Сын гадюки

Денис Анисимов, 2022

Иная Вселенная – странный, сюрреалистичный мир, где бизоны растут на деревьях, а у куриц настолько злобный взгляд, что тигры их боятся. В одном диком племени на просторах Иной Вселенной живёт неприметный, робкий юноша, что каждый день водит стадо бизонов на выгул. Это всё, что он умеет и чем хочет заниматься до конца жизни.Чаушин (так зовут пастуха) даже не подозревает, какую роль играет в своём мире. Без него Иная Вселенная вообще не смогла бы существовать. Эту тайну называют Истиной. И никто не знает, что будет, когда Чаушин встретится с Истиной. Но встреча их абсолютно неизбежна.Сын гадюки – фантастический роман о внутренней бесконечности и человеке, заблудившемся в её иллюзиях. Трогательный и смешной. Безумный, но в то же время отрезвляюще экзистенциальный.

ЧАСТЬ 1. ОБРЕТЕНИЕ СИЛЫ

Глава 1. Бизоны растут на деревьях

Эта история началась в Иной Вселенной. Если вы окажетесь там случайно, с первого взгляда ни за что не заметите подмены. Иная Вселенная похожа на нашу, но все же… иная. На случай внезапного там появления рекомендую посетить Баобабовую рощу. Найдите большую поляну с сочной зеленой травой, где каждый день пастух из местного племени куроки выгуливает стадо бизонов. Прикиньтесь полным невеждой и спросите у него:

— Откуда взялись эти звери?

— Какой глупый вопрос, — с улыбкой ответит туземец, — это все знают! Бизоны растут на деревьях.

— Куда я вообще попал? — возникнет у вас закономерное недоумение.

Добро пожаловать в Иную Вселенную!

Пастуха, что привел животных на выгул, зовут Чаушин. Это загорелый худощавый юноша шестнадцати лет от роду, с черными волосами длиной до подбородка. Из одежды на нем только набедренная повязка и мокасины. Все сделано из бизоньей кожи. Чаушин считает этих зверей братьями. Он испытывает чувство вины за то, что носит их кожу. Но, увы, в племени куроки одежду и обувь делают только из этого. Надеть больше нечего.

Пастух, как и все его племя, верит, что бизоны растут на деревьях. Так сказал вождь племени Гудэх. Сам Гудэх это дерево не видел, но уверяет, что когда-то давно знал охотника, чья жена была двоюродной сестрой местного знахаря, который умер много лет назад. Этот знахарь в годы юности лечил больного старческим слабоумием соплеменника. Незадолго до кончины тот старик рассказал, что видел дерево, на котором бизоны растут, словно яблоки. Верить в такое вроде бы глупо, но более разумного объяснения, откуда берутся эти звери, не существует.

В нашей Вселенной все просто: когда бизон-папа и бизон-мама очень сильно любят друг друга… Вы и сами в курсе, как это происходит. А в Иной Вселенной эти парнокопытные не имеют пола. Они не рождаются традиционным образом. Бизоны просто приходят на Зеленую поляну откуда-то из глубин Баобабовой рощи, где их находит пастух куроки и забирает в стадо. Откуда именно она (вернее, оно) приходит, никто не знает. Так что легенда о бизоновом дереве отлично это объясняет и всех устраивает.

Сегодняшний день для пастуха особенный. С закатом солнца ему исполнится много лет. В племени куроки нет числа семнадцать. Все, что больше шестнадцати — это «много». Не важно, идет речь о двух десятках или четырех миллионах. Для местных жителей это примерно одинаковые числа. Они не стараются быть слишком точными. Зачем? По меркам нашей Вселенной, куроки — дикое племя. Денег нет, метрической системы тоже. Им нечего считать, кроме бизонов и собственного возраста. Опять же зачем? Возможно, в далеком будущем, когда пройдет много лет, в племени наступит прогресс. Появится необходимость подсчитывать налоги, голоса на выборах и калории в бизоньих отбивных. Тогда куроки придется пересмотреть свою систему счисления. Вот только вряд ли подобного рода прогресс в их обществе когда-либо произойдет. Эти ребята, может, и дикие, но не дураки: не имеют они привычки усложнять себе жизнь на ровном месте. На этот момент числа «много» им более чем достаточно.

Когда юноше исполняется много лет, он готов обрести статус взрослого мужчины. Вся деревня (а это человек сто пятьдесят, не больше) собирается на центральной площади, чтобы провести ритуал посвящения. Вступающий во взрослую жизнь получает подарки от близких людей. Обычно это охотничьи копья, глиняные тарелки или каменные топоры (восхитительная вещь, можно деревья рубить, а можно в кабанов кидать).

Вместе с дарами виновник торжества принимает на себя полный груз ответственности за то, что в этой взрослой жизни будет с ним происходить. Ответственности его учит все племя. Шаман Уомбли вешает на шею будущего мужчины ожерелье с клыками аллигатора. Сколько должно быть клыков, Уомбли решает накануне, советуясь с духами. Видя это ожерелье на шее соплеменника, люди знают, что он учится нести ответственность. Пока идет обучение, никто не должен вмешиваться в его жизнь. Любая помощь, в том числе советы или ответы на вопросы, под строгим запретом. Каждое событие в этот период должно восприниматься как результат личного выбора. Уомбли называет это «помогать наоборот». Когда на небе появляется полная луна (в Иной Вселенной это происходит каждую неделю), обучаемый приходит к шаману, и тот снимает с ожерелья один клык. Когда на твоем ожерелье остается единственный клык аллигатора, тебя начинают воспринимать как взрослого мужчину.

— Взрослый мужчина — звучит гордо! — сказал женский голос в голове Чаушина.

— Думаешь, я достоин так называться? — спросил Чаушин внутреннего собеседника.

— Конечно, нет! Этот будет оскорблением для всех остальных мужчин в племени!

— Ну да, кого я вообще спрашиваю… — Чаушин грустно вздохнул.

Он не особо желал обретать новый статус. Все, чего хотел Чаушин — до конца жизни оставаться молчаливым и незаметным пастухом, что дни напролет проводит на Зеленой поляне среди своих братьев-бизонов. С бизонами просто. Чаушин их понимает лучше, чем людей; даже лучше, чем себя. Зачем ему ритуал? Какая разница, кем его будут называть? Крокодилий клык на шее не был для него чем-то вожделенным.

— Не волнуйся, мужчиной тебя все равно никто считать не будет, — продолжил измываться внутренний критик.

— Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, много… — Чаушин решил отвлечься от мерзкого голоса и пересчитать головы в стаде, — но кого-то все равно не хватает.

Конечно, система счисления куроки имела огромный недостаток: уведя на пастбище двадцать пять бизонов и вернув только двадцать, пастух будет по-прежнему считать, что их много. Но Чаушин смотрел на стадо не как на безликое поголовье скота, а видел в каждом из подопечных неповторимую личность. Любую пропажу он замечал тут же. Пастух раздал всем странные для куроки имена. Например, Чингисхан — в племени подобного имени никто никогда не слышал. Именно Чингисхана сейчас не хватало. Совсем недавно он стоял рядом с Че Геварой, а теперь куда-то пропал.

— Пастух из тебя такой же, как и мужчина… — ехидничал голос.

Чаушин встал из-под дерева, в тени которого прятался от палящего солнца, и направился к стаду, прямо в центр лужайки. «Если хочешь найти бизона — веди себя как бизон, но не будь бизоном», — вспомнил он слова, которые слышал от шамана пару лет назад, как раз когда жаловался, что Чингисхан постоянно сбегает. Позже выяснилось, что он не сбегает, а затевает игру в прятки с пастухом. Вот только делает это Чингисхан без предупреждения, когда в его бизонью голову взбредет.

— Итак, если бы я был Чингисханом, куда бы мог деться? — спросил Чаушин то ли себя, то ли Че Гевару, жующего траву прямо из-под ног пастуха.

Чаушин смотрел по сторонам, пытаясь взглядом найти хоть какую-то зацепку. Ощутив дискомфорт в области правой ступни, он вздрогнул и опустил голову вниз.

— Че Гевара, как тебе не стыдно?

Рогатое чудище невозмутимо пыталось жевать мокасин пастуха.

— Он же из кожи твоего брата! — корил Че Гевару Чаушин, — помнишь, как вы были дружны с Цезарем? А теперь ты пытаешься его съесть?

Если бы Чаушина спросили, чем Че Гевара отличается от собратьев, тот, не задумываясь, сказал бы: «Он всегда голодный и совершенно не понимает, что съедобно, а что нет». Действительно, Че Геваре было все равно, чем набивать желудок: камнями, лягушками, мокасинами. Он жевал не останавливаясь. Вся его жизнь была одной нескончаемой трапезой. Однажды этот бизон собирался захомячить змею. Его счастье, что Чаушин оказался рядом, и все обошлось.

Чаушин резко убрал ногу в сторону, но остался без мокасина. Че Гевара, причмокивая, жевал обувь, не планируя ее возвращать. Юноша схватился за мокасин и стал выдергивать его из пасти лохматого проглота. Поборовшись со своим подопечным примерно минуту, Чаушин упал на спину, потому что обслюнявленная добыча бизона выскользнула из рук.

— Ладно, ты победил!

— Отличная история для сегодняшнего праздника многолетия! — ликовал голос. — Расскажи всему племени, куда делся твой мокасин, когда тебе будут вручать ожерелье из клыков!

Чаушин начал подниматься с земли, но замер на четвереньках, увидев свежие следы копыт, ведущие от Зеркального озера (что с краю поляны) прямиком к стаду. Это было странно, ведь никто с той стороны не приходил.

— Что-то здесь не то… — думал вслух пастух, — в стаде не появилось новичков, а Чингисхан куда-то пропал, — Чаушина озарило: — он пятился к озеру!

Юноша отправился по следам пропавшего бизона, не вставая с четверенек. Отпечатки копыт уходили прямиком в воду. Озадаченный пастух выпрямился и упер руки в бока.

— Куда ты делся?

— Проверь на дне, — подсказал внутренний голос.

Чаушин, как обычно, хотел отмахнуться от сомнительных советов внутреннего голоса, и все же… Что, если Чингисхан решил спрятаться под водой? Раньше он подобного не вытворял. Но в этом же весь смысл пряток — находить новые места, о которых водящий не догадается.

Чаушин зашел в воду по колено и приготовился нырнуть.

— Когда-нибудь я посажу тебя на привязь, — сказал он вслух, надеясь, что Чингисхан услышит и вылезет сам.

В толще воды кто-то зашевелился. Чаушин замер, ожидая, пока поверхность озера разгладится и станет лучше видно, что там на глубине. К нему подплыла стайка колючих рыб — постоянных жителей Зеркального озера.

— Ребята, вы случайно тут бизона не видели? Здоровый такой, рогатый, с коричневой гривой.

Рыбы были похожи на маленькие красные кубики. Они изо всех сил махали плавниками, пытаясь избежать столкновения друг с другом, чтобы не наколоться на короткие острые иголки, которыми были покрыты их тела. Стайка дружно выстроилась в три прямых линии. Получилась стрелка, указывающая вдоль берега.

Чаушин последовал в заданном рыбами направлении, с трудом шагая по илистому дну. Ноги по щиколотку проваливались в песок. Водоросли оплетали голень, делая каждый шаг все сложнее и сложнее. Держа строй, колючие рыбы плыли впереди, указывая путь.

Добравшись до противоположной стороны озера, красная стрелка повернулась к берегу. Чаушин от досады шлепнул себя ладонью по лбу:

— Я же мог пройти по берегу!

— Мог, — подтвердил голос, — будь ты чуточку умнее.

Пастух посмотрел туда, куда указывали рыбы. Прямо из воды вели следы копыт Чингисхана. Чаушин повторил путь своего подопечного, который пытался сбить его со следа, пройдя по мелководью.

— Хитрый, зараза! — изумленно сказал Чаушин.

— Похитрее некоторых… — добавил голос.

— Спасибо, ребята! — Чаушин помахал рыбкам и по следам Чингисхана ринулся на сушу.

Отпечатки копыт вели вглубь Баобабовой рощи. Бизон вилял между огромных стволов. Повсюду, где прошел Чингисхан, были поломаны ветки кустарника. Этот персонаж не отличался аккуратностью и грацией.

Чем глубже в рощу заходил Чаушин, тем сильнее он ускорял шаг, чтобы быстрее найти любителя пряток и вернуться с ним к стаду.

— Веди себя как бизон, — приговаривал он, ступая точно по следам Чингисхана.

Бизону удалось втянуть пастуха в игру. Чаушин уже бежал сломя голову. Озерная вода в его единственном мокасине хлюпала все чаще. Водоросли с ног цеплялись за поломанные Чингисханом кусты и оставались на них. Захваченный азартом, Чаушин не видел ничего, кроме углублений в земле, оставленных копытами. Разогнавшись до предела, Чаушин впечатался лбом в баобаб.

От удара голова закружилась. Чаушин не устоял на ногах и сел в огромную лужу у подножья дерева.

— Да что сегодня за день? — заворчал пастух, потирая ушибленный лоб.

— День твоего многолетия, — хихикал голос.

Чаушин встал и отряхнулся. Вода с его набедренной повязки капала на землю. Пастух взглядом проводил путь Чингисхана до подножья дерева, в ствол которого он ударился лбом. На этом месте след обрывался.

Чаушин огляделся: кусты в округе целы, трава не примята, молчаливые баобабы всем своим видом демонстрируют полное отсутствие интереса к происходящему. Поиски зашли в тупик.

— Ну и где ты, лохмадей? — задумчиво спросил Чаушин.

— Ы-ы-ы-ы! — послышался рев откуда-то сверху.

Чаушин поднял взгляд туда, где раскинулась безлиственная крона самого старого баобаба во всей роще. Давным-давно отмершее и окаменевшее дерево тянулось к небу и, казалось, почти доставало облаков. Ствол был покрыт трещинами, в которые человек запросто мог засунуть ладонь, но только человек. Как по этому стволу вскарабкаться бизону — огромная загадка. Однако Чингисхан нашел способ. Он сидел на одной из толстых веток, пугливо обвив ее ногами. Между бизоном и землей было расстояние, в пять раз больше роста самого высокого жителя племени куроки.

— Какая прелесть… — сказал Чаушин с сарказмом и острым чувством безысходности одновременно. — Спускаться собираешься?

— Ы-ы-ы-ы! — испуганно проревел бизон.

Чаушин не видел иных вариантов, кроме как самому залезть на дерево.

— Чингисхан, ты же не мартышка. Что ты здесь забыл? — громко ворча, он взбирался все выше и выше.

Оказавшись на одной ветви с Чингисханом, Чаушин сел рядом, потрепал бизона по холке и задумчиво спросил:

— Страшно спускаться?

— Ы-ы-ы-ы! — рев был тихий, с печальным согласием.

— Я тебя понимаю. Мне тоже туда не хочется, — Чаушин указал пальцем вниз, в сторону своего поселения, — все готовятся к ритуалу посвящения. Мне исполняется много лет. Только вот чему радоваться? Родители должны гордиться тем, что вырастили настоящего мужчину, а мои родители… — Чаушин задумался.

— Все готовятся дружно над тобой посмеяться, — внутренний голос торжествующе хихикал.

— Хорошо вам, бизонам, даже своих родителей не знаете. Вы же на деревьях растете. Так вождь говорит… — тут Чаушина озарило, — так вот почему ты залез на баобаб? Ты скучаешь по родине?

— Ы-ы-ы-ы? — вопросительно затянул Чингисхан.

Лицо Чаушина озарилось улыбкой. Их взгляды встретились, и в глазах Чингисхана появилось сочувствие, внезапно сменившееся ужасом. Бизон заглянул через плечо пастуху, выдал одно короткое «Ы!» и ласточкой сиганул вниз.

— Хороший мальчик! Жди меня там. Сейчас слезу.

Чаушин развернулся, чтобы поискать удобный спуск, как вдруг увидел причину, по которой так резко спрыгнул бизон. Огромные змеиные клыки посреди злобной оскаленной пасти. Красные от ярости глаза смотрели прямо на него. Затем резкий рывок широко раскрытой челюсти в сторону голени. Юноша не успел убрать ногу и почувствовал четыре глубоких прокола на коже. Мир заволокло туманной пеленой, тело обмякло, равновесие потерялось. Чаушин полетел вниз. Скорость падения все увеличивалась, но почти мужчине не было страшно. Сознание его находилось уже не здесь.

Глава 2. Любимый ненавистный сын

В племени куроки имя человеку дают не родители, а события. Ребенок может жить без имени годами. Все это время его будут называть, например, старший сын Иси или вторая дочь Макки. Рано или поздно каждый попадает в ситуацию, дарующую имя. Имя рассказывает о человеке самое главное — почему он такой, какой есть.

Маму Чаушина звали Тэхи — лишенная детства. Так ее начали называть с двенадцати лет. К тому времени Тэхи уже пятый год ухаживала за отцом, парализованным во время Трехдневной войны. Это был нелепый конфликт, выросший из глупого недопонимания, которое два гордых вождя умудрились превратить в кошмарные кровопролития.

До начала Трехдневной войны куроки считали себя единственными представителями человечества в Иной Вселенной, да и представления о масштабах Вселенной у них были весьма ограниченные. Поселение куроки располагалось в живописном месте, на краю Баобабовой рощи. Теплый климат без зимы и холода создавал райские условия. Все, что нужно было этим людям, находилось на расстоянии вытянутой шеи жирафа. Баобабовая роща полна ягод, орехов и диких, но безобидных кроликов и куропаток. Их было легко поймать, расставив нехитрые ловушки. Если зайти вглубь рощи, окажешься на Зеленой поляне, с краю которой располагается Зеркальное озеро, полное чистейшей воды и жирной колючей рыбы — лови не хочу.

В таком месте не было потребности тепло одеваться. Куроки носили только мокасины и набедренные повязки из кожи бизонов, а женщины еще и нагрудные. В племени было так заведено, что хоть тела у всех примерно одинаковые, и никакого секрета, по сути, набедренные и нагрудные повязки не скрывают, все же некоторые места показывать можно только самым близким.

Вождь племени Гудэх никогда не носил повязок. Он накидывал на себя большой кусок бизоньей кожи с прорезью для головы, который закрывал все его тело выше колен, словно пончо. Хотя Гудэх, несомненно, был мужчиной, но, будучи весьма полным, он обладал грудью, способной вызвать зависть у многих женщин племени.

На самом деле древние традиции предписывали скрывать большую грудь независимо от пола. Такие же правила были относительно животов — большой живот должно прятать от чужих глаз. Сам Гудэх избегал появления рядом с беременными женщинами, потому что в период вынашивания ребенка они надевали такой же наряд, как и вождь. В общем, Гудэх носил одежду для беременных и не любил об этом говорить.

Куроки не были склонны к путешествиям. Они не заходили далеко вглубь рощи, ведь все, что им было нужно, находилось прямо тут, в нескольких шагах от деревни. С другой стороны поселения раскинулись Бескрайние саванны. Там жарко, сухо, мало деревьев и много хищников: львы, змеи, скорпионы. Туда аборигены ходить боялись и делали это только при крайней необходимости.

Живя в полном достатке, люди не особо интересовались тем, что еще есть в Иной Вселенной и кем она населена. Самых любопытных вождь уверял, что за пределами Баобабовой рощи и Бескрайних саванн находится «ничего», потому и ходить туда не имеет смысла.

В этом чудесном месте росла маленькая девочка, тогда еще не получившая своего имени с печальным значением. Дочь Олучи была доброй и доверчивой. Она верила всему, что говорят взрослые: что в глубине Баобабовой рощи есть бизоновое дерево, а за ее пределами находится «ничего». В тот роковой день, после которого жизнь племени сильно изменилась, дочери Олучи исполнилось семь лет. Девочка мечтала о веточке бизонового дерева, которую она посадит на краю поселения. Малышка была уверена, если каждый день ее поливать, со временем веточка пустит корни и начнет расти. Быть может, ко дню своего многолетия дочь Олучи увидит на нем первые бутоны, внутри которых будут крохотные бизончики.

— Я обязательно добуду эту веточку для тебя, — пообещал Олучи и отправился со своими друзьями в Баобабовую рощу на очередную охоту.

