Танк по имени Лютик

Денис Викторович Прохор, 2022

Россия в любую эпоху страна удивительная. Раз за разом жизнь и судьба бросают ей вызовы, а она не гнётся и не ломается. Течёт по реке времени в одном известном ей направлении. Мимо бед. Через беды. Из года в год. Из века в век. А вместе с Россией плывут люди. Многие по течению, но есть кто против. И хорошие и плохие, а вместе российские. О них об этих людях эти рассказы. Тех, кто жил в условиях ковида, кто живёт внутри Специальной Военной Операции. Такие как были. Такие как будут. Такие как есть…

Вирус Износкина

Износкин хорошо старел. В Калужской области. Между Окой и Шаней. Завел живот и кота Михалыча. Все трое жили, не скучали в доме из крепких темных бревен, под шиферной мшистой крышей. Во дворе настоящий колодец. Wi-Fi на есенинской березе. Из соседей в основном москвичи-дачники. Лето общительное. Зима думательная. Русский круговорот — лучше наилучшего мозгоправа. Где надо уколет. Когда надо соберет всего разом. До единой психической крошки. Хорошо. Хорошо, что мы там, где мы есть. Ведь там где нас нет. Опаньки! Нас нет. Износкин, например, давно это понял. Главное принял и закруглил собственные душевные углы. Начал приглядываться к Надьке Хохловой. Работали вместе. На фабрике «Мастер-Гриб». Он охранял сутки через трое шампиньоны, вешенки, она их собирала. Надька тоже приглядывалась. Может чего и сладится. Сглядится. Износкин не спешил. Ждал когда само собой ковырнет. Скажет: «ЗАГСуй не газуй». А сейчас готовился. Охота нет. Рыбалка. Книжки всякие. Вместе с домом купил Износкин всего Ленина (40 томов, Госполитиздат 1941), Чехова, Чейза, Пикуля и немного Эммануэль Арсан в правильном переводе. Самое то, чтобы не закиснуть на жизненной остановке. Заняться было чем…

Июль. Лисичкин шторм в Калужской области. В березовых светлых лесах островки, острова, архипелаги в волосьях жесткой травы, в солнечных пятнах лесных опушек, под темными и влажными елями. В тот день, например, Износкин вышел из дому после 10, когда солнце выпило досуха всю росу, а уже к 12 его старый армейский рюкзак был набит под завязку. Килограмм 7-8 и лисичка молодая, крепкая. «Ого. Сколько это рубликов?» — считал в уме Износкин. — «Небось 2000. Уря, уря, уря». Грибы Износкин сдавал в Полотняном Заводе. В рифленой будке под вывеской с облупившимися от времени буквами: «Купим всё. И не всё.» сидела грузная, пушистая от старости Ануш. У нее было все остальное, но главное это гипнотический указательный палец с толстым, вросшим в плоть червонным кольцом. В буквальном смысле Износкин цепенел, наблюдая за тем как палец Ануш орудует в его рюкзаке. Выщелкивает без жалости некалиброванные «лопухи» и обезглавленные ножки. Но всякий раз, когда Износкин с деньгами в кулаке и тощим рюкзаком отчаливал от обитого жестью прилавка в голове его била в барабан серьезная обезьянка в красной феске с плетеной кисточкой. Мешала разыграться неприятному чувству, что Износкина раздели и отымели ясным днем и при всем честном народе. С такой добротой и участием, что Износкин, признаться честно, если бы попросили, согласился бы еще разик и бесплатно.

— Михалыч! Идем, друже. — поводок был длинный, но Износкин его не тревожил. По уму Михалыч, если не брать март (там отдельная песня), стоял крепко между 16-ти битной Сегой и первой плойкой Сони. Михалыч выгрузился из леса на запущенный проселок. Две колеи едва-едва можно было определить в елочном молодняке и зарослях цеплючего дикого шиповника. Хвост трубой. Окрас пепельный. В зубах никакой лишней пташки. Воспитанный кот. Износкин наклонился и протянул руку. Михалыч деловито и споро взобрался на плечо. Обнюхал старую кепку и бритую шею. Уселся поудобней и коротко мяукнул. Пёховоз «Износкин-1970» отправляется с 1 платформы. Конечная станция — Дом. И это неплохо. Идти, идти. Тянуть за собой тяжелые от приятной усталости ноги. Слушать мир, видеть мир внутри и рядом. Может не об этом думал Износкин. Совсем не об этом. На самом деле, как бы половчей в Полотняный сегодня успеть, думал. Но, если разобраться, то именно об этом, как и любой человек в редкие моменты согласия с самим собой. Первым забеспокоился Михалыч. Износкин сквозь плотную ткань афганки почувствовал кошачьи когти.

