Дурная кровь

Даха Тараторина, 2022

Дурной колдунье нечего терять. Родных, друзей и побратимов – всех отогнал от неё проклятый дар. Так почему бы не распахнуть дверь, когда в неё стучится мужчина с колючим взглядом? Почему бы не согласиться, когда он предлагает пуститься в путь по заснеженному лесу? И, может, тогда вновь научится любить тот, кто думал, что давно уже очерствел сердцем. Непобедимая троица главных героев: смелая умница, брутальный охотник и хитрый толстячок. В этой истории всё совсем не так, как кажется. Сочетание силы и нежности в женщине. Послевкусие чистоты, свежести и добра. Нестандартный, но очень хороший конец!

Глава 2

На богов не надейся

Уж чего колдунья точно не ожидала, так это того, что не одумается к утру. Она ворочалась на печи, слушая такое мерное дыхание Верда на лавке, словно он и вовсе не засыпал. Крутилась волчком, передумывала, передумывала снова и ещё раз… И всякожды решение казалось правильным, разумным, взрослым. Каждое из них: остаться или согласиться и ступить за порог с хмурым незнакомым мужиком, разукрашенным шрамами.

Ясно, что староста её не зарубит. Чать, не впервой бушуянил. Да и не убивец он. Но вот останется Талла в деревне. Станет дальше лечить коров, роды принимать… Не как вчера, нет. Она обучится у повитухи, освоит мастерство. И, как знать, может, когда-то сумеет себя пересилить и возьмёт за колдовство денег, а не муки али молока.

А потом состарится да помрёт. Одна. Потому как кто же возьмёт в жёны дурную? Каждому известно: с такими, как она, семьи не выйдет. Разве ходить в гости могут. Как сын кузнеца по прошлой весне. Да от каждого ли кадушкой с мёдом отобьёшься?

Талла свесилась с печки, пытаясь в неверном зимнем свете рассмотреть мужчину.

Страшный! Вот что днём, что во сне — страшный. Смуглый, как нечисть какая, седой, точно старик. И шрамы… Самый уродливый рубец брал начало под левым глазом, змеёй сползал по щеке и делил надвое узкие, точно надломанные, губы. Такой не получают на охоте или по глупой случайности, только в бою.

— Хорош? — ухмыльнулся мужчина, не открывая глаз.

— Страшный! — озвучила Талла сокровенное, не успев понять, где явь, а где неслышные мысли.

— Какой есть. — Верд повернулся на бок, хоть до этого всю ночь мертвецом пролежал на спине и не шелохнулся. Пробурчал: — Страшный — подхватывай юбки и беги жалуйся старосте. Авось пригреет.

Девушка фыркнула и, ощупывая дорогу ногой в драном вязаном чулке, принялась спускаться. Вместо края скамьи неловко ступила мужчине на бедро. Тот только недовольно выдохнул и натянул одеяло до ушей: рано ещё вставать, вторые петухи небось не успели пропеть, хотя отсюда всё одно не слыхать.

Колдунье же не спалось. Она тихонько, на цыпочках, ходила по избе, собирая пожитки. Нашлось до обидного мало: единственное вышитое нарядное платье, тёплые штаны, которые девушка, озираясь, чтоб Верд не подглядел, поспешила натянуть, рубахи да всякая женская утварь. Маленькая сума, до смешного маленькая. Неужто вся её жизнь сюда уместилась? И что же, усидит Талла в деревне, дотянет до старости, уйдёт, когда настанет время, к богам, а от неё только такая сума и останется? Ни сказок никто не скажет, ни добрым словом не помянет? Потому что кто ж упомнит простую деревенскую колдунью, которая только и делает, что за скотом смотрит да раз в месяц женщинам боль облегчает, прикладывая руки к чреву.