Олучи не врал. Он действительно был намерен отыскать то самое дерево, о котором говорил вождь. Два других охотника, которых звали Иси и Макки, поддержали желание друга порадовать дочь на день рождения. Взяв копья, они отправились в Баобабовую рощу.

Поиски бизонового дерева завели мужчин так далеко от поселения, как еще никто из их племени не забирался. Деревья росли все реже, ягод вокруг почти не было, и следы местных животных совсем исчезли. С каждым шагом чувствовалось, как воздух становится холоднее.

«Наверное, это хороший признак», — подумал Олучи. Видимо, «ничего» становится ближе, и от него веет холодом. Вот почему бизоны приходят в их деревню — звери ищут тепло. Остальные два охотника со временем перестали разделять оптимизм Олучи.

— Слушай, друг, — начал Иси издалека, — мы потратили половину дня на поиски бизонового дерева и не поймали ни одного кролика. Если мы вернемся без дичи, племя нас не поймет…

— А если я вернусь без ветви, меня не поймет дочь! — безапелляционным тоном ответил Олучи.

— Да тут полно веток. На каждом баобабе тьма. Сорви любую, вот и все.

— Ты сейчас дурачком прикидываешься? Я обещал ветвь бизонового дерева, значит, ее и принесу!

— Никем я не прикидываюсь… — смутился Иси. — Друг, твоей дочери всего семь лет. Думаешь, она в состоянии отличить ветку баобаба от ветки бизонового дерева? Думаешь, в нашем племени вообще хоть один человек это может сделать? Никто не знает, как оно выглядит.

— Ты сам-то себя слышишь, друг? Предлагаешь обманывать собственного ребенка?

— Просто если мы хотим вернуться в деревню до заката, разворачиваться нужно уже сейчас. А дерево мы так и не нашли. Не хочешь врать? Хорошо, не нужно. Давай вернемся, а завтра утром выйдем снова. Только возьмем с собой бизоньих шкур и еды, заночуем в роще и продолжим поиски. Посмотри, как тут холодно в середине дня. Представь, что будет ночью? Без шкур мы околеем…

Олучи задумался. Смысла геройствовать действительно не было. Лучше вернуться без подарка, чем не вернуться вообще.

— Надеюсь, она меня поймет… — грустно выдохнул отец именинницы, — значит, если завтра утром я выдвинусь сюда вновь, ты со мной? — он испытующе посмотрел на друга.

— Разумеется! — не мешкая, ответил Иси, затем стал искать взглядом третьего спутника. — Макки? Ты чего там встал как вкопанный? Пора возвращаться!

Макки не реагировал. Он находился немного поодаль от своих соплеменников. Взгляд молодого охотника был прикован к трем незнакомцам. Вооруженные луками, они только что вышли из высоких зеленых зарослей кустарника. В один миг Иси и Олучи, подобно Макки, оторопели и замерли. Их разум не мог найти объяснения увиденному. В племени куроки этих троих никто ни разу не видел.

Тела незнакомцев были покрыты странной одеждой из толстой белой ткани, а ноги обуты в какую-то диковинную обувь, совсем не похожую на мокасины. На головах незнакомцы носили деревянные каски. Вот только люди из куроки не знали такого слова «каски». В их племени головных уборов не носили. Впрочем, слова «незнакомец» в языке куроки тоже не существовало.

Трое с луками и в касках были охотниками из племени кано. Их поселение располагалось на другом конце Баобабовой рощи, в одном дне пути от деревни. В отличие от куроки, они не могли себе позволить прогуливаться по родным краям почти голыми. С их стороны роща граничила с Холодными степями — зоной низких температур и редких карликовых деревьев.

Как и куроки, люди кано кормились за счет Баобабовой рощи и точно так же считали себя единственным человеческим племенем в Иной Вселенной. С их стороны рощи было совсем мало ягод, орехов и живности. Племя едва успевало насобирать достаточно, чтобы пережить холодную зиму. Им пришлось научиться делать теплую одежду и дома с толстыми стенами из глины. Население кано и не предполагало, что есть такие места, где про зиму вообще не слышали. Тот год для них был как никогда голодным. Трое охотников, собирая запасы на зиму, зашли в рощу гораздо дальше обычного. Там они и встретили почти голых людей.

Все шестеро стояли молча, не имея понятия как себя повести.

Отойдя от шока, самый смелый из охотников кано начал переговоры:

— Кто вы? — спросил он как можно дружелюбнее.

Куроки не знали наречия, на котором к ним обратились, но слова, что они услышали от незнакомого человека, на их родном языке звучали как «Это мокасины или вы просто кротов на ноги натянули?» Надо отметить, что для куроки мокасины были чем-то вроде национальной гордости, и подобный выпад можно было сравнить с плевком в лицо. Олучи попытался объяснить:

— Мы не хотим ссоры!

Однако люди кано услышали: «Зачем вы надели ночные горшки на головы?» Похожее звучание, но совершенно различный смысл между произносимым и услышанным породило огромную череду недопониманий. Представители обоих племен пытались объяснить, что у них нет ни малейшего повода грубить друг другу, но в ответ слышали только оскорбления.

— Ребята, в конце концов, давайте разойдемся по-хорошему и сделаем вид, что нашей встречи вообще не было? — предложил Олучи, окончательно осознав, что дружеское общение между ними уже не сложится.

— Я шел мимо болота и слышал, как там жабы глотки дерут. По-моему, это были ваши мамаши. Просят вернуться домой пораньше, — услышали охотники кано, и чаша терпения на этой фразе переполнилась.

Олучи получил зуботычину. Иси и Макки кинулись в драку за друга. Завязалась потасовка, все участники которой побросали оружие на землю. Никто не хотел убивать своих обидчиков. Главное было проучить.

Эти шестеро совершенно не имели опыта рукопашного боя. Охотники промахивались и били кулаками в стволы баобабов, поскальзывались и падали, кусали друг друга и выкручивали уши. Драка выглядела скорее комичной, чем жестокой.

Вернувшись в поселение, побитые и оскорбленные охотники рассказали вождю о произошедшем.

— Они смеялись над нашими мокасинами?! — негодующе взревел Гудэх.

— А еще оскорбляли наших жен, — добавил Олучи.

— И наших детей, — пояснил Иси.

— И тебя лично, вождь, — Макки даже зажмурился, предвкушая бурную реакцию Гудэха.

— Да как они посмели? — негодовал глава куроки. — Подумать только… кротов на ноги натянули! Им что, жить надоело? Надеюсь, вы им наваляли как следует.

— Тебя, правда, больше всего волнует обувь? Они назвали тебя бегемотом в бизоньей шкуре, между прочим, — недоумевал Олучи.

— Плевать, что они сказали обо мне, — Гудэх жестом призвал охотников проследовать в его хижину. — Вы кое-чего не знаете. Пришло время познакомиться с историей племени.

Войдя в дом вождя, охотники сели в круг. Рядом с бамбуковым троном лидера племени, который стоял посреди хижины, располагался деревянный ящик. Покопавшись в нем, Гудэх достал несколько кусов бизоньей кожи с рисунками, выполненными углем.

— Это история наших предков. Рисунки достались мне от предыдущего вождя, который получил их от своего предшественника, а тот… ну вы поняли… — замялся Гудэх, — здесь описываются далекие времена, когда племени куроки еще не было.

Охотники дружно ахнули.

— Я думал, куроки были всегда… — удивленно прошептал Олучи.

— Нет, не всегда. Наш первый вождь жил с другой стороны Баобабовой рощи, в племени кано, он был простым охотником.

— Но ты же говорил, на другой стороне рощи находится «ничего», — скептически подметил Иси.

— Я это говорил, чтобы вы не совались на ту сторону! — рявкнул Гудэх. — Сам видишь, чем все обернулось, — вождь пальцем указал на бланш под правым глазом Иси.

Тот виновато кивнул, прикрывая рукой последствия стычки.

— Эти люди живут в ужасных местах. Представьте себе самую холодную ночь, которую вы помните.

Охотники начали ежиться.

— Для них это самый теплый день, — Гудэх показал кусок кожи с картинкой, на которой были нарисованы сугробы, метель и трясущиеся от холода люди.

Все трое задрожали так, словно зима прямо сейчас ворвалась в дом вождя.

— Им постоянно приходится есть свеклу, потому что другой еды почти нет.

— Что еще за свекла? — заинтересовался Олучи.

— Вот она, — выдержав небольшую паузу для пущей интриги, Гудэх показал другой кусок кожи, на котором была нарисована свекла.

— Выглядит нормально, — недоумевая, сказал Иси.

— А вот так выглядит человек, который впервые попробовал свеклу! — вождь резко бросил на пол картинку с лицом, скорчившимся в гримасе нечеловеческого отвращения.

Иси зажмурился от ужаса, представляя себе, каково было этому несчастному.

— Нашего первого вождя звали Кичи. Однажды ему явилось видение, что на другой стороне Баобабовой рощи есть такое место, где круглый год лето, много ягод, орехов и никакой свеклы. Он призвал все племя отправиться за ним в прекрасные теплые земли, но дорогу к новому дому преграждал ногорез. Это такая трава, у которой очень острые края. Ногорез густо растет в центре рощи. Голыми ногами там не пройти. Если ты поранишься о ногорез, рана начнет гнить, и со временем всю ногу придется отрезать, чтобы остановить гангрену. Но видение показало Кичи не только нашу чудесную деревню, — Гудэх широко раскинул руками, как бы указывая на все поселение, — он увидел вот это, — Гудэх приподнял ногу и указал пальцем на свой мокасин из бизоньей кожи, а затем продемонстрировал картинку человека, шагающего через заросли ногореза в мокасинах.

Глаза слушателей стали широкими от удивления.

— Кано носили теплую, но мягкую одежду и обувь из какой-то дряни. Вроде бы они называют это паучьим шелком — ткань из паутины. Много слоев шелка, между которыми укладываются перья куропаток — это теплый материал, но проткнуть его или порезать проще простого. Само собой, через ногорез в их ботинках не пройти. Мокасины были тонкими, но прочными. Эта обувь помогла нашим предкам преодолеть опасные заросли и основать новое племя. Конечно, тогдашний вождь Кано испугался, что его место займет Кичи. Он объявил нашего предка сумасшедшим, и половина племени ему поверила. Те, кто вместе с Кичи отправились на поиски нового дома, были объявлены врагами кано. Им даже не дали еды в дорогу, сказав, что они могут есть свои мокасины, когда проголодаются.

Лица охотников исказила злоба.

— Кичи оказался прав. Он основал новое племя, куроки — нашедшие тепло, и стал нашим первым вождем. Посмотрите, как прекрасно мы теперь живем, ни в чем не нуждаясь, — Гудэх сделал небольшую паузу и начал грозно хмуриться, — а эти пожиратели свеклы приперлись в нашу половину рощи и смеются над мокасинами! Мокасины подарили нам все, что мы сейчас имеем!

Примерно в это же время вождь кано, которого звали Фликс, рассказывал своему племени немного иную версию произошедшего. Конечно, Фликс имел собственные картинки, нацарапанные ножом на кусках коры.

— Давным-давно в нашем племени жил охотник по имени Кичи. Однажды он шел по роще, и откуда-то с дерева макака запустила в него кокосом. Орех угодил Кичи прямо в голову. Он четверть дня лежал без сознания. А когда очнулся, начал нести какой-то бред про теплые земли и жизнь без забот.

Охотники слушали вождя, широко раскрыв рты.

— Тогда было страшное время. Урожай свеклы и поголовье кроликов стали ничтожно малыми. Бизоны перестали бродить по роще. За весь сезон мы поймали и освежевали всего троих. Запасы на зиму было делать не из чего. Пока Кичи грезил теплыми землями, вождь Лони заметил, что макаки стали регулярно кидаться кокосами в людей, зашедших в Баобабовую рощу. Они приносили их откуда-то издалека, где мы никогда не были. Тогда у него созрела идея: сделать вот такую защиту из дерева, — Фликс постучал себя по каске, — они до сих пор спасают наши головы от орехов, — Фликс показал картинку, на которой довольный охотник в каске отбивает головой летящий в него кокос. — Лони специально отправлял охотников в рощу, чтобы те попадали под обстрел, собирали кокосы и приносили их в деревню. Благодаря идее Лони мы выжили в ту зиму и продолжаем выживать по сей день. Нам даже больше не нужно есть свеклу.

Все дружно поморщились, вспоминая отвратительный вкус свеклы.

— Но, вождь, — возразил один из слушавших охотников, — макаки уже две недели как перестали кидаться кокосами. Наша половина рощи опустела, еды совсем нет. Потому нам пришлось самим, как обезьянам, прыгая с ветки на ветку, пролезть над зарослями ногореза и искать еду в дальних уголках Баобабовой рощи.

— А там вы встретили потомков сбрендившего Кичи. Пока нормальные люди собирали орехи, половина племени поверила в его сказки, — Фликс показал новую картинку, на которой Кичи уводит людей в заросли, у каждого из них на спине большой мешок. — Однажды ночью они украли половину наших припасов еды и просто ушли туда, куда повел их этот безумец. Если бы не это, — вождь снова постучал себя по каске, — наши предки вымерли бы, будучи обокрадены умалишенным предателем. Но эти наглецы даже не посчитали нужным извиниться! Вместо этого они смеются над тем, что спасло племя от вымирания — касками!

Лица охотников кано начали наливаться кровью от ярости.

— Я уверен, они на этом не остановятся! — закипал Гудэх.

— Они придут в нашу деревню, чтобы окончательно ее разорить, раз тогда не вышло! — разъяренно кричал Фликс.

— Но мы будем готовы! — полыхал Гудэх.

— Мы соберем армию! — потирал руки Фликс.

— И завтра на рассвете… — вдохновлял своих охотников Гудэх.

— Выйдем на них с войной, — уверенно объявил Фликс.

Каждый из вождей поведал своему племени ту часть истории, которую знал. Оба рассказа были правдой. Однако в тени остался один факт, незнание которого и породило конфликт. Когда Кичи привел своих последователей на место основания деревни куроки, в обиде на Лони он пожелал порвать все связи с прошлым и забыть былое. Новое племя — новый язык, решил Кичи и стал раздавать уже известным словам иные значения, чаще всего противоположные по смыслу. За несколько лет куроки полностью переучились и говорили на новый лад, как наказал Кичи.

Дети, родившиеся в теплых землях, впервые в жизни говоря «мама», не могли и подозревать, что для их родителей совсем недавно это слово означало «жаба». Вождь куроки наложил вето на разглашение истории новым поколениям. Куроки были всегда и точка! Лишь вожди по цепочке передавали друг другу набор рисунков и краткий рассказ о поиске нового дома. Там не было даже намека на метаморфозы, произошедшие с языком сразу после переселения. Кичи и подумать не мог, что затеянные им перемены спустя много поколений приведут к таким кровавым последствиям.

На следующий день после драки охотников куроки и кано племена собрали армии и выдвинулись друг другу навстречу. Два войска сошлись в центре Баобабовой рощи. Оскорбления и кулачные бои были забыты. В ход пошли топоры, луки и копья. Еще вчера мирные рыболовы, собиратели и охотники, вдохновленные пламенными речами своих вождей, почувствовали неистовую ярость. Они жаждали отомстить за оскорбленных предков, о которых днем ранее не знали ровным счетом ничего.

Зеленую поляну, на которой спустя много лет Чаушин будет искать Чингисхана, залило кровью и завалило павшими воинами. Даже вода в Зеркальном озере обрела розоватый оттенок. В тот вечер у стервятников был большой пир. Война продолжалась ровно три дня.

В первых трех боях кано и куроки потеряли столько мужчин, сколько в мирные времена не умирало и за десяток лет. Несмотря на это, вожди даже не думали о переговорах. Каждый из них твердо верил, что если сегодня к полудню он не выведет войска на поле, вражеская армия заявится прямиком в поселение. Никто этого не хотел, потому утром четвертого дня обе армии готовились к новому кровопролитию.

Жители племени куроки собрались на центральной площади, чтобы выслушать напутствие вождя перед боем. Гудэх начал свою речь со слов:

— Кто сегодня ночью охранял границы деревни?

Из толпы людей вышли восемь охотников и хором сказали: «Мы!»

— Тогда скажите мне, кто это? — Гудэх пальцем указал вниз, на землю рядом с собой.

Охотники опустили взгляд и увидели старика, лежащего без сознания. Он был настолько худощав, что сквозь его кожу можно было разглядеть очертания скелета. Его одежда была из какой-то ткани синего цвета. Это точно был не паучий шелк, но что именно, никто в куроки не знал. Такого материала они отродясь не видали.

— Он не из нашего племени, — сказал Макки, стоявший в строю ночных часовых.

— Это я уже понял! Меня интересует, как он сюда попал. Кто-нибудь видел что-то подозрительное сегодня ночью?

— Ну, — неуверенно начал Макки, — со стороны саванн…

— Так! — подбодрил его вождь.

— Прилетели две огромных птицы, сделали пару кругов над деревней и улетели.

Гудэх бросил небрежный взгляд на лежащего чужеземца, который уже начал ворочаться, приходя в сознание.

— Птицы были похожи на деда?

— Нет, они были похожи на птиц.

— Чего ты мне тогда голову морочишь?

— Ты же спросил про что-то подозрительное. А птицы были нереально большие. Очень подозрительно, — оправдывался Макки.

— Есть еще интересные истории? — с сарказмом спросил Гудэх. — Может, подозрительный комар пролетел? Странная мышь пробежала?

Макки молча опустил голову, как и все прочие охранники, что дежурили этой ночью.

— Это наверняка шпион кано! — прокричал откуда-то из толпы Иси. — Давайте казним его!

Куроки дружно закричали, поддерживая предложение соплеменника.

— В кого мы превратились? — прошептал себе под нос Гудэх. — Неделю назад Иси жаловался на то, что ему жалко убивать кроликов, а сейчас он и все остальные хотят казнить старика лишь потому, что видят его впервые в жизни. Может, война была ошибкой?

— Да, вождь, это ошибка, — подтвердил лежачий незнакомец, внезапно пришедший в себя, — а все потому, что вы друг друга не понимаете, — он начал подниматься.

Когда люди увидели, как чужак встает, они ринулись к нему, чтобы линчевать.

— Обождите! — остановил их Гудэх, закрыв старика своим огромным телом, — нам нужно разобраться, кто он и как здесь оказался, а потом решим, что с ним делать, — Гудэх повернулся к выпрямившемуся во весь рост чужеземцу: — Объяснись!

— Вы говорите на разных языках, но не знаете об этом. Вот настоящая причина войны.

— Откуда тебе известно про разные языки?

— Духи сказали. Они давно за вами наблюдают, но не могут помочь, потому что вы их не слышите. А я слышу.

— Кто ты такой?

— Не помню, — старик помотал головой и развел руками, — моя память где-то прячется, и духи запрещают ее искать.

— Даже имени своего не помнишь?

— Увы, — со смущенной улыбкой ответил гость.

— Тогда будем звать тебя Уомбли.

Уомбли — забывший себя на языке куроки.

— Хорошее имя, — улыбнулся старик, — мне подходит.

— Ты знаешь, как остановить войну?

— Я пойду с вами и вступлю в переговоры от имени куроки.

— Чем докажешь, что это не ловушка?

— Ничем, — с безразличием ответил Уомбли, — можете и дальше убивать друг друга, если хотите. На сколько вас еще хватит? Дня на два-три…

Вождь обернулся к соплеменникам. Их глаза горели жаждой расправы. Война изменила их не в лучшую сторону. А судя по тому, как мало в племени осталось мужчин, странный старик был прав: два-три дня и собирать утром на площади будет уже некого.

— Мы не станем его убивать! — громко заявил Гудэх племени и развернулся к Уомбли, — но все равно будем при оружии. Стрелки возьмут тебя на прицел. Сделаешь что-нибудь странное и первый умрешь в сегодняшней битве, — Гудэх пригрозил пальцем, — но если у тебя и правда получится остановить войну — за мной должок.

Уомбли молча кивнул.

В четвертый раз две армии сошлись на Зеленой поляне. Со стороны куроки вышел одинокий и безоружный Уомбли. Сутулый седовласый старик с длинной бородой вызвал скорее недоумение, чем опасение. Совершенно очевидно, что этот человек не собирался сражаться. Уомбли уверенно, хоть и неспешно, шагал в сторону толпы племени кано. Воины с удивлением смотрели на него, совершенно не понимая, чего ждать дальше.

