Деструктив

Денис Шлебин, 2021

В этой книге нет острого или закрученного сюжета. Эта книга о поколениях, отцах и детях, о проблематике непонимания и о том, как и в какой реальности приходится жить молодым людям, по сути ещё детям, о их стремлениях, заработке, проблемах в реалиях современного мира. Автор проведёт Вас по миру уже не подростков, но ещё и не взрослых, сформировавшихся людей и их родителей. Безусловно, Денис Шлебин противоречивый автор современности, способный заглянуть в уголки души и разглядеть самые потаённые страсти и боль. Если Вы устали от экшена и хотите взглянуть на себя и своих близких со стороны, если Вам не безразлична жизнь Ваших детей и Ваших родителей, если Вы находитесь в духовном поиске или просто хотите понять, отчего же мы все так живём. Возможно, ответы на все эти вопросы Вы сможете найти на страницах уже не первой книги этого молодого автора. «Деструктив» – это то, о чём мы все догадываемся, но не находим в себе силы в этом признаться. Содержит нецензурную брань.

ШАНСОН

Это была осень, конец сентября. Последние тёплые денёчки. Мы, а это я и Юля приехали в Бишкек, маленький городок, столицу Киргизии, он ничем не примечателен, разве, что своей убогостью и серостью. Для нас это было чем-то вроде перевалочной базы — мы планировали провести в городке пару недель и поехать в Ташкент. Юле в Ташкенте надо было поменять паспорт. Остановились мы у родственников моих — замечательные люди, Валера — глава семейства работает в обменке, Алла — Крёстная мать моя — у неё своя художественная студия. У них четверо детей — старшему, Петру — 24 года — он верстальщик, а младшему, Прохору — 19, он мечтает стать режиссёром.

Спустя неделю у меня заболела кожа на животе как ожог, очень сильно, будто кипятком ошпарил. Боль причиняли даже прикосновения одежды. Я подумал, что это на нервной почве, потому, что никаких видимых повреждений не было, болит и всё. Крёстная посоветовала мне сходить к неврологу, даже дала номер хорошего специалиста. Я позвонил.

— Здравствуйте. — Говорю. — Мне бы на приём записаться.

— Когда Вам удобно? — Ответил, приятный, женский голос. — Завтра есть время в час тридцать или послезавтра в девять ровно.

— Мне бы побыстрее. Завтра.

Она дала мне адрес и название клиники.

На следующий день я вызвал такси и поехал по разбитым дорогам мимо серых зданий с редкими красочными вывесками. Приехал, поднялся на второй этаж. Клиника находилась в бизнес центре, «странное сочетание» — подумал я. Возле лифта сидели двое мужчин, перед дверью в саму клинику.

— Вы в клинику? — Спросил я их.

— Да. — Ответил один. — Не мы, жёны наши. — Он засмеялся.

Я выловил бахилы из корзины и натянул на ботасы, зашёл внутрь. Сразу сориентировался, где тут приёмная, подошёл, говорю, что мне на час тридцать назначено. Меня отправили ждать в очередь, сказали, что пригласят. Я сидел в окружении женщин напротив двери с надписью: «Процедурная», рядом ещё дверь с табличкой «УЗИ». Прошло ровно пол часа, я подошёл к женщине, отгороженной тумбой, которая велела мне ждать. Говорю:

— Мне долго ещё сидеть?

— Подождите пока. — Она бросила на меня беглый взгляд.

— Скажите, а в какой кабинет мне?

— Туда.

Не поднимая головы от записей, она указала пальцем в сторону двери с табличкой «Гинеколог». Я молча вышел из клиники, даже бахилы не снял, проскользнул мимо мужичков, стараясь не смотреть в их сторону. Что они подумали? Я ведь там пробыл пол часа в компании их больных жён. Вышел на улицу, позвонил Юле. Она нашла работу преподавателем английского языка неподалёку от клиники и стажировалась. Выйти она не смогла, и я ей по телефону рассказал, что просидел пол часа в очереди к гинекологу. Домой пришёл пешком.

На следующий день высыпала сыпь на животе. Я сходил в районную поликлинику. Врач осмотрела меня и сказала, что это лишай, опоясывающий. Выписала таблетки, мазь и обезболивающее. Так я начал лечиться. Юлю взяли на работу.

В выходные вечером мы поехали к Ментору, старому моему приятелю, в гости. Он снимал довольно приличную квартиру в новом доме. Жилище особо ничем не примечательно, кроме двух совмещённых санузлов. Один, как и положено ближе к выходу, а вот второй — в спальне и со стеклянными стенами. Я как увидел, сразу же представил — лежит такой Ментор на кровати, читает книгу, а рядом, за стеклом, на унитазе сидит красивая длинноногая блондиночка, и морщится, выдавливая какашку. Или ещё лучше, наоборот, она в постели, смотрит как Ментор давит дерьмо из себя.

Посидели, выпили кофе по несколько бокалов и Ментор предложил поехать, посмотреть на его новый проект — шоу со светящимися обручами, в клуб «Шансон». Само шоу состояло из одной женщины — Алёны Смоленской и Ментора — её продюсера. Мы погрузили в машину обручи, палки и загрузились сами. Доехали быстро по пустым дорогам ночного города. Припарковались прям возле помойки. Я как вышел, первым делом заметил огромную, белую мечеть. «Какой контраст» — подумал я — «с одной стороны мечеть, а с другой «Шансон»» — название само за себя говорит. Спустились в подвал, в подсобное помещение, которое представляло из себя довольно большую комнату с овальным столиком посередине и тремя диванами, вокруг него. На столике стояла переполненная окурками пепельница. По стенам комнаты было распихано барахло, прям аккуратно, горкой навалено: большой промышленный пылесос, бочки, столы поломанные, полочки с банками, и огромная буква «Ш». Мы втроём — я Юля и Ментор закурили и уселись на диваны, а Смоленская пошла переодеваться.

— Бородатый, ты пишешь ещё? — Спросил меня Ментор.

— Пишу. А ты?

— Я давно уже не пишу ничего, зачем? Не вижу смысла.

— Зря ты так, сейчас двадцать первый век, двадцатые годы, и это время навсегда останется в истории со всеми своими войнами, катаклизмами и творчеством, а его очень мало. Мы должны создавать. Кто, если не мы?

— Да, ты прав, надо искать силы в себе и писать. — Ментор вздохнул. — Но, что писать?

— То, что видишь — правду. — Я усмехнулся. — Думаю Пушкин тоже задавался этими вопросами.

— Как тебе, кстати, Пушкин? — Спросил Ментор.

— Слушай, ну, он крут, он первый так много и так прямо написал на нашем языке.

— Ну, только то, что он первый, а технически его стихи слабы, рифмует глаголом. Скажу так, сейчас он был бы неконкурентоспособен.

— С кем? — Удивился я.

— Ну, да тем же Бродским. — Ответил Ментор.

— Знаешь, я думаю, он писал бы по-другому и был бы вполне конкурентоспособен. Просто тогда этого достаточно было, он всё-таки первый. — Я усмехнулся.

— Да, ты прав, но мне больше нравится его современник Лермонтов.