Она ответила наёмнику, что жила здесь, сколько себя помнила. Но малость утаила: помнила ведь и ещё кое-что. К примеру, сказки. Сказки рассказывала женщина с узкими, не чета трудолюбивым сельским бабам, ладонями. Эти ладони перебирали пока ещё недлинные волосы, сплетали их в косы… А в сказках колдуньи были совсем другими. Сильными, смелыми. Они бы не чурались закинуть на плечо узелок, вскочить в седло да отправиться куда глаза глядят. А куда они глядят, те глаза? Этого Талла пока не ведала. Но твёрдо подошла к спящему (или только притворяющемуся?) мужчине и пихнула его в бок:

— Пошли, что ли. Не стану печь топить почём зря. Новому жильцу дрова сгодятся.

Охотник лишь хмыкнул и откинул одеяло. Одетый, обутый и обнимающий меч. Он даже немного обрадовался, что не пришлось гоняться за перепуганной девкой и тащить её силком.

* * *

Конюшня в деревеньке была общая, как и большинство лошадей. Вердова Каурка наелась, напилась и отдохнула. Пожалуй, слегка застоялась, но кто ж станет выводить скакунов в метель навроде вчерашней? Однако при виде хозяина и опостылевшей сбруи Каурка восторга на морде не изобразила. Обнюхала охотника, ткнулась носом в щёку, а после и в карман, куда хозяин загодя положил остатки хлеба от их с Таллой завтрака. Угощение заставило лошадь смилостивиться: седлай, что уж. Всё одно делать скаковой красавице с этими клячами нечего.

— Лошадка! — Пока охотник расплачивался за постой, девушка кинулась на шею удивлённому животному, принялась гладить, перебирать гриву, обнимать.

— Укусит, — предупредил Верд, пристраивая у седла небольшие сумки и перестёгивая меч.

Каурка, вспомнив, что, вообще-то, и правда может, цапнула зубами воздух вблизи тонких пальцев колдуньи.

— Она ещё и с норовом! — в восторге завизжала девушка, нетерпеливо прыгая на месте. — Можно я поеду? Можно? Ну можно?

— Дурная, — процедил Верд, подсаживая девчонку и устраиваясь позади неё.

— Это что?

— Не ёрзай.

— Как это мы так?

— Не ёрзай, сказал.

Но Талла не успокаивалась, с непривычки не умея примоститься удобно:

— Она что же, нас обоих повезёт?

— Нет, — окрысился Верд. — Я рядом побегу, за стремя только ухвачусь!

— Тяжело же…

Мужчина хмыкнул: тоненькая колдунья весила как иной ребёнок. Каурка, привычная к долгим переходам и тяжёлому доспеху, её и вовсе не заметит. Если, конечно, девчонка перестанет тянуться к беспокойно шевелящимся ушам.

— Уй! Укусила! — восторженно завизжала Талла, показывая едва задетый губами палец. — Как есть укусила! Как я тебя вчера!

Верд всё-таки пожалел, что не огрел колдунью и не повёз, завернув в мешок и перекинув через седло покорным и, главное, молчаливым кульком.

Тем более что дорога не задалась. Сказать по правде, лошадь не слишком-то и скользила, но копыта по запорошённой давешним снегопадом тропе передвигала без охоты.

Верд, ясно, злился. Не на такой путь он рассчитывал. По утоптанному широкому тракту Каурка домчала бы их вмиг, а сколько придётся петлять по сугробам, выбираясь из глуши, — только Троице Богов и известно. Лошадь всхрапнула и вильнула в сторону, провалилась задней левой ногой едва не до самого крупа и взбила целую тучу снежной пыли, пока выбиралась.

Сплюнув мгновенно растаявший от тепла тела снег, Верд замахнулся огреть нерадивую клячу…

— Ты чего? Не трогай лошадку! — Талла вцепилась в рукав, едва не свалившись под копыта и тем самым не понизив свою стоимость вдвое.

— Дура! — зло выругался охотник, за шкирку втягивая девчонку обратно в седло.

