Миртаит из Трапезунда

Дени Брант, 2020

Мое имя Филат Серапул. Я родился и вырос в Константинополе, прославленной столице Византийской империи. Волею судьбы я совершил далекое путешествие и оказался при дворе могущественного правителя Трапезундской империи. Я принес клятву верности для того, чтобы с честью служить императору Трапезунда. Однако мои способности и таланты были использованы при трапезундском императорском дворе самым непредсказуемым для меня образом. В мире придворных интриг и заговоров, когда грозные враги стремятся вторгнуться и разрушить империю, я был вынужден стать незаметным шпионом и убийцей на службе у государя Трапезунда. Вопреки совести и убеждениям я должен был выполнять самые гнусные поручения своего повелителя и против воли жертвовать доверием и любовью, предавая дорогих для себя людей.

Оглавление

Глава 1. В море

Глава 2. Новое место

Глава 3. Подарок для принцессы

Глава 4. Возвышение

Глава 5. Мусульманин

Глава 6. Брак по расчету

Глава 7. Пир

Глава 8. Полное грехопадение

Глава 9. Проверка от Никиты Схолария

Глава 10. Архивные будни

Глава 11. Ангел во плоти

Глава 12. Враг внутри

Глава 13. На Запад

Глава 14. Хитрый брат

Глава 15. В бегах

Глава 16. Преследователи

Глава 17. Триполи

Глава 18. Римская вилла

Глава 19. Гора Митры

Историческая справка от автора

Карты (Трапезундская империя в середине XIV века и город Трапезунд в середине XIV века)

Глава 1. В море

Я нетерпеливо считал дни. Сегодня была ровно неделя с того момента, как я отправился в первое в своей жизни морское путешествие. Попутный ветер туго надувал паруса генуэзской галеры и порывисто развевал флаг червлёного цвета с золотым двуглавым орлом посередине, что принадлежал ромейскому¹ императору Андронику Палеологу².

На календаре был 6843³ (1335) год от Сотворения мира, и наш корабль вез дочь ромейского императора, принцессу Ирину Палеологиню, из Константинополя⁴ в город на южном побережье Эвксинского Понта⁵, известный как Трапезунд. Там, в самых восточных владениях греков, дочери Андроника Палеолога предстояло соединиться узами священного брака с Василием Великим Комнином⁶, правителем Трапезундской империи.

— Когда же, наконец, на горизонте покажется земля… — чуть слышно, со страданием в голосе, проговорил мой учитель и господин.

Это был взрослый мужчина небольшого роста и очень худой. Он тяжело переносил морские путешествия и за семь дней, проведенных в море, заметно осунулся, а его лицо стало намного бледнее, чем было прежде, полностью сливаясь с белым цветом длинной, слегка мешковатой туники. Звали моего учителя и господина Андрей Ливадин. Он был ученым мужем, сведущим в словесных и математических науках. В далекий город Трапезунд Ливадин направлялся по личному приглашению императора Василия, с которым был дружен и безмерно гордился этим.

Мне, пятнадцатилетнему парню, в ту пору было не понять, как можно дружить с императором. В гораздо большей степени меня занимало само путешествие, в котором все было новым и удивительным. Со свойственным мне нетерпением и любопытством я жаждал приключений и чудес, что ожидали меня в далеком и таинственном Трапезунде.

Паломники и путешественники, которых я встречал в Константинополе, рассказывали, что Трапезунд — красивый и богатый город с мягким и приятным для жизни климатом. Якобы улицы Трапезунда вымощены золотом и серебром, а главные ворота, ведущие в город, украшены россыпью драгоценных камней и жемчугов. Живут в Трапезунде исключительно добрые христиане (как же иначе все сокровища столько лет остаются в сохранности!), которые с радостью приветствуют каждого путника и радушно принимают его в своем доме.

А еще мне было известно, что в Трапезунд приходят корабли со всего света, а также верблюжьи караваны с далекого и загадочного Востока, которые привозят разные диковинки и такие редкости, что их невозможно описать никакими словами. Надо сказать, что я слышал много всего о Трапезунде, но остальное казалось мне сущей выдумкой и несуразицей. Как, например, рассказ о том, что в горах близ города Трапезунда обитает настоящий огнедышащий дракон, служат которому люди о трех ногах и двух головах. Я-то был уверен, что последнего дракона убил Георгий Победоносец⁷ много сотен лет тому назад, и именно этот подвиг сделал его святым.

— Скажи мне, господин, когда ты отправлялся к Святой земле, то также мучился от морской болезни? — спросил я у Ливадина, памятуя, какое удовольствие доставляет моему учителю воспоминание о том далеком путешествии.

— Нет, мой мальчик, — несколько оживился Ливадин, и на его лице появилось слабое подобие улыбки. — В те времена я был молод, как ты сейчас, полностью здоров и совершенно безрассуден.

Именно эту историю моего учителя я слышал много раз, и неизменно Ливадин рассказывал ее с необыкновенным воодушевлением и восторгом. Будучи примерно в моем возрасте, учитель втайне от матери и старшего брата, ведь его отец к тому времени уже умер, поступил в качестве младшего писаря на службу к греческим послам. Подобным образом в составе посольства он сумел совершить паломничество в Палестину, посетив священные для каждого христианина города Иерусалим и Вифлеем, а также побывать в Египте при дворе самого грозного из ныне живущих языческих султанов по имени Мухаммад⁸.

Втайне я невероятно завидовал своему учителю. Это теперь он был взрослым, наверное, даже чересчур серьезным господином, который не упускал ни малейшей возможности поучить меня жизни, почти каждый божий день читая мне свои наискучнейшие нравоучения. Однако будучи юным, Ливадин, похоже, был озорным мальчишкой и грезил увидеть мир, так же как и я.

Я родился и вырос в Константинополе, но еще ни разу за всю свою недолгую жизнь не выезжал куда-либо дальше городского пригорода. Примерно год назад я твердо вознамерился повторить так называемый подвиг своего учителя и начал предпринимать кое-какие действия для осуществления мечты: скопил горсть медных монет, и среди них даже пару серебряных, обзавелся большой кожаной сумкой и теплой шерстяной хламидой⁹, которые считал совершенно незаменимыми в дальней дороге. С особой жадностью я слушал рассказы странников и паломников о дальних странах, в которых, как узнал намного позже, было гораздо больше вымысла, нежели правды. От подвига, а точнее, от чистейшей авантюры меня спасла лишь новость о том, что мой учитель в составе свиты ромейской принцессы Ирины Палеологини отправляется в город Трапезунд и берет меня с собой в качестве своего ученика и помощника.

И вот я плыву на огромном корабле по Понту Эвксинскому в далекий город Трапезунд и предвкушаю приключения и богатство. Да, именно так. В свои пятнадцать лет я мечтал разбогатеть.

По своему происхождению я был выходцем из знатного, но по воле судьбы обедневшего константинопольского рода Серапулов. К тому же я родился четвертым сыном у моего отца по имени Иоанн Серапул, поэтому рассчитывать на богатое наследство мне не приходилось. Отец благоволил к моему старшему брату, которого и сделал своим единственным наследником жалких остатков когда-то огромного состояния семьи Серапулов. Остальных своих сыновей, то есть меня и двух братьев, он отправил в ученичество.

Один мой брат сделался мелким священником и в настоящее время служил в какой-то маленькой церкви на задворках Константинополя. Другого моего брата отец, используя оставшиеся у него связи, устроил в императорские казармы в надежде, что из него когда-нибудь выйдет славный солдат, если до этого его, конечно, не убьют в какой-нибудь стычке на границе с варварами. Меня отец отдал Андрею Ливадину, который в ту пору занимал должность апографевса, то есть налогового чиновника. Предполагаю, что мой отец посчитал подобное место подходящим для своего младшего сына, ведь в будущем оно должно было приносить мне неплохой доход.

Помню, мне было лет восемь или девять, когда отец привел меня к Ливадину. Несмотря на юный возраст, заботами отца, а верней, его ученых рабов, я умел неплохо читать, считать и писать на родном греческом языке. В первые месяцы отец даже приплачивал Ливадину за мое так называемое обучение. Однако постепенно платежи от отца стали поступать все реже, пока однажды не прекратились вовсе. Тем не менее Ливадин не отослал меня обратно. Подозреваю, что учитель привязался ко мне, ведь у него не было ни жены, ни детей. Ко всему прочему, я очень скоро стал ему по-настоящему полезен.

А как же, я был шустрый малый, который мог быстро, а главное, точно, посчитать не только звонкие монеты и трехзначные цифры, но и вести все необходимые записи в налоговых книгах красивым и ровным почерком. Признаюсь, мне даже нравилась такая работа: с людьми и звонкой монетой. А вот мой господин страдал. По своей натуре Ливадин был честным человеком, а его должность, мягко говоря, не совсем предусматривала наличие подобного качества характера.

Через два года после того, как Ливадин взял меня в ученики, он получил новую должность, которая ему откровенно нравилась. Мой учитель стал старшим писарем в императорском скриптории¹⁰ Константинополя. Ливадин был счастлив, а я нет. Именно с того момента для меня начались тяжелые времена, потому как моим основным занятием стало ежедневное и многочасовое переписывание старинных текстов из толстых, безумно тяжелых манускриптов и бесконечно длинных папирусных свитков. Некоторые тексты к тому же были написаны на причудливых заморских языках, и беспощадный Ливадин заставлял меня их изучать.

В то же самое время Ливадин открыл во мне один особенный талант, природу которого я не в силах объяснить себе до сих пор. Мой учитель называл его не иначе как дар божий. Я оказался обладателем воистину удивительной памяти. Все, что я когда-либо слышал, читал или копировал на бумаге и пергаменте, я запоминал с невероятной точностью и при необходимости мог воспроизвести по памяти слово в слово. Такая способность удивляла и восхищала многих из моего окружения в скриптории, однако в гораздо большей степени мой талант вызывал скрытую, а иногда и открытую зависть. Должно быть, именно из-за этой моей особенности, то ли в шутку, то ли всерьез, меня прозвали Филат Гупин¹¹, а вот мое полное родовое имя Феофилакт Серапул было мало кому известно.

— А ты, Филат, как я погляжу, даже чересчур доволен путешествием, — с кислой миной на лице заметил мне Ливадин, опираясь своими длинными худыми руками о борт галеры. — И никакой недуг к тебе не пристает.

— Ты сам говорил мне, учитель, что я еще слишком молод, чтобы хворать, — самоуверенно заявил я.

— Именно так, мой мальчик, ведь сей непременной роскошью каждый из нас обзаводится только с прожитыми годами, — привычно-назидательным тоном подтвердил мой учитель.

— Господин, может быть, я снова приготовлю тебе лечебное снадобье, что дал нам аптекарь перед отплытием из Константинополя? Ты говорил, что оно помогает тебе справляться с морской хворобой.

— Ну уж нет, в нынешнем состоянии мне способна помочь лишь твердая земля под ногами. Молю Бога о том, чтобы капитан знал, куда он ведет наш корабль, — ответил мне Ливадин и, нахмурившись, пробурчал себе под нос. — И как император может верить всем этим гнусным генуэзским проходимцам!

Покачиваясь от морского недомогания, Ливадин двинулся по направлению к корме, где находились покои ромейской принцессы. Точнее, там был возведен целый дом, неведомым мне образом прикрепленный к галере и занимавший добрую четверть нашего судна. Необычное сооружение было богато украшено дорогими тканями и живыми цветами, которые по большей части уже завяли, но продолжали выглядеть живописно.

— Твой плюгавый поп снова вздумал ругать меня за то, что я не знаю точной дороги в Трапезунд? — откуда-то сверху обратился ко мне хрипловатый мужской голос, говоривший на вольгаре¹².

Я поднял голову и увидел капитана нашего корабля, который стоял на баке¹³, расположенном прямо за моей спиной. Звали его Джованни. Он был родом из Генуи, невысокий, плотно сбитый, с сильно загорелым лицом и огромным орлиным носом. За неделю в море генуэзец настолько привык к моей бледной роже, что, зачастую, первым заговаривал со мной на своем родном языке, который я под неусыпным присмотром Ливадина изучал весь последний год в скриптории Константинополя. Несмотря на то, что мне преподавали более утонченный флорентийский вольгаре¹⁴, я все равно неплохо понимал капитана нашего корабля.

— Господин Ливадин вовсе не поп, и ты, капитан Джованни, это знаешь, — ответил я генуэзцу на его родном языке, немного оскорбившись за то, как он уничижительно обозвал моего учителя.

— Последние пять лет я служу ромейскому императору Андронику Палеологу и несколько раз в год хожу под его знаменем в Трапезунд, — поведал мне Джованни, которого покоробили сомнения Ливадина в его опытности. — Завяжи мне глаза, парень, и я все равно сумею отыскать верную дорогу в Трапезунд!

— Господину Ливадину нездоровится, — принялся я успокаивать возмущенного генуэзца. — Он плохо переносит морские путешествия, поэтому недоволен всем и всеми вокруг. Уверен, капитан, что мой господин не хотел тебя обидеть.

— Он считает себя самым умным, да? — с издевкой осведомился у меня разгоряченный Джованни.

— Мой учитель очень умный человек и самый образованный из тех, кого я знаю, — честно признался я.

— И чему же полезному учит тебя господин Ливадин? Чему такому важному, что должен знать и уметь настоящий мужчина?

Я задумался о том, какими навыками нужно обладать настоящему мужчине в представлении такого морского волка, как Джованни. Наверное, управлять кораблем, без устали и часы напролет работать веслом, знать как можно больше о звездах, ветрах и морских течениях. Может быть, еще лихо скакать на лошади, обращаться с оружием, охотиться, рыбачить и много всего такого, что я не умел, но очень хотел научиться. Свою работу в скриптории я не считал по-настоящему мужской. Более того, чтение и переписывание книг казались мне самыми скучными и нудными занятиями на свете. Конечно, Ливадин убеждал меня в том, что мы в скриптории занимаемся значимым делом, а именно сохраняем и передаем важные знания следующим поколениям. Только по прошествии многих лет я понял, что именно имел в виду мой учитель. Однако в подростковом возрасте высокопарные слова Ливадина казались мне какой-то нелепостью и бессмыслицей, а работа в скриптории — занятием исключительно для монахов.

Капитан Джованни, мгновенно заметив мою растерянность, заговорил намного веселее:

— Единственная стоящая вещь, которой твой поп тебя научил, так это говорить на вольгаре — языке настоящих мужчин!

Я открыл было рот, чтобы возразить генуэзцу и рассказать о других полезных умениях, которые мне без устали прививал Ливадин, как послышался громкий возглас матроса, что сидел высоко на мачте и наблюдал за морскими просторами:

— Два корабля слева по борту!

Капитан Джованни спешно повернулся и с сосредоточенным выражением на лице принялся изучать горизонт. Заинтригованный сообщением матроса, я переместился на противоположенный борт галеры и сразу заметил два скошенных треугольных паруса, что приближались к нам с севера.

— Кому могут принадлежать эти корабли? — спросил у капитана его помощник, тощий мужчина, только что появившийся на баке рядом с Джованни.

— Две галеры генуэзской постройки, — слегка щурясь, заявил капитан.

— Очередные торговые суда?

— Вряд ли. Галеры непохожи на торговые, — с сомнением в голосе проговорил Джованни и после недолгой паузы добавил. — Корабли идут без флагов, и мне это не нравится.

На протяжении семи дней, что мы находились в открытом море, нам не так часто встречались корабли. Каждый день на горизонте возникали два, может быть, даже три новых судна. Все они принадлежали либо Генуе, либо Венеции, и лишь два дня назад нам встретилась галера с таким же орлиным стягом, как у нас. Ромейское судно приблизилось вплотную, и моряки обоих кораблей радостными криками поприветствовали друг друга.

Тем временем две незнакомые галеры все больше приближались к нам. Как не всматривался, я не находил в них ничего необычного, разве что на них, в самом деле, не развевались флаги, позволяющие распознать, кому в точности они принадлежат.

В отличие от меня капитан Джованни проявлял изрядное беспокойство. Я видел, как он отдал какие-то распоряжения своему худощавому помощнику, и тот торопливо ринулся их исполнять.

На нашей галере началась необычная суета. Моряки принялись озабоченно сновать по палубе, а трое из них распустили дополнительный парус. Наш корабль прибавил хода, начиная резко отклоняться от первоначального курса в южном направлении.

На палубе появились солдаты, что большую часть путешествия были вынуждены коротать в душном трюме. Они принялись бойко выстраиваться вдоль бортов галеры рядом с гребцами, которые все без исключения были на нашем корабле свободными мужчинами, находившимися на императорской службе и способными носить оружие.

Пока я увлеченно наблюдал за странным оживлением на нашей галере, два корабля тоже успели изменить свой курс. Теперь они открыто преследовали нас.

