Вурдалакам нет места в раю

Денис Владимирович Морозов, 2020

Роман "Вурдалакам нет места в раю" – захватывающее произведение, сочетающее в себе славянское фэнтези, мифологию и остросюжетный детектив. Действие разворачивается в сказочном мире, где обитают русалки, водяные, оборотни и другие персонажи народного фольклора. Вурдалак Горихвост обладает особенным даром – он превращается в волка. Люди боятся и ненавидят его. Герой страдает и мечтает найти свое место среди людей, но, чтобы преодолеть их недоверие, ему придется пройти через множество жестоких и мучительных испытаний. Расследование загадочного убийства старого колдуна вынуждает Горихвоста отправиться в волнующее путешествие по волшебному миру, где ему предстоит столкнуться с демонами и древними божествами, разоблачить заговор коварных злодеев, победить ужасное чудовище, и встретить такую светлую, но такую печальную любовь. Это увлекательное повествование об истинных ценностях, предательстве и самопожертвовании, которое не оставит равнодушными любителей славянского фэнтези и детективов.

Глава 1. Вурдалак

Волк-оборотень остановился посреди двора, показал зубы и грозно зарычал. Деревенские мужики завопили и бросились удирать. Глупая псина на цепи поджала хвост, забилась в конуру и прикрыла нос лапами. Горихвост довольно оглядел свою лоснящуюся шерсть и неторопливо выбежал в распахнутые ворота.

Кажется, вурдалаку в деревне были не рады. Едва завидев его, редкие прохожие сигали в ближайшие ворота и тут же запирали их на засовы. Испуганные бабы хватали на руки детей и истошно вопили.

«И чего они меня так боятся? — подумалось Горихвосту. — Я ведь еще никого не тронул…»

Сзади послышались топот и крики — застигнутые врасплох мужики опомнились и бросились в погоню. Но черный волк считал ниже своего достоинства оборачиваться на это беспомощное мужичье. Тем не менее он все же ускорил шаг и перешел на рысцу. Однако это сыграло с ним злую шутку: едва выбежав на главную площадь села, известную под названием Утоптыш, он поскользнулся на грязной кочке и с лету въехал в вязкую мутную жижу, переходящую в стоячее болотце.

Липкий холод окутал его лоснящуюся шкуру. Горихвост высунул голову из трясины, затянутой зеленеющей ряской, и принялся отплевываться.

«Вот тебе и на! — сказал он себе самому. — Поганая лужа! Как я мог про нее забыть?»

Горихвост помнил эти места, по которым любил бегать с такими же малолетними сорванцами в прежние времена, когда были живы мать и отец. Вон там, через площадь, двор зажиточного кулака Воропая, с сыновьями которого он когда-то дрался до первого синяка. За высоким тыном из отесанных бревен с острыми верхушками слышатся голоса баб и плач младенцев — видать, его детские приятели оженились и нарожали потомства. Справа, к востоку — господская усадьба, где недавно поселился князь, невесть как оказавшийся в этом забытом богами краю. Слева, к западу — Ветхое капище, на котором когда-то волхвы приносили жертвы, пока люди не начали забывать, кому они всем обязаны.

И, конечно же, в самой середке села, недаром прозванного Грязной Хмарью — Поганая лужа, стоячее болотце, не просыхающее даже в разгар летней жары. Судя по гнилостной вони, отбивающей любые запахи, ее используют, как помойку. Остатки скисшей капусты, рваное тряпье и даже утопленные котята — все плавает в зеленовато-коричневой жиже, к которой и прикоснуться противно, не то, что залезть в нее целиком.

Горихост поспешил выбраться на сушу и самозабвенно встряхнулся, сбрасывая с пушистой шкуры ошметки помоев. И тут же получил по хребту нехилый удар жесткой палкой — кажись, даже железной. Он рыкнул от неожиданности и припал брюхом к земле, и сразу же ему на шею скользнула веревочная петля, сплетенная из прочнейшей пеньки.

Едва увернувшись, он вырвался, и еще не разобравшись, что происходит, цапнул зубами подвернувшуюся ногу в стоптанном лапте и онучах. Болезненный вопль и матерный лай подтвердили, что он не растерял волчьей хватки.

— Пятуня, он схватил меня за ногу! Щас до смерти загрызет! — заныл хриплый голос.

Тяжелая туша деревенского печника свалилась в грязь и принялась извиваться, взметая коричневато-зеленые волны. Блестящая лысина в обрамлении черных с проседью прядей сверкнула под солнцем, едва пробившимся сквозь осенние тучи. Железная кочерга выскользнула из толстой ладони и звякнула о камень. Противник поднялся на карачки и прямо на четвереньках принялся уползать, проявляя при этом сноровку, неожиданную для его пухлых телес. Однако Горихвост не собирался отпускать его просто так: он впился клыками в толстую икру, стянутую онучей и лыковыми оборами, и потащил ее к себе.

— Держись, Жихарь! — завопил второй голос, скрипучий и тонкий.

Кто-то схватил вурдалака за хвост и дернул так рьяно, что шерсть встала дыбом.

«А вот это уже оскорбление. Когда бьют — это еще понятно. В деревнях всех бьют, такие тут распорядки. Но чтоб за хвост дергать? Этого ни один уважающий себя волчище не стерпит».

Горихвост выпустил прокушенную икру Жихаря и нырнул в сторону бортника Пятуни, привычно орудующего пеньковой веревкой. Цап! — и на длинной хваталке этого чучела остались рваные отметины его клыков. Резкий, пружинистый старт задних лап, ловкий бросок на плечи противнику, веселые обнимашки передними лапами, добрый оскал и слюнявый фонтан ему в рожу — и высокая, длинная фигура Пятуни опрокинута навзничь, как жердь с пугалом в скошенном поле.

— Жихарь, прощай! Мне конец! — запричитал бортник, прижатый к земле мощными лапами волка.

Однако печник даже не отозвался. Он удирал со всех ног, забыв о размотанной онуче и рваной ране на икре.

