Зацепиться за имя

Денис Краснов (2024)

Что происходит, когда человек сталкивается с тайной имени? И существует ли эта тайна? Что скрывается за именами людей, которых мы встречаем в нашей жизни? Вот лишь некоторые вопросы, вокруг которых строится сюжет этого увлекательного психологического романа.Главному герою, платонически порхающему между Москвой-2018 и Петербургом-2022, приходится разгадывать секреты своих возлюбленных как самостоятельно, так и с помощью самых блестящих умов, занимавшихся философией имени в истории русской мысли.Павел Флоренский, Сергий Булгаков и Алексей Лосев — вот лишь некоторые знаменитые проводники, чьё наследие помогает героям на путях развития их запутанных и страстных отношений.К чему ведут эти пути, на которых причудливо скрещиваются имена и судьбы наших современников? И почему «имя победило мир»? Об этом и многом другом — в дебютном романе автора.

Глава 2. Имя сокрытое

В последнее время я часто покидал родительский дом с чувством, будто стряхиваю с себя что-то дряхлое, лишнее, досадно прилипшее. Однако уезжать было радостно и тягостно одновременно. Я вырывался на свободу, но постоянно слышал в дороге колкое постукивание, напоминавшее о том, что где-то за спиной, в родных краях, совсем несладко приходится моим близким. Зудящая мысль о том, что остаться и помочь им было бы куда лучше, чем удирать на очередные заработки, саднила и разъедала, сводила на нет всю внешнюю пленительность моих командировочных вылазок. И всё-таки то, что я почти всегда уезжал с рабочей целью, хоть немного, но успокаивало.

Убедить себя в том, что я имею такое простое и очевидное право, как право на отпуск, было непросто, а как следует наладить личную жизнь — ещё труднее. Хотя родные и старались иной раз из добрых побуждений вытолкнуть меня из дома, чтобы я отвлёкся и переключился, от меня не могло укрыться, как непросто им отпускать меня, пока ещё жив дедушка, чья немощь бессрочно связывала нас по рукам и ногам.

Особенно остро я ощутил это на фоне вспыхнувшей увлечённости Коринной. Мы познакомились в ситуации, которая совсем не была похожа на романтическую. В тот зимний день я примчался после работы в торговый центр, чтобы купить новую рубашку и галстук накануне важного утреннего совещания. Хотелось сделать всё побыстрее, вернуться пораньше домой, отшлифовать доклад и завалиться спать. Вся неделя получилась скомканной и суматошной: компания запускала новый проект и, как водится, в последний момент корпела над самым срочным. Измочаленным сотрудникам пришлось согласиться не только на сверхурочные часы и ночные бдения, но и на перенос контрольного совещания на субботу, что было особенно тяжко: похоже, выходные готовились помахать нам ручкой. В те дни я буквально ночевал на работе, добираясь домой лишь под утро — уже не ради сна, а просто для того, чтобы вырваться из офиса и хотя бы ненадолго вспомнить, что есть и другая жизнь, помимо стратегических задач и показателей эффективности. Однако в пятницу я всё же настоял на том, чтобы весь мой отдел покинул работу вовремя и собрался с силами перед судьбоносной субботой.

Признаться, я был на взводе, когда добрался вечером до магазина и на скорую руку подобрал себе то, о чём уже давно просил мой гардероб. Торговый центр был забит праздным пятничным людом, и даже на кассе бутика образовалась вялая очередь, которую люто хотелось разогнать мокрой шваброй уборщицы, упрямо метившей всем прямо в ноги. Продавцы, словно издеваясь, неспешно заворачивали товары в яркие упаковки, отнимая у меня драгоценные минуты такого желанного, предвкушаемого сна.

Моё терпение было уже на исходе, когда, наконец, подошёл черёд девушки, стоявшей прямо передо мной. Всё это время я смотрел поверх её каштановой головы за ловкими, но медлительными руками упаковщиц, и только сейчас, когда она добралась до прилавка, я без всякого любопытства, скорее машинально, поглядел, как её холёные смуглые руки погладили пару изящных сапог, а пальцы продавца услужливо зашуршали по бумаге. Не знаю, как это вышло, но мне сразу показалось, что в этой обуви что-то не так. Я присмотрелся к уплывавшим в коробку сапогам и внезапно для самого себя вынырнул из-за спины шатенки и остановил руку кассира.