— Никогда не зачитывался Лермонтовым, но почему-то знаю наизусть его стихотворение. — В подсобку вошла голая стриптизёрша и я начал читать стихотворение, а сам пялился на её сиськи. Цвет кожи у неё был жёлто-коричневый, видимо это автозагар. На лобке, маленький островок, коротеньких волос в форме сердечка. —

«У врат обители святой» —

Стриптизёрша повернулась к нам спиной, наклонилась и полезла рыться в сумочку, её булки раздвинулись, так, что всё было видно. Я сбился, но продолжил. —

«Стоял просящий подаянья

Бедняк иссохший, чуть живой

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.» —

Стриптизёрша, достала из сумочки трусики, чёрного цвета и лифчик с кружевами, повернулась, улыбнулась и я снова сбился. Её лобок притягивал мой взгляд. Блин, это самая завораживающая штука на свете. Но я продолжал, надо было дочитать до конца. —

«Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою!»

Стриптизёрша оделась и ушла, спустились танцоры, парень с девушкой и принялись переодеваться, а мы продолжили дискуссию про поэзию и Пушкина.

— Я думаю Пушкин не настолько хорош, Серебряный Век намного значительнее. — Сказал Ментор.

— Возможно, но кто? Маяковский? Есенин? Пастернак? Цветаева? Ну, слог — да, но на русский язык они влияния не оказали.

— А как же Блок и Гумилёв? Они, мне кажется, очень хороши.

— Они велечИны, это безусловно, но Пушкин — другое совсем, мне кажется это несравнимо, и никто из них не может принизить Пушкина, как и Пушкин кого-то из них. — Я прочитал стихотворение Гумилёва. —

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

В комнату заглянул арт-директор заведения и сказал, что сейчас выходят танцоры, а следом за ними Алёна с обручами. Танцоры поспешили в зал, следом Ментор с Алёной, и я с Юлей, мы прошли через кухню, где повара что-то готовили. Было душно и стоял неприятный запах от грязной посуды и несвежих продуктов. Мы вышли в тёмный зал, подошла девушка и спросила нас, кто мы и что здесь делаем. Я ответил, что мы с артистами, посмотрим и уйдём, она молча повернулась и ушла. Я окинул взглядом людей за столиками, это были в основном мужчины, все в джинсах, большинство в туфлях и свитерах, с ними за столиками сидели женщины с пышными начёсами и ярким макияжем, похожим на боевой раскрас. Танцоры закончили свой танец и убежали в гримёрку, если её можно так назвать, конечно. Вышла Алёна, выключили свет и стало совсем темно, зазвучала музыка, засветились хула-хупы, она под музыку стала их крутить, периодически появлялись цветные картинки, то огонь, то цветы, то флаг Киргизии, безвкусная подборка, но представление зрелищное. После выступления мы уехали из клуба. Ментор подкинул нас домой.

Проснулся я поздно, всю ночь ворочался, вставал, лешай не давал мне спать. Уснул только под утро. Проснулся в полдень, вышел на улицу, а там в кресле сидит Игорь — одноклассник Прохора.

— Дэн, привет. — Поздоровался он со мной. — У тебя нет ментов знакомых?

— Привет. — Я пожал ему руку. — Нет. А что случилось?

— Меня менты загрузили.

— Как это?

— Ну, я с одногруппником пошёл в торговый центр, а он ручку с тетрадкой украл. Нас поймали охранники, я позвонил своим знакомым ментам. И они приехали.

— Откуда ты их знаешь?

— Я компроматы на гаишников снимал одно время, ну, меня останавливали и пытались развести, а я снимал на видео и спорил с ними. Благодаря мне даже двоих уволили.

— Ясно. Твои знакомые менты приехали, что дальше?

— Ну, они развели всё. Одногруппника моего отпустили, а я с ними поехал в кафе. Они меня накормили, шашлык купили, пиво.

— Зачем ты поехал с ними?

— Они сказали, если не поеду, то посадят. После кафе я с одним из них поехал на хату, там ещё было двое ментов и девушка, проститутка, наверное, они били её и насиловали. Представляешь?

— Представляю.

— Она красивая была, голая ходила, да и они тоже голые были, заставляли её сосать, а она сопротивлялась, но не сильно. Она мне очень понравилась, у неё такая попка была, как на картинке.

— Ты не переспал с ней, надеюсь? — Я его перебил.

— Нет, мне не до этого было, я перепугался сильно. Он меня заставил анашой затянуться.

— Как заставил?

— Ударил меня и сказал, если я не покурю, то вышибет мне мозги. Я покурил. А потом он мне сказал, чтобы я подкинул анашу в «Бухту» — это бар такой, там знакомые мои — владельцы.

— И ты согласился?

— А куда мне деваться было? Они не выпускали меня двое суток. Сказали, что заплатят мне за это неплохо, а если я отпрыгну, то они меня закроют.

— И что ты делал там двое суток?

— Ничего, просто сидел на кухне, поспать они мне так и не дали, постоянно приезжали мужики, какие-то, наверное, тоже менты, курили анашу, бухали. Приходили бабы, трахались с ними, дрались.

— Иди в комитет, напиши на них заявление. Раскроешь оборотней в погонах, героем будешь.

— Я боюсь. А вдруг они все там заодно и меня посадят?

— Тогда прикинься лохом, пусти слезу, надуй сопли пузырями. Скажи, что тебе страшно и ты не можешь этого сделать. Ты отцу рассказал?

— Да.

— Что он тебе посоветовал сделать?

— Он, так же как ты говорит — лохом прикинуться.

— Вот и всё, не парься, всё обойдётся.

Игорь меня поблагодарил, мы попрощались, и он ушёл. Позвонила Крёстная и предложила устроить меня к своей знакомой преподавателем рисования, в специализированный центр для детей с аутизмом «Stimulus» — странное название для такого центра. Stimulus с латыни — это палка, которой погоняли скотину. Владелица этого центра хорошая знакомая моей тёти, зовут её Джама, тоже странное имя. Я когда-то преподавал рисунок детям и подросткам, но вот с аутистами никогда не связывался, но деваться было некуда, и я согласился. Позвонил Джаме, она предложила мне подойти и переговорить. Я собрался и отправился, находился центр недалеко, так что я пошёл пешком, лишай жёг кожу, но прогулка пошла мне на пользу, я немного развеялся после разговора с Игорем.

«Stimulus» находился в новостройке, на первом этаже. Я подёргал ручку входной двери, она не поддалась — была заперта — «Наверное, чтобы дети не разбежались» — подумал я и позвонил Джаме. Она отворила мне дверь, я вошёл и в маленькой прихожей увидел женщину с замученным видом, об этом свидетельствовали синяки у неё под глазами и сами глаза были исполнены печали. Она сидела на лавочке и обувала стоптанные кроссовки, а на коленях у неё лежал расслабленный ребёнок, он пускал слюни и медленно шевелил руками, как-бы пытаясь, что-то схватить в воздухе. На меня сразу нахлынула волна боли, депрессии и отчаяния. Я осознал, куда пришёл, и что меня ждало, хотелось сбежать, но я решил пойти до конца, работа-то ведь нужна. А когда у тебя нет никакой профессии, приходится браться за всё, что попадается, вот, например, за такое. Если бы я знал, что быть писателем, это заниматься чем попало, для добычи средств, то заимел бы ещё какую-нибудь профессию.

