Право на жизнь

Денис Шабалов, 2013

«Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду! Вся история человечества – это войны, борьба. Борьба за выживание, за ресурсы, за независимость, за веру, за идеалы… Какой там гуманизм, какое «возлюби ближнего своего»?! Хочешь жить? Убей и забери. Вот и вся философия. Ведь право на жизнь и право на силу всегда идут рука об руку. Данил Добрынин и его боевые товарищи знают: если не взять штурмом хранилище Росрезерва – их родное Убежище рано или поздно превратится в могильник. Они просто хотят жить, и это их право – право на жизнь…

Глава 3

Сказки апокалипсиса

Человека в сером ОЗК, неторопливо бредущего по обочине дороги, разведка засекла сразу Колонна шла по извилистой насыпи, зажатой с обеих сторон лесом с высоченными соснами, — было это уже где-то за Яранском — и вот, вывернув из очередного поворота, дозорный на передовом квадроцикле тут же заметил серую точку далеко впереди. Короткий доклад по общему каналу, приказ — и оба передовых квадра рванули вперед, догоняя путника. Тот, впрочем, и не скрывался, не пытался уйти. Заслышав рев моторов, он обернулся и, помахав рукой, остановился, поджидая пробирающуюся к нему по ухабам и кочкам разведку.

Данил в этот момент сидел в кабине вместе с Урюком — Хасан, по одному ему известной причине, приказал в тот день усилить наблюдение — и потому встречу эту видел с самого начала. Квадры осторожно подошли, остановились неподалеку, страхуя один другого. Видно было, как бойцы и фигура в сером переговариваются. Затем один из бойцов остался на насыпи, а второй съехал в лес и исчез среди сосен.

Не было его минут десять. Колонна за это время продвинулась метров на триста и встала, поджидая результаты разведки. В бинокль Данил видел, что человек в ОЗК стоит спокойно, головой не вертит и признаков беспокойства не подает. Говорит что-то, руками машет… Противогаз его висел заткнутым за пояс — фон на местности уже второй день не превышал четверти рентгена — и Данил в бинокль сумел разглядеть благообразную седую бородку и седой же аккуратный ежик волос на голове. Из-за плеча человека торчал ствол какого-то оружия — детали с такого расстояния были не видны — и когда путник пару раз повернулся боком, за спиной мелькнула пятнистая ткань рюкзака.

Послышался рев, и на насыпь выметнулся квадроцикл. Встал, видимо, докладывая по командирскому каналу результаты. Похоже, Хасана они удовлетворили — колонна тронулась, и через несколько минут БТР, идущий в голове, поравнявшись с путником, остановился. Данил, оставив Ахмеда в кабине, выбрался наружу — знакомиться.

Человек отрекомендовался Ивашуровым Игорем Антоновичем и, по его собственным словам, был он… собирателем сказок. Просил Игорь Антонович немного — проехать с колонной дальше на север, километров сто — сто пятьдесят.

— Мне много не надо, — уверял он внимательно глядящего на него Хасана. — Подвезете чуть — и то хорошо. А то ведь далече топать еще, а ноги не казенные. Да и возраст… А километров через полтораста деревенька будет, я как раз туда и направляюсь. Торг там вчера начался, вот и спешу. Поиздержался малость за этот год, у них-то патронов и прикуплю. Да и нож новый нужен, комбез, сапоги скоро каши запросят… Люди там хорошие, я у них не единожды уже гостевал. Можно и на постой остановиться.

— Я слышал о вас, — сказал майор. — Это ведь вы известны как Сказочник?

Ивашуров кивнул.

— Мне говорили, что слов на ветер вы не бросаете, — продолжал майор, пытливо глядя на любопытного человека. — И эти слова я слышал от тех людей, не доверять которым оснований у меня нет.

Сказочник усмехнулся:

— Я и не думал, что стал так широко известен… Десять долгих лет по земле хожу, где только не был, и везде добрую память старался о себе оставлять. Может, потому и помнят?

— Делай добро людям — и оно вернется к тебе, — отозвался Хасан. — С удовольствием вас подбросим. Добрыня, проводи гостя в кунг. С тобой поедет, потеснитесь немного.

— Сделаем, — Данил улыбнулся. — И даже кашей накормим — если сказку расскажет.

Ивашуров, повернувшись, внимательно посмотрел на него.

— А мы с вами, молодой человек, не встречались, кстати? Уж больно лицо ваше мне знакомо…

Добрынин развел руками:

— Не припомню что-то. В Сердобске бывать не доводилось? Может, с караванами проходили?

Брови Ивашурова поползли вверх от удивления:

— Как же, как же… Известный городок! В определенных кругах, конечно… Да вот только не бывал я там лет уже как двадцать с гаком… Так, значит, и там люди выжили? Вот не думал…

— Чем же так знаменит? — заинтересовался Данил. — Маленький городок, провинция…

Игорь Антонович враз посерьезнел:

— Давно это было, молодой человек… Давно — и грузом прошедших лет похоронено. Ни к чему прошлое ворошить…

Повисла неловкая пауза — Данил, похоже, сам того не зная, наступил человеку на больную мозоль.

— Так когда, говорите, деревушка-то будет? — поспешил нарушить паузу Хасан.

— Да тут километров полтораста, может, чуть больше. К вечеру доедем.

— По такой-то дороге?

— Скоро озеро, а от него до Юрьева тракт начинается — рыбаки по нему ездят. Озерцо чистое, без заразы, и рыбы в нем развелось видимо-невидимо. Так что оттуда уже быстро доберемся.

— А вот за эту новость спасибо, — поблагодарил его майор. — Надоело уже ехать — по стиральной доске трястись.

Игорь Антонович Ивашуров и впрямь оказался собирателем сказок. Не первый год бродил он по земле, поднимался аж до Ухты и Архангельска, спускался до Саратова и занимался только одним — собирал и записывал разнообразные леденящие душу истории, сказки, легенды и были, коих у него накопилось уже три толстых тетради исписанных мелким убористым почерком.