— Подождите, вы что, не видите?

— Что такое? — лихо заломил бровь продавец.

— Товар-то с браком.

Я обернулся к девушке и указал на пятнышко на каблуке. Не особенно таясь, оно глянцевито поблёскивало, отражаясь на зеркальной поверхности прилавка.

— Ой, и правда, здесь что-то не так, — низковатым грудным голосом сказала шатенка, приблизив каблук к глазам. — Похоже, я и не заметила, когда мерила, уж больно мне эти сапожки понравились… Нет-нет, не возьму даже со скидкой!

Отклонив увещания продавца, она посмотрела на меня и улыбнулась:

— Спасибо, что бы я без вас делала… Вы всегда так наблюдательны?

— Всегда, когда этого от меня не требуют. А в других случаях, увы, с переменным успехом.

— Тогда и я вам кое-что скажу. Ваши рубашка и галстук, конечно, замечательны, но только отдельно друг от друга. Или вы в цирке служите?

От неожиданности у меня засвербело в груди, как у нашкодившего школьника. Я ощупал себя глазами и непонимающе уставился на шатенку, но она с усмешкой смотрела не на меня, а на то, что было в моих руках. Поразительно, но мой выбор и впрямь казался ужасно нелепым. Зелёная рубашка и жёлтый галстук ласкали глаз и искрили энергией, но больше подходили для киношного героя, а не офисного клерка. Я судорожно сбросил поклажу на прилавок, и кассир негодующе изогнул другую бровь.

— Пойдёмте, — шепнула шатенка, — пока нас отсюда не выгнали. Раз уж мы занялись совместным шопингом, давайте доведём дело до конца, но в другом месте.

Это прозвучало так волнующе убедительно, что в тот момент я сразу понял: сегодня у меня уже не будет ни обновки, ни долгого сна, а назавтра, вероятно, и никакого отточенного доклада. Мы сели в кафе, она сбросила свою шубку, и уже через полчаса я знал о ней почти всё. На год младше меня, не замужем, но «уже пора бы», много лет работает финансистом, живёт с родителями в соседнем районе, любит «печь вкусняшки» и мечтает о собственном салоне красоты.

Она поспешила уточнить, что её имя пишется через «о» и с двумя «н» — Коринна. Оно очень шло её восточной внешности, хотя точнее следовало назвать её южнославянской, — у неё были черногорские корни со стороны отца, и первые годы жизни она провела на Адриатическом побережье, а позднее переехала с родителями в Москву. Она рассказывала о себе, не задавая попутных вопросов, и я был бесконечно признателен ей за это. Как заворожённый, я смотрел то на длинные пальцы её ухоженных рук, то на крупные, чуть навыкат, карие глаза, которые влажно блестели и обдавали меня теплом её далёкой и призрачной родины, где я никогда не бывал. Мне подумалось, что самым лучшим было бы заснуть прямо за этим столиком под звук её неторопливого низкого голоса, который ничего от меня не требовал и так успокаивающе отзывался в моём убаюканном сознании.

Но вот наступил момент, когда она вывела меня из размякшего состояния встречным вопросом о работе и, узнав о моём субботнем совещании, тут же осеклась и стала собираться.

— Простите, что-то я совсем заболталась. Хорошо так сидеть пятничным вечером, когда впереди целых два выходных… А ведь вам ещё, наверное, нужно купить рубашку и галстук взамен тех, несуразных? Только не обижайтесь, по-другому их сложно назвать. Ах, уже не будете? Конечно, ведь и магазины вот-вот закроются. Придётся мне тоже зайти за обувью в другой раз.

Я неохотно посмотрел на часы и удивился, что стрелки изготовились перешагнуть одиннадцать. Мы просидели больше двух часов, и мне было так хорошо, что я совершенно не понимал, зачем нужно куда-то идти и делать что-то другое. Хрипловатым, неверным голосом я предложил подвезти её до дома, но она отказалась и, попрощавшись, заторопилась в метро.

Окончательно проснувшись и остро почувствовав, что сейчас может произойти непоправимое, я догнал её и выпалил первое, что пришло в голову как спасительная зацепка:

— Коринна, вы же сами сказали — дело нужно доводить до конца. Завтра после совещания или в воскресенье я в вашем распоряжении. Если только у вас нет других планов.

