Любовь опера

Денис Евгеньевич Рябцев, 2022

Театральный роман и одновременно детектив «Любовь опера» посвящен абсолютному превосходству искусства над бренным и не всегда красивым человеческим бытием. От: "…знаешь, самое ужасное, когда духовную музыку поют, как траурную. Считают, что духовность – это смирение какое-то. Это не правильно. Потому что наоборот – это должен быть восторг. Даже заупокойные мессы – это переход на небеса. В состояние другое". И до: "Некоторые крысы запрыгивали на самый верх тележек, поверх всех туш. Скалились, проезжали пару метров, пока кто-нибудь из людей не бил их палкой. Они летели перпендикулярно двору. Бились об стену. Зло смотрели на обидчиков".

ПРОВИНЦИАЛ ПРИДЕТ НА ПОМОЩЬ

Через три минуты Панальдина уже в голос смеялась с главным администратором, который показался ей совершенно тупым и безопасным. Теперь она вполне была уверена, что обрела не только вечного Чебурашку для снятия стрессов, но и преданного ударника, который будет настукивать обо всех течениях в оперном театре.

Это были события вчерашних дней, уже основательно подзабытые, но важные для понимания истории и контекста.

Теперь же на этаже общежития становилось совсем темно, потому что в торцевые окна заглядывал вечер, а свет в коридоре никто не додумался включить.

Володя битый час сидел в своей комнате на постели, раскачивая всякие варианты, как ему поступить с жуликом Акимом.

Из его смартфона неожиданно зазвучала мелодия арии «Высоко поднимем сей кубок», которую ценил Варган Моисеевич, впрочем, как и все творчество Верди. Звонила Бацхер.

— Не спишь?

— Как я рад вас слышать. Не сплю. Для вас — вообще никогда.

— Володь, плохая новость. Катя уходит из театра. Стерва. В разгар сезона.

Екатерина была руководителем отдела по связям с общественностью. Хорошая девушка, мать троих детей. Она шикарно рулила всеми лояльными средствами массовой информации, умела снять тревожность у тех, кто не испытывал к опере особого понимания и любви.

— Так, — задумчиво произнес Володя. — Она уходит.

— Ну да, — зашипела Панальдина. — Ты еще спой «Да здравствует Екатерина!». Не поверишь, банк ее переманил. Наши же спонсоры. На тройной оклад. Всегда говорила: деньги не портят только сильных. А таких мало на свете. Пожалуй, только я и наш художественный руководитель.

— Панальдина Сардаховна, я просто думаю вслух. На этот сектор не возьмешь кого попало. Тут мастер нужен, чтобы между струй сухим ходил.

— Правильно мыслишь. До утра тебе времени. Я тоже подумаю. В десять — совещание. Будь. Обсудим все варианты.

Трубка отрубилась до того, как Бузилов успел ласково попрощаться.

Володя направился к шкафу, где стояли напитки. Выбрал початую бутыль красного вина и наполнил пузатый фужер до половины.

Он перебирал в голове московских журналистов, находя в каждом из них какие-то непреодолимые недостатки, которые могли помешать делу. Володя боялся не столько того, что сектор паблика в театре будет завален, сколько насмешек Панальдины над представленными неудачными кандидатурами.

И тут в его голове зажглось. Много лет назад, когда Бузилов еще учился вокалу в училище и не помышлял о поездке в Москву, он дружил со своим ровесником — провинциальным журналистом Эдуардом Занозовым. У Эдика, помимо совсем неудачной фамилии, было главное достоинство — его точно не могла знать театральная мегера Бацхер. «А там, — размышлял далее Володя, потягивая напиток, — я помогу. Научу тонкостям».

А вообще Занозов писал удачные материалы в газетах, постоянно появлялся на местных телеканалах. Володя вспомнил, что Эдик очень любил театр. Однажды он договорился с художественным руководителем драмы, и тот ввел журналиста в постановку «Капитанской дочки» Пушкина. Далеко не главную, конечно. Крестьянином в массовке. Но Занозов хорошо вжился в роль. На премьере режиссер рассказал об эксперименте. За руку вывел журналиста на авансцену. Ему рукоплескала публика. А потом Эдуард опубликовал свои наблюдения. Описал репетиции, ощущения. Тонко и удачно. У него были и другие тексты, получавшие общественный резонанс, но Володя знал об этом мало, потому что никогда не читал газет. А театральную историю знал в переложении самого Занозова.

Вот такой жанр — журналист меняет профессию. Вовка тоже ее иногда менял. Но не для написания статей. А чтобы вернуть себя в реальность. Раз в полугодие или реже, понимая, что начинает хандрить, он брал много дешевой водки и шел к тете Любе, которая работала на площади трех вокзалов в общественном туалете. Они надирались с этой простой старухой до свинячьего визга. А утром Бузилов, находя себя в какой-нибудь кабинке, словно сбрасывал старую шкуру. Ему хотелось в театр, к работе, подальше из этих вонючих мест.

Воспоминания разыгрывались все ярче. Он вспомнил, как Эдик привел его жить в свою квартиру на улице Аксакова — тесную и малогабаритную «двушку», когда услышал, что будущего вокалиста бьют и унижают в общаге. Семья журналиста состояла из младшего брата Эдуарда, мамы и часто пьющего отца.

