Истинная грусть

Денис Нуштаев

Философско-поэтическая и абсолютно правдивая история о будущем, которое ничем не отличается от настоящего. Кроме одной детали: люди живут на изолированном острове, вокруг которого простирается пустыня. В этом мире творится своя философия, своя религия и политика, но остается всё та же истинная грусть, которая является началом и концом любой истории. Книга продолжает традицию модернистов и вслед за Прустом автор пытается описать живое мышление.

Урсула

Следуя душевной слабости, я согласился подумать об участии в миссии, хотя был уверен в своём твёрдом отказе, опять же, вследствие моего малодушия — для меня всегда была милее созерцательность трусливого философа, чем бессмысленная бравада новоиспечённых рыцарей, но всё же внутренне я согласился наблюдать за ходом проекта и участвовать в его подготовке. К тому же я надеялся, что Алан упрётся в жёсткие принципы своей возлюбленной, которая и произведёт решительные действия, дабы загубить этот проект на корню. Урсула. Невероятно худая, чуть выше Алана и с орлиным лицом. Она была настоящим сталкером в жизни, стратегом в общении, любознательным ребёнком в размышлениях и в моём воображении всегда представлялась истинной амазонкой, выращенной в диких лесах за границей острова. Её оригинальная лёгкая манерность в движениях сместила моё понимание красоты, и я стал учиться находить очарование в любых лицах — как в мужских, так и в женских, постепенно снимая слои социальности или интеллектуальности с истинных черт, которые носят на себе отпечатки жизни, параллельно идущей с нашей общественной судьбой. Той судьбой, где Урсула создала своё царство с непоколебимыми принципами, что чувствовалось в каждом её капризе, которые я наблюдал за оградкой их взаимоотношений. Большую часть жизни она проводила в этом царстве, поэтому у окружающих часто вызывала чувство отсутствия, в котором мы легко угадываем символы надменности, себялюбия и даже отсутствия ума или, что ещё хуже для человека социального, — оригинальности.

Символика человека социального — самая развитая ветвь науки, о которой никто даже не говорит, потому что плавает в ней, как рыба в воде или как опытный комик в мире человеческих пороков. Символика эта наполняет наши умы, которые тоскуют по человеку настоящему, но не могут принять его, поэтому мы изобретаем понятия, которые, как нам кажется, так точно описывают душу: эгоизм, корыстолюбие, чревоугодие и так далее. Но представим, что человек считает себя добрым и в момент отвлечённости забывает оставить чаевые в чудном ресторане, где у него было свидание с женщиной, которая, следуя ещё более древней науке, чем символика человека социального, начинает укорять его взглядом, а он, не подозревая о таинственных выводах, которые, как нимб, кружатся вокруг его головы, постоянно напоминает себе о своей доброте.

И сломанный процесс взаимного доверия заставляет думать её о жадности своего спутника, а его, который начинает чувствовать лёгкую отстранённость, думать о недостаточных усилиях, которые он прилагает. Он начинает проявлять то самое, что считает лучшим в себе, — доброту, и на пике взаимного непонимания она заявляет, что он мелочный, а он из-за вечной слабости мужчины перед женщиной начинает оправдываться, не понимая, в чём причина такого умозаключения, сам укореняясь во мнении, что он мелочный, что его доброта — причина этой мелочности и что он сам весь есть, словно вышедшая с фресок Джотто, мелочность в своём истинном обличии, и дабы вырезать из своего сердца этот образ, герой наш прибегает к божественной силе легендарного клинка бога Сусаноо, но на самом деле отрезает путь к самому себе и начинает жить в иллюзорном мире «человека социального», где пропасть между двумя мыслями разных людей гораздо меньше, чем пропасть между мыслью и мыслью о мысли одного человека, где мы скорее верим другим, чем самим себе, и поэтому внешнее отношение людей к нам такое заразное: извращённая фантазия другого или его гениальность нам ближе, чем осознание своих недостатков или своей гениальности. И нас, словно Маленького принца, начинает кидать на разные планеты человеческих пороков — так работает символика человека социального.

