Алгоритмы, или Ошибка в коде. Концептуальная фантазия

Денис Ленский

Ленинград, 1982 год. В руках четверых приятелей оказываются несколько газет из тридцатилетнего будущего. Издания датированы одним и тем же числом, но и название газет, и их содержание разительно отличаются. Разгадать загадку им помогает человек, обладающий уникальными способностями, приехавший в командировку из Москвы. С помощью магического Зазеркалья друзья совершают виртуальное путешествие по телеэфиру конца 20-го века – начала 21-го. То, что они видят, заставляет их серьёзно задуматься.

Глава 2. Программисты будущего

— Есть «Советская Россия»?

— Нет, продали.

— А «Правда» есть?

— «Правды» тоже нет. Остался «Труд» за три копейки.

Из старого анекдота

— Ты хочешь сказать, что можно заглянуть человеку в душу, как стоматолог заглядывает пациенту в рот, и найти там источник его внутренних страданий?

Студент хоть и был моложе всех собравшихся в комнате, но всегда обращался с ними на «ты». Так повелось с раннего возраста, когда ему было позволено тыкать всем взрослым, а уж близким друзьям старшего брата и подавно. Да, он знал этих людей с детства и относился к ним точно так же, как и к своему брату: запросто, но уважительно и без фамильярностей. Правда, иногда его заносило. Вот и сейчас уже минут двадцать он пытал невозмутимого Психолога всякими каверзными вопросами. Студент пытался доказать, что движущей силой эволюции является научно-технический прогресс, а Психолог утверждал, что в человеческом обществе прогрессом можно считать только то, что идёт на пользу развития человеческих качеств.

— Не всегда, Полуэкт. Большинство людей скрывают свои чувства и эмоции, и не каждому дано их увидеть, — ответил Психолог, улыбнувшись в усы.

Своими шикарными усами, куда можно было прятать улыбку, а также залысиной на полголовы доцент кафедры психологии одного из ленинградских институтов напоминал Владимира Мулявина из «Песняров». Раскинувшись в старом кресле, он листал книгу «Психологические основы религиозного мировоззрения».

Студент всегда старался уложить всё по правильным полочкам, а когда ему это не удавалось, непроизвольно начинал терять терпение.

— Ну, хорошо, с другими понятно. Но от себя-то нечего скрывать? Предположим, что у тебя испортилось настроение. Ты можешь понять причину и быстренько себе настроение исправить?

— Понять причину могу. Исправить — не всегда, — всё так же терпеливо ответил Психолог.

— Ерунда какая-то. Если я знаю, например, как устроен телевизор, то я смогу его починить и тебе, и себе и… короче, любому. Посижу, поковыряюсь — и починю. Выходит, что ты… в смысле, вы, психологи… Ты не обижайся, Захар, но мне иногда кажется, что вся эта психология, все эти чувства, эмоции, глубокий и неизведанный внутренний мир — сплошная болтовня.

Психолог снова улыбнулся.

— Ты прав, Полуэкт. В большинстве случаев всё это — не более чем болтовня.

— Вот, — обрадовался Студент. — Я и говорю, что гуманитарии всё это сами и придумали. Только запутывают нормальных людей.

— А что, по-твоему, значит «нормальный»? — пряча улыбку, поинтересовался Психолог.

— Нормальный?.. — Студент задумался. — По-моему, это… Это обычный человек… Нет уж! Ты лучше сам мне это объясни! Ты ведь чему-то учишь своих студентов?

— Чему-то учу, — усмехнулся Психолог. — Чему-то я их учу, а чему-то сам учусь у них.

Психолог обычно старался избегать тем, связанных с его профессией и отвечал уклончиво. На днях он защитил кандидатскую, но тему своей диссертации упорно не разглашал, искусно увиливая от расспросов. Однако то, что задумал Программист, должно было подтолкнуть его приятеля поделиться своими знаниями. Он незаметно подкинул ему и Студенту тему для дискуссии, а сам вместе с Журналистом уселся за шахматы.

Студент не сдавался.

— Или возьмём, к примеру, духовность. В чём она измеряется? Или вот это странное выражение: «глубокий внутренний мир». В каких единицах измеряется его глубина? По-моему, то, что невозможно подсчитать и сравнить с каким-то эталоном, — бесполезный набор красивых и умных слов. Назови мне, в конце концов, человека, который мог бы служить эталоном нравственности. Я — точно нет. Может, это ты? А может, кто-то из них? — Студент тряхнул своим отросшим за лето хайром в сторону Программиста и Журналиста.

— Стесняюсь спросить, вы что, хотите пересчитать количество косточек у моей нравственности? Или вас интересует вес моей совести в граммах? Ковалёв, как тебе нравятся эти моралисты? — спросил Журналист, краем уха следивший за умным разговором. — Впрочем, не отвлекайся, думай.

— Я и думаю, — Программист давно уже мысленно выиграл эту партию и сейчас просчитывал, как бы похитрее заставить Журналиста сдаться. — Не бери в голову, Никитос, пусть философствуют.