Незнакомые корабли, что по размеру были почти в два раза меньше нашей галеры, обнаружили необычайную быстроходность и маневренность. За совсем непродолжительный промежуток времени они сумели настолько приблизиться к нам, что я без особых усилий смог разглядеть людей на одном из них. Преследователи беззастенчиво глазели на нас и угрожающе сотрясали в своих руках оружие.

— Нас атакуют! — взревел капитан Джованни. — Приготовить греческий огонь¹⁵!

Прежде мне только приходилось слышать о греческом огне — мощнейшем оружии ромейской армии, которое внушало невероятный страх любому противнику и, по словам знающих людей, позволяло одолеть всякого врага как на море, так и на суше. В действии же я никогда не видел этого смертельно-опасного орудия, поэтому с двойным любопытством взирал на то, как солдаты императора принялись толпиться у длинной медной трубы, которая располагалась на носу у нашей галеры.

— Убирайся отсюда и не мешайся мужчинам под ногами! — недовольно прорычал мне взъерошенный матрос, у которого я случайно встал на пути.

— Что за корабли преследуют нас? — пропустил я мимо ушей предупреждение матроса.

— На нас напали пираты, парень. Поэтому спрячься в трюме, если надеешься сохранить себе жизнь.

— Пираты?!

Я знал о пиратах, опасных и жестоких морских разбойниках, которые нападали и грабили торговые корабли. Однако тогда, на императорской галере, я не испытал тревоги. Скорее, меня охватил щенячий восторг от того, что мне выпало пережить первое увлекательное приключение. Я не сомневался в победе и хотел собственными глазами увидеть, как доблестные воины императора сразятся с мерзкими пиратами и непременно одержат над ними верх. Именно поэтому я никуда уходить не собирался, и уж тем более не намеревался прятаться в трюме.

Вдруг наш корабль принялся разворачиваться, и я крепко ухватился за деревянный борт, чтобы не повалиться и устоять на ногах. После неожиданного маневра оказалось, что императорская галера двинулась прямо на один из кораблей-преследователей. Второй вражеский корабль оказался слева от нас, и как только мы поравнялись с ним, так в нашу сторону сразу полетели первые стрелы. Одна из них просвистела рядом с моим правым ухом. Я вздрогнул, впервые испытав столь сильный страх.

В полнейшем оцепенении я продолжал стоять на одном месте, невольно наблюдая за тем, как начинается настоящая морская баталия. Длилось это, однако, лишь до тех самых пор, пока все тот же взъерошенный матрос грубо не повалил меня на пол и не прижал к борту.

Мужчина зло оскалился и прорычал мне:

— Сиди здесь и не высовывайся, раз ты такой отчаянный и решил не прятать свой тощий зад в трюме!

Как мне ни хотелось увидеть, что будет происходить дальше, я послушался матроса и продолжил почти без движения сидеть на том месте, где он меня оставил. Мою прежнюю решительность заметно поколебала и вражеская стрела, которая на моих глазах угодила одному из солдат, совсем молодому парню, в живот. Тот упал навзничь, в нескольких шагах от меня, и начал стонать и корчиться от боли.

С неподдельным ужасом я смотрел на муки молодого солдата, когда слева от меня начали раздаваться устрашающе-грохочущие звуки. Я повернулся и увидел, что такой сильный шум исходит от медной трубы. Уставившись на чудной агрегат, я раскрыл свои глаза намного шире, когда из медной трубы полыхнуло огненное пламя. Огонь обильной струей длиной в несколько копий, словно небесная молния, взметнулся в небо и, не долетев пары метров до атакующего нас корабля, резко опустился на воду. От соприкосновения с водой диковинный огонь не погас, а разгорелся намного ярче, стремительно подбираясь к деревянной обшивке вражеской галеры.

Завороженный увиденным, не иначе как чудом, природа которого мне была неясна, я не удержался и выглянул из-за борта галеры. Новые струи греческого огня вновь и вновь устремлялись вперед, впиваясь в носовую и бортовую части вражеского корабля. Пираты пытались тушить огонь водой, от которой тот буйствовал намного сильнее, без разбора пожирая их судно и обращая его в пепел.

На корабле у пиратов началась паника. Люди принялись прыгать в воду, то ли предпочитая утонуть, нежели быть сожженными адским пламенем, то ли пытаясь спастись вплавь и добраться до второго корабля, который отошел в сторону, более не желая поддерживать своих сотоварищей в морском бою.

Я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку. От неожиданности я вздрогнул и только потом посмотрел вниз. За руку меня держал молодой солдат. Тот самый, что несколько мгновений назад был ранен шальной пиратской стрелой в живот.

— Помоги мне, — с усилием выдавил он. — Вытащи стрелу.

Я пришел в замешательство. Никогда прежде мне не приходилось видеть раненых в бою людей и так много человеческой крови.

— Я не могу, — бессильно пролепетал я, уставившись на белое оперение стрелы, что торчало из живота парня. — Тебе нужен лекарь.

— Надломи стрелу и вытащи, — упорно прохрипел солдат, указывая мне на свой живот.

Парень лежал на боку. В спешке он не надел нагрудного доспеха, поэтому вражеская стрела сумела пронзить его насквозь, и теперь острый металлический наконечник полностью выглядывал из окровавленной спины молодого солдата.

Дрожащими пальцами я прикоснулся к стреле и, в несмелой попытке надломить древко, потянул стрелу на себя. Солдат издал надрывистый вопль, и я отдернул руку, испугавшись, что причинил ему боль. Раненый парень потерял сознание и затих. Тогда я попытался еще раз. Уже с большим усилием и со второй попытки я сумел надломить древко и вытянул стрелу из тела раненого солдата.

Стрела удивительно легко и без особого сопротивления прошла сквозь живую плоть. Однако кровь хлынула сильнее. Я зажал рану руками, но она продолжала кровоточить, неумолимо просачиваясь сквозь мои пальцы.

— Что с Дроздом? Он ранен? — спросил у меня чей-то незнакомый голос.

Я поднял глаза. Передо мной стоял круглолицый солдат. Не сразу сообразив, что он спрашивает о парне, рану которого я неловко зажимал своими одеревенелыми руками, я что-то растерянно промычал ему в ответ.

— Ты ранен, мой друг? Потерпи, я приведу лекаря! — пообещал круглолицый, обращаясь к своему сотоварищу.

Солдат исчез, но через несколько минут вернулся вместе с обещанным врачевателем, седовласым стариком, которому до сего момента на нашем корабле приходилось лишь безрезультатно лечить морскую хворобу Ливадина.

— Зачем ты, мальчик, вытащил стрелу? — недовольно уставился на меня седовласый лекарь.

— Солдат попросил меня, — принялся было объяснять я.

— Какая глупость! Оттого что ты сделал, раненый потерял намного больше крови, и помочь ему теперь будет нелегко, — сердито проворчал лекарь, высвобождая рану парня от моих неумелых пальцев.

— Я не знал, — повинился я, искренне надеясь, что солдат останется в живых, несмотря на мою оплошность.

Однако врачеватель даже не думал слушать мои оправдания. Вместе с круглолицым солдатом он грубо оттеснил меня от раненого парня, и мне ничего не оставалось, как встать на ноги и отойти в сторону.

Только теперь я заметил, что наша галера успела заметно отдалиться от места сражения. Сожженный вражеский корабль догорал далеко позади, а второй корабль морских разбойников устремился в бегство, взяв курс в противоположенное от нас направление.

Люди вокруг меня воспрянули духом, радуясь скорой и решительной победе. Солдаты императора принялись неспешно скидывать свое увесистое обмундирование, а моряки — собирать пиратские стрелы, застрявшие в мачте и деревянной обшивке нашего судна.

— Я сызмальства плаваю на разных кораблях, но никогда воочию не видел греческого огня! — искренне восхитился чернобородый моряк.

— Настоящее адское пламя, что было ниспослано на наши головы самим дьяволом! — осенив себя крестом, боязливо воскликнул второй моряк, что был крупнее и старше.

— А по мне, — беззаботно продолжил чернобородый, — пусть этот огонь будет хоть от самого дьявола, лишь бы он был на нашей стороне, а не воевал против нас!

Не согласиться с чернобородым моряком было нельзя.

— Замечательно, капитан! — услышал я еще один необычайно звучный мужской голос слева от себя. — И очень предусмотрительно, что император Андроник выделил нам полдюжины бочонков греческого огня.

Я посмотрел на говорящего. С капитаном Джованни беседовал высокий и широкоплечий мужчина по имени Федор. Он был командиром императорского отряда, что обеспечивал охрану ромейской принцессы по дороге из Константинополя в Трапезунд.

— Было бы намного лучше, если василевс¹⁶ изволил дать нам для сопровождения боевой корабль, — хмуро отвечал капитан.

— Но мы отразили удар! Умело и по-геройски! — несмотря на возмущение генуэзца, продолжал ликовать Федор.

— Мне следовало настоять на том, чтобы придать нашей галере хотя бы внешний облик военного судна, — продолжал сокрушаться Джованни. — Разбойники увидели в нас легкую, обещающую быть богатой, добычу, поэтому и решились на дерзкое нападение.

Наша галера действительно ничем не напоминала военного корабля. У нас в арсенале не было ни тарана, ни катапульты, но имелась труба для греческого огня, которую по приказу императора Андроника установили за несколько дней до отплытия из Константинополя.

— Сколько бочонков греческого огня у нас осталось? — обеспокоенно спросил у Федора капитан Джованни.

— Один.

— Всего один бочонок? — еще больше забеспокоился капитан. — А что мы будем делать, если нам вновь повстречаются пираты?

— А кто такие эти пираты? Турки? — не удержался я и нагло встрял в разговор двух мужчин, уверенный в том, что разбойниками могут быть только злейшие враги ромеев, которыми испокон веков считались именно турки.

— Нет, — с ходу разочаровал меня генуэзец. — Пираты, что напали на нас, такие же греки, как ты, наш доблестный командир Федор и половина моей команды.

— Как же греки посмели напасть на корабль с императорским флагом? — изумился я.

— Разбойники пришли из Ператеи¹⁷, — пояснил мне капитан Джованни.

— А ператейские греки совсем не чтут нашего великого императора Андроника, разрази их преисподняя! — звучно выругался Федор и смачно сплюнул в сторону.

За моей спиной послышались чуть слышные, шаркающие шаги, и до моих ушей донесся недовольный голос Ливадина.

— Я надеялся, Филат, что у тебя хватит разума, чтобы во время нападения пиратов спрятаться в трюме, а не шататься по палубе, негодный ты мальчишка, — принялся прилюдно отчитывать меня Ливадин, при этом капитан Джованни и командир стражи Федор, глядя на меня, криво ухмыльнулись.

— Я не успел спуститься в трюм. Все случилось слишком быстро, — без малейшего зазрения совести соврал я.

— Не хочу слушать твои отговорки. Я прекрасно знаю, Филат, как ты любопытен. Наверняка тебе вздумалось посмотреть на пиратов. Да у тебя кровь? Ты ранен?

— Нет, учитель, я не ранен…

— Господин Ливадин, ты относишься к парню слишком строго, — с издевательским смешком вступился за меня командир стражи Федор. — А ведь он почти мужчина и должен быть привычным к подобным зрелищам.

— Филат — глупый мальчишка, который так и норовит нажить себе неприятности, — строго заявил Ливадин и тут же перевел свой укоризненный взгляд на меня.

— Господин, прости меня за непослушание, — обиженно шмыгнул я носом.

— А ты, капитан, не иначе как находишься в сговоре с морскими разбойниками! — неожиданно набросился на генуэзца мой учитель. — Будь кто другой на твоем месте, поопытней да порасторопней, мы давным-давно причалили к берегу Трапезунда!

— В зависимости от погоды и ветров морской путь в Трапезунд занимает от девяти до двенадцати дней, — скрипя зубами, процедил Джованни, стараясь соблюдать приличия и быть любезным с представителем свиты ромейской принцессы. — Мы идем верным курсом и через три дня прибудем на место.

После этих слов генуэзец с едва сдерживаемым негодованием отправился на бак. А вот командир стражи Федор никуда не спешил и с нескрываемым удовольствием продолжил наблюдать за тем, как Ливадин рьяно занимается моим воспитанием.

— Тебе, Филат, давно пора умыться и переодеться. Как ты только умудрился так сильно перепачкаться? — внимательно продолжил рассматривать меня с ног до головы Ливадин. — Ты входишь в состав почетной свиты ромейской принцессы, и тебе не подобает выглядеть так, словно ты какой-то нищий оборванец!

— Да, господин, — вяло согласился я с доводами моего учителя и под непрекращающийся поток нравоучений от Ливадина, порицавшего мое легкомыслие и безответственность, направился к ближайшей бочке с водой, чтобы отмыть в ней свои руки и лицо от запекшихся на них следов чужой крови.

Глава 2. Новое место

Три дня спустя, 12 сентября 6843 (1335) года¹⁸ по ромейскому стилю, ближе к полудню мы прибыли в Трапезунд.

Я стоял у борта в носовой части галеры и всматривался в появившийся на горизонте берег. День выдался теплым и ясным. Изо всех сил я пытался разглядеть первые очертания города, щурясь от лучей слепящего солнечного света. Еще одно мгновение, и я начал различать дома, густо рассыпанные по морскому берегу, и несколько рядов мощных крепостных стен, надежно защищавших Трапезунд от неприятеля.

Главный город Трапезундской империи располагался в холмистой местности и к северу упирался в могучие горы. На центральном, самом высоком холме я приметил укрепленную Цитадель, из которой нам навстречу начали выходить люди. Маленькие, словно муравьи, они медленно спускались по узкой извилистой дороге, ведущей в город, и дружно следовали к небольшой, но уютной бухте, устроенной на скалистом морском берегу.

Наша галера выровнялась и замерла без движения.

Как только люди, вышедшие из крепости, добрались до морского берега, они принялись выстраиваться в длинную колонну во главе с немолодой женщиной в одеждах цвета амаранта, что торжественно восседала на белой лошади. Всадницу сопровождали другие женщины в богатых одеяниях, а также императорские чиновники, представители местной знати и священники с крестами, иконами и хоругвями. Над головой у высокородной дамы развевался красный флаг с золотым одноглавым орлом посередине, который был похож на наш стяг с двуглавым орлом, принадлежащий ромейскому императору Андронику Палеологу.

— Филат, посмотри, с какими почестями нас встречают! — радостно воскликнул Ливадин, вставая у борта галеры рядом со мной.

Я перевел взгляд на своего учителя. Ливадин был чисто выбрит и одет в белоснежную далматику¹⁹ с изящной вышивкой на груди драгоценной золотой нитью. Я знал, что эту одежду мой учитель необычайно ценил и надевал только по особенным случаям.

Сегодня я тоже оделся во все новое и чистое. На мне была синяя туника²⁰ из плотного льна и короткие штаны²¹ серого цвета. Ливадин настоял на том, чтобы меня причесали. Служанка, которой поручили это задание, наверное, выдрала добрую половину волос на моей голове, ведь сам я редко утруждал себя подобным праздным занятием.

В результате в зеркало на меня смотрел вполне интеллигентный молодой человек с черными, как смоль, волосами, немного вытянутым бледным лицом, большими карими глазами и ямочкой на подбородке, которая мне категорически не нравилась, представляясь какой-то девчачьей. Я надеялся, что небольшая бородка, которая вскорости начнет у меня расти, сможет удачно скрыть подобное недоразумение.

— Что за женщина возглавляет встречающих нас на берегу людей? — с интересом спросил я у Ливадина.

— Как я полагаю, эта дама — достопочтенная мать императора Василия, вдова василевса Алексея²² и дочь правителя Месхетии²³, деспина²⁴ Джиаджак, а женщины рядом с ней — самые знатные и прекрасные дамы ее двора, — витиевато пояснил мой учитель.

После такого объяснения Ливадина я попытался разглядеть мать правителя Трапезунда получше. На вид женщине было лет пятьдесят, но она совсем не выглядела дряхлой старухой. У нее было необычно смуглое, но при этом выразительное и когда-то невероятно красивое лицо. Для своего почтенного возраста женщина удивительно прямо и властно восседала на лошади, в белоснежную гриву которой были вплетены пестрые ленты и ветви лавра.

— А где император Василий? — полюбопытствовал я, без разбора всматриваясь в каждого роскошно одетого из встречающих нас на берегу мужчин.

— До чего же ты, мой мальчик, плохо знаком с церемониальными правилами, что действуют при императорском дворе, — не преминул укорить меня Ливадин. — Но ничего, сие упущение мы с тобой непременно исправим. Запомни, согласно придворному церемониалу невесту императора полагается встречать старшей женщине в роду, а жених должен ожидать свою невесту во дворце.

В ответ на слова Ливадина мне оставалось лишь тяжело вздохнуть, ведь необходимость изучения кодекса придворных ритуалов не показалась мне привлекательной. Между тем я знал, что вся жизнь императорского двора в Константинополе была жестко подчинена соблюдению строгих церемоний с обязательным участием в них множества придворных сановников и священнослужителей. Мне подумалось, что быть императором не так уж и весело, и мои занятия в скриптории представились мне тогда еще не самыми скучными.