— У меня, друзья мои, вообще-то, двойное образование. Вернее, как бы это… полуторное, — рассказывал он, сидя за столом в кунге и уминая за обе щеки холодную кашу с тушенкой. — Сначала я на филологическое поступал. Проучился четыре года и только потом понял, что не мое. Бросил. Хорошо, от армии освобождение было. Помотался год грузчиком да разнорабочим — и в физику ударился… И уж на этом поприще я себя проявил, да… Я, к вашему сведению, ученое звание имею — профессор.

— Почему же вы вдруг сказки решили собирать? — поинтересовался Данил. — Из физиков — да в лирики подались? В смысле — в гуманитарии.

Игорь Антонович печально улыбнулся:

— Да как-то, знаете… Мы с женой тогда в деревеньке под Самарой жили. Условия так себе, еды не хватало, лекарств тоже… Ну и… умерла она, в общем, Света моя… Я совсем уж было цель в жизни потерял. Пить стал, себя совсем забросил… А потом как-то встаю поутру, глянул в зеркало — и такая морда на меня оттуда смотрит… синюшняя, набрякшая — быдло быдлом. Понял я, что еще полгода-год — и совсем загнусь. А тут припомнилось как-то, как в студенческие годы, бывало, на Кавказ ездили, фольклор местный записывать. Ну и решил вот… климат сменить, обстановку, развеяться… Брожу по деревенькам, строчу потихоньку. Решил — как тысячу историй соберу, так найду где-нибудь технику копировальную и отпечатаю. Или перепишу начисто, по старинке. И озаглавлю — «Сказки Апокалипсиса»!

— И зачем вам это? — спросил Семеныч, доброжелательно посматривая на Ивашурова, видимо, учуяв в нем родственную профессорскую душу.

— Как же?! Надо хоть какие-то культурные знания сохранять, не говоря уж о приумножении! Потомки должны знать, что в Темные времена на земле творилось!

— Вы так уверены, что они будут, потомки? А если и будут — думаете, им будет интересно?

— Обязательно будут! — без тени сомнения отозвался Сказочник. — Я придерживаюсь того мнения, что этот… мнэ… откат к средневековью — явление временное. Человечество всенепременно вернется к вершинам! И вот тогда-то ученым-историкам и пригодится мой скромный труд!

— Вашими бы устами… — пробормотал Кубович, сидящий рядом с Ивашуровым. — И много записали уже?

— Больше шести сотен, — скромно ответил Игорь Антонович, но глаза его сияли. Было видно, что сборник — его гордость. — И, заметьте, — ни одной повторяющейся или похожей. Я, знаете ли, делю материал на три категории. Первая — это сказки. Так я называю недостоверные истории, которые произошли с кем-то где-то когда-то и рассказчик слышал о них от внучатой племянницы двоюродной бабушки. Вторая — это те истории, которые произошли непосредственно с самим рассказчиком и были записаны с его слов. Таких, конечно, мало, но попадаются среди них и впрямь несколько жутковатых.

— Ну а третья?

— А третья… — Сказочник замялся было, но продолжал, — в третью категорию я решил записывать случаи, которые произошли лично со мной. Но, увы — за все десять лет странствий ничего сверхъестественного мне так и не повстречалось. Боюсь, эта категория так и останется неоткрытой… Я даже уже начинаю подозревать — не выдумываются ли эти истории долгими зимними вечерами, только лишь для того, чтобы пощекотать друг дружке нервы…

— Могу вас уверить, что это не так, — сказал Данил. — Давайте меняться? Вы расскажете что-нибудь интересное, а потом запишите пару историй, правдивость которых я вам гарантирую.

— Вот все так и говорят, — кивнул, ухмыляясь, Ивашуров. — Хотя — почему бы и нет?

— Тогда объявляю фестиваль сказок открытым, — откидываясь на полку, заявил Семеныч.

Остальные согласно загудели — послушать байку-страшилку всегда интересно, особенно в пути, когда от безделья порой на стену хочется лезть.

— Сказки я вам рассказывать не буду, — вытаскивая из рюкзака на свет объемистую тетрадь и водружая на нос очки, начал Игорь Антонович. — Расскажу историю, которую я слышал от человека, правдивость которого не вызывает у меня никаких сомнений.

— Такие истории на ночь хорошо слушать, — заметил Данил со своей полки. — Жути больше.

— Не огорчайтесь, вечером у нас, вполне возможно, еще будут истории, — пообещал Ивашуров. — А пока… слышали вы о Грибнике? — спросил он, и его голос вдруг неуловимо изменился, потек плавно, обволакивающе, словно стараясь затянуть слушателей внутрь повествования. — Случилось это в одной из деревень, расположенной в восточной части Архангельской области. Места там глухие, тайга сплошь на сотни километров, и по ней селеньица мелкие, заимки разбросаны, избы одиночные да стоянки геологов. Потому люди там живут не то что совсем уж дремучие, но суеверия пышным цветом цветут… И вот в одной из тех деревушек — назовем ее, скажем, Выжгора — история эта и случилась.

Жил в этой деревушке мужичок. На отшибе жил, на хуторе, можно сказать, километрах в трех от деревни. Был он пришлым, с людьми мало общался, и потому никто и знать не знал, откуда он появился. Ходили, правда, слухи, что связан он с военным объектом, который неподалеку от селения располагался, — прежде него в деревню несколько вояк с большими звездами наведались, купили у прежних хозяев хутор со всеми потрохами, а затем уж и мужика того привезли.

Жил он один, никого у него не было, в деревеньку редко захаживал, разве что только в магазин местный за продуктами да по хозяйственной надобности. Гораздо чаще его в лесу встречали, особенно осенью, в грибной сезон. Любил он, видимо, в одиночку по лесу бродить да грибочки собирать. За эту его особенность его Грибником-то и прозвали. Скотины он не держал, чем жил, откуда деньги брал, — непонятно. Приезжала, правда, к нему пару раз в год женщина на огромной такой, черной машине — до Удара это еще было, дороги тогда еще чинили да строили кой-как даже в той северной глуши. Вполне возможно, что и припасы ему привозила — в машину ту эх и много вмещалось, должно быть. Ну а как Ударило — так и она перестала навещать.