— А философы не подерутся? — Журналист рассмеялся, представив спокойного, как удав, Психолога, который отбивается от петушиных наскоков юного студента-связиста.

Студент

Пол Ковалёв был поздним ребёнком в семье. Имя Полуэкт, в переводе с греческого означающее долгожданный или желанный, дано ему было не случайно. Родители души в нём не чаяли, но при этом особо и не баловали.

С самого раннего возраста Полуэкт отличался от своих сверстников пытливостью ума, любознательностью и, что самое главное, усидчивостью. В детстве он часто болел, и в перерывах между посещениями детсада, вызванных очередной простудой, родители могли смело оставить его дома одного. Программист тогда жил в Китеже, и маленький Полуэкт, оставаясь один в большой трёхкомнатной квартире, сам находил себе развлечения. Еще не умея читать, он мог часами рассматривать картинки, листая многочисленные энциклопедии из родительской библиотеки, возиться с кубиками и всевозможными конструкторами, выстраивая целые города, а также слушать грампластинки со сказками на старом проигрывателе. А после освоения азбуки оттянуть от книг его было невозможно.

Друзья старшего брата, Журналист и Психолог, часто бывавшие у них дома даже в его отсутствие, обращались с младшим Ковалёвым как с равным. Этим фактом маленький Полуэкт очень гордился и всячески старался не выглядеть рядом с ними ребёнком. Общение со своими взрослыми друзьями он зачастую предпочитал тусовке со сверстниками.

Отец братьев Ковалёвых, до самой пенсии работавший инженером-конструктором на приборостроительном, имел золотые руки и светлую голову. Всё свободное время он что-то чинил, паял и строгал. Он постоянно изобретал какие-то интересные штучки-дрючки, и приобщил к этому младшего сына. Еще со школьных лет, с подачи отца, младший Ковалёв стал интересоваться техникой. Они с отцом всё время что-то конструировали: от маленьких ракет, которые на удивление стаям ворон могли взлетать, до больших раздвижных лестниц-стремянок, которые вызывали живой интерес у всех соседских дачников.

Эти полезные навыки, переданные от отца по наследству, потом очень пригодились Полуэкту. Уже после его смерти, продолжая отцовские традиции, Студент мог починить всё что угодно — от радиоприёмника до карбюратора. Переоборудовав их старый кооперативный гараж под мастерскую, он пропадал там часами, ремонтируя чьи-то легковушки, мотоциклы, велосипеды и разнообразную бытовую технику. Одних только стиральных машин в гараже стояло несколько штук. Полученных за ремонт денег хватало, чтобы жить вполне благополучно. Да и старший брат помогал материально, вкладывая в семейный бюджет часть своей средней, по советским меркам, зарплаты.

Но главной особенностью Студента была его способность учиться. Он интересовался всем на свете и быстро впитывал любую полезную (с его точки зрения) информацию. Когда перед началом фильма в кинотеатре вместо «Новостей дня» запускали киножурнал «Хочу всё знать», он радовался этому иногда даже больше, чем самому фильму.

Такой широкий круг интересов не делал Полуэкта замкнутым. Он всё время посещал какие-то кружки во Дворце пионеров, участвовал во всевозможных слётах юных техников и школьных олимпиадах. Поэтому круг его общения был весьма широким — от полулегальных дворовых тусовок до золотой ленинградской молодёжи.

Словом, Студент был любознательным и достаточно эрудированным юношей, но не из тех, кого называют занудами и ботанами. Он вел нормальный студенческий образ жизни, со всеми полагающимися в этот период любовными и другими приключениями.

— Не волнуйтесь, уважаемый, мы не подерёмся, — успокоил приятеля Психолог. — Тем более, что Полуэкт прав. Гуманитарные науки, как говорится, в большом долгу. За последние пару тысяч лет философы в своих бесконечных спорах о смысле бытия так и не продвинулись в понимании того, что есть «человек нормальный», — сказал он, закрыв книгу и отложив её в сторону.

Журналист дотянулся до книги и заглянул под её обложку.

— Богословие, что ли? — насмешливо хмыкнул он. — Из этой книги песок сыплется.

— Напрасно язвите, коллега, — поправив на переносице очки-хамелеоны с большими дымчатыми стёклами, спокойно ответил Психолог. — Реальность такова, что невозможно оценить целесообразность технического прогресса, не разобравшись с динамикой изменения духовной культуры и нравственности. Бог дал людям чувство различения и чувство меры…

— А можно без этих церковных проповедей? — как от зубной боли скривился Журналист.

–… к сожалению, не всем, — закончил Психолог.

Журналист равнодушно отмахнулся.

— А, по-моему, весь этот прогресс, — он раскинул руки, словно очерчивая ими всё мировое пространство, — результат самой обыкновенной человеческой лени. Людям надоело тупо ходить за плугом — они взяли и придумали трактор, надоело писать от руки — придумали печатную машинку, надоело думать — придумали ЭВМ. Кстати, Ковалёв, — Журналист поглядел на Программиста, — ты случайно не запрограммировал в своего малыша «Каиссу»? Может, это она тебе ходы подсказывает?

