Противостояние судьбе. День, которого не ждёшь

Денис Кампен

Убитый горем Сергей мечтает забыть взрыв в ресторане, из-за которого погибла его жена. Это его цель, его стремление. И у него почти получилось. Просто мало выпил, чтобы погрузиться в мир грёз, уйти в себя, забыться. Неважно, как это называется, важен эффект. Главное – забыть тот страшный день. Но всё без толку! Эти воспоминания, эти чувства, эта боль вгрызлись в самое сердце. Вросли в душу так, что не отодрать. Теперь они одно целое. Кажется, боль не утихнет, не пройдёт и будет с ним вечно.

Глава 1.

Одиночество

— Сергей Константинович, до меня дошли слухи, что вы себя не бережёте.

— Ух ты! А что ещё дошло до моего дорогого нотариуса? — старательно проговорил Сергей заплетавшимся языком.

— Вы, Сергей Константинович, не позволяйте смуте одолевать вас. Мне понятна ваша тревога, ваше переживание… Да что там. Мне понятна ваша боль. Мне уже шестьдесят два, и я многое в жизни повидал. Но нельзя так убиваться! Вы должны взять себя в руки и идти дальше. Уже три месяца прошло, как не стало вашей жены. Подумайте о сыне. Я уж не говорю о вашей компании, там сейчас такое происходит, боюсь… вы можете потерять дело вашей жизни.

— Мне плевать, и потом что с ней станет? Олег присматривает за компанией. Я ничего не могу делать… Я не могу думать, не могу дышать. Я не могу без моей Кристины, вы понимаете или нет? Откуда вам знать, что у меня в душе? — Сергей глотнул коньяка, осторожно поставил стакан на стеклянный столик. Прижался к спинке кожаного дивана.

— Вы правы, Сергей Константинович, не могу знать, могу лишь догадываться…

— Лев Илларионович, извините, я забыл, что вы тоже потеряли жену. Может быть, лет через десять я и смогу, как вы, смириться с этим, а пока… я буду пить до потери сознания. Это всё, что я сейчас могу, — Сергей понял, что ляпнул не подумав. В его голове такая каша, что с большим трудом ему удаётся проговаривать каждое слово. Всё перевернулось с ног на голову. Вся жизнь пошла под откос. Сил не осталось ни на что. Даже на этот телефонный разговор.

— Надеюсь, что ты справишься с горем и не погубишь себя и сына… Что ж, мне пора, береги себя. Если что, обращайся, чем смогу — помогу. Крепись. Я лезть тебе в душу не буду, ты должен с этим сам справиться. Это твоя война. Но обещаю, что присмотрю за тобой, сделаю, что в моих силах.

— Угу… Всего доброго, Лев Илларионович, — Сергей бросил смартфон на столик. Каким таким образом он должен с этим справиться? Да и почему вообще он должен с этим справляться? С этими мыслями Сергей, пьяный, распластался на диване и отключился.

* * *

Со дня взрыва в ресторане прошёл уже без нескольких дней год.

Никита неторопливо брёл, удаляясь от супермаркета, к пешеходному переходу. Перебежал проезжую часть. Миновав переход и оказавшись в родном переулке, сменил темп. Снег в этом городе таял так же внезапно, как и выпадал. Хорошенько замахнувшись ногой, представив себя футболистом, ударил по рыхлому снегу, рассеивая его выше головы. Затем языком ловил мелкие льдинки. Это занятие доставляло ему немалую радость. Несмотря на пятиградусный холод и сношенную курточку, которая уже плохо справлялась со своей задачей из-за сбившегося в кучу синтепона.

Домой мальчик не торопился. Он парень крепкий, не мерзляка, всегда найдёт способ разогнать свою горячую кровь. Лишь бы только ноги были в тепле. К счастью, стоптанные кроссовки пока его не подводили, а остальное отогревается простыми движениями. Если замерзали пальцы, он сжимал кулак внутри протёртой перчатки, прятал руки в карманы.

Никита задумался. В его правой руке болтался белый пакет с надписью: «Спасибо за покупку!» Раскачиваясь от каждого пинка по снегу, бился о его колено. За этот год он многому научился. Пришлось научиться. Научился справляться с проблемами, хотя какие там проблемы могут быть у десятилетнего мальчишки. Вот у взрослых проблемы (так говорит папа). Никита не раз убеждался, что у него не меньше проблем, чем у среднестатистического взрослого человека. Проблемы в учёбе; проблемы дома; проблемы со сверстниками; бытовые проблемы. Вот однажды он накопит достаточное количество денег и купит себе много хорошей одежды, чтобы не нужно было стирать и гладить. Одни только мысли о новой одежде наполняли его сердце теплом и уютом. За лето он сильно вытянулся, и большая часть гардероба стала ему мала. Есть у него хорошая, почти не ношеная куртка, висит в шкафу, потому что жалко её испортить.

Сейчас за его гардеробом смотреть некому, а когда-то у него была новая, приятно пахнущая одежда. Конечно, он стирает её, просто не так часто, как это делала мама. Но это было так давно. Может быть, сейчас всё было бы по-другому, если бы она была рядом.

Никита продвигался в сторону дома по узкому переулку. Слева здание медицинского учреждения и длинное одноэтажное строение. Похожее на склад, что там на самом деле, он не знает. На ободранной стене красовалась надпись, выведенная большими корявыми буквами: «Ваня + Света = НАВСЕГДА». Строение плавно перетекало в череду советских гаражей. По правую сторону находились жилые дома, огороженные совершенно разными заборами: из деревянного штакетника или профлиста разной высоты. Лишь недавно выпавший снег придавал схожести совершенно разным строениям и участкам.

Дом, где жил Никита с отцом, последний в переулке, дальше уже располагались несколько многоквартирных пятиэтажных зданий, а за ними частный сектор. Участок, принадлежащий его семье, огорожен кирпичным забором с коваными воротами. Когда отец строил этот дом, Никита был маленьким и плохо помнит то время. Несмотря на это, мальчик хорошо помнит, как папе приходилось рано утром выезжать из дома. Чтобы вовремя добираться из Подмосковья до офиса. Но, как говорил папа, «это того стоит. Лучше жить с семьёй в тихом городке и неудобно добираться до работы, чем жить в ядовитом мегаполисе!»

Отец очень постарался почти четыреста квадратных метров превратить в уютный уголок для своей семьи. Одноэтажный дом с мансардой, гаражом на две машины и террасой. Крытый бассейн, отдельно стоящий за домом, год уже как не наполнялся, а гаражные ворота не открывались. Никита иногда позволяет себе по-тихому, украдкой проникать в гараж и играть в трёхлетнем автомобиле «Тойота Ленд Крузер Прадо». Белый внедорожник, покрытый пылью, с отпечатками на дверях и капоте от маленьких детских ручонок. Автомобиль напоминает о маме, наверное, это стало причиной, почему у папы не поднялась рука продать его.

Свой «Лексус» отец разбил меньше чем через неделю после трагедии, так и продал. С тех пор Никита не помнит и дня, чтобы отец не напивался до беспамятства.

За весь год отец несколько раз спросил: «Ты поел?» — и несколько раз извинялся. На этом их общение заканчивалось. Как же скорбно и одиноко маленькому человечку в этом несправедливом огромном мире! Паршиво! А вечером, когда заходит солнце, сердце Никиты наполняется невыносимой болью и смертной тоской по маме. Ведь он всего лишь ребёнок. За что это с ним всё происходит? Почему этот задира Эдик живёт, наслаждаясь каждым днём, а ему приходится бороться за каждый кусочек радости. Разве это справедливо? Вот и сейчас что ему делать? Почему он должен выбирать? Замёрзнуть на улице или идти домой, где всё пропитано перегаром. И всё напоминает о маме. Ему ничего не остаётся, как снова закрыться в своей комнате и рыдать уткнувшись в подушку или рыдать забившись в углу. Рыдать в голос, кричать от боли. Кричать от безвыходности, кричать от одиночества и травли со стороны сверстников в школе. Куда сбежать от этих страданий, что ему делать с этой непосильной ношей, которая, как гигантский валун, упала на хрупкие детские плечи. Ведь даже отец не справился.

* * *

Никита почувствовал, как слёзы пытались вырваться наружу. Он понимал: этого нельзя допустить, по крайней мере не здесь и не сейчас. Стянув с одной руки перчатку, прислонил к щеке горячую ладонь — высушил глаза. Не сейчас. Он изо всех сил старался быть сильным. Старался держаться. Старался с терпением переносить все трудности и испытания, которые преподносила ему судьба. И лишь вечерами, когда на улице стихали голоса, шорох, звуки моторов и птичье чириканье. Когда папа уже спал, проглотив очередную партию коньяка, тогда накатывало такое отчаянье, такая тоска, с которой он был не в силах справиться. А сегодня он даже в школу не пошёл, хватит с него насмешек и издевательств: «Батя — алкоголик, сын — оборванец!» На себя бы посмотрели! А этот недоразвитый Эдик мог бы вообще молчать. Читает хуже первоклассника, да ещё и заикается при этом. Своим бесстрашием и физическими данными он невольно заставил половину учеников начальных классов бояться его. Так и закрепилось за ним «Эдик-великан». У него рука, наверное, больше, чем у Никиты нога. А реп… то есть голова (нельзя ругаться, маму бы это огорчило) чем-то похожа на голову кабана. Его неправильный прикус: выдвинутая немного вперёд нижняя челюсть с приоткрытым маленьким ртом и кривые зубы — по-настоящему придавал схожести с диким кабаном. Нос картошкой и кучерявые рыжие волосы. А эти вечно трясущиеся, обвисшие розовые щёки! Никита поёжился не от холода, его обычно доброе лицо скорчилось, словно он проглотил гадких слизней и его вот-вот вывернет наизнанку. Интересно, Эдик хоть изредка в зеркало заглядывает, а стоило бы иногда посмотреть на свою мор… (то есть лицо). Никита помотал головой из стороны в сторону, пытаясь вытряхнуть из неё гримасу Эдика: его багровые влажные губы, которые он чуть ли не после каждого сказанного им слова облизывает. Никита приближался к дому, где его ждал пьяный отец и воспоминания.

— Привет, Никита! — знакомый голос заставил его остановиться и оглядеться по сторонам.

— Как дела, в магазин ходил?

Ворота в небольшой двор были распахнуты внутрь. Виктор Николаевич стоял рядом с белым пикапом «Рэм» с щёткой в правой руке, он пытался смахнуть сугробы с внедорожника. Пикап, урча, выпускал пар из выхлопной трубы. По его стёклам на дверях автомобиля стекал тающий снег. Виктор Николаевич пару раз махнул по лобовому стеклу, не сводя глаз с Никиты, ожидая ответа.

— Здравствуйте, Виктор Николаевич! За хлебом ходил, молока купил.

Никита попытался не показывать своего уныния, через силу улыбнулся. Ему нравился Виктор Николаевич. Этот сосед казался ему добрым и мудрым человеком. Да и работу он часто даёт, нетяжёлую, но хорошо оплачиваемую.

— По-взрослому, — одобрительно произнёс сосед. — А как в школе дела?