— Сам дурак! — огрызнулась дурная, обнимая скакунью. — Небось, если бы ты нас с Кауркой на спине вёз, тоже не сильно радовался!

— Хочешь пойти пешком и облегчить её ношу? — ухмыльнулся мужчина, отставляя руку: дескать, соскакивай, не держу.

— Ну и пойду!

Забыв хоть чуть поработать головой, она скакнула вниз и тут же, промахнувшись мимо тропки, увязла в сугробе по пояс.

— И вот по этой дороге прямо, — подсказал охотник, отвязывая и бросая вниз узелок девчонки.

Выждал немного, пока охолонёт, извинится и попросится обратно. Но Талла непреклонно сложила руки на груди и только сверкала глазищами, точно двумя обледеневшими озёрами посреди снежной пустоши. Верд даже проехал вперёд пару саженей, ожидая, что дурёха образумится, завизжит и замолит о помощи. Не осаживая лошадь, глянул под локтем: пыхтит ли, пытается ли выползти на ровное. Колдунья, не шелохнувшись, выжидательно смотрела в спину охотнику, точно не в сугробе сидела, а на мягкой перине нежилась.

— Вёрст эдак тридцать до ближайшего селения, — едко добавил Верд, остановившись якобы для того, чтобы поплотнее натянуть рукавицы: метель успокоилась, но на смену ей пришли безоблачное небо и такой морозец, который в силах прилепить веки к глазам. А дурная упрямится, ждёт, чтобы застудиться и ещё больше усложнить путешествие!

Талла горестно шмыгнула и вытерла нос задубевшим рукавом. Помрёт, как пить дать помрёт, и останется это на совести жестокого, бессердечного наёмника, выманившего наивную пигалицу из родного дома…

К тому ж мёртвые колдуньи на рынке не в цене, а отморозившие ноги всяко стоят меньше цельных.

Мужчина осторожно, чтоб тоже не увязнуть вместе с Кауркой, развернулся. А Талла, хитро сверкая глазищами, вытянула руки, позволяя себя спасти. Верд вздёрнул её за ворот душегреи, пуговицы пугающе затрещали, но выдержали.

— Не бей больше лошадку, — велела колдунья, старательно копируя интонации хмурого спутника. Словно переспорила, убедила чурбана в своей правоте. Верд приподнял брови и помог нахалке, перекувырнувшись в воздухе, снова нырнуть в сугроб. На этот раз наверху остались тонкие ножки и валенки, доверху набитые снегом.

Вдругорядь умостившись на лошадиной спине, Талла отчётливо простучала зубами:

— Ладно, поняла. Ты главный. Но Каурку всё равно не обижай.

Охотник с трудом пересилил себя и не отправил колдунью доучивать урок. Впрочем, колотить кобылу он всё равно не собирался: чать, не один день ей ещё везти поклажу.

Что девчонку нужно хорошенько приодеть в дорогу, Верд понимал, ещё только выезжая с ней из деревни. Но искать подходящие для верхового сапоги и плащ, защищающий от непогоды почище медвежьей шкуры, — дело долгое и хлопотное. Колдунья могла решить, что рисковое путешествие такой мороки не стоит, передумать. Теперь ей деваться некуда. Стало быть, можно отовариться в селении, примеченном загодя. Местечко немалое, жители ажно собственный храм заложили. Найдётся и торговец, и работа, чтобы товар оплатить. Да и ночевать в лесу в такую стужу, какую обещало чистое, искрящееся небо, удовольствие сомнительное. Поэтому охотник, не задумываясь, свернул туда, откуда паутинами тянулся дым из труб.

Вовремя, надо признать. Колдунья ёжилась, неосознанно плотнее прижималась к спутнику, дышала на озябшие пальцы.

— Не сдохни мне тут, — предупредил охотник, насильно надевая на её тонкие рукавички свои: тяжёлые, огромные, хоть сразу две кисти засунь!