Программист рассмеялся.

— Нет, в Синклере программа попроще. В шахматы мы с ним, конечно же, играем, но думать я привык сам. — Он передвинул деревянную катушку с остатками белых ниток, служившую ладьёй вместо давным-давно утерянной, и подмигнул Журналисту. Тот мгновенно сделался серьёзным.

— А почему так? — удивился Журналист. — Ты же пешку теряешь?

— Я знаю. Теперь твоя очередь думать.

Программист встал со стула и потянулся.

Неделю назад, после того как он извлёк из Зазеркалья «Ленинградскую правду» за 2012 год, он продолжил эксперименты. Вернувшись к Зеркалу, он стал таскать из него газеты одну за другой, проверяя даты. Программист сразу же определил, что все газеты были изданы 6 августа 2012 года, но информацию при этом содержали абсолютно разную. Мало того, они даже своими названиями различались. Программист пришёл в полнейшее недоумение, когда вместо привычной «Ленинградки» у него в руках неожиданно оказались «Питерские вести» — газета с необычно качественными фотографиями, а потом снова «Ленинградка», но уже цветная.

Список названий газет пополнили несколько чёрно-белых «Петроградских вестников» и красочных «Имперских новостей». Попался даже один необычный экземпляр «Ленинградского коммуниста» — газеты с ярко-красным типографским шрифтом. «Коммунист» растаял, словно марево, продержавшись буквально несколько секунд.

Исчезали газеты тоже совершенно непредсказуемо, как мыльные пузыри: одни растворялись в воздухе быстро, а другие существовали чуть дольше. Иногда они бесследно таяли прямо в руках, а когда Программист быстро вытаскивал газеты из Зеркала одну за другой, как фокусник голубей из цилиндра, они исчезали совершенно в другой последовательности. Помня основные принципы материализации вещественных объектов, Программист немного представлял, как происходит их появление, но уловить закономерность в их непредсказуемых исчезновениях ему никак не удавалось.

Он так увлёкся, что даже не заметил, как домой вернулся младший брат. Застав Программиста за таким необычным занятием, Студент поначалу не слишком удивился — некоторые зазеркальные фокусы брат раньше ему демонстрировал. Но сейчас, наблюдая за его действиями, немного захмелевший юноша долго не мог сообразить, откуда берутся и куда затем пропадают газеты, которые Программист даже не пытается читать.

Когда Студент громко поинтересовался, что за газетную лихорадку устроил старший брат в его отсутствие, Программист моментально определил, что тот снова нарушил третье условие «квартирников». Когда язык у младшенького заплетался, он непроизвольно сокращал слова для удобства их произношения. Оказалось, что в квартире у Фагота сегодня происходила не просто очередная музыкальная тусовка, а репетиция студийной записи новой пластинки «Машины». Ну а после записи, как уверял Студент, музыканты немного расслабились. Программист понимал, что разумней всего было бы сразу отправить братца спать, но тому ужасно хотелось узнать, что же такое происходит в их читальне.

Программисту пришлось выслушать сбивчивый рассказ о том, что Макаревич — это «Пушкин нашего времени», что все его песни имеют глубокий философский смысл, который не всем дано понять. Студент уверял, что пиво с портвейном он вовсе не мешал, а пил по чуть-чуть, как все, и только потому, что отказываться было неудобно.

Старший брат, поворчав для порядка по этому поводу, про себя оценил состояние младшего на удовлетворительно и даже хотел послать Студента в гастроном за какой-нибудь едой. Но тот идти в магазин категорически отказался. Стараясь выговаривать слова быстро, пока брат не передумал, он начал задавать вопросы, да с такой скоростью, что Программист их не успевал даже осмысливать, а не то что на них отвечать. В конце концов, он вытащил из Зеркала очередную газету и сунул её разговорчивому брату, чтобы тот хоть немного помолчал. Пока Студент, клацая от удивления языком, перелистывал газету, соображая, что к чему, — она исчезла у него прямо в руках.

Возбудившись ещё больше, Студент стал уговаривать Программиста не прекращать «газетно-исследовательскую работу».

— Давай так: я буду читать газеты вслух, пока они не дематриализ… де-ма-трели… Нет. Давай лучше ты читай вслух, а я буду быстренько запоминать.

— Нет, лучше записывай, а то забудешь, — пряча улыбку, предложил Журналист. Сунув брату пачку перфокарт и авторучку, он принялся диктовать статью.

Это продолжалось не более минуты. Сообразив, что старший брат просто над ним потешается, он обозвал его «почтальоном Печкиным» и, обидевшись, уселся в кресло.

Обида тоже длилась недолго. Хлопнув себя по лбу, Студент смылся из читальни и появился через пару секунд с фотоаппаратом.

— Будем фиксировать современным способом, — пояснил он.