Я прошёл следом за Джамой, мимо просторной комнаты с кухонным гарнитуром, раковиной и холодильником.

— Здесь у нас что-то вроде кухни. — Сказала Джама. — Можно разогреть еду, кофе или чай налить. Есть микроволновка, но плиты нет.

— Ясно. — Промямлил я, находясь под впечатлением от увиденного в прихожей.

Далее мы прошли в её личный кабинет, в котором стоял большущий стол, на нём монитор, принтер и стопки папок. Перед столом стояло пневмокресло, сбоку, вдоль стены, небольшой диванчик, на котором лежали подушка и одеяло, Джама лёгким движением схватила одеяло и сунула в шкафчик в углу комнаты.

— Садись. — Сказала она. — Ты работал когда-нибудь с такими детьми?

— Нет, только с нормальными.

— Они нормальные. Мы их называем особенные, и ни в коем случае не больные.

— Ясно, тогда только с неособенными детьми я работал.

Меня начинало это всё угнетать. «Особенные», Джама с грустными глазами и обстановка этого кабинета. Она мне рассказала, что не каждый может работать с такими детьми, для этого нужен дар, и он у неё есть, да, и не только у неё, а у всех, кто работает в этом центре с особенными детьми. Потом она достала папку из стопки на столе, открыла и стала перелистывать страницы с какими-то таблицами и графиками. Она листала и объясняла мне что всё это значит, как надо вести себя с особенными детьми, говорила, что они никого и ничего не видят вокруг себя, и меня тоже замечать не будут, они живут в своём мире. А я думал: «Почему же я выбрал писательство своей профессией, лучше бы поваром был, и тогда не пришлось бы таскаться по таким местам» — её я уже не слушал, для меня это была совсем новая, непонятная информация. «Они ничего не воспринимают, с ними, как с обычными детьми нельзя говорить» — продолжала Джама вводить меня в курс дела — «Им только в командном тоне нужно говорить, хорошо проговаривать слова и чётко формулировать фразы». После того, как она закончила мы отправились смотреть кабинет для рисования. Это была каморка без окон, метр на метр, — «Кошмар, как мне там поместиться с ребёнком, это же просто издевательство» — подумал я, но промолчал.

— Думаю этого достаточно будет для рисования. — Сказала Джама.

— А куда стол здесь ставить?

— Вот сюда поставим. — Она ткнула пальцем в угол. — Таким детям не важно сколько места, они ничего не замечают, я же говорила.

— А, ну, да, говорили.

— Пойдём, посмотришь, как мы работаем с детьми.

— Пойдёмте.

Мы вышли из маленькой каморки. Прошли через кухню и оказались в большом зале с несколькими маленькими столиками, стульчиками и коробками с игрушками. В углу комнаты был уголок с маленьким гамаком, верёвочной лестницей, натянутой горизонтально и шведской стенкой, на которой висел ребёнок и медленно водил головой по сторонам, он был похож на ленивца. Возле него стояла девушка — работник и переставляла его руки и ноги по перекладинам со словами:

— Руку сюда. Ногу сюда. — Она отцепляла его конечности и прицепляла выше. — Молодец, давай ещё.

Говорила она как робот, без интонации, громко и отчётливо, голос у неё был неприятный, а вот задница и ноги, что надо. Высокая девушка, блондинка, грудь небольшая, сосочки торчком, на ней была маечка без лифчика. А попку обтягивали тесные джинсы, я даже про лишай забыл, как увидел её. Из соседнего зала вышла не менее привлекательная девушка, азиатской внешности, тоже в маечке на голое тело и лосинах — «Да, что же это такое» — подумал я — «хотя детям ведь всё равно, они ничего не замечают, но я-то, блин, не особенный». Мне будет тяжело работать в коллективе с такими цыпочками, от них прям разило сексом, и я на это реагировал. Джама видимо это заметила, а она как раз была не сексапильной девушкой, на вскидку ей было лет двадцать — двадцать пять, грудь гигантская, но и сама она была тоже крупного телосложения, такой шарик с выпирающей грудью.

Неожиданно тот мальчик, что висел на стенке (а он был мальчиком), встретился со мной взглядом, заулыбался, шустро сполз по перекладинам и пошёл в мою сторону, не отводя глаз от меня и улыбаясь во весь рот. Красивая Попка схватила его и понесла за столик, он потерял меня из виду и опять обмяк. «Вот так не реагируют» — подумал я, посмотрел на Джаму, мол, видели он же пошёл ко мне, но она как будто ничего не заметила. Видимо так они ни на что и не реагируют.

— Садись вон в бинбег. — Джама указала на кресло-мешок. — Посмотри, как мы работаем, если хочешь кофе себе налей.

— Не, я не хочу кофе. — Я, конечно, хотел, но мне было не до кофе. — Просто посижу

Я уселся в бинбег, Джама вышла, Красивая Попка на меня вообще не обращала внимания, будто меня не было в комнате. «Может это Попка аутист, а не мальчик» — мелькнула у меня мысль, и я невольно улыбнулся — «Да, с ней бы я позанимался». Мальчик увидел мою улыбку и тоже улыбнулся, но Попка будто ничего не замечала, я улыбнулся ещё, и он мне ответил. А Попка тем временем пыталась его рукой взять кубик со стола и положить в пластмассовое ведёрко.

— Это кубик. — Отчеканила она. — Положи его в ведро.

Взяла его рукой этот долбанный кубик и положила в ведёрко.

— Мо-ло-дец. — Проговорила Попка. — На те-бе кон-фет-ку.

Она взяла печеньку и дала особенному мальчику — «Ага, сказала конфетку, а дала печеньку, хотя он всё равно ничего не замечает». А потом всё повторилось и повторялось очень долго — Попка брала рукой мальчика кубик со стола, перекладывала его в ведёрко, комментируя деревянным тоном и гнусавым голосом, потом давала ему печеньку, а говорила, что это конфетка, вытаскивала кубик из ведёрка, брала его рукой кубик… В общем, и Попка у неё мне уже казалась некрасивой, и мальчик действительно особенный был, я задолбался, хотел курить, чесался живот и сидеть в этом мешке было жутко неудобно. Тут открылась дверь в соседний зал, оттуда выглянула азиаточка:

— А где Джама?

— Она вышла. — Ответил я, а Попка даже бровью не повела, ничего не замечала вокруг.

Азиаточка подошла к коробкам с игрушками, наклонилась и принялась рыться в одной из них, так прям оттопырив попку в мою сторону. «Да что же вы творите такое» — меня прям распирало от этого коллектива, а попка у неё не такая, конечно, красивая как у Попки, но в лосинах и в таком положении она очень даже заманчиво выглядела. Она что-то нашла, выпрямилась, повернулась и быстрым шагом направилась в соседнюю комнату, её грудь сотрясалась при каждом шаге, потом она зашла в зал, не закрыла за собой дверь, и я видел, как потряхивались её ягодицы от ходьбы. Мне уже было всё ясно — меня не возьмут на эту работу — пусти козла в огород, как говорится, но посидеть я был не прочь ещё немного, раз уж пустили.