Горихвост распростер Пятуню в грязи, для острастки порычал ему в лицо, втихаря посмеялся над тем, как тот морщится и пытается отвернуться, и обдал его вонючей слюной. «Что, не нравится? А волков за хвост дергать — это в каком уставе прописано?»

— Кончай меня поскорее! Не мучай, нечистая сила! — тоненьким голоском выл Пятуня. — Тело ты можешь задрать, но души моей не возьмешь. Она улетит к богам прямо в рай. Потому что каждый, кого кончит нечистая сила, попадает туда прямиком, и ему искупаются любые грехи!

— Не надейся! — прорычал Горихвост. — Твою душу поймает злой бес, и утащит ее прямо в пекло. Потому что таким дурням как ты в раю делать нечего. Боги прокляли этот мир. Прокляли и уплыли. Надеяться не на что!

Пятуня зажмурил глаза и вжался затылком в грязь.

— Говори, кто убил деда? — рыкнул Горихвост.

— Откуда мне знать? — извиваясь ужом, взвизгнул бортник. — Это случилось посередь ночи. Никто ничего не видал.

— И что, никто ничего не слышал? Не было криков, мольбы, зовов помощи?

— Псы заливались от лая и все заглушали. Но я думал — это их растревожил призрак.

— Что за призрак?

— Дух прежнего барина, Кривой Шапки Злобы, который бродит неупокоенным по своим бывшим владениям и ищет ту тварь, что его растерзала, — злорадно излил из себя Пятуня.

Он отважился раскрыть глаза и с вызовом пялился на Горихвоста:

— Помяни мое слово — он придет за тобой! Что ощерился? Думаешь, дух простит, что ты его затерзал?

— Что ты порешь, кого я терзал? — изумился Горихвост и отпрянул назад, давая Пятуне возможность чуть-чуть приподняться. — Я деревенских не трогаю, таков уговор.

— Вот ты ему, Кривошапу, и расскажи, — с еще большим злорадством захохотал бортник. — Все знают, что о прошлом году ты порвал его на ошметки. Разбросал куски мяса и кости по Девичьему полю — их нашли со следами клыков. А сельцо наше прикупил этот блохастый Видоша, с тех пор все беды и начались.

— Вот так новость… — удивленный Горихвост до того ослабил хватку, что Пятуня поднялся на ноги, но не сбежал, как можно было ожидать, а принялся обличать и совестить волка:

— И отпираться не думай, вранью твоему никто не поверит! — истово вещал он, размахивая длинными руками, на которых болтались слишком широкие для них рукава. — Настоящие волки из Дикого леса к нам не бегают — боятся ловцов. Волчица скорее щенка своего отдаст, чем к охотнику выйдет, а рядом с деревней и следов их никто не видал. Вот и выходит, что кроме тебя, никто боле не мог сотворить такой лютости. А теперь дух боярина возвернулся по твою душу, и пока с собой тебя не заберет — не отстанет.

— А что этот дух, прежде уже объявлялся? — озадаченно спросил Горихвост.

— Нет, этой ночью явился по первому разу, — успокаиваясь, ответил Пятуня.

— И с чего ты решил, что это прежний хозяин?

— Его ни с кем не попутаешь. Свитка на нем черная, с черепом и двумя шестоперами. Шита из полкового знамени, которое он отбил у врага. А шапка длинная, белая, со свисающим колпаком, болтается за спиной, что твой хвост.

— И в котором часу ты его видел?

— Часу в третьем. Да и видел-то я не так много. Выбралась из конопляника чья-то тень и принялась нарезать круги меж селом и избой Дедослава.

— Как он себя вел? Может, летал, завывал, или что там еще привидения вытворяют?

— Ничего он не вытворял. Все бродил и кого-то искал. Вот псы и лаяли целую ночь. Гвалт стоял — сквозь такой ничего не расслышишь.

— Вот, значит, почему деду моему на помощь никто не пришел, — с досадой шепнул Горихвост. — А я-то думаю: как же вышло, что его полночи пытали и жгли, а в деревне все будто оглохли.

— Так ведь изба Дедослава на самом отшибе. За конопляником ее не видать. Да и привыкли мы к его колдовству. Старый волхв, бывает, такого начудит, что ни в одном сне не приснится.

— А сам-то ты почему так поздно не спал? — пришло в голову вурдалаку.

— Да мы, видишь ли, в кабаке засиделись, — смущенно признался Пятуня. — Я, Жихарь, староста, кметь Нежата и княжеский конюх Коняй.

— Что за кметь?

— Старый, опытный воин, что все время при князе. Он в столичной дружине много лет прослужил, а теперь вот приехал с хозяином на нашу окраину. И, разумеется, сразу в кружало. Сначала все напились, а потом резались в шахматы. Что ни игра — то серебряная копейка. Так и ходили эти копейки по кругу, пока не пришел полоумный Лутоха. Все думали — он дурачок, вот и позвали его поиграть смеху ради. А он всех и обставил. Ну, мы, конечно, отыгрываться. Уже дело к полуночи, а вернуть своего все не можем. Так и играли до тех пор, пока ни одной денежки на руках не осталось.

— А не было ли среди них такой битой, со щербиной?

— Да, вроде была. Все Лутохе досталось. Надул нас юродивый, даром что дурень.

— И что после?

— Залили печаль доброй чаркой и пошли по домам.

— Выходит, разошлись все за час-полтора до того, как убийца вломился к волхву. Это мог быть любой, кто играл в кабаке.

— Никакой не любой, — обиделся бортник. — Говорю же: когда я выходил, то призрак уж рыскал неподалеку.

— Еще кто-нибудь его видел?

— Вряд ли. Мы столько кружек опустошили, что в небе три месяца засияло. Один только Лутоха к вину не притронулся. А когда уходил — прикупил целый мех и с собой унес. Вот и пойми его после этого.