— Мне не холодно! — попыталась возразить Талла, но тут же получила болезненный щелчок по пунцовому кончику носа.

— Поговори ещё — мигом в сугроб полетишь!

Каурка, больше всех утомившаяся за день, скептически покосилась на наездника. Копытная взяточница с ходу сообразила, что девчонка не скупится ни на ласку, ни на угощение, может втихаря сунуть сухарик под нос или вкусно поскрести у челюсти. А потому между суровым мужиком и ласковой девчушкой не выбирала. Якобы случайно она припала на задние ноги аккурат в тот момент, когда Верд отпустил поводья. Талла ухватилась за шею и удержалась. Охотник кубарем свалился на землю под ехидное ржание, мгновенно сменившееся выражением преданности на морде.

Задумчиво почесав отбитый зад, Верд изрёк:

— Не бить лошадку, говоришь? Я не буду её бить. Я её мяснику продам.

— Она просто устала!

Каурка непонимающе и подчёркнуто искренне взмахнула ресницами. Переступила на месте и повернулась к отряхивающемуся хозяину, чтоб тому удобнее было забираться обратно.

— Нет, спасибо. Дальше я пешком. — Мужчина легонько шлёпнул мерзавку по морде и оставшуюся версту шагал сам, втайне с огромным наслаждением разминая затёкшие ноги и место их соединения.

Без Верда Талла постоянно съезжала то на одну, то на другую сторону седла, не дотягивалась до стремян и так страдальчески кривилась, что и Каурка могла обзавидоваться. Последняя то и дело виновато тыкалась носом в плечо хозяину, но тот не оборачивался.

— Ну Ве-е-е-ерд! Ну я же соскальзываю! Ну мне холодно одной! — Девчонка болтала ногами, отчего держалась на лошади ещё менее крепко.

— А ты пробегись — мигом согреешься.

Шутки шутками, но Верд не просто так усадил колдунью всем на обозрение. Не шибко хорошо лишний раз привлекать внимание, того и гляди королевские прихлебатели явятся. Ну да от Больших Храмовников до короля ещё попробуй доберись. Пока весточка дойдёт, их с Таллой уже и след простынет. Ну и, сказать по правде, в сёлах никто особо королю не докладывает. Всяко магическая помощь здесь и сейчас ценнее, чем благодарность от правителя когда-нибудь потом. А то ещё и по шее схлопотать можно за недостаточную расторопность: как так, дурная в селение заглянула, а вы её не задержали, в погребе не заперли? Не дело! Потому охотник не волновался, а, напротив, демонстрировал добычу всем и вся, придерживая Каурку за повод и неспешно пересекая деревню. Пока прошли от тяжёлых, но настежь распахнутых ворот до храма, блестящего от облепившего камни инея, Верд уже приметил трёх или четырёх особо заинтересовавшихся товаром людей. Глядишь, не только на тёплую одежду заработать удастся, но и про запас чего оставить.

— Как посмело ты, наглое, неугодное богам отродье, войти в ворота славного селения?!

Из храма, смешно шаркая пушистыми тапочками, прикрыть которые у рясы недоставало длины, выскочил сначала живот, а потом и сам служитель. Не решившись соступить с порожка на неубранный покамест снег, он одёрнул передний край одеяния, дабы спрятать непотребство, но ткань сразу же снова собралась складками у брюха и обнажила обувку. Служитель принял позу оскорблённой невинности, заломив руки и отставив носок одной ноги, и обратился к небу:

— Бог с Ножом, оградитель и защитник, как ты допустил подобное святотатство? Колдунья, противная тебе, вошла в наш благословенный дом…

— Так у вас же ворота не заперты, — обезоруживающе улыбнулась Талла.

