По линии взлёта

Даша Art, 2020

Она понравилась ему с первого взгляда, а со второго он её возненавидел. Но как бы он ни старался выбросить из головы образ кудрявой девчонки, забыть её голос не смог. Да и у судьбы свои планы. Их конфликт раздулся до скандала. Карьера, ради которой он многим пожертвовал, грозится рухнуть. Публика готова растерзать зазвездившегося певца, а она не хочет оставаться в тени скандала. Выхода нет. Им нужно убедить всех, что конфликт исчерпан и они подружились. А может, не только подружились? Ведь бороться взаимному влечению становится всё сложнее. Откровенные клипы, совместный альбом, гастроли… Смогут ли они найти общий язык? Преодолеют ли предубеждение, возникшее после первой встречи? Перерастёт ли страсть в любовь, которой обоим так не хватает? Содержит нецензурную брань.

Глава 8

POV Биго

Голова трещит, а изо рта так смердит, что если поджечь спичку и дыхнуть, появится адское пламя. Я до последнего не верил, что окажусь в этом кресле. Но, твою мать, моя задница в итоге именно здесь.

Всю прошедшую неделю я старался переубедить Тёму, который точно знал, что для меня это будет пыткой. Возможно, именно поэтому он это и сделал. Чтобы меня наказать. В последний же день напился до поросячьего визга, приняв поражение.

Не помню, как оказался в своей кровати, а ещё понятия не имею, кто была та блондинка, которая сопела рядом. Хм. Если она решит поделиться с прессой вместе проведённым досугом, то, возможно, и узнаю.

По максимуму откидываюсь на спинку, голова тянет меня вниз. Я тяжело дышу. Сейчас бы сигарету в зубы и полежать, а вместо этого до ушей доносится распевка.

— Ла, ла, ла, ла, ла, ла…

А позади меня начинает набираться полный зал зрителей. Кто-то из них шепчется, кто-то разговаривает в голос, не стесняясь. Я чувствую их взгляды на себе.

Пристрелите меня сразу, чтоб не мучился.

Я сморщился, когда тётка на сцене, в строгом черном костюме дала команду «Мотор!», съемка началась. Мне пришлось приподняться. Я вплеснул в горло воду, стоящую на столе передо мной, из последней попытки надеясь, что там что-то покрепче, но нет.

Сегодня я явно в духе.

Игнорирую смешок коллеги по судейству, хотя сперва порывался продемонстрировать ему средний палец — уже прогресс. Ненавижу эту напыщенную рожу, смотрящую на меня свысока только из-за того, что на его лице хренова куча морщин, а член, не работающий без Виагры, помешает ему объездить молодых кобылок, которые сегодня будут штурмовать эту сцену.

Я щелкаю пальцами. Расправляю плечи, когда на сцену поднимается первый участник.

Пора начинать это шоу.

И тут же жалею о своём минутном энтузиазме, потому что… Что это вообще, чёрт возьми?

Голос у этого парнишки словно резиновый, но не в смысле тягучий или эластичный, скорее напоминает палёную резину, которую пытаются разгрызть зубами два накаченных мужика. Морщусь, отчаянно стараясь не закрыть уши руками. Тёма прибьет меня, если это покажут в эфире.

Неужели так сложно хотя бы в ноты попадать? Бога ради, в нотной гамме всего семь нот! Как можно так лажать?

Но, как оказалось, это было только начало. Начало, мать вашу! И чем дальше, тем глубже в лес.

Я упёрся локтями в стол, сжал пальцами голову. Вот именно поэтому я не хотел сюда! И именно по этой причине Тёма запихал меня в это кресло. Издевательство, с целью наказания — вот, что это. Он хочет в сотый раз показать мне, кто главный. Я для него пешка, которую он может свободно двигать по доске в клеточку.

Я не заглядывал в анкеты участников, редко поднимал глаза на сцену — у меня не было желания ещё и видеть этих извращенцев. А кто они, если так издеваются над музыкой? Временами вздрагивал от аплодисментов нерадивых зрителей, которые зачастую делали это по команде. Ну, не могли же они на полном серьезе аплодировать этим бездарям? Я искренне удивлялся, когда и судьи, в принципе уважаемые люди в мире шоу-бизнеса, ещё о чём-то с ними разговаривали.

Не все, конечно, были невыносимыми. Некоторые пели вполне сносно, но никто не привлекал особого внимания.

Пока не появилась она. Пятидесятая по очереди.

Мы уже успели сделать два перерыва, хотя бы для того, чтобы уши не закровоточили, а зрители могли толпой сходить в туалет.