В той комнате тоже был особенный ребёнок, но намного живее чем в этой, где я сидел. Через дверной проём я видел, как он катался на большой, пластмассовой машинке, отталкиваясь от пола ногами. Он меня тоже увидел, слез с машинки, швырнул её в сторону и с воплем побежал на меня, я право струхнул, что же мне делать с ним, когда он добежит. Но он споткнулся об порог, растянулся на полу и громко серанул, а потом ещё, ещё, короче, он обделался и притих. Азиаточка подошла к нему, подняла на руки, тот начал махать руками, и мотылять головой из стороны в сторону. И тут он дёргает Азиаточку за майку, да так, что её одна грудь выскакивает наружу, она никак не отреагировала, молча прошла мимо меня, всё так же с сиськой наружу. Я понял, что мне пора идти, и так уже достаточно насмотрелся. Мне всё показали сполна. Вылез из мешка попрощался с Попкой, та так же отчеканила: — «До-сви-да-ния». Я неловко махнул рукой и представляете, особенный мальчик тоже мне махнул и улыбнулся. Вот так, не реагируют они, на командный тон я бы тоже не реагировал. Я заглянул в кабинет к Джаме, она оказалась на месте, сидела с бокалом кофе и судя по звукам смотрела кино, какой-то боевик.

— Пока. — Сказал я.

— Уже уходишь? — Джама не повела глазом даже, всё пялилась в монитор. — Я тебе позвоню вечером.

— Да, ухожу, не буду больше никого смущать. До связи.

Я так же нелепо махнул рукой, закрыл дверь и направился к выходу. На встречу мне попалась Азиаточка, с уже чистым ребёночком и скрытой грудью.

— Уже уходите? — Она улыбнулась.

— Да, надо.

— Извините, что так вышло. Мы с ними уже ко всему привыкли.

— Да уж. — Я вздохнул. — До свидания.

— До свидания.

Вот она маленькая прихожая, я обулся, отворил замок и был таков. Сразу прикурил сигарету, отошёл метров десять, остановился и заметил на детской площадке детишек, не особенных, самых, что ни на есть обыкновенных. Они качались на качелях, играли в песочнице, что-то бурно говорили друг другу. «Вот это контраст» — подумал я — «с особенными детьми и вправду не каждый сможет работать». Я вздохнул, почесал живот и пошёл домой, без надежды, что я когда-нибудь найду работу.

Вечером Крёстная сообщила мне, что Джама отказала мне в работе, это было ожидаемо, меня не принял коллектив, слишком мы с ними разных полов. Но предложила мне взять тарелочки под роспись. Её педагоги подрабатывают этим, рассказывают, что неплохо зарабатывают. Я согласился, она дала мне номер телефона Рашида — мужика, который занимается этой байдой. Созвонились с ним, договорились о встрече. Встретились.

Рашид оказался толстеньким мужичком, маленького роста, с непропорциональной телу, большой головой. Он приехал к дому родственников на машине, достал из багажника расписанные тарелочки из дерева, показал, как они должны выглядеть. Дал мне заготовку — деревянную тарелку без рисунка и очень маленькую бумажечку с изображением скачущих всадников, на переднем плане парень в Киргизском, национальном костюме, замахнувшись камчой, гонится за девушкой в зелёном платье, украшенном национальными узорами, а на втором плане, вдалеке стоят юрты, из труб поднимается дым, за юртами горы, на небе белые, густые, кучные облака.

— Вот смотри. — Протянул он мне тарелку с картинкой. — Сделай одну пока, если мне понравится, я тебе дам много. Только облака нарисуй другими, мне такие не нравятся.

— Хорошо. Мне пару дней надо на это, давно не рисовал.

— А ты вообще художник, да?

Я показал ему страничку в инстаграме, там у меня выложено несколько моих работ, любимая моя это портрет Боба Марли, я его написал для Крёстной, несколько лет назад. На чёрном фоне, лицо певца яркими цветами. Рашиду понравилось.

— Я не смыслю в этом ничего. — Ответил он, и ещё раз глянул на фотографию картины. — Ты, главное сделай, то, что мне надо.

— Хорошо. — Я взял тарелочку с рисунком, хотел уже уйти, но тут с этим мужиком, что-то случилось и он начал откровенничать со мной.

— Я полгода назад жену похоронил. — Говорит он мне. — Она от рака умерла. Я с ней возился всё это время. Знаешь, как это страшно, когда человек рядом с тобой умирает?

— Представляю.

— Да, ничего ты не знаешь. — Он распалялся. — Я возил её в больницу. Приезжал туда, а там люди, все больные раком, у кого руки нет, у кого ноги. Они все страдают, мучаются. Мне было больно и противно смотреть на всё это.

Я понял, что это на долго. Он не унимался. Зачем он мне рассказывает всё это, мне ведь плевать и на него, и на его покойную жену.

— Ну, Вы как? Пережили весь этот кошмар? — Я прикурил.

— Пережил, но было очень трудно. Я тебе вот, что скажу. — Он придвинулся ко мне совсем близко и сбавил тон. — Она так сильно мучилась, и я всё это время был с ней. Если бы не она, я бы никогда не узнал, что такое рак, как люди мучаются от этой болезни, это страшно, они никому не нужны. Я, знаешь, до сих пор езжу иногда к ним, помогаю, да, продукты привезу или просто проведаю.

— Это хорошо, что Вы это делаете. Добрые поступки зачтутся потом нам всем.

Я докурил и хотел уже уйти, в его словах чувствовалась ложь и хвастовство. Человек с такой физиономией не способен на жалось, тем более, чтобы кого-то постороннего навещать.

— Ты смотри у меня. — Он резко переменился в лице. — Если нарисуешь хорошо и мне понравится, я завалю тебя работой. Я привезу тебе краски, кисти — это дорогое всё, поэтому сразу не стал покупать, но, если меня устроит как ты рисуешь, сразу всё куплю и привезу.

— То есть, материал весь с Вас? — Я уточнил на всякий случай.

— Ну, конечно, я буду привозить тебе тарелки, рисунки, как будет готово, буду приезжать, забирать и сразу рассчитываться. Тебе никуда ездить не надо будет, если, краски закончатся, позвонишь мне и я их привезу тебе.

— Это хорошо. — Я прикурил ещё одну сигарету. Он явно не хотел меня отпускать. — Давайте вот эту распишу. — Я показал ему тарелку в моей руке. — И там видно будет.

— А ты здесь давно живёшь? — Он меня прям ошарашил своим вопросом.

— Нет.

— А кто здесь живёт у тебя?

— Родственники, я у них остановился.

— А они давно здесь живут? — Он опять приблизился ко мне. — Я просто вырос на этом районе, в школе двадцать шестой учился.

— У меня мама и обе тётки учились в этой школе.

— А как тётю зовут?

— Алла.

— Она какого года?

— семьдесят второго

— Нет, я старше, я шестьдесят второго.

— У меня мама шестьдесят второго года. Она тоже училась в этой школе. Ирина зовут.

— Точно, так она моя одноклассница, у ней подруга Валя Махно была, она тоже моя одноклассница.

В итоге я дал ему номер тёти Вали, и он наконец-то уехал. Так я нашёл себе подработку — расписывать тарелочки.