Благосклонно прищурившись, она всмотрелась в меня и сказала:

— Вы правы, нужно всё доводить до конца. Такой обувной консультант, как вы, многим бы пригодился. Звоните мне, когда захотите.

Мы обменялись номерами, она взмахнула своей прелестной рукой, и я устало побрёл на паркинг.

Утро следующего дня началось с тяжёлой головы, жестоких упрёков самому себе и клятвенным обещанием никогда больше не совать свой нос в чужие товары. Я злился и негодовал, но понимал, что это было не более чем попыткой раскачать себя перед ненавистным совещанием, а в глубине тем временем затаилось что-то тёплое и зовущее, имя которому было — Коринна.

Однако офисные новости охладили мой пыл: проект, над которым мы упорно бились с коллегами в последние недели, обернулся лишь иллюзией светлого будущего. Компании предстояла нешуточная встряска и, в конечном счёте, масштабное сокращение. Хотя конкретных кадровых решений пока не последовало, становилось кристально ясно, что над каждым из нас повисла реальная угроза увольнения, и между строк легко читалось адресованное всем послание на всякий случай подыскивать себе новое место работы.

Никогда ещё я не уходил из офиса в столь гнетущей обстановке, но, сложив всё в голове, поймал себя на мысли, что расстроен не так, как другие, и даже втайне чему-то радуюсь. Впрочем, объяснить это чувство было совсем несложно: я не любил и не понимал смысла этой изматывающей работы и каждый год подумывал о том, чтобы найти для себя более степенное и независимое занятие. От такого шага меня удерживал только азарт отца, который несколько лет назад затеял капитальную перестройку дома и всё никак не мог её завершить. Повисшие на моих плечах кредиты постепенно росли, заставляя крепко держаться за то, что ещё вчера казалось таким стабильным и незыблемым. Теперь же все планы и расчёты стирались в пыль, и в замаячившем хаосе неопределённости замерцала заманчивая и рискованная возможность нового жизненного зигзага.

Ещё не зная, нужно ли рассказывать ей об этом, я в тот же день позвонил Коринне. Поначалу я рассудил, что сообщать о рабочих проблемах будет так же неловко, как и возобновлять разговор с того, что курьёзно нас сблизило, — рубашек и сапог. По счастью, она тоже о них не вспомнила и, похоже, не сильно удивилась, когда я предложил сходить на органный концерт. Пусть я и не был поклонником столь серьёзной музыки, но имя Баха на афише звучало так прочно и основательно, что у меня не возникло ни малейших сомнений, когда я выискал его в вечернем репертуаре.

Мы встретились у метро и, поскольку она прилично задержалась, нам пришлось поторопиться, чтобы успеть к началу. Рядом со мной всё под той же шубкой захрустели сапожки, похожие на те, что я забраковал накануне, и она, поймав мой вопросительный взгляд, утвердительно кивнула. Ввернув незатейливую шутку по случаю обновки, я легко заставил её расплыться в улыбке, обнажившей крупные зубы с вкраплениями бордовых отпечатков, — похоже, помада также спешила вместе с нами.

Когда мы добежали до гардероба и Коринна на ходу сбросила свои меха, меня обдали жаром её алое вечернее платье и смугло-матовые обнажённые руки. Под сводами зала зазвучали первые возвышенные аккорды, но Баха в тот вечер для меня не случилось. Я слышал только её дыхание, вбирая его в себя вместе с ароматом, шедшим от её молодого, свежего тела. Несколько раз её рука нечаянно коснулась моей кисти, и я едва устоял от искушения хотя бы на миг задержать в ладони её длинные шоколадные пальцы.

После концерта она без колебаний, как само собой разумеющееся, приняла моё предложение подбросить её до дома. Хотелось до бесконечности продлить этот вечер, и я был благодарен заглянувшим в город морозам за то, что они помогали мне, вынуждая долго прогревать остывший двигатель.

Когда мы сели в машину, я налил ей чаю из термоса и сказал:

— Коринна, а в каких театрах вы любите бывать?

— Театрах? Да в самых разных, особых предпочтений у меня нет. Послушай… мы ведь можем уже на «ты»?

— Конечно, как скажешь.

— Хорошо. Знаешь, я вот что хотела сказать, чтобы мы сразу друг друга поняли. Мы видимся всего второй раз, и я не знаю твоих намерений, но… если ты рассматриваешь меня как приложение к культурному досугу, то лучше нам больше не встречаться.