Надо сказать, для Выжгоры этой после Удара мало что изменилось. Разве что пенсию перестали с почты носить да телевизоры, радио и телефоны умолкли. Все по-прежнему осталось — хозяйство свое, огород, скотинка. Мясо-молоко-яйца по двору бегают — а что еще человеку нужно? Конечно, поняли люди, что изменился мир, и не к лучшему изменился. Хватило и на то соображалки, чтоб понять, что вместе теперь надо держаться, а не отдельным хозяйством. Собрались селяне одним днем и решили общим гуртом теперь выживать. Мужика того, Грибника, приглашать не стали — был он нелюдим, а сплетни по округе о таких людях всегда ползают, причем нередко самые таинственные и жуткие. Вот и о мужичке слухи ходили. На руку тут все сыграло — и нелюдимость, и связи с военными, и вообще ореол таинственности, что его окружал… Обсудили на собрании да решили, что они — сами по себе, а он пусть сам по себе. Как ни увещевал председатель — дескать, ни по-людски это, да только никто его не послушал. Люди, порой, удивительно жестоки бывают, особенно в том, что касается собственной шкуры… — Сказочник замолчал, будто припоминая что-то, и вздохнул. — Тут надо сказать, что историю эту мне сам председатель и рассказал, — продолжил он. — Был он мужик серьезный, шутить не любил и байками тоже не увлекался. Я его давненько знал, потому как частенько раньше по тем местам бродил. Был он на десять лет меня старше, я все больше Сергеичем его называл, чаще по отчеству, чем по имени…

— Был, знал, называл… — заметил Данил. — Все в прошедшем времени… Есть тому причины?

Игорь Антонович кивнул, и словно судорога прошла по его лицу.

— Рассказ его я давным-давно записал, да только после того в те края больше и не захаживал. И тогда уже, когда в последний раз у него побывал, народу в селении почти не оставалось, а теперь, наверно, и подавно… Я тогда даже ночевать не остался — выслушал и рванул оттуда без оглядки. Не посмотрел что ночь, да и дождь еще начал — поздней осенью это было — бежал километров двадцать, не останавливаясь… — Ивашуров примолк на мгновение, собираясь с мыслями. — Сергеич, доложу я вам, человеком был совестливым и понимал, что решением своим люди Грибника фактически на смерть обрекли. Ну, протянет он год-другой на своих запасах — но потом-то что делать? И поэтому стал он внучку свою на хутор иногда посылать. С посылками. То хлеба несколько караваев отошлет, то мясца килограммов пять, то яиц лукошко. Грибник с благодарностью все это принимал и взамен частенько грибами отдаривался. Причем ни каких-то там замухрышек, а самых что ни на есть отборных, толстеньких, крепеньких, ни разу не червивых. То свежих пришлет, а то и сушеных целую связку — внучка говорила, что грибов этих у него полон сарай сушился.

Словом, таким вот образом этот обмен посылками шел у них года два, если не больше. К тому времени знал уже Грибник, что люди в Выжгоре одним хозяйством живут. И о том, что его принимать не желают, тоже знал, — Дарья, Сергеича внучка, рассказала. Обижался, понятно. Ничего ведь плохого он не сделал, с округой в мире жил и того, чтоб вот так с ним обошлись, не заслужил, честное слово. Только с Сергеичем у него все нормально складывалось. Дарья обычно раз в неделю к нему ходила: отнесет посылку, передаст, Грибник поблагодарит, лукошко с грибками, загодя приготовленное, взамен вынесет, проводит и обязательно накажет, чтоб все грибы до единого они с дедом съели — больше-то и не было у них никого, вдвоем Сергеич с внучкой жил.

И вот как-то раз приходит она к домику Грибника — а дверь заперта. Странно ей это показалось — никогда такого не было, к ее приходу всегда все настежь… Стучится Дарья — а ей Грибник из-за двери и говорит: оставь, говорит, посылку на крыльце, а под крыльцом корзинку с грибами возьми. И обязательно, говорит, обязательно эти грибы съешьте. Я, говорит, приболел малость, открывать тебе не стану, чтоб ты заразой не надышалась. Ты там деду привет передавай и скажи, чтоб не волновался, жду на следующей неделе, как обычно. А грибы — еще раз говорит — съешьте обязательно.

Ну, Дарье как сказано было — так она и поступила. Ничего необычного в том, что Грибник так настойчиво грибами их своими потчует, она не усмотрела — он и раньше всегда частенько по два-три раза этот наказ повторял. Посылку она оставила, взяла корзинку, спросила — не надо ли из лекарств чего? Грибник ее уверил, что все у него в порядке, простыл только малость. На том и разошлись. Дарья, конечно, деду все рассказала, но Сергеич все же обеспокоился и на следующий же день отправил ее назад на хутор. Медком нагрузил, травками кой-какими от простуды, таблетками, какие остались…

Дарья уже издали заметила, что дверь избы опять, как всегда, нараспашку. Успокоилась — значит, нормально все, выздоровел Грибник, и теперь снова все по-старому пойдет. Зашла в сени, посылку на лавку поставила — и прямиком в горницу. Ей бы, дуре, крикнуть сначала, обозначиться, что пришла, голос подать — может, и по сию пору деревенька жива была бы… — Сказочник вздохнул, — да вот не додумалась, наверно…

— Грибник оказался злобным мутантом? — ухмыльнувшись, перебил его Кубович. — И прямо там ее и сожрал…

— Да тихо ты, Кубыч, не лезь, дай человек доскажет, — одернул его Профессор. — Дальше-то что, Антоныч?