Никита стоял опустив голову. Сейчас он завидовал страусам. Вот бы ему спрятать свою голову в песок, как в мультфильмах, чтобы никого не видеть. Не видеть, как на него смотрят с жалостью или исподлобья. Научиться бы не видеть гримасы Эдика. Но больше всего ему хотелось спрятаться от стыда. Что ему ответить соседу, что он неудачник — как говорит Эдик, а вдобавок ещё и прогульщик. Никита стоял переваливаясь с ноги на ногу, по-прежнему не поднимая головы. Сосед или понял, что происходит, или только догадывался.

— Работа есть. Тебе интересно? — Виктор Николаевич словно забыл о своём предыдущем вопросе, посмотрел на Никиту, затем скинул остатки снега с лобового стекла.

«Подработка лишней не бывает и копилку наполняет. Интересно, сколько можно будет заработать?» — подумал Никита.

— Да, Виктор Николаевич, не откажусь, — мечтательно проговорил он.

Тем более что последние деньги (помимо тех, которые он откладывал в свою копилку) он уже потратил. Большую часть заработанных подобным образом денег каждый раз он прячет в тайник, оставляя себе немного на карманные расходы. Он дал себе слово, что из накоплений не возьмёт ни рубля до совершеннолетия. К восемнадцати годам он накопит приличную сумму, эти деньги помогут ему обосноваться в какой-нибудь деревушке, где чистый воздух, мало машин и мало людей. Главное — уехать подальше отсюда. Туда, где его никто не знает. Начать нормальную, новую жизнь. Купить ферму и работать в своё удовольствие, работать своими руками. Сейчас ему десять, и через восемь лет у него будет приличная сумма… обязательно будет. И он уедет.

— Хорошо. Тогда я заплачу тебе пятьсот рублей, если ты успеешь сегодня расчистить снег до гаража. Можешь прийти после обеда, ближе к вечеру, желательно, чтобы снег не успел растаять. Не хочу, чтобы тут была слякоть. На завтра обещают плюсовую температуру, — Виктор Николаевич задумчиво посмотрел на мальчика. Затем на его небритом лице появилась улыбка.

— Спасибо! Я обязательно почищу, — Никита улыбнулся в ответ.

Мальчик понимал — соседу не составит труда самому расчистить небольшой двор, комфортно вмещающий два внедорожника. Но ему совсем не хотелось упустить возможность заработать. Наверное, это единственное, что его сейчас мотивирует и приближает к далёкой, совсем не детской мечте.

— Хорошо! — сосед потрепал свою подстриженную бороду, бросил щётку в салон автомобиля. — Пообещай, что работа, которую я тебе даю, не помешает твоей учёбе! И завтра ты обязательно пойдёшь в школу! И если устанешь, сразу мне скажешь! Не надо бояться меня и не надо стыдиться усталости. Все устают. Обещаешь?

— Да, Виктор Николаевич, — Никита снова опустил голову, начал вырисовывать на снегу носком потрёпанного кроссовка.

— И ещё одно. Зови меня просто дядь Витя, — сосед влез в огромный пикап.

— Хорошо, — подняв голову, Никита улыбнулся и сделал несколько шагов в сторону, чтобы не мешать выезду внедорожника соседа. — Спасибо вам, я вечером приду!

Дверь пикапа захлопнулась. Белый «Рэм» попятился, утаптывая снег широкими шинами. Никита проводил взглядом удаляющийся внедорожник соседа. Сжав кулаки, он изо всех сил подпрыгнул, высоко, насколько только мог. Его детской радости сейчас не было предела. Вот есть же люди на земле! Как хорошо, что Виктор Николаевич (дядь Витя, для Никиты теперь дядь Витя!) один из добрых, понимающих людей. И зачем он тратит своё время на таких сорванцов, как он, непонятно. Но ясно одно — есть работа, и чем быстрее он её выполнит, тем быстрее получит вознаграждение, а значит, на шаг приблизится к своей мечте.

Мысли о школе спустили Никиту с небес. И почему он должен ходить в эту дурацкую школу? Если бы не Эдик и его компания… это они виноваты, что при мыслях о школе он испытывает только страх и ненависть.

* * *

Никита осторожно закрыл за собой тяжёлую входную дверь, сделанную из красного дерева на заказ, вставленную в арку со стеклянными элементами по бокам, выполняющими роль узких окон. Немного усилия — и мокрые кроссовки уже стояли на коврике. Белый большой палец правой ноги, торчащий из протёртого носка, быстро начал чувствовать домашнее тепло. Никита снял оранжевую, не такую яркую, как прежде, куртку, повесил на плечики в шкаф. Рваный рукав в области локтя вместо крови испускал синтепон — боевая рана, полученная в очередной драке с Эдиком. В тот роковой день досталось и самому локтю, кажется, что его до сих пор жжёт от одного только воспоминания. Затем небрежно стянул с головы вязаную шапку, бросил её на верхнюю полку и задвинул зеркала.

Отражение в раздвижных дверях гардеробной у Никиты вызвало только отвращение. Ему никогда не нравилось то, что он видел в зеркале. Чёрные соломенные волосы торчали во все стороны, щёки пылали огнём. Но раздражало его не это безрадостное лицо, а родимое пятно с горошину на правой щеке. Как бы метка неудачника или чего хуже. Но всё же он выглядел приятней Эдика. Никита хихикнул, нарушив тишину в прихожей. На того-то точно без слёз не взглянешь. Он поднял брошенный у двери пакет. Стараясь не создавать шума и шелеста, через гостиную направился в кухню-столовую. Тишину нарушали только шоркающие джинсы — штанина об штанину. В гостиной на кожаном диване эмбрионом лежал отец. Никита осторожно пробрался вдоль гостиной, мимо полутораметрового телевизора, прикреплённого к стене, вошёл в кухню. Открыл двухдверный холодильник «Хайер», поставил бутылку молока. Это всё, чем он был заполнен в данный момент, не считая старых приправ, оставленных мамой, с лучших времён. И пустой литровой упаковки апельсинового сока. Было время, когда в правой дверке стояли соки, а в левой разные приправы. Внизу, в ящиках, лежали овощи и фрукты. Рядом на полках мясные блюда, то, что оставалось с обеда, а выше торты, пирожное и йогурты. Никита сглотнул слюну. Перед его глазами стоял огромный холодильник, а в нём одна бутылка молока и какие-то столетние приправы. На месте овощей — шелуха от лука. От воспоминаний ему захотелось облизнуться и закрыть холодильник. Так он и поступил.

Допив остатки сока, бросил бумажную упаковку в мусор. Хлеб оставил на обеденном столе из массива дуба, расположенном у двух окон, которые выходили на террасу. Никита, вскользь бросил взгляд в окно, прикрытое занавеской с кружевами. Затем по итальянской, цвета венге, с красными вставками в дверках кухонной мебели со встроенной техникой. Кухня-столовая имела два входа: один в гостиную, через арку напротив кухонного гарнитура. И дверь, ведущую в холл, напротив окон и обеденного стола. Стараясь не беспокоить отца, он на цыпочках прокрался в свою комнату. Но уже не через гостиную. Никита прошёл через холл, мимо санузла. Двери его комнаты и кухни располагались друг против друга в конце длинного узкого холла, заканчивающегося санузлом.

Никита повернул защёлку, прижался ухом к обклеенной вырезками из автомобильных журналов двери. Прислушался. Только бы не разбудить отца! Ни шороха. Жуткая тишина его нисколько не удивляла, не беспокоила. Последнее время тишина стала нормой. Лишь звон в ушах порой нарушал эту закономерность. Но и к этому он почти привык. Хотя звенели они нечасто, но пугающе. В очередной раз ему удалось пробраться в спальню, не разбудив отца, видимо спит крепким сном. Да и какая теперь разница, сейчас он в своей комнате, в надёжном убежище, где секреты хранят безмолвные стены.

Мальчик с разбега прыгнул на кровать. Завалился на спину, скрестив пальцы рук между подушкой и затылком. Пялясь в натяжной потолок, он думал о деньгах, которые скоро получит за уборку снега. О том, что его комната самая лучшая. Здесь он провёл много счастливых дней, а также много пролил детских слёз. Счастливое детское время прошло. Стало если не забытым, то утерянным. Наступила пора чёрной полосы в его жизни, которая перечеркнула всё то, что было у него хорошее, беззаботное, доброе. На поверхности остались страдания. Иногда ему приходят приятные воспоминания, но тут же их обрывает боль утраты. В разговорах взрослых он много раз слышал о времени, что оно лечит. Сколько ещё нужно времени, чтобы вылечить его? Скорее всего, время не от всего лечит. Как врач — есть врач-терапевт, а есть хирург. Каждый занимается своей работой, кто на что учился.

— Работа! — Никита судорожно заюлил по комнате в поисках новых носков.

Пять часов пролетели незаметно, так же как незаметно он уснул и незаметно проснулся, как будто вовсе не спал. Он совсем забыл о работе — снег обязательно нужно убрать сегодня. В противном случае в копилке ничего не прибавится. Да и некрасиво: обещал — нужно сделать. Откопав в шкафу носки, он собрал пару, похожую по цвету и материалу. Бросил снятые носки под батарею (потом постирает в машинке, когда наберётся на одну закладку), натянул те, что достал из шкафа, — почти новые.

* * *

Дверь тяжело хлопнула. Сергей, вздрогнув, повернулся на другой бок, уткнувшись носом в спинку дивана. Качественная кожа, из которой он был пошит, нежно похрустывала под телом Сергея. Медленными движениями он натянул плед до русой взъерошенной макушки, пытаясь спрятаться от внешних раздражителей. В последнее время раздражать его могло что угодно, вплоть до малейшего шороха за окном. Пусть мир сходит с ума, лишь бы его не трогали, лишь бы не нарушали его покой. Скорее жалкое подобие покоя, но это совершенно неважно. Забыться. Забыть всё. Забыть и не вспоминать — вот его цель, его стремление. Забыть всё, что произошло в прошлом. Пусть всё, что было в прошлом, станет забытым. Стёрто, как будто этого не было никогда. И у него почти получилось. Почти. Просто мало ещё выпил, нужно больше алкоголя. Нужен коньяк, много коньяка (да, это точно поможет), чтобы залить горе. Погрузиться в мир грёз, уйти в себя, забыться. Неважно, как это называется, важен эффект. Важно забыть тот страшный день, который перевернул… скорее разрушил его жизнь. Всё без толку! Эти воспоминания, эти чувства, эта боль вгрызлись в самое сердце. Вросли в душу так, что не отодрать. Теперь они одно целое. Кажется, боль не утихнет, не пройдёт и будет с ним вечно.

Сон полностью отступил. Пульсирующая головная боль усиливалась с каждой секундой. Сергей отбросил плед в ноги. Ему душно, его тошнит — побочный эффект от лекарства, помогающего забыть боль. Он потянулся к пустым, беспорядочно разбросанным у дивана, на расстоянии вытянутой руки, бутылкам из-под коньяка. Угнетающее чувство беспокоило его. Он будто упал в пропасть, а сверху его придавило куском горы. Нет, на него специально бросили раскалённую докрасна гору, пылающую огнём. Чтобы он не мог дышать, не мог думать. Как раз то, что надо, — не думать. Всё же коньяк делает своё дело, хоть не так, как хотелось бы, пусть даже с последствиями, но делает. Меньше думаешь — меньше боли. То, что надо. А головная боль и другие физиологические побочные эффекты — с ними легче справиться, чем с душевными страданиями. Один звонок в скорую помощь и десять тысяч рублей решали эти проблемы. Приезжала бригада скорой помощи, и ему ставили капельницу, однако на следующий день он снова напивался. Давление и покалывание внизу живота сигнализировало о предстоящей прогулке до ванной комнаты. От его пинающих движений плед сполз с дивана на паркет. Пошарив рукой, он тщетно перебрал пустые бутылки, подумал: «Почему коньяк заканчивается в самый неподходящий момент — снова сработал закон подлости».