— Но ведь мы не в Романии, учитель, — не унимался я. — Зачем императору Василию соблюдать ромейские порядки в Трапезунде?

— Императоры Трапезунда происходят из рода Великих Комнинов, — охотно принялся рассказывать мне Ливадин. — Они являются младшими братьями наших прославленных василевсов из династии Палеологов, не единокровными родственниками, конечно, но император Василий признает первенство василевса Андроника, как если бы он был его старшим братом, и следует его царственному примеру во всем.

— То есть император Василий подражает ромейскому императору?

— Не совсем так, — поморщился мой учитель. — Скорее, император Василий признает правильность ромейского устройства и по воле бога устанавливает такой же порядок в Трапезунде.

Наша галера пришла в движение. Неспешно она вошла в бухту и пришвартовалась напротив людей, что ожидали нас на берегу.

Из покоев, что располагались в кормовой части галеры, появилась ромейская принцесса в окружении своей свиты. Невысокая и очень миниатюрная девушка была одета в тунику из тончайшего шелка цвета порфиры²⁵, богато расшитую по вороту, рукавам и подолу каймами из золота и драгоценных камней, а на ее плечах красовалась легкая полупрозрачная палла²⁶ красного цвета. В уши Палеологини были вдеты массивные серьги из крупного жемчуга, а на голове сверкала золотая диадема с крупными рубинами грушевидной формы.

На миловидном округлом личике принцессы читалась несвойственная для столь молодой особы решительность и уверенность, граничащая с высокомерием. Мне показалось, что Палеологиня не испытывает ни малейшего страха перед тем, что уготовила ей судьба в чужой стране. Всего на какое-то мгновение девушка остановилась у трапа корабля, глубоко вздохнула и, только выше вздернув свой изящный носик, гордо зашагала в направлении встречающей ее на берегу толпы.

За принцессой последовало ее ближайшее окружение: высокие придворные чины, посланные императором Андроником для почетного присутствия и формального заверения брака его дочери с правителем Трапезунда, а также личные телохранители принцессы, пара священников и девушки-прислужницы. Одна из них, темноволосая девушка, одетая в длинную тунику светло-голубого оттенка, приветливо улыбнулась мне.

Я знал темноволосую красавицу. Девушку звали Элени. Смутившись от ее неожиданного внимания, я по-дурацки широко улыбнулся девушке в ответ и тут же почувствовал, как приятное волнение охватывает меня, а мои щеки начинают предательски краснеть.

Следуя за свитой ромейской принцессы, мы с Ливадином сошли на берег. Мать императора Василия, деспина Джиаджак, спешилась и, сделав несколько энергичных шагов навстречу Палеологине, заговорила с ней низким грудным голосом:

— Благородная принцесса Ирина Палеологиня, дочь могущественного василевса и автократора²⁷ славной в веках Ромейской империи Андроника Палеолога, я, мать великого императора и автократора всей Анатолии, Иберии и Ператеи, Василия Великого Комнина²⁸, приветствую тебя! — и деспина Джиаджак склонила свою голову, а ее люди преклонили колени.

— Достопочтенная деспина Джиаджак, мать знаменитого и славного своими подвигами великого императора и автократора всей Анатолии, Иберии и Ператеи, Василия Великого Комнина, — отвечала принцесса немного детским, но уверенным голосом, — благодарю тебя за почет и уважение, оказанное мне при встрече. — И Палеологиня слегка наклонила свою голову вперед, а мы все, стоящие за ее спиной, опустились на колени. — Мой отец, да дарует Господь ему многие лета, отдает меня, его единокровную дочь, твоему сыну, императору Василию и благословляет союз Константинополя и Трапезунда!

— Да будет священ этот союз! — воскликнула деспина Джиаджак и вскинула обе свои руки к небу.

Жест матери императора Трапезунда стал сигналом для ее свиты, и из-за спины деспины послышались громкие и ровные восклицания:

— Слава императору Василию! Слава василевсу Андронику! Многие лета! Многие лета! Многие лета²⁹!

После официального приветствия для ромейской принцессы подвели белую лошадь. Точно такую же, какая была у деспины Джиаджак. Обе женщины сели на лошадей и, возглавляя шествие, неторопливо направились в сторону Цитадели.

Мы с Ливадином пристроились почти в самый конец длинной пешей процессии и, пройдя через большие металлические ворота, оказались в Нижнем городе. По обеим сторонам дороги нас встречали простые одно — и двухэтажные жилые дома, построенные из серого камня и изрядно потемневшего от сырости и влаги дерева. Жители города стояли на разных частях дороги и радостно махали нам руками, не забывая выкрикивать приветствия ромейской принцессе и желать «многие лета» своему императору.

Миновав очередные ворота, мы вступили в Средний город. Перед нашими взорами предстала прекрасная каменная церковь с огромным золотым куполом, увенчанным большим греческим крестом³⁰. Церковь носила название Пресвятой Богородицы Златоглавой и являлась одной из наиболее почитаемых в Трапезунде. С восхищением уставившись на блестящий купол церкви, я невольно подумал о том, что золото в Трапезунде все-таки имеется, хотя улиц, мощенных драгоценным металлом, как в Константинополе меня уверяли паломники, я пока не увидел.

Далее дорога становилась все более неровной и резко уходила по холму вверх. Мы с Ливадином приступили к подъему в крепость, и мой учитель напряженно запыхтел.

Сквозь узкие и низкие ворота, совсем непохожие на официальный вход в императорскую резиденцию, мы вошли в Цитадель. На дворцовой площади толпились люди, шедшие в пешей процессии впереди нас. Они заполняли все пространство перед дворцом, который располагался вдоль западной стены крепости и представлял собой настоящий архитектурный ансамбль, состоящий из нескольких двух-, трех — и даже четырехэтажных каменных зданий, соединенных между собой при помощи длинных лестниц и широких террас каким-то чрезвычайно хитроумным способом. Скажу честно, что такой замысловатой постройки мне прежде никогда не доводилось видеть.

На высоком крыльце в обрамлении колонн из белого мрамора я увидел деспину Джиаджак, которая почти сразу скрылась в стенах дворца. Без промедления за женщиной потянулась длинная вереница разодетых в шелка и золото важных императорских чиновников.

— Где же император Василий? Учитель, я его не вижу, — вновь пожаловался я Ливадину.

— Сожалею, Филат, но мы пришли слишком поздно. Предполагаю, что василевс уже встретил свою невесту и сопроводил ее во дворец, — со слабо скрываемым разочарованием в голосе объяснил мне Ливадин.

— И мы тоже пойдем во дворец, чтобы увидеть там императора Василия и ромейскую принцессу?

— Я рассчитываю сегодня же поприветствовать императора Василия лично и будем надеяться, что он выполнит все, данные мне обещания.

Из рассказов Ливадина мне было известно, что император Василий предложил моему учителю какую-то почетную должность при своем дворе. Какую именно, я не знал. Подозреваю, что не ведал этого и сам Ливадин или, может быть, по какой-то причине не говорил мне.

Я искренне верил, что на новом месте мой учитель получит важную службу. А я, став его помощником, буду настолько хорошо исполнять свои обязанности, что император Трапезунда непременно оценит мои усилия и наградит должностью, которая принесет мне множество удивительных приключений и позволит разбогатеть.

Внезапно вход во дворец перегородила императорская стража. Люди, что собрались на дворцовой площади, заметно приуныли. Еще немного потоптавшись, они неохотно потянулись к выходу из Цитадели.

Я предположил, что все пришедшие на дворцовую площадь, ожидали подарков от императора и праздничного угощения. Именно так было принято в торжественных случаях в Константинополе. Однако ничего подобного не произошло. Прибытие ромейской принцессы в Трапезунд ограничилось праздничным шествием по городу и пиром во дворце, на который нас с Ливадином никто даже не думал пригласить. При этих мыслях мой живот предательски заурчал, и я ощутил сильный голод.

Впрочем, всех прибывших из Константинополя никто не оставил неприкаянно стоять на дворцовой площади. Когда праздный народ рассеялся, то к нам приблизился один из императорских слуг. Молодой и важный мужчина попросил следовать за ним для того, чтобы показать места, отведенные нам для ночлега.

Так мы с Ливадином вместе с несколькими нашими попутчиками, в основном священниками и служащими императорской канцелярии, оказались на конюшне, расположенной напротив парадного входа во дворец. Именно здесь императорский слуга остановился и указал нам на просторное помещение, что располагалось над стойлами лошадей.

— Возмутительно! Подумай, грешник, какое страшное беззаконие ты творишь! — выкрикнул самый толстый из священников, который углядел в предложенном для ночлега месте проявление страшного неуважения к себе и своему священному сану.

— Другого места в Цитадели нет, — несмотря на угрозы, продолжал оставаться непреклонным императорский слуга. — Вам, господа, оказали большую честь, что позволили остаться и заночевать в стенах Цитадели. Как правило, все гости императора сами заботятся о себе и ищут постой в Нижнем городе.

Несмотря на продолжавшиеся недовольные перешептывания священников, дальнейших пререканий с императорским слугой не последовало. Приближалась ночь, и никому из прибывших в Трапезунд не хотелось остаться в новом городе без крыши над головой.

Я схватил свой вещевой мешок, что был доставлен с корабля вместе с багажом ромейской принцессы, и первым забрался по хлипкой деревянной лестнице наверх. Помещение над конюшней показалось мне вполне сносным для того, чтобы провести в нем ночь. Оно было вместительным и чистым, а дощатый пол, на котором беспорядочно лежали набитые соломой тюфяки, был устлан хорошо просушенным душистым сеном.

Дворцовые слуги принесли горячей воды для умывания, а также вино и в достатке еды: пшеничных лепешек, твердого сыра и теплой жареной телятины.

— Здесь не так плохо, господин, — заметил я, жадно набивая свой желудок едой.

— Безобразие, Филат! Как они посмели разместить нас на конюшне! — никак не успокаивался Ливадин. — Завтра я поговорю с императором Василием, и он обязательно устранит сие страшное недоразумение!

Я же был сыт и доволен. Растянувшись на мягком соломенном тюфяке, я закрыл глаза и мгновенно провалился в глубокий безмятежный сон.

Проснулся я ранним утром следующего дня. Оглядевшись, я увидел, что наши попутчики с корабля по-прежнему крепко спят, а вот лежак Ливадина пустует.

С осторожностью я спустился вниз и, выглянув из ворот конюшни, увидел своего господина. Ливадин стоял на парадном крыльце, ведущем во дворец, и разговаривал с императорскими стражниками. Догадавшись, что мой учитель с самого утра пытается получить аудиенцию у императора Василия, я мысленно пожелал ему удачи.

За моей спиной послышалось бодрое лошадиное ржание. Я обернулся, с любопытством разглядывая императорскую конюшню. Стойла лошадей оказались расположены только на одной ее стороне, а именно там, где конюшня вплотную прилегала к восточной крепостной стене Цитадели. Неспешно я двинулся мимо лошадей, которые живо мотали своими головами, как будто приветствуя меня.

Невольно я вспомнил о своем отце. В нашем доме, который располагался в пригороде Константинополя, тоже была конюшня. Однако к моменту, когда я стал достаточно взрослым, чтобы запомнить хоть что-нибудь, в ней оставались всего-навсего две рыжие клячи, которые мало походили на настоящих лошадей.

Кони императора были совсем другими: породистыми, сильными и красивыми. Поневоле я залюбовался ими. Гнедые, вороные, серые: шкура лошадей ослепительно блестела и искрилась в лучах солнечного света, обильно проникавшего в конюшню сквозь щели деревянных стен.

В самом большом стойле, будто специально отделенном от всех остальных, я увидел крупного вороного жеребца с длинной пепельно-черной гривой. Он был мощный, с развитой грудной клеткой и мускулатурой. Конь мордой потянулся ко мне, и я медленно протянул к нему свою руку.

— Осторожно, господин, — раздался голос за моей спиной. — Маргос³¹ — боевой конь императора. Он кусается.

Мне едва удалось одернуть руку, прежде чем Маргос действительно попытался ухватить меня за палец. Жеребец недовольно фыркнул и отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес.

Я обернулся к говорящему. Передо мной стоял парень примерно моего роста, но намного шире в плечах. Он был загорелый и с глубоко посаженными глазами, над которыми нависали густые, сросшиеся на переносице брови. Все во внешнем облике парня выдавало в нем потомка горцев, которые, как я узнал немногим позже, исконно жили в горах к востоку от Трапезунда.

— Маргос обучен атаковать врага, — пояснил мне загорелый парень.

— Но ведь я ему не враг, — искренне возмутился я.

— Маргос тебя не знает, господин, — добродушно улыбнулся мне потомок горцев. — Меня зовут Агван. Я — помощник конюха.

— Филат, — назвал я конюху свое имя. — И прошу тебя, не называй меня господином.

Агван кивнул, как мне показалось, с облегчением, потому как я не оказался важным и напыщенным молодым господином, которому непременно следует во всем угождать.

— Ты приехал из Константинополя? — догадался парень и без малейшего стеснения принялся меня расспрашивать. — Я видел вчера ромейскую принцессу. Она такая молодая. Сколько ей лет?

— Тринадцать, — ответил я, отметив простую и бесхитростную речь своего нового знакомого, которому явно не приходилось просиживать многие годы за нудным учением, как мне.

— Я думал, что принцессе не больше десяти, — растерянно почесал затылок Агван.

Такова была ромейская традиция. Брачный возраст девушек начинался в тринадцать лет, но принцесс, в соответствии с политическими замыслами их царственных отцов, могли выдавать замуж и в более раннем возрасте. При этом женихами часто становились взрослые мужчины, которые иногда были в несколько раз старше своих невест.

— Принцесса намного взрослее, чем может показаться на первый взгляд, — заметил я конюху, вспомнив, как решительно девушка вчера спускалась с трапа корабля, прибыв в незнакомый ей город. — А император Трапезунда разве не молод и нехорош собой?

— Император Василий — самый храбрый и великодушный правитель из всех. Но я не знаю, сколько ему лет.

Я подумал, раз мой учитель Ливадин является другом императора Василия, то они должны были быть примерно одного возраста. А значит, им обоим было около тридцати лет от роду.

— Мне доводилось слышать, что в городе Трапезунде есть улицы, вымощенные золотом и серебром, — решил я переменить тему и расспросить конюха о том, что меня интересовало намного больше, нежели возраст императора и его невесты.

— О нет, таких чудес у нас нет, — с ходу расстроил меня Агван.

— Получается, что в Трапезунде нет никаких удивительных богатств?

— Почему же, есть. Ты слышал о сокровище дракона?

— О сокровище дракона? — удивленно переспросил я. — Нет.

— С незапамятных времен в горах на севере жил настоящий, пышущий огнем, дракон, — не иначе как начал пересказывать мне Агван какое-то местное сказание. — А потом его убил отец нашего императора.

— И когда именно был убит дракон? — с сомнением в голосе поинтересовался я.

— Давно, очень давно, — заверил меня Агван — Еще до моего рождения. Лет так двадцать назад.

— Не так уж и давно, — усмехнулся я. — И что же, сокровище по-прежнему спрятано где-то в горах? Если так, то почему его никто не разыскивает?

— Дракон хранил свои богатства в тайном месте, и только тот, кто заслуживает сокровище дракона, сможет его отыскать, — само собой разумеющимся тоном сообщил мне Агван.

— Ты рассказываешь мне сказки для маленьких детей, — продолжил сомневаться я.

— Нет, я говорю сущую правду! Вот тебе крест! — не сдавался Агван и для пущей убедительности перекрестился три раза.

— Почему тогда отец императора Василия, убив дракона, не взял сокровище себе?

— Император был и так богат, — пожал плечами конюх. — Он хотел получить славу истребителя дракона, а не его богатства.

Я настолько увлеченно слушал историю Агвана о сокровище дракона, что не заметил, как на конюшню вернулся Ливадин.

— Вот ты где, мой мальчик! — окликнул меня учитель. — Мы с тобой отправляемся на прием к императору Василию! Иди за мной!

— Прямо сейчас? К императору? — разволновался я.

— Да, — подтвердил Ливадин, радостно сотрясая в своих руках несколько увесистых свитков. — И поторопись, Филат. Нельзя заставлять императора нас ждать.

Следом за Ливадином я вышел на дворцовую площадь. С удовлетворением я подметил, что сегодня мой учитель был бодр и весел, а от морского недомогания, которым он промаялся последние десять дней, не осталось ни единого следа. В глаза бросались лишь излишняя худоба Ливадина и бледность его лица, хотя, сколько я себя помнил, мой учитель всегда выглядел немного изможденным.