На следующий день поехали в аэропорт провожать Петра в Краснодар. Он решил сменить обстановку и выбор его пал на юг России, там жила его бабушка и двоюродный брат, которые должны были его встретить и помочь устроиться. В аэропорту, посидели в кафе, попили чай, Пётр прошёл регистрацию, объявили посадку, и он ушёл, а мы поехали домой. Люблю аэропорты, мне всегда нравится провожать и встречать людей. В аэропортах люди находятся в смятении, волнуются перед полётом или после перелёта и эти чувства передаются, улавливаются в воздухе. В этом месте нет привязанностей, нет определений человека, всё, что говорит о пассажирах, это их паспорта. Я помню, мы как-то с Ментором продавали гитару американцу и заключали сделку у нотариуса. Американец достал чёрный паспорт с орлом и шестиконечной звездой, открыл. А там написано «CALIFORNIA». Ментор продвинулся ко мне и прошептал: — «Вот за такой паспорт, с такой пропиской, люди готовы всё отдать» — И уже громко, толкнув меня добавил: — «А, Бородатый».

Пётр улетел в другую страну, где живут другие люди, выглядят по-другому, говорят по-другому ведут себя иначе, пользуются другими деньгами.

ХОЗЯИНА ПОЗОВИ

С тарелочкой у меня не ладилось. Мы с Прохором сфотали картинку, увеличили её в фотошопе до размеров тарелки, распечатали, я через копирку обвёл рисунок и принялся раскрашивать гуашью. Это оказалось труднее, чем я себе представлял, было много мелких деталей, да ещё и эти облака, которые не нравились Рашиду. Возился я около недели, может и больше, не помню. Потом он приехал, посмотрел на тарелку, ему понравилось, и он мне всучил ещё 20 штук, дал коробочку с красками и три кисточки, маленькие. Десять тарелок были испорчены — кривые, размытые рисунки. Видно было, что пытались смыть водой. Как он мне рассказал: — «Дал одной художнице, а та запорола их». Попросил исправить. Сказал, чтобы я не торопился, как справлюсь, позвонить ему, и он заберёт их. Открыл дверь в машину и как бы невзначай сказал:

— Я тебе один раз купил краски, потом сам будешь покупать за свои деньги.

— Вы же говорили, что материал с Вас.

— Я, что тебе краски должен покупать, что ли?

— Ну, да. Мы ведь так договорились.

— Ладно, посмотрим, пока я тебе купил материал, вот это всё нарисуешь и поговорим. — Он захлопнул дверцу машины и прикурил. — И ещё, когда снег выпадет, сам будешь приезжать за тарелками ко мне домой и привозить готовые. Я не езжу на машине зимой.

— Ладно, посмотрим. — Я тоже прикурил.

— А вообще, чего ты здесь сидишь? Вали отсюда.

— Куда? — Я удивлённо посмотрел на него.

— Да, хоть куда, для вас, молодых здесь нет будущего. Вот в советское время всё по-другому было, билеты дешёвые были, мы летали на выходные в Москву. Жили же а.

— Ну, да, наверное. Хорошо было.

— Не то слово. Я как-то раз, знаешь, во Владивосток полетел за девушкой. Познакомились с ней здесь, она отдыхать прилетала на Иссык-Куль. А потом после пьянки вспомнил о ней, взял билет и прилетел во Владик. Прилетел, а там холодно так, замёрз. И, главное, не знал, где она жила, только знал, что она в гостинице работала. И, представляешь, нашёл её, а через два дня обратно прилетел. Вот так мы жили, представляешь.

— Ага, хорошо жили.

Я выбросил окурок, протянул ему руку, Рашид пожал, добавил: — «Мы договорились?» — не знаю, что он имел в виду, я ответил: — «Посмотрим» — и ушёл домой.

Я решил приготовить плов, Прохор вызвался мне в помощники. Я обжаривал мясо, а он резал лук. Болтали о его друге Игоре, который недавно мне рассказал свою историю с подставой. Прохор рассказал мне, что летом у Игоря был передоз, его еле откачали, после этого у него проблемы с головой начались. После школы он связался с плохой компанией и подсел на таблетки какие-то.

— А ты не ел это дерьмо? — Спросил я Прохора.

— Нет, я только траву покуриваю.

— Не увлекайся ею, а то и до таблеток доберёшься.

— Да, нет, я редко курю. Много курил, когда работал в «Бум студио», аниматором.

— Эвент-агентство, которое, что ли? Там Егор, лысый, хозяин.

— Да, ты знаешь его, что ли?

— Ну, конечно, знаю.

— Я с Женей, другом своим познакомился в «Бумке», он жил тогда с барыгой, они квартиру снимали. Он постоянно траву притаскивал.

— А сейчас Женя где живёт?

— Он с девушкой своей квартиру снимает, её тоже Женя зовут.

— А чем они занимаются?

— Блин, я не знаю, говорить тебе об этом или нет. Это как бы секрет, никто не знает. Мне Женя по секрету рассказал, я обещал, что никому не расскажу.

— Да, ладно, вываливай. Чем он таким может заниматься, чего я не знаю.

— Они веб моделями работают. Ну, знаешь, там извращенцы всякие просят что-нибудь сделать и платят за это.

— Знаю. А как они докатились до этого?

— Женя, девушка его, работала стриптизёршей сначала, а потом ей подруга предложила эту работу. Женя ходила сначала в офис, а потом познакомилась с другом моим, Женей, и они дома начали этим заниматься.

— Прикольно. И много они зарабатывают?

— Когда Женя работала в офисе, то штуку баксов зарабатывала. Но там половину отдавать надо было хозяевам веб студии. А сейчас они сами только раскручиваются. Женя, который друг мой, говорит, что выходит не много, баксов пятьсот. Но для начала это неплохо.

— Ты сам не хотел этим заняться? Они тебе не предлагали? — Я вытащил мясо из казана и закинул туда лук, уже нарезанный Прохором. Помешал и принялся нарезать морковку, а Прохор — промывать рис.

— Хотел, я даже предлагал Оле — девушке моей, она отказалась. У меня ещё один знакомый есть, он нашёл себе модель и раскручивает её. Я фотосессию буду скоро проводить.

— Красивая модель?

— Нет, она толстая и ей лет сорок, не меньше.

Мы продолжали готовить плов и беседовать о друзьях Прохора, о его поездке в Петербург для поступления в институт на оператора. Я включил Александра Башлачёва, оказалось, что он никогда его слушал, ему понравилась песня «В поле дожди косые». Потом я включил Янку Дягилеву, которую он тоже не знал, у неё ему понравилась песня «Продано». Вечером пришёл Валера, мы доготавливали плов и смотрели новую серию «Намедней», где Парфёнов рассказывал про пятидесятые годы СССР. В целом, передача неплохая, но улавливается ностальгический, может даже хвалебный подтекст, хотя радоваться нечему. Советский союз рухнул, а вместе с ним и вся поддельная идеология. Вместо одного государства получили целую кучу маленьких стран, которым теперь приходится налаживать отношения друг с другом и выстраивать новые, политические, торговые и военные диалоги. Валере позвонили, он разволновался, оделся и пошёл. Перед уходом сказал, что подъехала синяя тойота и если что — он в ней. Я вышел следом во двор на всякий случай, подумал, если закричит, то хотя бы выскочу. Прикурил. Он вышел за калитку, хлопнула дверь машины, загудел мотор, и он уехал. Да, уж, помог дядьке!