Получается такая история — некто по имени «закон подлости», наверное от безделья, ходит, или летает, или ещё чего-то там. В общем, ищет человека, над которым пошутить, иногда чёрным юмором, иногда серым.

«О-о! — думает „закон подлости“. — Что-то у него маловато проблем. Как-то прям он легко справляется с трудностями. На-ка тебе, человечек, побочный эффект!» — И ухмыляется, наблюдая, справится теперь человек со своими проблемами или нет. Чтобы жизнь мёдом не казалась.

Сергей попытался вспомнить своим пьяным умом, сколько раз с ним происходили подобные ситуации. Моменты, когда над ним злорадствовал «закон подлости». Память дала сбой. Всё, что ему сейчас пришло на ум, это постоянная проблема нехватки алкоголя в его крови. Вот бездонную бочку бы поставить у дивана. Он бы тогда надолго забылся. Если в доме бочка, не нужно брать телефон в руки и заплетающимся языком выговаривать адрес, куда доставить очередную партию дорогого коньяка. Не нужно думать, на какие средства купить очередную партию французского алкоголя. Хотя пока ещё об этом думать ему не приходилось. Единственное, что пришлось сделать, продать некоторые вещи. И то только потому, что его друг опаздывает с доставкой наличных — денег от прибыли компании, владельцем которой является Сергей. Часть ненужной домашней техники и инструмента из гаража он уже продал. Нетронутой осталась кухня — туда он редко заходит, в основном потому, что пьяные ноги заносят. Ближе и проще выйти в холл и пройти до ванной комнаты, чем войти в кухню, куда-нибудь врезаться (обычно в угол дубового стола), затем нащупать дверь, выйти в холл и доковылять до санузла. От мародёрства не пострадала и комната Никиты — запретная территория для родителей, конечно, если они только не прибраться пришли. А также спальня, гостиная и другие помещения — в общем, продан был только ненужный хлам.

* * *

Сергей нехотя стащил босые ноги с дивана, принял сидячее положение. Тяжёлые веки не поддавались контролю. И он сквозь щёлочки уставился в пол. Неуклюже приподнялся. Поймав равновесие, тяжело шагнул. Ноги заплетались, но он продолжал идти. Спотыкаясь и неповоротливо покачиваясь, целеустремлённо приближался к ванной комнате. Как матрос по палубе во время бури, то в одну сторону бросит, то в другую.

Возвращаясь к дивану, Сергей не сразу узнал своё отражение в зеркале, на которое нечаянно налетел, едва не разбив головой. Когда-то он был в хорошей форме, а сейчас, всего лишь за какой-то год, превратился в сорокалетнюю развалину. И даже не скажешь, что ему сорок, наверное, можно дать все пятьдесят, а то и больше. Худощавое лицо, уставшие, опухшие глаза. Жизнь его не щадила, много было всего, но смерть жены подкосила и положила его на лопатки. Этот болевой приём просто вынудил его сдаться. Оттого появилась сутулость и поникшее, безразличное выражение бледного, с впалыми щеками лица. Единственным утешением для него остаётся напиваться. Пить каждый день, не давая отдыха истощённому организму. Прогоняя всю ту боль и печаль, что переполняли его сердце. С каждой выпитой бутылкой улетая в небытие. Иногда в его голове появлялись беспокойные мысли о сыне, но они так же быстро и легко испарялись, как и появлялись. Хороший алкоголь глушит всё — в этом он убедился. Другого лекарства ему не нужно, пусть учёные сами пьют свои пилюли! А он пока пойдёт и ещё немного поспит.

Сергей какой-то непреодолимой силой, будто его толкнули в спину или дали пинка, достиг журнального столика. Ему показалось, что он даже почувствовал этот удар, а может быть, действительно показалось. Чтобы не упасть, он схватился за стеклянную столешницу, приземлился на диван, прижавшись к спинке. В таком полулежащем, бессознательном состоянии он пробыл несколько минут. Затем, не поднимая отёкших век, наклонился над столиком. Приоткрыв правый глаз, он сфокусировал зрение на «айфоне», потом перевёл взгляд на стеклянную бутылку с надписью на этикетке: «Hennessy». Потянувшись к ней, он неудачно смёл рукой со столика смартфон. «Айфон» звякнул о пустые бутылки.

— Зараза! — старательно, с нотками раздражения проговорил он.

Вытряхнул остатки коньяка в рот. Недолго думая Сергей бросил бутылку в общую кучу, заодно поднял «айфон». Он нажал вызов последнего вызываемого абонента.

— Ресторан «Большой Джон». Здравствуйте! — раздался приветливый женский голос в динамике.

— Мне четыре литровых «Хеннесси» принесите домой, — язык Сергея заплетался, но он старательно проговаривал каждое слово.

— Скажите, пожалуйста, ваш адрес?

Выдержав паузу, Сергей ответил:

— Зелёный переулок, 4а.

— Ещё что-нибудь?

— Нет, — не сразу ответил он, дважды икнул.

В его разуме, где-то глубоко, раздался тихий голос: «Папа… папа!» — словно шум порыва ветра. Затем детский смех. Всё мгновенно прекратилось.

— Ваш заказ будет доставлен в течение часа. Сумма оплаты составит двадцать девять тысяч восемьсот тридцать шесть рублей. Спасибо за зака…

Сергей бросил смартфон на журнальный столик, оборвав разговор. Он лёжа развалился на диване, забросив одну ногу на спинку. Чем быстрее он трезвел, тем больше пустоты и боли в душе он чувствовал; тем больше приходило ему в голову разных мыслей, от которых очень тяжело избавиться.

— Никита! — выкрикнул он не очень громко. Никто не отозвался. В доме царила тишина.

— Сынок! — ещё раз крикнул он, уже приложив немного усилия. Не дождавшись ответа, Сергей приподнялся и сел на диване, снова взял смартфон и нажал кнопку вызова.

— Ресторан «Большой Джон». Здравствуйте! — в динамике раздался приятный женский голос, как и несколько минут назад.

— Я хочу к моему заказу добавить что-нибудь из еды, — решительно и твёрдо сказал Сергей, несмотря на бесконтрольный, заплетающийся язык. Который никак не хотел слушаться, как бы старательно Сергей ни проговаривал каждое слово.

— Что бы вы хотели заказать?

— Я не знаю. У вас дети есть?

— Да.

— Ну вот чем вы там кормите своих детей, моему сыну десять. Там на своё усмотрение доставьте что-нибудь. Я у вас уже не первый раз заказываю. Сынок вроде пока не жаловался, — Сергей снова икнул.

— Хорошо, я вас поняла. На какой адрес был оформлен предыдущий заказ?

— Зелёный переулок, 4а.

— Хорошо, ваш заказ изменён и будет доставлен в течение двух часов. Что-нибудь ещё?

— Нет, — Сергей бросил смартфон на столик, в очередной раз прервав разговор.

Забыв о странных мыслях, хотя они вполне себе нормальные для его состояния. Не первый раз он слышит голоса где-то в своём разуме. Они периодически сбивают его с толку. Смывая грань реальности и небытия, забыв о детском смехе, о заказе, сделанном в ресторане. Сергей отключился, как отключаются под наркозом.

* * *

Перед глазами всё плыло. Чёрно-белая размытая картина пространства, где находился Сергей в данный момент, полностью дезориентировала его. Он потерял не только ориентацию в пространстве, но и способность мыслить. В таком бесчувственном состоянии, ему показалось, он пробыл целую вечность. Серые стены, пол, потолок и больше ничего. Внутри похолодело от раздавшегося за спиной воя то ли собак, то ли волков. Откуда им здесь взяться… Он обернулся. Медленно повернул голову, за ней последовало всё тело, замедленно, плавно, не спеша, хотя он приложил большие усилия для того, чтобы развернуться максимально резко, — очевидно, от этого его бросило в пот. Или может быть, от увиденного, когда повернулся.

Сердце колотилось, словно огромные поршни гигантского дизеля тепловоза, усердно толкающего гружёные вагоны. Разумеется, Сергей не ожидал увидеть ничего, кроме обшарпанной стены. Помещение сродни комнате в заброшенной хрущёвке, только без окон и дверей. Он хотел было подумать, как будет выбираться отсюда, но дикий волчий вой за спиной пронизывал до самой души. Сфокусировав взгляд, словно капитан, наводящий резкость бинокля, чтобы видеть всю поджидающую впереди опасность. Сергей отпрянул назад, упёрся спиной в стену. На миг почувствовав, что она горячая, не холодная, как полагается бетонной стене, а раскалённая, как железо в руках кузнеца. Он отскочил от неё вперёд, посмотрел на обожжённые руки. Ладони покрылись волдырями и тут же безболезненно облезли. Наверное, болевой шок, подумал он с трудом, затем вспомнил увиденное у противоположной стены, перевёл взгляд. Вместо серой ободранной стены, которую он рассчитывал увидеть, простирался лес. Деревья, растущие близко друг к другу, возвышались в ночное небо. Иногда ветер раскачивал кроны, и на миг сквозь листву просачивался огонёк полной луны. Вой доносился из глубины тёмного леса. Присмотревшись, Сергей осознал: огоньки впереди — это не луна. Сердце провалилось в пятки. Одеревеневшие ноги предательски не послушались, когда он мысленно приказал им медленно шагать назад.

Стая волков, больше похожих на медведей, только тощих и на длинных лапах, кралась. Очевидно, боясь спугнуть добычу. По клыкам, подобным бивням моржа, тянулась слизь. Шерсть стояла дыбом, аналогично тёмно-серым иголкам, торчащим в разные стороны, как у дикобраза. Судя по всему, волк, который приближался быстрее других, был вожаком стаи. Его глаза горели огнём, а из ноздрей выходил пар, как бы дым из печной трубы, вперемешку с тлеющими угольками. Он подался на передние лапы, бросился на Сергея, выпустив когти. Тревога превратилась в ужас. В голове Сергея прозвучала единственная мысль, да так ясно, как день: это конец. Он успел защитить лицо руками, как тогда в школе.

Трое старшеклассников решили, что имеют право отбирать карманные деньги у детей из младших классов. Сергей был категорически не согласен с ними, всё же изменить это ему не удалось. И они пинали его по голове недалеко от школы.

Он почувствовал боль разбитой губы, а на языке ощутил вкус крови. Всё исчезло. Боль, страх, привкус крови. За комнатной стеной исчез лес с его обитателями. Испарился волк, готовый разодрать на кусочки Сергея. Комната преобразилась, появились краски. Хрустальная люстра свисала над головой, разливая тёплый свет по виниловым обоям. Ничего не понимая, Сергей стоял на паркетном полу в натёртых до блеска туфлях и классическом костюме, который он надевал обычно на встречу с партнёрами из других стран. Посреди комнаты накрытый белой скатертью стол. Как в ресторане, только вместо блюд старый телефон в центре, звонящий какой-то до боли знакомой мелодией, далеко не «дзынь-дзынь»! Современная, больше похожая на ту, что многие ставят на будильник или… звонок входной двери. У Сергея появились смешанные чувства — желания и страха поднять трубку.