Поднявшись на высокое дворцовое крыльцо, мы свободно миновали стражников и вошли в просторный холл, стены которого подобно радужной мозаике были украшены пластинами из цветного мрамора и гранита. Один из императорских прислужников в темно-зеленом облачении, уже поджидал нас. Чинно раскланявшись с Ливадином, он, не мешкая ни минуты, повел нас по широкой каменной лестнице наверх.

Сначала мы оказались в большом холле, а затем в еще одной более просторной комнате и наконец вошли в поистине удивительное помещение. Пол этого зала был покрыт белоснежным мрамором, а крыша в форме купола имитировала небесный свод, украшенный искрящимися золотыми звездами. На стенах по обеим сторонам помещения перед нами предстала череда портретов, на которых были изображены правители Трапезунда во весь рост и в полном императорском облачении: дивитисии³² с лоросом³³, короной с пендалиями³⁴ и царственными регалиями в руках.

— Император ожидает тебя, господин Ливадин, — объявил сопровождающий нас слуга, когда из украшенных искусной резьбой дверей вышел немолодой и плотно сбитый мужчина в бордовых одеждах. — Входи, господин, но твой мальчик должен остаться здесь.

Ливадин виновато посмотрел на меня, но не стал медлить и поспешно скрылся в дверях. Я же остался стоять в зале с портретами и звездами, несколько огорченный тем, что вновь не увижу правителя Трапезунда.

Мужчина в бордовом одеянии, что вышел от императора Василия, сначала стремительно прошел мимо меня, но потом вдруг остановился и обратился ко мне:

— Парень, ты прибыл вчера из Константинополя вместе с господином, что теперь находится на аудиенции у императора?

Я почтительно поклонился мужчине в бордовых одеждах. Чутье подсказывало мне, что он должен был быть каким-то важным господином при трапезундском дворе.

— Да, я прибыл вчера вместе с господином Андреем Ливадином на корабле принцессы Ирины Палеологини, — учтиво, по всем правилам отвечал я.

Подняв глаза, чтобы хорошенько изучить заговорившего со мной господина, я увидел широкое лицо с немного заостренным кончиком носа и короткой бородкой. Маленькие, глубоко посаженные глаза цепко и требовательно смотрели на меня, отчего мне сразу стало не по себе.

— Кто такой твой господин, что ему было отведено место на корабле ромейской принцессы?

— Господин Ливадин прибыл в Трапезунд по личному приглашению Его императорского Величества, властителя Трапезунда Василия, — подчеркнуто замысловато ответил я, точно так, как учил меня Ливадин.

— Чем именно твой господин занимался в Константинополе? — продолжил расспрос, более похожий на допрос, мой короткобородый собеседник.

— Господин Ливадин служил в императорском скриптории.

— И давно ты находишься в услужении у господина Ливадина?

— Мой отец Иоанн Серапул отдал меня в ученичество шесть лет назад.

— Серапулы — знатный константинопольский род, — удивил меня важный господин знанием моей родословной и посмотрел на меня с большим интересом. — Как тебя зовут, парень?

— Филат, то есть Феофилакт Серапул, — впервые запнулся я.

— И чему именно учит тебя твой господин и учитель?

— Арифметике и риторике, копированию рукописей и иноземным языкам, — начал старательно перечислять я.

— Знание иностранных языков — редкий и крайне полезный навык, — согласился суровый господин и заговорил со мной на неизвестном мне наречии, сплошь состоящим из каких-то резких и шипящих звуков.

На моем лице застыли недоумение и полнейшая растерянность. Тогда короткобородый господин принялся говорить со мной на вольгаре. Я отвечал уверенно, ведь у меня была хорошая практика с капитаном Джованни все те дни, что мы плыли из Константинополя в Трапезунд. Однако на этом требовательный господин не остановился и перешел на язык франков, которому, по указанию Ливадина, меня обучал один из писарей нашего скриптория в Константинополе. Я не был уверен в успешности тех занятий, так как мой тогдашний учитель сам плохо владел франкским языком. Впрочем, я смело отвечал на все вопросы важного чиновника в темно-бордовых одеяниях. Насколько мои ответы удовлетворяли требовательного собеседника, мне оставалось лишь догадываться, ведь его лицо оставалось непроницаемым для каких-либо эмоций.

— Знаешь ли ты, Филат, — после короткой паузы впервые обратился ко мне по имени важный господин. — В каком зале мы с тобой находимся?

— В императорской портретной галерее, — выпалил я наугад.

— Именно так, — подтвердил короткобородый господин. — По правую руку от меня изображены императоры, которые правили в Трапезунде, начиная с основателя династии Великих Комнинов, Алексея³⁵, и до нашего великого императора Василия, который своим бесстрашием и великодушием превосходит всех своих славных предков, — и с этими словами важный господин почтительно указал мне на изображение статного мужчины с черными усами и густой бородой. — По другую сторону от нас — императоры из династии Комнинов. Они предки императоров Трапезунда, которые царствовали в Константинополе много лет тому назад.

Безусловно, я знал о прославленной императорской династии Комнинов³⁶, что властвовала в Романии до того момента, как предатели из рода Ангелов³⁷ узурпировали власть в империи и отдали царственный город Константинополь на разграбление латинянам. Теперь же мне открылась связь правящей в Трапезунде династии Великих Комнинов со знаменитыми Комнинами, что главенствовали в прежние времена в Константинополе.

— Наш долг, — неожиданно повысив голос, продолжил говорить важный господин, — с усердием и старанием служить своим истинным императорам. Ты готов к этому, парень?

— Да, господин, — горячо согласился я.

— Похвально, — одобрил мой ответ короткобородый господин и, не сказав более ни единого слова, развернулся и пошел от меня прочь.

— Что за господин говорил со мной? — спросил я у слуги в темно-зеленом облачении, что продолжал неподвижно стоять у дверей, ведущих на аудиенцию к императору.

Тот вылупился на меня, как на глупца и полного идиота:

— С тобой изволил говорить великий логофет³⁸ Никита Схоларий, приближенный императора Василия и его правая рука, без участия которого в Трапезундской империи не принимается ни одно важное решение.

Я только открыл рот от удивления, как из дверей императорских покоев появился Ливадин. Мой учитель светился от радости, и я понял, что прием у государя Трапезунда прошел успешно. По пятам за Ливадином семенил немного сгорбленный седой старичок, который взирал на моего учителя с нескрываемым восторгом и обожанием.

— Филат, я получил назначение, — торжествующе сообщил мне учитель. — Император Василий пожаловал мне чин протонотария.

— И какую именно службу подразумевает твоя новая должность, господин? — спросил я, неотступно следуя за Ливадином и шустрым старичком.

— Темная ты голова, — шутливо пожурил меня Ливадин. — Теперь я главный писарь и хранитель императорского архива и библиотеки.

— Поздравляю, учитель, это большая честь, — отозвался я, пытаясь скрыть свое откровенное разочарование, ведь я надеялся, что моему господину поручат какую-то более значимую службу; а уехать так далеко от дома и ненавистного скриптория, чтобы снова сидеть в душной комнате архива или библиотеки и целыми днями скрипеть пером, показалось мне в высшей степени несправедливостью.

Между тем старичок, которого, как выяснилось, звали Иова, привел нас в одну очень большую комнату, что буквально утопала в бесчисленном количестве стеллажей и ящиков со свитками, бумагами и другой архивной всячиной. Кроме того, в комнате стояло несколько столов, половина из которых была занята писарями: двумя молодыми парнями и одним мужчиной с седой прядью в волосах.

— Вот наша канцелярия, господин Ливадин, — гордо объявил старичок Иова и, обращаясь к озадаченным лицам писарей, добавил с благоговением. — Перед вами — господин Андрей Ливадин, ученый муж, который прибыл к нам из Константинополя! Наш владыка, великомудрый император Василий, назначил его руководить архивом, библиотекой и всеми нами!

В ответ на почтительные слова Иовы мой учитель произнес приветственную речь, которую он составил заранее в соответствии со всеми правилами риторики, чем встревожил и так изрядно взбудораженных писарей. И только Иова, кажется, пришел в еще больший восторг от высокопарных слов Ливадина.

Довольный произведенным им эффектом, Ливадин решил немедленно осмотреть все вверенные ему помещения. Мне же ничего не оставалось, как обреченно отправиться следом за своим господином. Все мои надежды и мечты, которые я связывал с прибытием в Трапезунд, рухнули в одночасье. От осознания этого мне вдруг стало горестно и грустно.

Глава 3. Подарок для принцессы

Вечером того же дня мне выделили комнату, которая находилась на верхнем этаже здания архива и библиотеки. Комната оказалась небольшой, но опрятной и по-простому обставленной всем необходимым. Наличие двух кроватей и такого же количества столов и стульев навело меня на мысль о том, что располагаться я здесь буду не один. Точнее говоря, кто-то уже живет в комнате, и меня к этому человеку подселили.

Я занял дальнюю кровать, которая показалась мне наименее обжитой. Переложив свои немногочисленные пожитки в пустой, грубо сколоченный деревянный сундук, я растянулся в полный рост на набитом старым сеном матрасе и почти мгновенно погрузился в сон.

Проснулся я от робкого стука в дверь. Молодой слуга, мальчик лет восьми, принес мне завтрак³⁹: жареную рыбу, горячий пшеничный хлеб, пару груш и кувшин с разбавленным, невероятно кислым вином.

Быстро позавтракав, я спустился в архив. Мой учитель гордо восседал за центральным письменным столом. С неподдельным увлечением он рылся в куче бумаг и изредка спрашивал о чем-то у старика Иовы, который старательно пучил глаза и одобрительно кивал в ответ на каждую реплику Ливадина.

Писари в канцелярии еще не появились, и я решил отправиться прямиком в библиотеку. Там мне учитель выделил вчера красивый дубовый стол якобы для того, чтобы я смог продолжить свое, прерванное переездом в Трапезунд, обучение.

К моему удивлению, библиотека мне понравилась. Огромная комната выходила своими широкими окнами во внутренний двор Цитадели и была сосредоточием простора и света. Изысканные фрески на стенах помещения изображали библейские сцены, а бесчисленные ряды книг и свитков в резных полках императорской библиотеки были обрамлены панелями с изображениями удивительных животных и диковинных растений.

Особенно мне приглянулись гигантские по своим размерам географические карты. Я взял одну из них и разложил на своем столе. С любопытством я принялся рассматривать территорию Трапезундской империи и всех прилегающих к ней земель. Без большого труда я отыскал на карте город Трапезунд и мой родной, но теперь такой далекий Константинополь.

Заслышав легкий шорох впереди себя, я поднял голову и увидел Элени. Девушка стояла по другую сторону стола и, застенчиво улыбаясь, наблюдала за моими действиями. Встретившись со мной глазами, Элени тихонько хихикнула, и я почувствовал, как мои щеки начинают заливаться краской.

Элени представлялась мне самой прекрасной девушкой из тех, что я встречал. Темные волосы Элени были собраны плавными морскими волнами на затылке, а на ее плечи свободно ниспадали несколько непослушных прядей. Большие и выразительные глаза цвета спелой оливы всегда смотрели открыто и жизнерадостно, а ровная белозубая улыбка в сочетании со звонким смехом каждый раз отчего-то заставляла трепетать мое сердце.

— Что это у тебя такое? — указала Элени на огромную карту, лежащую на моем столе.

— Карта, — промямлил я и продолжил говорить все так же сбивчиво. — Географическая карта Трапезундской империи… очень большая географическая карта Трапезундской империи…

— Ты ее изучаешь? Но для чего?

— Мне хочется узнать побольше о том месте, в котором мы сейчас с тобой находимся, — все-таки сумел я собраться с мыслями и объяснил Элени свое нынешнее занятие как можно более серьезным и ровным голосом.

— О, как интересно! — искренне восхитилась девушка и указала своим изящным пальчиком на обозначение «Трапезунд». — Получается, что мы находимся здесь, да?

— Точно, — подтвердил я и, повинуясь какому-то таинственному внутреннему порыву, медленно придвинул свою руку ближе к пальцам Элени и едва коснулся их.

— Ой! — произнесла девушка, и я испугался, что непреднамеренно обидел ее. — Я пришла по поручению принцессы. Она желает тебя видеть.

— Принцесса отправила тебя за мной? — удивленно переспросил я.

— Да, — подтвердила девушка. — Принцесса хочет услышать окончание той замечательной истории об отважном муже по имени Одиссей, которую ты начал рассказывать нам на корабле по дороге в Трапезунд, но так и не закончил.

— И тебе тоже понравилась поэма об Одиссее? — непременно решил разузнать я.

— Конечно, ведь эта твоя история, Филат, самая увлекательная из всех, что я когда-либо слышала, — только шире улыбнулась мне девушка.

Все было очень просто. Скука морского путешествия из Константинополя в Трапезунд привела к тому, что Ливадин поручил мне развлекать ромейскую принцессу в качестве рассказчика. Благодаря особенностям моей памяти я дословно помнил множество историй и рассказов, то есть все, что я когда-либо слышал или читал в книгах. Кроме того, Ливадин отчаянно пытался обучить меня искусству декламации и счел долгое морское путешествие подходящим моментом для подобной практики.

По научению священников начать мне пришлось с пересказа ромейской принцессе и Элени жития святых, а именно жизнеописания нескольких несчастных женщин, которые сурово пострадали за свою веру в Иисуса Христа: их то жгли на костре, то выкалывали им глаза, то сдирали с них живьем кожу. Честно говоря, я лично находил такие истории не столько поучительными, сколько по-настоящему жуткими для ушей двух девушек, однако сопротивляться указаниям церковников никак не мог.

Только после того, как священники ослабили свой контроль и поверили в мою благонадежность, я позволил себе рассказать принцессе и Элени несколько веселых и поучительных басен Эзопа, чем вызвал первые радостные улыбки и искренний смех на девичьих лицах. Полностью осмелев, я решился декламировать поэму знаменитого древнегреческого поэта Гомера под названием «Одиссея». Прекрасно понимая, что завершить монументальное произведение за оставшееся время в пути мне не удастся, я надеялся вызвать интерес у Элени для того, чтобы по прибытии в Трапезунд иметь возможность досказать девушке о том, как Одиссею удалось вырваться из плена нимфы Калипсо и после многих лет странствий вернуться на остров Итака к любимой жене Пенелопе. О том, что и принцесса захочет узнать окончание полной невероятных приключений истории, я тогда даже не подумал.

— Мне нужно предупредить господина Ливадина, — выдавил я, готовый последовать за Элени куда угодно.

— Пожалуйста, не делай этого. Просто пойдем со мной. Твой господин, как священник, способен испортить любое веселье, — с наигранным укором посмотрела на меня девушка.

Я последовал за Элени. Девушка уверенно повела меня по дворцовым коридорам. После этого, поднявшись по длинной лестнице наверх, мы, никем не замеченные, миновали несколько богато украшенных залов и оказались в небольшом саду, разбитом на дворцовой крыше. Пройдя мимо живописного фонтанчика с фигурой женщины, что держала кувшин над своей головой, мы вошли в комнату и остановились.

Плавным движением руки Элени попросила соблюдать тишину и оставила меня одного в незнакомой комнате. Я осмотрелся. Комната была обставлена с кричащей роскошью, способной поразить любое, даже самое смелое воображение. Стены, окна и двери вокруг меня были увешаны дорогими шелковыми и парчовыми тканями, а мраморный пол устилали яркие по цветовой гамме и мягкие на ощупь персидские ковры. Резная мебель: столы, стулья, кресла, сундуки и огромный диван, утопающий во множестве подушек разных форм и размеров, были инкрустированы драгоценными металлами и редкими породами камней.

Только теперь ко мне пришло осознание того, что я нахожусь на женской половине дворца в покоях ромейской принцессы и, судя по всему, тайно. Невольно я вздрогнул. Я не был евнухом и становиться им в случае, если меня здесь обнаружат, не собирался. Словно загнанный в ловушку зверь, я начал прислушиваться к каждому звуку, нервно теребя рукав своей одежды.

Вдруг на пол упала бусина, пришитая к рукаву моей туники, а за ней — еще одна. Обе бусины ударились о мраморный пол, издали приглушенный, надтреснутый звук и закатились под большой, окованный серебром сундук, стоящий на высоких резных ножках справа от меня. Недолго думая, я нырнул вниз, и в момент, когда было почти дотянулся до самой крупной из бусин, до меня донеслись чуть слышные шаги и негромкие голоса. Не желая обнаружить себя в месте, где меня ни при каких обстоятельствах быть не должно, я быстро перевернулся на бок и отполз за ширму, которая стояла в двух шагах от злосчастного сундука.

Я замер. Мое сердце бешено колотилось.

Ровный голос кого-то из слуг принцессы, может быть, даже евнуха, судьбы которого я так жаждал избежать, становился все более громким, и я сумел расслышать последние, произнесенные им слова:

— Господа, соблаговолите ожидать в гостевой комнате. Ее Высочество милостиво приняла вашу нижайшую просьбу об аудиенции и скоро выйдет к вам.