На следующий день Валеру вызвали в ОВД, начали наезжать и обвинять в том, что через их обменку отмываются деньги. Даже кого-то привели на опознание, Валера его, конечно, не опознал. Всё полная липа.

Я весь день сидел и расписывал тарелку. Оказалось, совсем невыносимо. Я сел в 10 утра, отрывался несколько раз на перекур и обед, а закончил только в 11 вечера, и то не до конца. Это очень кропотливая работа, Рашиду нужны прям детализированные картины на этих, дурацких тарелках. Пока расписывал, слушал аудиокниги философа Ивана Ильина «О русском национализме», понял, что разделяю его взгляды, ни одного автора не встречал до него, который бы настолько радел за Россию. Вечером пришёл Валера и сказал, что дела совсем плохи, сказал, чтобы никто не выходил из дома, когда с темнеет, потому, что ему намекнули на возможность наездов со стороны плохих парней.

Ночью меня разбудил Прохор:

— Дэн. — Позвал он. — Проснись, папину машину бьют.

Я не придал этому значения и закутался в спальник. Мы с Юлей спали в спальниках — ненадолго ведь приехали, в маленькой комнатушке, рядом с кухней, без окон, но с пианино и массивным алтарём в углу.

— Денис! — Позвала Юля.

— Да? — Я высунул голову из спальника и увидел перепуганного Прохора в дверях.

— Дэн, там папину машину бьют и в ворота ломятся.

— Иду.

Я выскочил из спальника и отправился на улицу, когда вышел было уже тихо. Все домочадцы стояли во дворе с перепуганными глазами. Мне рассказали, что проснулись от сигнализации. Валера с Прохором вышли в переулок к машине, а вокруг неё кто-то ходил и пинал по колёсам.

— Ты, что делаешь? — Спросил Валера.

— Машина понравилась. — Ответил мужик и пошёл на них.

Валера с Прохором заскочили во двор и заперли калитку на засов, а он начал бить машину и ломиться в ворота. Ничего не говорил. Только кричал: «Позови хозяина!», «Позови хозяина!». Валера вызвал милицию, но мужик ушёл раньше, чем те приехали, да и я спать пошёл до их приезда, не хотелось участвовать в этом всём.

На следующий день снова рисовал сцены национального Киргизского быта и слушал Ивана Ильина «Вертикаль власти», насколько же мы отдалились от самих себя, от Российской империи, мы абсолютно не знаем, как это было и что стёрли большевики. С мыслями философа можно соглашаться, а можно брызжа слюной негодовать, но это надо знать, иначе мы рискуем остаться безнадёжно ограниченными. Днём, когда вышел на очередной перекур, то в кресле снова обнаружил Игоря.

— Привет. — Я протянул ему руку. — Чувак, ты как здесь оказываешься постоянно?

— Привет, Дэн. — Поздоровался он со мной.

— Как ты?

— Дэн, у тебя нет знакомых в ГАИ? — Спросил он.

— Нет, Игорь. А что случилось?

— Мне штраф надо оплатить, а там он большой уже, пеня накапала.

— Ну, так зачем знакомые, иди и оплати. — Я улыбнулся.

— Я думал, может у тебя есть кто-то, чтобы поменьше заплатить.

— Не, никого нет, я считаю, что ты должен заплатить как положено, а не искать знакомых. Прекращай так мыслить, это плохо.

Я не стал закуривать, сходил в туалет и вернулся к своим тарелочкам и Ильину, на этот раз я слушал «О противлении злу силою». Я красил краской костюмы героев моих тарелочных сюжетов, а сам ждал с нетерпением, когда уйдёт Игорь. Мне хотелось покурить в одиночестве.

Ближе к вечеру напряжение в доме стало нарастать. После вчерашней ночи все боялись — вдруг сегодня тоже повториться. Я предложил напугать «плохих парней» — одеться мне в костюм клоуна и когда они придут, выпустить шарики надувные в небо, а потом толкнуть калитку и включить музыку, тихо, как в фильмах ужасов, такую, будто шкатулочка музыкальная играет. Когда дверь откроется, включить свет для съёмок, который есть у Прохора, и я побегу на них с какой-нибудь дубиной или огромным ножом. Я был уверен, что это сработает. Мы, конечно, ничего подобного не предприняли, но обстановка немного разрядилась. Ночью было всё спокойно, но никому не спалось. Все разбрелись по своим комнатам, лежали в постелях, уткнувшись в телефоны, которые словно маленькие светлячки, мерцали в темноте, освещая лица своих владельцев. Мы с Матвеем — средним сыном Валеры и Аллы сидели на кухне. Он учится на программиста в политехническом институте. До этого окончил музыкальное училище по скрипке. Матвей большую часть времени проводит в своей комнате, мало с кем общается. Взгляды на жизнь у него консервативные. Всему пытается найти логическое объяснение, к религии относится с опаской. С ним интересно поговорить на философские темы. Так вот, мы сидели с ним на кухне в полутьме, тишине, пили кофе и вели беседу о человеке и нравственности. Он утверждал, что люди произошли от обезьяны.

— Матвей, но ведь этому нет никаких доказательств. — Я не отстаивал иную точку зрения, просто слепая приверженность к чему-то меня раздражает. — Невозможно провести эксперимент и доказать.

— Ну, да это всего лишь теория. — Вторил он мне.

— Загадка смерти, вернее того, что после неё, и того, откуда мы все здесь взялись не даёт покоя человечеству с самого его появления.

— Но мне кажется более логичной — эволюция. Поступенчатое развитие организмов.

— То, что произошёл взрыв, сформировалась вселенная, а в ней наша планета. Зародилась жизнь в виде одноклеточного организма, из этой инфузории-туфельки в ходе эволюции появились мы — люди, самые разумные существа на планете.

— Да, путём опыта это не доказано, но является на данный момент самым логичным. Без элемента чуда.

— Всё, что не доказано является чудом. Знаешь, главная ошибка атеизма, что он вполне полноценная религия и весьма радикальная.

— Ооо. А это интересная точка зрения, что атеизм религия. Почему же?

— Ну, смотри, основой каждой религии является догмат — ответы на вопросы, откуда мы пришли и куда уходим. Это появление человека — его рождение и смерть. Мы никогда не сможем заглянуть за кулисы жизни, ни до рождения, ни после смерти. Все теории и религии являются догадками.

— Но в эволюции есть логический ход.

— Так тебе скажет любой человек убеждённый в чём-либо. Понимаешь, каждый верит в свою истину, истину — происхождения и умирания. Но атеизм в этом очень радикален.

— В чём он радикален? Допустим это своего рода религия или учение со своими догмами.

— Атеист слепо верит в теорию «большого взрыва» и отрицает какие-либо другие, альтернативные взгляды на существование. Атеизм — это радикальная и агрессивная религия, со слабым институтом нравственности.

— Ну, почему же агрессивная? В чём проявляется агрессия?