Горихвост сел на задние лапы и задумчиво принялся расчесывать свою гриву. Пятуня помялся перед ним и смущенно сказал:

— Ты вот что, Горюня… Ты бы скинул с себя волчью шкуру. В человеческом виде с тобой разговаривать куда как сподручнее…

Горихвост встал на лапы, и тут же услышал позади хриплый возглас:

— Хвала небесам, мой дружок еще жив! Ребята, опутывай волка сетью. Пятуня, ради всего святого, отступи от него подальше. Святополк Всеволодич, не лезь вперед, мы без тебя управимся!

Рыбачья сеть с широкими ячейками взметнулась над его головой. Горихвост едва успел отскочить в сторону, как она накрыла сухой пятачок, на котором он только что стоял. Пятуня отполз к краю лужи, растерянно бормоча:

— Постойте! Давайте просто поговорим…

Но его никто не слушал. На Горихвоста уже мчался розовощекий юнец с дорогим мечом в руке. Одет парень был по-богатому: отличные сапоги из темно-красного сафьяна с вышивкой, пояс из бычьей кожи с позолоченной пряжкой, белоснежная льняная рубаха, и за плечами, как багряное знамя — княжеское корзно с золотистым соколом, несущим в когтях дубовую ветвь. Сапфировые глаза парня сверкали, а овальное лицо выражало одновременно страх и ярость, как будто он нападал на целый полк лютых бесов.

— Святополк Всеволодич, куды? Стой! Батюшка в бой не велел соваться! — завопил Нежата, пытаясь ухватить юнца за края развевающегося корзна.

Куда там! Старый кметь не мог угнаться за юношей, которому было на вид лет семнадцать.

— Княжич, стой! Княжича не пущать! — на разные голоса загомонили староста Воропай и долговязый конюх Коняй.

«Княжич? — смекнул Горихвост. — Если я его трону, князь не простит, забот только прибавится…»

Юный вояка занес меч — кажется, он на полном серьезе собирался им рубануть. Это уже не печник Жихарь с гнутой кочергой — вон он, маячит за спиной барчука, делает вид, будто душа его не ушла в пятки, а поджилки не трясутся, как тетива лука после стрельбы.

Горихвост спрятал гордость подальше и полез в пахучее болотце.

— Что, испугался? — победоносно возликовал розовощекий юнец, выплясывая на берегу.

Прислуга начала умиляться и хвалить барчука за то, как лихо он нагнал страху на такого дикого зверя. «Да ладно, леший с ней, с мелкой челядью. Они всего лишь людишки. В конце концов, кто они и кто я? Но вот матерый Нежата с рыбачьей сетью, похоже, знает, что делает. Эх, принесла же его нелегкая на мой хвост!»

Пожилой воин, и в самом деле, уверенно лез к нему вброд, нимало не смущаясь чавкающей жижи, доходящей ему уже до груди. Черная борода его хищно топорщились, взгляд синих глаз не сулил ничего доброго, а огромные, как лопаты, ладони тянулись, готовя сеть для броска.

— А может, оставить его? Ну чего он нам сделал? — робко подал Пятуня свой тоненький голосок.

— Заткнись, жердь! Он прежнего барина изодрал! — рявкнул на него толстый Жихарь и замахнулся кочергой.

«Лихо-марево! А в болоте-то, похоже, и утонуть, что хвостом крутануть!» Горихвост понял это только тогда, когда попал в самую топь. Трясина начала засасывать его с задних лап, потом, чавкая, облизала брюхо и жадно вознамерилась проглотить всего без остатка. Вскоре над зеленой ряской торчал только влажный нос да разинутая пасть, судорожно хватающая воздух.

— Смотрите, волка топит, как слепого котенка! — радуясь, верещал Жихарь.

Ему было хорошо на сухом берегу. Горихвост боролся изо всех сил, но чем больше он барахтался, тем больше погружался в вязкую липучку. «Неужели все кончено? — с горечью подумалось ему. — Сгинуть вот так, на сельской площади, под дурной смех и гогот неотесанной деревенщины? А будет ли кто-то из них искать убийцу моего деда? Найдет ли виновного? Отомстит ли? Нет, без меня враг останется целым, да еще насмехаться будет над тем, как ловко обделал он это дельце: истребил весь род Плетуновых под корень, прикончил старика-волхва, а последнего в роду отправил на дно грязной лужи…»

Ему стало так невыносимо при этой мысли, что он решил: «Нет, я еще поборюсь! Раз не выходит спастись силой, попробуем умом. Как выбраться из болота? Кто бы мне подсказал? Кто вообще это знает? Разве только болотник. Ну конечно, болотник Колоброд! Сто лет его не встречал. Где он теперь? Небось, плавает за рекой в тихих стоячих водицах. Он бы помог — стоит только позвать. Вот только как вызвать этого чешуйчатого ящера?»

Горихвост отчаянно глотнул воздуха и из последних сил прорычал:

Под водой гора, под горой — дворец.

Во дворце сидит водяной игрец.

Гусли тронет он — тут же в пляс пустись.

Царь болот и рек, мне тотчас явись!

Холодная жижа захлестнула морду и залилась в распахнутую пасть. Горихвост попытался выплюнуть тину, но захлебнулся еще больше. Дыхание перехватило, он попробовал упереться в дно, но только взмутил вокруг себя грязь. И тут же почувствовал, как его подхватывают холодные руки с перепонками на пальцах. К его пасти приложились чьи-то толстые губы и вдохнули воздух.

«Набери воздуха и не дыши!» — услышал он сквозь плеск взбаламученной воды. И тут же холодные руки с силой вырвали его из трясины и подняли вверх, над водой, обдав зеленую ряску дождем ярких брызг. Горихвост жадно глотнул свежего воздуха и задержал дыхание.

Зеленое, гибкое, похожее на большую ящерицу тело прижало его к груди, заботливо прикрыло глаза, и ухнуло куда-то вниз, в холодную темноту. Они понеслись по подводным протокам, известным лишь водяным да болотникам. Вода в них была свежей — не то что в помойном болоте. Горихвост не мог ее видеть, но чувствовал холодок чистых струй.