Толстячок недовольно зыркнул в сторону хамки, посмевшей нарушить его аудиенцию с богами, и продолжил играть на публику, коей собралось уже немало:

— Бог с Ключом, покровитель и кормилец, неужто жертв и молитв оказалось недостаточно? Ты решил испытать нашу веру, приведя в святую обитель эту противную тебе тварь?

— Но-но, — негромко, но веско вставил Верд.

— Эту дурную кровь, — поправился служитель.

Толпа, с большим интересом наблюдавшая за началом представления, сообразила, что ничего нового не услышит, и начала многозначительно безмолвствовать, зябко переминаясь на месте.

— Господин Санторий, — робко донеслось из задних рядов, — а мы сегодня линчевать дурную девку будем?

Патетично возведённый к небу взгляд оратора метнулся к Верду. Охотник осклабился и сложил руки на груди: линчевать, говорите? Ну-ну, попробуйте. Служитель равнодушно передёрнул пухлыми плечами и вернул взгляду праведную затуманенность:

— Разве имеем мы право судить тех, кого боги покамест не успели покарать? Разве Богиня с Котлом не завещала всем и каждому…

— Тогда мы пойдём, пожалуй, — заключила толпа. — Холодно. Да и вечерять пора. Помнится, господин Плессий нас по морозу не созывал…

— Грешники! — Короткий палец ткнул в самую гущу скопища. — Господин Плессий был слаб духом! И ваши слабости поощрял! Проповедь очищает, готовит ко встрече с богами, а вы предпочитаете пище ума животную трапезу?!

— Отчего ж токмо животную? — резонно возразил народ. — Мы и растинтельную того… В общем, пойдём мы, господин Санторий. Не обессудьте. Завтра с самого утречка вашу проповедь и послушаем. Небось не устареет.

Ещё с минуту служитель пучил глаза и возмущённо тыкал перстом в безоблачное небо, откуда почему-то не спешили спускаться и карать неразумную паству (а заодно вознаграждать верного слугу) терпеливые боги. Поэтому перст переместился чуть правее, чтобы указать на грудь хмурого мужика со шрамом, перечёркивающим добрую половину лица.

— А вы, проклятые Тремя глупцы… — начал служитель столь же вдохновенно, но мотнул головой, перестраиваясь, и закончил буднично и вполне доброжелательно: — Зашли бы внутрь, а то я уже пяток не чувствую.

Верд не заставил просить себя дважды. Только спихнул с седла колдунью и вручил вертящемуся рядом мальчишке-конюху повод Каурки. Пацан протянул обветренную ладонь, и охотник с готовностью пожал её. Мальчишка растерянно уставился на руку, в которой, как ни крути, не появилось ни монетки.

— Сделаешь всё как надо, получишь вдвое больше обычного, — предупредил охотник. — А увижу, что схалтурил… — Верд криво улыбнулся, чем сразу же добавил халтурщику трудового энтузиазма.

Забрав поклажу, охотник наконец позволил себе, а заодно окоченевшим Талле и Санторию спрятаться от холода в храме.

— Проклятый Тремя глупец ещё не решил начать праведную жизнь и посвятить себя служению высшим силам? — торопливо, приплясывая от холода, уточнил толстячок.

— Может, как-нибудь потом, Санни.

Верд бросил на пол сумки и с готовностью раскрыл объятия.

— Вот и чудненько, а то я поставил греться вино, как только увидел тебя из окна.

Благочестивый служитель храма по-дружески облапил гостя и не иначе как при помощи колдунства достал из рукава аккуратненькую, но вместительную фляжку. Приложился, сыто крякнул и пустил по кругу.

— Тоже мне, слуга богов, — усмехнулся Верд, внося посильную лепту в уничтожение греховной жидкости.

Талла со всей внимательностью досматривала рясу служителя, выясняя, откуда возникла и куда исчезла фляжка, а главное, как под тканью уместилось блюдо с наскоро нарезанными бутербродами. Последнее делала, уже снимая пробу с яства, дабы удостовериться, что коварный служитель не обманул её зрение.

