И поэтому послала запрос в Кэвелл-центр, местный специализированный психиатрический стационар. Меня там поставили в лист ожидания, и я очень рассчитываю на то, что ждать койко-место в этом стационаре придется мне долго.

Я иду дальше, не упуская из вида Сьюзи Паттерсон. Она следует за мной на небольшом расстоянии. А детективы, еще недавно маячившие впереди, куда-то подевались. Вместо них появился какой-то мужчина с собакой. Он зашел на кладбище с дальнего конца. Правда, прежде чем я успела разглядеть этого человека, он скрылся за большим ветвистым тисом.

Я не останавливаюсь. Мужчина должен был бы уже вынырнуть с другой стороны дерева. Но, проходя мимо, я замечаю только его пса — он сидит на земле, и его худые лапы бьет мелкая дрожь. Такое впечатление, что его хозяин прячется от меня… А в следующий миг раздается оклик на языке, похожем на русский, хотя и с заметным ирландским акцентом:

— Вы скучаете по жизни в Москве?

Я останавливаюсь, не зная, как мне поступить, — зайти за дерево или идти, как шла.

— На кого вы работаете?

Я ускоряю шаг. Это сильно нервирует — когда ты не видишь говорящего. Я почти дохожу до покойницкой, когда мужской голос снова окликает меня. На этот раз он обращается ко мне уже на английском, правда, все с тем же ирландским акцентом:

— Джемма, я — Шон. Мы познакомились с вами вчера вечером в пабе.

Я поворачиваюсь и вижу Шона. Кривя губы в улыбке, он приближается ко мне вместе с псом.

— Вы не слышали там, позади, никаких странных голосов? — спрашивает Шон, озираясь по сторонам в пустынном церковном дворе.

— Нет, — отвечаю я, гадая, как долго он собирается разыгрывать этот нелепый спектакль.

— Забавно — честно говоря, мне показалось, что я слышал, как кто-то здесь говорил по-русски.

Мы оба переводим взгляд на заливной луг, по которому проносится междугородный поезд. За железной дорогой, на лесистом холме, стадо коров неторопливо восходит к небу.

22

— Не думаю, что она готова сейчас к допросу, — говорит доктор Паттерсон, усаживаясь за рабочий стол в своем кабинете. — Это все, что я могу сказать. Извините.

Сайлас жестом призывает Стровер сесть и сам садится в другое кресло. Он может винить в сложившейся ситуации только себя. Ему следовало послать на это дело Стровер и еще какого-нибудь младшего детектива, а не прикатывать в деревню самому. Имя Хаиш заинтриговало его в телефонном разговоре со Сьюзи прошлой ночью, но в действительности оно послужило лишь поводом для того, чтобы повидаться с ней снова. Все довольно прозрачно. Он не должен теперь злиться на нее из-за того, что потратил все утро.

— Нам нужно задать ей всего несколько вопросов, выяснить маршрут ее передвижений после приземления в аэропорту Хитроу, — говорит Сайлас. — Стровер изучает вчерашние списки пассажиров, но было бы неплохо, если бы нам удалось сузить поиск.

Сьюзи его довод не убеждает. И, похоже, она слишком смущена, чтобы посмотреть в глаза Сайласу. А ему предельно понятно, что происходит. Она больше не считает незнакомку Джеммой Хаиш. Прошлой ночью весь разговор вертелся вокруг одного: как бы ей не допустить еще одну большую ошибку в своей карьере.

Когда Сайлас познакомился со Сьюзи, она работала в больнице под Девицесом. Но была вынуждена уйти оттуда после трагической ошибки в диагнозе, раздутой донельзя центральной прессой. Она поставила семилетней девочке гастроэнтерит и отправила маленькую пациентку домой, наказав ей пить больше воды. А через два дня девочка умерла от острого аппендицита.

— Я понимаю, это я забила тревогу и вызвала вас сюда, — продолжает Сьюзи, пытаясь оправдаться за то, что так быстро переменила свое мнение. Но я вынуждена учитывать ее интересы и права, рассматривать, что для нее будет лучше. И сейчас она слишком слаба, чтобы подвергаться допросу. Еще раз извините.

Сайлас косится на Стровер, бесстрастно молчащую в своем кресле. Должно быть, она считает его идиотом — примчался сюда лично только для того, чтобы получить отлуп.

— Может быть, ты сможешь взять для нас хотя бы ее анализ ДНК, — предлагает инспектор Сьюзи, стараясь говорить как можно более примирительным тоном. Ведь все так хорошо шло — до того, как она вспомнила про свои обязанности перед Гиппократом. Если Сьюзи так озабочена правами пациентов, тогда какого черта она позвонила ему прошлой ночью по поводу Джеммы? Единственное, что он может предположить, — так это то, что она стушевалась и испугалась, что опять может потерять работу, если не сделает все по правилам.

— Она не хочет сдавать ДНК-тест, — говорит Сьюзи. — Она непреклонна.

Сайлас знает: Джемма не обязана соглашаться и сдавать этот анализ, пока она не под арестом. А для ее ареста пока нет никаких оснований. Вчерашних подозрений для этого мало.

— Это немного странно, ты не находишь? — говорит Сайлас. — На ее месте я бы пошел на все, лишь бы установить свою личность.

Сьюзи избегает смотреть на него:

— Тут еще один момент. Во время вчерашнего осмотра я намерила у Джеммы повышенное давление. Возможно, у нее артериальная гипертензия белого халата. Впрочем, я не уверена.

— Страх перед врачами?

— Ятрофобия. И она уж точно не рвется на больничную койку.

— Не стоит винить ее за это.

Сайлас часто проходит мимо Большой Западной больницы по дороге в свой полицейский участок на Гейбл-Кросс. И это здание не вызывает в нем добрых эмоций: год назад там умер его отец.

— Я сейчас работаю над гипотезой, согласно которой причиной амнезии может выступать страх, встревоженность, обусловленная эмоциональной травмой, — продолжает Сьюзи. — В случае с Джеммой это мог быть стресс на работе. Но, возможно, диссоциативную фугу у нее вызвало и какое-то реальное событие, травматический инцидент. Она рассказала мне о своей подруге, которая умерла.

— Как ее звали?

— Флер — это все, что она смогла вспомнить. Джемма не знала, ни где, ни когда умерла эта ее подруга. Начальный период вспоминания имеет решающее значение — ее мозг начинает обрабатывать происшедшее. Это может послужить ключом к разблокировке других воспоминаний. И осознанию, кто она. Я бы не хотела предпринимать ничего, что бы могло нарушить этот процесс.

— Может быть, мне попробовать с ней поговорить, — предлагает Стровер. Она тоже не смотрит на Сайласа. Женский подход. Что ж, он — Сайлас — не гордый. Пускай себе…

Сьюзи колеблется, глядя в свой монитор.

— Сегодня у нас кавардак, — бормочет она. — В девять часов Джемма должна была побеседовать с медсестрой психиатрической службы, но эта медсестра заболела.

— А где сейчас Джемма? — спрашивает Сайлас.

— С коллегой в соседнем кабинете. Все, что ей сейчас нужно, — это попасть в профильное учреждение. Лучше всего — в Кэвелл-центр. Но в данный момент у них нет мест. В этом вся проблема. Сколько времени вам необходимо для беседы с ней? — спрашивает Сьюзи, демонстративно обращаясь исключительно к Стровер.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Диалект английского языка, на котором говорят в Юго-Восточной Англии.

9

Ферментированный продукт из соевых бобов.