Программисту идея с фотоаппаратом понравилась, и он сам разложил перед Студентом очередную газету. Тот запыхтел, щёлкая фотокамерой, но в результате всё равно не успел сфотографировать все страницы. Тогда Программист снова подошёл к Зеркалу.

На этот раз он извлёк газету, которая называлась «Санкт-Петербургские Ведомости». Своим форматом «Ведомости» напоминали новогоднюю «Неделю». Крупные заголовки, необычное расположение колонок, чёткие, цветные, как в журнале, фотоснимки: всё было какое-то праздничное, красивое и яркое. «Цена договорная», — прочитал Программист вслух и протянул «Ведомости» брату. Тот схватил необычную газету и, забыв про фотоаппарат, тут же принялся её перелистывать.

Буквально через несколько секунд он издал восторженный вопль и ткнул пальцем в какую-то статью.

— Гляди! Знаешь, что это? Это письмо Макаревича какому-то президенту! — возбуждённо затараторил Студент.

— Какого Макаревича? Того самого? — удивился Программист. — А какому президенту?

— Фиг знает какому. Наверное, президенту Союза композиторов. Читай сам, я ничего не понимаю, — сияя от восторга, сказал Студент. — Но это точно наш Макаревич.

Вчитавшись в статью, Программист понял, что это действительно письмо, суть которого сводилась к тому, что музыкант Макаревич, вернувшись с очередных гастролей, написал открытую жалобу на коррупцию, процветающую в управлении концертами. В статье шла речь о каких-то «откатах».

— Что такое «откаты», Алекс? — спросил Студент, заглядывая брату через плечо.

Программист пожал плечами и снова углубился в чтение. Студент прыгал рядом, мешая дочитать заметку до конца.

— Офигеть! Слушай, давай я сгоняю с газетой к Макаревичу, — перебирая ногами от нетерпения, говорил он. — Он поставит на газете автограф, я её сфоткаю — и будет у меня «автограф из будущего»

Студент выхватил у брата газету и вполне серьёзно уже собрался бежать за автографом, но газета исчезла прямо у него в руках.

— Эх, никто ведь не поверит… Нужно было фоткать даже без автографа, — вздохнул он.

То, что произошло далее, окончательно расстроило Студента. Когда Программист, попытался в очередной раз сунуть руку за газетой, Зеркало отказалось его пускать — рука наткнулся на стекло. Пока Программист, встав на колени, колдовал над «чипстоуном», Студент едва не обрушил тяжёлую дубовую раму. Несколько раз пощёлкав перед Зеркалом пальцами, он попытался самостоятельно сунуть в него руку. Программист не на шутку испугался, но к счастью, всё обошлось.

— Это бесполезно, Полуэкт. Во-первых, кроме щёлканья пальцами, нужно знать голосовые команды, а во-вторых, «чипстоун» просто перегрелся. Иди-ка ты спать.

Когда приунывший Студент поплёлся в свою комнату, Программист убрал камень обратно в холодильник и осторожно занавесил Зеркало старой скатертью.

В командировке, куда он укатил на следующий день, Программист всё время размышлял над результатами экспериментов. Ему не давал покоя вопрос: почему одна и та же, по сути, газета, главный печатный орган городской власти Ленинграда, не только выглядит и называется по-разному, но также содержит совершенно разнообразную, порой противоречащую себе информацию.

Также было непонятно, почему газеты исчезали так быстро. Программист знал принципы М-волновой материализации и очень хорошо помнил, что газеты с результатами спортивных соревнований могли храниться довольно долго, около двух недель. А эти газеты за шестое августа 2012 бесследно исчезали через пару минут. А некоторые вообще таяли в руках почти сразу, через несколько секунд.

Ещё Программисту показалось очень странным, что практически во всех газетах отсутствовали какие-либо упоминания о КПСС. Только в кумачовом издании «Лениградского коммуниста» писалось о новых достижениях советского народа под руководством Коммунистической партии.

Программист понимал, что в одиночку ему трудно будет отыскать научное объяснение этим загадкам, главным образом потому, что он будет подсознательно подстраиваться под тот результат, который ему покажется наиболее правдоподобным. Ему нужен был свежий взгляд со стороны.

Он рассуждал так. Если есть вероятность того, что в будущем могут произойти кровавые события, о которых через 30 лет напишут в газете «Питерский вестник», то нужно попытаться эти события каким-то образом предотвратить. Идея была, конечно, фантастической, но работа в ГИТИКе научила его, что любую, даже самую неожиданную идею, при желании можно реализовать. Почему бы не попробовать перепрограммировать будущее? — размышлял он.

И Программист решил обсудить результаты эксперимента со своими старыми верными друзьями, Журналистом и Психологом. Однако он понимал, что без определённой предварительной подготовки его друзьям будет сложно адекватно воспринять метафизику Зазеркаля.

Вернувшись из командировки, он согласовал свой план с младшим братом, и они договорились, что прежде чем рассказать друзьям о Зазеркалье, они постараются организовать несколько философских квартирников, а затем плавно перейдут на тему газет из будущего.