Но если мы захотим вернуться в свою внутреннюю империю, то нам понадобится сила Урсулы, которая имела природный талант не замечать этой странной символики и потому была вынуждена искать свои принципы и создавать свои понятия. Чтобы рассказать Урсуле о своей идее, Алан позвал и меня под предлогом вместе сходить в кино. После фильма (я не помню, какого именно) он поделился своей идеей.

— Ты круглый дурак! — ответила она на его предложение.

— Я возьму тебя с собой.

— Спасибо, ты весьма заботливый. Может, родим ребёнка и тоже прихватим с собой? Или лучше я забеременею и рожу прямо там — будет первый человек, рождённый за границей. Мне нравятся твои стремления не становиться занудой, но не будь идиотом — тут как минимум нужен нормальный план.

— Займёмся этим. Пойми, это наша возможность пробраться к неизведанному. Во все времена люди стремились к этому. Сейчас прямо перед нашим носом феномен, который уже изменил жизнь всех людей, и если мы не научимся дружить с ним, не научимся понимать его, то скоро все подохнем от скуки. Построим идеальное общество болванов. Как можно вообще думать о каком-то идеальном обществе, когда мы на пороге сверхпрорыва. Тем более правительство даёт деньги всем, кто хочет идти туда.

После фильма мы сидели в небольшом кафе. Наблюдая за Аланом, когда он выдвигал свои тезисы перед Урсулой, я чувствовал неловкость от своего присутствия рядом с наэлектризованными взглядами. И я задумался, что рождение «божественного» и «космического» в мышлении мужчины идёт тем же путём, что придание женщине её ментальной формы. В мужском мышлении женщина всегда пребывает в процессе эволюции и овеществления — в процессе, очень похожем на творчество, поэтому мужчина в большей степени создаёт, а не воспринимает женщину. Вначале он ощущает лишь лёгкий дух непохожести этих ангелов на его собственную порочную сущность, которая, вопреки заблуждениям, проявляется с младенчества. Дух женщины не имеет тела, точнее, телесная оболочка является всего лишь временным пристанищем, так же как одежда — пространство, в котором она обитает, и поэтому одним и тем же сладостным взглядом мужчина одаривает множество женщин, не видя в этом ничего предосудительного и боясь войти в область хотя бы одной из них, чтобы не внести в свои фантазии собственный же порок. Изучая свои пристрастия, мужчина теряет собственную волю, поэтому то, что мы называем пороком, начинает жить своей жизнью, собирая женщину-мечту, как флорентийскую мозаику, — из разных деталей женской онтологии. Но постепенно отдельная женщина сама начинает формировать свою материальную планету в сознании мужчины, из-за чего появляется лёгкий градиент между восприятием разных женщин, начинающий выражать разницу между разными ангелами души. И тут проступают назойливые недостатки, которые отбирают у отдельных женщин их женский дух, и они тут же падают в тот мир, где живёт наш материальный порок, поэтому овеществление женственного происходит через исследование женщин, которые мужчине не нравятся, — мужчина долгое время оберегает образ своего ангела от этих шлюх материального мира, поэтому тратит своё вполне реальное время на женщин недостойных (за счёт своих действий или мыслей), но находит этот образ уже лишь в деталях, не имея возможности собрать цельную фантазию. Постепенно у мужчины перестаёт хватать сил на постоянную и изнурительную творческую работу, из-за чего появляется зависимость от отдельных реликвий, которые ревниво охраняют женский дух в самом женском теле и поведении, — эти реликвии являются таковыми благодаря отличию от мужской антропологии, поэтому мужчина испытывает по-настоящему — в самом буквальном смысле слова — «добрые» чувства к признакам женственности, но в конце концов любая женщина овеществляется из-за присутствия в ней человеческого: простых желаний, зависти и других низких мыслей, — потому что наше человеческое в первую очередь связано не с высокими идеалами, а с пороками, поэтому любое человеческое сообщество сплачивается на основе общих пороков, а не целей. Такой процесс овеществления мужчина производит постоянно и с каждой воспринимаемой женщиной, поэтому «ангел» перестаёт быть целью и становится методом восприятия женщины — мерилом для тех женщин, которые ему нравятся, и постепенно такие инфантильные критерии, как «она была очаровательна», отступают на задний план, если не удовлетворяют мужскому фетишу, потому что порок и есть вместилище для фантазии, которая тут же прекращается, когда мужчина начинает воспринимать женщину-человека (главного врага женщины для мужского сознания). Мужчина вполне может удовлетвориться и такой женщиной, но лишь временно, так же как и при вспышках осознания, которые дают нам мотивацию к изменениям лишь на короткий промежуток. Желание является не целью, а точкой отсчёта, которая запускает наши мысли, и они, томясь в нашем мышлении, изобретают сложные пути удовлетворения, и когда мы пытаемся отказаться от наших порочных желаний, мы на самом деле возвращаемся к изначальному желанию, требующему не удовлетворения, а поддержания. Не то же самое ли и с божественным?