Я выкурил пару сигарет, оправил своему директору несколько ласковых сравнений и пожеланий. Пусть Тёма молится, чтобы меня хватило ещё на несколько часов, и я благополучно вытерпел и не взорвался. Волосы потеряли причёску, которую с утра смастерил гримёр. Мои пальцы сделали из них гнездо. Я был на грани.

Я не видел, как она вышла, лишь слышал, как застучали её каблучки — звонко, но не шибко уверенно.

— Лора Ви, — представилась она, и её голос разнёсся по залу, словно звон хрустального колокольчика. Я напрягся, по спине спустился холодок, а ведь она еще только имя своё назвала.

Первое, что бросилось в глаза, когда я ускоренно поднял голову вверх, — это невероятная копна темных кудрявых волос, обрамляющая миниатюрное тело. Свет был недостаточно ярким, чтобы я мог как следует рассмотреть их цвет, но непослушный объем, который она тщательно старалась пригладить, уже привлек моё внимание.

Мои глаза переместились на её лицо. Миловидное. Подбородок скромно опущен, пухлые губы поджаты, а крупные глаза несмело двигались между судьями, пока не остановились на мне. Я сглотнул. Глаза у неё тоже темные. Образовалась пауза, которую мне не хотелось нарушать, и она начала затягиваться. Слышу покашливание позади себя, хотя зрители молчали, видимо, тоже исследуя участницу.

Не могу отвести от неё глаз, словно она магнитила меня. А я, кажется, её. Но в этом нет ничего удивительного. На меня все девчонки так смотрят. И я знаю, что их во мне привлекает.

— Можешь начинать, — торопит мой сосед.

Девушка кивнула, отчего её волосы колыхнулись. Мои пальцы зашевелились на столе: вдруг захотелось сжать в ладонях волнистую прядь. Внизу живота появилась тяжесть. Когда я последний раз ощущал такое волнение?

Зазвучала узнаваемая с первых нот мелодия: у меня отвисла челюсть. Серьезно? Она не шутит?

Нет, девчонка не шутила. Её нога принялась отбивать ритм, она считала. С такой сложной и знаменитой песней нельзя играть. Напрягся не только я. Все замерли в ожидании — кто-то провала, кто-то чуда.

Я чётко видел, как девушка сделала глубокий глоток воздуха, затем начала так аккуратно, что я задержал дыхание, чтобы не пропустить ни единый звук:

— Every night in my dreams

I see you, I feel you

That is how I know you go on.

Похоже, все-таки чудо.

Под кожей зашевелились мурашки, а волоски на всем теле встали дыбом. Её голос зажурчал, словно ручеёк весной, омывая свежестью. Прищуриваюсь, напрягаю слух, чтобы услышать, как она облажается, но нет. Всё точно и чётко. Трепет внизу живота распространился по всему телу.

Как, черт её подери, она это делает?

— Near, far, wherever you arе… — затягивает она, а я жмурюсь, не в силах сдержать нахлынувшее удовольствие. Ничуть не хуже самой Celine Dion. Скорее даже мягче, нежнее, хотя слишком идеально, по академическим стандартам. В её исполнении не было задора, никакой игры голосом. Словно… если она решится сделать шаг сторону, её расстреляют.

Помню, Снежка однажды рассказывала мне, что за пренебрежением канона их строго наказывают. Могут даже по пальцам ударить за самодеятельность. Поэтому она никогда не экспериментирует в стенах академии. Эту девочку тоже кто-то выдрессировал? Кто?

Широко распахиваю глаза, чтобы посмотреть на диковинку. Мои глаза скользят по ней снизу вверх, стараясь ухватить каждую деталь. Кровь забурлила, когда она в запале шире расставила ноги, чтобы лучше упереться в пол, словно ей нужна поддержка. Её голос тем временем взлетал все выше и выше, готовясь снести мою крышу к едрёной матери.

Нет, нет, нет…

Мне не нравится это чувство… словно я уязвим… словно она может пробраться глубже…

Вырываю её анкету из рук соседа прежде, чем понимаю, что делаю, отмахиваясь от возмущённого оха.

Так, так.

Лора Ви. Двадцать лет.

Перепрыгиваю через ничего не значащие пункты, останавливаюсь на графе «образование».

Хм, ну кто бы сомневался.

Хочется выдохнуть. Восхищение оборачивается негодованием, затем отдаётся в груди праведным гневом.