Услышав звук удаляющихся шагов, я осторожно выглянул из своего укрытия. Двое мужчин, одетые в длинные кафтаны черного и темно-синего цвета, стояли ко мне спиной. Тот, что был в черном одеянии, держал в руках красивую серебряную шкатулку, которую, как только слуга принцессы удалился из комнаты, он положил на маленький стол возле себя. Бережно откинув крышку, мужчина достал чашу, которая показалась мне не иначе как истинным произведением искусства.

Чаша напоминала кубок или даже церковный потир⁴⁰, используемый священниками при совершении таинства евхаристии⁴¹. Чаша была сделана из чистого золота, украшена изящной филигранью⁴² и несколькими крупными сапфирами и изумрудами. Я чуть было не ахнул от восхищения, но вовремя спохватился и не издал ни единого звука, способного выдать мое присутствие в комнатах ромейской принцессы.

Гости Палеологини негромко заговорили между собой, и я услышал, что свою беседу они ведут не на греческом языке. С изумлением для самого себя я обнаружил, что понимаю их речь. Мужчины говорили на языке Хорци⁴³ — рослого немолодого воина родом из Гурии, местечка где-то в Грузии, которого Ливадин в свою бытность налоговым чиновником в Константинополе нанял, для собственной охраны.

— Чаша великолепна, Георгий, как ты мне и говорил! — произнес мужчина в темно-синем кафтане.

Гость Палеологини развернулся ко мне в профиль, и я увидел пожилого человека, можно сказать, почти старика с большим и немного крючкообразным носом.

— Так и есть, мой дорогой Малхаз⁴⁴, — согласился второй из мужчин, что продолжал стоять ко мне спиной. — Эта чаша есть не что иное, как великолепнейший из даров, достойный царей и императоров. Ромейская принцесса будет не в силах устоять перед чудесной чашей и не посмеет отказаться от нашего роскошного подарка.

— Однако чаша слишком дорого нам обошлась, — ворчливо заметил старик.

— Что поделаешь, Малхаз. Разве людям не всегда приходится платить за свои желания? А нынешнее наше намерение настолько важно, что будет грех не заплатить за него такую высокую цену.

— Твоя правда, — не медля ни секунды, ответил старик. — Значит, ты, Георгий, сделал все в точности так, как мы с тобой обговорили?

— Да, мой дорогой друг. Чаша полностью подготовлена для нашей цели.

— Невероятно прекрасная вещь, — кажется, с сожалением, что с чашей все-таки придется расстаться, продолжал сокрушаться Малхаз.

— До смерти прекрасная!

— И какой же яд использовал колдун Гоча⁴⁵ в этот раз? — задал старик своему приятелю вопрос, от которого у меня резко перехватило дыхание.

— Яд горной гадюки с примесью чего-то еще. Ты ведь знаешь, что колдун не любит раскрывать своих секретов, — ответил мужчина по имени Георгий и продолжил свой рассказ: — Гоча покрыл чашу тонким слоем яда изнутри. Посмотри, он совершенно незаметен для глаза. Как только жидкость попадет в чашу, яд бесследно растворится в ней. Палеологиня выпьет из чаши и умрет быстро, почти не испытывая мучений.

— Будем милосердны к девочке, — неприязненно скривился старик Малхаз.

— А ты знаешь, мне даже немного жаль ромейскую девчонку, ведь она — невинное дитя, что играет роль, отведенную ей безжалостным отцом.

— Невинных детей у Палеологов не бывает. Они с молоком матери впитывают всю жестокость и лицемерие своего рода, — прорычал старик, у которого не иначе как были личные счеты к императору Андронику.

— Конечно, Малхаз, я понимаю, что эта жертва необходима. Дело давно решенное, и нам с тобой остается лишь в точности выполнить свою часть сделки.

Послышались шаги и чьи-то, пока невнятные, голоса. Одно мгновение, и из-под струящегося слоя бордового шелка в противоположенной стороне комнаты появилась принцесса в бирюзовом облачении и золотой диадеме на голове, которая по своей форме напоминала ветвь настоящего лавра. Принцесса гордо шествовала в сопровождении Элени, которая с явной тревогой оглядывалась по сторонам, вероятно, в поисках меня. Следом за девушками в комнату вошел суровый короткобородый господин по имени Никита Схоларий, которого я вчера впервые повстречал в портретной галерее у покоев императора Василия. Непроизвольно я пригнулся намного ниже к мраморному полу и далее слушал лишь голоса всех присутствующих в комнате Палеологини.

— Достопочтенные господа и дорогие гости из славных земель Гурийского княжества, приветствую вас! — торжественно прозвучал голос с детскими нотками, в котором я узнал ромейскую принцессу.

— Нам доложили, — подхватил речь ромейки мужской голос, который, несомненно, принадлежал Никите Схоларию, — что наши верные друзья из Гурии, господин Малхаз и господин Георгий, желают преподнести достопочтенной принцессе по случаю ее бракосочетания с великим императором и автократором Трапезунда некий невероятно редкий дар.

— Прекрасная и высокородная принцесса, — заговорил голос, который принадлежал пожилому мужчине в темно-синем кафтане, но звучал уже по-гречески. — Благодарим тебя за честь лицезреть твою неземную красоту и благоговейно склонять перед тобой колени.

— Позволь нам, твоим ничтожным и верным слугам, — после небольшой паузы, вызванной тем, что гурийцы с шумом опустились на колени, продолжил голос, принадлежащий второму, более молодому из гостей, — поздравить тебя, принцесса, с грядущим великим событием и преподнести тебе наш скромный дар.

Я не удержался и с опаской выглянул из своего укрытия. Мужчина в черном облачении по имени Георгий, который, как оказалось, был обладателем густой черной бороды, протянул Палеологине прекрасную золотую чашу.

— Господин Малхаз и господин Георгий, до чего чудесный дар! Благодарю вас! Чаша воистину великолепна! Я прежде никогда не видела столь неземной красоты! — восторженно произнесла Палеологиня и, охотно взяв дарственную чашу в руки, принялась ее рассматривать.

— Эта чаша наидревнейшей работы, — заметил Малхаз приторно-сладким голосом. — По старинной легенде она принадлежала императрице Минервине, супруге прославленного в веках, святого императора Константина⁴⁶.

— Невероятно щедрый дар, господа! — одобрительно вставил Никита Схоларий.

— Легенда гласит, моя госпожа, — продолжил говорить старик Малхаз, обращаясь к принцессе мягко и ласково, — императрица испила из этой чаши накануне своей свадьбы с императором Константином и в ту же ночь зачала сына и будущего наследника престола.

Подобное свидетельство о Константине Великом и его первой супруге мне не было известно, хотя я живо интересовался жизнью знаменитого императора и рьяно изучал все, что попадалось мне на глаза в стенах константинопольского скриптория. Именно поэтому у меня не было сомнений в том, что старик Малхаз беззастенчиво врет. По неизвестной мне причине он намеревался отравить Палеологиню. А для того чтобы значительно облегчить себе задачу, гуриец, по всей видимости, сам сочинил нелепую сказочку о супруге императора Константина, которая должна была окончательно убедить принцессу испить из подаренной гурийцами отравленной чаши.

Испытывая несказанно сильное возмущение, я резко позабыл обо всех своих опасениях и страхах. Мне нужно было действовать, причем немедленно. На свой страх и риск я вышел из-за ширмы.

— Нет, принцесса, нет! — прокричал я. — Чаша в твоих руках отравлена, не прикасайся к ней!

Все присутствующие в комнате повернулись в мою сторону и в полном недоумении уставились на меня. Мое появление получилось, мягко говоря, неожиданным и крайне эффектным.

— Что это за малец? Откуда он здесь взялся? — первым обрел голос старик Малхаз.

— Повтори еще раз, парень, что ты сказал? — сурово потребовал у меня Никита Схоларий.

— Чаша гурийцев отравлена, господин, — настаивал я на своем, а затем обратился к Палеологине. — Ваше Высочество, умоляю, не трогай ее!

Ромейская принцесса вышла из оцепенения, охватившего ее после моего неожиданного появления и крайне смелого заявления. Громко вскрикнув, девушка бросила чашу на пол. Однако Никита Схоларий проявил невероятную реакцию и на лету поймал подарок двух гурийцев. Аккуратно взяв чашу двумя пальцами правой руки, императорский чиновник вновь обратился ко мне:

— Скажи-ка мне, парень, что ты делаешь в покоях у Ее Высочества?

— Я, я… ничего… — растерянно пролепетал я, откровенно не зная, как мне ответить на столь простой и закономерный вопрос великого логофета.

— Этот лживый малец — вражеский шпион! Он тайно проник в покои Ее Высочества и замышлял неладное супротив дочери ромейского императора! Охрана, схватите его! — неистово закричал старик Малхаз.

— Нет, я вовсе не шпион, — начал неумело оправдываться я, придя в ужас от страшных обвинений старого гурийца.

— Стража! Скорее сюда! — не думал слушать мои оправдания жестокий Малхаз.

— Господин Филат не шпион. Он пришел… — предприняла робкую попытку защитить меня Элени, но осеклась и принялась бесцеремонно дергать ромейскую принцессу за рукав ее шелковой туники.

В гостевую комнату вбежали трое телохранителей принцессы и принялись больно заламывать мне руки за спиной.

— Сейчас же отпустите его! — заговорила принцесса. — Господин Филат не преступник. Он следовал приказу и явился сюда по моему требованию.

— Вот как? И для чего же ты, моя госпожа, призвала господина Филата в свои покои? — высказал свое искреннее недоумение Никита Схоларий.

— Господин Филат занимает часы моего досуга увлекательными и поучительными историями. Его отрекомендовал мне господин Ливадин, друг императора Василия, который прибыл в Трапезунд из Константинополя в составе моей свиты.

После приказа Палеологини ее телохранители освободили меня. На мгновение я почувствовал облегчение, ведь принцесса вступилась за меня и объяснила причину моего присутствия на женской половине дворца.

— Отчего же тогда столь благородный господин изволил прятаться от нас за ширмой? — с издевкой поинтересовался Малхаз, который даже не думал отступать от своих жутких обвинений.

— Если парень находится здесь по приказу Ее Высочества, то мы не вправе требовать от него дальнейших объяснений, — отмахнулся от гурийца Никита Схоларий. — Что намного важнее, так это почему он решил, что подаренная вами, достопочтенные господа из Гурии, чаша отравлена.

— Скажи нам, господин Филат, что именно тебе известно о подаренной мне чаше? — приказала Палеологиня слегка дрогнувшим голосом.

— Перед самым твоим приходом, госпожа, гурийские гости говорили о том, что они намеренно отравили дарственную чашу, чтобы с ее помощью лишить тебя жизни, — объяснил я, указывая пальцем на двух гурийцев.

— Здесь кроется заговор! Этот малец — лгун и нечестивец! Он врет тебе, принцесса! — в панике закричал Малхаз, а второй гуриец по имени Георгий внезапно ринулся в мою сторону.

— Я говорю истинную правду! — отчаянно выкрикнул я, когда более молодой гуриец схватил меня за шиворот.

— Господин Георгий, отпусти парня! — скомандовал Никита Схоларий, а телохранители принцессы подоспели ко мне, чтобы помочь высвободиться из рук свирепого гурийца.

— Господа из Гурии говорили об отравленной чаше на своем родном языке. Они были уверены в том, что находятся в комнате одни, и никто не может слышать их речи, — продолжал докладывать я.

— А ты, выходит, знаешь их язык и понял все то, о чем они между собой разговаривали? — сделал верный вывод Никита Схоларий.

Я кивнул великому логофету в знак своего полного согласия.

— Вздор и злостная клевета! — зло заявил старик Малхаз. — Этого малолетнего изменщика следует вздернуть за его лживый и поганый язык прямо сейчас!

— Господин Филат не изменщик! — с волнением выкрикнула Элени.

— Я знаю господина Филата как своего верного слугу, — поддержала свою прислужницу Палеологиня.

— Тогда, ваше Высочество, нам следует выслушать мальчишку до конца, — нарочито спокойным голосом проговорил Никита Схоларий, почтительно обращаясь к ромейской принцессе. — Если выяснится, что он врет и оговаривает двух знатных господ из Гурии, то мы без промедления повесим его на дворцовой площади Цитадели. Итак, что еще ты слышал, парень?

— Господа из Гурии сказали, что по их приказу колдун по имени Гоча покрыл внутреннюю поверхность чаши ядом горной гадюки. Если налить жидкость в чашу, то она впитает яд, и тот, кто выпьет содержимое чаши, умрет быстро и почти без мучений, — кратко передал я суть услышанного, пытаясь всячески отгонять мысли о расправе, которую мне посулил Никита Схоларий в случае моего вранья.

— Если верить твоим словам, то эти двое замышляли отравить принцессу? — уточнил великий логофет, а Палеологиня нервно вздрогнула.

— Я, господин, передаю лишь то, что слышал от гурийских господ своими собственными ушами, — без колебаний подтвердил я предположение императорского чиновника.

— Ложь! Самая гнусная ложь, которую мне когда-либо доводилось слышать! Мы без промедления оповестим императора Василия о заговоре против нас, его вернейших слуг! Василевс Трапезунда защитит нас от мерзкой клеветы и полнейшего произвола! — проревел гуриец Малхаз и предпринял попытку двинуться к выходу из покоев ромейской принцессы.

— Держите их обоих! — приказал Никита Схоларий охране Палеологини. — Если малец врет, как вы, господа, утверждаете, то вам ничего не грозит, а значит, не стоит так волноваться.

— А я верю господину Филату, — несмело заявила Элени, более обращаясь к Палеологине, нежели ко всем присутствующим в комнате.

— Великий логофет, мы должны как-то проверить слова господина Филата, — предложила принцесса, которая, как мне показалось, не желала верить в намерение двух гурийцев ее отравить.

— Я знаю один верный способ, моя госпожа, — с готовностью отозвался Никита Схоларий и без промедления наполнил дарственную чашу вином из кувшина, что стоял на ближайшем к чиновнику столе.

Элени громко ахнула, и я увидел, как девушка судорожно схватила ромейскую принцессу за руку, а Ее Высочество намного сильнее сжала ладонь своей подруги.

— Пей! — протянул Никита Схоларий чашу с вином старику Малхазу.

— Нет, — прохрипел тот, — я не могу! Это священный дар! Мои уста не смеют прикоснуться к нему!

— Принцесса, может быть, тебе стоит удалиться и не видеть малоприятного зрелища, которое теперь будет происходить? — немного с опозданием спохватился Никита Схоларий.

— Нет, — жестко отозвалась Палеологиня. — Я желаю остаться и узнать правду!

— Стражники, держите старика! Да покрепче! — приказал великий логофет телохранителям принцессы и принялся вливать содержимое чаши в рот Малхаза.

Старик начал брыкаться и попытался сплевывать вино. Тогда Никита Схоларий грубо запрокинул голову гурийца назад, и содержимое чаши потекло Малхазу прямо в рот.

Дарственная чаша стремительно опустела, и Никита Схоларий отступил. По его сигналу телохранители принцессы отпустили старика, который еще какое-то время, находясь в полном недоумении, смотрел, то на великого логофета, то на Палеологиню. И вдруг его лицо исказилось гримасой боли и ужаса, глаза выкатились наружу, а изо рта пошла пена с примесью крови и рвоты. Старик упал на пол, и его тело начало содрогаться в сильнейших судорогах. Не прошло и минуты, как старый гуриец испустил дух.

Второй заговорщик по имени Георгий не растерялся и предпринял попытку к бегству. Гуриец с жутким криком вырвался из рук стражника, пребывавшего в некоторой растерянности от происходящего в комнате принцессы, и двинулся по направлению к выходу в сад.

— Стража! Схватить его! Не дайте гурийцу уйти! — в гневе ревел Никита Схоларий. — Как поймаете, так бросьте его в катакомбы! Быстрее, пошевеливайтесь, болваны!

После того как второй заговорщик был схвачен и под конвоем выведен из покоев ромейской принцессы, великий логофет обратился к Палеологине:

— Вот, по твоему приказанию, моя госпожа, все и выяснилось. Заговорщики обнаружены и обезврежены.

Палеологиня отвела свой взгляд от мертвенно-бледного лица умершего страшной смертью старика Малхаза и с усилием выдавила из себя:

— Почему?

— Ответ на этот вопрос нам только предстоит найти, но я непременно разберусь в этом деле.

— Да, великий логофет, непременно разберись… — дрожащим голосом согласилась Палеологиня.

Не медля ни минуты, принцесса направилась прочь из злосчастной комнаты. А Элени, одарив меня своим прощальным, по-прежнему крайне испуганным взглядом, быстро последовала за своей госпожой.

Никита Схоларий сделал несколько шагов в мою сторону и цепко впился в меня своими маленькими колючими глазами. Я замер, пытаясь выдержать неприятный взор великого логофета, который, как мне показалось, пронзал меня насквозь.