— Вот как? А если я усматриваю в тебе нечто большее?

— Тогда будем разговаривать дальше. И что же ты успел во мне рассмотреть?

— Хм… интересную, привлекательную личность, которую хотел бы узнать получше.

— Только и всего?

— А разве этого мало? Если тебе важно это услышать, то в принципе я открыт к серьёзным отношениям. Ты ведь об этом?

— Для меня серьёзные отношения — исключительно те, что ведут к браку, остальное мне уже неинтересно. И ещё у меня такое пожелание: я не вижу смысла затягивать больше, чем на год. Мы уже не в том возрасте, чтобы долго друг друга рассматривать.

Слова мне больше не потребовались, и в знак согласия я впервые взял её за руку. Прохлада от её нежной кожи пробежала дрожью по всему телу, и я почувствовал, как вся моя прежняя жизнь роковым образом сжалась до той точки в пространстве, которую занимала эта вчерашняя незнакомка. Мотор нагрелся и замурлыкал, и я набрал её адрес:

— Навигатор показывает, что нам по пути. Пристегни ремень, Коринна, пора отправляться.

Почти всю дорогу я держал её руку в своей, и она не думала отнимать её. Мы долго ехали молча по залитой огнями столице, пока она не сказала:

— Кстати, а как прошло твоё совещание? Доклад удался?

— Доклад? Да всё нормально, хотя это, возможно, был мой последний отчёт в компании.

— А что стряслось?

Пришлось обо всём рассказать ей: и о возможном увольнении, и о кредитах, и о том, что хотел бы делать дальше, если назреют перемены. По дороге закружила позёмка, и я неохотно выпустил послушную девичью руку и взялся за руль покрепче.

— А ты уверен, что со всем справишься? — спросила она.

— А больше ничего не остаётся. С дедушкой что-нибудь решим, если всё само собой не решится… Пока он жив, в чужие руки мы его не отдадим, это исключено. Но это ладно, мы уже привыкли справляться своими силами. Главное — закрыть долги, и тогда моя совесть перед родителями будет чиста. Мне так хотелось бы, чтобы это случилось ещё до того, как мы с тобой… в общем, ты понимаешь.

— А сколько это может продлиться?

— Если смотреть реально, то примерно два, максимум — три года. Но я постараюсь ускориться и буду пахать, как вол, если для тебя важно, чтобы я уложился в двенадцать месяцев.

— Это важно для тебя, а не для меня. Я же не говорю, что твои кредиты меня как-то смущают.

Я понял, что разговор сползает на сомнительную тропинку, и притих, снова завладев рукой Коринны. За поворотом показались разноглазые многоэтажки, и она прервала повисшее молчание:

— Нам вот к этому дому. Да-да, сюда. Высади меня у магазина, к квартире не обязательно.

— К квартире не обещаю, а вот к подъезду — гарантирую.

Мы остановились в тёмном дворике, и я, не включая света в салоне, приблизил к губам её потеплевшую руку.

— Для первого свидания ты много себе позволяешь, — задумчиво сказала она.

— Пусть это будет немножко в долг. Кстати, а почему для первого? Мы же видимся во второй раз.

— Вчерашняя случайная встреча не в счёт. А вот свидание — сегодня первое.

— Сразу видно: кое-кто умеет считать.

— А кое-кто — любит жить в кредит.

Последние слова слегка кольнули меня, но я не успел ничего ответить: она открыла дверцу, сверкнула пряжкой сапога и быстро скрылась в сумрачном подъезде.

Мы стали видеться каждое воскресенье, почти целый день проводя вместе, колеся по бескрайней Москве и наполняясь друг другом. При всей моей увлечённости, я отнюдь не пылал желанием ускорить время между нашими встречами и даже укорял себя в этом, впуская её в объятия после недельной разлуки и утопая в её горящих глазах и губах. Уже тогда, в те первые упоительные свидания, в моей голове включился таймер обратного отсчёта, который, как некий червячок, стал медленно и методично подтачивать меня изнутри. Условленный годичный срок терзал больше всего, и, хотя мы почти не возвращались к разговору о моих житейских и рабочих обстоятельствах, установленное между нами соглашение тяготило своим немым, но очень ощутимым давлением.