Перед глазами тут же всплывают образы двух мальчишек в поношенных штанах, явно бОльшего размера, чем требовалось. У одного в руках старая, пошарпанная гитара, а у другого подранная кепка. Один усердно выдает аккорды, а другой дрожащим голосом поёт знаменитые песни 90-х, при этом трясущейся рукой собирает монетки в кепку. Они оба знали, чего хотели, и, даже не смотря на свой юный возраст, уже выучили урок, что всего придётся добиваться самостоятельно, ведь им не повезло родиться в богатенькой семейке.

Я ещё тщательнее осматриваю особу. Белое гипюровое платье плавно следует за изгибами её тела. Не слишком короткое, но и не длинное. На изгибе локтя и на юбке ткань неожиданно разделяется на мелкие лоскутки, словно их кто-то порезал.

В голове закрутились винтики. Где-то я уже его видел. Вспомнить бы, где именно. Или на ком.

— Ха, — бесшумно выдыхаю я, когда осознание накрывает меня.

Девчонка тем временем немного запрокинула голову, сильнее стиснула микрофон. Короткий вдох. Судьи задерживают дыхание, словно боятся, что она сейчас посыплется. Готов поставить все свои деньги, что она не сорвётся. Голос у неё поставлен профессионально и за большие деньги.

Она допевает, после чего все присутствующие начинают аплодировать: даже команду дать не успели. В ушах загудело. Её губы растягиваются в улыбке, раздражая. Я выгибаю бровь дугой. Девчонка смотрит на меня, ведь я единственный не присоединился к овациям. И не собираюсь этого делать.

— Потрясающе! — восхищается дамочка в жюри. — Это именно то, что нам нужно!

— Да ну? — не выдерживаю я, готовый плеваться ядом. — Правда именно то, что нужно?

— Тебе что-то не понравилось? — Она удивленно взмахивает накладными ресницами.

Что-то? Да, есть что-то, что меня дико взбесило!

— Чем ты отличаешься от остальных? — спрашиваю резко и в лоб, отчего девчонка немного поддаётся назад. — Что отличает тебя от тех ребят, что сидят за кулисами?

— Я… — начинает и обрывает. Её голос уже не такой чистый. К нему примешивается хрипотца. И от напускной скромности не остается и следа. Щеки её вспыхивают, а во взгляде слишком быстро промелькнула вражда. Я заметил её лишь потому, что смотрел на неё, не моргая. — Я не…

— Хочешь, я тебе скажу? — Дерзко откидываюсь на кресло, поднимаю вверх её анкету, чтобы все видели бумагу у меня в руках. — Абсолютно всем.

Девушка приподнимает брови, затем хмурится, не зная, как она должна отреагировать. Глаза кажутся потерянными: она силится понять, комплимент это или нет.

— Ты училась в лучшей музыкальной школе страны, — начинаю я, уже не скрывая ехидства. Эта девчонка зацепила за самое больное, сама того не осознавая. — Если кто не знает, я просвещу, — обращаюсь к полному залу. — Учиться там очень дорого. Только избранные, — специально выделяю это слово, — могут позволить обучение в этой грёбаной школе. А Лора, — киваю на девчонку на сцене, уже покрывающуюся алыми пятнами, — проучилась там пять лет.

По залу прошлась волна негодования.

Да, присоединяйтесь ко мне!

— Не вижу в этом ничего предрассудительного! — вспылил мой сосед: видимо, понравилось ему юное тело.

— А кто из вас, — я обратился ко всем трём судьям, — на начальном этапе вашей карьеры мог позволить себе платье от Валентино?

Девушка на сцене сделала идеальное «о» своими губами. Интересно, они накаченные?

Да-да. Я знаю, что это дизайнерское платье, и знаю, сколько оно стоит. Год назад я сам купил точно такое же для Снежки, на её отчётный концерт. Она блистала в нём.

А сейчас это платье вызывало во мне совсем другое чувство. Хотелось сорвать его с этой богатенькой, пусть и сладкоголосой девицы. Она принялась нервно переступать с ноги на ногу, переплетя пальцы и крепко их стиснув.

— Так что, — продолжил я, из последних сил сдерживая агрессивный настрой, — Лора Ви стоит на лестничный пролёт выше остальных участников. И взять её — это значит поступить нечестно по отношению к тем, кто сейчас нервничает за кулисами; к тем, у кого от этого кастинга зависит вся жизнь.

— Для меня тоже! — неожиданно отреагировала Лора, хотя я уже было подумал, что она язык проглотила. — Для меня тоже важен этот проект! И это несправедливо, не брать меня только из-за того, где я училась.

Она нервно вдохнула, зло посмотрела на меня, сузив глаза.

