Как ко мне сватался Ветер

Даха Тараторина, 2022

Кто посмеет перечить Ветру?Господин могуч и страшен! Если он выбрал себе невесту, лучше принести девушку в жертву и не злить чудовище.Вот только на этот раз ему подсунули бракованный товар, потому что я упряма, своенравна и не дамся монстру живой. А если он всё же унесёт меня в своё логово на вершине горы, горько пожалеет!

Глава 4

Господин Полох

— Звяк! — тихонько заплакали осколки тарелки, когда я мазнула по ним веником.

Нагнулась поднять чудом уцелевшую фарфоровую чашку, но и тут разочарование: край отколот, а через золотистый узор пролегла трещина. Тоже в мусор.

Вот тебе и великая честь! «Избранница, невеста Ветра! Счастливая!» — вздыхали дома соседки, втайне радуясь, что не их дочерей принесут в жертву. Знали бы они, что меня ждёт вовсе не мягкая перина, но и не пытки в логове зверя. Вместо того и другого баба Рея отчитала меня за битую посуду, вручила веник и велела убирать. А сам Ветер, послав издевательский воздушный поцелуй, распахнул окно столовой и бесстрашно шагнул в бездну, чтобы в следующий миг взмыть в вышину.

— Што морщисси? — прошамкала старуха, упиваясь моим унижением. — Здеся табе ня королевкие палаты. Нас в поместье всего двое и работает, а бабушка старенькая, бабушка к кажной вашей разборке поспевать не могёт!

Работа как раз меня не смущала. После смерти отца у нас с мамой не осталось средств держать слуг. Мы сами готовили, убирали, таскали с рынка корзины продуктов… Полоскать бельё в ледяной воде, пропалывать грядки, замаскированные по краям кустами пионов — всё это я умела и белоручкой не была. А вот устранять последствия собственной глупости стыдилась.

Надо же так опростоволоситься! Мало того, что показалась жениху (я снова поморщившись, когда это слово само скользнуло в мысли) несдержанной дурёхой, так ещё и испортила столько утвари… Да уж, всем невестам невеста! Не зря господин сказал, что порадуется, избавившись от меня.

Избавившись… Как, интересно? Отпускать меня Ветер не собирается. Поднимет в воздух да сбросит на острые камни, чтобы не мешалась? Или всё-таки оставит вон… хоть пол подметать? То и другое лучше, чем снова ощутить его пальцы под платьем! Я одёрнула юбку, прикидывая, не найдётся ли у бабы Реи одежды попроще и поплотнее, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

Стирающая капли джема с одного из зеркал старуха недовольно поцокала.

— Это ж что такого господин ляпнул, шо ты так осерчала, горюшко? — пробурчала она.

— Да уж нашёл, чем уязвить… — стиснула зубы я.

Но вместо того, чтобы надрать мне уши и приказать отмывать грязь, Рея хихикнула:

— Агась, он умеет. Но ты ня принимай близко к сердцу, горюшко! Господин ня так уж плох…

— Что, — фыркнула я, — расскажете, что вовсе он не такой козёл, каким кажется?

— О! — Старуха утёрла выступившие от смеха слёзы манжетом. — Он тот ышо козёл! И каким кажется, и больше! Но по своей воле такими не становятся. Потерпи его покамест, горюшко. Авось стерпится-слюбится.

Я вспыхнула. Неужто эта добрая женщина и впрямь считает меня невестой Ветра? Невестой, а не глупой птичкой, угодившей в силки? Неужто не понимает, какая беда здесь творится?

— Ни за что на свете! Он насильно меня сюда приволок. Убежать я не в силах, но не лишайте меня права ненавидеть пленителя!

Старушка не воспринимала слова всерьёз.

— «Пленителя»! Ишь! — Она ещё раз провела тряпкой по стеклу, критически осмотрела своё отражение и поправила передник. — Думаешь, ты одна тут не по своей воле? Горюшко-горюшко…

Расспросить Рею подробнее не удалось. Старуха увиливала, отшучивалась и сварливо бранилась, а как до дела — молчок.