Набравшись храбрости, он потянул руку к чёрному телефону.

— Алло?!

* * *

Сергей пробудился от льющейся из динамика в прихожей мелодии звонка. Её сопровождал стук в дверь. Судя по ритму и силе ударов, гость испытывал некое раздражение, вызванное истощением терпения. А может, Сергею померещилось спросонья, может, это всего лишь продолжение страшного сна? И за дверью скребётся волчий вожак, готовый вот-вот ворваться в комнату. От этой мысли его снова бросило в холодный пот. Продолжительная дробь по входной двери вновь прогремела, заметно громче прежнего. Сомнений не осталось. Это реальность, а сон… уже в прошлом. Сергею стало немного легче. Мелодия звонка нежно напевала ту самую мелодию, что и несколько лет подряд. Сообщая о званых и незваных гостях, ожидающих, чтобы их скорее впустили в дом.

— Открыто! — выкрикнул Сергей, пытаясь принять положение сидя. Но вместо крика получился кряхтящий шёпот.

В горле пересохло. Тяжёлые веки не поднимались, как будто срослись. Он продрал один глаз, затем второй. Секунд пятнадцать моргал, что особо не помогло, по-прежнему сидел с закрытыми больными глазами, набитыми песком. Щурясь в сторону открытой двери из гостиной в холл, откуда доносилась мелодия, назойливо расплываясь по всему дому.

Прислушался. Стук уже явно был не от рук.

— Я же сказал, открыто! — хрипя, заорал Сергей. Подался вперёд и попытался встать.

Долбёжка по входной двери прекратилась.

Сергей пошатываясь стоял в прихожей, пытался сосредоточиться на нежданных гостях. За дверью появился парень в синем пуховике и серой вязаной шапочке с какой-то мелкой эмблемой, вроде логотипа. Прижимал к груди квадратную коробку, может, не столько тяжёлую, сколько неудобную из-за своих габаритов.

— Здравствуйте! До вас прям не достучаться, начальник меня предупредил, что вы можете спать, — в голосе парня слышались ноты оправдания, и не только. За тридцать минут, которые он провёл на холоде, пытаясь достучаться до хозяев дома, видимо, нервы заметно сдали.

— Ваш заказ немного остыл. Так что придётся греть.

— Проходи, — Сергей пошатнулся, повернулся спиной к шумному гостю, направился в гостиную. Курьер пошёл за ним.

— Туда поставь.

Сергей кивнул на журнальный столик. Подошёл к гостиной стенке. На ручке одной из дверок верхнего шкафчика висели на плечиках белая рубашка и брюки, Сергей перевесил плечики на другую сторону, дрожащими руками открыл дверцу. Затем нажал несколько кнопок на кодовом замке сейфа, открыл его. В сейфе на верхней полке лежали золотые часы, ниже лежали папки с документами, а сверху на них исхудавшая пачка пятитысячных рублёвых купюр. Сергея совершенно не заботило, сколько курьер простоял на холоде и что ужин для Никиты остыл. В данный момент ему куда важнее доза снотворного в виде коньяка и покой. Самое главное — покой.

Парень вертел головой, словно шпион, а может… вор. Он, как домушник, высматривал, где что лежит, а может, парень просто рассматривал красивую мебель и ремонт в доме, исподтишка, за спиной хозяина. Всё же Сергей заметил любопытство гостя, когда брал деньги из шкафчика над плазменным телевизором. К великому сожалению, информация о хранении наличности сразу потеряла всякий смысл. После того как парень из службы доставки заметил пистолет Макарова у спинки кожаного дивана. По крайней мере, Сергею показалось, что это именно так. И даже если у парня были грешные мысли, то они должны были развеяться. Конечно, не самооборона была причиной находившегося там пистолета — только Сергей знает истинную причину. Не то чтобы ему было слабо нажать на спусковой крючок, приставив ПМ к виску. Просто в самый переломный момент то телефон зазвонит, то с предохранителя забудет снять. Однажды он всё сделал правильно, тем не менее остался жив. Казалось бы, в руках у него самый легендарный пистолет, почему же он дал осечку, непонятно. Наверное, всему виной патроны, то ли отсырели, то ли брак. В тот миг в его голове пронеслась мысль: возможно, это к лучшему. Кто знает, что могло бы стать с Никиткой, выстрели он тогда.

— Сколько? — ленивый язык неохотно зашевелился, Сергей приоткрыл правый глаз шире, щурился на парня.

— Тридцать четыре тысячи двести восемьдесят рублей сорок копеек, — протараторил курьер. Потирая правое предплечье. Видимо, он испытывал облегчение, оставив фирменную коробку на журнальном столике.

Сергей отсчитал семь пятитысячных купюр, сунул курьеру в руки. Остальное убрал обратно в сейф, прикрыл дверку гостиного гарнитура.

— Сдачу оставь себе, — Сергей последний раз посмотрел прищуренным глазом на гостя, нацелился на диван.

— О! Благодарю, — хмурое лицо парня засияло, словно это первые чаевые в его жизни, да ещё какие!

— Выход найдёшь сам? — поинтересовался Сергей. Пялясь в пол, сел на диван, прикрыв ПМ спиной.

— Да, конечно! Всего вам доброго, — не мешкая парень развернулся, удалился из гостиной. Лишь оставив после себя на паркете мокрые следы. Сергей улыбнулся, может быть даже косо, потому что подумал: жаль, это всего лишь следы от растаявшего снега, а не последствия страха, приведшие к появлению этой лужи.

Входная дверь хлопнула.

* * *

После того как Никита убрал снег во дворе соседа, он вернулся домой, снял с себя верхнюю одежду. Отодвинул зеркальную дверь гардеробного шкафа. На вешалке находилась практически новая болоньевая куртка, выше на полке лежали вязаная шапка и шарф серого оттенка. Снизу стояли зимние коричневые ботинки «Экко» — одежда выходного дня. Никите нравились эти ботинки, но обуть он их не мог. Они были куплены мамой в последний совместный поход по торговому центру. Желание сберечь обувь, которая напоминает каждый день о ней, гораздо сильнее нужды. Что насчёт куртки — та же самая причина — страх испортить хорошие последние вещи, напоминающие о маме, не позволял ему их носить. Вот поэтому-то он и получил школьное прозвище «Оборванец». Никита повесил потрёпанную куртку на плечики рядом с болоньевой курткой и папиным шерстяным пальто. Задвинул зеркальную дверцу. Пригладил чёрные всклоченные волосы. Его взгляд невольно остановился на двери, ведущей в гараж. Она была закрыта, но это не помешало ему мысленно попасть в него, мысли о белом «Прадо» сменились на мысли о маме. Тоска и горечь, точно воры, прокравшись в сердце, украли радость от недавно полученных за хорошо выполненную работу денег. Он смахнул слезу. Направился к распахнутым в разные стороны дверям в прихожей, сделанным из красного дерева и прямоугольного стекла. Никита пересёк узкий холл. Остановился на пороге, свет с холла и кухни-столовой прорезал тёмную гостиную комнату.

Отец лежал на диване, уткнувшись носом в спинку. На стеклянном столике перед диваном стояла наполовину полная бутылка коньяка и хрустальный стакан. Рядом лежал «айфон» и ПМ. На противоположном краю столика находились литровая бумажная упаковка апельсинового сока и несколько контейнеров с лейблом «Большой Джон». На полу у столика коробка с логотипом этого ресторана. Между столиком и диваном внушительная куча опустошённых бутылок, но Никиту они уже не удивляли, а вот пистолет… его папа очень редко выставлял на обозрение. Никита не мог оторвать взгляд от пистолета. Нет, не любопытство тому виной и не потому, что его привлекало оружие, — дело в страхе. Страх перед оружием появился по мере понимания последствий его применения. Но год назад этот страх в разы усилился. Глубоко внутри его сковывал ужас. Он не понимает, как люди могут причинять друг другу зло. Зачем убивать, когда можно решить проблему мирным способом? Ведь человека невозможно вернуть к жизни.

Когда-то Каин убил Авеля, в его сердце было много зла. Откуда берётся зло? Его одноклассник Эдик тоже злой… Если бы он только знал, как победить зло; как победить Эдика, не причиняя вред. Мама рассказывала библейские истории о победе Давида над Голиафом. Он убил его камешком из пращи¹, попав ему прямо в лоб. О том, как Каин убил своего брата, как Самсон сражался с тысячей филистимлян, победив их ослиной челюстью. Но ведь в этих историях зло побеждалось другим злом. Убийство — это зло? Несомненно — зло. В голове мальчика это не укладывалось и только вызывало больше новых вопросов. Мама говорила, что Иисус, когда Его несправедливо судили, били и плевали Ему в лицо. Он не отвечал им тем же, Он не защищал Себя. Когда Его распяли на кресте, Он простил людей, которые причинили Ему столько боли и страданий. А преступнику, распятому рядом, пообещал Рай! И снова ничего не понятно, как такое может быть. Где граница между злом и добром? Почему же все люди не могут быть такими же добрыми, как Иисус? Откуда берётся это зло? Откуда?

На глаза мальчика наворачивались слёзы, он почувствовал комок в горле. Такое с ним происходит не первый раз с тех пор, как не стало его мамы. Теперь некому его наставить, ободрить или утешить.

В животе раздалось урчание. От вибрации Никита пришёл в себя. Приложил ладонь к животу. Другой рукой высушил глаза. Наверняка мама не хотела бы, чтобы он плакал. Он должен быть сильным, если не как Самсон — имея физическую силу, то хотя бы как Давид — быть смелым и сильным духом.

* * *

Дубовый кухонный стол уже не выглядел унылой, одинокой деревяшкой, за которую отец отдал не одну тысячу долларов. Никита скромно расставил на столе блюда из ресторана: салат оливье с куриным филе, куриные наггетсы с картофелем фри. Он положил на тарелку перед собой говяжий бургер: булочка, мясная сочная котлета и помидор, ещё маринованный огурчик и бекон, не обойтись и без сыра чеддер, красного лука, и обязательно листик салата. Была бы его воля, он питался бы только этими бургерами. Живот, снова негодуя, кричал, взывая к совести хозяина желудка.

Микроволновая печь звякнула. Никита поставил на стол стеклянную чашу с ароматно пахнущим куриным супом с фрикадельками. Выдвинул деревянный стул с мягким сиденьем. Судя по цвету, вероятнее всего, из дуба, как и сам стол, но Никита в этом не разбирался, его папа не плотник, а уж он и подавно. Хотя, наверное, быть плотником — совсем неплохо. Сейчас ему было не до этого. Он удобно устроился на стуле, склонил голову над чашкой горячего супа, носом втянул в себя весь аромат, парящий над ней. Его желудок и сердце наполнились теплом, а лёгкие паром, щёки запылали. Как мало ему нужно (знать, что его всё ещё кто-то любит), чтобы быть счастливым. Наверное, ему не нужно копить деньги, чтобы уехать отсюда как можно дальше? Отец заботится о нём даже в таком критическом состоянии. Кто позаботится о его папе, если не он.

Никита хлебал суп, закидывая в рот картофель фри. Его мысли кружились над столом, периодически улетая к отцу. Что он может сделать? Как он может помочь отцу вернуться к нормальной жизни, пока ещё не поздно?

