Хозяин болота

Даха Тараторина, 2022

Страшна любовь господина болот!Но за нелюбимого замуж – куда страшнее.Иве чудилось, она с жизнью прощалась, когда шла в запретную чащу и молила Хозяина болота о помощи. Одного она не ждала – что страшная сказка оживёт, а Хозяин отзовётся и примет жертву.

Глава 2

Нелюдь

Прошмыгнуть мимо дотошной бабки Заи, которая видит и знает всё, хоть и из избы почти не высовывается; подлезть под знакомую сызмальства отстающую досочку в заборе; резво перепрыгнуть через грядки — и в хлев, схорониться.

Ива прижалась к бревенчатой стене, с трудом переводя дух. Любопытная рябая коза сразу потянулась к хозяйке.

— М-м-ме? — По делу ли пришла?

Девица потрепала её по морде, почесала между рогами, больше сама успокаиваясь, чем утешая Рябинку. А та вдруг припала на задние ноги и испуганно замотала головой.

— Ну что ты, милая? Тише, тише! — Но Рябинка только сильнее взбеленилась: привстала на дыбы, заблеяла, заметалась по тесному уголку между кормушкой и стеной, едва не проломив себе выход наружу. — Да ну что ты?!

Ива с трудом словила беснующуюся зверюгу. Пришлось связать ей задние ноги, чтобы не брыкалась, да ещё и примотать верёвкой за шею, чего со смирной козочкой никогда не случалось. Только тогда та позволила опустошить отяжелевшее вымя, но всё равно косилась на доярку выпученными полными непонимания глазами. А потом улучила момент и… ап!

— Ах ты ж гадина!

Едва успев увернуться от острых рогов, девушка всё-таки расплескала половину молока из чашки. Коза же с победоносным видом принялась жевать вырванный лоскут рукава.

Ива в сердцах огрела нахалку по хребту: окончательно рубашку испортила! Разве заплатку положить… Но втайне порадовалась возможности избавиться от пропитанной болотным духом одёжи. Вот, даже зверьё шарахается! Небось так просто не отстирать. Девушка наскоро прикрыла волосы забытым матерью платком, а на бёдра повязала старую тряпку, сосланную в хлев за непотребным видом. Авось, срам спрятать сгодится.

Дальше всё пошло своим чередом: покормить да выгнать болтушек-курей, выволочь упирающуюся Рябинку за забор (едва успела пристать к остальному стаду!). Стоило ещё вывести пощипать травки Серка, но жеребчик может и потерпеть, покуда хозяйка переоденется, поэтому Ива направилась к дому.

Там удача и кончилась. Избежать внимательного материного взгляда не вышло. Женщина суетилась в кухне, вынимая из печи с вечера поставленные томиться горшочки. Она утирала потный лоб и натужно пыхтела. Топить избу в середине лета дело непростое. Но на уличных очажках готовить такое важное блюдо нельзя — на закате ждали сватов. Потому-то Ива и маялась всю ночь, потому заливалась слезами. Ведь, если всё пройдёт так, как угодно родичам, это была последняя ночь свободной девицы.

Ива замерла на пороге, чего делать ни в коем случае не следовало: недобрая примета! Надо бы осторожно переступить его, чтобы не потревожить границу миров, и без того зыбкую для невесты. Но учуявшей запахи праздничной снеди девушке было не до примет. Надеялась ли она, что смотрины — такой же кошмар, как Хозяин болота? Что сговор забудется, а поганый кузнец с сильными, не справиться девке, руками сгинет как талый снег? Ещё как надеялась! Да обманулась…

— Дитятко! Ты что же это?!

Матушка подбежала и сдёрнула Иву с порога. Подхватила метёлку из гибких берёзовых веточек и поспешила подмести границу, пока злые духи не ухватили доченьку за пятку. Ива же только переводила взгляд с матери на печь и обратно. Не привиделось, не приснилось в страшном сне. Всё правда, всё реально. И кузнец с сильными руками действительно явится и заберёт её из отчего дома, чтобы… чтобы сотворить такое, о чём Иве невмоготу вспоминать.