Подобные домашние семинары проходили в квартире на улице Рубинштейна регулярно. Раньше, когда были живы отец и мать, а Полуэкт был ещё маленьким, друзья собирались за столом исключительно для чаепития и спорили обо всём на свете. А после того, как родителей не стало, вместо чая на столе стало появляться спиртное. Были времена, когда друзья болтали на разные политические темы, просто попивая пивко, а иногда могли под коньячок до утра расписывать пульку, слушая при этом не музыку, а чуждые генеральной линии радиоголоса.

Когда Программист отлучался из Ленинграда в очередную командировку, его приятели брали шефство над Студентом. Психолог подкармливал его вкусной домашней едой, а Журналист просто не давал скучать.

Однажды вернувшись домой после недельного отсутствия, Программист обнаружил в квартире не только гору немытой посуды и пустых пивных бутылок, но и двух незнакомых девиц, которые тут же куда-то свинтили. Журналист на ходу сочинил историю о том, как он пожалел своих редакционных переводчиц, опоздавших на электричку, а гостеприимный Студент просто пустил их переночевать. Программист тогда имел серьёзный разговор с младшим братом, и они решили, что спиртное в их квартире будет появляться только в крайних, исключительных случаях.

Поводом для сегодняшней встречи послужило недавнее назначение Журналиста на должность заместителя редактора журнала и успешная защита Психологом кандидатской. Его жена испекла по такому случаю большой пирог.

Программист вышел на кухню, достал из шкафа небольшую турку и налил в неё воды.

— Кто будет кофе? А может, кому-то ещё чайку налить? — громко спросил он друзей.

— А у тебя коньяк есть? — оторвался от шахмат Журналист.

— Конья-я-як? — донеслось из кухни. — Коньяк чемпиона мира по шахматам, Алёхина, чуть не сгубил, а тебе, Никитос, даже несмотря на все твои безусловные, в том числе и шахматные, таланты, до Александра Алёхина, ой как далеко. Ну и какой тебе коньяк?

— Любой. Мне в кофе, — Журналист не понял или сделал вид, что не понял приятеля. — Мой истощённый организм требует допинга.

— А мне ещё чайку, если можно, — громко сказал Психолог и, добавил, обращаясь к Журналисту: — А ты, коллега, напрасно считаешь, что это твой организм требует коньяка для допинга. Это ты сам его приучил.

— Жизнь приучила, — уточнил Журналист. Он встал из-за стола, на глазах теряя интерес к почти безнадежно проигранной партии. — Может, это мой глубокий внутренний мир нуждается в капле коньяка для душевного равновесия? Я достаточно язвителен, Псих?

Психолог, улыбнувшись, кивнул.

— В меру.

Психолог

Психолога, их старого школьного приятеля, Журналист в шутку характеризовал как «занудное хранилище интеллекта». Захар родился в небольшом селе на границе Украины с Белоруссией в семье простых сельских тружеников.

Маленький мальчик постоянно ставил взрослых в тупик своими необычными вопросами, особенно на божественную тему. Ни отец, ни мать не могли ему толком объяснить, почему принято говорить «до нашей эры»? До чьей — «нашей»? Неужели до рождения Иисуса Христа была чужая эра? А после того, как родители в пятилетнем возрасте надумали его покрестить, он завалил их новой порцией вопросов. Он не понимал, для чего младенцев в церкви окунают в воду? Ведь если они при этом плачут, то, значит, им это не нравится, выходит — их крестят силой? А зачем? Если все люди — Божьи дети, то почему крещёных детей Бог любит больше? И какая принципиальная разница между крещённой в детстве матерью и некрещёным отцом? И почему одни люди верят в Бога, другие верят в Аллаха, а третьи — вообще ни во что не верят, но на всякий случай крестятся? Не добившись вразумительных ответов от родителей, он начал искать их в школьных учебниках. Но когда и там он их не нашёл, его стал мучить вопрос: почему всесильный Бог, создавший всё на свете, не может чудесным образом создать простой и понятный даже школьнику учебник «от Бога» и дарить его каждому ребёнку в день рождения персонально? Почему, как в школе, нет учебника, например, «Твоя жизнь. Восьмой год обучения» и задачника с ответами в конце?

Когда его мать умерла, отец вместе с маленьким сыном переехал к своей сестре в Ленинград и женился там второй раз. Новая мама, работавшая экскурсоводом в Петергофе, серьёзно взялась за гуманитарное образование приёмного сына, и вопрос, куда поступать после окончания школы, само собой, не поднимался. Однако сразу поступить не удалось, и Захар для начала отправился в армию.

После армии он женился на своей бывшей однокласснице Марине. Затем у них родилась первая дочь, а спустя несколько лет — вторая. Захар Сидоренко был кандидатом психологических наук, доцентом престижного ленинградского вуза. А кроме того — отличным мужем и заботливым отцом. Но всё свободное от семейных забот время он отдавал любимой работе. Ну и, конечно же, регулярным встречам со старыми друзьями.