— Ты чего, котяра? Почти дошли. Не хочешь? Прыгай тогда.

Износкин отстегнул поводок и Михалыч побежал обнюхивать, исследовать незнакомую ему штуку, неожиданно выросшую у их с Износкиным свеже зеленого штакетника. Износкин знал, что это за штука. И дядьку возле черной Тойоты Тундры, на которого шипел Михалыч, Износкин знал. Очень хорошо знал. Он посмотрел вверх. Тривиально, но солнце потерялось за серыми с грязным окоёмом тучами. Износкин, на что уж человек метеоустойчивый, но и ему стало неуютно и зябко. Будто промозглый декабрь в Кингисеппе, а не мягкий июль в Дзержинском районе.

— Ну, здравствуй.

— Здравствуй. — ответил Износкин.

Рука у Соловца до сих пор крепкая и голос тот же. Парикмахерский. И навязчивый и равнодушный.

— Думаешь, как тебя нашел?

— Тпру, Михалыч. Тпру. — Износкин дернул за поводок. Отогнал от Соловца, превратившегося в пепельную дугу, Михалыча.

— Думаю, зачем я тебе понадобился. Через столько лет. Мы вроде в последний раз берегами ровно разошлись?

— Точно. Я свое и твое слово помню. Что там у тебя?

— Лисички.

— Да ладно. Покажь.

Износкин потянул с плеча тяжеленький рюкзак. Поставил на землю и ослабил завязки. Соловец зачерпнул пригорошню лисичек. Поднёс к лицу и с наслаждением втянул в себя крепкий грибной запах.

— Как в детстве побывал. Сколько?

— Так бери. Сколько хочешь.

Соловец открыл дверцу Тойоты. Нырнул внутрь. Через мгновение вернулся с бумажной фирменной сумочкой в руках.

— Держи. — Соловец открыл пакет и показал его содержимое Износкину.

— Нормально? — спросил Соловец.

Износкин не поддался. Вытащил из кармана пакет и щедро отсыпал в него из рюкзака.

— От души брат.

Износкин повел свободными плечами. Туда-сюда. Потом размял закаменевшую шею. Сюда-туда.

— Мое слово нет. — сказал Износкин.

— 50 тонн бакинских. И это задаток.

— Мы договорились. Я не убиваю людей.

— А людей не надо. Это Таро.

— Таро? Ты хочешь чтобы я исполнил Таро?

— Не я. — Соловец помолчал потом неловко рассмеялся. — Такая петрушка, Ухо. Таро сам себя заказал.

Вечер. Небо как тихое лесное озерцо. В нем луна отражалась и первоцветы звезды. На лавочке рядом с просевшим крыльцом Износкин давал полный расклад Михалычу. Дымел контрабандной «Короной» и слова потихоньку выцеживал.

— Ухо. Надо же. Вспомнил. Как оно было до износкиной эры.

Михалыч слушал. Облизывал лапку. Серьезное дело, но слушал.

— Таро. — продолжал Износкин. — Он меня в это дело затянул. Хотя кому я вру.

Износкин повернулся к Михалычу.

— Сам не хотел. Так ничего бы и не было. Сейчас понимаю. Деньги не главное. И Чечня моя не при чем. Он на брата меня взял. Брат у меня был. Сашка. Дурак дураком. В 96-м я вернулся. Май такой был. Как вода у нас в колодце. Бодрячок и вкусный. Только Сашок наш в 18 лет изнутри сгнил. Ни кишок, ни сердца. Труха и плесень. Сначала как у всех. Травокуры всех стран. Потом героин. Когда все из дома вымел и мамку избил до черепно-мозговой. Крокодил. Страшное это дело, Михалыч. Ноги как колоды. Язвы гноем текут. Простыни по 5 раз на день менять. Мамка в лед зашивалась. Тут меня Таро подловил. В Чечне был. Оружие знаешь. Есть способ брату помочь. Самому приодеться. Да и вообще.

Износкин бычок потушил в обрезанную пластиковую бутылку. Сразу новую закурил. Не задержался. Михалыч естественно не одобрил. Отвернулся. Калачиком свернулся, но одно ухо взведенным оставил. Слушал.