— Для нас всех, Филат, большая удача, что принцессе вздумалось поиграть с тобой в прятки, — проговорил Никита Схоларий после небольшой паузы.

— Но мы с принцессой не играли ни в какие игры, — не понял я, что именно хочет сказать мне великий логофет.

— Нет, играли, — упорно продолжал настаивать Никита Схоларий. — Именно поэтому, спрятавшись за ширмой, тебе удалось подслушать важный разговор и раскрыть опасных заговорщиков, тем самым предотвратив страшное преступление. Ты меня понял?

— Да, господин, — безропотно принял я объяснение императорского чиновника о произошедших в покоях ромейской принцессы событиях.

— А теперь, Филат, ты вернешься к своим обычным делам. Выйдя из этой комнаты, ты забудешь обо всем, что здесь произошло. Ты более не вспомнишь и не заговоришь о случившемся с кем бы то ни было, если только я сам тебе этого не прикажу.

Я кивнул великому логофету, куда уж понятнее.

— Иначе, — и Никита Схоларий перевел свой колючий взгляд на тело мертвого старика Малхаза, — ты можешь сам оказаться на месте ничтожного предателя-гурийца.

Я вздрогнул. У меня не было ни вопросов, ни возражений. Единственное, чего мне хотелось, так это быстрее убраться из злосчастной комнаты и никогда вновь не видеть мертвенно-бледного лица старого гурийца со следами запекшейся крови и блевоты.

— Значит, мы с тобой пришли к соглашению, парень, ведь так? — зачем-то еще раз переспросил у меня Никита Схоларий. — Ступай, а я поразмыслю над тем, что мне с тобой делать дальше.

Последние слова великого логофета я предпочел пропустить мимо ушей и не воспринимать всерьез.

Кто-то из дворцовых слуг взялся сопроводить меня до дверей моей комнаты. Почти обессиленно я рухнул на свою кровать. Все произошедшее в покоях ромейской принцессы менее часа назад показалось мне чем-то нереальным и случившимся как будто не со мной.

Я закрыл глаза, ощущая непреодолимое желание забыться и провалиться в глубокую безмятежную тишину.

Глава 4. Возвышение

Я открыл глаза и прямо перед своим носом увидел лицо незнакомого мне человека. Это был парень приблизительно моего возраста, с густыми каштановыми волосами и большими серо-зелеными глазами, которые пытливо смотрели на меня в упор.

Не отвлекаясь на приветствие, парень заговорил со мной с явным вызовом в голосе:

— Мое имя Михаил Панарет. А ты кто такой и что делаешь в моей комнате?

— Приветствую тебя, Михаил Панарет, — немного сонно отозвался я, медленно осознавая, что наступило утро, и я умудрился проспать остаток вчерашнего дня и всю ночь. — Меня зовут Филат.

— Просто Филат? — выпрямившись в свой полный невысокий рост насмешливо переспросил у меня парень.

— Если тебе не нравится, то можешь называть меня господин Феофилакт Серапул, — съязвил я, понимая, что появился мой неуловимый сосед, который оказался не рад моему заселению в комнату.

— И откуда ты явился, господин Серапул? — недовольно фыркнул Михаил Панарет.

— Из Константинополя, — с таким же вызовом в голосе ответил я, ведь поддаваться и робеть перед своим соседом, кем бы он ни был, я не собирался.

— Я слышал, что три дня назад из Константинополя приехала ромейская принцесса — невеста императора Василия.

— Так и есть, — подтвердил я. — Я прибыл в Трапезунд на одном корабле с принцессой.

— Ладно, не обижайся, — неожиданно примирительным тоном отозвался мой новый сосед, а я несколько удивился такой резкой перемене, приготовившись в разговоре с ним отвечать колкостью на колкость.

— Мой отец служит при дворе в должности претора дима⁴⁷, — со значением сообщил мне Панарет.

Скорее всего, парень рассчитывал впечатлить меня подобным заявлением, но в те далекие времена я мало разбирался в иерархии придворных чинов Трапезундской империи, что, как выяснилось немногим позже, незначительно отличалась от иерархической лестницы Константинополя, знанием которой я в свои молодые годы также отчаянно пренебрегал. Единственным значимым титулом, способным по-настоящему меня впечатлить, вызвав смесь восхищения, страха и трепета, был императорский, так что у Михаила Панарета и его отца не было ни единого шанса.

— Моего отца заверили, что в этой комнате я буду жить один, — пояснил мне Панарет.

— Почему? Ты боишься других людей или стесняешься компании? — насмешливо осведомился я.

— Нет, но высокий статус моей семьи должен соответствовать… — замялся парень. — Вот какой чин, к примеру, имеет твой отец при дворе в Константинополе?

— Мой дед был мистиком⁴⁸ при отце нынешнего ромейского императора Андроника⁴⁹, — припомнил я, решив умолчать про своего отца, ведь он никогда не был императорским чиновником и всю свою жизнь лишь проматывал то огромное состояние, что оставил ему мой давно умерший родственник.

Панарет радостно улыбнулся, как будто заявление о высоком чине моего деда при императорском дворе в Константинополе более пятнадцати лет назад имело для него какое-то на редкость важное значение.

— Ну а пока мы с тобой, Михаил, сами не имеем придворных чинов, то вполне можем делить одну комнату на двоих, — весело заключил я, на что мой сосед вяло кивнул.

В дверь постучали. Вчерашний мальчик-слуга принес нам завтрак: чечевичную кашу с крупными кусками баранины, пару горячих пшеничных лепешек, яблоки и кувшин все того же кислого красного вина. От вида нашего завтрака мой сосед скривился, а я принялся жадно поглощать принесенную слугой еду. Только теперь я понял, насколько проголодался, ведь вчера за весь день мне пришлось обойтись одним, хотя и достаточно плотным, завтраком.

— Как ты можешь есть такую редкостную гадость? — с отвращением спросил у меня Панарет, наблюдая за тем, как быстро моя тарелка становится пустой.

— По-моему, здесь неплохо кормят.

Мой сосед уставился на меня с нескрываемым удивлением, а затем проговорил с чрезмерным достоинством:

— У нас в доме на завтрак обычно подают пироги с фазаном и голубятиной, к тому же приличное вино, а не такую жуткую кислятину.

— Тоже неплохо, — согласился я, продолжая с аппетитом жевать горячую пшеничную лепешку.

Мне стало понятно, отчего Панарет с самого начала нашего знакомства вел себя со мной высокомерно и неприветливо. Парень происходил из какой-то знатной и, судя по описанию его ежедневного завтрака, на редкость зажиточной местной семьи.

— Значит, несколько последних дней ты провел у себя дома? — высказал я свое, вполне очевидное, предположение.

— Да, по просьбе моего отца господин Иова отпустил меня на целую неделю домой, — подтвердил мою догадку парень, так и не притронувшись к дворцовой еде. — У нашей семьи в восточном пригороде Трапезунда имеется большой дом с садом и прудом, в котором плавают белые лебеди.

— Господин Иова, это ведь тот старик, что служит в архиве? — не обратил я никакого внимания на подробности благосостояния Панарета и его семьи, задумавшись о том, что я всерьез недооценил забавного старичка, который при нашей первой встрече уж слишком пытался угодить моему учителю.

— Да, господин Иова руководит императорским архивом и библиотекой, — важно сообщил мне Панарет.

Получалось, что по приказу императора Василия Ливадин должен был перенять обязанности старика Иовы, который, как мне показалось, был не прочь передать свою службу более молодому и образованному господину.

— Пока ты отдыхал у себя дома, Михаил, в Цитадели многое переменилось. Вместе со мной из Константинополя приехал ученый господин по имени Андрей Ливадин, который по приказу императора назначен за главного в архиве и библиотеке.

— Ах, вот оно как! — беспомощно открыл рот мой сосед.

— Выходит, ты служишь в архиве?

— Я обучаюсь в императорской школе, — горделиво заявил мне Панарет и, будто нехотя, добавил. — Ну, и работаю в архиве тоже.

— Разве в Цитадели есть школа?

Известие о наличии императорской школы в Цитадели меня не обрадовало, а даже немало огорчило. Я смекнул, что мой учитель может настоять на том, чтобы и я начал посещать эту самую школу, чего мне делать решительно не хотелось.

— В императорской школе меня обучает господин Иова. Еще по одному разу в неделю я хожу в астрономическую школу Григория Хионидиса и в школу риторики Михаила Сапфа.

— Не слишком ли много школ для тебя одного? — нагло ухмыльнулся я, хотя в тот момент количество образовательных учреждений в Трапезунде начало меня изрядно беспокоить.

— Мой отец говорит, что я должен много и старательно учиться, — назидательно заметил мне Панарет.

— Для того чтобы стать претором дима после него⁵⁰? — смело предположил я.

— Почему бы и нет, — воспринял мои слова со всей серьезностью Панарет. — Учиться мне следует для того, чтобы получить важный титул при дворе и занять место, соответствующее высокому положению моей семьи в обществе.

— Угу, — выдавил я, ведь образ мыслей Панарета мне становился понятнее.

Признаюсь, свое обучение в скриптории Константинополя я всегда рассматривал как страшную муку и никогда не думал о том, что нудные занятия Ливадина могут принести мне какую-то значимую должность при императорском дворе.

Закончив с завтраком, я направился в библиотеку, а мой сосед с унылым выражением на лице поплелся в архив. Не нужно было быть всеведущим предсказателем, чтобы понять: бумажная работа не нравилась Панарету точно так же, как и мне. Однако парень не отчаивался, беспрекословно следуя воле своего высокопоставленного отца.

В библиотеке на моем столе по-прежнему лежала карта Трапезундской империи, которую я вчера принялся изучать; а вот рядом с ней появилась новая небольшая книжица с записками о землях Причерноморья. Я хмыкнул, будучи уверенным, что книгу для меня положил Ливадин, желая подобным образом поддержать мой неожиданный интерес к изучению местной географии.

Взяв книгу в руки, я начал быстро пролистывать ее страница за страницей в поисках сведений о Грузии и заинтересовавшей меня со вчерашнего дня Гурии.

— Ты изучаешь географию? — произнес бархатистый голос у моего правого уха. — Очень похвально, мальчик.

Я отвлекся от книги. Рядом со мной стоял господин Иова, который широко улыбался мне своей доброжелательной, местами беззубой улыбкой.

— Да, меня заинтересовала здешняя география, — сказал я старику почти правду.

— Господин Ливадин очень хвалит тебя. Он говорит, что ты самый способный из всех его учеников, — торжественно сообщил мне Иова.

Слышать подобные слова мне было ново и непривычно. Я и не подозревал о том, что мой учитель мог обсуждать меня с кем-то, а уж тем более хвалить. Что касается сообщения Иовы обо мне как о лучшем ученике, то я знал, что до сего самого момента я был единственным воспитанником Ливадина. Или, может быть, мне было известно не все о своем учителе? Как знать…

— И на чем же ты остановился, мой мальчик? — с искренним участием поинтересовался старик, который в общении со мной явно перенял манеру Ливадина.

— На Грузии, — начал я издалека.

— Грузинское царство, — одобрительно кивнул мне Иова, — древнее и славное государство.

— Грузинское царство — наш друг или враг? — прямо спросил я старика, ведь во мне мгновенно возобладало свойственное моей подвижной и беспокойной натуре любопытство.

— С древнейших времен Грузия является христианским государством, которое всеми силами и с Божьей на то волей противостоит поганым язычникам так же, как делает это Трапезундская империя. Следовательно, Грузинское царство — наш вернейший друг и союзник, — проговорил Иова учительским тоном.

— И Грузия никогда не воевала против Трапезунда?

Иова пристально посмотрел на меня, не иначе как тщательно обдумывая ответ на заданный мною вопрос, и продолжил говорить в прежней наставнической манере:

— Как и между кровными родственниками, между нами и грузинами иногда возникают противоречия, в основном в области дипломатии и торговли. Военные столкновения также случались, но до настоящей, открытой войны дело на моем веку никогда не доходило.

— На карте обозначено, что Грузинское царство состоит из многих земель: Картли, Имерети, Сванети… — принялся перечислять я.

— Грузинские земли не всегда были объединены под властью одного правителя. Сегодня во главе государства стоит царь Георгий⁵¹, но в каждой земле есть свои местные князья, многие из которых всеми силами стремятся к обособленности и независимости.

— И что же? Они в этом преуспевают?

— Немногие. Вот, например, Гурийское княжество, — указал Иова на то, что интересовало меня более всего, то есть на Гурию. — Во главе Гурийского княжества стоит князь Гуриели, который является вассалом, но не грузинского царя, как это было многие годы прежде, а верным подданным нашего императора Василия.

— То есть гурийский князь находится в подчинении у императора Трапезунда? — уточнил я.

— Нет, князь Гуриели и его народ только лишь признают императора Василия как своего главного защитника и покровителя. В свою очередь, наш василевс в случае крайней нужды получает от князя военную и денежную помощь.

— А как насчет дани? — осведомился я, зная, что зависимые государства зачастую платят своему сильному, так называемому покровителю, золотые и серебряные монеты за защиту.

— Дань платят только варвары, — недовольно принялся жевать свою нижнюю губу Иова, видимо, потому, что мой последний вопрос пришелся ему не по душе. — А вассалы изволят вносить добровольные взносы в казну сюзерена.

— И часто возникает такая необходимость?

— Ну и вопросы у тебя, Филат! Их впору задавать не мне, а великому логофету Никите Схоларию! — внимательно посмотрел на меня Иова. — Вот уж он точно знает, кто и в каком количестве платит нашему славному императору звонкой монетой.

При упоминании имени великого логофета я вздрогнул, непроизвольно вспомнив события вчерашнего дня. Более задавать вопросы господину Иове о Грузии и Гурии я не решился, надеясь на то, что я успел не слишком переусердствовать с расспросами и не вызвал подозрение своим излишним любопытством у совсем неглупого старика.

— Однако я запамятовал, — вдруг спохватился Иова. — Господин Ливадин желает тебя видеть. Если ты поспешишь, то непременно застанешь его в архиве.

Я направился вниз, попутно размышляя о том, зачем могло понадобиться двум вчерашним гурийцам, без сомнения, являющимся подданными князя Гуриели, пытаться отравить ромейскую принцессу. Однако даже в свете новых, полученных от господина Иовы сведений я никак не находил ответа на мучивший меня вопрос.

В огромной по своим размерам комнате канцелярии все новые подчиненные Ливадина были заняты своими прямыми обязанностями. Трое из писарей дружно скрипели тростниковыми перьями, иначе называемыми каламами. За самым дальним столом я увидел моего соседа по комнате Михаила Панарета. С откровенно скучающим видом парень перекладывал многочисленные бумаги из одной стопки в другую.

— Доброе утро! — вежливо поприветствовал я всех присутствующих в канцелярии. — Я пришел к господину Ливадину.

В комнате резко установилась полная тишина. Писари отложили свои перья и принялись с любопытством таращиться на меня. Только Михаил Панарет оставил мой приход без внимания и все так же равнодушно продолжил перебирать бумаги на своем столе.

— Меня зовут Филат Серапул, — представился я и вновь повторил причину своего прихода.

— Я узнал тебя, — прервал всеобщее молчание шустрый паренек с кучерявыми волосами, сидевший за ближайшим ко мне столом. — Это ведь ты приходил сюда вчера вместе с господином Ливадином?

— Он самый, — пробурчал себе под нос второй из молодых писарей: толстый и щекастый парень с мутно-зеленого цвета, чуть навыкате глазами.

— Кто ты? Новый писарь из Константинополя? — не унимался общительный кучерявый парень.

— Если он писарь, как и мы, тогда отчего он сидит в библиотеке, а не здесь вместе с нами? — недоверчиво заметил щекастый писарь, продолжая нагло таращиться на меня исподлобья.

— Значит, Антип, ему так приказали, — нисколько не смутившись, ответил за меня щекастому парню его более доброжелательный сотоварищ.

— Именно так. Место в библиотеке мне было отведено по приказу господина Ливадина, — немногословно ответил я, не имея никакого желания рассказывать писарям о своем положении в архиве, которое для меня самого пока оставалось несколько загадочным.

— Меня зовут Дмитрий, — сообщил мне все тот же разговорчивый писарь. — А вот к господину Ливадину тебе нельзя. У него находится посетитель, поэтому подожди, когда он уйдет.

— Хватит болтать! — не выдержал и подал голос самый возрастной из писарей. — Вам бы все языком молоть, а не работу свою делать.

— Наш старший Кирилл, — шепнул мне Дмитрий, указывая на мужчину с седой прядью в волосах, и нарочито демонстративно взялся за калам.

— Ну а ты, парень, присядь-ка вон на том стуле, да подожди, когда господин Агапит выйдет от нашего нового начальника, — обратился ко мне старший писарь архивной канцелярии.

— А кто такой господин Агапит? — полюбопытствовал я, устраиваясь поудобнее на деревянном стуле, ведь мне нужно было понемногу узнавать людей, что будут окружать меня на новом месте службы.