Мама как-то говорила, что в Библии есть ответы на все вопросы. Она часто читала ему вслух, а когда читала, он, не отвлекаясь, представлял себя в рассказе одним из библейских героев, задавался разными вопросами. И то, что ему было непонятно, мама всегда объясняла. А вдруг ответ на вопрос: «Как помочь папе?» — находится в её Библии. Папа редко читал её, пропадая большую часть жизни на работе. Но мама была такой мудрой, счастливой. Это не просто так, определённо, Божия книга имеет великую силу. Но какую и как её получить?

* * *

Никита, сидя на своей кровати, листал мамину Библию, которую было довольно легко найти. Мама любила читать в домашней библиотеке на мансарде. Она каждый день проводила там по несколько часов, в основном когда он был в школе. А вечером, перед сном, она сидела у его кровати и рассказывала интересные библейские истории. После чего склонялась над ним, щекоча волнистыми шоколадными волосами, целовала и желала спокойной ночи. У Тани, его одноклассницы, похожие по цвету волосы и такие же волнистые. Может, поэтому она ему нравится — что похожа на маму.

Он не знал, с чего начать читать. Ветхий или Новый Завет. Захлопнув книгу, снова открыл её, чтобы прочесть ту страницу, которая первая откроется.

Никита прочёл первое, что увидели его глаза:

40. Иисус говорит ей: не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?

41. Итак отняли камень [от пещеры], где лежал умерший. Иисус же возвёл очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня.

42. Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал [сие] для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня.

43. Сказав это, Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон.

44. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идёт.

45. Тогда многие из Иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него.

(От Иоанна, 11 глава, с 40 по 45 текст.)

Закончив чтение, Никита закрыл книгу. Прижал её к груди и упал на подушку. Его охватили смешанные чувства.

«Лазарь, иди вон! Живи! Тебе рано ещё умирать…»

Повезло ему… Лазарю. Если бы Иисус был здесь, когда не стало мамы… Вероятно, Он сказал бы ей: «Встань! Иди домой». Но в тот день Его не было рядом. Где Он и где мы?

Никита лежал на спине, скрестив руки на Библии, безразлично уставился в глянцевый потолок. По его вискам щекотно скатились слёзы. Непонятно, каким образом Бог определяет, кому жить, кому умирать. Почему именно его мама? Нет… конечно же, Никита не желает, чтобы кто-то страдал, как он. Просто как-то несправедливо… Лазарь ожил, а другие… Как остальным жить без родного человека? Как? Почему так происходит, что дети остаются без родителей? Кто о них позаботится?

Никита почувствовал, как к его горлу подкатил тяжёлый ком. Он отбросил в сторону Библию, перевернулся на живот. Раскрытая книга упала страницами на одеяло.

— Иисус, пожалуйста, верни маму! — прошептал он и зарыдал, уткнувшись в подушку, чтобы отец не услышал.

Пожалев о том, что небрежно бросил мамину любимую книгу, тут же, не вытирая слёз, поднял её. На одну из раскрытых страниц, сорвавшись со зрачка, капнула слезинка. Отчего искажённое зрение пришло в норму, но ненадолго. Глаза снова наполнялись солёной водой. Упавшая капля впиталась в бумагу, оставив мокрую кляксу. Никита с трудом вытер глаза, опасаясь повторного попадания его слёз на страницы книги. Непринуждённо прочёл промокший текст:

«Иисус прослезился».

(От Иоанна, 11 глава, 35 текст.)

Никиту дёрнуло. Очень похоже на тот случай, когда он сунул в розетку ножницы, но не так больно. Точнее, совсем без боли. Иисус плачет… Как это понимать? Совпадение или Он плачет сейчас там, у Себя на небе, сопереживая Никите? А вдруг Иисус услышал его и… Даже если и услышал, разве спустя год можно что-то изменить?

Никита аккуратно положил Библию на стол, не закрывая её. Подумал: может быть, высохнет и снова станет как прежде. Затем разделся, лёг спать.

* * *

На следующий день Никита сдержал обещание и пошёл в школу. В одном из школьных коридоров у закрытой двери в класс стоял Толик — худощавый и низкого роста. Время от времени поправляя указательным пальцем оправу с круглыми толстыми линзами. Ни для кого не секрет — плохое зрение Толика. Он словно крот, вылезший из норы, если забрать его очки. В первый же день учёбы, встретив на своём пути Эдика, он и получил прозвище Крот. Одной из коронных фраз в классе, когда Эдику и его друзьям хотелось напакостить и при этом не быть пойманными, стала «Крот на шухере».

— Привет, Толик. Ты опять на шухере? — Никита улыбнулся едва заметной улыбкой.

— Привет, — он пожал плечами, намекнув на свою безысходность, снова ткнул пальцем по оправе.

Никита заглянул в его безрадостные чёрные глаза, увеличенные линзами. Подумал, что уже видел похожий взгляд. Конечно, не раз и не два, в прихожей, в зеркале. С этой мыслью он повернулся к двери, дёрнул за ручку. Вошёл в класс и замер.

— О-о! — воодушевлённо проголосил рыжий здоровяк. Эдик неуклюже взгромоздился на парту, выпрямился, подав живот вперёд. Швырнул влажную меловую тряпку Никите в лицо.

Возле парты, на которой неуклюже топтался Великан, в голос ржали Длинный и Гера, близкие друзья Эдика. На задних партах от смеха попискивали белокурые девчонки.

— Эй, клоун! — выкрикнула Николь, одна из них, самая богатая и красивая в классе по мнению большинства. А по мнению Никиты — богатая, избалованная и невоспитанная девчонка, а ещё профессиональный манипулятор.

— Цирк не здесь! — Николь оскалила аккуратные белые зубки. Её накрашенные блестящей алой помадой губы расплылись по худощавому лицу почти до ушей.

— А он, похоже, сбежал от них! — пропищала Рита, поправляя пилкой фиолетовые ногти. В свои одиннадцать лет девочка знает всё о том, как превратиться из брюнетки в блондинку, или наоборот.

— Ага! Цирк уехал, клоуны остались, — подхватила Карина. Не отрывая глаз от смартфона.

Кто-то гоготал во всё горло; кто-то громко смеялся; кто-то тихо улыбался. Таня сидела молча, сложив руки на первой парте. Её шоколадные волосы волнами лежали на плечах. Она не смеялась и даже не улыбалась. Никита поймал грустный взгляд её карих блестящих глаз на себе.

— Чувырло! — Эдик угрожающе, с грохотом спрыгнул на пол.

Никита почувствовал, как ритм его сердца участился. Ему захотелось подобрать тряпку, плюнуть в неё и бросить Эдику в лицо. Но вместо этого он вытер лицо рукавом. Эдика лучше не злить, себе дороже выйдет. Никита в два раза меньше его, всё, что он может сделать, — промолчать, стерпеть. Противостоять громиле бессмысленно, может закончиться очень плохо. Душевная боль разрасталась — Никита не понимал, от страха или от стыда перед самим собой. Когда он успел превратиться в труса? Каждый день Эдик его унижает, а он молчит, всё проглатывает. Всё терпит. Но всякому терпению рано или поздно приходит конец.

— Эдик, что тебе нужно от меня? Почему ты постоянно докапываешься до меня? — Никита вцепился в лямки своего портфеля, висящего за спиной на плечах.

Эдик впритык подошёл к Никите, упёрся в него пузом и сверху вниз сверлил взглядом. Никита шагнул назад не от страха, а от разящего свитера Эдика — резкого запаха кислой селёдки.

— Понимаешь, Леманн, ты меня бесишь! А ещё мне скучно, — Эдик оглядел своих дружков, стоявших по правую и по левую сторону. Ухмыляясь кривым маленьким ртом, скорее всего из-за его пухлых щёк. Они сдавливали тонкие губы, не давая им расплыться в улыбке. Уставился на Никиту.

— А я здесь при чём? — осторожно спросил Никита. — Я тебе ничего не сделал!

— Ты клоун, Леманн! Ты вонючий клоун.

Длинный стоял справа, не сдерживаясь, вульгарно хохотнул. Никита чуть было не улыбнулся, подумав, что вонючка как раз Эдик.

— Это точно! Ты посмотри на себя, чучело, — пробубнил Гера и отвесил Никите подзатыльник. Желание улыбаться у Никиты тут же пропало.

— Не порть мне веселье, Леманн. Подними тряпку и дай мне.

Никита опустил глаза, у его ног лежал грязный лоскут, но поднимать он его не хотел, как бы страшно сейчас ни было.

— Я не буду её поднимать!

— Спорим, будешь, иначе ты поплатишься своим здоровьем.

— Нет.

— Что нет? — Эдик непонимающе таращился.

— Я не буду поднимать эту долбаную тряпку.

Эдик вопросительно взглянул сначала на Длинного, потом на Геру.

— Да он борзый! — оскалился Гера, переглянувшись с Эдиком.

— Парни, оставьте меня в покое, — жалобно произнёс Никита.

— Слушай сюда, заморыш, такие жалкие людишки, как ты, недостойны учиться со мной в одном классе. Я сын Одина, ты понимаешь, что это значит, слизняк?

— Значит, твой дом — психушка, — Никита улыбнулся, глядя в тусклые глаза Эдика. Но улыбка быстро исчезла. Никите показалось, что глаза Эдика наливаются кровью, а широкие ноздри раздулись, как паруса.

В классе раздался смех.

— Ты что, сморчок, страх потерял? Я бог войны, — Эдик, разъярённо пыхтя, наклонил голову ближе к Никите. Злобно заглянул ему в глаза. В этот момент Никита понял, что селёдка была с луком.

— Ага! А мы его братья, — буркнул Длинный, шмыгнув носом.

— Я уже было подумал, что вы соседи по палате, — в этот раз Никита не улыбался. Его колени незаметно дрожали. Он прекрасно понимал, чего будут стоить ему эти слова, но сдержать себя так и не смог.

Класс снова хохотнул, словно это не школа, а театр, а сцена у доски, вовсе не у доски — комедийный спектакль на большой сцене.

— Умного включил, остришь? Ничего, сейчас я это дело быстренько исправлю. Представляю вашему вниманию молот бога войны — мой кулак, — Эдик на публику раскачал руку, сжатую в кулак. Размахнувшись, ударил Никите в солнечное сплетение.

Согнувшись, Никита прижал руки к животу, упал на колени, кашляя и задыхаясь. Сожалея, что пришёл сегодня в школу. Жалея, что не может дать сдачи.

Класс взвыл, превратившись из театра в Колизей.

— Так ему! Ещё… давай ещё! Вмажь ему!

— Ну что, хлюпик, продолжишь умничать? — Эдик наклонился, насколько ему позволяло брюхо, торчащее из-под свитера, упёрся ладонями в колени. Недолго думая схватил Никиту правой рукой за портфель, поставил его на ноги.

Никита стоял полусогнуто, испытывая не только физическую, но и душевную боль, пытался выровнять дыхание и не сказать Эдику много ругательных слов. Сейчас он не мог позволить своим эмоциям выйти наружу. Чтобы не наговорить лишнего — о чём Эдик заставит его пожалеть. Опять Никита должен всё проглотить, стерпеть, а Эдик выйдет сухим из воды.

— Хватит, Эдик, оставь меня. Пошутили, и хватит, — голос Никиты дрожал, он умоляюще посмотрел на самодовольное свиное лицо Эдика.