Вернувшись в комнату с подносом, на котором дымились горячие чашки, Программист понял, что Журналист даже не собирается доигрывать партию. Поставив поднос на стол, он взял в руки книгу, которую недавно листал Психолог. Раскрыв её на первой попавшейся странице, он с выражением прочитал:

«Ах, мошенник, мошенник, — качая головой, говорил Воланд, — каждый раз, как партия его в безнадежном положении, он начинает заговаривать зубы, подобно самому последнему шарлатану на мосту. Садись немедленно и прекрати эту словесную пачкотню».

Книга, которую держал в руках Программист, на первый взгляд была похожа на обыкновенную книгу: чуть желтоватая бумага и твёрдый переплёт чёрного цвета ничем не отличали её от сестриц, которые годами пылятся в библиотеке на книжной полке. Но присмотревшись внимательно, можно было обнаружить некоторые странности. На её обложке не было ни названия книги, ни фамилии автора. В то же время она не походила на самиздат, потому что была напечатана явно типографским способом. Кроме того, внизу, на корешке можно было заметить тиснёную золотистую цифру «З» в небольшом кружочке. О том, что это не цифра, обозначающая номер тома, а буква «З», символизирующая Зазеркалье, Программист обычно умалчивал. Иначе ему пришлось бы сразу объяснять, что это такое — Зазеркалье, а он по собственному опыту знал, что это вызовет в лучшем случае улыбку недоверия.

Но наибольшее удивление у читателей обычно вызывало содержание книги. Оно менялось в зависимости от того, кто последним держал её в руках. Кроме того, содержание книги зависело также и от того, с какой стороны она была открыта. То есть, текст, рисунки и фотографии, словом — вся информация под обложкой могла таинственным образом изменяться в зависимости от того, какое именно произведение хотел почитать человек, открывший магическую книгу с той или с другой стороны. Программист называл её цитатником.

Когда читателю вдруг требовалась дополнительная справочная информация, то в её поисках не нужно было рыться в толстых энциклопедиях и словарях. Достаточно было просто перевернуть цитатник — и подсказка оказывалась как раз на той странице, на которой книга была открыта. И в то же время, перевернув книгу обратно, можно было спокойно продолжать чтение произведения. Это удивительное свойство книги вызывало восхищение у ковалёвских гостей, а вопрос «откуда она знает, что я хочу прочитать?» исчезал сам собой после нескольких экспериментов.

Психолог давно привык к такому замечательному инструменту, и когда возникала необходимость найти какую-то цитату или другую дополнительную информацию, он пользовался магической книгой с большим удовольствием. Однако главный секрет цитатника заключался в том, что волшебные свойства книги пропадали, как только она покидала границы квартиры. Вернее, пропадала сама книга. Самым неожиданным образом она просто куда-то испарялась, и появлялась в ковалёвской квартире на свободном месте: на столе или на полке, причём, предугадать это место заранее было невозможно. По этой причине Журналист относился к книге несколько настороженно и называл её шаманской энциклопедией, а самого Программиста — чернокнижником.

Однажды Журналист рассказал друзьям историю о том, как на первом курсе, будучи ещё неопытным юнцом, он познакомился с восточной красавицей, студенткой из солнечного Узбекистана. Когда после робких и целомудренных поцелуев дело дошло до интимных отношений, молодой и не искушённый в любовных вопросах Журналист столкнулся с проблемой, мешавшей его подруге преодолеть естественный психологический барьер. Вспомнив, что ни один учебник в мире не сближает людей с разными интересами так, как «Камасутра», он исхитрился и достал этот дефицитный в советской стране справочник по сексологии. «Камасутра» действительно помогла ему в самый ответственный момент. С тех пор Гуля стала частенько появляться в родительской квартире. Отец, видимо, обо всём догадывался, но никоим образом не реагировал на поведение сына. А мать, воспитанная в лучших советских традициях, отказывалась понимать, почему это девушка стала так часто бывать у них дома, когда они с мужем уезжают на дачу. Не желая замечать, что её отпрыск давно уже вырос, она всё время приставала к сыну с разными наводящими вопросами. В один прекрасный момент это Журналисту надоело, и на очередной вопрос матери «вы ведь с Гулей просто дружите?» он довольно резко ответил: «да, мама, просто дружим, но не так часто, как хотелось бы».

Друзья тогда посмеялись, а Студент, столкнувшись однажды с подобной проблемой, вспомнил рассказ старшего приятеля. Потихоньку от своего брата он превращал книгу в «Камасутру» и штудировал её, закрывшись в «читальне». А однажды, когда подвернулся удобный случай, он взял книгу с собой на очередное свидание со своей первой девушкой. Студент тогда ещё не знал всех особенностей магической книги, и когда в самый ответственный момент «учебника» в портфеле не оказалось, он попал в неловкую ситуацию. «Конспекта я тогда сделать не успел, поэтому пришлось напрягать свою память и подключать фантазию. Но экзамен на аттестат половой зрелости я тогда тоже сдал», — хвастался он по секрету Журналисту. Тот, видимо, живо представил себе всю картину, и вместо того, чтобы посмеяться над приключением незадачливого дон Жуана, стал относиться к магической книге с большой опаской. Зато Студент, хорошо усвоив урок, с тех пор использовал волшебные возможности книги по назначению, исключительно для повышения своей эрудиции.

