Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть вторая

Денис Махалов, 2023

Декабрь 1943 года, 1-й Украинский фронт. Андрей – лётчик-штурмовик, Агния – его бортстрелок, и по совместительству его личный Ангел-Хранитель, которого в наказание «за халатное отношение к своим обязанностям» временно отправили на землю. Срок – месяц, боевая задача – восемь раз отвести неминуемую смерть от своего подопечного. Освоив специальность бортстрелка, девушка раз за разом успешно спасает Андрея от грозящей ему опасности. Но Война вынуждает её пользоваться запрещёнными методами, она нарушает главную для Ангела-Хранителя заповедь – «не убий». Правила игры меняются, удлиняется срок отбытия наказания. Задание усложняется, и игра со смертью выходит на новый виток. Но одновременно растут и возможности Ангела-Хранителя, оттачиваются боевые навыки…

Вторая часть.

Предисловие автора к второй части.

Оба мои деда воевали. И оба вернулись с той Войны. Дед Степан начал воевать с сентября 42-го, попал в самое пекло — под Сталинград. В первые же дни получил осколочное ранение в ногу, лёгкое. Через пару дней был снова в строю. Потом было ещё одно, лёгкое осколочное в голову. Дед Павел воевал с первого дня войны, плюс ещё и финскую, 1939-40 годов, захватил. Про его ранения не знаю, но скорее всего, если и были, то ничего серьёзного — войну он закончил в Берлине, на рейхстаге есть и его подпись.

Складывается впечатление, что все эти годы их обоих кто-то очень сильно хранил, оберегал от смерти. Видать, сильные Ангелы-Хранители у них были.

Отсюда и родилась идея: написать книгу о том, как человек и его Ангел-Хранитель живут и воюют в одной связке, как единый организм.

Деда Павла (Павел Иванович Махалов) я не помню вообще — мне было 4 года, когда его не стало. О деде Павле, увы, я могу судить только лишь по рассказам отца. Дед Стёпа (Степан Михайлович Дунько) прожил дольше: мне было 26, когда его он ушёл из жизни. Но и он тоже не рассказывал про ту Войну ничего особого… К счастью, остались воспоминания деда Степана, откуда можно кое-что узнать. Поэтому, взявшись писать эту книгу о той Войне, я решил не делать их главными героями повествования — про их боевой путь у меня есть только отрывочные сведения, поэтому они, оба моих деда, в книге появляются эпизодически, в нескольких главах.

Почему решил написать книгу именно про лётчиков? А не о танкистах, разведчиках, моряках? Очень просто: мне так легче писать: эту тему я знаю гораздо лучше остальных. Как мог, я постарался сделать книгу интересной и правдивой хотя бы в этом аспекте. Гораздо труднее мне давались сюжеты с наземными боями — там у меня знания, увы, пожиже, чем в авиации. Ну, что получилось, то и получилось…

П.С. Неоценимую помощь в написании книги оказали исследовательские работы Олега Растренина по тематике Ил-2, и воспоминания лётчиков-штурмовиков на сайте Артёма Драбкина «Я помню».

Глава 1. Водочный форсаж.

В санчасти Андрей пробыл недолго, всего пару дней: усилиями доктора Запольского, а в основном, благодаря усилиям Агнии, он быстро поднялся на ноги. До лётной работы, понятное дело, его ещё несколько дней не допускали, но, тем не менее, настрой у него был боевой: во-первых, было послано представление на награждение его и Агнии, во-вторых, он был повышен в звании аж до целого старшего лейтенанта. В третьих, к ним в полк на войсковые испытания прибыли несколько новых Ил-2 с теми самыми 37-мм пушками НС-37¹, которые, как две оглобли выступали вперёд из крыла. Андрей слышал об этой новой модификации ещё в запасном полку и теперь имел возможность познакомиться с новинкой поближе.

Новенькие «крупнокалиберные» Илы были тут же переданы в руки наиболее опытным лётчикам. Второй эскадрилье досталось четыре штуки. Три новых самолёта забрали себе комэск Миронов и командиры звеньев Илья Кутеев и Алексей Авдеев, четвёртого же отдали Андрею Чудилину (к его великому восторгу).

Андрей, не скрывая распиравшего его восхищения, всё ходил и ходил, нарезая круг за кругом, вокруг своей новой машины, цокал языком, и всё похлопывал по длинным стволам, далеко выступающим вперёд из крыла.

***

— А я тебе говорю — на водке он летает, на водке! — крики Коли Никишина были слышны за полста метров. Он размахивал руками и что-то в крайней степени горячности доказывал своим оппонентам. Недалеко от сарайчика, в котором техники хранили свой инструмент и запчасти, собралась небольшая группа лётчиков и стрелков второй эскадрильи, и с увлечением слушали спор сержанта Никишина и старшего лейтенанта Кутеева.

— Да какая водка, Колян? Тебя, видать ещё в детстве пыльным мешком по башке стукнули, вон, до сих пор пыль из неё не выветрилась! Он же ясно сказал: водно-спиртовая смесь!

— А водно-спиртовая смесь, это что — не водка?! — ярился в споре сержант, — Она самая и есть! Ну, может, пропорции там другие, или ещё чего… градус иной там, может, покрепче! Но ведь водка же?!

— Да водно-метаноловая смесь, дурила ты! Метанол, понимаешь?! Ты этой «водки» хлебанёшь, и с копыт долой!

— Ну не знаю…. — в голосе Кольки прозвучали нотки сомнения, — у нас в столярке, ну, ещё до войны, Филимон Маркович был, так тот денатурат пил, «денашкой» его ещё называл, и ничего! Да он всё, что горит, пил — морилку, политуру. Помер, правда, в 39-ом.

— Вот-вот! — хмыкнул Илья Кутеев, — что лишний раз подтверждает, что такую гадость пить нельзя.

— Много ты понимаешь! — не сдавался сержант, — люди ещё и не такое пьют!

Увлечённые спором, они не заметили, как подошли Андрей с Агнией…

— Что за крик, а драки нет? — обозначил своё присутствие Андрей.

— О! Явился не запылился! Ну, как поправили тебе твои шасси? — Колька указал пальцем на ногу Андрея, недавно получившую ранение.

— Да ничего, ходить уже можно… — улыбнулся он в ответ.

— Так у тебя там что, что-то навроде царапины, что так быстро заживает?

— Да так, ерунда, — пренебрежительно махнул рукой лейтенант, — ещё пару деньков, и к полётам допустят. О чём разговор-то?

— А! Так ты же не знаешь! — хлопнул себя по лбу сержант Никишин, — вы же с Огоньком у фрицев секретный мессер угнали!! На водке летает!!!

— Да ну-у?! — Андрей искренне поразился такому повороту событий.

— Вот тебе и ну! Баранки гну! — и, обернувшись к Кутееву, Колька заполошно замахал руками: — молчи, Ильюха, молчи! Я сам всё расскажу!

Лейтенант Кутеев еле сдерживаясь от смеха, замолчал, и на лице его застыло выражение: «ну что возьмёшь с этого придурка?»

Колька, косясь на Илью, продолжил:

— Так вот, Андрюха! Пока там, в санчасти, тебе твою царапину йодом мазали, я тут с техниками поговорил, ну с теми, что с Москвы за этим самым мессером прилетели. Так вот… — лицо его приняло крайне таинственное выражение, — мессер-то тот секретным оказался! Вот вам с Огоньком свезло, так свезло! Вот точно вам обоим ордена за это дадут! Оказывается, он на водно-спиртовой смеси летает! Во немчура придумала, представляешь?! — он замолчал, оценивая произведённое впечатление, — Считай, на водке летает! Слышишь, Андрюха, что говорю-то? На ВОДКЕ!

— Да не… какая водка, Колян, ты что, сдурел? — засомневался Андрей, — он него же бензином пахло…

— Да слушай ты этого балабона! — не выдержал Илья, и вступил в полемику, — ты же Кольку знаешь! Слышал звон, да не знает, где он! Ну конечно, на бензине, да только не на 87-м, как обычно, а на 96-м. Там какая-то особая модификация двигателя стоит, — он наморщил лоб, припоминая слова, услышанные им от инженеров из НИИ ВВС, осматривавших трофей, — ДБ-605, АэС, что-ли… Плюс к этому система форсирования — вот она-то как раз на водно-метанольной смеси и работает. Там ещё за спинкой сиденья, эти техники говорили, специально для неё 115 литровый бачок смонтирован. Так вот, самое-то главное! — Илья замолк, и обвёл всех глазами, чтобы убедиться, что все его внимательно слушают, — Так вот: если эту хреновину включить, то мощность мотора сразу увеличивается: с 1475 аж до 2000л.с! Представляете?!

— Это что, тоже техники тебе об этом сказали? Они-то откуда эти цифры знают? — скептически спросил старший лейтенант Авдеев.

— Мне-то они об этом ничего не говорили, это я случайно услышал, как они промеж себя эти цифры обсуждали. Шелестов-то, особист, фрица этого, ну, которого Андрюха с Огоньком в мессере привезли, допросил. А немец-то техник, он мно-о-ого чего про этот мессер рассказал. Вот отчётик-то видать, этим спецам из Москвы и пригодился!

— Так вот почему они меня догоняли, — Андрей задумчиво почесал кончик своего носа, повернулся к своему стрелку: — Агнюша, уловила?

Она кивнула:

— Ага! У них, видать тоже этой штукой самолёты были оборудованы, и они её включили, а мы-то с тобой не знали, где это форсирование включается. Мы даже о его наличии и не подозревали!

— Вот-вот! А я-то голову тогда ломал: вроде и газ уже на максимум втопил, и со снижением иду, а они гады, догоняют и догоняют, и главное, так быстро!

— Они ещё сказали, что эту систему форсирования нельзя дольше, чем на 10 минут включать, а потом требуется 5-минутный перерыв: движок, видать, перегревается! — добавил Илья.

— Так они примерно столько нас и гнали, минут 10, так, Агнюша?

Она согласно кивнула.

— Это что ж получается? — опять подал голос Николай, — этой тварь за 10 минут 115 литров спиртяги выжирает?

Все заржали.

— Ну, почему за 10? Сказано же 10 минут работы, 5 минут перерыв. А потом, опять можно, ещё 10 минут, — подал голос молчавший до сих пор сержант Веселовский.

— Ну, за 20 минут! Велика разница! — Коля поднял глаза к небу, и стал шевелить губами, что-то подсчитывая в уме, — это выходит…. Это выходит… почти по 6 литров в минуту! Или так: литр за 10 секунд! Во жрёт тварь, а?!

Все опять весело зареготали. Когда проржались, старший лейтенант Авдеев подытожил:

— Да, ребята, смех смехом, а представьте, если эти форсированные мессеры в массовую серию пойдут? Тяжелёхонько нашим истребителям придётся… Да и нам тоже.

— Да мне вообще пох, какая там у него скорость! — засунув руки в глубокие карманы своих галифе, спокойно ответствовал старший сержант Никишин, — мне главное, чтобы он у меня на мушке оказался, а уж там… Правильно я говорю, Огонёк?

Агния, улыбаясь, молча кивнула.

***

Благодаря усилиям Агнии его рана на ноге заживала удивительно быстро — он уже вовсю ходил по аэродрому, часами пропадал у своего нового самолёта, изучая новую матчасть, внимательно прислушиваясь к словам сослуживцев: капитан Миронов и старший лейтенант Кутеев уже успели облетать новинку, и делились впечатлениями:

— Ну, что сказать? — неразговорчивый Слава Миронов скупыми, точными фразами обрисовывал ситуацию: — мощь огня, конечно, большая, это факт. Но темп стрельбы гораздо меньше. И отдача во время стрельбы такая, что кажется, будто самолёт в воздухе останавливается. И отказы случаются.

— Во-во! — подхватил Илья, — у меня после десятка выстрелов сегодня левую пушку заклинило, осталась только правая. Пробовал стрелять, куда там! — он безнадежно махнул рукой, — отдачей разворачивает так, что как будто за правое плечо кто-то рывками дёргает! Прицельно стрелять из одной пушки вообще невозможно! В белый свет, как в копеечку! Ну, а так вообще: сила, мощь!

Наслушавшись товарищей, насмотревшись на свою новую машину, поприставав к оружейникам с техническими вопросами касательно новых пушек, Андрей, наконец, утомился, и они пошли с Агнией на очередную перевязку в медчасть.

Какая-то неоформившаяся мысль назойливо стучалась у него в голове. И он никак не мог её сформировать. Что-то надо было спросить у Агнии, но… чёрт, забыл! Но ведь что-то хотел… вот, вспомнил!

— Слушай, он повернулся к ней, — а ведь, когда мы угнали этот мессер, ведь тебя же не тошнило! Помнишь?! И даже, когда в конце, когда с этими двумя пришлось схлестнуться, я на нём петли крутил, даже тогда тебя не тошнило, ведь так?

— Так, — она согласно кивнула.

— Так значит, всё у тебя прошло? Тренировки, значит помогли?

(Андрей каждый день минут по 15 мучал девушку, заставляя её тренировать вестибулярный аппарат; она эти занятия не любила, не видя в них особого толка).

— Да нет, Андрюш, тут немного другое. В общем… — она запнулась, и выдала на этот раз нечто совсем «новенькое»: — я стала смотреть вперёд твоими глазами.

— Э-э-э… чего-чего? — от неожиданности Андрей аж остановился.

— Я… понимаешь, я долго думала над этой проблемой, и уж извини меня, долго копалась в твоей голове, пока ты спал, в поисках ответа. И я нашла его, и я попробовала, и у меня всё получилось, представляешь?!

— Да что ты сделала-то? — Андрей, глядя ей в глаза, мягко взял ладонями её за плечи.

— Я привязалась к твоим мыслям и к твоим глазам.

— Час от часу не легче, — Андрей выдохнул и помотал головой, — объясни по-человечески, ради Бога!

— Помнишь, как ты в апреле 41-го встретил своего одноклассника, у него ещё фамилия такая смешная была — Ветрогонов?

— А, да, помню! Петька! Он тогда на «Эмке» ехал! Он же на шофера выучился и кто-то из родственников его личным водителем какой-то шишки устроил. Он ещё хвастался, как много у него свободного времени теперь, и как он лихо шоферить умеет.

— Вот, вот! А помнишь, как вы поехали кататься, и он тебе порулить дал? А потом ещё долго тебя возил на машине?

Андрей кивнул.

— Так вот, может ты и забыл, но когда он тебя катал, то тогда тебя очень здорово тошнило. Правда, ты виду не показал. А вот когда ты сам за баранку сел, то всё у тебя прошло.

Андрей нахмурился, силясь припомнить обстоятельства тех давних уже событий, потом посветлел лицом:

— Да, верно, так и было! И что из этого?

— А вот что: водителя, то есть того, кто управляет машиной, укачивает всегда в разы меньше, чем того, кто сидит за пассажира, и не принимает участие в управлении. В самолёте тоже самое.

— И что?