— Божественное чудо, не иначе, — пришла к выводу колдунья.

Храм оказался хоть и здоровенным, но на три четверти заброшенным. Санни заботливо вручил гостям веник, чтобы отряхнуться от снега, после чего ещё долго петлял тёмными коридорами, прежде чем вывести в просторную залу с приторным запахом благовоний.

Лица Троицы Богов на многочисленных гобеленах, закрывающих трещины в каменной кладке, выражали тщательно скрытое раздражение и чётко отмеренную безмятежность. Ключ, Нож и Котёл в алтаре, которым полагалось бы сиять золотом, мерцали тускло, едва ловя отражение свечей.

— Пустовато у тебя, — отметил Верд. — Где же толпы страждущих благодати?

Санни торопливо что-то прожевал, походя поправил покосившуюся свечку, грозящуюся подпалить тканую длань богини, и махнул рукавом:

— По домам сидят, жалуются на раннюю зиму. Как Плессий пропал, вовсе ходить забросили. А вот молились бы летом усерднее, жертвовали бы монетку-другую на храм…

— Тогда что? Погреба стали бы полнее у них?

— Этого я знать не могу, — с достоинством ответил толстячок. — Зато скромный служитель не задавался бы вопросом, как пережить ближайшие полгода.

— Талла, прекрати расковыривать алтарь! — одёрнул колдунью Верд.

Но дурная, ничуть не смутившись, сунула ему под нос кривую куколку, слепленную из накапавшего на подсвечники воска:

— Глянь, это ты!

Изображение охотнику не польстило, и он в сотый раз напомнил себе, что за придушенную (даже немножечко!) колдунью платят меньше, чем за полноценную.

— А у девушки определённо есть талант, — оценил работу Санни и, гнусно захихикав, откинул ткань с посечённым молью изображением Котла. Изображение оказалось символичным: за Котлом обнаружилась дверца в жилую часть храма и кухню. — Проходите, гости дорогие!

— Иди-иди, — поторопил спутницу Верд. — Здесь тебя линчевать некому. Санни — мой старый добрый недруг.

Служитель сложил ладошки у груди, попытавшись скопировать позу и укоризненный взор Бога с Ножом:

— Я лишь не оставляю надежд наставить заблудшую душу на путь истины и увести подальше от греховной доли.

— Попутно помогая мне разделять тяготы греховного существования, — охотно поддакнул Верд, по-хозяйски заглядывая в котелок. — Вино согрелось.

— Душа сильна, но тело слабо, — тоненько пропел Санни, подставляя кружку.

Талла устроилась на краю широкой скамьи, некогда вмещавшей целый десяток братских, закалённых молитвами задов, и, скинув валенки, с огромным удовольствием прислонила ступни к печке.

— Моё тело тоже слабо, и мне налейте, — попросила она.

Верд приподнял бровь, но справедливо рассудил, что девица выросла в деревне, а стало быть, чего-чего, а пить умеет. Зря, как выяснилось позже.

Наметав на стол скудную, по меркам среднестатистических храмовников, трапезу (пара колец копчёной колбасы, кадушка квашеной капусты, запечённая репа и остатки холодной жирной каши), Санни опустил пышный зад напротив Таллы и поинтересовался, глядя на неё, а не на Верда:

— Какими судьбами в наших краях, старый недруг? Неужто всё же решил взяться за очищение души?

Охотник отхватил добрую половину колбасного кольца за один укус и сделал большой глоток пряного согревающего напитка.

— Насчёт души не скажу, а вот с телом можно попробовать. Баньку нам растопишь, Санни?

— Я что, постоялый двор? — взбунтовался тот. — Или бесплатная обслуга? Может, ещё и штаны тебе постирать?

— Если не затруднит, — невозмутимо кивнул Верд. — На постоялом дворе денег хотят.

— Так и я хочу!