— Ты что, Леманн, я только начал веселье. Неужели ты хочешь обломать мне весь кайф? — Эдик смотрел безумными маленькими глазками, утопшими в жирных глазницах. Однажды с таким взглядом он сломал ребро старшекласснику. От этого воспоминания Никите действительно стало страшно. Зачем он послушал соседа и вернулся в школу? Знал же, что Эдик мимо не пройдёт, обязательно докопается и отлупит, просто без причины, незаслуженно. И почему таким всё сходит с рук? Когда это прекратится?

— Пожалуйста! Ну что я тебе сделал? — прошептал Никита, едва сдерживая слёзы.

— Ты что, размазня! Ты ещё к мамочке побеги, пожалуйся, — Эдик ехидно улыбался. — Ах, прости, у тебя же нет мамочки. Наверное, она тоже не вынесла такого заморыша, как ты.

В углу между меловой доской и дверью в кабинет стояло полведра воды с половой тряпкой. Никита не задумываясь, неожиданно для всех, а в первую очередь неожиданно для себя схватил ведро, надел его на голову Эдика. Он много раз прокручивал этот момент в своей голове, но никогда не верил, что совершит такой великий для самого себя подвиг.

В классе раздался гул. Рита взвизгнула, опешив. Выронила из руки пилку для ногтей. Наступила мёртвая тишина. Длинный, на голову ниже Эдика, и Гера, на голову ниже Длинного, отвесив челюсти, в недоумении стояли молча, не шевелясь. Не веря своим глазам, они смотрели то друг на друга, то на Эдика с ведром на голове. По его плечам и рукам стекала вода, впитываясь в свитер.

Никто в классе не решался нарушить тишину.

Таня улыбалась, широко распахнув глаза.

— Молодец! Беги! Никита, беги! — выкрикнула она, приподнявшись над партой.

Никита бросил взгляд на Таню, её глаза уже не были такими печальными. Наоборот, они горели по-детски, по-озорному.

Длинный и Гера поспешили помочь Эдику избавиться от ведра.

Никита рванул к двери. В тот самый момент в проходе показался Толик со словами:

— Шух… — не успел он договорить, Никита сбил его с ног. Стукнувшись лбами, оба мальчика, стонущие, упали в проходе.

— Бли-ин! — завопила Карина, снимая на камеру смартфона.

— Весело, — удивлённо, почти без эмоций сказала Николь, с интересом наблюдая за происходящим в классе. — Говорю же, цирк.

Никита, скорчившись от боли, прикрыл опухшую бровь ладонью. Толик сидел на полу с потерянным взглядом, ничего не понимая. Его лоб украсила яркая шишка.

С мокрых рыжих волос по лицу Эдика капала вода. Его глаза загорелись яростью, но губы расплылись в улыбке, с трудом расталкивая розовые щёки.

— Ну вы и отморозки! — он шагнул к двери, где мальчишки приходили в себя.

Таня подбежала к Никите, тревожно спросила:

— Как ты? — помогла ему подняться.

Никита помотал головой, прикоснулся пальцами к образовавшейся шишке на брови.

— Оставь этого слизня, я разберусь с ним! — не успел Эдик договорить, в кабинет вошла классный руководитель.

— Что тут происходит? — в полном недоумении от увиденного, раздражённо, истерично выкрикнула Аделина Владимировна — молодая учительница русского языка и литературы.

* * *

Директор — рыжеволосая стройная женщина в чёрном строгом костюме. Отложив бумаги в сторону, скрестив руки, встала у края стола. Она леденящим взглядом, пристально рассматривала нарушителей её покоя.

— Ирина Александровна… — Аделина Владимировна попыталась объяснить цель их визита.

— Подожди за дверью, пожалуйста, я хочу поговорить с ними наедине, — холодно, ровным голосом отрезала директор.

— Хорошо, — классный руководитель оглядела тревожным взглядом мальчиков, вышла в коридор.

Директор продолжала оценивающе, насквозь сверлить детей. Обошла письменный стол и встала напротив Никиты. Её строгое лицо, или злое, Никита пока не разобрал, но понял одно: они пожалеют сейчас о том, что оказались в её кабинете.

— И так… что произошло? — монотонно спросила она, переводя взгляд с одного на другого.

Дети вопросительно переглянулись. Справа мокрый Эдик, а слева от Никиты стоял Толик, периодически поправляя вечно сползающие на край носа очки и лаская шишку, убеждаясь, что она никуда не делась.

— Можете начинать мне всё рассказывать. Я вас внимательно слушаю, — спокойным, леденящим душу тоном продолжила директор.

Эдик, вздохнув, вытер влажным рукавом лоб. Его тёмно-синий свитер был насквозь мокрым, особенно в плечах.

— Леманн… то есть Никита столкнулся в дверях с Толиком, — попытался объяснить Эдик.

— А ты почему выглядишь как мокрая курица? — продолжила допрос Ирина Александровна. Без единого намёка на какую-либо жалость и сочувствие.

Никита подумал, что лучше, чем директор, обозвать Эдика он бы не смог. Его настроение немного приподнялось. Эдик опустил глаза, пробубнил:

— Лем… Никита, когда упал, опрокинул на меня ведро с водой.

Эдик пялился в пол. На кончике его носа повисла капля. Толик, морщась, гладил шишку у себя на лбу. Бровь Никиты опухла и ныла, он старался скрывать боль от посторонних глаз. Чувствуя себя виноватым в произошедшем неприятном событии, из-за которого им теперь приходится стоять тут.

Ирина Александровна вздохнула, широко распахнула зелёные глаза. Вопросительно и в то же время подозрительно оглядела мальчишек.

— Ясно. Кто-то ещё хочет что-нибудь добавить? — она пристально смотрела на детей.

«Как же? Так мы тебе и сказали, нашла дурачков», — подумал Никита.

— Тогда я расскажу вам, как всё было на самом деле, — Ирина Александровна одёрнула юбку, не садясь, прислонилась к письменному столу.

Дети замерли.

Откуда ей знать, как всё было, она же не подглядывала в замочную скважину. Хотя, наверное, Никиту не удивило бы и это. Ему порой кажется, что Ирина Александровна работает директором школы только для прикрытия. А на самом деле она агент ЦРУ или ФСБ. Он попытался избавиться от этих бредовых мыслей в своей голове — видимо, папиных фильмов пересмотрел. Но непринуждённо взглянув на сосредоточенное лицо директора, на её идеально уложенные волосы, собранные в крендель (похожий на мамины плюшки) на затылке, прямую осанку. Мысли показались в его голове не такими уж и бредовыми.

Ирина Александровна продолжила начальственным тоном:

— Кто-то из вас по неизвестной мне причине, — директор многозначительно смотрела Никите в глаза, — окатил Эдика из ведра, затем, пытаясь убежать, столкнулся со своим одноклассником. И вот результат передо мной.

У Никиты по телу пробежали мурашки.

Ирина Александровна, сделав паузу, продолжила:

— Теперь мне нужна от вас правда, с чего всё началось.

Вкрадчивый голос директора немного напугал Никиту. И судя по выражению лиц одноклассников, не только его.

Эдик и Никита покосились друг на друга. Опустили глаза.

— Я его облил, — признался Никита.

— Так. Хорошо, — твёрдо сказала Ирина Александровна. — Причину я могу услышать?

— Мне не нравится его свитер, — Никита удивился сам себе, как легко он может сочинять на ходу. — Мы в школу приходим по форме, а он в свитере и джинсах.

Эдик и Толик одновременно в замешательстве посмотрели на Никиту.

Директор, помолчав некоторое время, сказала:

— Ясно.

Затем недоверчиво посмотрела на дверь, проговорила громче прежнего:

— Аделина Владимировна, я знаю, что ты подслушиваешь за дверью, можешь войти.

Ничего-то от неё не скроешь, подумал Никита, не сомневаясь в правоте директора. И тут же вообразил, словно Ирина Александровна докладывает президенту об успеваемости учеников. Что-то вроде «Так точно, господин президент»; «Есть, господин президент». Он задумчиво посмотрел на поникших одноклассников, интересуясь, только он так думает или нет.

Классный руководитель вошла в кабинет с виноватым видом, что не удивило Никиту и директора, но судя по выражению лиц одноклассников удивило их. Никита понял, что он один подозревает директора в шпионаже.

— Простите, Ирина Александровна.

Директор не обратила никакого внимания на её извинения. Приказала:

— Этих двоих в медпункт, а с Эдиком я ещё побеседую, — она махнула рукой в сторону Никиты и Толика. — И присматривайте за своими учениками лучше. Если не хотите проблем, конечно.

Учительница виновато кивнула в сторону директора, бросила взгляд на мальчиков, повернулась к двери.

* * *

Никита стоял в коридоре, наблюдая, как за окном, в школьном дворе, мальчишки бросали друг в друга снежки. За двором по дороге, разделённой трамвайными путями, мчались по своим делам автомобили. На остановках ёжились от холода люди, ожидающие нужного транспорта. Через дорогу, за медицинским зданием, находился его дом, где в отдалённом прошлом ждала мама, накрывая к его приходу обеденный стол. К сожалению, дом из окна видно не было, но Никита точно знал, что он там. Последнее время каждую перемену он проводит у этого окна. Вспоминая и скучая по тем далёким временам. Ощущения того, что это было так давно, нарастают с тех пор, когда всё произошло и мамы не стало. Никита до сих пор не знает, что случилось, как так получилось, что он остался почти один. Отец не рассказывал, а Никита не спрашивал. Но теперь, когда он готов узнать правду о гибели матери, эту тайну не готов рассказать отец.

— В столовую пойдёшь? — за спиной раздался приветливый голос Тани.

Никита повернулся. Она стояла перед ним, такая красивая. Раньше он не позволял себе делать подобные замечания. Шоколадные волосы, ниспадая прядями на щёки, равномерно расположились на плечах, извиваясь по белой кофточке. Он растерянно пожал плечами, забыв, о чём она спросила.

— Может, пойдём булочку съедим. Ты не голоден? — Таня спрятала руки за спину, приблизившись к нему ещё на несколько шагов. Её серая юбка длиной ниже колен, как морская волна, билась об ноги. Плескаясь по тёплым чёрным колготкам.

— Не особо, — Никита попытался улыбнуться. Он вспомнил, как стукнулся об лоб Толика, и вместо улыбки губы на его лице выгнулись в обратную сторону. Бровь напомнила о себе своим нытьём

Сначала Таня помогла ему, когда он влепился в Толика. Теперь приглашает сходить вместе в столовую. Хотя раньше их общение нельзя было назвать дружеским, скорее деловым. (Что-то вроде: привет, что задали, пока.) Неужели он и впрямь так жалок, что ему нужно соболезновать.

— Всего два урока осталось. Дома поем.

Никита посмотрел в её чем-то обеспокоенные глаза. Подумал, что она расстроилась из-за него.

— Извини, Таня, просто настроения нет.

Таня перевела взгляд с его глаз на окно, потом на секунду уставилась в пол, тихо произнесла:

— Меня не Таней зовут, — она застенчиво улыбнулась.

Никита подумал, что ему послышались её последние слова. Взглянув на милую улыбку, он понял, что услышал всё правильно.

— Как это?

— Учителя что-то напутали и неправильно записали моё имя в личном деле. Меня Тая зовут.