— Всё дело в голове. За долю секунды у тебя вот здесь, — она прикоснулась своим пальчиком к его лбу, — рождается твоё действие, а уж потом тело это действие совершает. И за эти доли секунды мозг успевает послать в третье ухо соответствующий сигнал, и который и компенсирует там последующие угловые ускорения, и помогает, таким образом, справляться с тошнотой. А вот у того, кого везут, то есть у пассажира, эти сигналы от мозга не приходят, и любые угловые ускорения он воспринимает гораздо хуже, его вестибулярный аппарат с ними не справляется.

— А ведь точно! Помню, Толян рассказывал про кого-то из лётчиков из третьей эскадрильи, как его после пустякового ранения, он с ним госпитале меньше месяца провалялся, на спарке их комэск повёз, ну, вывозной полёт, ну ты знаешь, для чего…

— Да знаю я, Андрюша: для подтверждения лётных навыков.

— Точно, для этого! Так вот! Он, пока рулил комэск, там чуть всю кабину не облевал! Его ещё от полётов хотели отстранить, мол, последствия контузии и всё такое!

— То-то и оно! Вот я и подумала, что если бы самолётом управляла я, то меня бы и не тошнило.

— Так ты, выходит…

— Да, уж прости меня, но я, сидя тогда у тебя на коленях, привязалась к твоим мыслям и к твоим глазам.

— То, что ты можешь читать мысли, это не новость, а вот как можно привязаться к глазам?

— Да очень просто, — она пожала плечами, — просто привязалась, и всё…

— Неужели ты видела всё, что видел я?

— Да, — просто ответила ему девушка и смущённо улыбнулась.

— А как же… Как же… Вот ты сидишь сзади, тебе надо назад смотреть, фрицев в пулемёт выцеливать, а как же при этом возможно ещё и вперёд моими глазами смотреть? Разве возможно делать это одновременно?

Она беспечно пожала плечами:

— Не знаю, как-то получается… — потом согнала улыбку с лица и серьёзно пояснила, положив ладошку себе на лоб: — вот здесь я вижу две картинки: одна из моих глаз, вторая — из твоих, понимаешь?

Он обнял её, закружил, поцеловал. Поставил на землю.

— Ты…ты… прямо как этот… чёрт, как его… в этих… в мифах был, э-э, у древних греков такой был… В книжке читал.

— Аргус? — подсказал ему ангел.

— Вот! Точно! Аргус! — Андрей хлопнул себя по лбу, — был такой мифологический персонаж: у него было четыре глаза, он видел всё вокруг себя и никогда не спал!

— Ладно, уговорил, — заливисто расхохоталась Агния, — пусть я буду твоим Аргусом.

Глава 2. В особом отделе.

— Слышь, Андрюха! — комэск сделал последнюю затяжку от папиросы, и выбросил её в ведро с водой, — я вот чего хочу у тебя спросить: ты как, готов принять ведомого из молодых? Вроде как уже положено: воюешь справно, в воздухе осмотрителен, командирская жилка у тебя есть.

— А как же ты, командир?

— А что я? Подберу кого-нибудь из желторотых…

— Ну, а сам-то как хочешь?

Слава Миронов вздохнул, поднял брови, в задумчивости почесал переносицу:

— Привык я к тебе, когда ты рядом, то мне как-то спокойнее…

— Ну, так в чём же дело, командир? Полетаем ещё!

— Что, действительно, хочешь остаться у меня ведомым?

— А то!

Они ударили по рукам. Слава Миронов крепко пожал Андрею руку:

— В общем-то, я ничего другого от тебя и не ждал, спасибо!

К этому моменту угнанный немецкий мессершмитт уже улетел с аэродрома — через несколько дней после его появления на аэродроме, на транспортном самолёте Ще-2² прилетели несколько специалистов из НИИ ВВС: инженеры, техники, и один лётчик, знакомый с немецкой техникой. Они долго осматривали трофей, лазили во все лючки и отсеки. В конце концов лётчик из НИИ ВВС сделал на нём пробный подлёт, и почти сразу после этого, мессершмитт в сопровождении двух Яков с соседнего аэродрома (во избежание всяких неприятностей) стартовал в направлении тыла. Через пять минут за ним, стрекоча хиленькими 115-сильными моторчиками, протарахтел и Ще-2, в который были погружены некоторые агрегаты, снятые спецами из НИИ ВВС со второго мессера, который так удачно плюхнулся к ним на аэродром.

— Отгадай загадку, — Коля Никишин повернулся к аэродромному люду, наблюдавшему за неспешным взлётом двухмоторного транспортника, — моторы, как у У-2, нос, как у Ли-2, хвост, как у Пе-2, а летит едва-едва? Ну, чего, нет отгадчиков? — подначивал он окружающих.

— Ще-2? — прикинувшись дурочкой, подала голос Агния. Народ вразнобой засмеялся.

Коля, немного расстроенный стремительной отгадкой такого, как ему казалось заковыристого ребуса, картинно взмахнул руками:

— Ну прямо энциклопедия ходячая, я посмотрю, всё-то она знает!

— А ты балабол и трепло, — махнул в его сторону Алексей Макарыч, — тоже мне, х-фокусник! Цирк уехал, клоуны остались, и главный среди них — ты!

Коля подошёл к Андрею, и косясь на стоявшую тут же Агнию, взял его под локоть и жарко дохнув ему в ухо, спросил вполголоса полушутливо-полусерьёзно:

— Андрюха! Я давно подозреваю, что она читает мои мысли. Я же вот только-только про себя подумал: «Ще-2», а она такая: бац! Ще-2! Ну скажи, разве такое возможно?

— Конечно, — Андрей кивнул с самым серьёзным видом, чем окончательно сбил с толку старшего сержанта. Опасливо косясь на предмет своих подозрений, стоявший тут же, рядышком с ними, он, глубоко задумавшись, бочком-бочком, да и скрылся за ближайшим штабелем ящиков.

Агния, пряча шкодливую улыбку, смотрела ему вслед…

— Старший лейтенант Чудилин, и эта… вы, барышня… к капитану Шелестову… вызывают! — посыльный, запыхавшись, материализовался перед ними.

Андрей давно ждал этого разговора, и тщательно готовился к нему, также давал подробные наставления Агнии, как себя вести с особистом. Вышло однако, совсем не так, как он предполагал. Вернее, сначала всё пошло, как по маслу, как и планировалось, но развязка, которая последовала в конце этой беседы, стала для него полной неожиданностью…

***

Первым капитан Шелестов допросил Андрея. Помучив его вопросами минут десять, и предложив ему всё сказанное им изложить на бумаге, он его отпустил, и пригласил для беседы Агнию. Андрей, излагая своё видение случившегося в письменном виде, беспокоился о том, что как бы Агния не наговорила лишнего, и о том, чтобы её рассказ повторял слово в слово то, что он поведал капитану. Беспокоился зря — хоть она и находилась на улице под присмотром сержанта-НКВДешника, она прекрасно слышала все его мысли, и следила за ходом разговора, не упуская ни малейших подробностей.

Когда пришла очередь Агнии, она смело вошла в избу, в которой вершил свои дела начальник особого отдела и доложила:

— Сержант Чудилина по вашему приказанию прибыла.

— Садись, Чудилина. — капитан Шелестов указал глазами на стоявший у стола табурет.

Девушка села, глядя спокойными глазами на капитана.

Капитан сидел, задумчиво постукивая карандашом по столу. Агния терпеливо и бесхитростно смотрела то на него, то по сторонам, спокойно осматривая обстановку. У любого стороннего наблюдателя создалось бы стойкое убеждение, что окружающая ситуация её ни капельки не напрягает, и капитана она не боится. Так ведут себя люди, которые на 100% считают себя ни в чём не виноватыми. В принципе, так оно и было — она действительно не боялась, и виноватой себя ни в чём не считала. Но на капитана это произвело совершенно иное действие — понаблюдав некоторое время за её реакцией, он внутренне утвердился в возникших у него ранее подозрениях: « хм… хорошо держится…. Совсем не нервничает. Отчего бы это? А не потому ли….», и он приступил к разговору:

— Ну, расскажи, как вы с лейтенантом угнали мессершмитт.

— А чего рассказывать? Вам же Андрей всё и так рассказал. — улыбка её была доброй и бесхитростной.

— Рассказал, рассказал. Ну а вдруг упустил чего? А ты дополнишь. Я же для пользы дела, а не просто так спрашиваю, верно?

Агния коротко, слово в слово, поведала капитану то, что четверть часа назад он уже слышал от лейтенанта. Тютелька-в-тютельку, во всех мельчайших подробностях.

«Сговорились» — в голове капитана пробежала логичная мысль, «…и ведь как версию проработали, а? во всех тонкостях!». Но виду он не подал.

— Ну, хорошо. Вот ты утверждаешь, что вы вдвоём уложили около десятка фрицев из личного оружия, сели в немецкий самолёт и полетели. Так?

— Так.

— И стреляли оба, так?

— А как же ещё! У нас же у каждого был пистолет.

— И много патронов расстреляли?

— Да почти всё, по две обоймы, да ещё у Андрея в кармане было много россыпью.

— И фрицев было около десятка?

— Нет, было больше, убили не всех — они попрятались: за штабелями там, за деревьями….

— Они были вооружены?

— Нет…. Вернее да, но только некоторые, — она поправилась. — Было несколько солдат с винтовками, и лётчики были вооружены. А вот остальные — техники, вооруженцы, они были без оружия. Как и у нас…

— Ага, так. А вот что же такое получается — ваш самолёт, значится сел, и фашисты не предприняли никакой попытки вас захватить?

Девушка пожала плечами.

Капитан продолжил:

— Не может быть, чтобы такое случилось. Вот вы сели на мессершмитте на наш аэродром, к вам вон какая толпа ринулась, думая, что это немец прилетел. Все рванули его в плен захватывать. А вы, значит, сели на вражеский аэродром, и в вашу сторону, получается, никто не побежал, никакая машина не поехала? Даже мотоцикла не отправили?

— Нет, может, конечно, и отправили, — девушка смутилась, — а может, и нет — у них же там всё горело после удара наших штурмовиков. Может, им и не до нас было…. Да и нам тоже особо некогда было по сторонам смотреть — счёт шёл на секунды.

— Ага, а вы, значит, прорываясь к самолёту, расстреливали солдат с винтовками, тех, что самолёты охраняли, и безоружных техников? Так, что ли?

— Ну, вроде того….

— Ага, — кивнул как будто сам себе капитан Шелестов. «Врёт. И лейтенант тоже. Зачем? Что хотят скрыть? Всё это не просто так…». Он кашлянул и продолжил:

— А вот пленный техник, которого вы в кабине привезли — он пододвинул к себе бумагу, лежащую на столе, заглянул в неё, наклонив голову, — утверждает, что группа захвата была, и подъехала она на грузовике и двух мотоциклах. Было? — он испытующе посмотрел на сидящую перед ним девушку.

— И далее, — выдержав 5-и секундную паузу, сверля её взглядом, продолжал он, — пленный утверждает, что стрелял только один русский пилот, — он посмотрел в показания немца, — вот, записан перевод допроса, — и он процитировал: — «стреляла русская женщина-пилот, а мужчина только заряжал ей оружие». Было, нет?

Агния молча кивнула.

«Так, уже хорошо, очевидных фактов не отрицает, процесс пошёл…» — капитан, прищурившись, посмотрел на неё. Капитан перевёл взгляд на лист бумаги и продолжил читать перевод показаний пленного немца:

— «При этом русская женщина расстреляла всех», — Шелестов поднял глаза на девушку, — подчёркиваю — всех! «…всех, кто приехал на грузовике и мотоциклах. И все её выстрелы попали в цель — она не потратила ни одного лишнего патрона. А приехало их там почти два десятка». Было? — он опять сверлил её взглядом.

— Ну, было, — она пожала плечами.

— Далее, — он скосил глаза вниз, — «Расстреляв всех, кто приехал на машине и мотоциклах, русская женщина-пилот направилась к стоянкам самолётов и опять стала беспощадно расстреливать всех, кто там был. Выжить не удалось никому, даже тем, кто спрятался — русская ведьма…», — о, как! Фриц-то о тебе отзывается! — капитан поднял брови, — «…русская ведьма как будто угадывала, где за ящиком или самолётом спрятался человек, и безошибочно стреляла именно в то место, и убивала его одним выстрелом сквозь преграду. Таким образом она расстреляла ещё около десяти человек, главным образом тех, кто был с оружием, в основном солдат из охранения, а также двух пилотов, затеявших перестрелку с русской ведьмой.»

Он отодвинул бумагу и вперился в неё взглядом:

— И что? Что ты на это скажешь? Скажешь, врёт немец?

Агния опять пожала плечами.

— А вот зачем ему врать, а? Скажи-ка мне пожалуйста! — капитан раскурил новую папиросу.

Девушка упорно молчала.

— Да у него, когда всё это здесь рассказывал, у него руки от страха тряслись, — капитан затянулся, — он, как тебя вспомнил, лужу под своим стулом напрудил. Всё про русскую ведьму что-то бормотал.

Агния по-прежнему невинными глазами смотрела на капитана и смущённо улыбалась.

Капитан решил, что пришло время задать ей в лоб вопрос, который всё это время вертелся у него на языке:

— Ты где так стрелять научилась? Тебя где готовили?

— Коля Никишин учил, и Андрей тоже…. — она доверчиво хлопнула ресницами, — мы же в лес ходим, по банкам стреляем….

Капитан Шелестов улыбнулся уголком рта:

— А вот тут я тебе не верю! Твой Чудилин в корыто с двадцати метров не попадёт! Тоже мне, нашёлся Ворошиловский стрелок!

— А Коля…

— Сержант Никишин, конечно получше, но тоже, далеко не снайпер! — он вынул из кобуры свой ТТ и положил на стол, справа от себя — на всякий случай: хоть пистолет Агнии и покоился в застёгнутой кобуре у неё на боку, но почему-то показаниям немца про феноменальные возможности этой странной девушки капитан безоговорочно верил, и потому решил принять меры предосторожности.

Он снова затянулся, выпустил дым ей в лицо, она от этого закашлялась.

— Скажешь, немецкий техник умом тронулся? Может быть, может быть. Да вот только выживший фашистский пилот показал тоже самое. Тот, что плюхнулся на аэродром. Да, да! После такой посадки он всё-таки выжил, хоть и шею себе сломал. Да и ранен был… Сейчас, правда, всё, кранты ему пришли — кровью истёк, не успели спасти. Но вот кое-что я у него всё-таки успел разузнать… До того, как…

Девушка молча рассматривала носки своих сапог.

— Вот что, сержант Чудилина, или как там тебя…. Не верю я, что стреляя по банкам в лесу, можно получить такие навыки, — он постучал карандашом по столу, — Давай-ка начистоту: выкладывай, кто ты, кем завербована, где тебя обучали, и какое задание ты здесь выполняешь.

— Я школу воздушных стрелков окончила, в Троицке…

Капитан посмотрел на неё долгим изучающим взглядом, и, как бы между прочим, спокойно произнёс:

— Да давал я туда запрос. Знаешь, что ответили? Ага, зна-а-аешь…. — он насмешливо смотрел на неё.

Она подняла глаза на особиста:

— Что я там не училась?