— Хорошо, — соглашаюсь. — Но у меня также есть претензии и к твоему исполнению. — Вот сейчас я придираюсь, но не могу же я позволить богатенькой кукле попасть в проект, который, возможно, сможет дать старт такому парню, как я. Претензия? Вижу, как в её голове кружится это слово, словно она старается понять, что оно значит. — Твое исполнение сухое.

— Сухое? — эхом отражает Лора.

— Голос хороший, но исполнение скучное.

Я врал. Да, я бы хотел увидеть больше индивидуальности, нежели канона. Но если бы на её месте оказалась обычная девчонка, я бы даже попросил её спеть ещё раз.

Только для меня. За закрытыми дверями. Где я смог бы не только слушать, но и любоваться её большими темными глазами и пухлыми губками…

Так. Стоп!

POV Вили

— Я против твоего участия в этом проекте, — жестко говорит парень. И его слова звучат как приговор.

Всё мое тело словно пылает. Я пытаюсь посмотреть в глаза остальным судьям. Тем, на кого я всегда ровнялась, но они прячут от меня свои глаза. А он не прячет.

Его голубые глаза сверкают. Волосы падают на лоб, он не откидывает их назад, хотя они ему мешают. Он стиснул зубы, отчего его скулы напряглись.

Спортивная фигура и многочисленные татуировки спрятаны под свитшотом. Я могу видеть только одну — маленькую птичку на шее. Это могло бы показаться милым, если бы красовалась на шее другого парня.

Как у такого козла могла быть такая внешность? Это что, закон подлости? Как у героя романа Оскара Уайлда «Потрет Дориана Грея», красивая оболочка и гнилое нутро?

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — судьи не собираются спорить с этим мудаком, ведь за ним буквально стоит армия поклонниц, готовых раздербанить шоу в комментариях.

Мудак.

Впервые это слово прозвучало в моей голове, и оно как раз применительно к этой звезде. И почему он мне так нравился раньше? Как же мне сейчас стыдно, ведь я гоняла его песни сотни раз в своем плеере. Прав был Захар. Думаю, такой жестокий человек правда мог бросить друга, перешагнуть через него, чтобы стать популярным.

Моё исполнение скучное? Сухое? Как он смеет так говорить? И как он посмел сделать выводы о моей жизни, даже не узнав меня? Я тоже могла бы разреветься на камеру, рассказывая миллионам о своей трагичной жизни, как это сделали другие участники. Но я не стала и не жалею об этом.

— Увы, вы не станете участником нашего проекта, — говорит ведущий, и в его голосе я слышу сочувствие.

— Лучше попроси своего папочку вложиться в тебя ещё раз. — Этот голос теперь будет преследовать меня в кошмарах. — Пусть купит тебе песню, снимет клип…

Папочку?

Словно удар под дых. Я больше не слышу его, поэтому не знаю, что ещё он предлагает мне сделать. Рука дергается вверх, чтобы коснуться того места, где было больнее всего. Но боль быстро заструилась по венам. Казалось, заболело везде.

Я поспешно развернулась, чтобы вся страна не увидела моих слёз. Надеюсь, они вырежут эту сцену из эфира. Не хватало еще опозориться.

За сценой я ускорилась. Дышать было трудно. Я не могла вдохнуть, словно что-то застряло в лёгких. Я знала, что это. Это вдребезги разбившиеся мечты и надежды.

Я не слышала слова поддержки, которые мне кричали участники, не чувствовала их рук, дружеских похлопываний. Сейчас мне никого не хотелось видеть.

Злой жизненный сарказм. У меня ведь и так никого не было. Даже позвонить некому, чтобы рассказать или пожаловаться.

Пошёл ты в жопу, Гай Биго!

Дядя Миша вчера сказал, что в жизни все возвращается. Буду молиться Богу, чтобы к тебе это вернулось в десятикратном размере.

Хватаю чемодан, несусь прочь от съемочного павильона. Выйдя из здания, прислоняюсь к холодной стене. Куда дальше?

Ноги сами двигаются к супермаркету. В кармане меньше ста рублей. Долго я на них не протяну.

Стучу в дверь супермаркета, надеясь, что сегодня смена дяди Миши. Он не обязан мне помогать, но эта соломинка, за которую я ухватилась. Утром он помог мне вымыть голову, чтобы на кастинге я выглядела более-менее сносно. И пусть после мыла мои волосы выглядели даже хуже, чем до помывки, мы ведь пытались.

Дверь открыл другой охранник.

— Тебе чего? — грубо буркнул он. Думаю, не узнал, хотя я видела его пару дней назад.

— Нет, — быстро мотаю головой, отходя назад, — ничего.