Зато, помогая горничной, удалось изучить особняк. Изучить, но не полюбить. Роскошные комнаты, сияющие всеми оттенками золота при ярком солнце, смотрелись аляповато и вызывающе. Просторные залы, где следовало бы устраивать шумные празднества, пустовали, и стук каблучков разносился по ним безжизненным эхом. Обтянутые бархатом кушетки и тяжёлые гардины чихали клубами пыли, стоило к ним прикоснуться, а почти все камины были закрыты заслонками и не использовались, от чего по покоям вечно гулял сквозняк.

Комната за комнатой смахивая пыль с мебели, я вышла в тёмную залу без единого окна, запнулась о что-то из мебели и поспешила распахнуть обе двери: ту, через которую вошла, и ту, что вела в следующее помещение. Свет лентами пронзил взвившиеся в воздух соринки, а я поспешила закрыть рукой рот, душа крик в зародыше.

Комната была увешана картинами. Нет, не так. Все стены, не оставляя ни единого свободного участка, занимали женские портреты. Блондинки, брюнетки, рыжие, писаные красавицы и те, на кого не взглянуть без сочувственного вздоха, в роскошных нарядах и лохмотьях, ярко разукрашенные и с лицами, хранящими память о синяках и ссадинах. Несколько портретов были совсем странными: обнажённые девушки с кожей, тёмной, как уголь.

Лишь одно было общим у этих женщин — взгляд. Точно такой же я видела в зеркале в ночь перед «свадьбой». Жертвы господина Ветра.

Десятки, может, сотни жертв, ни одна из которых не вернулась домой. Возле глубокого кресла, на которое я налетела в темноте, стоял маленький круглый столик с канделябром. Огарки свечи на нём рыдали воском прямо в пустой бокал с грязными стенками. Наверняка господин Ветер сидел здесь вечерами, смакуя напиток, и любовался на трофеи, прикидывая, найдётся ли местечко для ещё одного портрета — светловолосой светлоглазой дурочки, что сама ему себя предложила.

Живот скрутило так сильно, что я согнулась вдвое. С трудом подавив приступ тошноты, бросилась из комнаты, неуклюже обернув столик. Бокал, упав, всхлипнул осколками.

Неужели это и есть моё будущее? Неужели здесь закончится моя жизнь, в темнице без окон, увешанной паутиной? И много лет спустя мой портрет с такой же тоскливой безысходностью посмотрит на ещё одну юную невесту, угодившую в лапы монстру, который плевать хотел на наши судьбы?

Я неслась по особняку, путаясь в многочисленных сквозных комнатушках. Только бы подальше, только бы спрятаться от сочувственных взглядов мёртвых женщин на портретах… Но они не отставали, сколько бы дверей ни хлопнуло за спиной.

— Горюшко, чаго ты? — удивилась баба Рея, но я не смогла остановиться. Я и рыдания-то с трудом сдерживала. Спрятаться, скрыться, запереться где-нибудь, чтобы никто не видел, как больно, как страшно…

За очередной дверью оказалось слепящее солнце. Я резко остановилась, не понимая, куда попала, прикрылась козырьком ладони. Только когда ветер плеснул в лицо капельки влаги, поняла: я пробежала поместье насквозь и выскочила из парадной с другой его стороны.

Свобода! Я вдохнула ледяного воздуха и закашлялась с непривычки. Обернулась на тёмную пасть входа и… пошла прочь. О нет, я не пыталась сбежать! Даже тогда я была благоразумна и понимала, что единственный путь к бегству — прыжок со скалы, ведущий в спасительное забытьё. Я лишь хотела убраться подальше от проклятых портретов.

Расчищенная площадка перед поместьем закончилась почти сразу, а дальше пошло бездорожье. Гора под ногами крошилась и вкрадчиво шуршала, когда мелкие камешки всё более резво катились вниз.

Перед самым носом пронеслось птичье перо. Откуда бы ему взяться здесь, в безжизненной каменной пустыне? Перо кувыркнулось, насмешливо щекотнуло щёку и улетело куда-то высоко, к самому солнцу, что слепило, но не грело. Я зябко поёжилась, но возвращаться в дом не спешила. Вместо этого продолжала смотреть на холодный золотой свет, точно он мог выжечь воспоминание о тёмной комнате, похожей на могилу.