К тому времени, как Уомбли доковылял до противоположной стороны поля, бойцы обеих армий начали зевать. Он остановился в десяти шагах от вражеского авангарда, недолго вслушивался в тишину, что воцарилась на поляне, и громко сказал фразу, которая на языке куроки означала:

— От вас воняет! Дайте топор. Я с радостью отрублю нос, чтобы этого не чувствовать!

Войско куроки сжалось от напряжения. Выходка Уомбли обещала спровоцировать еще более отчаянное и беспощадное сражение, чем все предыдущие. Иси, сидящий на ветке баобаба с краю поляны, натянул тетиву лука, целясь прямо в голову старика.

— Без команды не стрелять, — тихо сказал ему стоящий рядом с деревом Гудэх.

Из толпы кано вышел мускулистый здоровяк. Он демонстративно бросил на землю большой двусторонний топор и, безоружный, подошел к старику. Эти двое о чем-то недолго поговорили, затем вместе направились в центр поляны.

— Гудэх, подойди к нам, будь любезен! — крикнул Уомбли. — Без оружия.

— Если я подниму вверх один палец — убей старого, — дал инструкцию вождь, прислонил копьё к стволу баобаба и, испытывая сильнейшее напряжение, пошел к центру поляны.

— Это Фликс, вождь кано, — представил Уомбли стоящего рядом с ним бугая, когда Гудэх добрался до них.

Фликс широко улыбался идеальными белыми зубами. При свете полуденного солнца улыбка в прямом смысле этого слова была ослепительной.

— Повторяй за мной слово в слово, — шепнул Уомбли на ухо Гудэху, — твоя рожа похожа на скукоженную сливу.

Гудэх открыл рот, но тут же поперхнулся. Видя огромные мышцы вождя кано, он понимал, что тому вообще не нужен топор. Если Гудэх ляпнет что-нибудь невпопад, Фликс ему голыми руками шею сломает. Вождь куроки с сомнением взглянул на Уомбли. Старик уверенно кивнул.

— Твоя рожа… — дрожащим голосом начал Гудэх свою прерывистую речь, — похожа на… на скукоженную сливу, — последние три слова он проговорил быстро, пища, как мышь.

Фликс улыбнулся еще шире и показал Гудэху кулак с оттопыренным средним пальцем. В племени куроки этот жест считался сильнейшим оскорблением.

— Все хорошо, — поспешил успокоить перепуганного толстяка в бизоньей шкуре Уомбли, — это знак дружбы у кано. Ответь ему тем же.

По-прежнему сомневаясь, Гудэх выставил перед собой два сжатых кулака и оттопырил вверх средние пальцы. Ему казалось, что Фликс не сможет улыбнуться еще шире, но он смог. Улыбаясь от уха до уха, вождь кано расхохотался и повернулся к своей армии, показывая людям жест дружбы. В рядах кано раздались радостные возгласы. Воины бросали оружие на землю и поднимали средние пальцы вверх.

— Все хорошо! — крикнул Гудэх своему племени. — Это жест дружбы, — вождь показал средние пальцы куроки, и те повторили за ним.

Единственным, кто не последовал примеру вождя, был Иси. Он воспринял жест дружбы как команду «огонь». В момент, когда Иси отпустил тетиву, ему в голову прилетел кокос, запущенный с соседнего дерева макакой. Стрела ушла мимо Уомбли, воткнувшись в землю рядом с ногой бородатого переводчика. Ликующие солдаты обеих армий даже не заметили этого, а сам Иси потерял равновесие и свалился с ветки. К тому времени как он пришел в себя, соплеменники сказали, что война закончилась. Кано и куроки больше не враги друг другу.

Племена установили дружественные дипломатические отношения. Была протоптана широкая тропа через всю рощу. Любой желающий из кано мог прийти к куроки в гости и наоборот. Люди стали учить язык соседей, чтобы в будущем избежать подобных недопониманий, хотя, конечно, далеко не все. Подавляющее большинство жили на своих малых родинах и только по рассказам знали о том, что находится на противоположной стороне Баобабовой рощи.

Война длилась всего три дня, но оба племени зализывали свои раны годами. Жестокие сражения унесли жизни большинства молодых и сильных мужчин племени. Среди тех, кто выжил, было полно калек, оставшихся без рук, ног, а иногда и вовсе неспособных двигаться. Такая участь постигла отца Тэхи, будущей матери Чаушина. Олучи был храбрым воином с превосходной реакцией. Он ловко уворачивался от всех атак и даже успел отскочить от летящего в него бумеранга. Если бы Олучи знал, что такое бумеранг и как он летает, смог бы избежать того ранения в спину, которое его парализовало.

Полностью обездвиженный, Олучи несколько лет лежал в хижине, не в силах даже поднести кувшин воды ко рту. Он так и не успел найти ветвь бизонового дерева, как обещал своей тогда еще безымянной дочери.

В племени куроки дети всегда опекают родителей, неспособных ухаживать за собой самостоятельно. Обычно такая неспособность наступает в результате старческой немощи, а дети к тому времени уже вырастают. Но матери Чаушина было всего семь лет. Ее отец слег в самом рассвете сил, а мама была лучшим знахарем племени и дни напролет проводила с другими ранеными — с теми, кто еще имел шансы на выздоровление, в отличие от Олучи.

Лучшего знахаря куроки и жену Олучи звали Найра. Она доверила уход за мужем дочери и пообещала, что если девочка будет стараться и верить в выздоровление отца, тот обязательно поправится. Конечно, Найра прекрасно знала, что ее муж уже никогда не встанет. Просто ей казалось, что так лучше для дочери. Найра думала, что расскажет правду чуть позже, когда девочка станет немного старше и сможет это принять по-взрослому. Но так было не лучше.

С каждым годом признаваться в том, что отец уже не поправится, становилось страшнее. Сильнее и сильнее Найра боялась вопроса «Почему ты молчала все это время?» С каждым днем «все это время» становилось еще больше, и все сильнее подавляло в Найре готовность поговорить с девочкой по-взрослому. В итоге дочь сама все поняла, когда Олучи скончался. Пять лет непрерывного ухода, без единого шанса на исцеление. Вера маленькой девочки была несгибаема, но реальности оказалось все равно, насколько крепка ее вера.

До этого момента дочь Олучи и Найры держалась, оставалась сильной. Каждое утро она просыпалась и первым делом меняла листья лопуха на лежаке, затем готовила ему похлебку, кормила, мыла отца и наблюдала в окно за другими детьми, которые беззаботно играли во дворе, но сама к ним не выходила. Она оставалась в хижине, боясь упустить тот самый момент, когда папа встанет на ноги или сможет что-нибудь сказать. Даже если он пошевелит пальцем, она не могла это пропустить, и все детство провела в ожидании событий, которым было не суждено случиться. Не в этот раз. Не с этим человеком. Не в этой Вселенной…

Наступило очередное утро, она принесла к лежаку Олучи свежие листья лопуха и, вытаскивая из-под него старые, слежавшиеся и усохшие, поняла, что отец больше не дышит. Боль утраты, возникшая в тот момент, требовала найти виновного. Виновного в смерти отца, ее пустых ожиданиях, ее упущенном детстве и в том, что вся жизнь — сплошное наказание, которого она не заслужила. Виновными казались все вокруг. Все люди, которых она знала, постоянно ее обманывали. Начиная с вождя, уверявшего, что за пределами рощи ничего, а там было племя, с которым он затеял глупую войну, и заканчивая матерью, прекрасно знавшей, что отец не поправится, но зачем-то поселила в ней ложную надежду и обрекла маленькую девочку на огромное разочарование. Да и сам Олучи не выполнил обещания, данного пять лет назад. Он не добыл ту ветку, зато встретил странных людей, которые его же и убили. А существовало ли вообще это бизоновое дерево? Она уже ни во что не верила. Весь мир казался сплошным обманом.

— Вы все тут идиоты, — кричала девочка на вождя, пришедшего утешить семью Олучи, — вам было так важно защитить честь своих мокасин, что отец умер за них! Ты счастлив, вождь — гигантское пузо? Ты не мог остановить свою войнушку на день раньше, чтобы отец не получил бумерангом в спину, а, вождь — каша вместо мозгов?

— Мне очень жаль… — начал бубнить Гудэх, понимая, что особо ему нечего возразить.

— Вождь — гордый индюк, так хотел отомстить за какого-то предка, нарисованного на куске кожи, что угробил половину мужчин в деревне. А теперь ему жаль?

— Мне искренне жаль…

— А позволь узнать, в скольких боях ты лично сражался плечом к плечу с солдатами, павшими за твое раздутое самомнение? Ты сам держал в руках оружие, вождь — трусливая задница?

— Ну я должен был управлять армией… — Гудэх мялся с ноги на ногу, ища удобный момент, чтобы сбежать от этого разговора.

— Я видела, как ты ею управляешь: «Идите и сражайтесь за честь наших оскорбленных предков», — Тэхи издевательски передразнила вождя, — а я, вождь — полторы извилины, посижу в тылу и подумаю о том, что сегодня на ужин.

Гудэху нечего было сказать. Он перестал ждать удобного момента и вышел из хижины покойного. Дочь Олучи кричала ему вслед еще много всего. В ней словно что-то сломалось. Надломился какой-то росток, тянущийся к свету, пока отец был жив. С того дня она стала самой злобной девочкой в истории племени куроки, а по мнению Уомбли — самой злобной в истории Иной Вселенной.

Так дочь Олучи осталась без детства и обрела свое печальное имя — Тэхи. Когда умер Олучи, лишенной детства было двенадцать лет. С тех пор она словно застряла в двенадцатилетнем возрасте, бережно храня старые обиды и порожденную ими ненависть. Эти чувства заполнили внутренний мир Тэхи без остатка, вытеснив все воспоминания из довоенного детства и не оставив места новым впечатлениям из того периода, когда куроки оправились от войны. Тэхи так и не оправилась.

Ее было легко отличить от остальных жителей племени: всегда напряженные скулы, бегающие глаза, полные злости, и беспорядочно торчащие во все стороны русые волосы, похожие на копну соломы. Завидев эту прическу издалека, люди старались обходить стороной ее владелицу. Куроки знали, что с Тэхи не нужно говорить, да и вообще попадаться ей на глаза не стоит. В лучшем случае она посмотрит на тебя с презрением, в худшем скажет что-то, что точно заденет за живое. Она найдет. Она в этом мастер. Видит все слабые места любого человека. Ядовитые слова — ее большой талант. Талант, в котором она практиковалась все детство.

Тэхи целыми днями пропадала где-то в Баобабовой роще, и никому до лишенной детства не было дела. Все понимали, что девочке досталась сложная судьба, и ее можно понять. Но понимать Тэхи снова и снова сил уже не осталось. Терпение куроки кончилось. Они жили своей жизнью, не обращая внимания на злобную дочь покойного Олучи, что лишь изредка появляется в деревне, чтобы поесть, поспать и снова сбежать в рощу. Единственный, кто иногда с ней разговаривал, — Уомбли, после войны ставший шаманом куроки.

Когда Тэхи было пятнадцать лет, шаман заявил, что самый грозный дух Междумирья намерен подарить ей ребенка. Аскук — царь змей, так звали предполагаемого жениха Тэхи. Разумеется, она в это не верила.

— Ты-то откуда знаешь, шаман — скрюченные пальцы?

— Духи говорят.

— А про тебя что говорят?

— Про меня? — удивился Уомбли. — Что им про меня говорить?

— Ну, например, когда ты уже от старости развалишься? Мне кажется, со дня на день. Вон, ухо почти отпало.

— Как отпало? — перепугавшись, Уомбли придавил ладонью ушную раковину к черепушке.

— Сходи к знахарю, попроси примотать чем-нибудь посильнее, — небрежно бросила Тэхи и ушла в рощу.

Уомбли раздражал ее больше остальных. Тэхи никак не могла найти его уязвимость. Такую, которая позволит сделать по-настоящему больно.

— Гудэх! — окрикнул Уомбли проходящего неподалеку вождя. — Посмотри, у меня с ухом все нормально?

Вождь остановился, подошел к Уобмли, отодвинул его руку и внимательно рассмотрел орган, вызывающий у шамана опасение:

— Странно…

— Что там?

— Очень подозрительно, — Гудэх несколько раз цокнул для пущего эффекта.

— Чего тянешь? Говори!

— Никогда не видел, чтобы у кого-то в нашем племени так густо росли волосы в ушах.

— Да ну тебя!

У Тэхи ушло еще несколько лет на поиск слабого места Уомбли. Но все же однажды ей удалось поколебать невозмутимость старого шамана. Это произошло на следующий вечер после дня многолетия Тэхи. Она стояла на краю деревни и смотрела в темноту Баобабовой рощи. Солнце не так давно село и видно было не дальше вытянутой руки.

— Кого ждешь? — поинтересовался подошедший сзади Уомбли.

— Зачем ты меня спрашиваешь? — огрызнулась Тэхи. — Тебе же духи все рассказывают. Вот у них и узнай!

В темном небе над Баобабовой рощей возникло удивительной красоты сияние. Несметное количество мерцающих искорок всевозможных оттенков на высоте, куда достают только облака, разлетались в разные стороны и тухли.

— Духи подают знак! — задумчиво сказал Уомбли, глядя на свечение. — Ты станешь матерью, а Аскук отцом. Все, что должно было, уже случилось. Ждать больше нечего.

— На все-то у тебя есть ответы… — раздраженно сказала Тэхи, не отрывая взгляда от огоньков в небе.

Уомбли хмыкнул и пожал плечами.

— На все, — повторила Тэхи, — кроме вопросов о твоем прошлом.

— Духи запрещают искать прошлое.

— Запрещают? Или ты не хочешь, чтобы другие знали, кто ты?

— Что?! — искренне недоумевал Уомбли.

— Кроме тебя духов никто не слышит и не знает, что они на самом деле запрещают. Может быть, тебя выгнали из того племени, откуда ты родом? Или ты тайком улизнул, сбежал от наказания.

Цветные искорки в небе разлетелись в разные стороны по всему небу. Сияние превратилось в отдельные крохотные огоньки, которые быстро поблекли и пропали из виду. Тэхи повернулась к шаману и начала сверлить его взглядом.

— Чем ты занимался, пока тебя не нашли в нашей деревне? Насиловал женщин на своей родине? Ел младенцев? Убивал братьев? Предавал людей, которые тебе верили? Воровал самое дорогое у самых близких? Что ты прячешь в своем прошлом, шаман — темная душа?

— Ничего такого не было! — уверенно отрезал Уомбли. — Я правда не помню!

— А если не помнишь, откуда тебе знать, что ничего такого не было?

Последний вопрос раздавил шамана, словно бизон, внезапно упавший с неба. Он действительно не знал, было ли в его прошлом что-то подобное. Кто он, загадочный Забывший себя? Почему его личная история оказалась под строгим запретом? Вдруг духи знают, что Уомбли не выдержит груз прошлого, потому и запрещают его искать.

Тэхи наконец смогла забраться под панцирь самого непробиваемого человека из куроки, но чувство удовлетворения было недолгим. Уже к утру от него не осталось и следа, а спустя два месяца она уже и забыла, как долго пыталась нащупать тонкие струны души Уомбли. Ей было совсем не до того. Шаман оказался прав — Тэхи беременна.

За девять месяцев, прошедших после небесного сияния, у лишенной детства выросли живот и два огромных змеиных клыка. Так на свет появился Чаушин — Сын гадюки. Отца он никогда не видел, а с матерью у мальчика складывались сложные отношения.

После появления сына в Тэхи начали пробуждаться материнские инстинкты, находящиеся в вечном противоборстве с ее токсичной сущностью. Чаушин стал для нее любимым ненавистным сыном. Тэхи считала его рождение самым прекрасным событием в своей жизни, но как только отрывала рот, оттуда вырывалось:

— Твое рождение было огромной ошибкой.

— Но я в этом не виноват, — оправдывался мальчик.

— Вас послушать, так никто ни в чем не виноват, никогда. Только мне от этого почему-то не легче, — злобно отвечала Тэхи и обычно уходила в Баобабовую рощу.

Уже к шести годам Чаушин привык, что мама либо в очередной раз его в чем-то обвиняет, либо пропадает среди баобабов, и никто из куроки не знает, где конкретно. Никто даже не пытался выяснить. Никому не интересно.

Чаушин видел вокруг себя другие семьи — наглядные примеры того, чего лишен он сам. Маленькие мальчики и девочки куроки росли в любви. У них никогда не возникало вопроса, за что их любят родители. Это было чем-то само собой разумеющимся. Их любили не почему-то или за что-то, а просто так.

«Видимо, рождение других детей не было ошибкой, в отличие от моего, — думал маленький Чаушин, — но почему именно я?»

Он часто задавал себе этот вопрос и однажды услышал ответ:

— Потому что ты особенный. А быть особенным не всегда приятно, — с усмешкой сказал голос Тэхи.

— Мама? — спросил вслух Чаушин и начал вертеть головой по сторонам.

Тэхи нигде не было. Она, как всегда, пропадала в роще, но ее голос звучал поразительно четко.

— Ага! — подтвердил мамин голос. — Теперь я буду с тобой всегда. Даже если ты меня не видишь.

Голос не обманул. Не было и дня, чтобы Сын гадюки не слышал ядовитых комментариев мамы по поводу всего, что происходило в его жизни. От этого голоса было невозможно спрятаться. Он постоянно напоминал о том, что Чаушина не за что любить, что ему здесь не место и все, что он собой представляет, — обуза для мамы, не больше.

В двенадцать лет, утомленный бесконечной болтовней Тэхи в голове, Чаушин сидел где-то на краю поселения и просто молчал. Голос продолжал бормотать. Уверял, что мальчику самое место в одиночестве: так меньше шансов, что он снова кого-нибудь разочарует. Тут подошел Уомбли и сел рядом:

— Я знаю, тебе очень непросто, — попытался подбодрить мальчика шаман.

— Не знаешь, — с недоверием буркнул Чаушин.

— Твоя мама — сложный человек. Она не в ладах с собой.

— Это я во всем виноват… — обреченно прошептал Чаушин.

— Никто ни в чем не виноват.

— Она говорит, что я испортил ей жизнь.

— Тэхи всем так говорит, но она ошибается. Жизнь испортить невозможно, — с загадочной улыбкой сказал Уомбли.

— Тогда почему она такая злая, если ее жизнь никто не портил?

— Мы все порой злимся, если судьба складывается не так, как нам хотелось бы, но со временем перестаем, когда понимаем, что злость не изменит прошлого. Твоя мама однажды разозлилась и до сих пор не поняла, что пора уже перестать.

— Почему?

— Потерять отца — это больно. Злость помогала ей заглушить боль. А потом Тэхи привыкла быть злой. Сейчас она боится.

— Чего боится?

— Перемен. Она столько лет была змеей, что никем другим быть уже не умеет. Если она решит остановиться, ей придется учиться жить заново. Это действительно страшно. Я по себе знаю. Когда я впервые открыл глаза в деревне куроки, мне предстояло то же самое. И я тоже боялся. Только это секрет.

— Но ты же смог. Почему у нее не получается?

— Я не мог остаться прежним, потому что не знал, кем был раньше. В отличие от твоей мамы, у меня не было выбора.

— Значит, пока у нее есть этот выбор, она всегда будет… вот такой? — обреченно склонил голову мальчик.

— Не знаю. Каждый может измениться, когда будет готов. Даже миллион дурных поступков не обязывает тебя оставаться плохим человеком до конца жизни. Когда твоя мама это поймет, может быть, и изменится.

— Ты пробовал поговорить с ней? Ты вроде умный.

— Вроде, — хихикнул Уомбли, — только Тэхи никого не слушает. Она заперлась от людей под маской змеи. Лишь тот, кто сможет забраться под эту маску, способен ей помочь.

— Ты меня сейчас вообще запутал…

— Это нормально, — засмеялся старый шаман, затем сказал почти шепотом, — я открою тебе один секрет: шаманы специально говорят так, чтобы никто ничего не понял. Можно было объяснить все проще, но я слишком глуп, чтобы найти нужные слова.