— Атеизм был основополагающей идеологией советского союза. Вспомни, сколько было уничтожено церквей православных, святынь, священников. Сколько инакомыслящих людей было отправлено на нары. Атеизм пролил много крови, запретил все альтернативные ответы на два извечных вопроса. А самое страшное, убил в человеке веру, как чувство, как способность познавать мир, пользоваться этим чувством.

— Но на веру принимать ничего нельзя — это фанатизм. Ты так не думаешь?

— Фанатизм к вере никакого отношения не имеет. Вера — это чувство, которым надо уметь пользоваться — это шестое чувство, если угодно. Атеизм запретил познание себя как духовного существа и отобрал веру у человека. Посмотри, сколько сект образовалось на постсоветском пространстве, сколько шарлатанов — колдунов и ясновидящих. Атеисты сразу уверовали во всю эту белиберду, а почему? Потому, что не было духовного воспитания, которое не отрицает веру как чувство, а способствует его познанию и развитию. Без духовного воспитания человек потерян, деморализован.

— Ты говоришь деморализован, разве в советах не было морали? Мне кажется общество было законопослушным. Ты так не думаешь?

— Общество, возможно, и было законопослушным, но закон можно обойти, остаётся только совесть, но, что такое совесть, когда отвечать тебе приходится только перед самим собой? Она пустое слово, отголосок того светлого и духовного начала в человеке, и атеизм его отрицает. Человек не признающий божественного и светлого глубоко несчастен. Нет надежды. Есть только мы, люди, которые умрём и сгниём, просто оболочка. А зачем нам совесть? И что такое тогда добро? Прописанные истины в конституции?

— Ну, с радикализмом ты меня убедил, а вот по поводу веры, я не согласен с тобой. Я вижу много примеров перед собой, когда верующий человек просто превращается в фанатика и не видит другой стороны жизни.

— Равно как и убеждённый атеист. Он тоже ничего не видит вокруг. Но ты не думал, что религиозных людей, которых ты считаешь фанатиками, может только это и спасает от алкоголизма, насилия, или чего-то ещё более страшного? А потом религиозный фанатизм и вера, повторюсь, это разные вещи. Вера — это чувство присущее каждому человеку и им надо учиться управлять, иначе, можно уверовать, даже в учение Дона Хуана, или в Дьявола, или ещё в какую бы то ни было ерунду, да, пусть меня простят все верующие в ту самую ерунду. Я никого не хочу оскорбить, а наоборот, сказать, что верить непременно надо, и понимать, как это делать, чтобы вера не мешала жить, а наоборот помогала.

— Я, кажется, твою мысль понял. Человек бездуховный — уязвим для всякого рода шарлатанов, стремящихся «чудом» выкачать деньги, пообещав, что решат проблемы насущные.

— Если грубо, то да, посыл ты уловил. Но духовность не направлена на решение проблем материальных. Бог не волшебник — он абсолютное добро и любовь, которые должны стать светильником во тьме мира, чтобы не погибнуть в самом прямом смысле и телесно и психически. Я думаю этой ночью будет всё спокойно. Давай спать.

Мы разошлись по комнатам. Матвей в свою, а я в свою, где Юля уже спала. Намазал пузо мазью, выпил таблетки и залез в спальный мешок. Ночью всё и вправду было спокойно.

Проснулся рано, написал рассказ и сел за работу — расписывать тарелочки. Слушал Ильина «О русской идее». Тарелки начали меня доставать. В Вотсапе написала крёстная: «Дэн, мне Рашид звонил, говорит, что ты трубку не берёшь, что происходит?». Я позвонил Рашиду, он не ответил, проверил пропущенные — ничего от него не поступало. Написал в Вотсапе ему: «Что случилось?». Через некоторое время он перезвонил.

— Денис, привет. Сколько у тебя тарелок готово?

— Сегодня будет три.

— Сделай мне к после завтра десять.

— Не сделаю. Только шесть смогу к вечеру послезавтра.

— Мне надо десять. Сделай десять, ты меня понял?

— Не сделаю.

Он бросил трубку, я понял, что вся эта затея с тарелочками — гиблое дело. Но сидел, дорисовывал. Расписывать не бросил, хотя за всё это время у меня дико болела спина от беспрерывного сидения за столом. Вечером Прохор предложил поехать к его друзьям, которые перед вебкой дрючатся. Он сказал, что Женя, мальчик который, давно хотел со мной познакомиться. Прохор ему много рассказывал про меня, и они приглашают нас в гости. Женя развёл травы и предлагает покурить у них. Мы с Юлей согласились. Хотелось развеяться немного, мы просидели в Бишкеке уже почти месяц.

Когда приехали, дверь открыл Женя — мальчик, поздоровался с нами. Мы прошли в зал со здоровенной плазмой на стене, напротив неё расположился разложенный диван. Комната была объединена с лоджией, на которой стоял большой круглый стол, мы прошли и сели за него. По комнате носились два кота, ражий и чёрно-белый.

— Ребят, а где у вас можно покурить? — Спросил я.

— Да, где хочешь, мы в квартире курим. — Ответила Женя-девочка.

— Отлично. — Я свернул косяк и прикурил. — Жени, пойдёмте курить! — Крикнул я и Джоники прибежали из кухни, где они, что-то делали. Я передал косяк Жене-мальчику. — Чем вы занимаетесь?

— Я учусь и работаю мультипликатором. — Ответила Женя — девочка.

— На кого?

— В художественной академии, на художника. — Она взяла косяк.

— Ты думаешь, тебя научат быть художником?

— Да. У меня педагог хороший. — Выдохнув дым ответила Женя.

— Ты пишешь картины?

— Уже два года не пишу. Только по учёбе.

— А сколько учишься?

— Два года.

— То есть, как поступила, перестала писать картины? А до поступления писала?

— Ну, да, но у меня преподаватель хороший, он говорит, что мне не надо писать картины, пока не научусь рисовать.

— Понял, пиши картины, Женя, и не слушай педагогов, ты художник только тогда, когда пишешь картины. — Я взял косяк у Юли, затянулся. — А ты, Женя, чем занимаешься? — Передал Косяк Жене.

— Я снимаю рекламные ролики. — Ответил Женя-мальчик.

— Учишься где-то?

— Нет, не учусь.

— Почему? Не хочешь серьёзно развиваться в своём деле? Снять что-нибудь своё, что-то крутое?

— Нет, не хочу, зачем? Не все хотят что-то создать, иногда просто хочется жить.

— Просто жить. — Повторил я за ним. — Да, как же это непросто. — Я улыбнулся.