— Один чрезвычайно важный чиновник, — шутливо надувая щеки, поведал мне писарь Дмитрий. — Он состоит на службе при великом логофете Никите Схоларии.

Дмитрий как будто собирался поведать мне что-то большее, но тут дверь в кабинет Ливадина скрипнула и оттуда вышел невероятно статный и элегантный молодой мужчина. Его блестящие темные волосы были уложены аккуратными кудрями, а лицо выглядело почти идеальным: большие орехового цвета глаза в обрамлении длинных черных ресниц и брови с изящным изгибом, совершенно правильный прямой нос и чувственные, чуть пухлые губы. Пожалуй, этого господина смело можно было назвать настоящим красавцем. Скользнув по мне пренебрежительным взглядом, господин Агапит гордо прошествовал мимо писарей архива, никак не отреагировав на их заискивающие кивки и пожелания ему доброго дня.

— Теперь ты можешь войти к господину Ливадину, — скомандовал мне старший писарь архива Кирилл.

Дверь в кабинет Ливадина не успела закрыться, как я уже стоял на пороге.

— А, Филат, заходи! — заметил меня Ливадин, восседавший за безразмерно большим столом, в полном беспорядке заваленном многочисленными бумагами и свитками. — Где же ты пропадал все это время, мой мальчик?

— В библиотеке, — выдавил я, с ходу не сумев придумать какого-то другого, более вразумительного объяснения.

Ливадин лукаво улыбнулся мне. Думаю, что учитель знал меня достаточно хорошо, чтобы догадываться, когда я намеренно от него что-то скрываю или нарочно недоговариваю. Однако сегодня Ливадин был не расположен к расспросам и сразу перешел к делу.

— Я хотел поручить тебе переписывание нескольких бумаг, — и учитель продемонстрировал мне одну из внушительных стопок на краю своего стола. — Впрочем, они подождут, ведь у меня для тебя есть одно более срочное задание. Посмотри, вот эта простагма⁵² была подготовлена по приказу императора Василия. Тебе следует переписать ее текст на новом листе, ведь то, как это сделал писарь Антип, никуда не годится.

Ливадин передал мне плотный лист бумаги размером примерно в две мои ладони. Я мельком взглянул на документ. То был указ о назначении на придворные должности, подготовленный на подпись императору Василию. Почерк у щекастого писаря Антипа, что так неприязненно встретил меня в канцелярии, оказался неважным: буквы были крупными и угловатыми, а кое-где они вообще сливались друг с другом, делая текст документа трудночитаемым.

— Постарайся хорошенько, мой мальчик. Так, как ты умеешь. И добавь в приказ вот это назначение, которое мне только что доставил господин Агапит, — проговорил Ливадин и протянул мне маленький клочок бумаги.

— Да, господин, — промямлил я без явного восторга от предстоящей мне работы.

— Вон там, за твоей спиной, стоит стол, — указал мне учитель, — на нем находится все необходимое для выполнения твоего задания: бумага, калам и чернила, поэтому садись прямо здесь и пиши.

Я снова смерил глазами размер документа, который был не самым большим из тех, что мне прежде приходилось переписывать. В надежде управиться за час, я занял отведенное мне место за столом и старательно принялся за работу.

Сначала я взял чистый, такой же плотный лист бумаги и с помощью резца и тонкой пластины аккуратно разлиновал его. Затем, окунув калам в чернила, я принялся выводить на листе ровные минускульные буквы⁵³, которые последовательно складывались в витиеватые преамбулы и официальные формулировки. Тотчас на бумаге я разобрал имя моего учителя Андрея Ливадина. В соответствии с повелением императора Василия он назначался на почетные должности протонотария и главного табулярия, то есть официально становился хранителем императорского архива и библиотеки.

Далее мне предстояло вписать в документ дополнительное назначение. Я внимательно изучил маленькую бумажку, написанную невероятно ровным почерком Ливадина, и рядом с незнакомой мне должностью миртаита с изумлением обнаружил свое имя.

— Учитель, — обратился я к Ливадину, — не иначе как в твоей записке закралась ошибка.

— Разве? Где? Что за ошибка? — рассеянно уставился на меня Ливадин.

— В твоей записке, господин, — повторил я. — Там указано мое имя.

— Ах, это! — с улыбкой воскликнул Ливадин. — Здесь нет никакой ошибки, мой мальчик, ты тоже получил должность при императорском дворе Трапезунда.

— Правда? Но как такое возможно, господин? — изумился я.

— Я и сам, признаться, изрядно удивлен, — задумчиво потирая щеку, заметил мне Ливадин. — Но перед твоим приходом у меня побывал господин Агапит. Он-то и принес мне распоряжение великого логофета Никиты Схолария включить в текст императорской простагмы твое имя.

— Получается, что не только император Трапезунда, но и великий логофет может назначать на придворные должности и даровать титулы?

— Не говори ерунды, мой мальчик. Безусловно, господин Никита Схоларий согласовал твою новую должность с василевсом, — объяснил мне Ливадин, и у меня от его слов резко закружилась голова. — А сам ты, Филат, ничего не хочешь мне рассказать?

— Мне нечего сказать тебе, учитель, ведь я озадачен своим назначением не меньше твоего, — ответил я Ливадину, начиная смутно догадываться о причинах моего неожиданного возвышения, хотя чин миртаита, как я позже узнал, был чуть ли не самой младшей должностью при трапезундском дворе.

— Тогда мы с тобой, Филат, будем полагать, что император Василий решил снизойти до тебя и явить свою безграничную милость, — кажется, поверил моим уверениям Ливадин. — А ведь вчера на аудиенции я даже позабыл упомянуть Его Величеству о тебе.

Последние слова учителя подтвердили мои подозрения о том, что отнюдь не протекция Ливадина принесла мне, молодому парню, который всего несколько дней назад прибыл в Трапезунд, должность миртаита при императорском дворе с годовым жалованием в пару сотен серебряных монет.

— А что полагается делать миртаиту на императорской службе? — спохватился я, что ничего не знаю о своих новых обязанностях.

— Надеюсь, ты останешься служить при мне в архиве, — призадумался над моим вопросом Ливадин. — По крайней мере до тех пор, пока относительно тебя не поступят особые распоряжения.

— Какие такие особые распоряжения? — насторожился я.

— Теперь ты, мой мальчик, состоишь на службе у императора, и ему одному ведомо, как он решит распорядиться твоей судьбой. Ну а пока ты не стал великим логофетом или сразу протовестиарием⁵⁴, — по-доброму посмеялся надо мной Ливадин, — поскорее заканчивай работу с простагмой, ведь тебе за сегодняшний день предстоит переписать еще дюжину важных бумаг. Поэтому не мешкай и поторопись, мой новопреставленный господин миртаит!

Глава 5. Мусульманин

Я спускался вниз по извилистой дороге, которая вела меня от Цитадели к Среднему городу. Впереди у меня был целый день, наполненный несколькими необременительными делами и возможностью осмотреться в новом городе.

В моем поясном кошеле лежало шесть серебряных монет, по местному — асперов. Их я взял из своих собственных сбережений для того, чтобы к завтрашним торжествам по случаю бракосочетания императора Василия и ромейской принцессы обзавестись приличной одеждой и обувью. После получения мной чина миртаита я должен был непременно присутствовать на всех торжественных мероприятиях в жизни императорского двора, и свадьба василевса была как раз одним из таких событий.

Начать свои дела в городе я решил с наименее приятного для меня занятия, а именно с посещения городских общественных бань. Мыться я не любил и считал частые походы в баню совершенно пустым занятием, ведь стоило мне после мытья пройтись по пыльным городским улицам, как мой внешний вид становился мало отличимым от прежнего. Кроме того, лекари в один голос утверждали, что излишнее стремление к чистоте тела способствует распространению многочисленных болезней, а значит, является вредным для человеческого здоровья. И если я всячески следовал рекомендациям знающих людей, то мой учитель не разделял подобных убеждений. Ливадин был крайне чистоплотен и в обязательном порядке мылся каждую неделю. Откровенно говоря, именно в этом мне и виделась основная причина того, что мой учитель с каждым годом становился все более болезненным. Однако Ливадин отказывался слушать какие-либо доводы и заставлял меня посещать городские бани хотя бы один раз в месяц.

По словам моего нового приятеля, конюха Агвана, наиболее приличные и недорогие бани располагались в восточном пригороде Трапезунда. Он же и объяснил мне, как до них добраться.

Следуя указаниям Агвана, я спустился из Цитадели к Богородице Златоглавой, той самой церкви с золотым куполом и большим греческим крестом, которую я видел во время праздничного шествия по случаю прибытия ромейской принцессы в Трапезунд. Там, на перекрестье дорог, я свернул направо и, покинув Средний город через массивные восточные ворота, вышел на длинную, прямую улицу, которую местные называли Виа Империале⁵⁵.

Улица, на которую я попал, оказалась самой что ни на есть удивительной. Нет, она не была вымощена золотом или серебром, но явилась настоящим сосредоточием несметных богатств и самых прекрасных вещей, которые я когда-либо видел. По обеим сторонам улицы располагались торговые лавки с товарами на любой вкус и кошелек. Здесь были невероятно дорогие отрезы шелка, привезенные из Китая, тончайшие и искуснейшие ковры из Персии, прекрасные и изящные ювелирные украшения из Бухары, изысканная серебряная и позолоченная посуда из Франконии, флаконы с сакральными благовониями из священного Иерусалима, специи и всевозможные курительные смеси из Индии, а также огромное количество других сокровищ и самых невероятных ценностей.

Пробираясь по многолюдной улице, я увидел возок с выпечкой, на котором громкоголосый мужик бойко торговал пирогами, солеными крендельками и сладкими булочками. За пару медяков я купил себе большой кусок мясного пирога и, опираясь о стену какого-то каменного дома, начал с аппетитом его жевать.

Наблюдая за суетой города, я поймал себя на мысли, что Трапезунд мне нравится. Это был, конечно, нецарственный Константинополь, славный своим размахом, статью и величественностью, но город Трапезунд был живым и энергичным, а еще он отчаянно выделялся своим жгучим разнообразием. Я разглядывал людей, снующих по торговой улице, большая часть из которых не была греками по своему происхождению. По одежде и говору я различил грузин и армян, турок и латинян, арабов и персов, и даже успел поглазеть на двух китайцев, которых до сего момента видел исключительно на книжных миниатюрах.

Стряхнув с себя последние крошки, оставшиеся от пирога, я двинулся дальше по Виа Империале и почти сразу увидел россыпь небольших полусферических крыш, что указывали на городские общественные бани. Решив сократить путь и двинуться напрямик, я свернул в проулок, где, проходя мимо городского трактира под названием «Хитрый лис», ненароком стал свидетелем одной крайне неприятной сцены.

Четверо молодых мужчин в одинаковых темно-коричневых туниках и с короткими мечами на боку окружили в углу безлюдного переулка какого-то парня. Один из нападавших приставил к горлу своей жертвы нож, беспрестанно выкрикивая в его адрес унизительные оскорбления.

Парень не сопротивлялся своим мучителям. Его бровь была рассечена, щеки покраснели от ударов, а под правым глазом начал наливаться свежий синяк.

На мгновение я замешкался и остановился.

— Ты что-то потерял здесь, щенок? — злобно рявкнул на меня главарь шайки, который держал нож у горла своей жертвы.

— Ничего, — растерянно пролепетал я.

— Тогда топай отсюда, пока можешь, — хмыкнул кто-то из приятелей главаря.

Собственно, именно это я и собирался сделать. Но, взглянув еще раз на израненное лицо несчастного парня, я не сдержался и выпалил:

— У вас есть мечи, и вы носите униформу, а это означает, что вы необычные грабители или бандиты. Для вас должно быть стыдно и бесчестно нападать вчетвером на одного безоружного человека!

— Что ты сказал, кусок дерьма? Повтори! — развернулся ко мне главарь четверки, изрядно выпучив свои мутные, будто жабьи, глаза.

Вожак отнял нож от горла своей жертвы и направил его лезвие на меня. Теперь я испугался по-настоящему. Мои ноги предательски онемели, и вместо того, чтобы бежать из проклятого переулка как можно дальше, я остался стоять на грязной брусчатке улицы как вкопанный.

— Смотрите-ка, до чего нагло этот щенок с нами разговаривает! — бросил мне главарь и скомандовал своему приятелю. — Тащи его сюда, Кира!

Крупный Кира двинулся на меня и, крепко сжав своей мощной рукой мою шею сзади, грубо потащил меня к своему главарю. Я предпринял робкую попытку освободиться, чем заслужил только глумливые смешки всей четверки. Тот, кто держал меня за шею, был гораздо сильнее меня, и высвободиться из его мертвой хватки у меня не было ни малейшей возможности. В отчаянии мне оставалось ругать себя за то, что я свернул именно в этот проулок, да еще и вздумал призывать четырех вооруженных недоумков к совести.

— Ну, и что ты мне теперь скажешь, мелкий ублюдок? — выплюнул в меня главарь.

Я увидел его совсем молодое, едва тронутое щетиной лицо. Угрожая, главарь приблизился ко мне так близко, что я ощутил характерный запах перегара, который исходил от его несвежего дыхания. Нет, он не был пьян, вероятно, этот господин пребывал в состоянии сильного похмелья после бурно проведенной им ночи.

— Наверное, он дружок мусульманина, — предположил Кира, что продолжал крепко держать меня за шею.

— В таком случае он, может быть, вернет нам должок своего дружка? — ехидно поинтересовался у меня главарь.

Побитый парень вдруг зашевелился. Он сплюнул кровь на землю и впервые заговорил:

— Я не знаю этого молодого господина. Отпустите его, он здесь ни при чем. Я сам верну тебе свой долг, Гера.

— Конечно, вернешь, — прошипел главарь, которого звали Гера. — И это случится немедленно. Мне надоело тебя уговаривать, мусульманин.

— Я уже сказал тебе, — упорствовал парень, в голосе которого я не почувствовал страха. — Я верну тебе долг сразу после того, как у меня появятся деньги.

— Ты проигрался в кости этой ночью, и я хочу получить причитающиеся мне монеты сейчас же!

— Иначе мы прирежем тебя, а заодно и твоего дружка, — вторил главарю кто-то из его приятелей за моей спиной, а после чего дико заржал.

Однако побитый парень не желал воспринимать предостережения всерьез и продолжал упорствовать:

— Это просто любопытный прохожий. Отпустите его, ведь он мне вовсе не друг и в нашем деле ни при чем.

— Кажется, этот хилый щенок взаправду дружок мусульманина. Посмотрите, как он разговорился и бросился его защищать, — заявил Кира, и по его издевательской интонации я понял, ему известно, что мы с побитым парнем никакие ни друзья.

— А что, если мы тряхнем мелкого щенка? — и Гера внезапно вскинул свою руку, сжав мое горло у подбородка. — Может, у него найдется для нас серебро, и он выплатит долг своего приятеля?

— У него и кошель имеется, — охотно подтвердил Кира и одним резким движением сдернул его с моего пояса.

— Посмотрим, посмотрим, — хищно оскалился Гера, забирая мой кошель из рук своего приятеля. Затем, высыпав мои монеты на свою шершавую ладонь, вожак проговорил с наигранным разочарованием. — Шесть асперов, не густо…

— Но вполне достаточно, чтобы покрыть долг мусульманина, — радостно подытожил Кира.

— Берите мои деньги и оставьте нас обоих в покое! — движимый отчаянием выкрикнул я и внезапным, резким движением высвободил свою шею из рук Киры. — Вам следует знать, что я состою на службе у императора Василия, поэтому если вы не хотите неприятностей, то забирайте деньги и уходите прочь! Сейчас же!

— Мы тоже служим императору! — раздался растерянный голос за моей спиной.

И тут я догадался, откуда у этих четверых одинаковая одежда и мечи с одноглавым орлом на рукояти. Похоже, что эта четверка молодых людей находилась на военной службе у императора Трапезунда.

— Да заткнись ты! — прикрикнул на своего приятеля-сослуживца Гера. — Мелкий ублюдок нагло врет нам, только и всего.

— А если парень говорит правду и является императорским чиновником? — вопросил все тот же сомневающийся голос за моей спиной.

— Скажите, друзья мои, где вы видели таких мелких императорских чиновников? — с вызовом бросил Гера, указывая на меня. — Бесстыжий щенок пытается обмануть нас и прикрывается именем императора! За такую наглость его следует проучить как следует и прямо сейчас!

— И все же, Гера, нам лучше пойти, — немного поразмыслив, предложил Кира. — Ты получил, что хотел — свой долг, поэтому мы вполне можем оставить двух этих неудачников в покое.

— Ты что же, Кира, испугался угроз сопляка? — с издевкой спросил у своего друга Гера.

— Вовсе нет. Просто у меня давно пересохло в горле от всех этих глупых разговоров. Да и компания пары шлюх мне намного милее, чем подтирать сопли двум молокососам.