Боясь потерять эскиз мысли и решив немного прервать их спор, я попросил бумагу и ручку, и Урсула дала мне свой блокнот для рисования, который ей подарил Алан в попытках заставить её проявлять свой творческий дух, и неожиданно для меня Алан вырвал его из её рук — я никогда не замечал за ним таких резких движений раньше, но точно понял, что теперь мне пора удалиться. Лишь через несколько дней я узнал от Алана, что начало этого проекта стало постепенным концом их отношений, но это никак не повлияло на его дикую настроенность.

После случившегося с Аланом Урсула впервые рассказала мне про то, что Алан избивал её, и я в очередной раз убедился, что насилие — это не махание руками. Для меня мысли о мышлении и насилии всегда шли рядом, и мне кажется, что мысли о насилии имеют более метафизическую природу, чем принято считать. На эти размышления меня натолкнуло то наблюдение, что от людей, дерущихся в баре, не исходит столько насилия, сколько от человека, тихо ткущего внутреннюю зависть по отношению ко всем, но движениями не выражающего ничего неприятного. Наоборот, такой человек чаще всего бывает любезен, как был любезен Алан.

— Я думаю, что у насилия нет оправдания. Ни одного — даже защита близких. Если ты хочешь их защитить, то должен бежать от любых намёков на насилие, а не показывать защиту, когда ты уже припёрт в угол… Знаешь, он иногда избивал меня.

— Почему ты никогда не рассказывала про это?

— Потому что он был хорошим человеком. Однажды мы были в ресторане, и он сказал мне: «Если я тебе когда-нибудь изменю, то точно не с такими курицами. Нет ничего тупее, чем быть домашней курицей. Я лучше пересплю с бюстом Бушема — мне кажется, в нём больше жизни». Он имел в виду студенток, которые отмечали окончание университета и вели себя сильно вызывающе.

Урсула плакала, и пока она говорила, я подумал, как женские слёзы отличаются от мужских — женщина всегда плачет по несбывшейся реальности, мужчина плачет по несбывшейся мечте. Прогуливаясь по улице вместе с ней, я смотрел на привычное для меня окружающее пространство, но слёзы Урсулы, даже больше чем дождь, окрасили мою душу. Но как бы ни было привычно слова «душа», которое мы используем в совершенно разных контекстах, мы весьма далеки от понимания какой-то насыщенной необозримости наших собственных глубин, имеющих смешанную природу двух веществ: космического и нашего собственного, — эта смесь намекает нам на состав наших мыслей, стремлений, чувств, которые, с одной стороны, максимально близки нам, а с другой стороны, вовсе нам не принадлежат. И вероятно, именно эта формула есть лучшее определение нас самих с присущим нам уникальным составом, который несёт дух цельного космоса, а не его разлагающихся частей, к которым мы привыкли в силу нашего несовершенства, — и на какое-то очень короткое мгновение мне стало очевидно, что всё живое родилось за границей космоса, а потом было смешано и помещено сюда. Спустя совсем небольшое время этот момент осознания оставил от себя только сухую формулировку: «родилось за границей космоса…» — в целом бессмысленную, потому что я могу всматриваться в это сцепление слов бесконечное число раз, но не могу через него развить тот короткий момент осознания — его придётся искать заново.