— Ивушка! — Выпроводив незримую нечисть за порог, Лелея развернулась к дочери. — Ну что же ты, милая? Рано плакать покамест! Вот как плакальщиц перед свадебкой созовём, так и… Доченька!

Ива заплакала пуще прежнего. Не со всхлипами и мольбами: то уже было, да не помогло. Она плакала тихо и не шевелясь. Только крупные и почему-то холодные капли катились по бледным щекам.

Женщина едва успела подхватить крынку с парным молоком, выпадающую из ослабевших пальцев дочери. Отставила и обняла младшую любимицу. Так они и стояли: совсем не похожие, будто и не родные вовсе. Лелея — румяная, округлая, загорелая. И Ива — бледная тень матери, с рождения худая и слабенькая, с тонкой кожей, что покрывалась красными пятнами на солнце. Будто и не деревенская девка вовсе, а слабенький отпрыск заезжего купца. Быть может, потому отец всегда и был строг: братья-то уродились точно в родителей. Один отцовская копия, второй — материна. И только Ива ровно подкидыш… Кабы не старая бабка, сразу после рождения дитятки узревшая в ней сходство с покойной сестрицей, и вовсе решили бы, что подменыш в семью попал. Не ровен час, ещё прикопали бы где-нибудь за ручьём, чтобы в деревню не вернулся.

— Ну? — Лелея отстранилась. — Разве можно так рыдать? Неужто, — она хитро подмигнула, — так страшишься супружеского ложа?

«Ох, маменька, — горько подумала Ива, — Чего мне уже там страшиться?»

А Лелея продолжала:

— Так это ты одна у нас такая скромница! Братья сызмальства от мальчишек ограждали, вот ты ни с кем и не водилась. А подружек спроси: каждая если не урожайной ночью успела с кем помиловаться, так хоть в баню одним глазком подсмотрела! Было бы там, чего пугаться!

И верно. Урожайной ночью каждая успела до стога прогуляться с любимым. А иной раз и не с любимым вовсе, а просто с приглянувшимся молодцем. Как ещё славить землю, готовить поля к посевам? Только прославляя любовь! Испокон веков так повелось. И девки с парнями, собираясь на праздник, точно знали, за чем идут, и никто не судил их в эту ночь. В любую другую в году косы бы обрезали за распутство, но не в урожайную.

А после праздника случались и свадьбы. Иные, впервые встретившись при свете костров, уже не расставались. Другие же, напротив, расходились, чтобы никогда не встретиться. И дети тоже случались, да. И все знали: зачатым этой ночью счастливцам во всём станет сопутствовать удача. Бойко, старший братец Ивы, таким и уродился. Не зря, небось, женился на городской красавице да был принят в её семье как родной.

Все знали, как веселится молодёжь в урожайную ночь. Знала и Ива, когда шла на праздник. Знала — и не боялась. А чего бояться? Есть милый друг, кузнец Бран, он от кого угодно оборонит: от дикого ли зверя, от человека… Одного Ива не знала: что зверь и человек могут быть единым целым.

Ива и правда была скромна. Иные девки шли на поляну за деревней и вовсе нагишом, скидывая одёжу, как только закрывались деревенские ворота. Ива же отправилась в рубахе. В белоснежной, тонкой, собственноручно вышитой. И всё одно ощущала, будто непотребство творит.

Она тогда замялась у околицы, переминаясь с ноги на ногу: земля только-только успела принять в себя первое тепло, в одиночку не согреешься.

— Уж не меня ли ждёшь, девица? — прошептал кто-то над ухом, оплетая её руками за пояс.

Ива дёрнулась, не сразу узнав грубые пальцы кузнеца.

— Здравствуй… — прошептала она, не решаясь обернуться.

— Заждалась? — скользнул он губами по шее.

Она кивнула, ощущая, как жар заливает щёки.

— Пойдём!

И он повёл её, нерешительную, туда, где мерцали рыжие точки огней на поляне, где извивались в танце тени, где предстояло случиться чему-то… чему-то, о чём Ива и думать страшилась.