— Красивое, — признался Никита. — Оно китайское? — он улыбнулся, ожидая ответа.

— Что? Имя? — Тая искренне рассмеялась обаятельной улыбкой. Встала у правого плеча Никиты, спиной к окну. Прижалась ладонями к горячей батарее. — Нет, меня так папа назвал, он говорит: имя английское.

Тая задумалась. Через мгновение продолжила:

— А вообще, моё полное имя — Таисия. Ты только никому не говори, хорошо?

— Ладно. А почему ты не хочешь, чтобы тебя звали настоящим именем? — Никита удивлённо посмотрел ей в глаза, потом бросил взгляд на распущенные волнистые волосы. Подумал, что не только волосы, но и её глаза красивые, как у мамы.

— Это делает меня загадочной. Другой. К тому же я уже привыкла, что в школе я Таня. — Она хихикнула.

Никита улыбнулся в ответ.

— А мне зачем рассказала?

Тая опустила глаза, её щёки залились румянцем.

— Много будешь знать — быстро состаришься, — она снова непривычно для него хихикнула — так она смеялась обычно с подружками.

— Ладно. А мне теперь как тебя называть?

— Сам думай. Всё равно никто ничего не поймёт.

Никита чувствовал, как тепло распространялось по всему телу. Ему показалось, что его ладони, вытягивая тепло из батареи, охлаждали её.

— Так мы теперь друзья? — неуверенно произнёс Никита.

— Наверное, — загадочно улыбнулась Тая.

— Спасибо, Тая.

— За что?

— Что помогла мне. И что жалеешь меня. Хотя и не стоило так делать… Не нужно меня жалеть. То есть я хотел сказать…

Никита покраснел от стыда. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь будет так стоять и разговаривать с другом. Но больше всего он не ожидал, что этим другом станет Тая. И в такой ответственный момент он не смог внятно отблагодарить её за понимание и поддержку.

— Да знаю я, что ты хотел сказать. Пожалуйста! Всем нужны друзья, и тебе тоже нужен друг, я вижу, — Тая положила горячую ладонь на плечо Никиты.

— Тепло, — вполголоса сказал Никита. Он словно готов был растаять от её горячей улыбки и руки.

Тая ободряюще посмотрела на него, затем прислонила ладони к своим щекам.

Никита хотел ущипнуть себя, но побоялся проснуться и не сделал этого. Не всегда он был изгоем в классе, очень давно у него был друг. Примерно два года назад он с родителями улетел жить за границу. А потом мама… отец… всё произошло быстро, внезапно. Никита даже не успел заметить, как стал изгоем. Кто бы мог подумать, что жизнь так изменчива. Уж точно не он — маленький человечек в таком большом мире. Что ему делать, да и что он может?

Зазвенел звонок на урок.

Тая шагнула от окна, по-озорному глянула Никите в глаза.

— Помни о нашем маленьком секрете! — Она загадочно ему подмигнула и отправилась в класс.

* * *

Впервые за долгое время Никита вышел из школы, не чувствуя себя никчёмным, несчастным человечком. Несмотря на ноющую бровь, принявшую очередной удар на себя, и уговоры учителей пойти домой, Никита остался в школе. Не поддавшись на все их предложения. После посещения кабинета директора Эдика забрал его отец. Без главного зачинщика никому даже в голову не пришло мысли продолжить издевательства над Никитой. Длинный и Гера по-своему нарушали порядок с тремя гламурными одноклассницами, чем притягивали к себе внимание учителей. Но это совершенно не беспокоило Никиту. В этот день занятия в школе прошли на удивление спокойно и интересно. Не считая утреннего инцидента. Как хорошо всё-таки без Эдика, подумал Никита. Несомненно, могло бы стать лучше, если бы его забрали из школы навсегда.

Никита не торопясь пересёк школьный двор, остановился на тротуаре у светофора с красным человечком.

В стороне стоял чёрный седан. Коротко стриженный мужчина в полупальто обошёл капот «мерседеса», остановился у задней двери, сложил руки, прижав к низу живота.

Услышав за спиной девичьи голоса, Никита обернулся.

— Ты пойдёшь завтра на физру? — обратилась Рита к одной из подружек писклявым голоском.

— Я-то! — набросилась на неё Николь. — Ты в своём уме, подруга? Ты лучше у Карины спроси, пойдёт ли она.

— А у меня зачем спрашивать такие вещи, вы и так знаете, мне нравится физкультура, — оправдалась Карина.

— И с каких это пор ты её полюбила? — огрызнулась Николь.

— Ты что, Николь, не в курсе? — Рита, размахивая руками, продолжила: — У нас новый физрук. Не то что Палыч! У Антона Ивановича, говорят, совершенно другой подход к занятиям. Карина от Катьки из параллельного класса узнала. Причём два дня назад. И всё это время молчала. — Рита ткнула указательным пальцем почти в лицо Карины.

— А что такого? — Карина взмахнула рукой, ударила по запястью Риты, как будто комара прихлопнула, продолжила: — Она мне сказала, что он не такой агрессивный. Вместо бега с препятствием волейбол. А поиграть в мяч я завсегда.

— Слушайте, вы! Почему я только сейчас об этом узнаю?

— Ты же ненавидишь физру! — отчеканила Рита.

— Я ненавижу бегать и Палыча — неуравновешенного старикана! Как и все остальные. Короче, подруги! Если что-то узнаете интересное, не тупое, а на самом деле интересное. Не забывайте сообщать мне.

— О! Смотри, твой водитель стоит. Башку морозит, — пискнула Рита, указывая тем же пальцем в сторону коротко стриженного водителя отца Николь, протирающего стёкла чёрного «мерседеса».

— У него хоть башка есть, а у вас шапки вместо головы.

— Зато красивые! — сквозь смех добавила Рита.

Девчонки в голос рассмеялись.

— Так ты завтра пойдёшь на физру? — снова спросила Рита.

— Не знаю, наверное. Ладно, подружки, пока. Я побежала, а то и правда папин водитель башку отморозит. А мне потом езди с отморозком в одной машине.

Девчонки снова рассмеялись. Карина и Рита, не обращая внимания на Никиту, прошли мимо. Удалились вдоль пешеходной дорожки, о чём-то споря. Николь пошла в противоположную сторону к «мерседесу», внезапно остановилась рядом с Никитой.

— А ты меня сегодня удивил, — неожиданно обратилась она к нему.

— И чем же? — Никита растерянно посмотрел на Николь. Она засунула правую ладонь в левый рукав полушубка, а левую в правый рукав.

— Ладно, Леманн, не скромничай. Ты наконец-то постоял за себя и даже почти не был тряпкой. Избавил нас на один день от Великана. Так держать, и у тебя всё наладится, поверь мне, — Николь улыбнулась, но не той ядовитой улыбкой, к которой он привык, — приветливо и мило. Она задумчиво посмотрела на него, продолжила: — Ладно, оборванец, пока! — повернулась к нему серым портфелем, болтающимся за спиной, и деловито зашагала к чёрному седану.

Никита задумался. Он пытался найти логическое объяснение поведению Николь. Что заставило разбалованную девчонку сойти с трона и заговорить с ним — «оборванцем». И что за новый учитель, о котором говорили девчонки? Интересно, куда подевался всеми ненавидимый Палыч? Если новый учитель и правда так хорош, может быть, он не будет заставлять Никиту лезть по канату к потолку. Как делал Палыч, уверяя, что только так можно побороть боязнь высоты.

Высокий водитель наклонился, открыл заднюю дверку автомобиля. Николь бросила в салон портфель, затем сама забралась в машину. Водитель снова наклонился, хлопнул дверкой, широкими шагами обошёл автомобиль спереди, сел за руль. Фары «мерседеса» вспыхнули синими огоньками, и он плавно тронулся с места. Проезжая мимо Никиты, Николь выглянула в окно с полуопущенным тонированным стеклом. Показала язык и улыбнулась. Тёмное стекло скользило вверх, пока не скрыло её кривляющееся лицо. «Что сегодня за день такой?» — подумал Никита. Дождавшись зелёного человечка, шагнул на проезжую часть, на пешеходный переход.

* * *

— Никита, подожди!

Никита остановился на средине перехода, оглянулся. Увидев Таю в белом пуховике и в розовой вязаной шапочке, он вернулся на тротуар. Она широко улыбалась ему, поправляя шарф цвета её шапки.

— Ты ничего не забыл?

— Вроде нет… — Никита задумался. Он перебрал в уме вещи, которые утром взял с собой в школу, но чувства, что он что-то мог забыть, не испытывал. Разве он когда-то что-то забывал? Этого он не мог вспомнить — возможно, потому что забыл.

— Держи, — Тая вручила ему дневник, продолжила: — Ты забыл его у классной.

— Точно… забыл. Спасибо, Тая! — Никита скинул чёрный портфель с изображением на нём красно-синего Человека-паука, сунул дневник в боковой карман.

— А про пятёрку, что получил, тоже забыл? — Тая внимательно смотрела, как он ловко закинул портфель за спину (ему показалось, что это было ловко).

— Уже вспомнил, — Никита улыбнулся правым уголком рта, поправляя перекрученные лямки рюкзака, впившиеся ему сквозь тоненькую выцветшую куртку в плечи.

Тая, опустив глаза, кончиком полусапожка провела по снегу. Словно что-то хотела попросить, но стеснялась.

— Ты не слишком занят, может, погуляем? Проводишь меня до дома? — Тая вопросительно смотрела карими глазищами на Никиту, отчего ему стало не по себе. Само собой! Разумеется, его не нужно уговаривать. Просто оказалось, что Тая смелее его. Столько раз, имея возможность пригласить её гулять, не приглашал. От страха? Может, совсем чуть-чуть и боялся… Скорее потому, что так близки, как сейчас, они раньше не были. Ему кажется, что они становятся настоящими друзьями, и от этого ему так хорошо, так легко и тепло на сердце или в груди — в общем, где-то там.

— Я… я не знаю… если можно… наверное.

Никита уже не рассчитывал на то, что у него появится друг. Хоть и девчонка. Он не планировал совместные прогулки. И всё же охотно желал развеять своё одиночество. Тем более она жила неподалёку от него в пятиэтажке.

Тая рассмеялась, толкнула Никиту в плечо.

— Тогда пойдём!

Дождавшись нужного сигнала на светофоре, Тая пошла по пешеходному переходу. Никита улыбнулся, не веря в происходящее, зашагал следом. Он словно попал в сказку или в параллельный мир, где у него есть друзья и нет проблем. И всё в этом мире с самого утра такое яркое, такое прекрасное. Если не учитывать инцидент с Эдиком — да и то всё закончилось хорошо. Даже снег кажется белее, чем вчера. И вообще, кажется, жизнь налаживается!

* * *

Эдик дрожал. Но его дрожь не от ледяной воды, которой окатил его этот слизняк Леманн. Зубы стучали, бесконтрольно ударяясь друг об друга. Дрожь пробегала то по спине, то по локтям, а иногда спускалась к ногам, заставляя колени непроизвольно подёргиваться. Мать стояла перед ним, прислонившись к столу, она пронзительно смотрела на него укоряющим взглядом, проникая в самую душу, будто высасывая всю его энергию.