А Чаушин был слишком юн, чтобы распутать клубок витиеватых речей шамана. Он вертел в голове услышанное так и сяк. Каждое слово по отдельности было понятно, но общий смысл сказанного куда-то ускользал. Единственный вывод, к которому пришел Чаушин в своих раздумьях, — ему никто не мешает. Впервые за последние шесть лет материнский голос ни во что не вмешивался.

— Знаешь, что удивительно, Уомбли? Пока ты рядом, мама молчит. Она все время что-то говорит, без умолку. А когда ты сел здесь, голос мамы исчез.

— Это не голос твоей мамы, а лишь проекция.

— Ты снова говоришь непонятные слова.

— Проекция — это то, как ты видишь свою маму. Она говорит тебе то, что ты привык слышать от Тэхи. Но это лишь игра твоего разума.

— Ты знаешь, как от нее избавиться? — с надеждой спросил мальчик.

— Сложный вопрос, — задумчиво вздохнул шаман, — сложный, потому что это твоя проекция, и кроме тебя никто не найдет решения, — Уомбли пожал плечами.

— Знал бы ты, как мне мешает эта самая… проекция. Она вмешивается во все разговоры с людьми. Я не могу ни с кем нормально общаться. Она постоянно заставляет меня стыдиться себя.

— Тебе может не понравиться мой совет, — шаман ненадолго задумался, глядя в сторону: — пока не разберешься с проекцией, лучше проводить время не с людьми.

— А с кем?

Ответа не было очень долго. Уомбли молчал и продолжал куда-то смотреть. Тогда Чаушин повернул голову в том же направлении, куда устремился взор шамана. Он увидел загон с бизонами.

— Наш пастух неделю назад ушел погостить в поселение кано. Чутье подсказывает, что он нашел там себе невесту и больше не вернется. Кто теперь будет пасти бизонов? — Уомбли сделал многозначительную паузу.

— Мне нравится твой совет, — улыбнулся Чаушин.

— Вот и хорошо! Значит, я не зря открыл рот. Хоть что-то понятное сегодня удалось сказать, — Уомбли встал с камня, размял ноги и направился в центр деревни, сказав напоследок: — еще увидимся, Чаушин.

Как только шаман ушел, голос проекции тут же о себе напомнил:

— Дружка себе нашел, значит?

— Уомбли умный, — мысленно ответил Чаушин.

— Он сам сказал, что дурак, хотя мог вообще ничего не говорить. Выглядел бы умнее.

— А ты чего замолчала, когда он появился?

— Захотела и замолчала, — огрызнулась проекция.

— Это потому что Уомбли знает, кто ты на самом деле, проекция?

— Ничего он не знает…

— Это мы еще выясним. Я теперь с ним часто буду говорить.

— Не смей!

— А иначе что?

— А иначе… — грозным тоном начала проекция, но так и не нашла, чем закончить.

Следующим утром Чаушин, пошел к вождю и спросил разрешения сводить бизонов на выгул. Гудэх сомневался, но Уомбли, как бы случайно оказавшийся рядом, сказал:

— Пусть попробует. Бизонам понравится.

С тех пор Чаушин нашел свое место среди бизонов. Каждый день в течение пяти лет он водил их на выгул, изучил повадки каждого, дал им имена. В каком-то смысле Чаушин стал одним из них. Он чувствовал себя окруженным друзьями, которых Сыну гадюки так не хватало.

Пропадая с утра до вечера на Зеленой поляне, он почти не виделся с мамой, чему был даже рад. Голос проекции стал каким-то привычным, словно шорох листвы, шум ветра, дробь дождя. Он просто был, и Чаушин научился жить с ним так же, как другие люди живут со своими неизлечимыми недугами — как-то.

Казалось бы, все стало нормально, но какое-то еле ощутимое недовольство собственной жизнью не покидало Чаушина. Сын гадюки боялся честно спросить самого себя, действительно ли ему нравится быть пастухом или он просто прячется от своих проблем среди бизонов. Ответ был очевиден, но Чаушин выбрал тактику отрицания. Он решил бегать от вопроса столько времени, сколько выйдет.

Вышло совсем не мало — до самого дня многолетия, пока Чингисхан, играя в прятки, не забрался на высокую ветку старого баобаба. У основания этой ветки располагалось большое дупло, которое Тэхи еще в далеком детстве облюбовала для собственной игры в прятки. Она называла его Змеиным деревом (деревом, где змея прячется от людей).

Когда Чаушин залез на ветку за своим рогатым другом, Тэхи задремала в дупле, свернувшись клубочком. Голоса с улицы разбудили Лишенную детства. Не успев понять, что сон закончился, и началась реальность, она выскочила на яркий дневной свет и вцепилась в первое, что подвернулось — лодыжку собственного сына. Клыки, которые выросли у нее в период беременности, впились в живую плоть, и Тэхи впервые почувствовала, как по их трубчатым каналам в кровеносную систему жертвы впрыскивается яд.

Обмякшее тело Чаушина упало прямо на спину бизона по имени Чингисхан, который тут же унес пастуха в сторону поселения. Тэхи пришла в себя и поняла, что только что сделала. Отчаяние и ненависть к себе полностью заполнили ее сознание. Лишенная детства взвыла так громко, что в каждом уголке Баобабовой рощи был слышен ее голос. Роняя слезы с высокой ветки на землю, Тэхи сидела на дереве и не понимала, что делать дальше. Отныне возвращаться было некуда и незачем.

Глава 3. Картавая фея

Чаушин падал с высокого баобаба. Тьма стремительно поглощала все, что он видел вокруг, оставляя лишь крохотный кусочек, а затем, немного выждав, забрала и его. Юный пастух уже не понимал, падает он или лежит, потому что пространство вокруг превратилось в одну сплошную пустоту, черную и непроглядную. И все же это было падение. «Полет окончен», — сообщил резкий удар о твердую поверхность. Сын гадюки негромко вскрикнул. Боль в правом боку была тупой и сильной, но это мало волновало Чаушина. Его разум был полностью поглощен вопросом «Где я?» Чаушин не видел ничего, даже собственного тела.

Мертвую тишину вокруг внезапно нарушил жужжащий шепот. Это не было уже привычной Чаушину проекцией Тэхи, голос был скорее мужским.

— Сильно ушибся?

— Кто здесь? — испуганно спросил Чаушин.

— Я… — собеседник немного помешкал в поисках ответа и быстро выпалил, — это же я, твой внутренний голос.

— Неправда! Знаю я свой внутренний голос. Он постоянно обзывается.

— Дурак! Балбес! Остолоп! — голос попытался интонацией изобразить отвращение, но получалось у него не очень хорошо. — Ну что, теперь узнал?

— Сам дурак! — обижено ответил Чаушин. — Голос в моей голове женский и не картавит, в отличие от некоторых…

Чаушин встал на ноги, потер ушибленный бок и начал озираться. Пустота вокруг не имела конца и края. А может быть, и имела, понять это не представлялось возможным.

— Эй ты… как тебя там?

— Кого ты зовешь? Здесь никого нет, кроме тебя и твоего внутреннего голоса, — странный собеседник перешел на фальцет, пытаясь имитировать женский голос.

— Не прикидывайся! Все равно не похоже, — раздраженно сказал Чаушин и развернулся туда, где, как казалось, находится источник звука. — Скажи, где мы вообще?

— В темноте мы. Сам-то не видишь разве?

— Пользы от тебя ноль… в этом ты и правда похож на мой внутренний голос.

Чаушин аккуратно зашагал, водя руками перед собой. Если в этой темноте и есть какие-то препятствия, лучше нащупать их руками, чем головой.

— Куда ты собрался?

— А куда обычно пытаются выйти из темноты?

— Разные есть варианты. Все зависит от того, что это за темнота. Если ты в кроличьей норе, дело не так уж плохо, а если в желудке удава — считай, все пропало. Когда оттуда выберешься, сам себя не узнаешь, потому что…

— Конкретно это что за темнота?! — закипал от нетерпения Чаушин.

— Конкретно это — кромешная темнота.

— Какой же ты нудный. Столько слов, и все ни о чем.

— А вот это было обидно, — пробурчал голос.

— Ну извини, — Чаушин ускорил шаг.

— Решил сбежать от внутреннего голоса?

— Не надоело придуриваться? Я скорее поверю, что ты — лесная фея, чем мой внутренний голос.

— Ладно, раскусил, — голос очень неискренне изобразил досаду, — я — лесная фея.

— Болтун ты, каких еще поискать, а не лесная фея, — глубокий и громкий бас раздался из-за левого плеча Чаушина.

Сын гадюки резко повернулся и увидел перед собой бизона: мускулистого, с шелковистой шерстью, от которой во все стороны исходило золотое свечение. В свете его шерсти стали видны очертания загадочного собеседника, который представлялся то внутренним голосом, то лесной феей. Это был жук-носорог размером с бизонью голову. Жук махал крыльями очень быстро, но на удивление бесшумно.

— Китл, — обратился бизон к жуку, — Аскук сказал тебе встретить его сына и проводить к нему. А ты что за спектакль устроил?

— Кезер, это же первый визит Чаушина в Междумирье, — с виноватым видом стал оправдываться Китл, — хотелось как-то его подготовить морально, прежде чем шокировать фактами.

— Аскук?! — оживился Чаушин. — Так вы знаете моего отца?

— Мы с ним лучшие друзья! — гордо заявил гигантский жук.

— Опять врет, — бизон посмотрел на Китла с укоризной.

— Зато было весело, правда ведь? — жук подмигнул Сыну гадюки.

Чаушин стоял молча и переваривал полученную информацию.

— Нет у нас времени с лесными феями болтать, — бизон ухмыльнулся, затем резко скомандовал Чаушину: — запрыгивай мне на спину! Пока сам отсюда выберешься, пройдет целая вечность.

Голос бизона был таким уверенным, что допрашивать и препираться с ним, как с Китлом, у Чаушина не было никакого желания. Он ловко вскарабкался на спину здоровяка.

— Без обид? — немного стесняясь, спросил Китл Чаушина, — и это… не говори отцу про лесную фею, пожалуйста.

— Я уверен, когда Аскук встретит сына, ты будешь последним, о ком он спросит, — усмехнулся Кезер и ринулся вперед, мимо болтливого жука.

Чаушин крепко вцепился руками в шкуру бизона. Скорость была такая, что, казалось, волосы с головы юноши вот-вот начнут отрываться.

— Раз мы в Междумирье, это означает, что я умер? — задал вопрос Чаушин, пытаясь обрести хоть какое-то понимание происходящего.

— Пока не умер, но выбраться отсюда живым у тебя очень маленькие шансы…

— Лучше бы ты умер! — вдруг оживилась проекция Тэхи после долгого молчания.

Глава 4. Похлебка со вкусом разочарования

— Ты похож на чучело! — забрюзжала Онита на мужа.

— Чучело, которое уважает карточный долг! — гордо ответил супруг Ониты, Крут.

Для Уомбли эти двое были духами-наставниками, хотя, посмотрев на них, вряд ли кто-то предположил бы подобное. Говоря о духах-наставниках, мало кто мог бы представить себе двух огромных зеленых жаб, стоящих на задних лапах посреди комнаты и препирающихся друг с другом. Грушевидное туловище одной из них комично обтянуто красным платьем в белый горошек, на голову напялен рыжий парик в кудряшках, а губы накрашены ярко-красным цветом. Видя своего мужа в таком наряде, Онита металась от насмешек к негодованию, затем испытывала стыд перед гостем из Мира живых и вновь возвращалась к насмешкам.

— Кстати, он считает себя непревзойденным игроком в покер, — как бы невзначай обмолвилась Онита, взглянув на Уомбли. Затем подошла к камину, взяла половник в липкую лапу и стала перемешивать варево в котле, что был подвешен над огнем.

— Я и есть непревзойденный игрок, — Крут вытянулся в полный рост и раздул щеки до предела, демонстрируя гордость.

— Почему тогда Кезер и Китл постоянно выигрывают?

— Хорошего игрока определяет не количество побед, а итоговый результат. Это тактические поражения. Я усыпляю их бдительность, проигрывая по мелочи. Когда ставки будут по-настоящему высоки, обдеру их, как липок.

— Тактическое поражение? — многозначительно переспросила Онита. — Хорошая отговорка! Нужно будет запомнить. Тактическое поражение…

— Да, именно так! Вот увидишь!

Старый шаман был частым гостем в маленьком доме Крута и Ониты. За окном всегда царила полночь, а воздух был до невозможности сырым из-за раскинувшегося вокруг болота. В центре болота расположился небольшой островок, почти полностью занятый стволом и корнями старого дуба. Небольшая деревянная лесенка у подножья дуба вела вверх, в гущу кроны, где находилась едва заметная хижина Крута и Ониты. Несмотря на мрачное окружение, внутри домик выглядел весьма уютно. Теплую и сухую комнату заполнял треск горящей в камине древесины. Это был поистине волшебный звук, когда его не заглушали перепалки духов-наставников. К большому сожалению Уомбли, возможность расслышать этот волшебный звук выпадала крайне редко.

— Вопрос чисто из любопытства, — вмешался шаман. — Был в вашей жизни хотя бы один день, когда вы не пилили друг друга?

— Был… много лет назад, — Онита говорила медленно, извлекая из памяти осколки воспоминаний. — Крут вернулся с очередной игры расслабленный и умиротворенный. По-моему, это был тот единственный раз, когда ему удалось выиграть турнир по покеру.

Онита жестом пригласила Уомбли подойти к подвешенному в камине котлу с похлебкой. Немного помешав бульон огромной ложкой, супруга Крута указала взглядом вглубь кипящей жижи. Среди всплывающих пузырьков Уомбли начал различать силуэты двух гигантских жаб.

Уомбли смотрел вглубь кипящей похлебки и видел там то, чего никогда не происходило вживую: его духи-покровители молчали и выглядели счастливыми. Крут подошел к своей супруге и вручил ей цветок болотной лилии с фиолетовыми лепестками. Затем взял ее ладонь в свою и повел на улицу. Жабы вальсировали под полной луной. Лицо Ониты озаряла счастливая улыбка, иногда искажаемая пузырьками, всплывающими на поверхность воды в котле.

Каждый раз к приходу старика Онита варила эту похлебку, и Уомбли в ужасе наблюдал за процессом приготовления. В котел летели пиявки, тина, камыши и прочая болотная дрянь, но в итоге варево получалось на удивление вкусным. Таким вкусным, что было невозможно оторваться, несмотря на отвратительные ингредиенты, которые в нем плавали. Теперь ему стало понятно, в чем секрет удивительного вкуса фирменного блюда Ониты: похлебка приправлена чудесными воспоминаниями об одном-единственном дне их супружеской жизни, когда Онита чувствовала себя счастливой.

— В тот день я не выиграл… — неловко пояснил ситуацию Крут.

Онита с немым вопросом на лице уставилась на мужа.

— Что? — спросил Крут, надеясь на ответ «ничего», после которого дальше можно не объяснять, но супруга молчала, и пришлось говорить. — Да, таким был мой карточный долг — вести себя романтично.

Бульон тут же помутнел и начал источать неприятный запах. Блюдо, очевидно, было испорчено. Уомбли отошел от камина, сел за стол.

— Карточный долг? — возмутилась Онита.

— Просто не хочу, чтобы между нами оставались секреты.

— Это так мило… — фальшиво улыбнулась она.

— На самом деле не мило, да? — шепотом спросил Крут у Уомбли, явно сомневаясь, что верно понял супругу.

— Угу, — промычал старый шаман, кивнул и отправился к столу в центре комнаты.

Уомбли старался не участвовать в странных драмах своих духов-покровителей. За долгие годы он выучил повторяющийся из раза в раз сценарий. Сейчас Онита заявит, что если бы Крут хотел ей счастья, хотя бы попытался унять свое пристрастие к покеру. Крут парирует тем, что если бы Онита желала счастья ему, позволила бы наслаждаться игрой, не требуя переделывать себя под ее представления о хорошем муже. Получится, что любое недовольство второй половиной — это всегда проблема первой половины, и обсуждать тут вообще нечего: спор зайдет в метафизический тупик.

Старый шаман знал, что когда Крут и Онита в очередной раз выговорят друг другу все накопившиеся обиды и претензии, речь пойдет о самом главном — зачем они пригласили Уомбли к себе сегодня. Несмотря на нелепые споры, когда духи-покровители начинали говорить по делу, слова их становились бесценны.

Это они когда-то поведали шаману, в чем настоящая причина Трехдневной войны и как разрешить недопонимания двух племен. Они же решали, сколько клыков аллигатора должно быть на ожерелье, что Уомбли вручал будущим мужчинам в день их многолетия. Конечно, духи-покровители не знали ответов на все вопросы, но то, в чем Крут и Онита были уверены, сомнению со стороны Уомбли не подвергалось никогда.

Родное для Крута и Ониты Болото вечной полночи, на котором стояло старое дерево с их домом, находилось где-то в Междумирье. В Междумирье все находится «где-то», иначе не сказать. Оно населено духами, самыми разными. Некоторые покровительствуют отдельным людям или зверям, иные предпочитают оставаться в стороне и ни во что не вмешиваться.

Междумирье — особое измерение, в которое попадают души умерших людей, когда их тело умирает. Душа умершего человека, оказавшись здесь, должна пройти путь освобождения от всех связей с Миром живых, смириться с окончанием своего приключения и отправиться в Мир мертвых, чтобы обрести там вечный покой.

Некоторым удается вернуться в свое земное тело до того, как все органы погибнут окончательно и бесповоротно. Такие люди становятся проводниками между миром духов и миром людей. Обычно их именуют шаманами. Хотя не особо важно, как их называют. Важно, что, единожды вернувшись из Междумирья в Мир живых, человек навсегда обретает способность путешествовать между мирами.

Все воспоминания Уомбли, которыми он владел на этот момент, начинались именно отсюда, из Междумирья. Первый запах, который он помнил, был запахом похлебки Ониты. Увы, похоже, что во время сегодняшнего визита Уомбли стал свидетелем конца эпохи вкусных похлебок в доме духов-покровителей. Онита поставила перед ним горячую тарелку своего варева, и пахло оно теперь просто невыносимо.

— Я не очень голоден сегодня, если честно, — слукавил Уомбли, с плохо скрываемым отвращением отодвигая угощение от себя подальше.

— Скажи спасибо ему… — Онита небрежно кивнула в сторону супруга.

— Я виноват в том, что ты разучилась готовить? — съязвил Крут.

— А ты разве способен признать, что вообще хоть в чем-то виноват? — парировала жена.

Уомбли понял, что сами они никогда не перейдут к делу, так что решил бесцеремонно увести разговор в нужное ему русло:

— Я так понимаю, вы мне что-то хотели рассказать?

— Ах да, — хлопнула себя по лбу Онита как раз в тот момент, когда там приземлилась огромная муха. Она посмотрела на раздавленную тушку насекомого, затем слизнула ее с ладони. — Аскук решил повидаться с сыном.

— Что? — редкие седые волосы на голове Уомбли начали подниматься. — Аскук явится в деревню?

— Нет, — ответила Онита, убирая со стола нетронутую чашку похлебки со вкусом разочарования, — они встретятся в Междумирье. Чаушин уже здесь.

— Здесь? Но ведь это значит… — шаман не мог найти правильных слов и мыслей, — нам нужно его отыскать раньше Царя змей.

— Нет, не нужно! — отрезала Онита. — Мы ему все равно не поможем, и ты тоже не лезь.

— А кто ему поможет? — Уомбли начал судорожно перебирать в голове всех жителей деревни.

— Этот человек не из племени куроки. Ты сразу поймешь, когда увидишь, — успокоительным тоном проговорила Онита.

— И что же делать мне? — недоумевая, спросил старик.

— Ничего не делать, — слова Крута были резки и бескомпромиссны, — он все равно умрет.

Онита зло посмотрела на мужа. Он явно ляпнул что-то невпопад.

— Умрет?! — Уомбли не верил своим ушам, — почему вы не вызвали меня раньше? Мы же могли все предотвратить! Можно было бы что-то придумать…

— Успокойся, — раздраженно оборвал лепет шамана Крут, — когда откроешь глаза, скажи всего два слова «Он умрет!» — больше от тебя ничего не требуется.