— Может не надо всё-таки? На будущий год?..

— Э-э-э! Да ты трусишь! — расхохотался молодец. Он легко оторвал её от земли и прижал к широкой обнажённой груди. Ива взвизгнула и лишь слегка успокоилась, сообразив, что ниже пояса кузнец всё же одет. — Не боись! Я ж с тобой!

И понёс её, сжимая так крепко, что не вырваться. Знала бы тогда Ива, что взаправду не вырвется…

Хмельное вино, танцы, жар огня и рук — всё смешалось воедино, опьянило. Ива кружилась в объятиях милого, не понимая, где его ладони, где собственные, она плясала и плясала, отдаваясь безумию, доверяясь и доверяя. Звёзды перемешались над головой, закружились в хороводе с кострами, а когда музыка и смех стали тише, а спину охладила росистая трава, девушка и сама не уразумела.

Бран навис над нею, сосредоточенный, наморщил лоб, и всё шарил, пытался нащупать что-то внизу. Ива захихикала, уворачиваясь от поцелуев:

— Щекотно!

— Лежи! — приказал кузнец, не выпуская её.

— Бран, ну хватит! Ой, ой, не могу! Ну прекрати! Щекотно же!

Шершавые ладони приподняли рубашку и скользнули по бёдрам вверх, а Иву точно холодной водой окатило: сейчас случится! И она дёрнулась что есть мочи, как заяц, попавшийся в силки. И попросила уже серьёзно:

— Не надо, Бран!

— Тихо-тихо, — только зашептал милый, надавливая ей на плечо, чтобы не мешала.

— Бран, хватит! Я… Перестань, я не хочу!

— Не хочет она… — фыркнул кузнец. — Все вы сначала не хотите, уговаривай, упрашивай… А потом за уши не оттащишь… Ай!

Во рту ощутился запах крови — кусалась девица знатно, от всей души.

— Пусти!

— Да замолчи ты!

В ход пошли ногти. Ива брыкалась и уворачивалась, но поди ж пройми кузнеца, который быка одной рукой удержит! Ива закричала. Куда там! Крики и смех слышались со всех сторон, и поди разбери, кто в шутку обороняется, а кто всерьёз.

— Бран, пожалуйста! Прошу тебя, не надо! — взмолилась девушка.

Хмельной угар подстегнул злость парня:

— Вот дура! Знала, куда шла! Не рыпайся теперь уж!

Он задрал её руки над головой и крепко стиснул запястья. Утром на них проступят синяки, которые Ива будет прятать под широкими рукавами, и никому не покажет. Потому что стыдно. Потому что страшно. Потому что она и правда пришла сама…

Он задрал подол до самой шеи. Смял и испачкал, не обратив внимания на аккуратную вышивку, над которой вечерами сидела девушка, с силой раздвинул ей бёдра. А потом стало больно.

Ива так и лежала, не ощущая больше ничего. Не шевелилась и не говорила, даже не плакала. Просто смотрела в небо и ждала: не может же пытка длиться вечно. И она закончилась. Быть может, почти сразу, а может только утром. А девушка всё лежала, раскинувшись на траве, как покойница, и безучастно глядела в небо.

— Ну вот, — самодовольно усмехнулся Бран, затягивая пояс. — А всё туда же: не хочу, не надо! Ты давай это… Вставай и к костру приходи. Посидим. Потом до дома провожу.

К костру той ночью Ива так и не вышла.

И вот они стояли рядом: мать и дочь. Обнявшись и плача каждая о своём. Такие непохожие, такие любящие, но… совсем друг друга не понимающие.

— Я… Пойду. — Ива осторожно высвободилась из объятий.

— Иди, иди, дитятко! — Мать спохватилась, что дела простаивают и снова кинулась к печи. — До вечера ещё столько переделать надобно!

— Да… — Ива погладила запястья, с которых давно сошли синяки. Почему-то казалось, что тёмные пятна проникли под кожу, да там и остались. — Пойду…