— Мы тоже уходим, — раздался голос другого приятеля Геры, что стоял у меня за спиной. — Никому из нас не нужны неприятности, ведь если друнгарий⁵⁶ Леонид что-то прознает, то на этот раз уж точно выгонит нас из своего отряда.

— Ладно, — неохотно сдался Гера и, уставившись на меня своими жабьими глазами, заявил. — Я ухожу, но мы с тобой обязательно встретимся, мелкий мошенник, и тогда я тебя проучу как следует! Жди этого дня и трясись от страха!

Я звучно выдохнул, когда вся четверка скрылась в ближайшем переулке. Ни при каких обстоятельствах встречаться с Герой вновь мне не хотелось.

— Спасибо тебе, — проговорил побитый парень, глядя мне в глаза. — Однако ты зря вмешался в наш разговор.

— Так это был всего-навсего невинный разговор? А мне показалось, что ты вляпался в неприятную историю, — желчно подметил я.

— Я обязательно верну тебе деньги, — пообещал побитый парень, вытирая краем туники кровь со своего лица.

— Ты, в самом деле, проигрался этому, как его, Гере?

— Да, в кости, — отчего-то очень спокойно подтвердил тот.

— И зачем было садиться играть, если у тебя в кошеле пусто?

— У меня были деньги. Вот только я их проиграл, а отыграться не получилось. Разве ты сам не знаешь азарта игры?

— С меня достаточно и того, что мой отец спустил все наше состояние в кости, — с горечью вспомнил я о крупных проигрышах своего отца.

— И большое у твоей семьи было состояние?

— Приличное, даже по меркам Константинополя.

— Так ты неместный, — догадался парень.

— Местный не вступился бы за тебя, да?

— Вряд ли, — пожал тот плечами.

— А тебя, я смотрю, те четверо крепко побили.

— Они били не сильно, — почти равнодушно заметил парень. — Больше крови, чем настоящего вреда.

— Да ты их знаешь! — неожиданно понял я.

— Конечно, — подтвердил парень. — Они все из шестого отряда друнгария Леонида.

— И ты один из них?

— Пока что нет, но через два месяца мне исполнится шестнадцать лет, и тогда меня примут в военный отряд: в шестой к этим четверым или в какой-то другой, а сейчас я прохожу обучение в казармах.

Я внимательно посмотрел на своего нового знакомого. Внешне он выглядел на несколько лет старше меня, и я бы никогда не подумал, что мы с ним ровесники. Парень оказался на целую голову выше меня, к тому же намного шире и мощнее в плечах. Его лицо, изрядно опухшее от недавнего избиения, наталкивало меня на мысль о том, что, несмотря на чистый выговор, он по своему рождению не был греком и, скорее всего, даже не был христианином.

— Ты даже не защищался, — укорил я его, — а ведь кажешься крепким и достаточно сильным.

— Я проигрался и не смог заплатить, — объяснил мне парень. — Поэтому Гера и его приятели имели полное право меня побить.

— Убить или покалечить?

— Ну вот это вряд ли, ведь тогда они не смогли бы вернуть свои деньги.

— Вот я глупец, что влез не в свое дело! — в сердцах воскликнул я.

На это парень лишь звучно хмыкнул и проговорил:

— Меня зовут Демир.

— У тебя нехристианское имя, — отметил я после того, как сам назвался ему.

— Имя турецкое, — пояснил мне Демир и, как будто между прочим, добавил, — а крестили меня именем Виссарион.

Я не смог сдержаться, чтобы не расхохотаться. Внешний вид моего побитого знакомого никак не сочетался с пафосным христианским именем.

— Тому священнику, что окрестил меня, нравились замысловатые имена, — ухмыляясь, поведал мне Демир, который, по всей видимости, сам находил подобный каламбур со своим христианским именем очень забавным.

— Понятно, отчего ты предпочитаешь турецкое имя.

— Это имя было дано моим отцом и принадлежит мне по праву рождения, — нахмурился Демир, а я насторожился, что ненароком оскорбил парня. — Демир — означает железо.

— Ты, в самом деле, как будто железный. Тебя только что избили, а ты умудряешься веселиться.

— Я к такому привык, ведь быть солдатом означает спокойно относиться к подобным пустякам и быть привычным к боли, — поведал мне Демир, а затем доверительно добавил. — Я хочу стать хорошим воином, самым лучшим в войске императора, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я и продолжил расспрашивать. — Так ты христианин или нет?

— В Трапезунде и на службе у христианского императора лучше всего быть христианином, — рассудительно заметил Демир и показал мне свой маленький серебряный крестик на шее. — Но я хочу быть честным с тобой, мой новый друг, несмотря на купание в бочке, я так остался мусульманином.

— И твой Бог не возражает, что ты носишь христианский крест?

— Не думаю, что Аллах против, ведь этот серебряный крестик всего лишь красивая безделушка, главное же то, что у меня вот здесь, — и Демир приложил ладонь к левой части своей груди.

— Теперь ясно, почему те четверо называли тебя мусульманином.

— Они зовут так всех, кто не является греком по происхождению, — отмахнулся от моего предположения Демир.

— Однако если ты будешь с каждым встречным открыто говорить о своих сложных взаимоотношениях с христианской религией, то тебя могут не только побить, но даже убить. Мы, христиане, бываем порой очень жестоки в вопросах веры, — со всей серьезностью предупредил я своего нового приятеля.

— Особенно мы, мусульмане, смущаем ваших священников, — криво усмехнулся турок.

— Ну, священников не только мусульмане смущают. Честно говоря, они недолюбливают и многих христиан вроде еретиков и латинян.

— Но ты же не священник?

— Определенно нет, — отрицательно помотал я головой.

— Тогда мы с тобой поладим, — заключил Демир. — Если тебя не беспокоит, что я мусульманин.

— А тебя то, что я христианин, — вторил я своему новому другу.

— Так значит, ублюдки во главе с Герой забрали все твои деньги?

— К сожалению, это так, — с горечью подтвердил я и поведал Демиру о своих несбывшихся планах на шесть серебряных асперов.

— Идем со мной, мой христианский друг. У меня пока нет денег, чтобы отдать тебе долг, но есть одна неплохая идея.

Я последовал за своим новым другом, который повел меня по узким, все время петляющим улочкам и переулкам Трапезунда. Миновав кажущийся бесконечным лабиринт, сплошь состоящий из похожих друг на друга как близнецы-братья серых и невзрачных домов, мы с Демиром подошли к небольшому двухэтажному дому, свежевыкрашенному в светло-зеленый, почти фисташковый, цвет.

— Дом моей матушки, — с неожиданной теплотой в голосе сообщил мне Демир и, по-хозяйски открыв слегка заедающую входную дверь, первым впустил меня внутрь дома.

Я оказался в большой и уютной комнате, которая показалась мне излишне переполненной разной мебелью и какими-то незначительными вещицами вроде салфеток, занавесок, маленьких подушечек, милых деревянных коробочек и шкатулочек, стеклянных баночек и флакончиков, а также длинных бус, висевших над дверью, что вела в смежную комнату. Тем не менее у меня не возникало ощущения беспорядка. Напротив, мне показалось, что все эти вещи находятся на своих, кем-то строго определенных местах.

Послышались легкие шаги, и из соседней комнаты появилась взрослая женщина. Она была достаточно высокой, удивительно стройной и такой же смуглой, как и сам Демир. Сначала женщина вопросительно посмотрела на мусульманина, а потом перевела свои красивые миндалевидные глаза на меня.

Мой друг приблизился к женщине, нежно обнял ее за плечи и начал что-то говорить на незнакомом мне языке. Я догадался, что язык был турецкий, хотя и не понял из импульсивной речи Демира ни единого слова. Женщина пристально смотрела в глаза моему другу, но ничего не отвечала. Когда турок наконец замолчал, она слегка кивнула и тут же скрылась в соседней комнате.

— Моя матушка. Ты можешь звать ее госпожа Дуйгу⁵⁷, — с улыбкой сообщил мне Демир.

— У тебя очень красивая и молодая матушка, — не мог не заметить я. — Вот только я не пойму, отчего она так спокойно отреагировала на все твои синяки?

— Погоди, сейчас она примется меня лечить.

В дверях вновь появилась мать Демира. В своих руках она несла какой-то небольшой металлический ларец. На этот раз госпожа Дуйгу улыбнулась мне, но как-то сдержанно и даже строго, после чего добавила по-гречески:

— Я рада видеть друга моего сына в нашем доме. Ты, христианин, поступил великодушно, и я благодарю тебя за это.

Матушка Демира усадила своего сына, словно маленького ребенка, на скамью и принялась энергично втирать в его израненное лицо какую-то на редкость вонючую мазь, извлеченную из принесенного ею ларца. Демир стойко сносил, должно быть, привычную для себя процедуру. Он лишь молчал да изредка морщился от боли.

Когда женщина закончила, то повернулась ко мне и проговорила голосом, не терпящим никаких возражений:

— Сейчас я буду вас кормить.

— Спасибо, госпожа Дуйгу, но я не голоден, — проявил я свою, воспитанную во мне Ливадином, вежливость.

— Мужчины всегда голодны, а молодые мужчины в особенности, — со знанием дела заметила женщина и снова покинула гостевую комнату, унося вместе с собой таинственный ларец.

— Вот и славно, — довольно потер руки Демир, — а потом мы с тобой отправимся в хаммам.

— В хаммам? — услышал я незнакомое мне слово.

— Именно в хаммам, — радостно подтвердил парень. — Это почти то же самое, что ваша баня, но намного лучше. К тому же далеко идти не придется, ведь хаммам находится в нашем доме.

Под воздействием удивительной мази госпожи Дуйгу с лица Демира мгновенно начала спадать краснота и отечность. Постепенно я смог разглядеть настоящее лицо своего нового друга. Оно оказалось чуть вытянутым, с красивыми миндалевидными глазами, как у матери, и перебитым, а когда-то, вероятно, идеально ровным носом. Выходит, что дрался мусульманин с завидной регулярностью и часто оставался битым.

В это время на столе появился плов, который хозяева дома упорно называли пилавом. Он был горячим, густым и наполнял всю комнату насыщенным запахом пряностей и чеснока. Я оказался благодарным гостем и с завидным аппетитом принялся уплетать все предложенные мне госпожой Дуйгу угощения, радуясь тому, насколько мудрой женщиной оказалась мать моего нового друга.

— А где твой отец? — спросил я у Демира, справившись с первой порцией пилава и неспешно принимаясь за вторую.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Оригинальным самоназванием Византийского государства является Ромейская империя, Романия или держава Ромеев, себя византийцы гордо называли ромеями, то есть римлянами.

2

Император Андроник III Палеолог правил в Романии с 1328 по 1341 год.

3

Константинопольская эра или год от Сотворения мира вычисляется прибавлением к нынешнему православному летоисчислению от Рождества Христова цифры 5508.

4

Константинополь — столица Ромейской империи, сегодня город Стамбул (Турция). Сами ромеи называли столицу империи Город (по-гречески Полис) Константина, что, в сущности, является аналогом более привычного для русскоязычного читателя названия «Константинополь».

5

Понт Эвксинский — аутентичное название Черного моря у греков.

6

Василий Великий Комнин, сын императора Алексея II, правил в Трапезундской империи на момент повествования книги.

7

Георгий Победоносец — христианский святой и великомученик, который был обезглавлен во время Великих гонений на христиан по приказу римского императора Диоклетиана в 303 году.

8

Речь идет о мамлюкском султане Египта Мухаммаде I ан-Насире, который трижды восходил на престол: с декабря 1293 по декабрь 1294, с 1299 по 1309 и с 1309 до своей смерти в 1341 году.

9

Хламида — короткий мужской плащ.

10

Скрипторий — мастерская по переписке рукописей и манускриптов.

11

Филат Гупин — Филат Головастик (в переводе с греч. языка).

12

Вольгаре — простонародный язык, который в Средние века был обиходным для жителей Апеннинского полуострова.

13

Бак — носовая часть верхней палубы галеры.

14

Флорентийский вольгаре или тосканский диалект был «элитарным» языком, на котором были написаны все наиболее значительные памятники поэзии и прозы XIII-XIV веков.

15

Греческий огонь изготавливался из нескольких секретных составляющих, включая серу и селитру. По официальной версии он был придуман инженером и архитектором еврейского происхождения Каллиником из Гелиополиса в 717 году.

16

Василевс — греческий аналог титула «император», фактически слова-синонимы.

17

Ператея (еще можно встретить транслитерацию как Ператейя, Ператия) — название части полуострова Крым у трапезундских греков, а именно вассальных им территорий следующих городов: Херсонес, Судак, Керчь, Тамань и их предместья.

18

Согласно ромейскому летоисчислению, новый год начинался c 1 сентября.

19

Далматика — мужская или женская одежда (похожая на тунику) из шерсти или шелка с широкими рукавами до запястий.

20

Туника — мужская или женская одежда в форме балахона, которая обычно изготавливалась из шерсти или льна. Туника, в отличие от далматики, была более простой, повседневной одеждой с длинными и узкими рукавами.

21

Мужские штаны в Романии были двух типов: короткие — длиной до колен, или длинные — до щиколоток. Особенность ромейских штанов заключалась в том, что обе их половины надевались как отдельные части: в виде чулок или гетр, которые прикреплялись завязками к кожаному поясу.

22

Император Алексей II Великий Комнин правил в Трапезунде с 1297 по 1330 год.

23

Месхетия — территория на юге современной Грузии.

24

Деспина — синоним титула «императрица», который использовался в Трапезунде.

25

Порфира — материя пурпурного цвета была предназначена для изготовления верхней одежды императора и членов его семьи.

26

Палла — разновидность женской накидки-плаща.

27

Автократор — еще один синоним для титулов «император» и «василевс».

28

«Великий император и автократор всей Анатолии, Иберии и Ператеи, Василий Великий Комнин» — полная и аутентичная версия титула императора Трапезунда, в котором Анатолия — Малая Азия, Иберия — Кавказ, Ператея — Крым.

29

Трехкратное «многие лета» было официальной формой приветствия императора в греческих землях.

30

Греческий крест — равносторонний крест, состоящий из двух одинаковых прямоугольных перекладин, пересекающихся под прямым углом.

31

Маргос — неистовый (в переводе с греч. языка).

32

Дивитисий — церемониальная шелковая туника, которую носил император и некоторые из высших сановников.

33

Лорос — длинный и узкий пояс из плотной, украшенный золотыми чеканными пластинами и драгоценными камнями, являющийся древним символом власти греческого императора.

34

Пендалии — висячие украшения на короне василевса, идущие от виска к плечам.

35

Годы правления Алексея I Великого Комнина в Трапезунде с 1204 по 1222 год.

36

Комнины — аристократический род и императорская династия, правившая в Романии в 1057-1059 и 1081-1185 год.

37

Ангелы — династия ромейских императоров, находившаяся у власти с 1185 по 1204 год.

38

Великий логофет — высший чиновник, под контролем которого находилось все гражданское управление, включая также всю императорскую документацию и внешнеполитическую деятельность.

39

Питание, как правило, было двухразовым. Первая трапеза — завтрак (аристон), вторая — обед-ужин (дипнон).

40

Потир — глубокая чаша с длинной ножкой и круглым основанием, зачастую сделанная из золота или серебра.

41

Евхаристия — церемония церковного причащения.

42

Филигрань — ювелирная техника, использующая ажурный или напаянный на металлический фон узор из тонкой золотой, серебряной проволоки.

43

Хорци — мясо (в переводе с грузин. языка).

44

Малхаз — князь (в переводе с грузин. языка).

45

Гоча — старец (в переводе с грузин. языка).

46

Константин Великий — позднеримский (или ранневизантийский) император, который сделал христианство господствующей религией. Он правил в период с 306 по 336 год.

47

В обязанности претора дима входило наблюдение за порядком в столице, а подчинялся этот чиновник непосредственно императору.

48

Мистик — чиновник, который возглавлял императорский нотариат.

49

Отец императора Андроника III Палеолога — Андроник II Палеолог правил в Ромейской империи с 1282 по 1328 год.

50

В средневековом греческом мире должности и титулы не передавались по наследству, как это было во многих государствах Западной Европы. Придворные звания нужно было заслужить.

51

Георгий V Блистательный — царь Грузии в 1299 и в 1314-1346 год.

52

Простагма — документ императорской канцелярии, обычно относительно какого-то распоряжения правителя, который сопровождался его личной подписью и печатью.

53

Минускул или минускульное письмо — алфавитное письмо, состоящее из строчных букв, то есть из букв, начертание которых мысленно укладывается в четыре горизонтальные линии.

54

Протовестиарий — одна из наивысших должностей при дворе в Трапезундской и Романской империях.

55

«Виа Империале» — Императорская улица (в переводе с итал. языка).

56

Друнгарий — начальник военного отряда, обычно численностью в 500 человек.

57

Дуйгу — чувство (в переводе с турец. языка).