— Вот-вот! Не было, говорят, у нас такого курсанта…. — он вынул из-под бумаг её документы, откинулся на стуле, придвинул к себе поближе лежащий на столе ТТ. Взял в руку её лётную книжку, внимательно осмотрел:

— Мм, качественно подделано, не подкопаешься! И печать настоящая… Почти.

Агния упорно молчала, опять уткнувшись глазами в свои сапоги. По всем признакам капитану Шелестову стало понятно: наступил «момент истины». Он подался вперёд:

— Так, а теперь только правду! Всё, что знаешь…. Поняла?! Рассказывай. Я жду.

Она подняла на него глаза, решительно вздохнула:

— Хорошо. Я всё вам расскажу. Я — не человек. И никакая я не жена Андрею, я — его ангел-хранитель в человеческом теле, отсюда и такие возможности. Просто я о них порой и не догадываюсь даже, но достаточно мне один раз показать, и у меня….. у меня всё как-то очень хорошо получается. Вот. Мне показали, я научилась стрелять, мне документы показали — я сотворила точно такие же. Сама сотворила.

— Ого! Ангел! Это уже что-то новенькое! Такого мне ещё не говорили! — капитан прищурился, — сотворила, говоришь? Это как же? Ну-ка, ну-ка! — Шелестов скептически улыбнулся, ещё сильнее подавшись вперёд.

— Вот так.

Она подняла ладошку на уровень глаз и через секунду на её ладошке появилась ещё одна, точно такая же, как у капитана на столе, лётная книжка. Она перегнулась через стол, и подала её капитану.

Капитан хмыкнул, наклонился вперёд, взял книжку в руку, повертел её, разглядывая и так и эдак, полистал страницы, и зловеще усмехнувшись, выдал:

— Ну-ну… я в 35-м году в Москве был, так вот там один магистр чёрной магии, забыл, как его, чёрт! Вэ…Во… да хрен с ним, не помню! Так вот он публике фокусы показывал: колода карт сначала у него в руках появилась, потом они у него по залу летать стали, деньги вдруг в толпу с потолка посыпались…. Правда потом, какая жалость! Деньги те бумагой оказались, — капитан, как будто вспоминая что-то очень весёлое, радостно улыбнулся, — его, кстати, потом так и не поймали, — он упёрся в девушку взглядом, — Ты, случаем, не из того самого шапито? Уж больно интересно ты рассказываешь. Да и фокусы у тебя забавные. Сколько там у тебя этих бумажек заготовлено, а?

Улыбка сошла с его лица:

— Да вот только не подумала о том, что я таких историй наслушался. И весь этот твой иллюзион…. — он потряс её лётной книжкой, — короче…

Он придвинул к ней бумагу:

— Пиши.

Девушка в этот момент как будто к чему-то прислушивалась — взгляд её уперся в одну точку, брови нахмурились. Она вздрогнула, как будто очнулась ото сна:

— А? Что? Что писать?

— Правду пиши, всё, как есть. Давай!

Он придвинул к ней чернильницу и перо. Она опять прислушалась, сосредоточенно глядя в окно, перевела взгляд на Шелестова:

— Товарищ капитан, отпустите меня, — она жалобно посмотрела на него, — Андрею грозит опасность, я должна его спасти.

Капитан усмехаясь, смотрел на неё и молчал. «Всё, поплыла, сейчас колоться будет».

— Он может погибнуть, — она приложила руки к груди, с мольбой глядя на капитана, — Правда, я нужна ему, иначе он погибнет. И вы тоже!

— Хорош комедию ломать! Пиши давай! — Шелестов посмотрел на часы, — уже полчаса с тобой тут….

Договорить он не успел: Агния, за пару секунд до этого взявшая чернильницу в левую руку, чтобы как-бы придвинуть её к себе, улучшив момент, когда капитан на секунду отвёл от неё глаза, совершила неуловимое движение рукой, посылая чернильницу в лицо капитану.

Тяжёлая стеклянная чернильница, вращаясь в полёте, и разбрызгивая во все стороны чернильные брызги, менее, чем за четверть секунды преодолела пару метров и впечаталась капитану прямо в переносицу, ломая хрящ носовой перегородки. От неожиданной боли и потока чернил, брызнувших ему в глаза, он резко качнулся назад, ножка стула, на котором он сидел, подломилась и с дикими матюгами он рухнул на пол. Агния метнулась к двери.

— Куда, сука?! Стоять!!! — капитан пытался подняться с пола и вслепую шарил рукой по столешнице, пытаясь нащупать лежащий там пистолет.

***

Солнышко тусклым оранжевым шариком катилось к лесу.

Старшина НКВД Кирилл Кузьмин расслаблено стоял у крыльца дома, наблюдал боковым зрением за сидевшим недалеко от него на лавочке лейтенантом Чудилиным, и занимался архиважным делом: делал самокрутку. Лейтенант Чудилин по мнению старшины никакой опасности не представлял — он был свой, из родного полка. Лётчик, как лётчик, не хуже других, даже герой — немецкий самолёт угнал из-под носа у фашистов. Да и стрелок у него — девка боевая, хотя и немного странноватая. А то, что Шелестов их обоих к себе для разговора вызвал, так то, по всему видать, дело необходимое. Одним словом — начальству виднее. Поэтому старшина стоял совершенно расслабленно, и не ожидая никаких подвохов.

Андрей же сидел спокойно на лавочке, спиной к дому, поджидая своего стрелка. Лавочка стояла на краю канавы — она начиналась в метре за лавочкой. Андрей задумчиво смотрел на сухие дубовые листья, вмерзшие в тонкий ледок, который покрывал поверхность тёмной воды, скопившейся на дне канавы.

Старшина почти не обращал на него внимания, он был весь поглощён неспешным и увлекательным процессом — сворачиванием самокрутки. Бумажка нужных размеров была уже оторвана и в её центр из красивого, расшитого кисета была отмерена добрая жменька махры. В данный же отрезок времени старшина НКВД был занят самым что ни на есть тонким и щепетильным делом: теперь он точно рассчитанными движениями скручивал бумажку с насыпанным в неё табачком в аккуратную и ровную трубочку, следя, чтобы душистый самосад не просыпался с обоих краёв. Оставив короткий кончик незавёрнутой бумажки, он осторожно провёл по нему языком, и…

В следующий момент почти одновременно произошли сразу несколько событий: сначала со стороны поля стал быстро нарастать звук приближающегося самолёта, затем с интервалом в секунду-полторы из избы раздался приглушённый грохот и мат начальника. Тут же кто-то совсем недалеко истошно заорал: «Воздух!». Раздалась стрельба. Старшина от неожиданности вздрогнул, просыпав табак и уронив под ноги эмбрион самокрутки. Чисто на автомате нагнулся за нею, и тут с треском распахнулась дверь и из неё ракетой вылетела Агния с безумными глазами. Налетев с разбега на старшину, она толкнула его, опрокидывая в снег, и стремительной птицей метнулась к Андрею.

— Ты чего… — только и успел произнести он, вставая и разворачиваясь лицом к ней. Она налетела на него с разбега, больно боднула головой в грудь и опрокинула навзничь. Андрей не удержался и полетел, раскинув руки, грохнулся спиной в канаву. Падение было жёстким — он пребольно ударился спиной о лёд, проломил его своим весом, выбив из-подо льда фонтаны грязи и тёмной стоялой воды.

— Стоять, сука!!! — капитан Шелестов распахнул окно с пистолетом в руке. В следующее мгновение очередь разрывов пронеслась, взметая фонтаны снега и земли, пересекая наискосок полянку, на которой стоял дом. Во все стороны полетели щепки, битые стёкла, веером взметнулась дранка с крыши. Над избой, оглушительно ревя моторами, пронеслась пара мессершмиттов, и стремительно скрылась за деревьями, оставив после себя сплошную полосу разрушения. Крупнокалиберные, 30-мм снаряды изрешетили избу, разворотили крышу.

Андрей лежал на спине, на самом дне канавы, по самые ноздри в ледяной грязи, а на его груди, прикрывая его тело, распластался маленький ангел с широко распахнутыми испуганными глазами.

— Я думала, что не успею…. — только и смогла хрипло произнести она. Она оттолкнулась руками от его груди, приподнялась:

— Вставай! Надо жить дальше.

Она свела брови к переносице, нахмурилась, что-то подсчитывая в уме, и выдала не совсем понятную фразу:

— Вот и восьмой раз.

— А? Что… кто восьмой, где? — не понял Андрей, ошалело оглядываясь по сторонам.

Агния тяжко-тяжко вздохнула, и очень грустно посмотрела на своего подопечного:

— Восьмой раз я тебя от смерти спасла. Вставай.

Она встала, отвернулась от Андрея, как будто больше он её не интересовал, и устремив взгляд вдаль, тихо и молча заплакала. Андрей, пытаясь выбраться из глубокой канавы с грязной и стылой водой, тяжело ворочался у неё за спиной, сопел, негромко матюгался, а она, не обращая внимания ни на него, ни на медленно разгоравшуюся избу, и на окружавшие её разрушения, просто стояла, и слёзы катились и катились по её щекам…

Ощущая ломающую боль в спине, Андрей молча сел, ошарашенно озираясь по сторонам: буквально за секунды окружающая действительность изменилась почти до неузнаваемости. Вся земля была взрыта небольшими воронками от 30-мм авиационных снарядов, в доме разгоралось пламя — один из бронебойно-зажигательных снарядов угодил в стол, разбив керосинку и вызвав пожар. Капитан Шелестов лежал, свесившись с подоконника на улицу. Половина головы у него отсутствовала, вся стена дома под подоконником и снег внизу были забрызганы его кровью. Лавочка, на которой сидел Андрей, была взрывом выворочена из земли, и разнесена в мелкие щепки, разбросанные в радиусе нескольких метров…

Контуженый старшина Кузьмин с расшитым кисетом в руках сидел в снегу, среди воронок от снарядов, глупо улыбался и, как заведённый повторял:

— Всё в труху, а у меня ни царапины… Всё в труху, а у меня ни царапины…

Андрей, чувствуя сильную боль в спине, с трудом поднялся, вылез из глубокой канавы. Пожар в избе разгорался, уничтожая документы на столе начальника особого отдела. Со всех сторон бежали люди. Как сквозь вату, совершенно отвлечённо Андрей слышал гвалт их голосов:

— Давай, давай, туши… а на стоянке-то двоих ранило…. Один самолёт в клочья!….. Глянь-ка, как особиста-то шарахнуло… Налетели, как снег на голову!…… Из-за леса, на бреющем!…Никто ничего не успел!

Кто-то тушил пожар, двое вытащили тело особиста и положили на снег. Ещё двое подняли под руки контуженого старшину и повели в сан.часть.

Андрей ничего этого не видел — он стоял и смотрел на своего Ангела-хранителя и не мог вымолвить ни слова. Смерть снова, в очередной раз, проскочила мимо, только стылым, замогильным, ветерком обдало…

Глава 3. Песня про лётчиков.

Группка лётчиков и стрелков топталась у «курилки». Холодный ноябрьский ветер так и стремился пролезть под тёплые меховые комбезы. Вечерние сумерки сгущались с каждой минутой, окутывая землю тьмой.

— А ведь по всему выходит, мужики, что мессеры-то, те, что сегодня, ну пара охотников, на наш аэродром не просто так наведывались… — Толик Веселовский сплюнул в сторону, — я так думаю: там, откуда Андрюха с Агнией мессера угнали, хорошо знали, что лучше бы его у нас в руках не оставлять. Военная тайна, и всё такое… Вот они и прилетели, чтобы разъе… расху… — он покосился на стоявшую рядом Агнию, и продолжил: — раз… э-э…разнести, короче, его к едреням собачьим, со всеми его секретными штучками. Да вот беда: не успели! А может, просто отомстить прилетели!

— А чего раньше не прилетели? — с сомнением покосился на него Лёха Авдеев, — на фига пять дней-то надо было ждать?

— А раны зализывали! Неразбериха у них, опять же, вышла. Да и раздолбали мы их там на аэродроме тогда знатно!

— Ага, ага! — закивали все присутствовавшие, — здорово мы их тогда умыли!

— Умыли, умыли, — подтвердил сержант Анатолий Веселовский, и продолжил: — пока то, пока сё, пока ту кашу расхлёбывали, что мы им заварили, пока до командования дошло, что птичка то их секретная из клетки выпорхнула, пока ответ прислали, ну, вы же штабных знаете? Вот пять дней и получилось. Да только птичка-то тю-тю! Улетела ещё за день до этого!

— Эгеж… — согласился молчавший до этого Леха Зыкин, стрелок Жорика Горидзе, — птичка улетела, а двоих техников на поле ранили, да и особиста… Шелестова… полголовы снарядом снесло.

Помолчали. Колька сопел-сопел, да и выдал:

— Бог шельму метит.

— Что, не жалко, что ли? Человек всё же… — сержант Зыкин с осуждением посмотрел на Колю.

— Жалко, не жалко, а вот ты, Лёха, в полку у нас недавно, и многого не знаешь… — Николай посерьёзнел, и обведя взглядом собравшихся, пояснил свою позицию: — а вот те, кто подольше твоего в полку служит, помнят, как он Серёгу Берестовского под трибунал подвёл. Ага.

— Как подвёл-то?

— А так: взлетаем, а он сначала летит вместе со всеми в строю, потом раз: «у меня мотор!» Разворачивается, и на посадку. Садится, техник лезет в мотор, докладывает: «всё в норме!» Раз так у него случилось, второй… А на третий раз Шелестов на него дело — хлоп! И завёл. И в трибунал. Там ему три месяца штафбата и присудили за трусость. А только потом оказалось, что техник у него мудак: там постоянно прокладка в топливной магистрали поперёк потока вставала, и движок начинал сбоить. Причём не на постоянку вставала, а телепалась туда-сюда, туда-сюда! Сбросит газ — она обратно встанет. Вот у него движок-то и сбоил постоянно! А ему штрафбат! — Коля в сердцах плюнул.

— А что дальше было?

— Что, что… Погиб Берестовский. Недели не провоевал в этом штрафбате… — он махнул рукой, и надолго замолчал, затягиваясь очередной папиросой. Кончики его пальцев еле заметно дрожали…

Все присутствовавшие угрюмо замолчали, и только огоньки докуриваемых папирос, скудно освещавшие лица курящих, обозначали стоявших на ветру в темноте людей. Разговор дальше уже не клеился. Не выдержав, некоторые пошли в сторону землянки. За ними потянулись и остальные, спешно дотягивая последние затяжки из папирос, и бросая окурки в ведро с водой.

До ужина оставалось полчаса, и землю надёжно укрыли вечерние сумерки. Лётный состав маялся бездельем — на сегодня уже отлетали, и каждый занимался своим делом.

Толик вытащил гитару:

— Ну что, может, сбацать?

И не дожидаясь одобрения, он брякнул пальцами по струнам, извлекая нехитрый ритм, и заголосил:

— «Раз пошли на дело, выпить захотелось. Мы зашли в шикарный…»

— Да убери ты балалайку свою! Это ты вчера уже бацал! Мы весь твой репертуар уже наизусть знаем — «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный!» Три аккорда, четыре песни! — несколько человек протестующе заголосили и дружно замахали на него руками.