Гораздо более плодотворный эффект произвела сама вспышка от осознания, потому что осветила мои мысли о насилии — об этом сладком феномене, который пропитывает мысли, растворяет соком безумия столпы нашей морали. Мы начинаем путаться в рассуждениях, но нам приятно думать о насилии над человеком, который возмущает и раздражает наш стекающий по стенкам сознания взгляд на вещи. Реальная угроза заставляет тебя защищаться, искать оптимальные пути спасения, не позволяя надумать насилия, но лёгкий флёр жестокости появляется только в мыслях спокойных, невозбуждённых, которые привыкли к одиночеству, — созревание этих ростков насилия только и возможно на почве спокойного саморазложения, когда они становятся единственной радостью души с присущим насилию уютом отчуждённости от внешнего мира, но от лёгкого диссонанса с этим миром насилие может вырваться наружу. Полезно подумать, что же является тем музыкальным инструментом, игра на котором привлекает дьявольский клинок Мурамасы, который известен тем, что если его не использовать в целях убийства всего живого, то он убьёт самого хозяина клинка, — таков выбор любого созревшего рыцаря насилия: либо уничтожить весь мир, либо уничтожить себя, отчего крайности души являются основным источником мышления для такого рыцаря; но этот меч не привлекают яростные звуки настоящей силы, ибо против силы насилие невозможно — не в этом мире. Нет, только слабые стоны жертвы привлекают рыцаря насилия, и как только он по воле судьбы видит слабое место в защите живого существа, то тут же нападает: как только увидит слабое место в душе, увидит в жертве — жертву.

Все эти мысли легко соединялись не из-за моей тематической увлечённости вопросами насилия, а от истинной грусти, которую я чувствовал в душе Урсулы. Неожиданно она вспомнила про своё детство:

— Я помню, как мой отец напивался — грустное зрелище. Он был слабым человеком, как, наверное, и любой алкоголик. Знаешь, я думаю, женщины не понимают женщин точно так же, как и мужчины их не понимают. Вот я не понимаю, как моя мать могла любить его столько лет. Не то чтобы много, но он бил её, — я думала, что никогда не попаду в такую же ситуацию. Но Алан не был алкоголиком. Отец, кстати, звонил мне, когда узнал про эту историю. Впервые за восемь лет. Я так не хотела с ним говорить, что сказала, что прощаю его за всё. В детстве я тоже много думала про границу. И я обещаю — я когда-нибудь выберусь туда. Хоть я и отказалась от…

(Пока Урсула говорила, я снова отвлёкся — моё внимание привлёк луч солнца, который пробился сквозь ветки сакуры и бросил свою выразительную тень на лицо Урсулы, подсветив её гладкий висок, на котором проявился небольшой кровяной сосудик, по-новому осветивший для меня её облик. Сейчас она представилась мне настоящим воином, подобно тем, которые по кирпичику выстраивали наш остров, — я думаю, это были настоящие герои. Этот бугорок на её виске стал олицетворением такого героизма. Я представил, как она оказалась в густом тропическом лесу — про такие места я читал в книге Дездера. Вокруг были растения самого разного сорта, цветы привлекательных форм и огромные насекомые. Она недолго раздумывала над своим положением, потому что в принципе не любила долго думать. Её взгляд упал на еле различимую тропинку, по которой она помчалась вперёд, постепенно осознавая, что на неё надет боевой костюм, похожий на космический скафандр — только менее объёмный и более функциональный. На поясе у неё висел меч, а в небе она увидела пролетающую стаю огромных орлов, затмивших всё голубое пространство, на котором светило минимум тридцать семь светил, похожих на солнце. Но ей некогда было размышлять об этом — незнакомая энергия изнутри толкала её вперёд, и каждое движение доставляло невероятное наслаждение, взгляд постоянно падал на удивительные окружающие образы. Неожиданно перед ней возник обрыв, но внутренней энергией она чувствовала, что сможет перелететь на другой край, и со всей яростью прыгнула через пропасть. Оказавшись на другой стороне, она попала в бамбуковую рощу и продолжила свой бег в направлении шума водопада, рассекая своим клинком зелёные стебли, которые попадались на её пути. Выбежав из рощи, она оказалась перед скалой, внутри которой была расщелина, и она устремила свой бег сквозь скалистые проёмы, а шум водопада всё больше поглощал её слух — через несколько минут она уже видела яростные потоки воды, которые обрушивались перед её взором, а резкий порыв ветра в спину вытолкнул её сквозь плотную стену воды, и вместе со своим клинком она вылетела в бирюзовое море, в котором стоял целый флот кораблей, сделанных из камня — или из того, что похоже на камень. Упав недалеко от берега, Урсула быстро оказалась на песчаном берегу и впереди увидела совсем неравную битву небольшого отряда. Группа людей в таких же, как у Урсулы, костюмах и с такими же мечами отбивалась от постоянно нарастающей волны ящероподобных трёхглазых псов. На лбу каждого был красный знак — какой-то символ. Урсула немедленно включилась в битву, открывая всё новые возможности своего меча.)