Болотник уносил его все глубже и глубже. Воздух в легких кончался, нестерпимо хотелось разинуть пасть и вдохнуть, а там будь что будет. Горихвост уже готов был пустить пузыри, когда зеленый ящер поднял его над речной рябью, под тусклые лучи осеннего солнца.

Как сладок может быть обыкновенный воздух! Он врывается в легкие упругой волной, бьет в нос, кружит голову! Горихвост не мог надышаться. Болотник медленно тащил его за загривок вдоль заболоченных берегов, выискивая подходящую отмель. Вурдалак поудобней устроился на чешуйчатой спинке ящера и растопырил лапы, купаясь в нагретой неярким солнцем воде.

Вот где раскинулось настоящее болотное царство. Разлившаяся река покрывала пологие берега, затопляя леса и подлески. Густые кусты и деревья торчали из воды, создавая подводные джунгли. Островки, заросшие соснами и осинами, возвышались над заболоченными низинами. Стоячие воды кишели мальками, а с глубины поднимались пузырьки, и даже думать не хотелось, что за заблудшие души могли их пускать. По ночам тут мигали загадочные огоньки, заманивая случайную жертву в трясину.

Солнце уже клонилось к закату. Его лучи пробивались сквозь серебристые тучи и золотили верхушки деревьев в Диком лесу, за которым высилась темно-зеленая громада Змеиной горы. За Девичьим полем царапали небо шатры над теремами господской усадьбы, а еще дальше выглядывала утонувшая в зелени Сторожевая башня.

С севера доносилось веселое журчание мелкой речки Змейки, которая впадала в Шерну, образуя разлив с глубокими омутами. У тихой запруды скрипело колесо водяной мельницы, его лопасти взметали ввысь тучу брызг, которые сверкали в осенних лучах, как самоцветы. Ветер сметал в воду жухлые листья, отправляющиеся в плавание вниз по течению, как кораблики под крошечными парусами.

Колоброд выволок вурдалака на восточный берег и с облегчением сбросил со спины на речную гальку. Горихвост из последних сил прыгнул, перекувыркнулся через голову и на лету скинул звериную шкуру. На твердую почву он приземлился уже двумя ногами, обутыми в стоптанные сапоги. Волчья длака — шкура, что служит оборотню для превращений — осталась в его ладонях, и он принялся вытряхивать из нее воду, разбрызгивая вокруг пахнущие гнилой тиной капли.

Болотник разлегся на мокром песке, сложил на брюшке перепончатые лапы и принялся таращиться выпученными глазами.

— Уж и не знаю, как благодарить тебя, Колоброд, — с чувством проговорил вурдалак. — Выручил ты меня, век не забуду.

— Чего тебя понесло к этим жалким людишкам? — булькнул болотник. — Сам же знаешь, у нас уговор: мы не суемся к ним, они — к нам.

— В деревне убили моего деда, — ответил Горивост. — Последний мой родственник был, больше родни не осталось.

— Волхва Дедослава? — всплеснул болотник ладонями. — Что за злодейство! Он был нашим другом. А кто и за что?

— В том-то и дело, что не разберешь. Никто ничего не видал. Убийство какое-то злое, будто бес вырвался на волю. Сначала деда мучали, вздернули на дыбе, секли розгами, жгли пятки огнем. После зарезали перед ним козла, весь пол в горнице залили кровью.

— Похоже на бесовский обряд, — заключил Колоброд. — Может, он баловался с черной книгой, да и выпустил беса?

— Ах, да, черная книга! — хлопнул себя по лбу Горихвост. — Как же я про нее не вспомнил? Лесной царь эту книгу ему на хранение отдал, думал, что у него она будет в целости. А вышло вон как…

— А сама книга на месте была?

— Похоже, что нет. Всю избу перерыли вверх дном — явно что-то искали. Раз деда пытали, значит, требовали, чтобы он выдал ценности. Если тать не дурак, то он знал, что волховская книга ценнее государевой казны.

— Лесной царь будет кручиниться, коли узнает, что книга пропала.

— Я за Лесного царя всех на клочья порву, — с чувством сказал Горихвост. — Лучше мне в пекле сгореть, чем его огорчить. Ты вот что, Колоброд… Удружи мне еще разок! Передай царю от меня низкий поклон. А про книгу пока ничего не говори. Я ее поищу — может, она где затерялась? Чего зря лесную братву будоражить?

Колоброд недовольно булькнул и хлопнул перепончатыми ладонями.

— Прямо сейчас и пойду! — решительно заявил Горихвост и принюхался к ветру, который нес со стороны села запахи коровьего навоза и свежего сена.

— С тебя только что чуть было шкуру не сняли, — возразил Колоброд.

— Верно, — почесал голову Горихвост. — Что ж, дождусь ночи. В темноте деревенщина носа из-за заборов не кажет, от каждой тени шарахается.

— Поплыли-ка отсюда поскорее, — беспокойно оглядываясь, предложил Колоброд. — Места тут нехорошие. В тутошнем омуте завелась водяница — какая-то странная, будто не наша. Откуда взялась — ума не приложу. Еще год назад ее не было, а теперь тут живет. С нашим братом не знается, держится сама по себе. Не станем ее баламутить, а то кто знает, что у нее на уме?

Внезапно над омутом у слияния двух речек показалось туманное марево. Солнечные лучи осветили золотистый нос ладьи, на котором высилась резная фигура деревянной русалки. В руках статуя держала масляную лампу, отсвечивающую призрачным огоньком. На широкой скамье, застланной узорным ковром, сидела молодая женщина в длинном белом платье без пояса. Блеклые, выцветшие волосы густой волной падали ей на груди и прикрывали лицо.

— Водяница! — забеспокоился Колоброд. — Убираемся подобру-поздорову!

Горихвост с удивлением вгляделся в приятеля. Тот никогда никого не боялся: стоило явиться опасности, и он уходил на дно, выудить с которого его не сумел бы и самый заядлый рыбак. Однако сейчас болотник заметно тревожился и суетился.