Дверь захлопывается, оставляя меня в одиночестве.

Стоять тут бессмысленно. Я вошла во дворик дома позади супермаркета, села на лавочку. Дежавю. Я сижу на скамейке с чемоданом, потерянная, не знающая, куда податься. Из глаза вновь посыпались слезинки крупными горошинами. Такими темпами, я намочу свое дорогое платье.

Биго был прав. Это платье от Валентино. И это последний мамин подарок. Она так хотела увидеть меня в нём на сцене, чтобы я при этом пела её любимую песню.

Céline Dion — My heart will go on love.

Мама рассказывала, что это первый фильм, который они с моим отцом посмотрели вместе. Первое свидание и песня, которая стала символом их любви. Мама до последнего вздоха любила моего отца. Возможно, поэтому Алексей Семёнович так ненавидел меня — живое доказательство их любви.

Сегодня я спела драгоценную песню в платье, которое для меня дороже всех денег на земле. Я провалилась. Не оправдала её ожиданий.

Мои руки дрожат. Я вся сотрясаюсь.

— Не прошла?

Резко поднимаю голову, чтобы увидеть Михаила Михайловича, остановившегося напротив меня. Качаю головой ответ, всхлипывая. Слёзы брызнули с новой силой.

— Бедная девочка, — старичок опускается возле меня на лавочку, прижимает меня к себе, словно заботливый дедушка, которого у меня никогда не было. Его рука заботливо поглаживает по темечку. Чувствую посторонний запах: корица и немного укропа. Но не отстраняюсь. — Я был уверен, что ты пройдёшь.

— Я тоже… ик… ой, — сама удивляюсь появившейся икоте.

— Значит, судей на мыло? — пытается пошутить дедушка.

— Да! — дергаюсь я, выпрямляясь. — Особенно Биго!

— Кого? — Дядя Миша улыбается, затем поднимается на ноги. — Вставай.

— Зачем? — шмыгаю носом, но слёзы прекращаются.

— Хочешь остаться на скамейке на ночь?

Морщусь.

— Нет, — выдыхаю едва слышно.

— Тогда бери свой чемодан и шагай за мной. В темпе.

Не знаю, почему я послушалась. Может, из-за того, что он приютил меня вчера. Или потому что только что успокаивал.

Мы прошли три квартала. Ноги жутко заныли. Они были недовольны каблуками. Я уже всерьез собралась открыть чемодан, чтобы достать кеды, когда дядя Миша вдруг затормозил у подъезда.

— Мы пришли, — добродушно улыбнулся старичок, подвигав усами. — Осталось только подняться на второй этаж.

— Я не… — Подозрительно осматриваюсь. Впервые за пятнадцать минут в мою голову закрались нехорошие мысли. — Вы здесь живёте?

— Да, — кряхтит дядя Миша, доставая ключ от домофона. — Я живу один, а комнат у меня две.

— Но мне нечем платить за жилье.

— Бог с тобой, детонька, — охнул охранник. — Не нужны мне твои деньги.

— Но… — я подняла руку, чтобы возразить. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

— Можешь прибираться в квартире, готовить…

— Я не умею готовить.

— Научишься, — уверенно отзывается дядя Миша. — Мне ведь не нужны изыски. Так, супец, картошку жаренную или макароны с колбасой.

— Хорошо, — соглашаюсь. А у самой с плеч такая гора сваливается, что, удивительно, как она меня еще не раздавила.

Мы входим в его квартиру. Я осматриваюсь. Маленькая прихожая, две комнатки, крохотная кухонька, туалет, ванная — вот и все богатство. Мне нравится.

— Правило только одно, — сообщает дедушка, открывая дверь комнаты, которая пока побудет моей, — не водить сюда мальчиков.

— Не переживайте! У меня нет парня. И я не собираюсь его заводить. Подруг тоже нет, — зачем-то добавляю.

Из мебели в комнате только старенький шкаф и раскладывающийся диван — мне больше и не надо.

— А ваши родственники не будут против того, что я здесь поживу? — Лучше узнать заранее.

— Эх, — печально выдохнул дядя Миша, — никого у меня нет. Жена умерла лет двадцать пять назад. А десять лет назад погиб сын с беременной невесткой.

— Мне очень жаль, — искренне сожалею о своем вопросе.

— Я поэтому тебя и позвал к себе. У тебя ведь тоже никого нет. Вот и будем вместе поживать. Одиночествам лучше держаться вместе.

Он ушёл, а я решила позвонить своему братику. Он ведь тоже одиночество. Одиночество, у которого есть я.