— Вот ещё! Ну, и не надо! — обиделся Толик Веселовский, и сунул он гитару в руки сержанту Коле Никишину, — на! Держи! Громче всех орёшь. Вот сам и сыграй тогда, может твой репертуарчик народу больше понравится!

— Да я бы и сыграл, дак я этих, как их… нот не знаю! — попытался соскочить с темы Коля.

— Ну так и помалкивай в тряпочку, а то ишь, критик музыкальный нашёлся!

Дружеская перепалка продолжалась бы ещё долго, если бы старший лейтенант Горидзе не встрял между спорщиками:

— Слущай! Ты так громко крычиш, — он повернулся к Толику, — ти хочеш нас всэх перекричат? — и обернувшись к Агнии: — ты гаварыла, что на аккардэоне играла, и ноты знаешь?

— Ну, играла… — растерявшись, произнесла она.

— Так играй жэ! — он вытащил гитару из Колиных лап и сунул её девушке.

— Так как же… Я же не умею на гитаре-то! — она виновато улыбнулась.

— Как нэ умеешь?! Ты же гаварыла, чито пробовала пару раз! — не унимался неугомонный Георгий.

Толик был рад, как паровоз, что внимание переключилось с него на Агнию, Коля тоже был не против, что и о нём временно позабыли.

— Так я же пару раз всего-то пробовала! И ведь гитара — это не аккордеон… — Агния, вяло защищаясь, пыталась отпихнуть гитару подальше от себя.

Жорик мягко, но настойчиво совал гитару ей в руки, терпеливо уговаривая:

— Слущай, красавица! Там ноты и здэс ноты! Какая разныца?

Андрей знал, что поёт она очень хорошо — каждый вечер, когда они приходили к себе в дом после ужина, она радовала его своим пением. У неё был действительно чудный голос, слушать его можно было часами. Но пела она только под хорошее настроение. Надо было как-то разрешить ситуацию…

Он решительно отодвинул от неё и придержал рукой гитару, которую ей настойчиво пихал в руки Георгий, давая ему понять, чтобы он не очень-то усердствовал, и повернулся к ней лицом:

— Агнюш, может действительно, споёшь, а?

Она вздохнула, взяла, наконец, в руки гитару, прошлась пальцами по струнам…

— Ну, если вам так хочется, я вам спою. Правда, играть я на гитаре толком так и не научилась, — уж извините, если плохо получится.

— А у нас никто не умеет, даже Толик, — подмигнув, тут же схохмил Коля.

— Я… — протестуя, приподнялся со своего места оскорблённый Веселовский.

— Я! Я! Головка ты… от… от… цилиндра! Сиди уже! — дёрнул его за рукав Коля, посмотрел на нахмурившегося Веселовского, и прибавил громким шёпотом: — шутка! — что, впрочем, не уберегло его от короткого, но болезненного тычка локтем под рёбра.

На них зашикали со всех сторон. Мелодично перебирая струны, Агния запела тихим и спокойным голосом:

— «Не уходи, побудь со мною,

здесь так отрадно, так светло.

Я поцелуями покрою уста, и очи и чело.

Побудь со мной, побудь со мной!

Не уходи, побудь со мною,

я так давно тебя люблю.

Тебя я лаской огневою и обожгу, и утомлю…»

Пальцы её спокойно перебирали струны, тихий голос задушевно пел. Огонь в печке весело потрескивал, аккомпанируя исполнительнице.

— «…Пылает страсть в моей груди,

восторг любви нас ждёт с тобою,

не уходи, не уходи!»

Агния закончила петь, и прижала струны рукой. Обвела взором притихших и задумчивых слушателей.

— Всё это конечно, хорошо: любовь там, и всё такое прочее… — поднялся Коля, — но вот как-то за душу не берёт!

Сидящие вокруг шумно запротестовали:

— Огонёк, не слушай ты этого крокодила сиамского! Хорошо ты поёшь!

Андрей же, нахмурив брови, решительно лапнул Кольку за ремень и рывком подтянул к себе.

— Да не, мужики! Я не об этом, — силясь перекричать остальных, объяснял свою позицию Колька, и одновременно пытаясь отпихнуться от Андрея, — я ж не об этом!! — для убедительности он взялся рукой за ворот своей гимнастёрки, — я о том, что песня женская… ну, про поцелуи там, про страдания девичьи.

— Да пошёл ты к чёртовой бабушке, знаток! — заголосили все хором, но вразнобой.

— Я о чём? — не унимался старший сержант Никишин, — песня-то хорошая, слов нет, но! — он поднял палец, — дореволюционная. И не отвечающая нынешним запросам обчества.

— Да заткнись ты, искусствовед! — его сзади дёрнули за ремень, насильно усаживая на скамью.

— Огонёк! — перекрикивая поднявшийся гвалт, он обратился к сидящей с гитарой в руках Агнии, — ты не обижайся, а лучше исполни-ка нам что-нибудь этакое, — он пошевелил пальцами, — вот чтобы душа сначала развернулась, — он развёл широко руки, — а потом свернулась.

И он свёл свои волосатые ручищи обратно, обхватив себя руками, натурно показывая, как, по его мнению, должна свёртываться душа.

— Вот скажи, Огонёк, ты не про этих там девиц старорежимных, а про лётчиков песню знаешь?

— Ну, может, и знаю… — усмехнувшись, дёрнула Агния плечиком.

— Во-о-от! Про это и спой! Короче, про нас, про лётунов! Ну, в смысле, не только про лётчиков, — он обвёл взглядом всю компанию, — а вообще про всех летунов — поправился Колька, — и про бортстрелков тоже. Ну так сможешь? Но только чтоб вот за душу, вот так вот, — он стиснул у горла кулак, — чтоб взяло? Спой, Огонёк, а?

— Песню про лётчиков… — в раздумье спросила Агния. Некоторое время она, как будто в нерешительности, кусала уголок нижней губы, и перебирала пальцами струны. Все терпеливо ждали, сзади кто-то потихоньку шушукался.

— Ну, хорошо! — было видно, что она, наконец, приняла какое-то трудное для неё решение, — спою песню. Про всех нас. Про лётчиков. И про бортстрелков тоже. Куда же нас девать, горемычных?

— Во-о-от! Так держать! Давай начинай! — со всех сторон посыпались ободряющие возгласы.

Она обвела всех взглядом, внимательно вглядываясь в лица присутствующих. Кашлянула, настраиваясь на нужную волну.

— Эту песню я слышала в одном месте… её пел один человек. И пел очень хорошо, под гитару пел. Не знаю, получится ли у меня так же, как у него: я-то на гитаре не очень… Да и в женском исполнении эта песня, думаю, будет хуже звучать. Голос у меня не тот. Там… по-другому надо петь.

— Да о чём ты говоришь?! Ты же бортстрелок, летаешь и воюешь, как все! Значит, споёшь, как надо! — зашумели хором, — И голос у тебя подходящий! Да давай уже, пой, не томи!

Она поставила правую ногу на перекладину рядом стоящей скамейки, глубоко вздохнула, закрыла глаза и пальцы её вдруг резко ударили по струнам…

Зазвучал непривычный, как призывный набат, ритм первых аккордов, заставивший замолчать самых шумных и неугомонных. Агния закрыла глаза, и видимо, кому-то подражая, запела:

— «Их восемь, нас двое.

Расклад перед боем не наш, но мы будем играть!

Серёжа держись, нам не светит с тобою,

Но козыри надо равнять.

Я этот небесный квадрат не покину —

Мне цифры сейчас не важны.

Сегодня мой друг защищает мне спину,

А значит — и шансы равны.»

Лица окружающих друг как-то сразу посерьёзнели, улыбки с лиц как будто ветром сдуло. Все стали жадно прислушиваться к словам песни. Агния всё больше и больше входила в роль, голос её окреп, обрёл силу:

— «Мне в хвост вышел мессер,

Но вот задымил он, надсадно завыли винты.

Им даже не надо крестов на могилы,

Сойдут и на крыльях кресты-ы.

Я первый! Я первый! Они под тобою!

Я вышел им наперерез

Сбей пламя, уйди в облака,

Я прикрою — в бою не бывает чудес!»

С горящими глазами сидели вокруг неё молодые, крепкие мужики, не раз смотревшие в лицо смерти. Кто-то внимал с приоткрытым ртом, кто-то наоборот, плотно стиснул зубы, играя желваками. Сжимались и разжимались кулаки, гуляли кадыки по шеям, когда кто-то, сопереживая, судорожно сглатывал. Было видно — зацепило всех, по серьёзному. До упора, «до кости». Это была пронзительная правда про них, про то, как они живут и умирают. Там, в небесах.

— «Сергей, ты горишь!

Уповай, человече, теперь на надёжность строп!

Нет поздно! И мне вышел мессер навстречу.

Прощай — я приму его в лоб!

Я знаю! Другие сведут с ними счёты,

Но по облакам скользя,

Взлетят наши души, как два самолёта,

Ведь им друг без друга нельзя.»

Её ладонь резко прижала струны. Пару секунд она сидела молча, грудь её часто вздымалась, со лба капнула капелька пота. Она как будто на мгновение задумалась: замолчать на этом месте, или же всё-таки допеть песню до конца?

Никто не издавал ни звука — все, затаив дыхание, буквально пожирали её глазами, ожидая продолжения. Она стрельнула глазами на Андрея, коротко вздохнула, пальцы её снова ударили по струнам, и продолжила:

— «Архангел нам скажет — в раю будет туго,

Но только ворота — щёлк!

Мы Бога попросим: впишите нас с другом

В какой-нибудь ангельский полк!

И я попрошу Бога, Духа и Сына,

Пусть выполнят волю мою-ю:

Пусть вечно мой друг защищает мне спину,

Как в этом последнем бою!»

Девичий голос, как нерв, бился под сводами землянки. Андрей сидел позади неё, лоб его покрыла испарина, во рту совершенно пересохло. В голове билась мысль: «Откуда?! Откуда такая песня?! Она же как будто про себя поёт!»

А Агния тем временем с напором продолжала:

— «Мы крылья и стрелы попросим у Бога —

Ведь нужен им ангел-ас!

А если у них истребителей много,

Пусть пишут в хранители нас!

Храни-и-ить — это дело почётное тоже,

Удачу нести на крыле.

Таким, как при жизни, мы были с Серёжей

И в воздухе и на земле!

Таким, как при жизни, мы были с Серёжей

И в воздухе и на земле!» ³

Она прижала струны ладонью, и замолчала, часто дыша и смотря в точку перед собой. Первые 10 секунд стояла гробовая тишина — было слышно, как потрескивают в печке дрова. Все ошарашенно молчали — по всему было видно, что слова песни тронули самые затаённые уголки души. У всех присутствующих. Затем все как-то разом задвигались, шумно задышали, поднялся восторженно-одобрительный гул.

— Как Христос по душе босиком прошёлся! — шумно, с чувством, и незаметно смахивая кулаком навернувшуюся слезу, выдохнул Колька Никишин.

— Вот это да! — кто-то вторил ему из одного угла.

— Молодчина! — кто-то выкрикнул из другого.

— Маладэц! Вах! — громоподобно вторил ему Жорик.

— Ну и ну! Это кто ж такую песню сочинил?

— Не иначе, как лётчик!

— Кто сам не летает, тот так не сочинит! — посыпалось со всех сторон.

— Где же ты её услышала то?

— И ведь запомнила! Умница ты наша! — неслось вдогонку.

Лоб её был покрыт бисеринками пота, она, смущённо улыбаясь, отдала гитару:

— Неужто понравилось?

— Она ещё спрашивает?! Скромница!

— А спой нам ещё, а?

— Нет, нет, мужчины! Извините, — она опустила глаза, — что-то я устала… Можно я пойду?

Она застегнула комбез, нахлобучила на голову шлемофон, и стала пробираться к выходу. Пошатнулась, чуть не ударившись плечом об косяк. Андрей, вскочив и идя рядом, мгновенно среагировал, подхватив её под руку, и бережно вывел на улицу.

Оказавшись на улице, она подставила лицо ветру. Он тут же раскидал её волосы, выбившиеся из-под края шлемофона. Андрея переполняли чувства, ему сразу хотелось многого: обнять её, поцеловать, подхватить на руки, закружить, расспросить её, что это за песня, и не сама ли она её сочинила, а если не сама, то где и от кого слышала, хотелось попросить её спеть ещё что-нибудь.

Мысли тужились в мозгу, рот уже сам собой открылся, осталось только набрать воздуха в грудь, но она приложила пальчик к его губам, и сказала коротко:

— Подожди, я всё тебе расскажу. Чуть позже.

Она отвела его подальше в поле, чтобы никто, даже случайно, не мог бы слышать их разговора.

— Это не моя песня. Я её не сочиняла, я её всего лишь спела. Её напишет другой… человек, — она запнулась, помолчала, и подняв на Андрея глаза, промолвила: — его зовут Владимир Высоцкий.

— Напишет? Ещё не написал?! И кто это такой, этот Высоцкий?

— Да, напишет, через несколько десятков лет.

В голове у Андрея начался форменный ералаш: он уже почти привык к тому, что бок о бок, рядом с ним, живёт прекрасная фея, называющая себя его Ангелом-хранителем. Он уже почти привык к её неожиданным фокусам, вроде заживления ран, чтению его мыслей и появлению прямо из воздуха конфеток на её ладошке. Но, чёрт возьми! Как можно спеть песню, которая ещё не написана?

— Но объясни мне: КАК? — воскликнул он, потрясённый до крайней степени.

— Это так, — коротко ответила она, — напишет, и всё. Когда станет взрослым. А сейчас ему всего лишь четыре годика.

Андрей взял её за плечи, притянул к себе, нашёл в темноте её глаза, заглянул в них:

— Скажи мне, как это возможно. Пожалуйста!

— Андрюш, ты же знаешь — я Ангел. Я много чего могу.

— Я знаю. Но я хочу понять — как это возможно технически? Объясни!

— Объяснить, как такое возможно технически…. — она задумалась, вздохнула, подняла на него глаза, — техника здесь не причём. Как бы тебе объяснить? Понимаешь, в человеческом языке порой нет нужных эквивалентов, чтобы объяснить некоторые явления нематериального характера. Ну, скажем так, — она пошевелила в воздухе пальчиками, — есть некое энерго-информационное поле…

— Какое-какое? — не понял Андрей.

— Ну, вот видишь, я же говорила, — Ангел скептически посмотрел на человека, — ну, хорошо. Что такое энергия и информация, я надеюсь, ты знаешь?

Андрей кивнул.

— Вот. А теперь соедини эти два понятия, и представь, что они образуют некое поле, несущее в себе информацию.

Андрей наморщил лоб, собирая свои знания по электротехнике:

— Это вроде как радиоволны?

— Соображаешь. Но есть разница. В масштабах явления. Конкретная радиоволна несёт в себе ограниченный объём информации. А энерго-информационное поле — бесконечно, и объём информации в нём неограничен.

Видя, что собеседник её не совсем понимает, она пояснила:

— Вот по геометрии у тебя в школе пятёрка была. И по тригонометрии тоже. Чем отличается линия от точки? А сколько точек можно разместить на линии?