— Оно понятно первого хорошо помню. Укропный барон с Центрального рынка. Здесь вот. Где шея кончается там родинка. Дальше конвейер. 11 с половиной. И вот опять. Чего думаешь, Михалыч?

И тогда Михалыч сказал. Своим грудным и душевным голосом. Коротко и по делу. Не рассусоливал.

— Мяу.

Потом Михалыч перекрестил Износкина пушистым хвостом и улегся ему на колени. Что тут добавить? И так все ясно. Разве что.

— А в Полотняный я все-таки сгоняю. — Износкин гладил мягкую гладкую шерсть. — Может другого раза и не будет.

— Здесь. — Соловец лег на руль грудью. Щурился. Внимательно разглядывал шумную рабочую остановку и серый бетонный-столб с лаптем-фонарем и вялыми проводами.

— Замучил прогресс? — спросил Износкин.

— Не говори. Как работать, Ухо? Черных жирных углов все меньше, а ртов больше. На всю Калугу одно место без камер и то потому что вчера сам озаботился.

— Таким темпом скоро все честные бродяги вымрут, как мамонты.

— Э нет. Нет у них и не будет гаджета против вечности. Мы инстинктами питаемся, а они от батареек. Без вариантов. Сами приспособимся и их приспособим. Готов?

Износкин кивнул.

— Я рюкзак оставлю?

— Назад кидай. Что там?

Износкин показал содержимое рюкзака.

— Опять лисички? На хера тебе лисички?

— Алиби. Потом на Кирова поеду. На рынок. Постою для дела посередь бабулек.

— Ловко.

Износкин стянул горло рюкзака завязками и положил его на заднее сиденье.

— Пошел?

Износкин молча кивнул и открыл дверцу. Соловец продуман. Как человек на любителя, но в своем деле дока. Износкин взял из кузова Тундры зеленый ашановский пакет с матерчатыми ручками. Посмотрел по сторонам. Рабочее утро скуластого города на берегу Оки. Все спешат, торопятся. У всех дела. Нет времени на дела других. На перекрестке Износкин подождал пока переключится светофор. Перешел через дорогу и исчез в глухих кустах акации. Узкая, виляющая тропинка вела к провалу в бетонном заборе. Здесь не было охраны и был прямой доступ на территорию областной больницы. На полпути, но план Соловца заканчивался. Износкин сошел с тропинки. Выбрал удобную позицию. Так, чтобы видеть остановку и припаркованную среди других машин Тойоту. Достал из накладного кармана афганки маленький бинокль. Смотрел внимательно и непривычно долго. Но по факту Соловец не разочаровал. Нет сильней и слабей человека с принципами. Износкин снял афганку. Аккуратно сложил и спрятал в загустевшей от молодецкого хлорофилла траве. Натянул на голову бейсболку, одел очки в толстой коричневой оправе и вытащил наружу подол вырвиглазной узбекской рубахи. Износкин снова постоял на перекрестке, не спеша, пенсионер себя выгуливает, подошел к Тойоте. В салоне Износкин натянул на руки синие резиновые перчатки. Сонная артерия на шее Соловца молчала. Износкин забрал лисички из безжизненных рук. Вернул их в рюкзак, а мертвое тело Соловца наклонил вперед, прямиком на скрещенные на руле руки. Маскировка так себе. Место оживленное. Один-два часа и кто-то обязательно поинтересуется. Или случайный прохожий или люди Соловца. Не важно. Рюкзак Износкин нес осторожно, почти на вытянутой руке. Спрятал его рядом с афганкой. Взял зеленый пакет и по тропинке, мимо мусорных баков, вошел на территорию больницы. Красная зона, где лежал Таро, находилась в старом корпусе роддома. Последние два этажа. На центральном входе охрана. Износкин обошел здание. Справа третье окно на первом этаже. Износкин оглянулся. Во дворе было тесно от листвы, особого среднерусского летнего воздуха и отсутствия людей. Осторожно Износкин открыл облупленную деревянную форточку. В комнате было пыльно, много мебели и сумеречно. Износкин выбрал более-менее крепкий стул. Достал из пакета и положил на стул, запаянный в целлофан противочумной костюм, респиратор и маску. Вроде все правильно одел. Жарко и дышать тяжело. В коридоре повернул налево к технической лестнице. Поднялся на третий этаж. Двустворчатая дверь. В дужках висячий ржавый замок. Износкину он поддался легко. Шлюзы, санобработка, три уровня безопасности — все это находилось на другом конце больничного коридора. Конкретно здесь смертельному вирусу противостояли полупрозрачные пластиковые занавески. Износкин остановился. Комнату он покинул в 9:48. Пересменка начинается в 9:50. 10 минут в зоне не будет врачей и медсестер. На всякий случай Износкин про себя отсчитал до 60. Отодвинул занавеску. Вошел в коридор. В палате тишина, несколько коек, но Износкин сразу узнал Таро. У окна, на высокой толстой подушке. В паутине из прозрачных трубок.