Ладья выплыла из туманного марева. Последние лучи солнца выглянули из-за верхушек елей и пронзили насквозь и лодку с ковром, и ее хозяйку. Горихвост увидел за спиной водяницы речную рябь и золотую дорожку, упавшую на воду.

— Взгляни, она прозрачная, — успокоил он приятеля. — Это видение. Водяница не настоящая!

— Еще какая настоящая, — булькнул болотник. — Уж я-то знаю, можешь поверить.

Видение начало тускнеть и растаяло в воздухе. Порывы ветра развеяли последние клубы марева. И тут же спину Горихвоста ожег тяжелый, холодный удар. Перед носом его просвистел конец железной цепи, какими сельские жители обычно приковывают лодки к причалу. Еще взмах — и железная цепь обрушилась ему на плечи.

Горихвост зашипел от боли и отпрыгнул в сторону. Злобно оскалившись, из-за спины к нему подбирался немолодой толстый мельник с обрывком цепи в волосатых руках. Русая борода его изогнулась, будто крючком. Добротный мятль за плечами развевался от ветра. Плащ был пошит не из грубого конопляного волокна, обычного для деревни, а из дорогой парчи, в какой ходили одни богатеи. Пронзительные голубые глаза мельника сверкали, а прямой мясистый нос раздувался, как у коня. Миг — и грудь Горихвоста снова ужалил тяжелый конец лодочной цепи.

— Ты что творишь, олух? — вскричал вурдалак. — Совсем страх потерял? Вот я тебе щас кишки выпущу!

И он ощерился, показывая клыки. Обычно этого хватало, чтобы застращать темную деревенщину, но толстый мельник и не думал пугаться. Его приземистая фигурка подобралась и рванулась вперед. Цепь закрутилась над головой и запела, рассекая тучу речной мошкары, роящейся над головами.

Горихвост отскочил на песчаную косу, вдающуюся в речную гладь. Под сапогами захрустела мокрая галька. А мельник уже набрасывался на Колоброда и охаживал цепью его рыбий хвост с острым шипом на плавнике.

— Горюня! Оборачивайся волком! Куси его, негодяя! — завопил болотник, топорща длинные, как у сома, усищи.

— Ох, не ко времени это! — ответил ему Горихвост. — Нельзя мне в волчьем обличье драть деревенских. Запрет!

А мельник, не обращая внимания на их перепалку, уже обматывал Колоброда цепью и волочил его за собой. Горихвост сбросил с плеча переметную суму и достал из нее волчью шкуру.

— Ну погоди, сейчас ты у меня запоешь! — мстительно ощерился он.

Журчащая Змейка вертела колесо водяной мельницы за невысоким холмом. Горихвост не успел опомниться, а опутанный сетью Колоброд уже бултыхался у ветхих стенок деревянной запруды, вода из которой вращала лопасти колеса. Мельник деловито прицепил сеть к железному штырю, торчащему меж лопастей. Колесо натянуло сеть, подняло ее верх, прошло полный круг и обрушило Колоброда обратно в воду.

— Ты чего меня бултыхаешь? — завопил болотник. — Отпусти! Слышишь?

Однако мельник и не думал прислушиваться к его крикам. Он орудовал ловко, со знанием дела. Вращающееся колесо окунуло болотника в речку, на несколько мгновений скрыло его в воде, а после выволокло на воздух и опять понесло ввысь.

— Я тебя знаю. Ты — мельник Курдюм, — задыхаясь от брызг, проговорил Колоброд. — Ну поймал ты меня, что поделать. Чего тебе надоть?

— Зачем подпустил ко мне водяницу? — злобно осклабившись, задал вопрос Курдюм.

— Больно мне надо. Не подпускал я к тебе никого, — шевеля рыбьими усами, проурчал Колоброд.

— Как же не подпускал? — деловито продолжил допрос мельник Курдюм. — Она у меня в заводи плещется. На колесе играет. От ее забав то жернов с оси слетит, то лопатки потрескаются.

— Не знаюсь я с ней. Не наша она, не лесная, — судорожно забил хвостом Колоброд, которого мельничное колесо в очередной раз шлепнуло о воду.

— Значит, будем запираться? — осведомился Курдюм. — И я не я, и лошадь не моя?

Он схватил лодочное весло и принялся охаживать Колоброда по бокам. Зеленые чешуйки со шкуры болотника так и посыпались в воду.

— Признавайся, нечистая тварь! — орал хриплым голосом мельник. — Как извести водяницу?

— Не знаю я! — сипло вопил Колоброд. — Клянусь Миростволом, не знаю!

— Ты водяной, и не знаешь? — хищно наседал мельник.

— Не водяной я. Болотник! — пытался возразить Колоброд.

Но Курдюм, видимо, не чувствовал тонкой разницы между болотниками и водяными. Его весло продолжало сверкать в лучах низкого солнца, с глухими шлепками опускаясь на хвост и всклокоченную гриву Колоброда.

— Горюня, теперь твой черед меня выручать! — заголосил болотник. — Этот недоумок с меня чешую спустит!

Такого стерпеть Горихвост уже не мог. «Как же так? Колоброд меня выручил, а я его брошу? — подумал он. — Что про меня лесная братва скажет? Но как же запрет? Ведь нельзя мне задрать человека в волчьем обличье, иначе я в людской вид не вернусь. Эх, была не была, пугну только этого мельника, а царапать не стану!»

Он прыгнул вверх и на лету натянул волчью шкуру. На землю он встал уже четырьмя лапами.

Увидев здоровенного черного волка, мельник на миг обомлел, пробормотал под нос: «батюшки святы, вот это чудище!», однако тут же взял себя в руки, отшвырнул прочь весло и схватился за цеп для обмолота зерна. Резкий взмах длинной рукоятью — и деревянное било на болтающемся ремне задело торчащее волчье ухо.

Вурдалак свирепо ощерился, рыкнул и бросился на противника. Мельник взвизгнул и рванул наутек. В этот миг колесо в очередной раз окунуло болотника в воду, и тот заголосил:

— Да сколько же можно? Горюня, отцепи меня наконец!