— Он умрет? — неуверенно уточнил Уомбли.

— Тебе пора, — сказала Онита, указывая на раскрывающуюся в полу светло-голубую воронку энергии, ведущую в Мир живых.

Уомбли сделал шаг в портал, и его дух начал терять форму, словно текучая смола. Его тут же затянуло в портал без остатка.

— Он умрет? — Онита уставилась на мужа. — Умнее ничего не смог придумать?

— Как еще было отвадить его от дурных идей? Аскук ясно сказал, Уомбли не должен вмешиваться.

Уомбли открыл глаза в Мире живых и тут же сказал:

— Он умрет! — шаман поднял взгляд и увидел, что все племя пристально смотрит на него.

Старик сидел посреди центральной площади поселения, а прямо перед ним лежало обмякшее тело Чаушина, которое только что сняли со спины бизона по имени Чингисхан.

— Он умрет… — обреченно повторил Уомбли.

Глава 5. Ты мне нужен!

— Что это за место? — спросил Чаушин несущего его с дикой скоростью бизона.

— Его называют Пещерой раздумий.

— Каких раздумий? — с трудом держась за своего скакуна, продолжал расспросы Чаушин.

— Если ты попал в Междумирье впервые, значит, твое тело сейчас умирает. Ты в растерянности и ничего не понимаешь. Гости Междумирья, которые не знают, куда хотят попасть, оказываются в Пещере раздумий и остаются здесь, пока не найдут ответа на этот вопрос.

— Я знаю, куда хочу попасть! — мгновенно возрази Чаушин.

— Дай угадаю… — голос Кезера был по-отечески добрым, — ты хочешь назад, в Мир живых, в свое тело?

— Разумеется!

— Все этого хотят поначалу…

— Значит, ты везешь меня назад?

— Нет. Междумирье так не работает. Это не Баобабовая роща. Нельзя просто так сюда наведаться, затем передумать и тут же вернуться.

— Почему?

— Если ты здесь, значит, тебя ждет урок. Пока урок не будет усвоен, покинуть Междумирье не получится.

— Каков мой урок?

— Узнаешь, когда встретишь отца…

— Аскука?! — с испугом переспросил Сын гадюки. — Не хочу я его встречать!

Чаушин стал ерзать, ища способ спрыгнуть со спины золотистого бизона на полном ходу, при этом не переломав себе все кости.

— Не дергайся! — рявкнул огромный зверь на своего наездника, — я понимаю, что ты напуган. Поверь, Аскук не так страшен, как тебе кажется.

— Ты так говоришь только потому, что дружишь с Царем змей, а мне он не друг и никогда им не станет! — Чаушин набрался храбрости и спрыгнул вниз, туда, где была земля или какое-то ее подобие.

Тело Сына гадюки упало и под воздействием инерции прокатилось по плоской поверхности еще немного. Почувствовав потерю наездника, бизон резко прекратил бег и встал как вкопанный.

Чаушин поднялся на ноги и начал искать взглядом выход из Пещеры раздумий. Тьма вокруг оставалась непроглядной. Только сияние шкуры Кезера позволяло увидеть собственное тело, покрытое свежими ссадинами от падения. Ссадины кровоточили. От каждого прикосновения становилось больно.

— Ты ошибаешься, сын Аскука! Меня зовут Кезер, покровитель бизонов. Я — твой друг.

— Мой друг? — с недоверием переспросил Чаушин.

— Бизоны тебя любят. Ты единственный, кто действительно уважает наш вид. Для всех остальных мы просто мясо и шкуры. Так что помочь тебе — меньшее, чем я могу отблагодарить такого человека. Для нас ты брат, Чаушин.

— Если ты мой друг, увези меня куда-то, где отец не найдет! — взмолился Чаушин.

— Нет такого места в Междумирье, где бы Аскук тебя не отыскал, — с сочувствием в голосе ответил Кезер. — Он ни за что не пропустит день твоего многолетия, поэтому организовал тебе это путешествие именно сегодня.

— Организовал?

— Я не знаю, как именно, но Аскук нашел способ укусить тебя зубами Тэхи.

— Значит, моя мама не такая уж гадюка? Все это время в нее вселялся Аскук? Это он заставлял ее быть такой злой?

— Я не знаю тонкостей их отношений… Спросишь об этом у отца лично.

— Получается, выбора нет? Мне суждено с ним встретиться сегодня?

— Твой выбор только в том, как скоро это произойдет. У тебя мало времени. Повторяю, твое тело умирает. Если хочешь в него вернуться, нужно спешить.

— Скажи хотя бы, какой он, мой отец?

— Какой он? — Кезер на мгновенье задумался. — Царь змей — один из самых древних духов Междумирья. Обладатель великой силы и не менее великой мудрости. У него нет друзей, и о нем никому ничего толком не известно. Быть может, сегодня ты узнаешь его намного лучше, чем кто-либо в Иной Вселенной.

Разум Чаушина все еще отказывался принимать происходящее. Какое Междумирье? Какие духи? Аскук действительно существует? Все предыдущие годы он с интересом слушал истории обо всем этом от Уомбли, но рассказы так и оставались рассказами. Где-то в глубине души Чаушин не верил старому шаману по-настоящему так, как верит своим глазам, ушам, чувствам. И вот внезапно настал тот момент, когда не поверить уже невозможно. Все, о чем говорил Уомбли, реально. От этого не отмахнешься и не спрячешься. Остается только смириться и сделать шаг навстречу пугающей неизвестности.

— Хорошо… — Чаушин склонил голову и зашагал к бизону, чтобы снова взобраться на его спину, — вези меня на встречу с отцом.

— Считай, уже отвез, — Кезер немного отпрыгнул, не давая Сыну гадюки себя оседлать, — обернись!

Чаушин с недоверием повернул голову, а затем развернулся всем телом. Впереди был небольшой просвет — выход из Пещеры раздумий. Где-то там вдалеке виднелись силуэты деревьев без листьев.

— Ты знаешь, куда тебе нужно. И вот он — выход.

— Если все так просто, зачем мы столько скакали?

— Чтобы оказаться подальше от Китла. Его болтовня меня раздражает, — брезгливо сказал Кезер.

Пастух и золотистый бизон молча зашагали к выходу. Выйдя из пещеры на свет, Чаушин оказался в густом лесу. Кругом были мрачные деревья и кустарники, торчащие из твердой растрескавшейся земли. Иссохшие и безжизненные, они уже не были растениями, а скорее символом отсутствия здесь какой-либо жизни и надежды на лучшее. Сын гадюки поднял голову и увидел огромную луну, свечение которой заставило его зажмуриться. Проморгавшись, он обернулся, чтобы посмотреть снаружи на место, откуда только что пришел, но никакого входа в Пещеру раздумий там не было. Позади оказались только деревья, скрюченные ветки которых чем-то напоминали руки человека, умершего посреди пустыни от обезвоживания в страшных муках.

— Здесь живет Аскук? — озираясь по сторонам, недоумевал Чаушин.

— Здесь живут твои чувства. Это — Лес души, — ответил бизон, — посмотри по сторонам. То, что ты видишь — это то, что ты сейчас чувствуешь.

— Мрачная картина…

Сын гадюки почувствовал легкое дуновение ветра. Кезер стремительно удалялся с поляны, оставляя за собой облака пыли с едва заметным золотистым отблеском.

Неудивительно, что лес вокруг пастуха был таким мрачным. Чаушин и без того не питал радужных ожиданий по поводу дня своего многолетия. Еще утром он был уверен, что хуже, чем планируется, уже не будет. Но, как показала реальность, всегда есть вариант, в котором все еще хуже. Кто мог знать, что там на уме у Царя змей? Если он правда хотел видеть сына, где был раньше?

— Бизону верить нельзя, — пробормотала проекция Тэхи, — посмотри, куда он тебя привел.

— Это тебе верить нельзя! — мысленно огрызнулся Чаушин.

— Мне нельзя?! Вот ведь зараза неблагодарная! Я тебе столько раз помогала, советы дельные давала, а ты…

— Ты говорила, что отец на празднике не появится, — Сын гадюки хоть и знал, что спорить бесполезно, но удержаться не смог.

— И я оказалась права! Разве это похоже на праздник?

Чаушин присел у подножья одного из страшных деревьев. Очень хотелось есть, но те продолговатые фрукты, что висели на безжизненных ветках местных кустарников, выглядели, мягко сказать, не очень аппетитно: черные, колючие, дурно пахнущие. Он сорвал один и попробовал его разломить пополам, стукнув о большой камень, лежащий рядом. Несколько раз поранившись об острые иголки, покрывающие твердую оболочку, он все же расколол внешнюю оболочку. Под коркой оказался только воздух, пахнущий совершенно невыносимо. Сложно сказать, воздух ли это был вообще. Сделав один малюсенький вдох, хотелось чихнуть так, чтобы легкие вылетели через ноздри, а мозг от встряски превратился в гоголь-моголь и навсегда потерял воспоминания об этом кошмарном смраде. Если бы от отвращения можно было умереть, запах из этого фрукта был бы самым быстрым и беспощадным убийцей.

Чаушин бросил смердящий плод куда подальше, но вонь расходилась все сильнее, изгоняя странствующего по Междумирью Сына гадюки с того места, на котором он вроде как уже пристроился и планировал дождаться отца. Вонь преследовала Чаушина. Он был вынужден бежать вглубь кошмарного леса, чтобы уберечь нос от той участи, которую не пожелал бы даже Аскуку.

Спасаясь от смрада, Чаушин вилял между стволами уродливых деревьев, которые по мере продвижения начали казаться более привлекательными. Небо потихоньку прояснялось, и даже земля под ногами становилась слегка мягкой, с редкими зелеными травинками, которые росли все чаще с каждым новым шагом. Чаушин решил держать темп и направление, несмотря на то что запах отвратного фрукта больше не чувствовался. Где-то вдалеке послышался женский голос. Голос пел очень притягательную мелодию. Юноша шел к источнику звука, а лес на глазах расцветал. В конце концов он оказался на залитой светом поляне.

— Это ловушка! — внезапно проснулась проекция Тэхи.

— Заткнись, — мысленно рявкнул на нее Чаушин.

Посередине поляны стояла девушка, от которой и исходил тот самый свет, озарявший местность вокруг. Чаушин вышел из зарослей и остановился, немного прищурив глаза. Ореол вокруг женского силуэта слепил его, мешая разглядеть лицо. Продолжая петь, девушка медленно пошла в его сторону. По мере приближения стали просматриваться контуры лица, они были так же красивы и притягательны, как ее голос, и показались Чаушину немного знакомыми, однако она точно не была одной из племени куроки. Так что совершенно непонятно, откуда Сын гадюки мог ее знать. К тому же лицо ее все равно не получалось разглядеть четко, только основные черты, а пение было на совершенно незнакомом языке. Эти новые слова дарили какое-то странное чувство спокойствия и безмятежности, словно ничего страшного не происходит и вовсе никогда не происходило. Страх будущего и ненависть к происходящему покидали душу скитальца по Междумирью. Подойдя совсем близко, девушка протянула Чаушину длинный кинжал в кожаных ножнах. Сын гадюки принял дар, прижал к груди и тихо сказал:

— Спасибо!

— Возвращайся! Ты мне нужен! — после этих слов девушка бесследно растворилась, а поляну и окружающий ее лес снова затягивало мрачными красками.

Глава 6. Захлопни варежку!

Ко дню многолетия Чаушина вождь племени Гудэх приготовил юноше подарок — прекрасный охотничий бумеранг, что достался ему в качестве трофея во времена Трехдневной войны. Один из воинов кано умело бросал его во врагов, ранил и калечил их, при этом бумеранг всегда возвращался в руку хозяина. Именно этим бумерангом был сражен дедушка Чаушина. Гудэх подобрал его на поляне, после боя. Уже в мирное время несколько месяцев вождь пытался научиться пользоваться диковинным предметом. Бумеранг действительно возвращался после каждого броска, вот только не в руку. Тренировки вождя заканчивались многочисленными синяками на плечах, ногах и спине, а также огромными шишками на лбу. Отчаявшись, Гудэх пришёл к Уомбли и попросил проверить, вдруг это оружие заколдовано и будет работать правильно не у всех. Тщательно осмотрев предмет, доставивший лидеру племени столько боли, шаман вынес вердикт:

— Это не бумеранг, а твоя рука заколдована.

— Ты можешь расколдовать? — с радостным предвкушением спросил Гудэх.

— Конечно! Дай-ка мне вон тот топор, — старик указал на угол своей хижины.

— Держи, — вождь подал орудие с выражением нескрываемого сомнения на лице.

— Теперь клади руку на пень.

— Шуточки у тебя идиотские, Уомбли! — рявкнул Гудэх, выходя из хижины шамана.

— Какие шуточки? — с недоумением переспросил Уомбли, убирая топор обратно в угол.

Так и не совладав с непокорным оружием, Гудэх решил вручить его Чаушину, раз уж подарка от отца парень все равно не дождется. Но, увы, именинник лежал без сознания в хижине, которую когда-то построил сам, прячась от ядовитой матери.

Построить дом для куроки было делом совсем не хитрым. На берегу Зеркального озера рос бамбук, из которого сооружали стены и крышу. Сверху хижину накрывали шкурами бизонов, чтобы дождь не попадал в помещение. Вот и все, жилище готово. Обычно юноши занимались этим за две недели до наступления многолетия. Став мужчинами, они переезжали из родительского дома в свое новое жилище.

Чаушин решил этот вопрос намного раньше сверстников. Уже к двенадцати годам он закончил строительство весьма маленькой, но очень милой хижины, рассчитанной на одного человека. Чаушин был уверен, что всю взрослую проживет здесь один. Его жилище стояло около бизоньего загона. Засыпая, можно было наблюдать за подопечными через окно.

С тех пор как хижина была готова, Чаушин не раз сбегал туда из материнского дома. Когда Тэхи становилась совершенно невыносимой, он просто уходил ночевать в свое убежище с твердым намерением больше никогда не возвращаться, но тут за дело принималась проекция. Она не замолкала ни на миг, уговаривая Чаушина вернуться к матери, потому что соплеменники его не поймут: у куроки так не принято. Матерей не выбирают, в конце концов.

Сопротивляясь несколько дней, Сын гадюки все равно поддавался на уговоры проекции. Больше не из-за логики речей голоса в голове, а чтобы он хоть немного притих. В присутствии реальной матери проекция умолкала и давала Чаушину небольшую передышку, пока Тэхи вновь не начинала нападки. Тогда Чаушин уходил в свой домик и вновь оказывался под прессом непрерывно болтающей проекции. Так и проходило его детство в бесконечных метаниях между реальной и воображаемой матерью, каждая из которых была по-своему невыносима.

Теперь у входа в домик для пряток стоял Уомбли и никого не пускал внутрь.

— Что с ним? — нервно крутя в руках бумеранг, допрашивал шамана Гудэх.

— Его кто-то укусил. Судя по следам на лодыжке, огромная змея.

— Всего-то, — ухмыльнулся вождь. — Сейчас позову знахарей, они дадут Чаушину противоядие.

— Знахари ему не помогут.

— Это еще почему?

— Аскук хочет встретиться с сыном. От этого нет противоядия.

Со стороны казалось, что Уомбли совершенно невозмутим. На самом деле его душа металась больше всех прочих в племени. За прошедшие годы ни с кем у шамана не сложилось таких теплых отношений, как с Чаушином. Указания духов-покровителей были для него как кровоточащая рана на сердце, которую запретили перевязывать.

Конечно, шаман и без всяких знахарей мог приготовить любое противоядие. Но Уомбли понимал, что дело тут не в противоядии. В чем именно — очередная тайна, на которую Крут и Онита отказываются проливать свет. И если уж так нужно, лучшее, что можно сделать, считал Уомбли, — сохранять самообладание. Хотя бы один из куроки должен выглядеть непоколебимо, даже если эта непоколебимость на самом деле лишь притворство.

— Дай угадаю, — терпение Гудэха переполнялось, оставалось всего несколько капель, — духи сказали ничего не делать и никого к нему не пускать?

— Сказали не пускать тех, кто помочь не может.

— И кто же ему может помочь?

— Понятия не имею… — пожал плечами шаман.

Пока Гудэх молчал, пытаясь хоть как-то унять раздражение, к хижине подошла молодая девушка, которую Уомбли видел впервые. Ничего не говоря, шаман отошел от двери и пропустил ее внутрь.

— Ты хоть знаешь, кто это? — в голосе вождя все сильнее чувствовалась ярость, которую он так старательно пытался сдерживать.

— Понятия не имею, — держал марку Уомбли.

— Это Мека из племени кано. Она гостила у нас полгода назад, учила язык куроки. Она тут что сейчас делает?

— Понятия не имею, — словно заевшая пластинка, продолжал свою песню шаман.

— Так какого черта ты ее пустил? — в ответ вождь получил лишь молчание, красноречиво указывающее, что Уомбли не собирается ничего объяснять. — Дай угадаю: духи сказали, что она поможет?

Уомбли смотрел на Гудэха как на пустое место, словно не слыша и не видя его вообще.

На безволосой голове Гудэха вздулась вена, начинающаяся в районе межбровья, поднимающаяся по лбу и идущая по всей лысине прямиком к затылку. Она пульсировала, сообщая шаману, что терпение вождя переполнено.

— Слушай, старик, мы тут все тебя уважаем, — еле сдерживая гнев, цедил сквозь зубы Гудэх, — но ты перегибаешь. Я тут главный. Мне решать, что делать. Отойди от двери, пока тебя не убрали силой.

Уомбли помолчал еще немного, затем подошел к Гудэху так близко, что их носы почти соприкоснулись, и шепотом молвил:

— Помнишь, ты говорил, что если я положу конец войне, ты будешь у меня в долгу? — он ткнул вождя пальцем в грудь. — Если замолчишь и не будешь мешать, считай, что мы в расчете!

Вождь стоял, как истукан, провожая взглядом шамана, скрывшегося за дверью вслед за Мекой.

— Ну, что сказал Уомбли? — поинтересовался один из охотников, который долго наблюдал за их разговором со стороны и наконец осмелился подойти и спросить.

— Все в порядке, — промямлил Гудэх, медленно приходя в себя, — он сказал, что племени повезло с вождем. Такого разумного и чуткого правителя, как я, у вас никогда не было и не будет.

Из-за двери послышалась песня на незнакомом для куроки языке. Голос Меки звучал чарующе и внушал надежду.

Несмотря на то что девушка была родом из другого племени, можно сказать, что Чаушина она знала. Знакомство их вышло слегка нелепым, но все можно исправить, если найти нужные слова. Так считала гостья из кано.

Полугодом ранее Мека отправилась в поселение куроки для изучения их языка, поддерживая традицию, зародившуюся по окончании Трехдневной войны. Проходя через Баобабовую рощу, она стала пленницей стаи макак. Тех самых макак, которые несколько поколений закидывали охотников племени кано кокосами, но однажды перестали.

Главное, что нужно знать о макаках в Иной Вселенной, — они крайне прожорливы и столь же крайне завистливы. Эти приматы с огромными животами ненавидят всех, кто выглядит хоть немного стройнее них.

Как-то раз вожак обезьяньей стаи нашел огромный кокос и стал искать удобное место, чтобы в гордом одиночестве расколоть его и съесть всю мякоть, ни с кем не делясь. Тропические леса, где обитали приматы, граничили с Баобабовой рощей с южной стороны. В кано о существовании этих лесов слыхом не слыхивали, а макаки носа в роще не показывали до определенного момента, потому что фруктов там не росло. Но в этот раз, ища убежища от любопытных глаз сородичей, лидер обезьяньей стаи подумал, что спрятаться в роще — идеальное решение. Он прыгал по баобабам с ветки на ветку в поисках удобного местечка, пока не понял, что заблудился. Вокруг становилось все холоднее. Устав от скитаний, он сел на ветку, чтобы наконец сделать то, ради чего так долго искал укрытие — съесть злосчастный кокос, по вине которого и началось это длительное блуждание по Баобабовой роще.