Вот были времена. Жил в чужой семье, на голове у неродных людей. В скромной среде, без шика и достатка. И был счастлив. Его уважали, подкармливали, иногда помогали деньгами, когда было совсем туго.

Володя вспомнил, что у Занозовых стояло старое пианино «Пенза». Неудачное и не очень настроенное, потому что мальчишки, поначалу воодушевленные музыкой, быстро погорели на гаммах и побросали занятия музыкой.

А Бузилов каждое утро исполнял на нем полонез Огинского. У него была убежденность. Если получалось без запинок — значит день будет складываться удачно.

«Занозов, — продолжал думать главный администратор. — А ведь не такая плохая идея».

Володя обладал очень ценным качеством — никогда не выбрасывать визитки и телефоны. Он раскопал на дальней полке в шкафу несколько старых блокнотов. И через время отыскал на пожелтевших страницах номер журналиста.

Бузилов посмотрел на время в смартфоне. В Москве было одиннадцать сорок вечера. Там, стало быть — час сорок ночи. Поздновато, но надо все-равно звонить. Потому что утром — Панальдина. И надо знать сейчас, чтобы в случае отказа придумать кого-то еще.

— Алле! Эдик! Извини, что так поздно. Не спишь? Бузилов тебя беспокоит, если помнишь.

— А, Володя! Не сплю. Сын температурит. Дежурим вот по очереди с супругой у кровати, чтобы периодически жар сбивать.

— Сочувствую. А сколько ему?

— Семь.

— Вот время-то бежит. Ладно, это все интересно, но я по делу. Говорю прямо, как есть.

— Давай, жги!

— У нас в театре освободилось место руководителя отдела по связям с общественностью. Срочно нужен мастер с опытом. На релизы, деловую переписку, аналитику.

— Ну уж хватанул, какой из меня оперный аналитик? Это недостижимые сферы. Надо академию музыки закончить да еще лет двадцать в теме жить.

— Верно. С аналитикой — погорячился. Но информации-то писать умеешь?

— На уровне «Что? Где? Когда?» — безусловно. Смогу. И сразу.

— Вот, отлично! В Москву перебраться не хочешь? Зарплаты у нас в театре неплохие. Добавим тебе из собственных средств, чтобы на семью хватало. Комнату в общежитии предоставлю. Живи, копи на жилье. Хотя бы съемное. Через полгодика семью перевезешь. И все будет в ажуре.

— Звучит заманчиво, конечно.

— Решайся. Скажешь «да», я завтра твою кандидатуру утром уже Панальдине буду рекомендовать.

— Кому?

— Директору.

— Жена убьет, конечно, но давай попробуем. Говорят, это не точно, конечно, что и в Москве можно жить.

— То есть однозначно согласен?

— Да.

— И завтра не скажешь, что «не смог я, извини»?

— Да.

— Что да?

— Не скажу.

— Приедешь и будешь работать, как Папа Карло.

— Ты меня вроде не на должность мастера кукол звал две минуты назад. А с общественностью работать.

— Все верно. Точно подметил. Все, лечи мальчишку. Я тебя завтра после совещания с директрисой наберу. Только ты сейчас мне брось на всякий случай свое резюме. Где учился, где работал и так далее. Мне надо тебя хорошо презентовать. Адрес пришлю сообщением.

— Хорошо. До связи, Володя!

— Пока! Был в любом случае рад услышать твой голос.

— Взаимно.

Через минуту кнопочная «Нокия» журналиста пикнула — пришел адрес почты от Бузилова. Эдуард включил компьютер, набрал автобиографию, чтобы она уместилась на одном листе. Затем создал второй файл, куда скопировал несколько своих журналистских работ из папки «Архив Занозова». Пробежав глазами по текстам, он удовлетворенно потянулся, отправил письмо с вложениями и пошел трогать лоб ребенка.

В это время Вова, находясь в тысяче с лишним километрах на той же своей огромной кровати с шелковыми простынями, посматривал в ноутбук, ожидая письма. Он так и сидел с краю, взвешивая все прошедшее за последние часы.

«Ага, есть свежий мейл. Хорошо. Так. Образование высшее. Получил в Екатеринбурге. Да, не Москва. Но пойдет. Скажу Панальдине, что там хороший вуз. Нет, расколет. Откуда я могу знать? Работал. Газета, газета, редактор, фотокорреспондент. А, как хорошо! Нам тоже надо снимать спектакли. О! Старший выпускающий редактор на телевидении. Это вообще — бомба. Наш худрук обожает ящик. И Панальдина поведется на это. Сколько работал? По настоящий момент. Уже десять лет. Отлично!».

Вова открыл второй файл с журналистскими работами Эдика и пробежался по заголовкам: «Я хочу видеть доктора с лекарством в чистой руке», «Зачем Аллаху русский солдат?», «Кто смоет вшей с несчастных алкашей?» и так далее.

Володя удовлетворенно помассировал затекшую шею. У Бузилова болели глаза, поэтому он снял очки и прислонил ладони тыльной стороной к векам.