Белоснежные вершины гор отражали лучи и сверкали как драгоценные камни. Наверное, не будь я здесь пленницей, любовалась бы. Но тут одна из гор шевельнулась. Не гора даже, а крошечный кусочек льда на её пике. Двинулся — и снова замер. Быть не может, чтобы кто-то или что-то выжило здесь. Я сощурилась, вглядываясь в белое на белом, привстала на цыпочки, словно это могло помочь. Ветер подсобил: ударил в спину, будто бы приподнимая над землёй, растрепал волосы, застилая глаза и… я оступилась.

Оступись я на равнине, удержалась бы. А и если бы упала, не велика беда: отряхнулась и пошла дальше. В жестоких горах всё иначе. Один неверный шаг может стоить сломанной ноги, руки или… шеи.

Валун под ступнёй пошатнулся, а туфелька, предназначенная для прогулок по бальным залам, а не острым камням, соскользнула с него. Я взмахнула руками, словно крыльями, и полетела. Но я — не Ветер. Шагнув в бездну с кипящим в ней молоком облаков, я не могла через мгновение взмыть в небо. Когда я поняла, что падаю, кричать уже было поздно.

Я бы и не кричала. Разве что посмеялась от нелепости, в которую угодила. Не пыталась сбежать, а всё же ухитрилась. Но прежде, чем моё бездыханное тело навсегда замерло среди гор и покрылось снегом, его пронзила настоящая боль.

В горах холодно? О нет, жарко! Пламя вспыхнуло на спине и пробежалось до кончиков пальцев. Сначала оно было ласковым, но лишь сначала. Почти сразу огонь добрался до костей и взорвался невыносимой болью. О том, что разнёсшийся в тишине вопль был моим, я догадалась много позже.

А потом боль исчезла. Так же быстро, как и возникла. Вместо неё пришёл голос. Низкий, с насмешливыми нотками.

— Идиотка!

Его руки были горячими, как и тогда, когда скользили по моим бёдрам. И, хоть Ветер был почти болезненно худ, держали крепко. Так крепко, что я впервые осознала: не выпустит, как бы я ни умоляла. Возможно, разбиться и правда было бы лучшим выходом…

— Дура! — гаркнул Ветер, с трудом сдерживаясь, чтобы не подкрепить слова оплеухой. — Хотела сдохнуть, попросила бы меня — я б тебя сам с удовольствием придушил!

Я уже не падала. Теперь я летела. Летела не так, как утром, когда господин Ветер волок невесту будто ненужный тягостный груз. Теперь он прижимал меня к груди, как великую ценность. Я летела с Ветром, была его частью и лишь теперь, познав разницу между падением и полётом, воистину поняла, насколько далёк господин от нас, от тех, кто не способен вознестись к облакам.

Уши закладывало от холода и скорости, но от его тела было тепло. Хотелось прильнуть сильнее, чтобы согреться, и лишь память о испепеляющем жаре, сбегающем вдоль позвоночника, останавливала.

Ветер снова принёс меня на террасу, увитую зелёными плетьми. Поставил и поинтересовался:

— Хотела меня убить?

— Тебя?! — ахнула я.

Не отвечая, он направился в спальню, на ходу стаскивая рубашку через голову и стараясь, чтобы ткань не касалась спины.

Нет, не худой. Скорее, поджарый, сухой, как охотничий пёс, с каждой мышцей, просматривающейся под смуглой кожей… Я залюбовалась и не сразу заметила главное — метку жениха, перечеркнувшую спину Ветра так же, как моя собственная. И тогда до меня дошло, как же сильно она обжигает.

Свадебная метка прекрасна, если не знать, кем она оставлена. Золотистый рисунок, распускающийся изящными перьями, обвивающий тела жениха и невесты, как лоза — колонны. Чем ближе срок свадьбы, тем крупнее разрастается лоза, тем живее перья. Кажется, шевельнись — и они затрепещут, будто настоящие.

Но теперь метка Ветра, протянувшаяся от запястья к запястью через хребет, не была золотой. Она полыхала красным, как раскалённый уголь, и, я знала, жжётся не меньше. Знала потому, что моя пекла точно так же.

— Раздевайся! — приказал господин, не глядя на меня и роясь в ящиках стола.

Я попятилась.

— Нетушки…

— Что сказала?

— Нет! — повторила я твёрже и в отчаянии замотала головой: — Нет-нет-нет!

— Ты не в том положении, чтобы спорить! — отрезал жених, наступая.

Ох, как же он был страшен! Если каждая невеста брачной ночью видит своего суженого таким, немудрено, что краснеет при вопросах о произошедшем.