Но только примат расположился поудобнее и размахнулся, чтобы как следует ударить орехом по стволу баобаба, как увидел идущего по земле человека. Это был Кичи — будущий основатель племени куроки. В холодной половине рощи царило лето. Кичи в легкой одежде выглядел прекрасно. Обтягивающая куртка и штаны подчеркивали его стройность. Вот уж у кого точно не было ни капли жира, так это у будущего вождя куроки.

Примат посмотрел на свое огромное пузо, затем перевел взгляд на Кичи. Его охватила такая завистливая ярость, что обезьяний вожак даже передумал есть. Он запустил кокос в человека. Просто от злости. Орех попал прямо в голову Кичи, который тут же свалился без сознания. Примат ликовал. Его переполняло чувство установленной справедливости. «Это тебе за то, что ты такой идеальный», — подумал он и помчался прочь, пока жертва нападения не очнулась.

Голодный и пылающий гневом, обезьяний вожак почти до самого заката искал дорогу назад, в тропические леса, а вернувшись к стае, рассказал им о безволосых обезьянах, что бродят по Баобабовой роще. О том, насколько они бесцеремонно стройные, какие неприлично подтянутые, и о том, что единственный способ установить справедливость — кидаться в них кокосами.

После того случая макаки стали караулить людей в Баобабовой роще и «устанавливать справедливость». Обезьяны были не очень умны. На протяжении нескольких поколений они даже не догадывались, что оказывают племени кано огромную услугу. Приматы просто так приносят им горы кокосов из дальних тропических земель, о существовании которых эти люди даже не догадываются. Из поколения в поколение макаки кидались в людей и уже забыли, зачем вообще это делали.

Новый вожак стаи, хоть и не был гением, но однажды начал догадываться, что это занятие бесполезно. Сколько бы кокосов они ни запустили в головы безволосым обезьянам, ничего не меняется: те все так же стройны. Пора бы это дело прекратить.

Лишившись поставок тропических орехов, охотники кано начали заходить все глубже в Баобабовую рощу, пытаясь найти новые источники пищи, пока не встретились с людьми племени куроки.

Все это время вожак макак тайком наблюдал за происходящим. Он видел три кровавых бойни безволосых обезьян, после каждой из которых на Зеленой поляне оставались горы трупов. Увидев, как остатки двух племен собрались в четвертый раз, примат решил, что сегодня они точно друг друга убьют. Заприметив на соседнем дереве безволосую обезьяну, вожак на прощание запустил в нее кокосом, чем, сам того не зная, спас Уомбли от шальной стрелы, и спокойненько удрал к себе на родину.

Толстые макаки на много лет потеряли интерес к роще. Они со спокойной душой обжирались бананами и ананасами в своих тропических землях. Как-то раз одна любопытная макака решила прогуляться по роще. Прыгая по верхушкам баобабов, она заприметила внизу одинокого путника. Один из людей куроки отправился в поселение кано погостить. Макака вихрем примчалась к своим и на обезьяньем языке прокричала:

— Безволосые обезьяны живы! Я видела одну в роще!

— Она была стройной? — с ужасом спросил вожак.

— Она была… идеальной! — проревела доносчица.

— Да как она посмела?! Мы такого не потерпим!

— Мы снова будем кидаться в них кокосами? — поинтересовался кто-то из стаи.

— Нет, — задумчиво ответил вожак, — у меня есть идея получше. Откормим их до ожирения! Собирайте фрукты! Мы отправляемся в рощу!

Целую неделю стая делала тайники по всей роще, набивая едой дупла баобабов. Затем несколько недель томительного ожидания, и вот показалась первая жертва. Одинокая девушка шла по тропинке, под пристальным взором толстых завистливых обезьян. Эту девушку звали Мека. Та самая Мека из племени кано шла в поселение куроки, чтобы научиться их языку.

С оглушительным криком макаки набросились на путницу, схватили и утащили в дальнюю часть рощи. Меку привязали лианами к стволу молодого баобаба. Обезьяны принесли свои запасы из тайников и начали пичкать Меку бананами, апельсинами и прочими тропическими яствами без остановки. Конечно, девушка сопротивлялась и, стиснув зубы, отказывалась есть. Обезьяны не сдавались. Они щекотали пятки пленницы, и когда та смеялась, заталкивали очередной фрукт прямо в рот.

Казалось, что спасения ждать неоткуда. В этом месте люди обычно не появлялись. Но буквально через полдня с громким визгом на поляну забежал бизон по кличке Чингисхан. Распугав своим ревом и топотом всех макак, он игриво спрятался за деревом, к которому была привязана пленница.

Конечно, огромный бизон неспособен бесследно спрятаться в Баобабовой роще. Ища убежища, здоровяк ломал по пути все кустарники и папоротники. Через несколько минут подоспел Чаушин, умело делающий вид, будто ему действительно сложно дается поиск подопечного.

— И куда же ты мог спрятаться? — громко спрашивал пастух, подходя к дереву, за которым притаился Чингисхан.

Заигравшись со своим любимцем, Чаушин не сразу заметил, что к стволу баобаба привязана девушка. Короткая белая туника из паучьего шелка с юбкой до колен подчеркивала ее точеную фигуру, которая не могла не вызвать зависти макак и искреннего изумления Чаушина. Бледная кожа как бы намекала, что девушка не из куроки, которым жаркое солнце подарило устойчивый бронзовый загар. Волосы медового цвета скрывали плечи пленницы, а большие зеленые глаза выражали непонимание происходящего и надежду на спасение. Встретившись с ней взглядом, Сын гадюки растерялся. Он совершенно не понимал, что нужно говорить в подобных ситуациях.

— Она очень красива, — подумал молодой пастух.

— Тебе такая никогда не светит, — не заставила себя ждать проекция Тэхи.

— Что она тут делает?

— Уж точно не тебя ждет.

Так и не найдя ответа на свой вопрос, Чаушин отвязал Меку. Чингисхан сообразил, что игра окончена, и с недовольным видом вышел из-за дерева. Сын гадюки помог девушке взобраться на спину бизона и отвез в поселение куроки.

По пути он долго выбирал в голове варианты первой фразы, чтобы произвести хорошее впечатление. Чаушин почувствовал какой-то незнакомый для себя импульс. Ему хотелось познакомиться с ней ближе, узнать, кто она, пригласить вместе смотреть на закат с берега Зеркального озера — так выглядит традиционное свидание куроки, самая романтичная атмосфера, в которой все пары начинают свой путь. Хотя, быть может, такому, как он, с такой, как она, ничего и не светит, но импульс говорил:

— Ты всю оставшуюся жизнь будешь жалеть, если не попробуешь! У тебя нет права струсить.

— Ты серьезно? — зудил в голове голос проекции. — Конечно, она может согласиться пойти на свидание… только при одном условии.

— Интересно, при каком? — хоть раз в жизни Чаушин надеялся получить от злобного голоса дельный совет.

— Вместо тебя должен быть другой парень.

Дойдя до поселения, Чаушин помог девушке спуститься с бизона. Он выбрал лучшую из фраз, что приходили ему в голову. Ему подумалось, что надежнее всего начать разговор со слов: «Меня зовут Чаушин», и уже открыл было рот, чтобы сказать это, как вдруг его опередила Мека:

— Захлопни варежку! — произнесла девушка и показала средний палец.

Чаушин совершенно не ожидал подобного, но варежку захлопнул. Девушка подмигнула и отправилась куда-то в противоположный конец поселения.

— Ты явно ей понравился! — ехидничала проекция.

Разумеется, в то время Мека еще не знала ни единого слова на языке племени куроки. То, что она сказала, на ее родном языке означало «Надеюсь увидеть тебя снова!», но Чаушин, конечно, не догадался. С тех пор Сын гадюки сторонился девушки, которую совсем недавно спас. Каждый раз, когда он видел Меку в поселении, прятался за деревья, хижины, бизонов и больше ни разу не пытался с ней заговорить.

Мека долго не могла понять, куда пропал ее спаситель. Ей было обидно, что юноша с черными как смоль волосами даже на глаза ей не показывается. Через полгода Мека вернулась в родное поселение. Когда один из соплеменников сказал: «Рад видеть тебя снова!», Мека ему чуть пощечину не отвесила. Привыкшая к языку куроки, она услышала: «Чего варежку разинула?», и тут Меку озарило. Вот как звучали ее первые слова для парня с бизоном. Всю ночь она не могла найти себе покоя. Все вышло настолько нелепо, что в голове не укладывалось.

На следующее утро в деревню кано пришел мужчина из племени куроки. Мека расспросила его о молодом парне, играющем в прятки с бизонами.

— Его зовут Чаушин, — рассказал соплеменник Сына гадюки. — Бедный малый, с мамой ему сильно не повезло. Злая она, ядовитая с самого детства. Вырастила из него нелюдима. Чаушин ни с кем из людей не общается, все время проводит с бизонами. Имена им дал, играет с ними, мясо есть отказывается.

— Думаешь, со мной тоже общаться не станет?

— Ну если прикинешься бизоном, может, и получится, — задумчиво сказал мужчина. — Сегодня Чаушину исполняется много лет. Гудэх настоял на торжестве, так что ему от людей не спрятаться. Если хочешь познакомиться — самое время.

Не раздумывая, Мека собралась на праздник. Она взяла кинжал с нефритовым лезвием в качестве подарка на день многолетия, благодарности за спасение, а заодно извинения за произошедшее. Кинжал изготовил отец Меки Кутроп — шаман племени кано. По словам Кутропа, кинжал обладал большой силой в руках того, кто в состоянии с этой силой справиться.

Дойдя до поселения куроки, Мека узнала, что ее спаситель при смерти и поспешила к его хижине. Закончив петь, она присела на колени и оставила свой подарок на груди Чаушина. Сын гадюки сжал кинжал, не открывая глаз.

— Спасибо! — еле слышно прохрипел Чаушин.

— Возвращайся! Ты мне нужен! — ответила Мека и поцеловала его в лоб.

— Что ты сейчас пела? — поинтересовался Уомбли, наблюдавший столь трогательную сцену.

— Эта песня помогает душе-страннице найти путь назад, — ответила Мека, вставая в полный рост, — отец научил меня ей.

— Бесполезно… — с грустью заметил шаман, — духи сказали, что Чаушин все равно умрет.

— Что конкретно они сказали? — Мека пристально посмотрела на старика.

— Они сказали, что помочь Чаушину сможешь только ты, но… «он все равно умрет».

Глава 7. Поистине королевский щелбан

Сын гадюки достал из кожаных ножен кинжал, полученный в подарок. Нефритовое лезвие сверкнуло ярким изумрудным светом.

— Быть может, эта штука способна убить Аскука? — подумал он.

— Зачем ты собрался его убивать? — поинтересовалась проекция.

— Он мучит мою маму. Не станет Аскука — некому будет отравлять ее разум.

— Ты поверил бизону?

— Может, он и бизон, но на человека похож больше тебя!

— Думаешь убить Царя змей вот этим ножиком? — спросила проекция с нескрываемым скепсисом. — Не глупи!

— Да замолкни ты! — мысленно гаркнул Сын гадюки.

Чаушин стоял посреди поляны, которую снова заволокло тьмой. Как это частенько бывает, ответ сам собой появляется в голове, когда вопрос уже теряет актуальность. Ему явилась та самая девушка, которую Сын гадюки нашел связанной в Баобабовой роще. Что она делала в Лесу души? И действительно ли это она? Быть может, еще одна проекция? Потому и появилась, что не забывается. Несмотря на слова про варежку, несмотря на средний палец, что-то было в этом всем недосказанное. Их история не могла закончиться вот так. Чаушин не знал, почему именно, но не могла, это очевидно.

— Красивая девушка, — бархатный голос говорил неспешно, откуда-то сзади. — Ты уже водил ее на берег Зеркального озера?

Чаушин резко обернулся, оставив за спиной руку, сжимающую обнаженный кинжал. В темноте лесной чащи светились два огромных белых глаза с черными, как уголь, вытянутыми вертикально зрачками.

— Аскук? — дрожа от ужаса, спросил Чаушин.

— Для кого-то Аскук, а ты можешь называть меня просто папой, — последнее слово голос протянул с особенным удовольствием.

На поляну выползла кобра, тело которой было не тоньше ствола добротного баобаба. От кончика хвоста вдоль хребта шли два ряда острых шипов, заканчивающиеся недалеко от глаз. Аскук свернулся в несколько колец, вытянул переднюю часть тела так, чтобы смотреть на Чаушина сверху вниз, и широко расправил капюшон.

— Извини, но папа — это как-то слишком странно, — ответил Чаушин, запинаясь. Он весь напрягся от страха разозлить Царя змей таким ответом.

— Я понимаю, — голос Аскука, словно теплое течение, мягко обволакивал Чаушина, — странно, потому что ты не привык. Но это только пока. Нужно время. А у нас с тобой времени сколько угодно. Впереди вечность. Назовешь меня папой, как только будешь готов.

— Что еще за вечность у нас впереди?

— Самая настоящая, — с усмешкой объяснял Аскук. — Духи не стареют. Ты разве не знал?

— Знал, но я человек, — смутился Чаушин. — Люди стареют.

— Неужели мой сын так хочет быть человеком? Зачем? Чаушин, разве ты еще не понял, что в Мире живых тебе не место. Ты там чужой! Для всех странный, никому не нужный. Но они не догадываются, кто ты на самом деле.

Слова Аскука проясняли те смутные чувства, которые Чаушин испытывал всю жизнь. Словно появившийся по ошибке, он совершенно не понимал, что делает в том мире, в котором живет. Баобабы растут каждый день, а роща остается такой же, как и вчера. Бизонов пускают на убой, но приходят новые, и стадо продолжает щипать траву, которая тоже не кончается. Соплеменники умирают от старости, и вчерашние дети сегодня занимают их места. Все в целом — какой-то бессмысленный цикл, где Чаушин так и не смог найти подходящего места, а просто занял наиболее удачное из неподходящих.

— Кто же я, по-твоему?

— Наследник великого Аскука, грозы Междумирья. Сюда попадают все умершие, но только по-настоящему сильные духом остаются в Междумирье навсегда. Тебе повезло быть одним из таких. Мои гены одарили тебя нечеловеческой силой. Но чтобы она вырвалась наружу, ты должен перестать быть человеком. Умри в Мире живых, не бойся. Твое место здесь. Твое предназначение — доказать, что законы Иной Вселенной для меня не писаны.

Голова змея мерно покачивалась из стороны в сторону, действуя убаюкивающе. Чаушин видел в Аскуке самое опасное существо в Иной Вселенной, но уже не боялся. Его страх мирно дремал где-то глубоко внутри, а разум туманили сладкие обещания внезапно объявившегося отца.

— Какие законы? — с блаженным лицом спросил Чаушин.

— Духи не могут иметь детей — так мне сказал верховный жнец, повелитель слуг смерти. Я ответил, что это бред. Он заявил, что Иная Вселенная так не работает, и мы поспорили.

— На что поспорили?

— На щелбан.

Чаушин мигом вышел из дремы, в которую погружали его баюкающий голос и маятниковые движения Аскука.

— Чего?! — глаза Чаушина стали почти такими же большими, как у Царя змей.

— Твое удивление понятно, — невозмутимо продолжил Аскук. — Как я могу поставить щелбан без рук? Потому его поставишь ты.

— Щелбан?

— Не забывай, скоро твое тело в Мире живых погибнет, и дух обретет великую силу. Это будет поистине королевский щелбан! Такой, что у верховного жнеца череп треснет!

— Щелбан? — в голосе Чаушина чувствовался разгорающийся гнев.

— Не цепляйся к словам. Дело не в щелбане. Дело в том, что отныне я — закон Иной Вселенной.

— А я был нужен для подтверждения твоей правоты?

— Взгляни с другой стороны — ты чудо, в которое никто не верил.

— Ради которого ты использовал мою мать?

— Прости, я, может, чего-то не знаю… — Аскук перестал покачиваться, — были другие претенденты стать отцом ее ребенка?

— Какая разница, были они или нет? Это не дает тебе права распоряжаться судьбами людей, словно игрушками!

Никогда еще Чаушин всерьез не намеревался убить, но сейчас не испытывал ни малейшего сомнения — именно убить. По-настоящему! Насмерть! Ярость закипала в его жилах. С раннего детства он жалел себя, обижался на мать, но никогда ни на кого не злился, пока не встретил Аскука и не понял, насколько он реален, как он все эти годы манипулировал Тэхи, а теперь пытается взять в оборот и Чаушина.

— А что, если я не захочу? — голос Сына гадюки вновь наполнился страхом.

— Не захочешь ставить щелбан?

— Вообще ничего из тобой предложенного.

Услышав это, Аскук широко открыл глаза. Его зрачки покраснели. Чаушину тут же стало жарко. Взгляд гигантского змея слепил так, что Сын гадюки закрыл лицо предплечьем, оставив вторую руку за спиной, не показывая оружия. Несколько сухих кустов на краю поляны вспыхнули. Почва стремительно раскалялась.

— Не хочешь быть моим сыном — станешь моим обедом! Проглочу, как глупую ящерицу! Отправишься в Мир мертвых и будешь болтаться там, ничего не помня и не зная, как придурок, — грозно проревел Аскук. Зрачки гигантского змея почернели, а тон стал мягким. — Подумай хорошо.

Но тут и думать было нечего. Пустить в ход кинжал, освободить маму от змея, вернуться в Мир живых, пригласить на свидание девушку с медовыми волосами — решение очевидно. Была в этом плане лишь одна маленькая загвоздка…

— Ты всего лишь человек. Ни один человек с ним не справится, — пессимистично подметила проекция.

— Значит, нужен не человек, — задумался Чаушин. — Чтобы победить змея, нужен мангуст.

— Кто-о-о-о-о? — протяжно спросила проекция.

Чаушин неспроста задумался о мангусте. В критической ситуации в голову приходят самые неожиданные решения. Память рассказывает историю, которая казалась бессмысленной и была давно забыта. Оказывается, что почти два года назад он получил ответы на вопросы, возникающие только сейчас.

— Ритуал звериной крови нужен охотникам. Мне это зачем? Я не собираюсь становиться охотником, — так в своих воспоминаниях пятнадцатилетний Чаушин пытается убедить Уомбли, что ему лучше было бы просто пойти спать.

— Не важно, кем ты станешь. Ты должен научиться понимать зверей, живущих рядом с тобой, — так отвечает Уомбли и сурово указывает на центральную поляну деревни, где горел большой костер.

Чаушин послушно плетется на свет. Уомбли идет рядом и кладет руку на плечо Cына гадюки, а второй рукой протягивает ему маленькую глиняную чашку с горячей жидкостью.

— Что за жижа? — спрашивает Чаушин, заглядывая в чашку.

— Отвар кактуса. Он превращает кровь человека в звериную, если пить его ночью.

— Что значит «звериная кровь»?

— Значит, ты почувствуешь себя зверем. Это лучший способ понять их.

— Звучит страшно… — ежится Чаушин и подергивает плечами на ходу.

— Страшно интересно, — поправляет его Уомбли и указывает пальцем на место между девочкой и мальчиком, с которыми Чаушин не знаком.

Чаушин не знаком ни с кем, кроме Уомбли. Другие дети смотрят на Сына гадюки и улыбаются. Самое время проекции сказать: «Им смешно от того, что ты пришел на ритуал», но проекция молчит, потому что Уомбли рядом. Воображаемая мама по-прежнему боится старого шамана. Проекции кажется, что если заговорить в присутствии Уомбли, тот услышит.

Чаушин садится на указанное место, так же, как и остальные, подобрав под себя ноги. Собравшиеся на ритуал поворачиваются к шаману. Уомбли тоже сидит на земле. Из кармана льняной рубашки худыми пальцами он извлекает деревянный варган.

— Сегодня вы побываете в шкуре животных. Всех животных, которых только сможете встретить в своей жизни. Нет в Иной Вселенной лучше способа понять зверя, чем самому им стать. Не обещаю, что это будет приятно. Вообще ничего не обещаю. Просто выпейте отвар, что я дал, и откройтесь новому опыту.

Уомбли прислоняет варган к зубам и начинает дергать язычок. Остальные пьют чай. Чаушин тоже пьет. Вкус терпкий. Такое чувство, будто зубы стали шершавыми и липкими. Язык прилип к нёбу и отказывается двигаться. Вязкое варево падает в желудок и растекается по телу, от живота к кончикам пальцев.