Никогда не торопясь посвящать родителей в детали личной жизни, я не стал бы спешить прежде времени и на этот раз, но мои воскресные отлучки и ночные приезды говорили сами за себя. Мне пришлось рассказать о Коринне в общих чертах, без подробностей нашего уговора, и даже при этом умолчании я уловил, как отец нахмурился и решил ускориться с ремонтом, словно предчувствуя что-то противное своим интересам.

Месяца через три, не дожидаясь грядущего и уже неизбежного сокращения, я вышел на новое место работы, поразившись, как просто можно было сделать это и раньше без потери в доходах. Коринна одобрила моё решение и, как сложно было не заметить, особенно обрадовалась, узнав, что я беру дополнительные часы на дом для подработки. Занявшись неблагодарным делом подсчёта будущих поступлений, я заключил, что теперь на покрытие основных долгов у меня должно уйти не больше года-полутора. Каким-то чутьём я догадался, что не нужно говорить ей об этом, по крайней мере до поры до времени, чтобы в том поле напряжённости, которое мы сами для себя создали, постепенно раскрылись лепестки её подлинной личности и характера. Как бы ни была сладка её чувственная нежность, всё же я ощущал, что между нами залегла незримая преграда, соткавшая тонкую игру, отнюдь не похожую на ту, которую мы вели с тем же Стасом. Эта старая как мир игра, пусть и в особой вариации, называлась тремя простыми словами: мужчина и женщина.

Шли недели и месяцы, и в веренице городских декораций, украшавших наши свидания, я тщетно пытался проникнуть в сущность этой девушки, которая так легко и доверчиво забронировала меня в качестве жениха. Я пытался расспрашивать её о тех, кто был у неё до меня, но не мог добиться ничего вразумительного: не сошлись характерами, обманулись в ожиданиях, смотрели на жизнь по-разному, и так далее в том же роде. Как бы я ни подступался, приходилось безнадёжно утыкаться в стену её нежелания хоть как-то приоткрыть завесы прежних отношений. И всё же одно неосторожное слово сумело прорвать эту неприступную плотину.

Прогуливаясь апрельским днём по Замоскворечью, мы зашли в один известный дворик, и я спросил, приобняв её:

— Рина, а ты знаешь, что здесь снимался «Иван Васильевич»?

Она внезапно побледнела, отстранилась от меня и метнула колкий, пробирающий взгляд:

— Какая ещё Рина?! Ты думал о ком-то другом, да? Запомни, я никакая не Рина, не смей меня так называть! Моё имя — Коринна, и точка!

Я впервые видел её в таком раздражении. С минуту мы стояли молча, рассматривая друг друга как сквозь новые линзы. Справившись с собой, она взяла меня под руку, и мы пошли дальше в сторону Третьяковки.

— Прости, — сказала она немного спустя. — Понимаешь, меня называл Риной один тип… Он долго искал моего расположения, но ему не нужно было от меня ничего, кроме… В общем, это было настоящее животное! Я начала игнорировать его, но он не давал мне прохода, подстерегал буквально везде. Однажды он стал лапать меня прямо на улице, называя Риной. Я поколотила его, как могла, и прогнала. Он был здоровый, как кабан, но на людях так испугался, что ускакал, как суслик, и на время отвязался.

— Почему тебя так взбесило имя Рины?

— Как тебе объяснить… А ты не читал Флоренского?

— Какого ещё Флоренского? Отца Павла Флоренского? А при чём тут он?

— Да, того самого Павла Флоренского. Он бы лучше тебе ответил, а пока давай больше не будем об этом. Если интересно, я дам тебе его книгу.

Изумлённый и заинтригованный, я не стал задавать дальнейших вопросов, а вечером того же дня впервые оказался у двери её квартиры. Она из вежливости пригласила зайти на чай, очевидно, не рассчитывая на моё согласие, и я, разумеется, отказался: мне пока не хотелось знакомиться с её родителями. А вот прочитать Флоренского мне просто не терпелось.

Она вынесла небольшого формата книгу, аккуратно завёрнутую в пакет, и протянула мне на вытянутых руках.

— Найдёшь ответ — сообщи. Думаю, тебе понравится.

Повторяя в шутку её движение, я взял свёрток двумя руками, по-восточному поклонился и направился к лестнице, ожидая, что она окликнет меня и мы попрощаемся, как обычно. Но послышался хлопок двери, и я остался один на холодной площадке. В тот вечер я впервые не подержал её шелковистых рук перед новым недельным расставанием.