— Домик, надо сказать, у Грибника небольшой был, — понизив голос, продолжал рассказ Ивашуров. — Всего-то и состоял он из горницы да кухоньки. И из сеней одна дверь в горницу вела, а вторая — в кухоньку аккурат. Заходит, значит, Дарья в горницу… Обстановка простая — стол, диван, сервант с фотографиями, на которых Грибник в военной форме изображен. Комод в дальнем углу. И — никого. Но только слышит она вдруг, что из кухоньки бормотания какие-то раздаются и звуки такие, будто плачет кто-то… Вернулась она в сени, подошла к двери на кухню, открывает — Грибник. Сидит он к ней спиной на табурете, бритвой по щекам водит и как-то так… поскуливает, будто бы больно ему бриться. Дарья возьми, да и спроси, дескать — дяденька Грибник, у вас все нормально? И в тот же момент, когда она вопрос этот задала, смотрит она на пол — а волоски, которые Грибник уже сбрил, на полу извиваются… Да и не волоски это вовсе, а какие-то толстенькие черные отростки, словно щупальца меленькие… И тут же Грибник с табурета вскакивает, оборачивается и видит она, что щупальца эти мелкие все лицо его покрывают и под воротник рубахи спускаются. И видно, что даже и под рубахой они по всему телу растут, потому что ткань рубахи, как живой ковер, шевелится, волнами ходит, будто ползает там кто!.. А там, где Грибник эти щупальца со щек сбрил, — там из мелких отверстий в коже желтый гной сочится с кровью вперемешку, и снова тонкие кончики этих щупалец торчат… — Игорь Антонович замолк, оглядывая слушателей и любуясь произведенным впечатлением.

— Что за мерзость? — первым нарушил молчание Кубович. — Болезнь, что ли, какая?

— Кто ж знает? — пожал плечами Ивашуров. — После Удара какой только дряни в мире не прибавилось. Но я все же склоняюсь к тому мнению, что это все военные в своей лаборатории постарались. Грибник — он же с ними как-то связан был. Может, и в экспериментах участвовал — вот и аукнулось…

— А дальше что было? Или все на этом? — спросил Ван.

— Да какой там… Для Выжгоры все еще только-только начиналось, — ответил Игорь Антонович. — Дарья и не помнила, как до дома добралась. Обычно-то у нее на дорогу полчаса уходило, а тут за десять минут примчалась. Нашла деда да все ему как на духу и рассказала. Сергеич, понятное дело, всполошился — ну а кто в такой ситуации спокоен останется? И тут он, я так считаю, сглупил. Ему бы обдумать все, проникнуться и сидеть молча в тряпочку, а то и свалить оттуда потихоньку — жизнь-то дороже. А он — сходку срочно собрал и все как есть рассказал, — Ивашуров горестно вздохнул, осуждающе покачал головой. — Ох и трусливы люди бывают в своем невежестве да тупости, — помолчав немного, медленно заговорил он. — Взбеленился народ. Орут, руками машут. Морды красные, глаза выпучены, рты распялены… Ты, говорят, виноват. Ты этого Грибника прикармливал, внучка твоя припасы ему таскала, с рук на руки передавала, одним воздухом с ним дышала. Получается — заболеть тоже могла и на себе заразу по селу разнести. А если и не разнесла еще — то сама больна. Тут, орут, один выход — убить ее, пока не поздно, и тело сжечь. А тебя — в избе до поры запереть, чтоб видно было, болен ты или нет. Сергеич видит — плохо дело. Пробовал успокаивать людей — куда там… Рыпнулся он было из клуба, Дарью предупредить, чтобы в лес бежала — да не тут-то было. Связали его и в избу отволокли. Рвался он, рвался — да разве освободишься? Уж и плакал и умолял — бесполезно. И потом, лежа на полу в сенях, куда его в спешке бросили, слышал он несколько выстрелов на другом конце села и понял, кому эти выстрелы предназначались…

К Грибнику никто не пошел — понадеялись, что и без них сдохнет. Но он пришел сам. Жутко ему, наверное, было в одиночестве сидеть, самому себя бояться. И то сказать — как представлю я, что один в глуши сижу, и вдруг из меня начинает этакая дрянь лезть — не по себе становится… — поежился Сказочник. — И жутко, и неизвестно, что дальше ждать, и насколько далеко все это зайдет, во что я превращусь в конечном итоге. Тут уж лучше ружье брать и пальцем ноги на курок жать… — он умолк, словно представляя себе всю эту картину, и Данилу, глядя на него, тоже стало не по себе.

И впрямь. Сидишь один, как сыч, помощи ждать неоткуда, впереди — только неизвестность… И постепенно обрастаешь, превращаешься… Его передернуло от отвращения. Лучше уж пулю в голову, чем мерзость такая.

— Грибник пришел через месяц, — помолчав немного, вновь заговорил Ивашуров. — Встретили его у околицы, ружья наставили и велели назад уматывать. Зрелище и впрямь было тошнотворное. К тому времени щупальца эти на целую ладонь отросли и, извиваясь, во все стороны торчали. Сергеич, которого тогда уже освободили, говорил, что некоторые из мужиков портки намочили, да и сам он чуть было не обделался. Стоит на дороге эдакая… копна, и поверхность ее вся сплошь шевелится, извивается, в кольца сворачивается, волнами ходит… И от того, что это вот существо еще совсем недавно было обычным человеком, с которым ты, бывало, при встречах словом перекидывался и за руку здоровался, — от осознания этого до самых кишок ужасом пробирало.

— Пристрелить надо было, и всего делов, — проворчал Кубович. — Или сваливать оттуда к чертовой матери, да побыстрей. Известно же — если дрянь какая заведется, то уж не вытравишь…

— Легко тебе говорить, — покосился на Кубовича Счетчик. — С насиженного места сниматься… И куда идти? А пристрелить — как бы хуже не стало. Неизвестно ведь, с чем дело имеют?..

— Вот и Сергеич так же мне сказал, — подтвердил Сказочник. — Он хоть обиду на соседей и затаил, да что ж сделаешь, если общество так присудило? В деревеньках, в глуши, когда кругом на сотни километров тайга и такие же деревушки, — оно так. Каждый человек от соседа зависит, а еще больше — от общества. И если идти больше некуда и не к кому — любое общественное решение примешь и смиришься. А куда было идти ему?