— Здравствуй, Таро. — респиратор голос Износкина изменил, но Таро его узнал сразу. Повернул голову. Старый отцветающий одуванчик.

— Ухо?

— Я.

— Это хорошо. Ты как здесь?

— Соловец послал.

— Понятно. — Кажется, Таро не удивился вовсе. — Сколько?

— 50 и потом 100. — ответил Износкин.

— Я больше дам.

— Я знаю.

Глаза у Таро, не смотря на болезнь и возраст, остались нагайновыми. Лишь дай поймать чужой взгляд и не отцепятся. Наружу вывернут.

— Надоело Соловцу вторым ходить. Тут такая возможность. — Таро попробовал улыбнуться. — И снова облом. Я вроде как на поправку пошел. Ну?

— Что?

— Что решил, Ухо?

Износкин подошел ближе. Над койкой склонился. Достаточно было на минуту закрыть перчаткой рот и нос, чтобы глаза Таро потухли раз и навсегда.

— Решил. Давно решил.

Наконец, Износкин увидел то, что хотел увидеть много лет назад. Таро действительно испугался. Пытался слабой рукой схватить Износкина за рукав.

— Я тебя тогда пожалел. — Сил не хватало и Таро почти шептал.

— Меня да. А Сашку моего кто? Наркоту ему кто?

— Что было то было, Ухо. Не вернешь. Ни брата твоего. Ни Сяву. Помнишь Сяву?

— Ты должен был первым идти. Не охранник. Я не хотел.

— Я знаю. Потому отпустил. Это же я отпустил тебя. Что? Что скажешь?

Износкин посмотрел на круглые часы на стене.

— Скажу, что теперь моя очередь. — Износкин наклонился еще ниже. Через запотевшую маску, через слипшиеся, как волосы на лбу мертвого Сашки, годы он видел слезы на худых и впалых щеках. Износкин выпрямился.

— Соловец в машине. На остановке у автозаправки.

— Ты его…

— Я. Теперь ровно 12.

— За брата не обижайся.

— Ты здесь ни при чем. Никто ни при чем. Вирус не выбирает. Мы выбираем. — сказал Износкин и вышел из палаты.

Вечером Износкин был в Полотняном Заводе. Поставил рюкзак на обитый жестью прилавок. Ослабил завязки. Из черной плотной темноты появился красноречивый палец Ануш. Заполз в рюкзак.

— Да ладно. — восхитился Износкин. — Ануш, откуда у тебя такая вещь?

Знаменитый палец с червонным кольцом был тщательно, с резинкой у корня, упакован в презерватив.

— Отойди. — услышал из темноты Износкин жесткий, совсем не пожилой голос. — Изделие экспериментальное. Остаточные явления могут продолжаться дольше положенного.

Наконец, палец закончил свои важные ответственные дела. Выставил на прилавок рядом с рюкзаком красный пластиковый тазик.

— Грибы сюда. Рюкзак сжечь. — сказал голос вроде бы Ануш.

— Понял. — Износкин внимательно следил за пальцем. В голове разогревалась обезьянка с барабаном.

— В следующий раз не так громко приходи. Вечером или в обед.

— Следующего раза не будет. — медленно растягивая слова, произнес Износкин.

Палец исчез, а вместо него появилось лицо Ануш. Износкин увидел его впервые.

— Ты не понял, Износкин. Вирус не выбирает. Рюкзак сжечь.

Барабан в голове Износкина замолчал. Вместо пальца, темноты и лица Ануш Износкин увидел мелкое окошко с исправно выписанными буквами: «Буду!» Износкин забрал рюкзак и сначала быстро пошел прочь, а потом и вовсе побежал. Михалыч, дом из темных крепких бревен, Надька Хохлова. Как же теперь они были далеки. Не ближе чем Альфа-Центавра или украинский Крым.