Чаушину хочется сказать: «Уомбли, это все не для меня! Я лучше домой пойду! Завтра на рассвете опять нужно выводить в поле бизонов», но язык не слушается. Челюсти сомкнулись. Руки опустились и болтаются, словно лианы. Тело больше не выполняет команды. Оно обмякло, как шкура, в которой больше нет бизона. Веки тяжелеют и закрываются. Вокруг только темнота и звуки варгана — чудесные вибрации, укачивающие на своих волнах сознание.

Уомбли играет не переставая. Такая приятная мелодия идеально подходит, чтобы беззаботно щипать траву на поляне. Чаушин чувствует себя бизоном. Огромным, лохматым, рогатым здоровяком, которого особо ничего не волнует. Он просто щиплет траву и краем глаза смотрит на человека, что сидит в тени баобаба. Бизон знает, человек о нем позаботится. Бизону не нужно ничего решать. Он просто следует за пастухом и все. Таков его выбор — быть с людьми. Однажды бизон будет убит и съеден теми, кто приютил его и целое стадо ему подобных. Такова цена жизни с людьми. В Мире живых полно существ, готовых убить бизона и съесть, но человек единственный, кто сначала будет заботиться о нем долгие годы, и только потом присвоит себе его мясо и шкуру. Бизон не готов вступать в большую войну за выживание, он выбирает простой вариант — довериться человеку.

Уомбли ускоряет темп, мелодия становится тревожной. От этого Чаушин тоже становится тревожным. Теперь он тревожная зебра, которая стоит, окруженная высокой сухой травой светло-коричневого цвета. Она не так вкусна, как трава на зеленой поляне, но зебра там никогда не была, так что рада тому, что видит у себя под носом. Пережевывая травинку за травинкой, зебра озирается по сторонам. Она в своем стаде часовой: в случае появления хищника ей нужно оповестить остальных, а хищники всегда где-то неподалеку. Вся жизнь зебры заключается в перемещении. Если долго оставаться на одном месте, точно кто-нибудь выследит, и хруст сухой ветки неподалеку — подтверждение. Среди зарослей никого не видно, но легкий ветерок приносит еле уловимый запах, говорящий: «Рядом леопард».

Часовой неистово кричит, давая знать стаду, что нужно удирать. Звуки, что он издает, похожи на смесь собачьего лая и ослиного ржания. Он продолжает отрывисто вопить и начинает убегать зигзагами в одну сторону с ветром, принесшим запах хищника. Зебра резко тормозит и резко поворачивает вбок. В этот момент мимо пролетает леопард, не сумевший уцепиться зубами за ее ногу.

Зебра убегает вслед за стадом полосатых лошадей, каждая из которых виляет, отчего в глазах рябит. Смесь черных и белых полос превращается в одно большое пятно. Ноги, головы, хвосты — все это уже не различить. Чаушин видит убегающих зебр глазами леопарда. Он делает рывок, еще рывок. Из огромной черно-белой массы, поднимающей клубы пыли, виднеется нога. Леопард хватает зубами ногу, а когтями впивается в бедро. Пойманная зебра падает, все остальные убегают куда-то далеко, на территории, принадлежащие другим леопардам. Это уже не важно. У леопарда есть ужин. Хищник раздирает тушу зебры, наедается ее внутренностями и утаскивает почти что целую ногу в свое логово, чтобы накормить двух маленьких котят.

Всю эту картину наблюдает стая кружащих в небе грифов. Они ждут, когда большой хищник уйдет, чтобы полакомиться объедками, тем более объедков в этот раз полно. Чаушин чувствует себя грифом. Сутулым, толстым грифом. Сейчас будет пир! Почти целая зебра — вот это пожива!

Стая птиц планирует прямо на тело полосатой лошади. Клювы впиваются в остывающее мясо и раздирают мышечные волокна. Маленькими кусочками грифы набивают желудки, никуда не торопясь. Эта зебра уже не убежит. Но тут трапезу прерывают смешки сзади. Пятнистые гиены. Ну все, пир окончен. Эти если положили глаз на что-то и начали смеяться, сейчас сюда сбежится целая орда — тягаться бесполезно.

Чаушин смотрит глазами пятнистой гиены, как толстые птицы улетают вдаль. Как только его сородичи бросаются к добыче, он вступает с братьями в гонку. Гиена не смакует, она ест быстро, потому что тот, кто жует не спеша, получит меньше всех. В большой семье гиен пережевывать пищу — непозволительная роскошь. Гиена настолько прожорлива, что перекусывает и глотает кости безо всякой опаски — они переварятся.

Мимо ползет гадюка. Ей нет дела до гиен и дохлой зебры. Гадюку волнуют лишь те, кого она может съесть, либо те, хочет съесть ее. Гиены ни с теми, ни с другими. Змея ищет добычу. Она не охотилась уже шесть месяцев. Чаушин чувствует ее полугодовой голод. Сейчас подойдет все, что живое и что можно проглотить. Кто угодно. Не та ситуация, чтобы привередничать.

Гадюка проползает мимо громко чавкающих гиен, набивших пасти останками зебры. Впереди трава примята. Тут только что прошел леопард, тащивший кусок мяса детям. Видно чью-то маленькую нору в земле, там, впереди, у подножья небольшого холмика. Гадюка устремляется к находке.

Путь преграждает мангуст, выпрыгнувший из зарослей и перегородивший путь к норе. Мангуст ощетинился, изогнул спину дугой, вытянул хвост к солнцу. Мангуст не намерен отходить. Он пристально смотрит на гадюку. Чаушин смотрит на мангуста глазами гадюки. Сейчас точно будет схватка. Змее нельзя бежать. Мангуст догонит и прыгнет сзади. Гадюка смотрит на мангуста, угрожающе извивается, делая вид, что готовится к прыжку, — она хочет напугать врага.

Мелодия варгана окружает их со всех сторон. Мангуст и гадюка внутри невидимого ринга, покидать который уже поздно. Чаушин чувствует, что мангусту не страшно. Он точно знает, что нужно делать. Он знал это с момента появления на свет. Врожденные инстинкты — вот его учитель в сражениях со змеями. Чаушин смотрит на гадюку глазами мангуста.

Кобра делает пару выпадов широко открытой пастью и щелкает зубами прямо перед лицом мангуста. Он хладнокровен. Это еще не настоящие удары. Гадюка провоцирует противника напасть первым. Мангуст знает, нападать нельзя. Еще чуть-чуть и змея не выдержит, атакует по-настоящему. Вот тогда будет пора.

Змея сжимает свое тело и бросается вперед. Ее клыки достают до передней лапы зверька и делают еле заметный укус. «Теперь пора», — говорят инстинкты. Мангуст пытается укусить змею в голову, но та разжимает челюсти и уворачивается.

Во время укуса змея успела впрыснуть немного яда. Она уверена: мангуст сейчас ослабнет и умрет. Гадюка чувствует себя победителем, но мангусты невосприимчивы к этому яду. Чаушин видит, как гадюка бросилась вновь. Она хочет вцепиться так сильно, как только возможно. Время словно замедляется. Мангуст прыгает вверх. Зубы гадюки задевают лишь шерсть, но пролетают мимо плоти. Мангуст переворачивается в воздухе и вцепляется зубами гадюке в голову, проламывая череп, — прямо в мозг: мгновенная смерть. Мангуст получает ужин. Эта змея больше никого не укусит.

— Хватит думать, говори, что решил! — голос Аскука ворвался в воспоминания Чаушина о ритуале звериной крови.

Сын гадюки больше не мангуст. Он снова запуганный паренек, стоящий напротив самого страшного создания, которое только можно себе представить. Один взгляд, и Чаушин превратится в головешку. Где же инстинкты мангуста, на которые он понадеялся? Где то хладнокровие, с которым мангуст смотрел на гадюку? Чаушин чувствовал лишь парализующий страх. Даже моргать, глядя в эти гигантские стеклянные глаза, было страшно.

— Чего замолк? Соглашайся! — бубнила проекция. — Все сразу станет хорошо! Станем настоящей семьей: ты, я и папа.

— Хочешь сказать, мне еще тебя целую вечность терпеть?

— Я не заставляю терпеть мое присутствие. Можешь им наслаждаться, — хихикнул голос.

— Вот ты сейчас последние сомнения развеяла! — мысленно поблагодарил проекцию Чаушин, затем открыл рот и сказал вслух: — Ты хотел, чтобы я назвал тебя отцом? Ну так слушай, отец.

— Начало мне нравится, — довольно подметил Царь змей.

— Ты вроде большой и сильный змей…

— Угу! — с согласием промычал Аскук.

— А ведешь себя как червяк.

— Чего? — Аскук поперхнулся от удивления.

— Крохотный такой червячок, который всем отчаянно пытается доказать, что он большой и сильный змей.

— Ой, дурак… — только и смогла сказать проекция.

— Я так понимаю, это означает, что тебе мое предложение не понравилось?

— Правильно понимаешь, — найдя в себе последние крупицы смелости, подтвердил Чаушин.

— Ладно. Я тебя предупредил, что будет, — рявкнул Аскук и бросился на сына.

Сын гадюки отпрыгнул в сторону, но его нога оказалась схвачена зубами змея. Аскук моментально подбросил Чаушина вверх и открыл пасть, готовясь проглотить падающего человека. В этот момент время начало замедляться. В Сыне гадюки пробудились инстинкты мангуста. Он увидел нёбо Аскука и крепче сжал рукоятку нефритового кинжала. Вот он — самый главный момент. Змей его не видит, потому что голова задрана. Падая в глотку царя змей, Чаушин воткнул кинжал ему в нёбо — туда, где должен быть мозг. В ту точку, на которую указали инстинкты мангуста. Кинжал остался в голове змея, сам Чаушин провалился в пищевод. Аскук упал и начал извиваться, корчась от боли.

Глава 8. Он — это Аскук

Не делать ничего оказалось самым сложным указанием, которое старый шаман когда-либо получал от духов-покровителей. На его глазах умирал один из самых дорогих людей. Как Уомбли мог не делать ничего? Но все же он сидел в хижине Чаушина и ничего не делал. «Духам виднее», — решил шаман. Сидя на земле, старик смотрел на дрожащее тело парня, кожа которого была горячей, словно раскаленные угли. По правую руку от шамана сидела Мека.

Меке было сложно собраться с мыслями. Все происходящее было слишком внезапным. Она просто пришла в поселение, чтобы наконец познакомиться с тем юношей, который однажды спас ее от макак и ожирения, а в итоге стала свидетелем душераздирающего зрелища. Еще утром она и предположить не могла, что ее герой — сын грозного Царя змей, и именно сегодня им предстоит знакомство, исход которого, по всей видимости, будет весьма печальным. Мека десятый раз гоняла в памяти свою первую встречу с Чаушином. Как можно было додуматься сказать «захлопни варежку»? Очевидно же, что спаситель не мог понять ее слов. Когда-то подобный разговор закончился целой войной. А она… Хотя какая теперь разница? Мека уже сделала все, что могла. Остается лишь надежда, что духи ошиблись или Уомбли их не так понял. «Он старый, может и перепутать», — подумала Мека, а затем увидела, как кто-то открыл дверь со стороны улицы. В хижину вошла Тэхи.

Когда Тэхи укусила родного сына, она до вечера осталась сидеть на ветке, с которой упал Чаушин, и не сразу поняла, что произошло. До этого Тэхи не спала несколько дней, чтобы не видеть Аскука. Гигантский змей приходил к ней во сне. Тэхи чувствовала, что Аскук что-то задумал, и держалась как могла. Днем, уйдя на излюбленное место, которое Тэхи называла Змеиным деревом, сама не заметила, как сон сморил ее. Во сне мать Чаушина набросилась на Аскука. Ее прыжок начался во сне, а закончился в реальности. Сын не должен был становиться жертвой укуса. Этот яд предназначался для Аскука. Во сне казалось именно так, но Аскук вновь ее обманул.

Перед закатом Тэхи отважилась спуститься и вернуться в поселение. Она была уверена, что племя дружно разорвет ее на части или закидает камнями. Мать Чаушина желала себе такой участи. Однако никто ее даже не заметил. Ни один человек из племени куроки понятия не имел, что следы на лодыжке Чаушина оставлены зубами Тэхи. До нее никому не было дела. Людей волновала судьба молодого пастуха.

Войдя в хижину сына, Тэхи оперлась спиной на стену и с немым ужасом смотрела, как действует ее яд, но надолго ее не хватило. Не в силах смотреть на этот ужас, Тэхи закрыла глаза и тут же провалилась в сон. Ее тело, измученное многодневной бессонницей, было не в силах сопротивляться.

Сын гадюки лежал на подстилке из лопухов. Лицо его скривилось в гримасе. Было видно, что где-то в сознании Чаушина идет борьба за жизнь. Уомбли решил встать и пройтись вокруг хижины, чтобы размять ноги. Старый шаман сделал несколько шагов к выходу, но остановился, увидев яркую вспышку изумрудного света. Кинжал, лежавший на груди Сына гадюки, сверкнул через ножны. С улицы послышались раскаты грома, молния через окно осветила комнату.

В своем сне Тэхи снова была двенадцатилетней девочкой. Ее дом казался огромным, словно предназначался для великанов. Бамбуковый лежак, с которого пять лет не вставал парализованный отец, пустовал. «Видимо, в этом сне отец уже умер», — подумала маленькая девочка и начала тревожно озираться по сторонам. Где же Аскук, который уже семь лет не покидал ее снов? Дом залит солнечным светом, и нет ни одно местечка, где мог бы притаиться Царь змей.

Дверь отворилась, и в помещение зашел Олучи, отец Тэхи, живой и невредимый.

— Папа! — с радостным криком бросилась к нему маленькая девочка.

Олучи присел на колено и вытянул вперед руки, сжимающие маленькую веточку.

— Я помню, что обещал тебе его.

— Бизоновое дерево? — не веря своим глазам, спросила Тэхи и забрала подарок у отца.

Она бережно вертела ветку, рассматривая каждый треугольный листик с зазубринами по краям, каждый зеленый черешок. Ее переполняла радость, потому что папа выздоровел. Потому что он не обманул. Потому что ее детская мечта исполнилась. Тэхи вновь была счастливым ребенком, как до начала войны. И тут на улице раздался гром.

Раскат грома заставил Тэхи вздрогнуть. Она обнаружила себя сидящей на земле, между Уомбли и незнакомой девушкой из кано. Но то чувство радости, которое переполняло ее во сне, осталось с бодрствующей Тэхи. Ее грудь вздымалась от глубоких вдохов. Такой простой процесс, как дыхание, вдруг стал казаться самым лучшим занятием в мире. Она чувствовала себя живой. Такой живой, какой не была, наверное, со дня ранения Олучи.

Новая вспышка молнии осветила какие-то странные белые частички на земле прямо под Тэхи. Она сгребла находку ладонью, поднесла к лицу и разжала пальцы. В руке Тэхи лежали четыре змеиных клыка. Ее клыка.

Стены затряслись от раската грома.

— Аскук покинул мои сны! — радостно сказала Тэхи. — Я чувствую себя свободной от прошлого!

Мека посмотрела в лицо Тэхи, на ее улыбку, затем на четыре змеиных клыка в ее руке и сразу все поняла.

— Вот что имели в виду духи, когда говорили «Он умрет», — Мека повернулась к Уомбли: — Он — это Аскук.

Мека обняла Тэхи, и обе заплакали от радости. «Беды позади», — роняя слезы на землю, думала Тэхи и все сильнее прижималась к незнакомке, которая по какой-то причине здесь и переживает наравне со всеми. Змеиная жизнь закончилась, она больше никого не ужалит, никогда. Сегодня лучший день в ее жизни! Сейчас Чаушин очнется, была уверена Тэхи, сейчас он…

— Он умер… — грустно сказал Уомбли, глядя на бездыханное тело Чаушина, которое остыло в считаные мгновения.

Глава 9. Сын гадюки и Брат бизона

Бескрайние саванны — место, куда никто из куроки не ходит без веской причины. Похороны соплеменника — достаточно серьезный повод, чтобы ступить на территорию царства львов, аллигаторов и ядовитых тварей. Между куроки и львами существует негласная договоренность: люди отдают своих мертвых соплеменников на съедение королям саванн, чтобы те не приходили за живыми.

Так было задумано природой, что львы оказались на вершине пищевой цепи. Этот вид ест всех остальных, а его — никто. Поддерживая свой статус королей среди хищников, они регулярно нападают на всех животных, обитающих в этой местности. Когда куроки поселились на теплом краю Баобабовой рощи, львы стали наведываться к ним раз в несколько месяцев: они убивали пару человек и уносили их тела.

Основатель племени Кичи в преклонном возрасте завещал после смерти скормить свое тело львам, а затем проследить, как скоро они наведаются в деревню. Соплеменники выполнили наказ вождя.

Львы не появлялись дольше обычного раза в два. Люди начали относить все трупы соплеменников в саванны, оставляя их на одной и той же поляне. С тех пор как это стало традицией, короли саванн забыли дорогу в поселение куроки. Про умерших стали говорить: «Пришел его черед кормить львов».

На этот раз пришел черед Чаушина. Племя провожало его в последний путь. Позади людей вышагивало стадо бизонов с Чингисханом во главе. Четверо охотников несли на плечах бамбуковые носилки с мертвым телом.

Согласно традиции, на ритуальной поляне кладут носилки. Люди стоят вокруг и скорбят об усопшем, пока не появятся львы. Но в этот раз львиный прайд уже ждал людей. Увидев, что звери на месте, куроки пошли в сторону деревни сразу, как только носилки опустились на землю. Лишь Тэхи никуда не собиралась. Она села рядом с телом сына и попросила оставить ее здесь, чтобы покинуть Мир живых вслед за Чаушином. Никто не попытался ей помешать или отговорить. Она имела такое право, все это понимали. Люди отходили от поляны все дальше, львы подбирались все ближе. Тэхи зажмурилась и обхватила голову руками в ожидании того, как острые клыки начнут рвать ее на части.

Двумя часами ранее, когда Уомбли, Тэхи и Мека молча сидели в хижине Сына гадюки, ожидая исхода битвы с Аскуком, в Междумирье Чаушин беспомощно барахтался в брюхе гигантского змея. Он вонзил кинжал в голову врага, но сам провалился прямиком в пищевод. Рана кровоточила. Змей захлебывался собственной кровью, в которой тонул и его сын. Нужно вырезать путь наружу, вспоров брюхо Аскука, но нечем. Кинжал остался в нёбе гигантского змея. Извиваясь в предсмертной агонии, Царь змей ломал кости проглоченной жертвы, перемалывая их на мелкие осколки. Боль была невыносимой. Чаушин и Аскук умирали медленно и мучительно.

Можно ли считать Чаушина победителем в этой битве? Добрая половина мира духов сказала бы, что это даже не битва. Так, мелкая стычка. Но раз один дух умер от руки другого, в игру вступают правила Междумирья: победитель получает силу и мудрость побежденного. За кем числится победа, всегда решает Междумирье, и оно выбрало Чаушина за то, что тот первый нанес смертельное ранение. Хотя какой прок с этой победы, когда жизнь уже закончилась?

Аскук прекратил корчиться. Взгляд его потух. Рядом с телом гигантского змея из ниоткуда появился жнец, слуга смерти. Жнецов легко узнать по черному балахону с большим капюшоном, полностью скрывающими их тела и лица. Когда кто-то умирает, жнецы тут как тут. Они открывают портал в Мир мертвых.

— Пора! — сказал жнец, вытянув вперед руку.

Костлявые пальцы, обтянутые бледной, как мел, кожей, сжимали горловину больших песочных часов. Последняя песчинка упала в нижнюю чашу. Под гигантским змеем раскрылась огромная воронка темно-синей энергии.

Портал затягивал в Мир мертвых Аскука и застрявшего в его желудке Чаушина. Сын гадюки не понимал, что происходит. Боль прекратилась. Его тело больше ничего не сковывало, потому что тела он уже не имел. Чаушин чувствовал себя бесконечно маленькой точкой. Эта точка ничего не могла, лишь переживать проносящиеся задом наперед воспоминания. Он ясно видел всю свою жизнь от падения в пасть Аскука до первого вздоха в Мире живых.