— А что этому Грибнику понадобилось? — спросил Семеныч. — Зачем пришел?

— Хлеба, — просто ответил Ивашуров. — Жить-то ему чем было? Пока присылал Сергеич посылки — жил. Существовал, вернее. Худо, бедно, впроголодь… А как кончились передачи — так и зубы на полку. Своего — ничего, только грибы, да только долго ли на них протянешь?

Данил с Сашка переглянулись. Знакомая ситуация…

— Ну и что? Дали ему хлеба?

— Пока Сергеич дома под надзором валялся, селяне другого человека на его место поставили, — продолжил Сказочник. — А тот мужик, видать, не так добр был, как прежний председатель, да и глуп, если честно. Заорал он Грибнику в ответ, чтоб тот к себе убирался. Ничего, говорит, тебе тут не светит. Жри, говорит, свои грибы, у тебя их много должно быть, ты часто по лесу ползал.

Грибник постоял еще с полминуты, посмотрел на нового председателя, а потом и говорит — тихо так, спокойно, уверенно: «Грибы, значит? Ладно. Да только смотри, как бы ты сам ко мне через неделю за ними не приполз…» Развернулся да назад пошел. А всех, кто этот его ответ слышал, до самой глубины души ужас пробрал.

Как сказал Грибник — так и случилось. Этот самый мужик первым в селе свалился. Слабость, голова трещит, ломота в костях. И уж как тело все чешется, — мочи нет. Чесать начинаешь — кожа расползается и из трещинок кончик щупальца торчит, а не чесать — так они сами кожу прорывают и дальше растут. Чем он только, бедолага, вывести их не пробовал — ничего не выходит. Срезал даже. Не больно совсем, кожа словно онемевшая — а из среза дрянь какая-то сочится и снова мелкий кончик этого самого щупальца лезет… Следом за мужиком, понятно, соседи той же дрянью покрылись… Поняли тогда, что беда в село пришла — да поздно. Кинулись на хутор к Грибнику — а на месте дома пепелище. И его самого след простыл…

Сказочник замолчал.

— Проучил, значит, — пробормотал в наступившей тишине Семеныч. — Правильно. Жлобство и дурость надо учить.

— И что, так вся деревня и… — подал голос Кубович.

— Не знаю, — пожал плечами Игорь Антонович. — Говорю же — я после того раза больше в Выжгору не совался. В тот день — как сейчас помню — я вечером пришел и пока по улице шагал к Сергеичеву дому, все удивлялся, куда это люди делись и почему половина домов заколочена стоит? Хотя еще год назад ни одной брошенной избы не было. А как он мне рассказал, что у них творится, — я даже на ночлег останавливаться не стал, тут же собрался. Но Сергеич — он был живехонек. И, видимо, не зря Грибник про грибочки свои талдычил. Потому что Сергеич — единственный, не считая Дарьи, кто грибки эти кушал. И заболеть бы ему этой дрянью одним из первых — так нет… Уберег, получается, его Грибник.

— Вполне возможно, что в этих самых грибах, что Грибник с таким упорством собирал, какое-то вещество содержалось, которое прогрессирование этой дряни замедляло, — высказал предположение Профессор. — А ведь в некоторых поселках их совсем для другого употребляют…

— Да кто ж теперь скажет, — развел руками Ивашуров. — Но факт — вот он: за год от деревни ничего не осталось. И это я своими глазами видел.

В кунге наступила тишина. Слышно было только, как взревывает двигатель да скрежещут шестерни в коробке, когда водитель втыкает очередную передачу. Каждый обдумывал услышанное, и каждый находил в нем что-то свое, что-то нужное по жизни только ему, что-то, что согласовывалось только с его мировоззрением. Данил не знал — да и не интересовался, что взяли из этой истории его спутники, но сам он по привитой ему с детства многолетней привычке вычленять мораль, в очередной раз понял, что дед был прав: если есть возможность сделать добро — сделай.

— Н-да-а-а… — нарушил затянувшееся молчание Профессор. — Мы вот как-то караван сопровождали на юга, и там в одном кишлаке в горах ночевали. Помнишь, Кубыч? Нас тогда еще в ущелье заперли и мы еле выбрались оттуда, полбригады потеряли.

— Помню, как же… — отозвался тот. Кивнул на кабину за стенкой, где ехал сейчас Ахмед. — Урюка тогда еще ранило, потом коновалы на базе чуть ногу не оттяпали.

— Ну да. И вот в этом селении я с одним местным мудрецом разговаривал, с шаманом ихним. Так он мне много наговорил тогда, а особенно подробно рассказал, откуда вся эта нечисть берется. По его теории выходило, что из-за ядерных ударов в пространстве дыры образовались, и с изнанки мира вся эта дрянь и лезет. Все, как он сказал, темные духи, демоны, монстры, чудовища — все оттуда. Мистика, конечно, но иногда вот так задумаешься и… может — и впрямь прав он? Откуда-то все это берется?..

— Откуда берется? — задумчиво, глядя в одну точку, пробормотал Сказочник. — Да кто ж знает? Взять вот хоть мутантов — не всем из этих созданий можно выдать адекватное научное объяснение. Ладно — псы, это понятно, бродячих собак всегда плодилось черт те сколько. Ну ладно — выродки, их существование тоже вполне поддается объяснению. Человек, лишенный цивилизованного общества, возвращается к своему первобытному состоянию очень быстро, практически за одно поколение. Еще до Конца были известны случаи, когда человеческого ребенка выкармливала стая собак или волков — и человек деградировал, переставал быть человеком в нормальном, правильном понимании этого слова. Он уже не мог подняться до уровня хомо сапиенс, человека разумного. Основные навыки — они ведь в младенческом и детском возрасте закладываются. А тут, помимо первобытных условий, еще и сложнейшие условия для выживания да плюс радиация, которая их и перекроила. И мышечной массы у них прибавилось, и выносливость, и устойчивость к излучению повышенная — это еще объяснимо и допустимо. Или, к примеру, куропат — с ним я тоже кой-как соглашусь…

— Куропату плевать, согласитесь вы с ним или нет, — с ухмылкой вставил Кубович.