— Извини, я задумался над твоими словами про насилие. Можешь повторить?

— Я сказала, что обязательно выберусь за границу. О чём ты думал?

— О том, что если бы ты вышла за границу, то обязательно встретила бы трёхглазых псов, а сама была бы одета как воинствующая амазонка — только в скафандре.

— О-о-о нет. Кстати, мой отец любил такого рода фантазии. И, кстати, Алан тоже.

После поступка Алана я влюбился в Урсулу: для меня как будто открылись неведомые до сих пор шлюзы. Впоследствии, анализируя свою первую влюблённость, я понял, что именно этот диалог влюбил меня в неё. Столько тепла не может уместиться в сложном фетише или ярком самолюбии. Тепло любит простоту, незнание и наивность. Тепло не любит впечатлений, и лёгкий ветер любви, заставляющий поклоняться человеческому, чувствуется в мгновенье, когда меньше всего хочется менять себя и реальность вокруг — в моменты принятия. Или любовь проникает в душу и заставляет принять, или принятие позволяет любви войти — в любом случае это лёгкое чувство влюблённости присутствует с нами постоянно и отражается в окружающих объектах не яркими впечатлениями, но смыслом самих этих вещей. Такой диалог может перенести тебя в твою детскую комнату, где впервые в жизни ты не мог заснуть, потому что тобой завладела мысль об отличии женского тела от твоего собственного и о существовании большого количества разных типов женщин, в которых скрыто совершенно непонятное для тебя желание. И чтобы постичь этот непонятный феномен, ты, что удивительно, не начинаешь изучать его, а начинаешь думать о многообразии Вселенной и думаешь, как ты в этом мире можешь стать целым миром, познать его тайны. И наши желания не взрослеют вместе с нами, но всегда остаются в своей загадочной неопределённости, и потому в погоне за её мыслью я понимал, что область человеческого общения является гораздо более тёмным пространством, чем ночной лес, и ориентироваться нам помогает всего лишь опыт пребывания в этой среде, которая не имеет гравитации, а пространство в ней постоянно искажается, путая привычное восприятие уже изученного нами региона чужой души, и в поисках стабильных ориентиров мы сами становимся более стабильными и чуткими, замечая в чужих вопросах и суждениях их живое значение. Слёзы на лице Урсулы уже высохли, и оно приобрело увлечённое выражение. Впоследствии я задумался над своей фантазией относительно Урсулы. Если разложить всё по полочкам, то станет ясно, что фантазия об Урсуле-амазонке максимально далека от Урсулы фактической, но при этом описывает её гораздо лучше. Как будто в этой фантазии можно узнать именно Урсулу, именно её тип личности. И наоборот, давайте попробуем так:

«Урсула — женщина. Рост — 1 метр и 70 сантиметров. Любит мандарины. Эта женщина имеет уравновешенный характер. Весьма образованна, успешно закончила обучение в университете».

Мне всегда казалось, что я хорошо знаю Урсулу, но сейчас я явно воспринимал нового человека и понимал, что всё это время я знал Урсулу Алана, и она, следуя женской природе, не затмевала его оригинальности, в которой он был для всех Аланом-скалой. Именно из этого вещества состоит Урсула фактическая для меня, но Урсула-амазонка совсем другого состава — именно того, который принадлежит Урсуле настоящей, которую я вижу сейчас, с полным жизнью и целеустремлённости виском. Вероятно, моя фантазия об Урсуле — лишь моя фантазия, но что в ней такого важного, что помогает мне обрести в восприятии более вещественную Урсулу и открыть для себя её мироощущение?

Конец ознакомительного фрагмента.