— Не трогай! — взвизгнула я, пытаясь забраться на перила, но Ветер поймал моё предплечье, сдёрнул вниз и поволок к кровати.

— Сумасшедшая… Как, думаешь, Ветер находит своих невест? Едва обручённые разлучаются, метка раскаляется! Она нас обоих чуть не угробила! Ты нас чуть не угробила! Да прекрати кусаться! Ай!

А кусалась я знатно! Кусалась, царапалась, сопротивлялась что есть мочи!

— Пусти! Не смей!

Но он был сильнее. Швырнул лицом вниз, придавил коленом в пояснице и рванул платье с плеч. Раздался треск ткани, одежда поползла вниз, я задёргалась, пытаясь удержать её, но твёрдая рука стиснула шею сзади, вдавливая в измятые подушки.

— Да не дёргайся ты! Больнее будет!

Я, разумеется, задёргалась втрое активнее.

— Пухти! — пыхтела я в подушку, когда по обнажённой спине скользила горячая ладонь.

Но вдруг хватка ослабла, а жар метки сменился успокаивающей прохладой. Носа достиг запах трав. Ветер, мазнув чем-то по спине ещё раз или два, шлёпнул меня по ягодице и отпустил.

— Теперь мне помоги, — велел он, бесстрашно поворачиваясь и протягивая через плечо банку с зеленоватой смесью.

— Что это?

Он раздражённо обернулся, насильно сунул в ладони лекарство и снова требовательно шевельнул лопатками.

Дрожащим пальцем я зачерпнула мази и коснулась обжигающе горячей метки своего жениха.

— Пх-х-х-х! Осторожнее!

— Прости…

— Это от ожогов. Рея принесла. Иногда метка жжётся очень сильно, тебе ли не знать, — соизволил всё-таки ответить Ветер.

Алый рисунок светлел и становился золотистым, обтянутые смуглой кожей мышцы расслаблялись. А мне хотелось глупо хихикать не то от миновавшей опасности, не то от осознания, что страшный монстр, чудовище, перед которым трепещет всё Предгорье, едва слышно фыркает, стоит ненароком пощекотать ему бок.

— Прости, — виновато прошептала я. — Я не хотела, чтобы… Думала, метка вредит только мне…

— Не ты одна здесь в ловушке, — усмехнулся Ветер.

— Не знала, что тебе будет больно…

— А что будет больно тебе — ничего? Бросаться со скалы вниз — сомнительное развлечение.

— Я не бросалась! — Я смущённо закусила губу и покраснела до кончиков ушей. — Оступилась и упала…

Ветер издевательски расхохотался.

— Вышла прогуляться в горах в туфлях на каблуках и этом? — он дёрнул остатки моего платья, а я, лишь теперь сообразив, что оно сидит куда ниже, чем позволяют приличия, поспешила подтянуть его ошмётки вверх. — Ты превратилась бы в ледяную статую от холода.

— Я случайно. Так получилось…

Он вопросительно изогнул бровь. И вдруг подался вперёд, опрокидывая меня на простыни и нависая сверху. Его насмешливые, будто подведённые угольком глаза, пронзали насквозь, а дыхание опаляло почти так же сильно, как совсем недавно метка невесты. Он коснулся кончиком носа моей шеи, втянул воздух и скользнул выше, к подбородку.

— Уж не пыталась ли ты сбежать, маленькая птичка? — хрипло прошептал он.

Меня передёрнуло. Что, если господин решил, будто я намеревалась нарушить клятву? Что, если обрушит кару на город… на маму, чтобы я знала своё место? Я зачастила:

— Не пыталась, клянусь! Это случайно… Я вышла… вышла совсем ненадолго. И солнце… Показалось, в горах кто-то есть, засмотрелась и… и…

В ответ на мой ужас он засмеялся. Так, будто я вскочила на стул, испугавшись крошечной мышки.

— Когда ты так меня пугаешься, любимая, я и сам верю, что страшен, как сотня ледяных великанов!

— Я… — Не решаясь шевельнуться, я уточнила: — Вы смеётесь надо мной, господин?

Ветер отпустил меня, продолжая хохотать, и саркастично хлопнул в ладоши:

— Умничка! Угадала. А я уж начал подозревать, что ты глуповата!