–…он, кстати, поразительно похож на курицу, не находите? — не обращая внимания эту реплику, продолжал рассуждать Ивашуров. — И бегает он тоже, дай Бог. Вполне ведь могло такое быть, что радиоактивное излучение так повлияло на гены кур, что началось неконтролируемое деление клеток и рост мышечной массы. Раньше ведь курей тоже на убой растили — это я бройлеров имею в виду — и замечательно растили, надо сказать… Но вот взять болванщика — это существо как могло появиться за столь короткое время?

— Что за болванщик? — спросил Данил.

— Ну как же… такой… гуманоид с большой головой, — Сказочник помахал руками вокруг макушки, пытаясь правдоподобно изобразить большеголового мутанта.

— А, так это вы про миксера…

Ивашурова передернуло от омерзения:

— Тоже, кстати, подходящее название… Что это за бешенная эволюция такая, что за пару десятков лет конструирует неизвестное создание с еще более неизвестными особенностями мозга? Кстати, такие вот болванщики мне во многих местах попадались, с разными вариациями. Вот только называют их по-разному. Вы их миксерами зовете, а кто-то — кондукторами или менталами. И мне, знаете ли, интересно — это что же, новый вид животных? Но откуда?! Они-то из кого развились? Из Кашпировского? Из Копперфильда? Или из Чумака? Или у нас по стране так много телепатически одаренных граждан бродило, что они все враз в этих монстров мутировали?

— Вы думаете, что миксер ментальной энергией работает? — спросил Сашка. — А вот у нас в Убежище многие считают, что его оружие — ультразвук.

— Да неважно, — отмахнулся Сказочник. — Важно то, что для большинства мутантов аналогов нормальной земной фауны, из которых они могли бы развиться, — не подобрать!

— Таких все-таки меньшинство, — заметил Данил, которого эти рассуждения заинтересовали. Было в них что-то… правдоподобное, что ли. Логичное.

— Ой ли? — удивился Ивашуров. — Я их столько уже встречал на своем пути — впору хоть сказки бросать и энциклопедию мутировавших организмов начинать. Хорошо — винтовка есть. Не подводит.

— Точно, точно, — подтвердил Семеныч. — Нам тоже на пути порой такое встречалось…

— Почему же тогда у нас в городе мутантов лишь несколько видов? — спросил Сашка.

— Вот здесь-то загадка и кроется, — пожал плечами Ивашуров. — Сказать по правде — меня это тоже всегда интересовало, поэтому версии есть. Мутанты определенного вида всегда почему-то концентрируются в определенной местности. Нет, бывает, конечно, и пересечение их ареалов обитания, — но достаточно редко. Вот у вас, к примеру, если мне память не изменяет, есть куропат. И концентрированно он только у вас под Пензой встречается, в других местах реже. А вот тот же миксер или собаки — этих я частенько встречал, причем нескольких разновидностей.

— А не встречали вы такого мутанта — на большую толстую кляксу похож? — спросил вдруг Санька и тут же поймал одобрительный взгляд Данила. — Или как будто бочонок черной тканью обернули. Высокий такой, метра два с половиной! Рот — огромный провал, глаза такие же… Не доводилось видеть?

— А вы знаете… припоминаю, — чуть подумав, кивнул Ивашуров. — Сам не видел, но слышал о таком. Один-единственный раз слышал, от Зоолога. И судя по всему — существо это страшное… Но это лишь оболочка, и с тем, кто под ней скрывается, лучше не связываться. Я из него попытался побольше вытянуть — да куда там… Сказал только, что это с биологическим оружием связано. И если я правильно понял — именно при встрече с ним Зоолог ногу-то и потерял. Не совладал — а боец он, надо сказать, отменный.

— Зоолог? Что еще за персонаж? — удивился Ли.

— О-о-о! Это личность в своем роде легендарная! — улыбнулся Ивашуров. — Такой же бродяга, как и я, да только не филолог, а натуралист-естествоиспытатель. Изучает, так сказать, новообразовавшиеся организмы в условиях их естественного обитания. Его где угодно можно встретить, даже на юге или по ту сторону Урала. Летом по земле бродит, а на зиму либо домой возвращается, либо в первом попавшемся поселке оседает. Ему везде рады. Этой осенью, кстати, к себе в гости приглашал. Не знаю… Может, и загляну на огонек…

— Как же он бродит-то, без ноги? — удивился Данил.

— Да вот так. Выточил себе деревяшку, приспособил — скачет получше нас с вами. Я серьезно говорю, — добавил он, видя, как недоверчиво усмехается Данил. — Вот у него-то уж энциклопедия собрана — о-го-го. Большущий фолиант! Кого там только нет. Сам видел! И у него, у Зоолога, информации-то я и поднабрался. А как иначе — нужно ведь знать, с чем в пути столкнешься… — он вдруг оборвал сам себя — и, хлопнув ладонью по лбу, уставился на Добрынина. — Так вот в чем дело! А я-то все гадаю — встречал, не встречал… Вы на него похожи — слов нет! И лицом, и сложением… Только он-то постарше, ему за тридцать немного, а вам, должно быть, чуть больше двадцати! Верно?

— Так и есть, — ошарашено пробормотал Данил. — Да только не знаю я никаких зоологов… И вообще двойников своих в жизни не встречал…

— Так вы сами-то из Сердобска?!.. Ну, точно, — хлопнув ладонью по столу, удовлетворенно кивнул Ивашуров. — Зоолог — он из Пензы родом. Так что уж наверняка тут одна кровь намешана…

Данил сидел растерянный, не зная, как ему реагировать, — то ли верить, то ли в шутку принимать. Жил, жил — а тут нате вам, родственник объявился…

— А в Пензе что — выжившие, получается, есть? — спросил Сашка с любопытством.