Мы просидели у них несколько часов, говорили ни о чём, просто залипали. Ещё покурили и поехали домой. Перед сном я лежал в спальнике и думал, как же так? Почему молодым людям приходится заниматься такими постыдными вещами? И куда смотрят их родители? Наверняка они не лазают по порно сайтам, где трудятся их чада. Наверняка они верят в их ложь про рекламные ролики и мультипликацию, да, и я бы поверил тоже, что уж тут, мы не можем принять, что грязь этого мира коснулась наших близких, думаем, что это происходит с какими-то другими людьми, и их — этих других людей, совсем мало. Их родители гордятся ими. Я даже представляю, как они хвастаются перед своими приятелями, мол, мой сын вон ролики снимает, деньги зарабатывает, не для мужика, конечно, работа, но деньги зарабатывает и нам даже подкидывает. А их приятели слушают это всё, а потом говорят своим детям: «Посмотри, вон сын у приятеля моего, ролики снимает, деньги зарабатывает, а ты бестолковый, какой-то, тянем тебя, а ты по улице шатаешься или перед компом сидишь целыми днями». Ну, что-то в таком роде, правда ведь? Но никто не знает, какие на самом деле снимает ролики этот небестолковый парень. В какой грязи он барахтается. Я провалился в сон.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Пронеслось ещё несколько дней, я расписывал тарелочки, слушал Ильина, но уже с меньшим рвением, и расписывал и слушал. Рашид не отвечал на мои звонки. В итоге, я расписал всего 10 тарелок и забросил это дело. Юлю уговорили остаться ещё на месяц на работе в языковом центре, а это означало, что мы пробудем в Бишкеке ещё 30 дней, не меньше. Лешай меня отпустил, начала болеть спина, просто невыносимо. Самое отвратительное в этом было то, что в лежачем положении я мог находиться недолго, часов пять, шесть, не больше. Потом приходилось вставать и разминать спину, я редко повторно ложился спать, начал страдать хроническим недосыпом. Я снова пошёл в поликлинику, мне выписали направления на анализы. Но, когда я возвращался из поликлиники, у меня заболел зуб мудрости, да так заболел, что по пути мне пришлось зайти в аптеку и купить «Кетонал». Года два назад от него откололся кусок и это был вопрос времени, я знал, что он заболит, но произошло это в такой неподходящий момент. Прошлой зимой он тоже начал болеть, поболел пару дней и прошёл, я решил перетерпеть. Зубных врачей я панически боюсь. В детстве мне вырывали зубы, сверлили их и всё без обезболивающих, мне лучше терпеть боль, чем пойти к дантисту. Но на этот раз, видимо, всё было серьёзно у меня опухла вся правая сторона, болел висок и даже шея. Отдавало в глаз.

Вечером позвонил Ментор и пригласил нас в гости. Я выпил «Кетонал» и мы поехали. Сидели у Ментора на полу, пили кофе. Смоленская возилась с ребёнком, у неё дочь маленькая, лет пять, может меньше, я не определяю возраст детей на глаз. Периодически подходила к нам, что-то говорила, смеялась и уходила то сама Смоленская, то дочь её. Ментор допытывался от меня, как в Петербурге? И стоит ли туда ехать?

— Конечно, стоит. — Отвечал я. — В любом случае хуже, чем здесь не будет.

— Ты думаешь, Бородатый, что здесь дела совсем плохи?

— Не совсем, но с работой всё хуже и хуже. Для нас и наших идей здесь больше нет благоприятной среды. Когда-то мы с тобой могли воротить дела, а сейчас, посмотри — всё только «купи-продай».

— Да. Ты, наверное, прав. Я сам уже не знаю, чем мне заняться, распродаю всё потихоньку и проживаю. Здесь совсем всё плохо.

— В этом нет ничего плохого. Просто мы переросли эту страну. Все наши друзья уехали. Наш микросоциум развалился.

— А сами вы, что думаете? Тоже уезжать?

— Мы уже уехали. Мы не задерживаемся надолго на одном месте. Я хочу найти место, в котором просто получиться жить.

— А Питер не то место, разве? Тебе же там понравилось?

— Мне понравился город, но зацепиться там не получилось. Не подошёл климат, я сильно заболел пневмонией. А ещё, иностранцу трудно устроиться на работу, но в этом городе я нашёл себя. Именно в Питере я стал писателем. Не знаю, к чему это приведёт меня и будет ли кото-то читать мою писанину. Но там я понял, что надо стать КЕМ-ТО, чтобы не прожить жизнь впустую.

— Ты думаешь писательством можно заработать? Кто-то ещё читает книги?

— Конечно читают, на планете семь с половиной миллиардов людей и всем им что-то надо. Каждый человек хочет что-то новое — кино, книгу, машину, страну. Вопрос в другом: выдержу ли я весь этот путь? Смогу ли пойти до конца в своём выборе? Буду ли находить в себе силы, чтобы писать? Пишу-то я на русском языке, а русский читатель избирателен, он избалован классикой, «новое имя» должно доказать своё право на существование. И вот это самое трудное.

— И всё же, ты думаешь, что этим ремеслом можно кормиться? Или ты готов к вечным скитаниям, но в конце концов встать на одну полку с признанными «именами»? Ну, или не встать.

— Я думаю, что любое ремесло может приносить доход, наверное, Пелевин, Акунин, Водолазкин не бедствуют, даже Донцова, Устинова, и Быков, получают свой кусочек пирога. Опять же, дело в другом, писать — это очень тяжело, тем более, что тебе за это никто не платит. Но суть в том, что я пишу с того самого момента, как научился это делать. Хочу я того или нет, мне придётся идти до конца. Добьюсь я признания или нет, одному Богу известно.

— Кстати, кто тебе из них больше нравится? Ну, Устинова с Донцовой не в счёт, если ты не зачитываешься ими, конечно.

— Никто! Мне нравится Тургенев и Горький. Они писали о настоящей жизни, о том, что терзает человеческую душу и тело.

— Ясно. Ты веришь в какое-то предназначение? В судьбу? В волю Божию? Тебе не кажется, что мы сами определяем своё предназначение?

— Я не исключаю какого-то провидения свыше. Но писать я выбрал сам — меня очаровало это с первых букв, которые я вывел в прописи. Я старался не писать много лет, я долго молчал, сдерживал поток, вырывающийся из меня. Но в Петербурге, вернёмся к нему, меня прорвало, я не могу больше остановиться. Этот город расставил во мне все точки над «i».

— Всё-таки ты убеждён, что нашёл себя в этом мире? В твоих словах я слышу уверенность и веру в предназначение. Ты убедил меня — я хочу пожить в этом городе.

— О! Знал бы ты какие сомнения меня терзают, моё нутро постоянно мучается. Вопросы о моём предназначении в целом и о писательстве, как о его проявлении. Если бы знать наверняка, что это то чем надо заниматься. Если бы можно было заглянуть в будущее. Но тогда стало бы скучно жить, право выбора пропадает. Но именно это право не даёт покоя, ведь всегда можно всё бросить и заняться чем-то другим. Или то, чем ты занимаешься — это вовсе не твоё. Итог: прожитая впустую жизнь. А кому хочется верить, что он впустую прожил жизнь? Просто так занимал место на этой планете! Дышал воздухом! Отравлял окружающую среду! И всё это за зря, был паразитом в обществе — мешал другим, с предназначением, путался под ногами и вставлял палки в колёса! Никто не хочет быть таким! Все уникальны, у каждого своя правда. Но есть одно мерило — смерть, когда человек умирает, тогда-то и становится ясно, просто так он прожил или постарался хоть немного. Кто его будет помнить потом? А главное добрым словом будут поминать или радоваться, что наконец-то его не стало, ушёл — как груз с плеч упал.

Конец ознакомительного фрагмента.