Журналист заглянул Программисту через плечо и чертыхнулся:

— Никак не привыкну к этой чёртовой книженции. От неё одни неприятности.

Программист рассмеялся.

— Цитатник тем и хорош, что он всегда под рукой. Ну, разве сейчас скажешь лучше Булгалкова? Короче, Никитос, не заговаривай мне зубы. Говори прямо, будем доигрывать партию, или сдаёшься?

— Ну, шо таки сразу «сдаёшься»? Может, мы как-нибудь иначе договоримся?

— Никита, ты великолепен, — улыбнулся Психолог. — А тебе, Лёха, в любом случае его не обыграть. Он таки выкрутится. Одесская национальная шахматная школа, не так ли, товарищ Голубович?

Журналист

Никита родился в Одессе. Его отец, известный на всю страну партийный и государственный деятель, был очень требователен к единственному сыну и всегда держал его в ежовых рукавицах. Зато мать, несмотря на то, что она имела педагогическое образование и работала учительницей, компенсировала отцовскую строгость безмерным попустительством. Втайне от мужа она с самого младенчества баловала своё любимое чадо. Когда отца перевели из Одессы в Ленинград, юный пионер Никита учился в третьем классе.

Посчитав, что звучная еврейская фамилия отца в сложившихся тогда неоднозначных обстоятельствах может оказать мальчику медвежью услугу, родители решили сменить её на фамилию матери. Они посчитали, что Никита сможет лучше адаптироваться в новой школе, если его изначально не будут воспринимать как «сына того самого». Так в классе, где учились будущие Программист и Психолог, появился новый ученик Никита Голубев.

После нескольких мальчишеских разборок с «одесситом», так окрестили новичка в классе, будущие неразлучные друзья нашли между собой общий язык. С тех пор никаких секретов между ними не было, и они частенько, подтрунивая друг над другом, придумывали себе разные безобидные прозвища. Зная о сложных манипуляциях с еврейской фамилией Журналиста, они иногда дразнили своего приятеля, называя его в шутку «товарищем Голубовичем». Тот не обижался. В его крови был намешан такой генетический коктейль, что любая попытка разобраться в хитросплетениях его генеалогического древа оказалась бы напрасной тратой времени.

В роду у Никитоса были евреи и украинцы, русские и армяне. Какой-то из его дедушек был греком. Всевозможные дяди и тёти, двоюродные и троюродные братья и сёстры, с которыми родители всегда поддерживали тесные родственные отношения, часто гостили у них в Ленинграде, и так же часто принимали Никиту с кем-то из родителей у себя дома. Каждый из них внёс определённую лепту в его воспитание. Возможно, именно это и стало одной из причин противоречивости его характера. С одной стороны, он всегда был душой компании и с любым человеком умел найти общий язык, но с другой стороны, мог иногда погорячиться и наговорить лишнего. Однако обижаться на него было невозможно. Каким-то непостижимым образом ему удавалось вовремя включить своё обаяние, и все обиды тут же улетучивались.

Приятелей и знакомых у него было не счесть, но настоящими друзьями, на которых всегда можно было положиться, он считал братьев Ковалёвых и семью Сидоренко — Психолога и его жену Марину.

Он был великим спорщиком, причем мог спорить по любому поводу. Если Портос у великого Дюма говорил: «Я дерусь, потому… что я дерусь!» — то Никитосу смело можно было приписывать девиз «Я спорю, потому… что я спорю!». Иногда он увлекался настолько, что начинал противоречить самому себе, не замечая этого. Но больше всего он любил поспорить с Психологом, который своей невозмутимостью ещё сильнее его раззадоривал. В их постоянных взаимных перепалках, которые можно было назвать дуэлью эрудита со скептиком, Программисту приходилось выступать либо в роли секунданта, либо мирового судьи.

— Таки да, товарищ Сидоренко, — весело ответил Журналист. — Приходится крутиться. Реальность такова, как ты любишь повторять.

— А что, разве я часто так говорю? — удивился Психолог. — Не замечал…

— Естественно, не замечал, — усмехнулся Журналист. — Ты ж у нас кандидат противоестественных наук, отец Захарий. Матушке Марине, кстати, большое сенкью вери мач за пироги. Мастерица.

— Передам. А почему это ты психологическую науку назвал противоестественной?

— А что в ней естественного? Ковалёвы — технари, представители точных или естественных наук. А всякие социологи и прочие психологи изучают то, что невозможно взять в руки и как следует пощупать. Полуэкт в этом отношении прав: никто ещё не придумал, как измерить… ну, к примеру…

— Совесть?