— А как же… И там живут. Горстка, правда, осталась — а ведь когда-то большой город был…

— А мы мимо пролетели, не заглянули даже, — огорчился Ван, с любопытством поглядывая на командира. — Завернули бы. Глядишь, Дан, у тебя б там и впрямь родственники нашлись…

Данил пожал плечами. Дед вообще ничего такого никогда не говорил. Были у их семьи в Той еще жизни родственники, были… И в Ульяновске, и в Москве, и даже на Украине… Но про Пензу — молчал. А теперь уж и нет деда — как узнать?

— Вернемся после комбината — заглянем? — предложил Сашка. — Заодно и на Зоолога этого посмотрим…

— Заглянем Саня. Теперь-то уж обязательно заглянем, — пообещал Данил.

— А если вдруг с Росрезервом не получится — может, и вообще туда уйдем?

— Ха! Держи карман!.. — усмехнулся Кубович. — Кому нужна такая прорва народа? Чем кормить прикажете?

— Нет, Саня, нахлебниками не пойдем, — согласился с Серегой Данил. — У нас один только выход — Росрезерв.

Сашка кивнул, признавая правоту старшего товарища. А как же иначе? Времена нынче такие пошли. Выживает только тот, кто может доказать свое право — право на силу, право на жизнь. Только такого человека и уважают, только с таким и говорят на равных. А придешь нахлебником — живо в бараний рог согнут и объяснят, что никто ты и звать тебя никак. И тогда уж отношение совсем другое будет…

— А какие еще мутанты бывают? Расскажите? — нарушив повисшее в кунге молчание, попросил Ван. — На всякий случай. Мало ли…

— Ну, раз уж вы на Север идете — то логично было бы о Севере и рассказать, — подумав немного, ответил Ивашуров. — Сам не бывал, но слухи доходили. Так вот говорят, что, к примеру, водится там такое существо, как Белый Змей. Толстенный! Говорят — из тюленя мутировал: ласты такие же впереди и морда на него похожая. Жуткая, говорят, тварюга. Или — медведь. Здоровенный, раза в полтора больше обычного. На башке наросты какие-то… И главное — лысый везде, кроме брюха. Так, клочки шерсти только по телу разбросаны… Но уж на брюхе — такая волосня!.. По земле волочится. Ну, еще там, по мелочи… Зайцы есть чешуйчатые. Вот уж чудо природы! Рога вместо ушей, зубки остренькие и когти тоже в наличии. Полоснет по брюху — не поздоровится!

Данил усмехнулся недоверчиво — слишком уж это все на байки походило. Хотя — кто ж знает… Разве только местные.

— А еще — снежный человек там обитает, — продолжал Ивашуров. — Но тут явная аналогия с болванщиком и миксером прослеживается. И, похоже, что с менталами из Ленинградской области. Тоже гуманоид и мозгами работать горазд — других может контролировать на расстоянии.

— То есть — как это?! — поразился Сашка. — Себе подчиняет?

— Ну… это я точно не знаю, — замялся Ивашуров, — врать не буду. Но говорят — да.

— А у нас птица Рок водится, — подумав немного, сказал Счетчик, словно желая перещеголять Ивашурова по количеству известных ему мутантов. — Но эта, скорее всего, из вороны мутировала. Ворона точь-в-точь и есть, только размах крыльев метров десять.

Игорь Антонович недоверчиво хмыкнул:

— Слухи доходили… А вы-то сами видели ее?

— Сами? Да нас с Санькой одна такая птичка как-то чуть на завтрак не склевала! — криво улыбнулся Данил.

— Значит, правда все-таки. Слыхал я о ней, но не верилось… — Ивашуров вскочил, зашагал по кунгу туда-сюда, вцепился яростно в волосы, подергал, будто это помогало ему шустрее соображать. — Ну ладно — мутанты! А все эти необъяснимые явления?! Они — откуда?! Много раз я встречал людей, за которых мог бы головой поручиться, что они к категории пустобрехов не относятся! Один раз разговаривал с парнем — ну дурак дураком! Таких в послеперестроечные времена называли «новый русский»: лоб в палец шириной, соображалки ноль. Он и выдумать-то ничего не сможет. Но и из него я кой-чего вытянул, такое, что к ночи и поминать не стоит!

Данилу припомнились Родионыч с Германом — вот от кого выдуманной истории ждать бесполезно. А меж тем и Герман, порой, жутковатые штучки рассказывал. Да и сам Данил — мог порассказать, мог… Про ту же ночь в детсаде. Или случай на развалинах завода, когда он несколько часов ползал по его территории и все никак не мог найти обратную дорогу, а Сашка, наблюдавший за ним в бинокль с крыши соседнего цеха, клялся и божился потом, что напарник кружил по десятиметровому пятачку. А случай в кинотеатре с Санькой? Из той же оперы…

— Так есть какие-нибудь гипотезы? — спросил он. — Что-то вы ведь думаете обо всем этом?

Ивашуров остановился, стянул с носа очки, протер о свитер.

— Не сказать, чтоб я терялся в догадках… — раздумчиво пробормотал он. — Яж все-таки с физикой пространства не в общих чертах знаком, диссертацию в свое время защитил… Есть у меня одна… м-м-м… гипотеза. Согласующаяся, кстати, в какой-то степени с теорией вашего мудреца из горного аула, — он кивнул головой Профу. — Интересно послушать?

Сталкеры закивали.

— Давай, Антоныч, — выразил общее настроение Профессор. — Пока едем — все время убьем…

Ивашуров еще раз протер очки и водрузил их на переносицу.

— Ну, слушайте. Известно ли вам, что в начале шестидесятых годов в СССР была испытана пятидесятимегатонная бомба?

Кубович присвистнул, да и остальные не смогли сдержать удивленные возгласы.

— Пятьдесят мегатонн? Ни хрена себе!..

— Да-да, пятьдесят мегатонн! И это благодарите Бога, что не испытали бомбу в сто мегатонн, хотя разработки велись! Есть версии, что именно про нее кричал Хрущев, когда двадцать третьего сентября тысяча девятьсот шестидесятого года, выступая на сессии ООН, бил своим башмаком по трибуне и угрожающе кричал американской делегации: «Я вам покажу Кузькину мать!».