— Э-э… бесконечное множество…

— Правильно, — Ангел удовлетворённо кивнул, — а теперь вспомни такие определения, как плоскость, объём. Чем они отличаются от линии. Сколько точек можно разместить на плоскости, в объёме?

Мозг у Андрея начал вскипать….

— Ощутил, ну хотя бы примерно, разницу масштабов?

— Ты хочешь сказать, что в этом твоём э-э-э…. поле есть любая информация про всё, про всё?!

— Да, именно так. И даже про то, что ещё пока не произошло.

— А-ахххренеть! И вы, ангелы, стало быть, туда, как в библиотеку, иногда заглядываете?

Она засмеялась:

— Не совсем так, конечно, но, в общем, нашёл довольно верное объяснение.

— То есть, ты можешь наведаться туда, и заглянуть на несколько лет или там, десятков лет, вперёд? Узнать всё про какого-либо человека? Ну, там, кем станет, чего в жизни достигнет? Как с этим, как его, э-э… с Высоцким?

— Если очень захочу, то да.

— А… про… меня? — запинаясь, спросил Андрей, заглянув ей в глаза.

Ангел понурился, и надолго замолчал. Потом поднял к нему своё лицо: оно едва светилось в темноте и по щекам её бежали две мокрые дорожки. Она разлепила губы:

— Нет… про тебя не могу… — она уронила голову, и ткнулась носом ему в грудь, долго молчала, потом отвернула своё лицо в сторону, глубоко вздохнула и продолжила: — не пускают меня туда. Для меня эта информация закрыта. Нет доступа.

Долго-долго молчали, слушая шум ветра в темноте. Кое-где на стоянках, скрытые от наблюдения сверху, теплились под нависающими тентами неяркие фонари-переноски, запитанные от аккумуляторов. Слышался звон инструмента, негромкий матерок техников и мотористов, копавшихся в своём железе. Из недалёкой землянки, откуда они вышли несколько минут назад, раздавались приглушённый смех и весёлые восклицания пилотов и стрелков, давно закончивших свою боевую работу и теперь ожидающих предстоящий ужин.

Агния положила Андрею ладони на грудь, долго-долго собиралась с духом, как будто борясь с чем-то внутри себя, и наконец, произнесла:

— Может так случиться, что… что… я исчезну из твоей жизни. Навсегда. И это… это может случиться очень скоро. Может быть, даже сегодня. Или завтра.

Андрей аж задохнулся от бури чувств, охвативших всё его существо:

— Как, почему?! Ты же говорила…

Она кивнула:

— Да, месяц. Мне дан месяц.

— Ну ведь прошло-то… ещё и трёх недель не прошло! Почему сейчас?! — сердце его бешено колотилось в груди.

Агния досадливо поморщилась и виновато вздохнув, промолвила:

— Прости меня дуру, надо было тебе это раньше сказать…

Она подняла к нему своё лицо, оно само по себе слегка светилось в темноте:

— Прости, я тебе тогда, когда мы в первый раз встретились, в тот самый первый день, помнишь? Я сказала, что мне назначен срок — месяц. И что я должна восемь раз спасти тебя от смерти. Но умолчала ещё об одном условии…

— Каком?! — задыхаясь от отчаяния, спросил срывающимся голосом Андрей.

— Когда меня сюда отправляли, мне было сказано буквально следующее: ты должна отбыть свой срок «от звонка до звонка», то есть ровно месяц, и спасти его от смерти восемь раз. Но ещё добавили: если так сложится, что все эти восемь смертей свалятся на тебя уплотнённым пакетом, менее, чем за месяц, и я всё же ухитрюсь отвести их все от тебя, то срок моего пребывания здесь сократится. Вот об этом я и умолчала! Прости…

Она в отчаянии повесила голову:

— В тот момент мне представлялось совершенно невероятным, что я сумею спасти тебя целых восемь раз быстрее, чем за месяц! Поэтому я и сказала, что срок — месяц. А оно случилось! Восьмой раз я тебя спасла от смерти три дня назад, когда меня особист допрашивал. Помнишь?

Она заплакала, уткнувшись носом ему в грудь. Ком стоял в горле, сердце разрывалось от обуревавших его чувств — он так привязался к этой нескладной девчушке, так прикипел к ней, что уже не мыслил свою жизнь без неё, а тут вдруг… И так внезапно!

Он сглотнул, и хрипло спросил:

— Когда и как это может произойти?

— Когда? Может, сегодня, может, завтра. Не знаю. А как… — она вздохнула, — просто исчезну, растворюсь в воздухе, как будто и не было меня.

Внезапное и безумное решение пришло Андрею в голову — он крепко схватил её за руку:

— Не пущу!! Вот так всё время буду тебя за руку держать, ни на секунду не отпуская!!

Она покачала головой:

— Ничего не получится, меня по любому отсюда ЗАБЕРУТ.

Сердце ударило один раз… второй… и ухнуло куда-то вниз:

— Что же делать?! — выдавил Андрей из себя.

— Жить, воевать и… ждать.

Глава 4. Остановить танки!

«…Русские стремительно развивали достигнутый успех. 7 ноября их передовые части достигли Фастова, расположенного в 65км юго-западнее Киева, 11 ноября они были под Радомышлем, в 90 км западнее Днепра, а ещё через два дня их танки ворвались в предместья крупного города Житомир. Широкий и глубокий клин, вбитый русскими в немецкую оборону, грозил отсечь группу армий «Юг» от группы армий «Центр», поэтому необходимо было принимать срочные контрмеры» — Фридрих Вильгельм фон Меллентин, начальник штаба 48-го танкового корпуса.

Гитлеровскому командованию удалось сосредоточить на житомирско-киевском направлении 15 дивизий, в том числе 7 танковых и моторизованную. 15 ноября немецко-фашистские войска перешли в контрнаступление. Однако попытки разгромить советские войска, отбросить их за Днепр и вновь захватить Киев окончились провалом. Лишь ценой больших потерь врагу удалось 20 ноября вновь овладеть Житомиром и к 25 ноября продвинуться до 40 км…

История Второй Мировой войны 1939-1945, том седьмой, стр.262

***

— Вот в этом квадрате, — палец командира полка ткнул в точку на карте, — немцам удалось сконцентрировать значительные силы и отбросить наши войска на несколько километров. Положение усугубляется тем, что противник ввел в бой танковые резервы.

Он обвёл взглядом присутствующих.

— По последним данным, основное направление атаки вот здесь, — он поставил кончиком карандаша жирную точку. — Их пытаются тормознуть, но насколько это хорошо получится, пока никто не знает.

Не проронив ни слова, все сосредоточенно молчали, слушая командира полка.

— По свежим данным воздушной разведки, вот здесь, — карандаш переместился на несколько сантиметров, — движется колонна немецкой бронетехники. Это было, — он посмотрел на наручные часы, — полчаса назад. Сейчас, вероятнее всего, они уже успели развернуться в боевой порядок и находятся на исходной позиции для атаки. Это — второй эшелон. Ваша задача — найти их и сравнять с землёй. Или, как минимум, сорвать их атаку.

— Истребительное сопровождение будет? — подал голос капитан Тихомиров, комэск первой эскадрильи.

— Да, обещали, — майор выпрямился, покосился на начальника штаба, — зенитки в районе цели, если и будут, то мало: вряд ли они успели их подтянуть в достаточном количестве. А вот истребителей противника, думаю, будет в достатке. Так что аккуратнее там, смотреть в оба — донесите до стрелков. При обнаружении противодействующей зенитной артиллерии поражать её пушечно-пулемётным огнём.

Он ещё раз обвёл взглядом троих комэсков:

— Ваша задача — остановить танки.

Боевая загрузка: ПТАБы. Летят первая и вторая эскадрильи. Двумя восьмёрками. Третья — на подхвате, в готовности номер один. На подготовку — 15 минут. Выполнять.

***

Проложив на картах маршрут предстоящего вылета, пилоты разбежались по своим самолётам.

Андрей обошёл свой новый самолёт по кругу, проверил, сняты ли струбцины с рулей, провёл ладонью по створкам крыльевых бомбоотсеков, похлопал по длинным стволам 37-мм пушек, торчащих как оглобли из небольших подкрыльевых обтекателей.

— Ну, наконец-то! — выразил он своё неподдельное восхищение своему новому самолёту, — щас как вдарим!

— Не говори гоп, пока не перескочишь! — хмыкнула, пожав плечами Агния. Она восторгов Андрея по поводу новых крупнокалиберных пушек на самолёте совсем не разделяла, — говорят же тебе, что стрелять из них гораздо труднее!

— Да ладно! — отмахнулся он, — мы же тоже не пальцем деланные!

— Ага, ага… — насмешливо косясь на него карим глазом, произнёс его Ангел, — ишь ты, непалец какой выискался!

— Чего-о? — не понял шутку своего ангела Андрей.

Ангел смешно наморщил носик, и передразнивая лейтенанта, ехидно продекламировал:

— Жителем Непала является любой человек, зачатый не пальцем и не палкой!

Андрей шутку оценил, громко рассмеявшись:

— Ладно, залезай! — и подсадил его под попу, легко закинув на крыло самолёта, — согласен быть кем угодно, и даже непальцем. С тобой — хоть куда!

***

Лететь было недалеко, минут 20. К линии фронта подошли на высоте 1200 метров, и пересекли её с потерей высоты, маневрируя высотой, скоростью и курсом. Группа танков, которую предстояло атаковать, находилась в нескольких километрах к западу от места ожесточённого встречного танкового боя, над которым стояла сплошная стена дыма. Поэтому, чтобы дым не затруднял ориентировку и отыскание цели, комэск повёл ударную восьмёрку по ломаному маршруту, чтобы атаковать танки противника с тыла, то есть с территории противника с выходом после удара в свою сторону.

— Цель слева по курсу, — услышали все лётчики эскадрильи голос комэска, — атакуем с круга, дистанция — 500 метров. В первом заходе бомбим ПТАБами.

Андрей до боли в глазах вглядываясь в проплывающий под крылом зимний пейзаж, увидел наконец, танки противника. По полю, разрезанному на несколько неравных кусков оврагами и небольшими перелесками, двигалась чуть ли не сотня танков и бронетранспортёров. В одном месте, зажатые с одной стороны замёрзшей рекой, а с другой стороны глубоким оврагом, немецкие танки сбились в этой теснине в довольно плотную кучу. Вот её то командир эскадрильи, мгновенно оценив текущую обстановку на поле боя, и выбрал целью первого захода. Замысел его был понятен всем пилотам эскадрильи — в первом заходе сброс бомбовой нагрузки, и чем плотнее и компактнее сгруппированы цели, тем выше эффективность атаки.

— Работаем! — услышали по радиосвязи все пилоты эскадрильи голос комэска.

Ведущий восьмёрку штурмовик плавно опустил нос, и разгоняясь на пологом пикировании, пошёл в атаку. Идущие за ним семь самолётов в точности повторили его маневр.

Увидев, что из бомболюков самолёта комэска посыпались, как горох, ПТАБы, Андрей, выждав пару секунд, нажал на сброс. Самолёт едва заметно тряхнуло, когда из двух крыльевых кассет 96 маленьких 1,5-килограммовых бомбочек рванулись в свой короткий последний полёт.

Ручка на себя, вывод, пологий левый вираж, замыкающий круг. Хвост ведущего, тоже стоящего в пологом левом вираже, маячит где-то впереди-слева, в пятистах метрах. Все самолёты эскадрильи чётко, как на полигоне, отрабатывают по цели. Стоя в вираже, Андрей бросает взгляд в левое окно — на том месте, где полминуты назад было два десятка коробочек немецких танков, вспучилось сплошное облако разрывов. Удачно накрыли!

Самолёт командира эскадрильи замыкает круг. В наушниках все слышат очередной приказ:

— Второй заход. Бьём пушками и ЭРЭСами. Цели атакуем индивидуально, но круг не разрываем!

И здесь всё понятно. И Андрею, и всем остальным лётчикам восьмёрки. Работа с широкого, растянутого круга допускает индивидуальный маневр для поиска цели. Но круг разрывать нельзя — он основа боевого порядка, и спасение в случае атаки истребителей противника.

Половина самолётов в ударной восьмёрке с крупнокалиберными пушками НС-37. У этих — ЭРЭСов нет. У остальных — пушки ВЯ-23, и у них подвешены ещё и бронебойные ЭРЭСы.

«Так, главное — короткими очередями, 2…3 выстрела. И только не в лоб, а в борт, или в корму!» — как мантру, повторял про себя Андрей. Это был его первый вылет на новой модификации Ил-2 с двумя 37мм пушками НС-37, и он немного волновался: как покажет себя новое вооружение, не сплохует ли он сам, неумело его применив? Эх, жалко, ЭРЭСов под крыльями нет, хорошая штука, полезная!

— Не отвлекайся! — чётко, прямо в голове, минуя СПУ⁴, прозвучал голос Ангела, — работа пошла!

И точно — самолёт командира эскадрильи нырнул вниз, разгоняясь в пологом пике, и нацеливаясь на один из танков. Андрей выждал пару секунд и тоже плавно отдал ручку от себя. Самолёт с небольшим замедлением, как бы нехотя, опустил нос, и тоже сорвался, наращивая скорость, в пологое пике. Левая рука заученным движением тянет ручку газа на минимум — движок послушно сбрасывает обороты.

«Так… так… спокойно… я это делал много раз» — Андрей мысленно успокаивал себя, на автомате совершая заученные до автоматизма движения: выбрал цель, плавными, несуетливыми движениями ручки довернул нос самолёта на неё, короткими, чёткими движениями ручки успокоил лёгкие колебания самолёта… Секунда… вторая… как удары сердца! Корма приземистой, плоской, как распластанная жаба, немецкой самоходки «Штурмгешютц»⁵, выросла в сетке прицела. — ОГОНЬ!

Палец втопил гашетку до упора…

Ду!Ду!Ду!Ду!Дух!

Грохнуло и тряхнуло так, что показалось, будто в самолёт попали несколько осколочно-фугасных снарядов! Мощные языки пламени, вырвавшись из длинных стволов, на мгновение ослепили Андрея. Палец автоматом отпустил утопленную гашетку. Пять длинных, дымных струй, с навершием из тускло красных трассеров, рванулись к цели… Ручку на себя!

Но ещё до того, как тяжёлый самолёт успел среагировать на движение ручки, и поднял нос, Андрей увидел, что попал!

Как минимум, два снаряда впились в грязно-белую корму немецкой самоходки! Остальные три, подняв высокие снежно-грязевые фонтаны, взрыхлили землю вокруг неё.

Вывод! Газ на максимум! Левый вираж. Поворот головы налево, быстрый взгляд назад в левое окно — хорошо видно, как не разрывая общего круга, самолёты эскадрильи маневрируют, каждый выбирая себе цель, и долбят её реактивными снарядами или пушками. Основное направление атаки командир эскадрильи капитан Миронов выбрал с запада, чётко в корму наступающим танкам Панцерваффе. И теперь те вынуждены разворачиваться, подставляя атакующим штурмовикам свои хорошо бронированные лбы, и приостанавливая тем самым своё движение. Не всем это удаётся — тут и там чадят погребальные костры от подожжённых в корму танков.