Без чьих-либо подсказок стало очевидно: так происходит прощание с только что утраченной жизнью. Еще раз окинуть взглядом произошедшее за почти много лет, и все, финал…

И перед тем самым финалом Междумирье выполнило свои обязательства — передало победителю мудрость побежденного. Чистое сознание Чаушина за один бесконечно малый миг пережило яркую вспышку опыта длиной несколько тысяч лет.

Царь змей был не просто древним духом — его история началась на заре зарождения жизни в Иной Вселенной. Аскук был крохотным червем, плавающим в океанических глубинах Мира живых, грыз наполовину отмершие водоросли и останки своих же собратьев. Подобных ему червей было много, но по неизвестной причине будущий Царь змей оказался особенным. Все вокруг стремились продолжить род. Главной задачей червей было сбиваться в пары и плодить потомство, успеть создать как можно больше себе подобных, пока не умер от старости или не был съеден кем-то покрупнее. Но Аскук не чувствовал в себе таких инстинктов и, в отличие от остальных, не старел. Поколения сменялись одно за другим. Черви все так же копошились на дне, жуя гниющие растительные остатки. Примитивная жизнь занималась постоянным самовоспроизводством.

За это время тело Аскука эволюционировало. Он вырос в размерах, его рот наполнился зубами, на голове появились глаза, тело покрылось грубой чешуей. Будущий отец Чаушина эволюционировал сам по себе, в течение одной-единственной жизни. Он стал большой водной змеей, способной нападать на рыб, обвивать их тела и кусать до изнеможения.

Подводные обители боялись Аскука. Они расплывались кто куда, только лишь заприметив хищного змея неподалеку. Быть хищником ему действительно нравилось. Жизнь Аскука превратилась в постоянный поиск собственных пределов. Ему было интересно, на что способно его тело, до каких размеров он может вырасти, насколько опасным станет для остальных видов. Аскук начал выползать на сушу. Сначала это были короткие вылазки под палящее солнце, которое быстро высушивало еще не привыкшую к солнцу чешую. После многовековых тренировок гигантский змей стал сухопутным существом. Его организм начал вырабатывать яд, делая укусы Аскука смертельными для любого наземного животного.

Будущий отец Чаушина поселился в Баобабовой роще задолго до появления людей в Мире живых. Он стал таким огромным, что запросто глотал взрослых куропаток и маленьких кабанчиков. Животные покрупнее умирали от его ядовитых укусов и съедались Аскуком по частям. Среди зверей у него не было соперников. Даже львы казались ему просто закуской с пушистой гривой, из-за которой есть их особого желания не было, разве что иногда, для устрашения прайда и публичной демонстрации себя в качестве венца эволюции.

Развивалось не только тело, но и разум гигантского змея. Все меньше его радовали рейды по Баобабовой роще и Бескрайним саваннам в поисках поживы. Все чаще всплывал в голове вопрос: «Для чего это все? Что я здесь делаю? Каково мое настоящее предназначение?»

Эти размышления лишали его аппетита и азарта в охоте. Аскук облюбовал себе самый большой баобаб в роще и почти все время проводил на его ветвях. Этот самый баобаб спустя многие годы Тэхи назвала Змеиным деревом. Видимо, было в нем что-то такое, что притягивает змеиные сущности.

Опутав своим телом крону Змеиного дерева, Аскук размышлял о вечном: почему природа сделала это с ним? Какова была задумка Создателя? Такое исключительное создание просто обязано иметь исключительное предназначение. Вот только в чем оно? Кому можно задать подобный вопрос?

Для Аскука было очевидно, что в Мире живых нет существа более разумного, чем он. Все эти рычащие, хрюкающие и щебечущие безмозглые создания, что копошатся вокруг в поисках пищи и партнеров для спаривания, разве могут они что-то знать о смысле существования? Ими движут лишь инстинкты выживания и размножения — больше ничего. Поиски смысла зашли в тупик. Аскук погрузился в экзистенциальное отчаяние, которое даже разделить не с кем. Гигантский змей решил больше никогда не спускаться со Змеиного дерева и просидел на нем много-много лет, пока однажды не началась страшная гроза. Разряд молнии ударил прямо в баобаб, тем самым забрав сразу две жизни: Змеиного дерева и Аскука.

Дух гигантского змея очнулся в Междумирье, среди всепоглощающей тьмы Пещеры раздумий.

— От тебя пахнет горелой курицей! — сказал картавый голос.

— Чего? — спросил змей.

— Да, именно курицей, которую кто-то спалил. Наверное, готовить не умел. Знаешь, я бы сейчас не отказался от хорошо прожаренного окорочка, ну или крылышка. Ребрышки, в общем-то, тоже ничего. Но вот окорочка — это лучшая часть курицы. У тебя есть с собой окорочок?

— Нет у меня никакого окорочка!

— Эх, жаль! Я-то уже понадеялся…

— Ты кто вообще такой?

— Мое имя Китл. Я тут живу с недавних пор. А тебя как зовут?

— Никак меня не зовут. Ты первый, кто об этом спросил.

— Без имени в Междумирье нельзя.

— Почему вдруг?

— Не знаю. Просто не принято как-то. Тебе нужно выбрать имя. У меня идея: сейчас я начну перечислять все имена, которые когда-то слышал, просто для вдохновения, и ты себе выберешь подходящее. Значит, слушай: Крут, Онита, Кезер, Битл, Ситл…

— Аскук.

— Уже?

— Да, меня зовут Аскук. Я — Царь змей.

— А змеи в курсе, что ты их царь?

— Да мне все равно. Если кто-то не согласен, пусть скажет мне это в лицо, — Аскук сверкнул глазами, и красное горячее свечение озарило жука-носорога, что стоял прямо перед носом змея.

— Ай, ты что делаешь? Горячо же! Я сейчас сам стану, как жареная курица.

«Ничего себе, как я умею, оказывается», — подумал Аскук и спросил нового знакомого: — В Междумирье всегда так темно?

— Нет, только в Пещере раздумий. Как только ты поймешь, что ищешь в Междумирье, появится выход. Не думай, что это легко. Некоторые проводят здесь века в поисках… а, ты уже ушел, — тихо прошептал Китл, глядя вслед выползающему через небольшой просвет Аскуку.

Аскук точно знал, чего он хочет — найти ответ на главный вопрос. С этого момента начались скитания царя змей по Междумирью. Он обыскал все уголки мира духов, опросил всех, кого только встречал, уговаривал и запугивал, торговался и давил на жалость, но никто не мог сказать Аскуку, кто он и для чего родился. Предназначение — это что-то, что находится внутри тебя. Если ты его еще не почувствовал, значит, время не пришло — так говорили все, кто умел говорить. Неистовый поиск своего предназначения в Междумирье закончился тем же, чем и в Мире живых — полным фиаско. Царь змей смирился с тем, что время уже не придет. Игра проиграна.

Великой силе так и не нашлось применения за целую вечность, отчего она полностью утратила ценность. Аскук решил, что пришло время раствориться в Мире мертвых. И все же ему хотелось оставить после себя в Иной Вселенной хоть что-то или кого-то. Тогда Аскука посетила мысль, до которой ни один другой дух никогда не додумался бы — наследник. Царь змей нашел не только идею, но и способ сделать это. Он выбрал в Мире живых девушку, лишенную детства, которая была не в ладах с собой.

Царь змей увидел Тэхи в тот момент, когда она назвала Гудэха «вождь — полторы извилины». Впервые за многие тысячелетия своей жизни Змеиному царю стало смешно. Его хохот был слышен в каждом уголке Иной Вселенной. До этого момента даже сам Аскук не знал, что он способен смеяться.

Не все в этой истории было гладко. У Аскука не получилось стать полноценным отцом, который растит и воспитывает Чаушина. Единственное, что он мог себе позволить — посещать сновидения девушки, подарившей ему смех, а затем и сына. Во время беременности у Тэхи появились не только змеиные зубы, но и особые железы, превращающие злость и обиду в яд. Долгие годы железы копили отраву, чтобы однажды выплеснуть ее наружу и освободить мать Чаушина от прошлого. Пока Тэхи спала, Аскук изводил ее своими визитами, бередя старые душевные раны, отчего железы работали все сильнее. Ко дню многолетия Чаушина процесс был завершен. Осталось только одно — найти того, кто примет на себя этот яд.

Укус Чаушина стал символичным финалом в процессе исцеления Тэхи. Всю жизнь Сын гадюки был емкостью для ментальных токсинов матери, а в этот раз принял их физически. Аскук просчитал все от и до. Тэхи избавляется от яда, его сын попадает в Междумирье, где и состоится передача силы. Аскук должен был спровоцировать бой, в котором произойдет отцеубийство. Спор с верховным жнецом на щелбан — это ложь, откровенная провокация. Царь змей хотел задеть сына за живое, разозлить его, заставить атаковать. Дать Чаушину шанс на победу, а себе — на освобождение. В очередной раз все пошло немного не по плану. Погибли оба. Хотя Аскук предусмотрел и это.

События обрели смысл, а вопросы нашли ответы в один бесконечно малый миг, пока Аскука и плененного в его нутре Чаушина затягивал портал Мира мертвых. И вот уже кончик хвоста некогда самого грозного духа Междумирья пропал в воронке темно-синей энергии.

— Ну здравствуй, территория небытия, — подумал Чаушин последний раз в своей жизни.

Мир мертвых оказался ничем, пустотой. Там не было времени, пространства, воспоминаний, ничего. Все ответы и озарения, полученные Чаушином при жизни, теряли смысл. Даже смысл терял смысл. Попав туда, Сын гадюки становился пленником небытия или его гостем — разницы, в общем-то, уже не было, потому что больше не было того, кто мог бы почувствовать эту разницу.

Жнец по-прежнему стоял на поляне, где только что закончилась схватка Аскука и его сына, не в силах поверить в произошедшее. Неужели великий Царь змей пал? Для Иной Вселенной это можно назвать концом эпохи. Один из самых древних духов покинул Междумирье навсегда. О таком значимом событии должно сообщить командующему.

Жнец посмотрел на лес вокруг, который после гибели Чаушина окончательно заволокло тьмой, и даже луна с неба куда-то делась, а затем исчез. Так слуги смерти передвигались по Междумирью — исчезали в одной точке и тут же появлялись в другой, иначе везде не успеть. А жнецы не могут позволить себе такой роскоши, как опоздание.

Жнеца, отправившего Аскука и его сына в Мир мертвых, звали Чак. Чак считал себя одной из множества рук великого уравнителя Иной Вселенной — смерти. Силы, что нельзя увидеть или почувствовать, но которая следит за каждым и давно уже решила, когда и кто с ней встретится. Чак считал существование верховного жнеца лишь формальностью. Его так называемый руководитель не сопровождал души в Мир мертвых, а все время просиживал у себя в замке и вел никому не нужные записи погибших духов. В глубине души Чак был уверен, что даже если верховного жнеца не станет, никто разницы не почувствует. Смерть все равно не отменят.

Появившись в центральном зале замка верховного жнеца, Чак увидел, как тот неспешно расхаживает туда-сюда и осматривает стены. Командующий слуг смерти был так же худощав, как и Чак. Кожа да кости — применительно к жнецам, это не метафора, а точное анатомическое описание их организмов. Вся внешняя разница между верховных жнецом и обычным заключалась лишь в том, что балахон верховного был обрамлен широкой темно-синей каймой.

— Скажи, Чак, тебе не кажется, что место, в котором я живу, выглядит как-то мрачно? — спросил верховный, заметив посетителя.

Чак осмотрелся по сторонам. Стены сложены из черепов с кровавыми пятнами, стулья и столы собраны из костей. Под потолком висит люстра со свечами из черного воска. Они горят зеленым пламенем. Света совсем мало, отчего дальние углы комнаты погружены во тьму. В комнате царит могильный холод. Ничего нового. Ничего необычного.

— Сэр, я думаю, для командующего слуг смерти это самая подходящая обстановка, — уверенно выпалил Чак.

Верховный жнец по имени Сэр остановился у одного из темных углов.

— Мне кажется, если вот здесь повесить картину, — костлявым пальцем Сэр указал на одну из стен, — будет немного веселее, а то кругом сплошное уныние. Что думаешь?

— Сэр, вы здесь главный, вам решать.

Чак слушал эти идеи веками. Если сложить все разы, когда верховный жнец собирался сделать обстановку своего замка повеселее, в привычной нам системе счисления получится то, что называют астрономическим числом. Но за все это время идеи так и остались идеями. Сэр бесконечно раздумывал, не поменять ли что-нибудь, но никогда ничего не менял. Так что мнение Чака здесь не играло никакой роли, да и мнения по этому поводу у него в общем-то не было.

Пока Сэр размышлял о том, какую бы картину повесить у себя на стене, прямо под его ногами по направлению к темному углу пробежала облезлая крыса. Как только грызун скрылся во тьме, оттуда раздались хриплый писк и хруст костей.

— У вас появились мышеловки, Сэр? — с удивлением спросил Чак, не ожидая увидеть в замке даже таких крохотных изменений.

— Нет! Это решение гораздо элегантнее, — гордо сказал верховный жнец и выволок из темного угла на свет тяжеленный горшок с землей, в котором росло огромное хищное растение — исполинская версия венериной мухоловки. Из его захлопнувшейся пасти торчал крысиный хвост.

— Ну и гадость! — с отвращением сказал жнец.

— Это не гадость, а подарок. Ну-ка, помоги мне!

Слуги смерти взяли горшок с двух сторон и отнесли его прямо под люстру.

— Теперь он сыт, так что пусть пока постоит на самом видном месте, — переводя дух, сказал верховный жнец.

Зубастый цветок переваривал свою добычу, стоя в центре комнаты между двумя колодцами, накрытыми огромными деревянными крышками. На одной из крышек был нарисован череп, на другой — сердце. Так выглядели врата в Мир живых и Мир мертвых.

— Кто подарил вам эту гадость, Сэр?

— Аскук! Вчера заходил. Ты на него все время наговариваешь, а он очень вежливый дух, без подарков не приходит.

— Больше не придет, Сэр… Аскук теперь в Мире мертвых, — жнец кивнул в сторону колодца с черепом на крышке.

— Значит, это все-таки произошло, — неподдельно удивился Сэр. — Чаушину удалось победить.

— И да и нет… Чаушин победил, но все равно отправился в Мир мертвых, вместе с отцом.

— А вот это непорядок! — верховный жнец резко подскочил к колодцу с черепом. — Время Чаушина еще не пришло…

— Как это не пришло? — возмутился Чак. — Он погиб в схватке с отцом и в полном соответствии с нашими законами отправился на вечный покой.

— А вот так не пришло! — на этих словах командующий жнецов отодвинул в сторону крышку с черепом.

Под крышкой виднелась огромная темно-синяя воронка, подобная той, что затянула души Аскука и Чаушина, только намного больше, и вихрь энергии в ней был быстрее в несколько раз. Сэр сунул туда руку и начал что-то искать на ощупь.

— Сэр, если вы собираетесь сделать то, о чем я подумал, это ошибка! Большая ошибка! — продолжал протестовать Чак. — Во все времена смерть была безусловным явлением. Никто и никогда не возвращался из Мира мертвых. А что теперь? Сначала Уомбли, теперь Чаушин. Не мы устанавливали этот порядок, не нам его нарушать.

— Ты знаешь не все порядки, Чак… — Сэр хотел продолжить, но прервался, потому что наконец нащупал то, что искал, и вытащил руку из колодца.

Верховный жнец крепко держал за ногу дух Чаушина, беспамятный и бессильный, болтающийся, словно тряпичная кукла. На фоне огромных размеров Сэра Сын гадюки выглядел не больше кота или курицы.

Внутренний протест Чака нарастал все сильнее. Он служил смерти с момента возникновения Иной Вселенной и был твердо уверен, что ни у кого нет права возвращать мертвых к жизни, даже если этот кто-то — верховный жнец, который никак не может решиться обзавестись новой мебелью в своих покоях, но с такой легкостью нарушает незыблемые правила.

— Сэр, я вам этого не позволю! — Чак набросился на своего командующего и схватил его за горло.

Верховный жнец сопротивлялся и хрипел от удушья. Дух Чаушина упал на пол и просто валялся без признаков сознания. Руки Чака все сильнее сжимали горло Сэра. Жнец обезумел, защищая то, во что верил, и не оставлял командующему даже малейшего шанса объясниться. Сэр терял сознание и уже не мог сопротивляться.

— Ты не будешь оживлять мертвых просто потому, что тебе так хочется! — закипел от ярости Чак. — Есть законы, которые выше наших жела-а-а-а… — не успев договорить, жнец закричал от боли и ослабил хватку.

Вырвавшись из лап обезумевшего подчиненного, Сэр увидел причину, по которой кричал жнец: хищное растение вцепилось в голень Чака многочисленными зубами. Не теряя времени, командующий жнецов схватил взбунтовавшегося подчиненного за грудки и швырнул прямо в открытый колодец, из которого только что достал дух Чаушина.

— Хороший мальчик! — сказал Сэр, поглаживая своего спасителя.

Зубы цветка окрасились красным цветом от крови Чака. Это было не просто хищное растение, питающееся плотью. Немногие в Междумирье вообще знали о его существовании. А те, кто знал, называли его «дарующий жизнь». Обладатель цветка, дарующего жизнь, имеет право на великую сделку с верховным жнецом — обмен растения на душу умершего. Во всем Междумирье есть только один «дарующий жизнь». Аскук не просто принес подарок для Сэра — он провел великую сделку, выменяв душу Чаушина заранее, когда сын был еще жив. Если бы Чак подождал всего минуту, узнал бы это от командующего.

— Вот ведь нахал! — возмущался Сэр, закрывая колодец крышкой. — Весь балахон мне измял.

Верховный жнец стал отряхиваться и поправлять свои одеяния, но вдруг услышал человеческий стон. Дух Сына гадюки начинал приходить в себя и шевелиться.

— Чуть не забыл! — спохватился командующий, быстро отодвинул со второго колодца крышку с нарисованным сердцем и сбросил в него Чаушина.

Сын гадюки очнулся, когда летел вниз, где-то в темноте. Чаушин почувствовал удар обо что-то твердое и открыл глаза: он лежал на ритуальных носилках. Юноша оказался в полном неведении, кто он такой и что здесь делает.

Чаушин встал и огляделся. Перед ним была толпа людей, а рядом стадо бизонов. Во главе парнокопытных стоял дух огромного бизона со светящейся золотом шерстью. Когда Чаушин остановил на нем взгляд, дух подмигнул. Из толпы людей шаг вперед сделал седой старик и сказал так тихо, как только мог:

— Не делай резких движений! Не провоцируй львов!

На плечах у старика Чаушин увидел двух духов — больших тропических жаб. Крут и Онита в Мире живых были не такими огромными, как в Междумирье, но кроме Чаушина их все равно никто не видел. Ни один человек не обладал таким даром, лишь Уомбли мог похвастаться тем, что слышал голоса своих духов-покровителей. Благодаря этой способности он узнавал, что жабы ждут его в Междумирье. Во время переговоров об окончании Трехдневной войны Онита шептала на ухо старому шаману, что нужно говорить, чтобы куроки и кано не перебили друг друга. Но видеть духов в Мире живых так же, как обычно видишь баобаб или озеро, даже старому шаману ни разу не доводилось.

Сидящая на правом плече Онита, раздувая щеки, сказала Уомбли:

— Он ничего не помнит, даже собственного имени.

— Прямо как ты, — добавил Крут, сидящий на левом плече.

Тэхи, услышав голос Уомбли, открыла глаза и радостно обняла воскресшего сына. Вдруг Чаушин услышал за спиной рык. Он обернулся и увидел львиный прайд. Посреди прайда стоял большой седой дух-лев. Дух сделал шаг вперед и сказал:

— Чаушин, Сын гадюки и Брат бизона, Аскук предупредил нас о твоем появлении. Мы пришли поприветствовать тебя. Поздравляем с возвращением в Мир живых!

Все львы подошли к Чаушину и преклонили головы к его ногам. Чаушин стоял посреди поляны и не понимал абсолютно ничего из происходящего. Единственное, что ему стало ясно за последние пять минут, — его зовут Чаушин, он Сын гадюки и Брат бизона.