Горихвост задержался и бросился к Колоброду. Курдюм тем временем забрался на крышу мельницы, спустился к колесу по наклонному скату и изо всех сил огрел вурдалака по спине тяжелым билом. У Горихвоста в глазах померк свет. Перед помутившимся взором поплыли темные пятна, заиграли оранжевые сполохи и лиловые искры.

— Ну, чего ты? Отвязывай! — возмущенно заныл Колоброд.

— Погоди! Он мне чуть хребет не сломал… — переводя дух, рявкнул вурдалак.

— Прокуси ему шею. Чего нюни разводишь? — распорядился болотник.

Бах! — и било цепа обрушилось на колесо рядом с черепом Горихвоста. Деревянная лопасть разлетелась на щепы, обдав морду грязными брызгами, смешанными с молотой древесиной.

— Он и меня так заденет. Куси его! — завизжал Колоброд.

Горихвост бросил болотника бултыхаться, вцепился зубами в край крыши и с трудом втянул свое тело на выщербленную черепицу. Мельник отмахнулся от него цепом и полез к коньку, виднеющемуся на самой верхушке. Они оказались вдвоем на гребне крыши, лицом к лицу: ощерившийся черный волк с разъезжающимися в стороны лапами и маленький толстенький человечек с пухлыми ладонями, сжавшими длинный цеп. Удар — и осколки дробленой черепицы брызнули Горихвосту в нос. Сжавшийся ком черных мускулов, прыжок — будто щелкнула выстрелившая пружина — и лапы волка опрокинули человека. Курдюм покатился по склону крыши, не удержался на краю, и рухнул вниз, как мешок сырой муки. Хлопок, облачко взметнувшейся пыли, глухие стоны и жалкие причитания — мягкая посадка, приземление прошло успешно.

Цепляясь когтями за черепицу, Горихвост съехал к краю, перескочил на ровную крышу сеней, юркнул к крыльцу, и по ступенькам, со всеми удобствами, спустился на двор. Курдюм валялся перед распахнутой дверцей курятника и горестно охал. Мимо него носились переполошенные куры. Возмущенный петух с огненным черно-красным опереньем гонялся за ними, пытаясь навести порядок.

Вурдалак опрокинул навзничь попытавшегося подняться толстяка, придавил лапами к драной рогоже, расстеленной перед курятником, и показал ему клыки.

— Ой, не рви меня! Я сдаюсь! — истошно взвопил мельник. — Ради богов всего света, не убивай!

— Боги тебе не помогут! — оскаливаясь еще больше, рыкнул Горихвост.

— Я сделаю все, что захочешь! Стану твоим верным другом. Буду служить тебе не за страх, а за совесть. Только не убивай!

— Видали мы таких друзей, — осклабился Горихвост.

— Моя мельница — в твоей полной власти, — завыл Курдюм, жмурясь. — Живи, сколько хочешь. Я знаю: тебе нужно прятаться от людей, иначе с тебя шкуру спустят. У меня будешь, как в кладовой у Ярилы — сюда посторонние не суются. Тебя никто тут не побеспокоит. Свожу тебя в баньку, попарю как следует, а после накормлю и напою от души. Угощу белыми калачами — таких даже в городе не сыскать, у меня одного хлеб из белой муки.

— Хлеб из белой муки? — осел назад Горихвост. — Это мне в самый раз. Это именно то, что мне нужно. Ладно, если услужишь — помилую. Для начала отцепи болотника от колеса. А то слышишь, как он голосит? До сих пор бултыхается. За что ты его так?

Сеть из тонкой пеньки слетела с железного крюка. Колоброд ударил о речную рябь хвостом, высунул из воды мокрую гриву и с жаром выкрикнул:

— Я тебе это припомню!

— Проваливай! — напутствовал его мельник.

Болотник нетерпеливо ухнул и скрылся в воде. Горихвост проводил глазами его гибкую зеленую фигуру, которая извивалась на фоне неглубокого речного дна. Несколько ловких маневров — и Колоброд выплыл в устье маленькой Змейки, впадающей в полноводную Шерну.

— Он не станет мне мстить? — с беспокойством спросил Курдюм.

— Только если сунешься в его владения. Они за Шерной, в заболоченной низине, — ответил Горихвост, уже успевший сбросить с себя волчью шкуру.

— Туда только самоубийца полезет, — с дрожью в голосе пролепетал толстяк.

— А нападать на вурдалака кому взбредет в голову? Ты что, бессмертный? Или в герои решил записаться?

— Это я со страху, — признался мельник. — В ближнем омуте завелась водяница. Вредит мне каждый день. То катается на колесе, то сети рвет, то моченую коноплю раскидает. Житья от нее не стало. Уж и не знаю, как от нее избавиться. Я как увидел болотника с волком — ну, думаю, нечисть гуляет! И все на мою бедную голову. Если я их не порешу, то совсем меня со свету сживут. Вот и кинулся, сломя голову, а у самого душа в пятках.

«Как давно я не ел свежего хлеба! В Диком лесу хлеб не пекут. А оборотню-вурдалаку без него не обойтись: хлеб — еда исключительно человеческая. Без него можно вконец одичать, и тогда к людям возврата уже не будет».

Горихвост с удовольствием вдохнул запах теплой поджаристой корочки из целой корзины, что мельник, не скупясь, выставил на широкий стол в горнице. Курдюм хозяйничал основательно, не торопясь.

— А хозяйка-то у тебя есть? — осведомился Горихвост.

— Была, — вздохнул тяжко Курдюм. — Да в прошлом году померла.

— Соболезную. А что с ней случилось?

— Утопла. Не зря говорят: водяной с каждой мельницы дань возьмет.

— Так нет в этих краях водяного, кроме болотника.

— Зато водяница имеется!

Мельник склонился над его ухом и с жаром зашептал:

— Уж ты, Горислав Тихомирович, уважь меня, помоги, ради всего святого!