Кунг грохнул от смеха. Не смеялся только Семеныч — поглядывал на молодежь снисходительно, зная, вероятно, об этом случае из жизни политиков тех времен.

— Что, так прямо и кричал? — сквозь смех выдавил Данил. — И башмаком лупил?

Ивашуров улыбнулся:

— Да, было, было… Никита Сергеич вообще отличался своими глупыми выходками. Как, впрочем, и Брежнев своим маразмом… Так вот, если бы эту… мать Кузьмы все-таки испытали, это привело бы к сильнейшему радиоактивному заражению местности, увеличив общемировой выброс радиации — на тот момент — на двадцать пять процентов. Впрочем, даже пятьдесят мегатонн послужили причиной очень сильного выброса. Взрыв был воздушный, и вспышку можно было наблюдать даже на расстоянии в тысячу километров — на небосклоне словно зажглось второе солнце! Диаметр огненного шара достиг десяти километров, а гигантский гриб поднялся на высоту в шестьдесят! Даже при таком взрыве зона абсолютного уничтожения составила круг в двадцать с лишним километров, излучение вызывало ожоги третьей степени на расстоянии до ста километров, а взрывная волна три раза обогнула земной шар! Представляете, что было бы, взорви они бомбу в сотню мегатонн?!

Сказочник замолчал, глядя на своих слушателей. Аудитория, признаться, была поражена. Даже Семеныч утратил вид всезнающего мудреца и смотрел на Ивашурова затуманившимся взором. Пятьдесят мегатонн! Гриб, вспухающий на горизонте; взрывная волна, которая, катясь по земле, играючи сминает коробки домов, автомобили, людей; вспышку, превращающую все на двадцать километров вокруг в радиоактивную пыль… Как же глуп был человек, что посмел испытывать такую дьявольскую силищу на своей родной планете?! И насколько же хватило его кретинизма и тупости, чтоб наштамповать сотни, тысячи таких вот адских машинок!

— Хм. Так вот — о теорийке… — донесся откуда-то издалека голос Ивашурова.

Данил очнулся, выбираясь из пучины разбушевавшегося воображения.

— Сам я при таких взрывах не присутствовал — к тому времени, когда я коснулся этого направления, атмосферные испытания уже давно не проводились, взрывали только под землей и под океанским дном, но вот черновые записи некоторых причастных к экспериментам товарищей читать довелось. Получил доступ, когда работал над некоторыми секретными проектами. Так вот, кое-кто из тех, кто присутствовал при испытаниях, писал о каких-то сдвигах в момент удара в самой материи пространства… Четких записей не было — создавалось впечатление, что листы с ними изъяли даже из черновиков… но отдельные слова в тексте, изымать которые не имело смысла, — попадались. Моя догадка строится именно на этих крупицах информации. Понимаете… — он покрутил пальцами в воздухе, подыскивая формулировку, — я считаю, что в момент взрыва изменяется сама физика пространства. Что-то с пространственно-временным континуумом… Происходит какое-то искривление… — он засопел сосредоточенно — и развел руками. — Мне очень трудно объяснить это простыми словами! А физических формул вы не поймете. Словом, если пытаться объяснить предельно просто — пространство словно комкается, сминается, складывается в гармошку и соприкасается с другими точками пространства, которые могут находиться за десять, сто, тысячу километров, а то и за сотни миллионов световых лет!

Данил оторопело уставился на Ивашурова. С таким же изумлением глядели на него и остальные.

— Разве такое возможно?

— А почему нет? Кто скажет мне, что это ерунда?! — в голосе Сказочника послышались азартные, задиристые нотки. — Покажите мне этого человека! Физика пространства не изучена должным образом! А между тем, есть гипотезы, которые предполагают, что в других галактиках материя и пространство имеют совершенно другие свойства, нежели чем в нашей! И как вам, к примеру, такое предположение: наше пространство, соприкасаясь с пространством, лежащим в другой галактике, за миллионы световых лет, меняет под его влиянием свои физические законы, и именно это порождает все те странные, загадочные, порой жуткие явления, очевидцами которых мы с вами становимся?! И я утверждаю, что теоретически это вполне вероятно! Да что там теоретически! И практически, даже — практически!.. Что мы, в конце концов, знаем об окружающем нас мире? Взять вот хотя бы «теорию струн»! Она гласит, что все элементарные частицы и их фундаментальные взаимодействия возникают в результате колебаний и взаимодействий квантовых струн в масштабах порядка планковской длины. Однако…

— Стоп, стоп, стоп! — подал голос Семеныч, со смехом размахивая руками. — На этом можно остановиться, Антоныч. Не все из нас знакомы с этой замечательной теорией и вряд ли поймут то, что ты хочешь рассказать. Ты и так уже наговорил на несколько дней неторопливого осмысления.

Ивашуров запнулся и смущенно улыбнулся:

— И впрямь… заболтался я что-то…

Тряска вдруг как-то внезапно окончилась — кунг взревел, перегазовывая, и пошел ровней, постепенно набирая скорость. Выглянув в окно, Данил увидел, что караван теперь движется по накатанной дороге — вероятно, это и был тот самый тракт, о котором утром говорил Ивашуров.

— Скоро в поселке будем, — кивнул в ответ на его вопросительный взгляд Сказочник. — Километров сто осталось, на час-полтора езды, не больше. А между тем, помнится, не так давно мне что-то было обещано… Запишем пару историй?

— Время есть. Обещал — сделаю, — согласился Данил и полез с полки вниз. — Ну что, Санька, про детсад расскажем?

Напарник кивнул, криво усмехаясь:

— А то. Уж за это мы с Даном чем хотите можем поручиться. Что там и как — только Хребет, наверное, теперь расскажет. Если жив, конечно…

Ивашуров живенько зашелестел тетрадью, выбирая, где бы записать новую историю. Перелистнул, разгладил рукой середину, взял карандаш — и поглядел на Добрынина.

— Готовы? — спросил тот. — Ну, тогда слушайте…