— Тебе не полагается — ты служитель храма.

— Вот на его-то нужды мне и надо! Нынче, чтобы возжечь огонь веры в сердцах страждущих, знаешь ли, нужно хорошо так вложиться! Чтобы на каждом углу менестрели про тебя легенды складывали, чеканной монетой поделиться призывали…

— Это те, которые пели про служку, нажравшегося в «Трёх поросятах» так, что его приняли за четвёртого?

Охотник невинно рассматривал короткие обгрызенные ногти, словно ни на что не намекая, но Санни всё равно вспыхнул:

— Невозможно прийти к свету, не изведав тьмы!

— И как, хороша она на вкус?

Талла крутилась, поворачиваясь то к одному спорщику, то к другому, и наконец заключила, напрягая губы, чтобы не рассмеяться:

— Знаете, мне почему-то кажется, что вы друзья.

— Нет!

— Даже не близко! — хором возразили мужчины.

— Значит, показалось, — покорно согласилась колдунья, пряча хитрющую улыбку.

Верд смерил Санни и Таллу пристальным взглядом и осторожно, тщательно подбирая слова, сообщил:

— Девчонку вот взялся проводить. Путник из неё, правда, смех и слёзы. Купить бы приличной одежды да тёплые сапоги.

— Побойся богов! — Толстячок вскочил с места, шлёпнув на стол пухлые ладошки. — У самого в закромах ни медьки!

— Я похож на побирушку? — холодно поинтересовался охотник. — Нам нужна работа.

Служитель деловито надул щёки и сцепил пальцы поверх пузика.

— Ну ты же понимаешь, что в моём селении неугодное богам колдовство творить никак нельзя…

— Разве я спрашивал разрешения?

— Не припомню ни единого такого случая. — Санни едва успел схватить последнюю колбасину с тарелки и одобрительно зачавкал. — Ладно уж, — смилостивился он, облизывая пальцы. — У меня есть работа. Но не для девушки, а для тебя.

Верд долго рассматривал отборную (в смысле, отобранную у приятеля) половину колбасного кольца и будто бы нехотя подпихнул её к Талле. А то тощая такая, того и гляди кони двинет. Бросил, чтобы его вдруг не сочли излишне жалостливым:

— Вот у кого задница мёрзнет, тот пускай и зарабатывает себе на сапоги.

— Давайте! — Колдунья с готовностью подскочила: хоть сейчас за работу! — По хозяйству помогу, за живностью могу приглядеть!

— И чем же ты поможешь, деточка? — как к болящей, обратился к ней Санни. — Коров пасти? Самое время. Доить? Так чужачку ни одна хозяйка к животине не подпустит. Танцы вокруг стада танцевать станешь?

— Почему же? — Талла изобразила, что убаюкивает младенца. — Я их могу обнимать и целовать! В нос!

— Под хвостом ещё поцелуй, — сплюнул Верд, прикидывая, что, если дура сейчас же не доест мясо, придётся ей помочь.

Бурчал охотник больше по привычке. Если уж сказать честно, примерно так он работу колдуньи и представлял: поцелует, погладит, тем самым вытянет хворь, если какая змеёй затаилась под шкурой.

— Ладно уж, какая у тебя работа, Санни? Помогу по старой памяти.

— Сущая безделица, право! — Окончание фразы служитель пробулькал в кружку с вином: — Идетохаме аася уутоерь.

— Чего?

— Идетохаме аася уутоерь! — прогудела кружка чуть более раздражённо.

— Санни, кончай придуриваться! Что у тебя случилось?

Господин Санторий поднял очи от вина и поспешил перевести их на забытую всеми кашу.

— Где-то в храме завёлся лютозверь.

И залпом опустошил чашу, точно это могло хоть как-то спасти ситуацию.

— А может, я лучше корову под хвост поцелую? — прозвучал робкий голосок Таллы в напряжённой тишине.