— Ого! Ты, я вижу, еще не забыл, как меня по-человечьи звать.

— В деревне и батюшку твоего помнят, и деда, царствие им обоим небесное. На тебя одного вся надежа. Только ты и в лесу живешь, с нечистью знаешься, и на селе бываешь. Помоги мне вывести водяницу из омута, иначе она и меня приберет. Чует сердце: не успокоится водная девка, пока меня не утопит.

— Боюсь, не у того ты просишь помощи, — сочувственно проговорил Горихвост. — Я водянице не приятель, как с ней сладить — не ведаю.

— Зато ты с Лесным царем знаком, — продолжал горячо шептать мельник. — Лесной царь над всей нечистой силой владыка. Попроси у него совета — может, он что подскажет?

— Лесной царь нам — как отец, — согласился Горихвост. — Случись какая беда — все к нему идем челом бить. Ни одному из лесной братии он не откажет, всех примет и ласково выслушает. Если бы боги все еще жили на небе — то и среди них не нашлось бы такого правдивого государя.

— Ну а мне к нему ходу нет, — горестно всплеснул пухлыми ладошками Курдюм. — Наша деревня под великим князем, а не под лесным государем. Не откажи, Горислав Тихомирович, заступись за меня. А я тебе такую знатную баньку истоплю, какой ты отродясь не видал! И одежку тебе подарю побогаче: будешь ходить, как жених на свадьбе. Только спаси, умоляю! Сживет меня со свету водяница, как пить дать, сживет!

Какое это наслаждение — пожить немного по-человечески! Горихвост уже сто лет не был в бане. В его волчьем логове только каменный очаг в углу — тут не до чистоты. А на мельнице и банька в отдельном срубе, и парная с вениками и нагретыми полками. Вот что значит: людское житье.

Вурдалак невольно задержался на пороге тесного и темного сруба, прокуренного еловым дымом.

— Смелее, не сваришься! — подбодрил его мельник.

Горихвост вжал голову в плечи и неуверенно переступил через порог.

— Ох, и отвык же я от людского жилья! — пожаловался он. — В лесу — воля, беги куда хочешь, а вместо крыши — небо над головой. А здесь все такое тесное, как в ловушке. Потолок того и гляди плечи придавит.

— Мой потолок сам боится, что ты снесешь его своей лохматой башкой, — рассмеялся Курдюм. — Вон как вымахал, жердь лесная! Сколько в тебе росту? Небось, три аршина?

— Куда там? От силы два с половиной, — ответил Горихвост, опасливо пригибая голову.

— А кажешься выше. Видать, от того, что совсем отощал. Вона, кожа да кости, и укусить не за что. Ничего, я тебя от души угощу — на моих харчах быстро отъешься. Сейчас разведу жар, как в пекле, и все хвори-немочи из тебя мигом выйдут.

Курдюм раздул огонь в каменном очаге. Дым наполнил тесную клеть, на бревенчатых стенах заплясали багровые отсветы пламени. Горихвост закашлялся, но мельник отодвинул дощечку, прикрывающую волоковое оконце, и дым устремился на улицу.

Ох, и хорошо же валяться на полке, когда тебя от души парят дубовым веником! Горячо, больно, но хорошо. С Горихвоста сошло семь потов. Курдюм то и дело окунал веник в ушат с пахучим травяным варом и обдавал раскаленные камни квасом.

— А что это у тебя на загривке? — приговаривал мельник, нещадно хлеща его спину. — Звериный пушок? Баня сделает из тебя человека!

— Погоди! Дай передохнуть, — взмолился Горихвост.

— А не желаешь ли пивка? — похохатывая, предложил Курдюм. — У меня свеженькое, только-только созрело.

Гость и глазом моргнуть не успел, как Курдюм приволок из амбара бочонок — такой же пузатый, как и его хозяин — и выбил пробку. Пенное пиво хлынуло в деревянные кружки. Мельник подал его на медном подносе, начищенном до зеркального блеска.

Горихвост припал к кружке. Холодная пена хлынула ему внутрь, и его разгоряченные кишки зашипели, как раскаленные камни, на которые льется вода. Глаза сами собой выпучились, в нос ударил запах легкой горчинки и дикого хмеля.

— Не халтурить! Ложись на живот! — по-хозяйски командовал Курдюм, держа над ним медный поднос с кружками. — Сейчас еще три разочка пройдемся тебе вдоль спины, и станешь как новенький.

Горихвост и в самом деле чувствовал себя так, будто заново родился. Он осел в прохладном предбаннике, завернувшись в белую простыню, и размяк, отдыхая душой. Курдюм подал ему стопку чистой одежды. Горихвост сомкнул веки, его одолела лень, однако обновки были такими богатыми, что у него загорелись глаза. Он встряхнулся и натянул исподние порты из конопляного волокна. Поверх них — еще одни, но эти — льняные и крашеные в глубокую, будто морское дно, синеву. Рубаха, и снова льняная, с косым воротом, белая, на груди и спине — красный травный узор. Пояс из бычьей кожи с железной пряжкой. На плечи — вотола из толстой шерсти, какие носят все деревенские жители, но у Курдюма и она расшита травами, будто боярский наряд. И в довершение картины — сапоги, новенькие, на каблуках, один нарочно подогнан под правую ногу, другой под левую. И как раз Горихвосту впору.

— Давненько я такой чистой одежки не надевал, — блаженно щурясь, проговорил он.

— Пойдем вечерять. Солнце село, уж и укладываться пора, — позвал мельник.

Гостя успело разморить, пока Курдюм бродил по бесчисленным постройкам своего двора на берегу запруды. Наконец, хозяин вернулся с огромной бутылью мутного самогона и с грохотом водрузил ее на стол. Зеленый глаз Горихвоста сверкнул дьявольским пламенем.

Самогоночка! Как давно я тебя не пробовал! В Диком лесу кто ж меня угостит? Эх, Курдюм, широкой души человек!

