Нескромные сокровища

Дени Дидро, 1748

Дени Дидро (1713—1784) – французский писатель, философ-просветитель и драматург, основавший «Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел». Его энциклопедические знания не помешали ему написать остроумный фривольный роман в духе нравов светского общества Франции эпохи Людовика XV. Старый колдун дарит императору перстень, наделенный таинственной силой вызывать на откровение любую женщину и проверить ее добродетельность. И вот «нескромные сокровища» обретают дар речи и начинают рассказывать о любовных приключениях своих владелец такое…

Глава седьмая

Вторая проба кольца

Алтари

На другой день Мирзоза давала интимный ужин. Приглашенные рано собрались в ее апартаменты. До вчерашнего чуда они охотно сходились у нее, — в этот вечер все пришли только из приличия, у женщин был принужденный вид, они говорили односложно. Все были начеку и ждали с минуты на минуту, что чье-нибудь сокровище вмешается в беседу.

Несмотря на сильнейшее желание посудачить насчет скандального приключения с Альсиной, ни одна из присутствующих не решалась заговорить о нем первая. Не потому, что их удерживало ее присутствие; хотя имя ее было вписано в лист приглашенных, она не появилась на вечере. Легко было угадать, что ей помешала мигрень. Однако, потому ли, что уменьшилось чувство опасности, так как целый день говорили только рты, или потому, что пришла на помощь напускная смелость, беседа, бывшая вначале в полном упадке, понемногу оживилась. Женщины, наиболее внушавшие подозрение, приняли вид, полный достоинства и уверенности в себе. Мирзоза обратилась к придворному Зегрису с вопросом, нет ли чего интересного.

— Сударыня, — ответил Зегрис, — вы слышали о предстоящем браке аги Шазура с молодой Сибериной. Было бы вам известно, что все уже рухнуло.

— Из-за чего же? — прервала его фаворитка.

— Из-за странного голоса, — продолжал Зегрис, — который Шазур, по его словам, слышал во время туалета своей повелительницы. Со вчерашнего дня двор султана полон людьми, которые ходят, навострив уши, в надежде услыхать, не знаю каким образом, признания, которых, без сомнения, ни у кого нет охоты делать.

— Но это безумие, — возразила фаворитка. — Позор Альсины, если можно говорить о позоре, ничуть не доказан; это дело еще не расследовано…

— Сударыня, — прервала ее Зельмаида, — я слышала ее совершенно ясно: она говорила, не открывая рта: факты были изложены вполне отчетливо, и было нетрудно догадаться, откуда исходил этот странный голос. Уверяю вас, на ее месте я бы умерла.

— Умерла! — сказал Зегрис. — Не умирают и при худших обстоятельствах.

— Как! — воскликнула Зельмаида. — Что может быть ужаснее нескромности сокровища? Тут нет середины: нужно либо отказаться от легкомысленных забав, либо пойти на то, чтобы прослыть легкомысленной.

— В самом деле, — сказала Мирзоза, — альтернатива ужасна.

— Нет, нет, сударыня, — отозвалась одна из присутствующих, — вы увидите, что женщины примирятся с этим. Сокровищам будет предоставлено болтать сколько им угодно, и все пойдет своим чередом, что бы ни говорил свет. И в конце концов, не все ли равно, сокровище ли женщины или ее любовник окажется нескромным? Разве от этого больше будет огласки?

— По зрелом обсуждении, — продолжала другая, — надо признать, что если похождения женщины должны быть разглашены, то лучше, чтобы это сделало ее сокровище, чем ее любовник.

— Странная мысль, — заметила фаворитка.

— Но верная, — прибавила та, которая осмелилась ее высказать. — Потому что, примите во внимание, обыкновенно любовник бывает чем-то недоволен прежде, чем стать нескромным, и, чтобы отомстить, он все преувеличивает, между тем как сокровище говорит бесстрастно и ничего не привирает.

— Что касается меня, я держусь другого мнения, — сказала Зельмаида, — виновного губит не столько важность обвинений, сколько вескость показаний. Любовник, который бесчестит своими речами алтарь, на котором он священнодействовал, — нечестивец, не заслуживающий никакого доверия; но когда свидетельствует сам алтарь, что можно ему возразить?

— Что алтарь сам не знает, что говорит, — сказала вторая собеседница.

Тут Монима прервала молчание, которое хранила до сих пор, и медленно произнесла небрежным тоном:

— Ах, пускай мой алтарь, раз уж он алтарь, говорит или молчит, я не боюсь его речей.

В это мгновение вошел Мангогул, и от него не ускользнули последние слова Монимы. Он повернул свое кольцо над нею, и все услышали, как ее сокровище закричало:

— Не верьте этому: она лжет.

Соседки ее переглянулись и стали спрашивать одна другую, кому принадлежит сокровище, только что издавшее голос.

— Не мне, — сказала Зельмаида.

— Не мне, — сказала вторая собеседница.

— Не мне, — сказала Монима.

— Не мне, — сказал султан.

Все упорно отнекивались, не исключая фаворитки.

Воспользовавшись этой невыясненностью, султан обратился к дамам:

— Вы обладаете алтарями, — сказал он. — Хорошо, какие же совершались в них службы?

Говоря это, он стал быстро направлять перстень в последовательном порядке на всех женщин, исключая Мирзозу. И каждое сокровище отзывалось по очереди; слышались различные голоса:

— Меня посещают слишком часто…

— Меня истерзали…

— Меня покинули…

— Меня надушили.

— Меня утомили.

— Меня плохо обслуживают…

— Мне докучают… и т. д.

Все произнесли свое слово, но так быстро, что нельзя было понять, кому оно принадлежит. Их болтовня, то глухая, то визгливая, сопровождаемая хохотом Мангогула и придворных, произвела небывалый шум.

Женщины признавались с самым серьезным видом, что это очень забавно.

— Ну, что же, — сказал султан, — мы очень счастливы, что сокровища удостоили говорить нашим языком и принять участие в наших беседах. Общество бесконечно выиграет от такого удвоения органов речи. Может быть, и мы, мужчины, заговорим иначе, чем ртом. Кто знает! Тому, что так тесно связано с сокровищем, может быть, предназначено спрашивать его и отвечать ему. Однако мой анатом думает иначе.