Всё смешалось на поле боя — после форменного избиения в первом и втором заходах эскадрильи оставшаяся часть немецкой бронетехники, наращивая скорость, стала спешно рассредоточиваться, расползаясь в стороны. Те, кто не успел или вовремя не сообразил — горят кострами, чадя грязными, дымными столбами. После второго захода становится понятно — всё, что с мощной лобовой бронёй — танки, самоходы, уже подбить не удастся. Вся бронетехника дружно развернулась лбами к атакующим самолётам.

Сквозь шумы эфира в наушники всех пилотов опять прорывается голос комэска:

— Танки и самоходы не бить! Бьём по бронетранспортёрам!

Третий заход, пологое пикирование, газ на минимум, мотор, остывая, негромко урчит, как сытый кот. Так, спокойно… Андрей загоняет в сетку прицела спешащий на всех парах к опушке леса полугусеничный «Ганомаг» с небольшой пушкой за высоким щитком. Куда ты денешься?! Пехота уже давным-давно, во время первого захода штурмовиков, как тетёрки попрыгала с бронетранспортёров в снег, но нам и такой сойдёт!

Цель растёт в прицеле — водитель бронетранспортёра отчаянно пытается вывести свою машину из-под атаки, уже хорошо видны снежные вихри, вздымающиеся за кормой «Ганомага» от его гусениц. Палец Андрея замер на гашетке… и…

Звонкий от возбуждения голос Агнии:

— Сзади! Два мессера!

И одновременно с ним — рёв кого-то из пилотов в наушниках:

— Истребители противника!

Палец жмёт гашетку. Ду!Ду!Дух! — с двухста метров промазать сложно: все три крупнокалиберных снаряда спарывают корпус БТРа, как жестянку, в его нутре что-то тут же детонирует, взметая вверх яркий огненный факел. Летят в разные стороны какие-то тёмные ошмётки…

Ручку на себя, газ — на максимум. Сзади дробно, длинной очередью, отчаянно и как-то обречённо застучал УБТ.

И резко захлебнулся…

Самолёт вздрогнул от внезапного двойного удара, сильно тряхнуло, и сразу же истошно и жалобно засбоил движок. Из-под капота выбило струю масла, которое тут же забрызгало лобовое бронестекло. Над головой, справа налево на бешеной скорости с глубоким левым креном проскочила пара атаковавших его мессеров. Совсем рядом, буквально в 15…20 метрах над головой, Андрей разглядел мелькнувшие жёлтые законцовки на крыльях и жёлтый же низ капота. А на борту, поверх белого зимнего камуфляжа, прямо под кабиной — нарисованное красное сердце, пронзённое стрелой и непонятная надпись — Karaya.

Самолёт тут же стало валить на правое крыло — быстрый взгляд в правое окошко: на задней кромке центроплана разрывом снаряда вырвало кусок обшивки. Ручку влево, крен начал выправляться, теперь понесло влево. Что за чёрт! Помахивая крыльями, и оставляя за собой шлейф жирного дыма, самолёт упорно продолжал тянуть на восток. Резко обрубило мотор, похоронив этим все надежды на хороший исход. Ушел под крыло небольшой перелесок. Впереди по курсу было большое поле, перерезаемое местами зарослями кустарника и небольших деревьев, в изобилии усеянное небольшими овражками. На этом поле, похоже и пытались тормознуть немцев встречной танковой атакой — тут и там на поле виднелись подбитые танки, и именно сюда выдвигался второй эшелон немецкой бронетехники, чтобы сломить остатки обороны.

От некоторых подбитых танков поднимались тёмные столбы дыма, которые тут же подхватывал ветер и относил в сторону. И на поле ещё продолжался бой: то там, то здесь двигались, маневрируя по полю, и укрываясь за жиденькими перелесками и ныряя в овраги, маленькие коробочки танков и самоходок. Время от времени вспыхивали язычки пламени из маленьких тростинок стволов и через доли секунды вспухали облачка разрывов снарядов. Так это виделось с высоты полёта.

Кое-как удерживая самолёт, и ориентируясь по виду из боковых окошек, Андрей притёр самолёт к земле. Удар, фонтаны снега и грязи, короткий пробег, вернее, скольжение на брюхе. Не теряя времени, отстегнулся, рывком открыл бронеколпак фонаря, перевалился на левое крыло. В уши ворвались звуки наземного боя: выстрелы орудий, рёв танковых моторов, газующих на бездорожье, лязг гусениц. И треск горящей неподалёку нашей подбитой тридцатьчетвёрки. Матюкаясь, и скользя унтами по крылу, скользкому от налипшего на него при посадке мокрого снега, Андрей добрался до кабины стрелка. Через остекление фонаря было видно, что девушки на месте стрелка нет.

Откинул вбок фонарь стрелка, он, замирая сердцем, заглянул вниз — она, скрючившись, уронив голову на бок, сидела на полу кабины и держалась за живот. Вся правая стенка кабины стрелка была дырявой, как решето: 30мм фугасный снаряд, разорвавшись на правом зализе, там, где стык крыла и фюзеляжа, вырвал здоровенный кусок обшивки, изуродовал набор крыла, и нашпиговал осколками всё в радиусе двух метров. Андрей перевалился верхней половиной корпуса в нутро кабины, и подхватив её под мышки, стал бережно поднимать вверх.

— Потерпи, милая, я сейчас…. Я сейчас… — осторожно перехватывая её, и пачкаясь в её крови, он как можно осторожнее вытаскивал девушку из кабины, не обращая внимания на то, что вокруг них идёт танковый бой: стреляли орудия, рычали танковые двигатели.

Как будто включившись, она распахнула глаза и что-то прошептала.

— А? Что? — он наклонился к ней, чтобы лучше расслышать.

— Сзади. Андрюша, сзади! Танк, — с трудом шевеля губами, еле слышно произнесла она.

Андрей резко обернулся: в полусотне метров от них, натужно ревя мотором, из-за перелеска выполз немецкий танк, весь увешанный дополнительными бортовыми экранами, с хищно ощетинившимися зубами запасных гусеничных траков на бронированном лбу. Длинная пушка, выраставшая из массивной маски, и увенчанная набалдашником дульного тормоза, завершала образ этого воплощения бронированной смерти.

«Т-4! Экранированный!» — быстро определил Андрей, вспомнив картинки на плакатах в их большой землянке при КП; «пушка 75мм, броня 50мм, лоб — 80мм!» — сами собой всплыли ненужные в данный момент знания.

Обогнув большую свежую воронку от разрыва снаряда, танк довернул на них с очевидным намерением раздавить гусеницами. Желание немецких танкистов было простым и естественным: они видели, как только что спланировал и сел на вынужденную ненавистный русский штурмовик, и теперь он лежал, беспомощно распластавшись на снегу, а его экипаж пытался спастись от неминуемого возмездия. Командир танка, Курт Гептнер, дал команду механику, и тот, злорадно ухмыльнувшись, довернул танк на беспомощно распластавшийся на земле русский самолёт, в кабине которого копошились два русских пилота.

— Чёрт! Чёрт! — лейтенант прикинул расстояние до танка. «Так, метров 50… Нет, уже меньше…». Он рывком дёрнул тело стрелка через борт. Она вскрикнула от боли и опять потеряла сознание. Откинув голову назад, она безвольно повисла у него на руках. Перетащил её через борт, потащил от самолёта и… упёрся. Дальше никак! Обернулся: чёрт, как он мог забыть о привязном тросике, «обезьянке»?! Она до сих пор была пристёгнута им к борту самолёта. Трясущимися руками он отстегнул карабин, бросил быстрый взгляд на приближающийся танк: расстояние сократилось уже вдвое.

Схватив её бесчувственное тело в охапку, и скользя по крылу, он рванулся в сторону. Поскользнулся, упал в снег, тут же обернулся на быстро приближающийся рёв немецкого мотора: танк с разгону налетел на их самолёт, с хрустом подмял под себя киль и стабилизатор, и размолол в мелкую деревянную труху всю заднюю часть фюзеляжа. Проскочив по инерции ещё метров десять, секунд пять постоял — видать, командир танка в триплексы на командирской башенке оценивал работу своего мехвода, затем танк развернулся и лязгая гусеницами, снова полез на самолёт — добить то, что осталось, и потом разделаться с этими русскими пилотами, которые так судорожно цеплялись за жизнь.

***

Командир тридцатьчетверки под номером «14» младший лейтенант Сухомлинов, приказав механику остановиться, приоткрыл свой люк и осторожно выглянул наружу — приборы наблюдения в Т-34 до сих пор были ни к чёрту, и увидеть через них можно было не так много, как хотелось бы.

— Вон они! — он, наконец, увидел то, что искал: минуту назад, волоча за собой густой дымный хвост, на поле боя сел на вынужденную наш, советский, самолёт. Потом он пропал за дымами от подбитой бронетехники. Теперь же, с этой позиции, был виден и севший самолёт, и лётчик, который тащил своего товарища, и фашистский танк, который устремился к нашему самолёту, чтобы его раздавить. Командир захлопнул люк, упал на своё место, и закричал механику-водителю:

— Пашка! Влево на 30 градусов! Как только выскочишь из дыма — короткая остановка! Ходу! — и дублируя свой приказ он ткнул мехвода сапогом в левое плечо. Взрыкнув полутысячей лошадей, и выбивая из патрубков чёрный выхлоп соляра, тридцатьчетвёрка рванулась вперёд.

— Бронебойный подкалиберный! — это он крикнул уже заряжающему, и подтверждая свою команду, показал ему сжатый кулак. Клацнул затвор, вгоняя в ствол остроголовый катушечный снаряд.

***

Положение было безвыходным: прятаться было некуда, вокруг было чистое поле, сзади — немецкий танк, на руках — собственный ангел-хранитель в бесчувственном состоянии. Андрей в отчаянии обернулся — фашистский танк надрывно урча мотором, деловито наехал на то, что осталось от их самолёта. Бронекорпус, собранный из листов тонкой (по танковым меркам) брони, хрупнул, как яичная скорлупа, под весом навалившегося на него танка. Следующие были они…

И тут, в нескольких десятках метров от них, из-за стелющегося прямо по земле жирного столба дыма, вылетела наша тридцатьчетвёрка, резко тормознула, по инерции качнувшись стволом вниз, и через секунду, показавшейся вечностью, выстрелила. И тут же снова рванула вперёд.

Снаряд с нашего танка, с гулом толкнув воздух, промчался над головой, прошёл в десятке сантиметров над башней немца, попутно срезав ему антенну, и улетел дальше. Андрей обернулся назад: фашистский танк, только что переехавший раздавленный бронекорпус штурмовика, и обнаружив вынырнувшего из дыма противника, резко затормозил и тут же завыл приводом башни, разгоняя её по горизонту, доворачивая её на противника.

***

— С-сука! Почему он не горит? Мимо! Бронебойным, заряжай! — проорал младший лейтенант Сухомлинов.

Заряжающий, держа очередной снаряд, не удержавшись на ногах от рывка танка, завалился назад, скользя ногами по катающимся по полу дымящимся пустым гильзам.

— Командир, он пушку разворачивает! — заорал механик-водитель, шуруя рычагами, ведя тридцатьчетвёрку ломаным зигзагом, стремясь сбить прицел немцу.

— Не успеем! Пашка, тарань его! Держитесь, мужики! — это было последнее, что успел произнести младший лейтенант Сухомлинов.

Немец выстрелил, снаряд попал чётко в башенный погон. В следующее мгновение все, кто был в башне, были насмерть посечены осколками, отколовшимися от брони при пробитии её немецким снарядом. Влетевшая внутрь болванка довершила погром, разнеся внутри всё, до чего смогла дотянуться, рикошетя внутри боевого отделения. Т-34 вздрогнул, но продолжил своё движение, налетел на немецкий танк, с бешеной силой ударив того в правую скулу, отбросил его на пару метров, и остановился сам, с заглохшим от удара двигателем.

В переднем листе тридцатьчетвёрки откинулся люк и оттуда, как мешок с мукой, кувырком вывалился на землю механик-водитель. Комбез его обильно дымил, клубы едкого дыма вырвались вслед за ним из открытого люка. Кроме него из тридцатьчетвёрки больше никто не вылез…

Секунды через три из люков немецкого танка, как тараканы, полезли оглушённые ударом танкисты. Андрей, опустив раненого Ангела на снег, и действуя механически, как автомат, заученным движением выхватил пистолет и стал методично отстреливать немцев, уже успевших вылезти из танка.

Расстреляв в быстром темпе весь магазин, он смог завалить троих. Затвор остался в заднем положении — пистолет встал на задержку. Он нажал кнопку выброса магазина, и он, выпав, легко скользнул к его ногам. Пока он лихорадочно вставлял в окно свежий магазин, у его ног прозвучали ещё два выстрела. Оба оставшихся немца завалились на броню с пробитыми головами. У его ног сидела очнувшаяся Агния и держала обеими руками свой ТТ:

— Я подумала…. — ей было очень трудно говорить, — что ты не справишься… — она вымученно, через силу, улыбнулась. И опять бессильно уронила голову на грудь.

— Милая, держись! Агнюшенька! — он подхватил её и потащил назад, к танкам…

Глава 5. Осколки.

Два танка: немецкий экранированный Т-4, и наша тридцатьчетвёрка, замерев в своём последнем движении, так и остались стоять, представляя теперь собой неплохое укрытие на поле боя. Контуженный мех.вод тридцатьчетвёрки, тем временем поднялся с земли, тряся головой, и полез через свой люк обратно в нутро танка. Через полминуты он вылез, прислонился спиной к борту, и глядя перед собой невидящим взором, горестно сказал:

— Всех в винегрет… один я остался… — и сфокусировав взгляд на подбегавшем к нему лётчике, тащившего под мышки раненого товарища, добавил: — а ведь мы этим экипажем от самого Курска шли, и хоть бы хны! А тут…. — он повесил голову.

Андрей положил Агнию на землю, прислонив головой к гусенице нашего танка. Наконец-то осмотрел. Вся нижняя часть лётного комбинезона была пропитана кровью.

— Солнышко, потерпи, мы сейчас, я сейчас. Я…. — он расстегнул лётный шлем, сдвинул его на затылок — лоб буквально струился потом, — я… сейчас мы сядем в танк, и поедем… — он обернулся на танкиста, потом снова обратился к девушке: — ведь ты потерпишь ещё немного?

Девушка открыла глаза:

— Осколки надо вытащить прямо сейчас…. Андрюша… это должен сделать ты. Сейчас, понимаешь? — она тяжело дышала. Было видно, что она с огромным трудом превозмогает боль.

— А может…. — Андрея пугала перспектива ковыряться в её теле, вытаскивая из него рваное железо. Перед глазами стояла та самая пуля в её груди, которую ему пришлось тогда вытаскивать зубами.

— Ты…. их вытащишь сейчас… они глубоко… один из них… — она сглотнула, закрыла глаза, — нужен инструмент… попроси у Паши, — она показала глазами на механика водителя. Танкист сидел с потерянным видом на корточках, привалившись спиной к опорному катку своего танка. Руки его опирались на колени, большие и сильные кисти рук расслабленно свисали вниз. Ростом он был чуть ниже Андрея, но широк в кости и широкоплеч. Лицо его было почти чёрным от копоти.