— Итак, засранец! Твои действия, вызванные не от большого ума, уже перешли все границы. Ты понимаешь, что из-за тебя, гадёныша, может пострадать моя репутация?! Становится сложнее держать в тайне, что ты, к великому сожалению, мой сын. И даже несмотря на то, что у нас разные фамилии, некоторым нетрудно будет догадаться, что у тебя она отцовская. Ты думаешь, мне было легко получить это место? Да я, между прочим, из-за него совершила то, за что, возможно, ещё поплачусь! Но ты же у нас самый умный! Ты думаешь, я не знаю всех твоих выходок в школе? Да я всё знаю и всё вижу! Каждый твой шаг я предвижу. Одного не пойму: сколько ты ещё будешь мне гадить? Может, тебя перевести в интернат для особо одарённых, чтобы о тебе позаботились? Там и проявишь себя во всей своей придУрости. Что молчишь, язык проглотил? Соплями своими весь пол мне испортил, — директор отпрянула от стола, обошла его и села в своё кресло.

Эдик поднял голову, но посмотреть на мать он не осмелился, протёр нос мокрым рукавом. Ему с трудом удалось подавить поток слёз, пытающихся вырваться наружу и залить ему глаза. Он сдержался, он снова смог это сделать, и даже легче, чем в прошлый раз. Когда мать его отчитывала за избиение старшеклассника. Он мог бы легко ей напакостить, рассказав всем, что она его мать, но никто не поверит, да и что его слово может против её слова — слова директора школы? Даже если он скажет, что у него просто фамилия отца, а у неё девичья. Это ещё нужно доказать. А зачем? Зачем ему такая мать? Она же его ненавидит. И держит в этой школе только ради контроля. Почти невозможно держать в себе те эмоции, ту боль и зло, что так давит внутри него. Но если он позволит это выплеснуть перед ней. Если он скажет ей всё, что думает. Она снова закроет его в пустом гараже на три дня. В помещении, где он будет спать на холодном бетонном полу, а вместо туалета ходить придётся в угол. Ни еды, ни света, ни тепла. Вонь до рвоты, холод и сырость. Безусловно, решиться проявить эмоции в её присутствии — это значит вынести себе приговор. На самом же деле Эдик не понимает, что происходит с ним, когда он её видит. Стоит только раз взглянуть в её злые зелёные глаза, сразу наступает паралич. Он чувствует себя травинкой в поле под открытым небом, которую бьёт ветер, бьёт град, кусает мороз или палит жаркое солнце до полного высыхания. Каждый раз в присутствии матери его парализует с ног до головы, он не может ей сказать ни слова в свою защиту, не говоря уже о том, чтобы выплеснуть свои эмоции, нагрубить ей, это невозможно физически. Лишь когда её нет рядом, тогда он чувствует себя сильным и смелым. Только вдали от неё он может говорить всё что хочет и кому захочет. Может сломать и подавить любого, кто встанет на его пути. Он как будто обретает силу, когда её нет рядом. В первый раз, когда она его заперла в гараже из-за разбитой вазы, ему было пять лет. Этот кошмар снится ему каждую ночь. Каждую ночь ужас полностью поглощает его и нет никакого спасения. Разве что проснуться. Порой ему кажется, что он так и не проснулся. Если бы кто-нибудь знал, что он семнадцать раз пытался сбежать из дома, но всякий раз она его находила в течение шести часов, куда бы он ни бежал, где бы он ни прятался. А последний побег и вовсе закончился пятидневным пребыванием в гараже вместо трёх. Тогда он чуть не умер, но это нисколько не беспокоило мать — Эдик украдкой взглянул в её сторону, тут же опустил голову.

— Я даже не знаю, что с тобой ещё сделать, чтобы ты стал нормальным, — мать повертела шариковую ручку в руках, бросила её на письменный стол. — Ты же ничего не понимаешь, тебя ничего не берёт. Может, я слишком мягкая?

Ком подкатил и встал поперёк горла Эдика. Ещё немного — и не только свитер будет мокрым. Так как в крайний раз на курорте (так называет мать его пребывание в гараже) он получил осложнение на почки, теперь при малейшем страхе держать кран закрытым стало практически невозможным. Ему несдобровать, если он обмочится здесь, на её полу, всё же попроситься в туалет он не может, ужас сковал его до безвыходности. Остаётся лишь надеяться, что мать заметит его нужду, ведь она всё знает и всё видит. Надеяться, что он успеет добежать до туалета.

— Свободен… Не хватало мне ещё тут… Ссыкун, — раздражённо проговорила мать, колко посмотрев Эдику в глаза. Открыла папку с документами, взяла ручку. — Сейчас приедет отец и отвезёт тебя домой, иди давай, на сегодня для тебя уроки окончены. Да не трясись ты! Курорта не будет, не сегодня. Сегодня я устала. Я не в духе.

— Спасибо, — выдавил через силу и боль Эдик, не из благодарности, от страха и трепета. Шагнул к выходу из кабинета.

* * *

Дома Эдик прикрыл в комнату дверь и грузно рухнул на постель. Кровать скрипнула. Замок в комнатной двери отсутствовал, его вырвал отец, потому что по правилам Эдику запрещено запираться в своей комнате. Зато на окне стояла добротная решётка, хоть комната и располагалась на втором этаже. Четыре видеокамеры в каждом углу и датчики движения. Мера предосторожности от несанкционированного покидания Эдиком его комнаты. Всё же его комнате многие дети могли бы позавидовать. Точнее, её наполнению. Это игровые автоматы, игровые приставки, плазма на полстены и многое другое для развлечения и досуга. Комфортная тюрьма, где за тобой приглядывают 24/7. Вот только Эдика это давно уже не радует. И в видеоигры он играет исключительно для того, чтобы побеждать всех. И в игровом мире, и в реальном. Однажды он совершит что-то великое, он докажет всем, что он чего-то стоит. Он покажет матери, что не боится её. Он покажет отцу, что сильнее его. Все будут его бояться и ему повиноваться. А что касается клоуна Леманна, этого вонючего слизня, богатенького сынка, выпендрёжника. Гад из богатой семьи, а ведёт себя как нищеброд. И все учителя его за это любят. Видите ли, он вызывает у них симпатию. В задницу его!

— Говнюк своё получит! — прошептал Эдик, перекатившись на бок, подмял под голову подушку. — Я устрою тебе настоящий курорт. Скоро, очень скоро… вы все получите своё.

* * *

В то время, когда после неприятной беседы с директором школы Никита на третьем уроке внимательно слушал учителя, в одном московском офисном здании строительно-производственной компании ООО «Зевс» Олег размеренно направлялся к лифту.

— Олег Сергеевич! Олег Сергеевич! Постойте, пожалуйста! — запыхавшись, девушка в белой блузке и в чёрной короткой юбке неуклюже подбежала к Олегу, стуча каблуками. Она прижимала двумя руками к груди стопку папок. Хлопая длинными ресницами, она не сводила с его шерстяного пальто глаз, продолжила: — Доброе утро, Олег Сергеевич! — секретарша перевела дыхание и взглянула в глаза Олегу.

— Доброе, Марина! — Олег удивлённо посмотрел на неё, улыбнулся. — Ты с самого утра меня здесь караулишь?

Голубые глаза молодой секретарши забегали.

— Нет, что вы! Я документы понесла в бухгалтерию, а тут вы. Меня просили сообщить вам, что Георгий и Тимофей Исааковичи будут ждать вас в конференц-зале к половине двенадцатого, — протараторила она.

— Это же через полчаса! Хорошо, я понял, — задумчиво ответил Олег, рассматривая свой «Ролекс» из стали и золота. Водонепроницаемые часы, специально купленные для глубокого погружения под воду.

— Ладно, я пойду, — секретарша развернулась, стремительно направилась в противоположную сторону холла.

— Марина! — остановил её Олег. — Закончишь свои дела — сделай мне, пожалуйста, кофе!

— Хорошо, Олег Сергеевич! — улыбнулась она в ответ, снова застучала каблуками по кафелю.

Олег задумчиво сопроводил стройную девушку взглядом, таращась на неё некоторое время, направился к лифту. Когда это было? Чтобы Гоша и Тимоша проводили совещания среди недели. Здесь явно что-то нечисто! К сожалению, мыслей по этому поводу у Олега нет. Лишь догадки.

Поднявшись на лифте, он прошёл по коридору до своего кабинета. Приложив карту-ключ, вошёл внутрь. Бросил чёрный портфель на стол, затем кинул шерстяное пальто на вешалку. Пируэтом рухнул в кожаное кресло, закинув на стол ногу на ногу. Облокотился на правый подлокотник локтем. Погружённый в мысли, начал прикусывать указательный палец. Его взгляд остановился на портфеле, в котором лежало множество договоров. Его словно осенило.

— Ясно, чего вы хотите, — раздражённо бурчал он вполголоса. — Прижало, значит!

Олег убрал ноги со стола, выпрямился в кресле, скрестив пальцы рук на затылке. Затем ладонями провёл по короткой стрижке, спустившись по лицу, и наконец, прижал их к коленям, приподняв при этом плечи. Он расстегнул пиджак, ослабил узел полосатого галстука. Принялся копаться в портфеле, перебирая документы.

— Вот они! — Олег положил на стол документы, из-за которых, как он предполагает, намечается совещание. Ещё бы, эти документы должны совершить целый переворот в компании.

— Эх! Серёга, Серёга! — хрипло, вполголоса процедил он. — Как же мы докатились до такой жизни?

Звуковой сигнал «айфона» оповестил о новом входящем сообщении. Олег вынул смартфон из кармана.

СМС-сообщение: «Когда будут деньги?»

— Мерзость! — Олег швырнул «айфон» на документы. Опрокинулся на спинку кресла: — Как же это всё достало!

Дверь в кабинет приоткрылась, за ней показалась Марина с чашечкой кофе.

— Олег Сергеевич, можно? Ваш кофе!

Олег резким движением подтянул портфель на смартфон, таким образом спрятав документы от лишних глаз.

— Стучаться надо, сколько раз говорить одно и то же! — рявкнул он на хрупкую девушку, брызжа слюной.

— Простите, пожалуйста, Олег Сергеевич! Больше такого не повторится! — испуганно промолвила Марина, поставив дрожащими руками чашку на стол возле портфеля.

— Ладно, извини! Прости, не хотел тебя напугать, — оправдываясь, Олег сменил тон. — Просто столько всего навалилось!

Он провёл ладонями по лицу сверху вниз.

— Вы, наверное, уже увидели отчёт? — предположила Марина.

— Какой отчёт? — Олег от ужаса изменился в лице.

— Значит, не видели! — мрачно опустила глаза Марина, продолжила: — Я сейчас принесу его. Ещё что-нибудь нужно?

— Нет. Давай быстренько, принеси мне этот отчёт! — Олег мрачно смотрел, как девушка торопясь скрылась за дверью. — Неужели зарубежных партнёров потеряли… Мерзость! Гадство! Только этого ещё не хватало!

* * *

Олег расположился за длинным столом в пустом конференц-зале. Он положил перед собой портфель. В очередной раз глянул на свои часы «Ролекс», которые показывают уже без двадцати минут двенадцать.

— Ну здравствуй, Олег Сергеевич! Можешь не вставать! — седовласый Георгий Исаакович махнул рукой. Он вошёл в зал со своим длинноногим младшим братом Тимофеем. Тот только ухмыльнулся в сторону Олега, сморщив своё худощавое лицо.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Праща — древнее ручное оружие для метания камней.