Я надулась, села рядом, оправляя платье. Обиженно пробухтела, не скрывая сарказма:

— Ну, знаете ли, господин…

— Полох, — сквозь смех поправил он.

— Что?

— Моё имя Полох, любимая. Можешь не звать меня господином, Тисса.

Я запнулась, недоумевая, когда монстр… Полох успел разузнать моё имя. Но мало ли, какие секреты у монстров?

— Спасибо, — я помедлила, решаясь впервые назвать имя чудовища, — Полох. Спасибо, что спас мне жизнь. Я… вела себя недостойно. С самого начала. И приношу свои извинения, гос… Полох.

Он скомкал и отшвырнул рубашку в сторону, встал и потянулся так сильно, что подошвы мягких кожаных сапог оторвались от пола.

— Когда припрёт прогуляться в следующий раз, потрудись хотя бы приодеться соответственно случаю.

— Я не гуляла. — Любопытство брало верх над благоразумием и, понадеявшись на хорошее настроение господина, я выпалила: — Я была в комнате с портретами! Представила, как вы… как ты сидишь там, в кресле, как смотришь на этих женщин и…

Закончить я не успела: Полох вспыхнул. Одним движением смахнул со стола книги, чернильницу и полупустую чашку с кофе и прежде, чем утих грохот, схватил меня за запястье.

В первое мгновение я не поняла, что нужно упираться, а когда он волок меня по коридору, едва поспевала переставлять ноги. О том, чтобы спросить, куда меня тащит Ветер, нечего было и помышлять. Когда же комнаты стали узнаваемы, и я поняла, где мы окажемся, стало уже поздно.

Распахнутые мною двери так никто и не прикрыл. Но менее мрачной комната от этого не стала.

Равнодушно перешагнув через валяющийся на полу канделябр и осколки бокала, Полох пихнул меня вперёд.

— Смотри.

Я, напротив, зажмурилась.

— Нет, смотри! — требовательно повторил он, впиваясь длинными пальцами в мои плечи.

Никто не спорит с Ветром. Особенно когда он впадает в ярость. Подчинилась и я.

Портрет, на который указывал Полох, изображал печальную женщину с некогда насмешливыми, будто подведёнными угольком глазами. Жители Предгорья не назвали бы её красивой: черноволосая, смуглая, тонкокостная. Но было в ней нечто завораживающее. Нечто, что заставляло верить: когда-нибудь золочёная рама картины треснет, и она вырвется на свободу, порывом ветра промчится по пустующим залам, поднимая клубы пыли, и взмоет в небо, как белокрылая птица. Но золочёная рама держала крепче цепей.

Полох смотрел на неё со смесью тоски и обиды.

— Это моя мать, — проговорил он. — Та, кому не повезло понести от Ветра. Она жила здесь намного дольше, чем следовало бы, но куда меньше, чем мне хотелось бы. И ты действительно думаешь, что мне в радость сидеть здесь и смотреть на неё?!

К горлу подступил комок. Стоило попросить прощения… Или утешить? Нуждается ли монстр в утешении? И является ли Полох вообще монстром? Но прежде, чем я нашла нужные слова, он развернулся на каблуках и вышел.

Возвращаясь в свои покои, я умудрилась изрядно поплутать по поместью и продрогнуть до нитки. Отбросив стеснительность, поспешила прямо так, не раздеваясь, забраться в кровать и укутаться одеялом, но холод никуда не делся, заставляя дрожать, как мокрого птенца. Наверное, я просидела бы так добрую половину вечера, не находя в себе смелости дойти до кухни и попросить кого-то растопить камин, но на закате в дверь постучали.

— Горюшко, ты как тута? — поинтересовалась баба Рея, входя прежде, чем я пригласила. — А я табе вкусненького принесла! — заискивающе начала она. Змёрзла нябось?

Горячий шоколад, которого я не пила со смерти отца, и крошечные белоснежные пирожные не могли не растопить моё сердце.

— Спасибо, — от души поблагодарила я. — Откуда вы узнали, что я была на улице и продрогла?

— А я и не знала, — отозвалась старушка, разжигая огонь. — Мне велели… Ой…

— Что? Кто велел?

Но старушка, вспомнив о чём-то, точно в рот воды набрала.

— Заболталася я с тобой! Недосуг, недосуг!

И оставила меня наедине с потрескивающим камином.