Андрей бросил дикий взгляд на чумазого танкиста. Его вид никак не увязывался с представлениями Андрея о хирургических инструментах.

— Да какие ж у него инструменты? — в отчаянии воскликнул он, — у него же… они только для танка… они же у него грязные!

— Пойдут любые….. грязные, ржавые…. Лишь бы… ухватить осколок и вытащить…. — она задыхалась, теряя силы.

И глядя в широко раскрытые глаза Андрея добавила:

— От заражения крови я не умру…. Вытащишь осколки — всё сразу заживёт…. Не вытащишь — я потеряю сознание окончательно… и… не смогу тебя… защитить. Тогда тебе… точно… конец…

Эта длинное объяснение окончательно подорвало её силы, и она опять провалилась в бессознательное состояние. Андрей заполошно обернулся к танкисту:

— Слышь, броня, у тебя инструменты есть? — и получив флегматичный, но утвердительный кивок в ответ, добавил: — давай скорее!

Механик молча полез в нутро танка и пошуровав там, минуту спустя вылез оттуда с деревянным ящичком крайней замызганности.

Поставил его на землю, открыл:

— Вот.

Внутри ящичка в живописном беспорядке лежали навалом различные отвёртки, несколько ржавых напильников, куски проволоки, кусачки, молоток, и здоровенные плоскогубцы.

Ничего подходящего не было…. Андрей посмотрел на механика-водителя:

— Слышь, бронЯ! Тебя как звать?

— Пашкой кличут…

— А меня Андрей. Слушай, Паш, у тебя пинцета какого-нибудь нету?

— Чего-о? — танкист с удивлением раскрыл глаза, — пинцет?! Да откуда? Я же не дохтур!

— Ну, а узкогубцы какие-нибудь?

— Узкогубцы… Утконосы, что ли?

— Ну да, они самые! Пускай будут утконосы! Есть?!

— На, держи, — танкист Паша запустил руку в бездонный карман своего замызганного комбеза и выудил оттуда небольшие, и чрезвычайно ржавые узкогубцы, — пойдёт?

Андрей схватил инструмент и с сомнением показал их Агнии:

— Это пойдёт?

Он легонько потряс её за плечо. Она с трудом открыла глаза и сквозь зубы:

— Да давай уже! Конечно, пойдёт.

Андрей заполошно обернулся:

— Слышь, Паша! У тебя какой ни то брезент есть в танке? Ну или тряпка там… только чтоб не грязная!

— Х-хы… не грязную ему подавай… скажешь тоже! — Пашка полез на моторно-трансмиссионное отделение танка и стащил оттуда свёрнутый в скатку кусок брезента. Он развернул его — брезент был изрядно порван осколками и запачкан грязью и маслом.

— Да не разворачивай ты его весь! Просто сверни вчетверо — надо под неё подложить! Не в грязь же мне её голой спиной укладывать!

— Да ты чё делать-то собрался? Кончается твоя девчонка, не видишь, что ли?

Механик-водитель много повидал на этой войне, и то, что сейчас видели его глаза, однозначно говорило ему, что жить девушке оставалось совсем чуть-чуть: она лежала, согнув ноги и прижимая руки к животу, пальцы её были окровавлены — весь лётный комбинезон на животе был буквально пропитан кровью. Было очевидно, что ранение у неё крайне тяжёлое: она была в полуобморочном состоянии, губы дрожали, дыхание было прерывистым, её всю била крупная дрожь.

Андрей бережно приподнял её за плечи, и поднял лицо к танкисту:

— Давай, подкладывай быстрее свой брезент!

Андрей уложил её, повернул на спину, с трудом распрямил ей согнутые ноги, отвёл её руки от места ранения, и стал расстёгивать и стягивать с неё лётный комбез…. Поднял вверх свитер, гимнастёрку…

Страшно запершило в горле, захолонуло сердце: вид, открывшийся его взору, привёл его в полное душевное изнеможение. Красивое, обнажённое тело, показавшееся ему ослепительно белым на этом грязном куске брезента, было буквально искромсано: весь живот и всё, что ниже, было буквально залито кровью.

Закружилась голова, появилось ощущение, что отнимаются ноги…

«Андрей! Ты должен это сделать! Делай же! Не тяни!» — настойчиво долбилась в голове одна-единственная мысль.

— Ч-чёрт! Чёрт! Мать твою… твою мать… как же…

Дрожащими руками он начал зачерпывать снег с ближайшего небольшого сугробчика и стал смывать снегом кровь с её живота. Открылись два входных отверстия: одно чуть повыше пупка, второе немного сбоку от него.

Танкист упёршись руками к колени, наклонился, чтобы посмотреть, и изрёк авторитетно:

— Амба, лейтенант. Не жилец. Не мучай девчонку, дай умереть спокойно.

— Да не умрёт она, — Андрей продолжал зачерпывать рукой снег и смывать кровь у неё с живота, — она выживет.

— С такими ранениями не выживают, — танкист сопел ему плечо.

Андрей досадливо отмахнулся от него:

— Слушай, не мешай, а?

— Скажи ему… пусть меня подержит за плечи, — она опять пришла в сознание, — чтобы я не дёргалась. Когда ты будешь тащить.

— Слышал?! — Андрей обернулся на мех.вода.

— Ну, девка у тебя! Железная! — Паша обошёл её, встал на колени и взял покрепче её за плечи:

— Зря это всё-таки…

— Учи учёного, — и внешне храбрясь, Андрей решительно полез инструментом в верхнюю рану…

Стиснув зубы, она запрокинула голову, и тихонько мычала. Как во сне, держа в мгновенно вспотевших руках ржавый инструмент, Андрей осторожно пытался нащупать в обильно кровоточащей ране осколок.

— Левее, ещё левее…. Вот… — сквозь стиснутые зубы она давала ему указания. Первый осколок сидел неглубоко, углубившись в её тело на пару сантиметров.

Узкие концы инструмента заскрежетали по металлу… Захватил, потащил…. С лёгким клацаньем концы узкогубцев сорвались с осколка. Она дёрнулась, мучительно застонав.

— Покрепче ухвати, — она почти кричала сквозь слёзы, — крепче! И тяни! Дурак!

Собрав волю в кулак, опять сунул в кровоточащую рану узкогубцы и осторожно шуруя там справа-налево, наконец-то вновь нащупал сидящий в её теле осколок. Ухватил покрепче. Сжал рукоятки, и осторожно и медленно потянул наружу…

— А-а-а!!! — она судорожно забилась в Пашиных руках. Не дыша, весь трясясь от нервного напряжения, Андрей всё-таки вытащил этот злополучный осколок. Всего его била нервная дрожь, он весь покрылся липким потом.

— Вот! — победно прохрипел он, подняв осколок повыше, и показал ей, держа перед её лицом, — один есть!

Агния часто и глубоко дышала, открыла глаза, сфокусировала взгляд на Андрее, и хрипло:

— Тащи второй… Он глубже…. Буду орать — всё равно тащи. Понял?

— Понял, — сглотнул, кивнул, бросил осколок, полез снова в рану. Уже в другую…

Танкист Паша, не в силах выдержать такое зрелище, отвернулся, и для верности зажмурил глаза. Жалея, что не может наглухо заткнуть себе уши.

Ржавые концы узкогубцев углубились в рану…

Сердце бешено колотилось в груди, кровь стучала в висках. Андрей пытался абстрагироваться от текущей ситуации, и не мог. Осознание того, что ты ковыряешься в ране на теле любимой девушки, причиняя ей адские мучения, иссушала мозг, обессиливала тело.

— Выше! Глубже! — её ноги била крупная дрожь, тело ходило ходуном, но она находила в себе силы руководить его действиями, — Ещё… ещё… вот! — рука Андрея, держащая инструмент, почувствовала скрежет металла по металлу, — цепляй!

Сдвинув концы узкогубцев, захватил ими очередной осколок, и потащил наружу.

Она забилась в конвульсиях от страшной боли…

— Держи её!! — это уже в сторону Паши.

— Да держу же! — ответил тот чуть не плача, отвернувшись в сторону и зажмурив глаза.

Выдернул, выдохнул. Из раны толчками шла кровь. Но с каждым ударом её сердца струйки крови становились всё тоньше и тоньше, и наконец, совсем иссякли. Раны на животе стали медленно затягиваться.

— У тебя есть, чем её перевязать-то? — всё ещё отвернувшись, прохрипел Паша-танкист.

— Не надо меня перевязывать! — она, вся побледневшая, в упор посмотрела на Андрея, — остался ещё один осколок. Ты должен его вытащить!

Пот из под шлемофона буквально лился водопадом. Весь комбез пропитался им насквозь. Андрей вытер пот, застилавший глаза:

— Вытащу. Где он?

— Он там, ниже — она показала глазами вниз.

— Где там? — переспросил он, посмотрев вниз, на её окровавленный низ живота, и холодея от страшной догадки.

— Да, там, внутри, — она закрыла глаза, — спускай ниже комбез и вынимай осколок.

Трясущимися руками он спустил ей комбез ниже бёдер. На ней остались только кальсоны, насквозь пропитанные кровью. Её кровью.

— Снимай, чего застыл? — глаза её бешено смотрели на него в упор.

Как в дурном сне, ощущая, что руки действуют помимо его сознания, он стянул с неё и исподнее. От непривычного и фантасмагорического зрелища невольно зажмурился: её красивые, голые бёдра так неестественно смотрелись на этой грязном брезенте, положенном на землю, перемешанную со снегом.

— Так хватит? — он не узнал свой голос.

Она с трудом подняла голову:

— Хватит… У меня осколок там… справа… внизу… сбоку.

— Господи, да где же?! — он в панике уставился на небольшой тёмный треугольник внизу её живота, весь покрытый сгустками начавшей сворачиваться крови.

— Там, где находится аппендикс… — тяжело дыша, она приподняла голову, — справа, в самом низу… Что, анатомию в школе… не учил? Лезь туда… и нащупай там… осколок.

Андрей стиснул зубы, кивнул и молча стал отмывать снегом с этого места сгустки крови. Он увидел входное отверстие — оно было с рваными краями, и очень большим, как приоткрытый рот. Только что отмытая кожа вокруг отверстия снова обагрилась кровью, толчками выходящей из страшной раны…

Собравшись с духом, лейтенант решительно сунул в неё концы узкогубцев… Он держал инструмент осторожно, самыми кончиками пальцев, целиком полагаясь на тактильные ощущения: вытащив из её тела уже два осколка, он понял, как чувствуется момент касания об осколок кончиками инструмента.

Осторожно задвинул их прямо, на пару сантиметров, чуть-чуть пошуровал ими вправо и влево… сделал пару движений вверх и вниз… Ничего!

— Дак это… я инструментом-то… ничего не чувствую… — Андрей совсем растерялся, — нет там ничего…

— Да там он! Там!! Просто очень глубоко! — она в исступлении почти орала на него, — да не нащупаешь ты его своей этой железкой! Короткая она! — она расширила глаза и с надрывом крикнула: — пальцами лезь!! Нащупаешь его, поймёшь, где он сидит, тогда железякой этой его и подцепляй! Понял?!

Подавляя накатывающие на него приступы дурноты, и с трудом удерживая себя от потери сознания, он трясущимися пальцами полез в скользкую от горячей крови живую плоть.

— Глубже… ещё глубже… — как сквозь вату он слышал её указания, и когда пальцы до самых костяшек погрузились в мягкую, тёплую, располосованную осколком глубину, кончик осколка царапнул по ногтю.

Осколок оказался совсем не там, где ему положено было быть, а гораздо выше и правее. И он был большой, очень большой — раневой канал был очень широким. От мысли, что такого размера осколок просто перемешивает внутренности человека в кровавый фарш, у Андрея помутилось в голове, и он чуть не потерял сознание.

Но он отдышался, взял себя в руки, и старательно выгнав из головы все эти мысли, Андрей снова взялся за ржавый инструмент…

— Ну что, начинаем… — он выдохнул, посмотрел ей в глаза: — будет больно, скажешь…

— Твою маковку, Андрей! Мне БУДЕТ больно! Я буду орать, я буду ругаться, а ты, подлец, всё равно тащи, понял?!

Андрей, в очередной раз смахнул струящийся со лба пот, молча кивнул, и решительно ввёл в раневой канал узкогубцы. Агния, зарычав как рысь, дёрнулась в Пашкиных руках.

— Скажи Пашке, чтобы не смотрел! — напрочь срывая голос, она буквально рычала на Андрея, — скажи, что бы держал меня крепче!

— Да не смотрит он!! И держит!!

— Тащи! С-с-сука!! Ненавижу!!! — завыла она.

Узкогубцы почти полностью погрузились в рану, костяшки пальцев, коснулись её тела. Стиснув зубы, Андрей повёл ими немного вверх и вправо, и вот… Долгожданный лёгкий скрежет от касания металла по металлу!

Так… так…

Теперь приоткрыть инструмент….

Так… ухватить…

Есть!

Он наконец-то почувствовал, что крепко ухватил осколок. Пот капал с его лба, тряслись руки.

— Тащу… — он не узнал свой голос, таким он стал хриплым.

— А-а-а!!! В креста… в душу… в гробину мать… в печёнку… да в яйца!!! — она зашлась истошным криком, рыча сквозь зубы и извиваясь от боли…

То, что было потом, выпало из памяти Андрея, потому что, очнулся он только через пару минут, от того, что Пашка испуганно хлопал его по щекам. Сел, очумело осмотрелся: Агния уже села, и натянув кальсоны, пыталась натянуть на себя лётный комбинезон. Андрей поднял правую руку, чтобы вытереть пот, и увидел, что вся кисть его правой руки окровавлена и судорожно зажатые в ней узкогубцы до сих пор сжимают большой окровавленный осколок с рваными краями.

— Ну, д-девка у т-тебя ж-ж-железная! — нижняя челюсть танкиста Паши заметно дрожала, — я и мужиков-то таких не видал! А тут б…б…баба! — ошарашенно произнёс танкист и добавил, — И вообще чудеса какие-то! Тут любой другой человек трижды бы уже п…помер! — руки у него ходили ходуном, он сдёрнул с головы танкошлем, и вытер им обильно бежавший с лица пот, — а твоя — как огурец! Она у тебя что, из закалённой стали?

Андрей, сглотнув, кивнул и хрипло ответил, не узнавая собственный голос:

— Ага, из неё, родимой… Особой закалки.

Паша полез в танк:

— У нас там где-то аптечка была, сейчас я попробую найти, надо ж перевязать!

— Да не надо меня перевязывать! — всё ещё слабая, она обратилась к Андрею: — да брось ты этот осколок, лучше помоги мне, пожалуйста!

Он с остервенением бросил осколок на землю, поднялся, и трясущимися руками стал помогать ей застегивать комбез.

— Я сильно ругалась, да? Словами всякими нехорошими вас поносила? — она виновато посмотрела исподлобья.