Волшебный напиток оказался настоян на перечной мяте и листьях смородины. Хозяин налил, не скупясь, медную чарку с рельефными львиными головами на выпуклых боках. Горячий глоток скатился по горлу в желудок, устроив пожар. Тушить пожар Курдюм предложил малосольными огурцами, щедрыми ломтями копченого сала и жареной на вертеле олениной.

Горихвост смаковал пахучее сало и мысленно сравнивал его с лесной зайчатиной, которую он варил в котле в своей дикой землянке. Зайчатина — лучшее, что он мог добыть на природе, вся остальная еда была гораздо скуднее. Нет, все же нельзя не признать: деревенская жизнь сильно выигрывает по сравнению с лесной.

А хозяин уже наливал по второй. Они звонко чокнулись краями чарок — за здоровье хозяина, за доброго гостя, за Лесного царя, за то, чтобы люди и нечисть не воротили нос друг от дружки, за все хорошее, что есть на белом свете, и, наконец, за вечную и нерушимую дружбу. Языки развязались, и пошла болтовня обо всем, что на ум взбредет.

— Никогда б не подумал, что покорешусь с вурдалаком, — шелестел мельник, обнимая бутыль, как подругу. — Любопытство меня распирает, да стесняюсь спросить. Вот, к примеру, касаемо женского полу. Тебя на кого больше тянет: на баб, али, может быть, на волчиц?

— Дурак! — рявкнул сгоряча Горихвост.

— Чего сразу: дурак? — обиделся мельник. — Я же со всей душой. Не могу видеть, как ты томишься один-одинешенек. Кто же еще пособит, как не верный дружок? Хочешь, подыщем тебе ладную сучку? Такую, с которой забудешь обо всех печалях.

— Вот себе ее и оставь. Я тоже в дружбе толк понимаю. Не стану у приятеля любовницу уводить.

— Ты только шепни мне, Горюня! — не слушая, придвинулся к нему Курдюм. — У нас на селе и бабы, и суки — все, чего только душа пожелает. Вот про конюха, допустим, болтают, будто он до кобыл сильно охоч. И по ночам, когда никого рядом нет, он лезет к кобыле в стойло, подставляет сзади стремянку, и…

— Заткнись! Не хочу дальше слушать! — мотнул головой Горихвост.

— Как знаешь, дело хозяйское. Просто имей в виду: чего бы ни захотел — все можно устроить, — доверительно шепнул мельник. — А на меч твой взглянуть можно?

Гость выудил Душебор из сумы, с которой не расставался даже в сильном подпитии. Темно-зеленый самоцвет, вделанный в рукоять, заиграл в отблесках масляной лампы.

— Неужто и впрямь колдовской? — изумился Курдюм. — Из могильника на Змеиной горе?

— Он самый, — заверил его вурдалак.

— Чудеса! — всплеснул руками хозяин. — А чего ж ты его в ход не пускаешь?

— Что ты! Меня родные односельчане и так за человека не принимают. А если я сгоряча кого-то прирежу? Тогда мне среди людей вовсе не жить. Я даже не достаю его, чтобы в соблазн не впасть.

Горихвост потерял чаркам счет. В конце концов, выпитое начало проситься наружу, и Курдюм выпустил его на двор. Синие сумерки сменили прозрачный вечер. Небо затянуло тучами, сквозь которые проглядывал серебряный рубль луны. Не заботясь о хозяйском имуществе, Горихвост пустил струйку на гладкие булыжники, которыми были вымощены дорожки между мельницей, амбаром и хлевом. Ясный месяц заливал двор умопомрачительным светом, и по старой привычке захотелось повыть.

Горихвост натянул порты, кое-как застегнул пряжку ремня — почему-то она никак не хотела застегиваться, хотя дело вроде нехитрое — и в полный голос затянул песню дикой печали.

«У-у-у! Е-э-э!» — разнеслось над окрестностями, залитыми призрачными лучами. Курдюм мячиком скатился по ступенькам крыльца, схватил его подмышки и потащил в дом.

— Замолчи, ради всего святого! — горячо зашептал он. — В деревне не знают, что ты у меня. Услышат — придут по твою душу с вилами и топорами, тогда нам обоим несдобровать.

— Пусть приходят! — заплетающимся языком гаркнул Горихвост. — Я их на кусочки порву! А после в муку смелю на твоих жерновах. Ты мне поможешь?

— Помогу-помогу, — бормотал Курдюм, затаскивая его на крыльцо. — Только сейчас отдохни. День был тяжким. Ляг на лавку и спи. Я тебе постелю.

— Спать? В такую душевную ночь? Ты рехнулся! — едва ворочал языком Горихвост. — Пошли в деревню, к бабам и мужикам. Повеселимся, песенки попоем!

— Вот они спустят на тебя псов — тогда и повеселишься, — бормотал Курдюм, пытаясь запихнуть его в низкий дверной проем. — А как привяжут к столбу и костер разведут под хвостом — так и песенки запоешь.

— Да ладно тебе сгущать! — радостно заревел Горихвост, расставляя в стороны руки и цепляясь за дверные косяки. — Мы с деревенскими — дружки не разлей вода. Они полюбят меня, вот увидишь.

— Мертвого мож и полюбят, а живого — уж очень я сомневаюсь.

— Полюбят, коли увидят, на что я способен! — гомонил Горихвост, отказываясь пролезать в дверь. — Вот сделаю ради них что-то такое… что-то большое… что они сразу охнут и все поймут…

— Глупость большую ты сделаешь…

— Нет, не глупость! А подвиг! Да, подвиг! Если б ты только знал, друг мой Курдюм, на какие подвиги я способен!

— Уж в этом я не сомневаюсь. В сильном подпитии ты и на подвиг способен, и на любую другую дурь. Сначала проспись, а после решишь, как дальше быть.

— Я уже решил! — заявил Горихвост. — Иду на деревню, немедля! Дела у меня там кой-какие…

Он вырвался из цепких объятий Курдюма и выкатился в распахнутые ворота на поле, залитое лунным сиянием.