— И совесть в том числе. Поэтому гуманитариев и считают представителями противоестественных наук.

— А филологов — нет?

— Ну и филологов, естественно, — засмеялся Журналист.

— Никитос, по-моему, не совсем правильно противопоставлять гуманитарные и точные науки. Наоборот, пришло время каким-то образом их объединять, — сказал Программист.

— К сожалению, коллега прав, — вздохнул Психолог. — Никто пока не собирается их объединять. Вернее, робкие одиночные попытки делаются, но большая часть психологов, в основном, занимается околонаучной болтовней, которую правильней назвать болтологией. Хотите, продемонстрирую?

— Ну-ну, интересно, — потирая руки, сказал Журналист.

Психолог поправил очки и незамедлительно выдал:

— В социальной пространственно-временной реальности не существует логически выстроенной последовательности дедуктивно взаимосвязанных законов или обобщений, но социология как полипарадигмальная наука в своей концепции допускает наличие любых объективных и символических аспектов или феноменологических конструкций.

Журналист зааплодировал.

— Браво, Псих. Я угощаю ужином каждого, кто повторит эту тираду.

Психолог поклонился.

— Увы, реальность такова, что изо всей гуманитарной братии наверх пробиваются те, кто быстрее и лучше других освоят терминологию и научатся связно болтать на всевозможные околонаучные темы. А в практических исследованиях психологи, например, теряются даже при анализе собственных поступков, если вообще задумываются о таких пустяках. Словом, критиков среди гуманитариев больше, чем самокритиков. Кстати, я — не исключение, однако я стараюсь с этим бороться.

Программист задумчиво покачал головой.

— Мне кажется, что без общего языка, своеобразного эсперанто для общения лириков с физиками, просто не обойтись. Иначе один будет рассуждать за Фому, а другой — даже не за Ерёму, а за циклофазотрон. Мужики, ну мы-то с вами, гуманитариями, договоримся? Обещаю, мы с Полуэктом не будем грузить вас интегралами от дивергенции векторного поля и постулатами из термодинамики.

— А Псих пусть пообещает, что не будет умничать, — вставил Журналист.

— А ты — перебивать, — тут же добавил Психолог. — Я думаю, что в принципе можно попытаться найти что-то общее между социологией и, к примеру, линейной алгеброй. Только я не очень понимаю, кому это интересно?

Студент поднял руку.

— Мне интересно. Мне для реферата нужно. И вообще…

— А для какого реферата? — поинтересовался Психолог.

— Наш препод по философии дал всем задание подготовить реферат на тему «Роль информации в человеческой эволюции». Кто лучше всех напишет — тому зачёт автоматом. Кстати, Захар, а о чём твоя кандидатская диссертация?

— Ну, если в двух словах, то о типах человеческой психики. Тема довольно специфическая, не думаю, что она тебе пригодится для реферата.

Идея с рефератом, видимо, родившаяся у Студента экспромтом, Программисту очень понравилась.

— А давайте попробуем вместе помочь Полуэкту, — предложил он, подмигнув брату.

Психолог почувствовал неловкость.

— Нет, ну раз вы считаете, что разговор о человеческой психике может как-то облегчить юноше жизнь, то я, конечно же, помогу, — заверил он друзей. — Просто важно понимать, Полуэкт, это тебе нужно только для того, чтобы подготовить хороший реферат, или тебе это действительно интересно?

— И то и другое. Прежде всего, я сам хочу разобраться.

— Похвально. В таком случае, это меняет дело, — усмехнулся в усы Психолог.

— Давайте так, — сказал Программист, поднимаясь из-за стола. — Я предлагаю провести небольшой цикл философских семинаров, побеседовать, так сказать, на темы человеческого бытия.

— И научно-технического прогресса, — добавил Студент.

— Ну, и прогресса. Как без него?

Журналист оживился.

— Помочь студенту — святое дело. С чего начнём? Беру на себя организационные вопросы по подготовке семинаров. Сколько семинаристок приглашать? Надеюсь, все понимают, что я намекаю вовсе не на духовную семинарию?

Программист рассмеялся.

— Спасибо, Никитос, за предложение, но давайте всё-таки попробуем обойтись без дам.

— Ну, ладно. Тогда я за пивом? Семинары без пива — знания на ветер.

Психолог неодобрительно закряхтел. Программист улыбнулся.

— Я думаю, что пиво когда-нибудь мы сами для тебя организуем. Ну как, годится, Полуэкт?

— Годится, — кивнул Студент. — Только давайте тогда и без этих… эм-м-м… без полипарадигмальных аспектов.

Психолог рассмеялся.

— Понял. Постараюсь исключить из своей речи любые феноменологические конструкции.

— Отлично! — обрадовался Программист. — Ну что, прямо сейчас и начнём? — Он смёл рукой фигуры с шахматной доски и стал складывать их в коробку.

Журналист обрадовался ещё больше.

— Ага-а-а! — торжествующе воскликнул он. — Заметь, Ковалёв, я таки не сдался!