Андрей смахнул пот, глубоко выдохнул, почесал кончик носа:

— Да, если честно… хм… даже не предполагал, что ты ТАК умеешь. Ты ж вроде и слов-то таких не знаешь?

Она пожала плечами:

— Да я и не знала… просто эти слова вот тут, — она покрутила пальцем у своей макушки, — у Пашки вокруг головы, в тот момент вихрем крутились, ну… я и озвучила. Вырвалось. Прости. Больше не буду.

Андрей выдохнул, молча притянул её к себе, и поцеловал.

Через пару минут она стояла одетая, хотя всё ещё очень слабая от полученных ранений. Но, тем не менее, готовая к дальнейшим действиям.

Глава 6. В танке главное — не бздеть.

Бой сдвинулся на несколько километров от места их нахождения.

Укрытые между коробками стоявших рядом двух танков, они оставались незамеченными все эти долгие четверть часа, что длилась операция по извлечению осколков из её тела. Мимо них, меся грязь и снег, лязгая гусеницами и натужно рыча моторами, прошли на восток остатки того второго эшелона немецкой бронетехники, которые не были добиты нашей штурмовой авиацией. И теперь эти несколько десятков танков шли на прорыв, расширяя захваченный плацдарм.

Механик-водитель, всё ещё косясь на так чудесно выжившую лётчицу, полез в свой танк, и стал вытаскивать оттуда тела членов экипажа. Андрей ему молча помогал. Вытащили, сложили у гусеницы танка. Андрей посмотрел на Агнию. Она уже чуток отошла, и чувствовала себя получше. Она наклонилась, внимательно посмотрела на них всех по очереди, покачала головой, посмотрела на Андрея с Пашей:

— Ауры потухли. Ничего не могу.

— Кто потухли? — не понял Пашка.

— Всё, Павел Иванович, нету их больше. Умерли, — грустно добавила она.

— Умерли…. — как эхо повторил он за нею, вопросительно посмотрел на неё: — А откуда ты знаешь, что я Павел Иванович?

— Я… я много чего знаю, Паша. Давай об этом чуть позже? Ты лучше скажи, как выбираться будем? А то мы всё на самолёте….

— Как выбираться…. — он сдвинул шлемофон на лоб, и почесал в задумчивости затылок. Полез в свой люк, сел на своё место мехвода, долго возился там, пытаясь запустить двигатель. Безрезультатно. Вылез, спрыгнул на землю:

— Кабздец движку.

— Может, вдвоём посмотрим? — со слабой надеждой предложил Андрей.

— Да чего там смотреть? Там, похоже, все магистрали порвало… швах, короче.

— Может, этого заведём? — Андрей махнул рукой в сторону немецкого танка.

— Не-е-е! — мотнул головой мех.вод, — я на фашистском танке не поеду. Да и не сумею.

Он перевёл взгляд на свой погибший экипаж, потом тоскливо взглянул на Андрея: — похоронить бы….

— У тебя лопата есть?

— Нету, — оглянувшись на свой танк, сокрушённо развёл руками несчастный танкист. Андрей промолчал, тоже посмотрел в ту сторону — весь сапёрный инструмент с нашего танка был сорван. Андрей обошёл по кругу немецкий танк — лопата отсутствовала и на нём…

Пашка молча стал перетаскивать тела погибших под танк, потом с помощью Андрея накрыл их рваным куском брезента.

— Хоть так…. Потом вернёмся, и…. — он помолчал, — если вернёмся.

Полез снова в люк, пошарил там руками и вытащил ППШ. Выглянул из-за танка, внимательно осмотрелся вокруг.

— Пойдём, — и, не дожидаясь ответа, пошёл в сторону стоявшей в сотне метров от них тридцатьчетвёрке. Агния и Андрей, не сговариваясь, молча потопали за ним.

Тридцатьчетвёрка с виду была совсем целой и поначалу непонятно было, почему она здесь стоит. Но подойдя ближе, они увидели причину: правая гусеница была порвана, а экипаж, видимо, пытался под огнём её натянуть. Тут они все и остались, раскиданные в стороны близким разрывом немецкого осколочно-фугасного снаряда.

Паша обошёл танк со всех сторон, заглянул внутрь через люк механика-водителя. Молча влез туда, недолго повозился. Засвистел стартёр, натужно проворачивая без малого 39-литровый двигатель. Движок гулко ухнул, выбрасывая первую порцию чёрной копоти из выхлопных труб, и нехотя завёлся. Погазовав с полминуты, Пашка заглушил двигатель, вылез из люка:

— Порядок! Щас гусеницу натянем и поедем.

Он прошёлся вдоль соскочившей гусеницы, посчитал траки:

— Ага, 37 с зубом и 37 пустых…. Всё в ажуре. Они уже успели битые заменить. Осталось только замкнуть, и натянуть. Хотя вдвоём, такие вещи обычно не делаются. Для натяжки гусеницы требуется минимум три человека.

— А я? — Агния обиделась, — а меня уже не считаете?

— А вам барышня, в сторонке бы постоять, тем более, что…. — он махнул рукой, — ладно, будет и для тебя дело. Будешь инструмент нам подавать! Это когда замыкать будем, — он почесал лоб, и добавил: — а вот когда натягивать будем, то тут и твои руки понадобятся.

Замкнули они её быстро, а вот с натяжкой пришлось изрядно помучиться. Через полчаса они, вдвоём с Андреем, искровянив себе все пальцы, и трижды обложив эту проклятущую гусеницу всеми матюками, которые они только знали, всё-таки её натянули. Девушка, как могла, несмотря на недавно перенесённые ранения, и весьма скромные физические возможности, изо всех сил им помогала.

— Ах ты, япона мать! — Пашка с остервенением размахивал руками, стряхивая с кончиков пальцев на землю капельки крови. — Как же я танк-то теперь поведу?!

— Да не маши ты руками! — отшатнувшись, осадил его Андрей, — ты мне своими граблями чуть по носу не попал!

— А мне можно! Даже положено! — с весёлой злостью отпарировал танкист, — у меня и фамилия подходящая — Махалов!

— Иди сюда, Махалов! Давай сюда твои руки, — Агния улыбаясь, подошла к нему, и мягко взяла его израненные руки в свои ладошки. Посмотрела на них, что-то пошептала, подула… Подняла глаза на танкиста:

— Всё, Павел Иванович. Починила я твои руки. Теперь сможешь танк вести? — в глазах её бегали смешинки.

Пашка в крайнем изумлении смотрел на свои руки, крутил их со всех сторон.

— Японский городовой! Это ж как ты смогла-то? Волшебство какое? Или как?

Она рассмеялась:

— Да ангел я, Паша! Ангел! Ты что, не понял?

— Я…. Не-е-ет… это как?

— Это так, — она повернулась к Андрею, — Андрюша, давай теперь твои.

Он молча сунул ей свои разбитые и саднящие от боли руки. Фокус повторился: подержала, пошептала, подула. Боль отступила.

Пашка-танкист с нескрываемым изумлением смотрел и не верил своим глазам.

Поймав его взгляд, Агния коротко пояснила:

— Да, я самый настоящий ангел. И не умираю ни от смертельных ранений, ни от заражения крови. И раны на мне заживают очень быстро. Вот только, — она посмотрела на Андрея, — если ранит, то пулю или осколок надо обязательно вынуть, иначе рана не заживёт, — она горько вздохнула, — и боль я чувствую, так же, как и все люди.

— А что ты здесь-то делаешь, а?

— Да вот его, — она показала глазами на Андрея, — защищаю.

— Хм, нормально! — хмыкнул Пашка, — а вот меня никто не защищает.

— Тебя, дуралей, тоже ангел защищает. Твой ангел-хранитель тебя защищает, понял, дурья башка? — она смотрела на него в упор и Пашке было непонятно: шутит она или говорит правду.

— И где он, ангел-то этот?

— Где, где, в Караганде! — она ткнула пальцем в небо, — он там, а я здесь. Думаешь, легко?

— А почему ты здесь, а не там?

— Про штрафбат слышал?

Танкист кивнул.

— Ну, так вот, у нас он тоже есть. Вину свою искупаю, понял? Нет? — она подтолкнула его к люку: — Ладно, потом поймёшь! Давай, заводи, поехали уже!

Бормоча себе под нос что-то про невразумительное, он полез в люк механика-водителя. Агния обернулась к Андрею:

— Подсадишь меня?

Он с готовностью подхватил её под попу и одним толчком закинул на броню.

— Как вы здесь воюете?! Ведь узко-то как! — Андрей с трудом разместился на месте заряжающего.

— А у вас в самолёте, что, шире что ли? — с обидой в голосе вопросом на вопрос ответил Паша. Андрей промолчал.

— Значит так! — в голосе танкиста прозвучали железные нотки, — ты, лейтенант, конечно, извини, но покуда мы в танке, командир — я. Вопросы есть?

— Нормально, Паша. Командуй.

— Далее. Твой ангел, то бишь стрелок, как, стреляет нормально?

— Со ста метров в пятак попадёт. Ты главное, объясни, как тут из этой дуры стрелять, — Андрей хлопнул ладонью по казённику пушки.

— Вон там маховичок, видишь? — Павел Иванович со своего места ткнул пальцем себе за левое плечо, — это горизонтальная наводка. А вот этот, — он развернулся в другую сторону, — вертикальная. Покрути. Усекла?

Агния покрутила маховички, кивнула головой:

— Ага, усекла.

— А вот здесь, — он опять повернулся через левое плечо, — на маховичке горизонтальной наводки ручку вот так откидываешь назад, видишь? И теперь ты этой же рукояткой управляешь электромотором быстрого поворота башни. Жмёшь её вверх — башню крутит вправо. Перекидываешь вниз и жмёшь — башню крутит влево. Но это не для наводки орудия. А просто чтобы быстро развернуть ствол в сторону цели. Развернула, а потом — ручку обратно откидываешь, и уже вручную осуществляешь точную наводку на цель. Пробуй!

— Ага! Здорово! — ей явно нравилась её новая роль.

— А вот это панорама….

— Слушай, командир танка! — прервал его Андрей — а я-то что должен делать?

— Как что? — Пашка округлил глаза, — заряжающим будешь! Или ты хочешь, чтобы твоя пичуга снаряды ворочала? Попробуй, подыми!

— Ну-ка! — Андрей взялся за снаряд, — ого!

— Да не ого, а ого-го! — довольно улыбнулся Паша, — тут вам не там! Это — вещь! Не то, что у вас, в авиации, ваши пукалки 20-и миллиметровые!

— Где 20, а где и 37мм, — отрезал лейтенант, — нам хватает!

— И что, по танкам тоже шмаляете? — ехидно искривив бровь, решил уточнить танкист.

— Из пушек по танкам шмалять смысла нет, других целей навалом.

— А чего так? Что, броня толстая? Али снарядики ваши хиловаты?

— У нас для танков особый рецепт есть — ПТАБы. Загрузил в бомболюки пару сотен, прошёлся над колонной, сыпанул, как горохом, и всё!

— И чё??

— А ничё! В каждой такой сикарахе кумулятивная боевая часть, 70 мм брони прожигает, понятно? Если хотя бы по одной такой штучке каждый танк словит себе на крышу, то всё — нет колонны!

— А-а-а… — почесал себе затылок Паша-танкист, — так это те самые… которые бронепрожигающие… Слышал, что и для нас такие снаряды вроде разработали! Скорей бы уже! У немчуры такие уже есть. А у нас пока просто бронебойные. И ещё эти… катушечные. Подкалиберные.

— Что за зверь?

— А вон, — танкист кивнул на единственный снаряд в боеукладке, со странным острым носом, — тоже, видишь, неплохая штука… получше обычных бронебойных. Да вот только мало их пока, не наладили производство как следует. Перед боем по три штуки выдают на танк. Под расписку.

— И как оно работает? — Андрей с интересом рассматривал снаряд.

— А так: в этом снаряде самая заглавная часть — сердечник. Он маленький, но дурь в нём заключена невозможная, он с этого… как его… карбида… что ли сделан…

— Карбид вольфрама? — подсказал лейтенант.

— Вот ты у нас профессор, всё знаешь! Точно, из его самого! А вокруг него эта галиматья накручена, из мягкой, низкосортной стали. И когда он в броню вонзается, вся эта шелуха с него сползает, а внутрь только он и протискивается. А так как он легче обычного, то и скорость вылета у него выше. Жалко только, что у нас только один такой в боеукладке есть, остальные — осколочно-фугасные.

***

Следующие несколько минут ушли на то, чтобы объяснить новому экипажу работу с прицелом, с орудием и пулемётами: спаренным и курсовым.

Поражённый таким обилием знаний у механика-водителя, Андрей поинтересовался у него:

— Слушай, Паш! А откуда ты всё это знаешь? Ты же просто сержант, механик!

Пашка довольно осклабился:

— Так я же ещё в финскую начал воевать! Было время научиться!

— Хм, молоток! Время, значит, даром не терял! — Андрей выглянул из башенного люка, покрутил головой, осматривая окрестности, сунулся обратно в башню:

— И как, думаешь, доедем до своих-то?

Пашка обернулся через правой плечо, и ухмыляясь, спросил, как бы между прочим:

— Знаешь, что в танке главное?

— Ну, и?

— В танке главное — не бздеть! — и завёл двигатель.

Глава 7. Дед Спиридон.

— Дедушка, а как ты думаешь, немцев-то скоро прогонят? — наливая деду щи в тарелку, как бы между прочим, спросила Антонина.

Дед аж вскинулся:

— А то как же? Само собой! Погонют, и ишшо как! Так помчатся в свою Германию, что пятки сверкать будут! Я вот… — дед попробовал щи, — внучка, дай-кось соли, — посолив щи, дед продолжал, — так вот, ночью-то грохотало на западе. Мне то не спалось, я до ветру на двор вышел… — дед несколько раз степенно зачерпнул деревянной ложкой щи, — неужто не слыхала? — дед оторвался от щей и поднял на Антонину свои старческие подслеповатые глаза.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

НС-37 — мощная авиационная пушка, с 1943 года устанавливалась на Ил-2. Опыт применения оказался не совсем удачным — для легкобронированной техники мощность снаряда была избыточной, а для пробития брони большинства танков в 1943 году этого калибра уже не хватало. Да и точность огня была недостаточной — стрельба длинными очередями раскачивала самолёт, увеличивая рассеивание снарядов. Темп стрельбы был невысокий. Если одну из пушек заклинивало, то стрельба из оставшейся была невозможна. Поэтому, после выпуска небольшого количества Ил-2 с НС-37, отправленных на войсковые испытания, опять вернулись к пушкам калибра 23мм, к ВЯ-23. А с танками продолжали бороться ПТАБами.

2

самолёт Ще-2 — двухмоторный лёгкий транспортный самолёт, был запущен в производство в октябре 1943 года, а события этой главы происходят во второй половине ноября 1943-го, поэтому один из первых образцов этого самолёта вполне мог быть отправлен для выполнения такой ответственной миссии. Так что никакой особой натяжки в сюжете тут нет.

3

Владимир Высоцкий «Песня лётчика».

4

СПУ — Самолётное Переговорное Устройство

5

Штурмовое орудие без башни, самоходка.