Трактир «Ямайка»

Дафна дю Морье, 1936

«Трактир „Ямайка“» – один из самых известных романов английской писательницы Дафны Дюморье (1907–1989), ее первый бестселлер и первая из ее экранизированных книг. Сегодня роман считают классикой готической традиции в литературе XX века, а героиню Мэри Йеллан сравнивают с Джейн Эйр. Описанные в романе события происходят в начале XIX столетия, когда у парусного корабля, застигнутого штормом вблизи опасных рифов, была одна надежда на спасение – слабый свет маяка в тумане… В полном соответствии с законами жанра осиротевшая Мэри покидает родные края и едет к родне – бездетной тетушке и ее мужу, Джоссу Мерлину, грубому и нелюдимому хозяину придорожного трактира «Ямайка». Заведение пользуется дурной славой, добропорядочные люди обходят его стороной, а между тем оно живет какой-то своей, странной и страшной жизнью. Постепенно Мэри начинает о чем-то догадываться, в голове роятся ужасные подозрения, но кому о них рассказать, кому довериться? Ошибка может стоить ей жизни.

Глава 3

Проснувшись, Мэри услышала свист ветра за окном и увидела бледное, тусклое солнце. Ее разбудило дребезжание оконной рамы. По цвету неба и по высоте солнца она сообразила, что уже должно быть больше восьми часов. Мэри выглянула в окно и увидела во дворе конюшню с распахнутой дверью и свежие следы подков в грязи. С огромным облегчением Мэри поняла, что хозяин дома, видимо, уехал и она хоть ненадолго осталась наедине с тетей Пейшенс.

Мэри торопливо разобрала сундук, вытащила толстую юбку, цветастый фартук и тяжелые башмаки, которые носила на ферме. Через десять минут она уже была внизу и мыла посуду в чуланчике за кухней.

Тетя Пейшенс вернулась из птичника, устроенного за домом. Она несла в переднике несколько свежеснесенных яиц и показала их Мэри с таинственной улыбкой.

— Тебе, наверное, захочется яичко на завтрак, — сказала тетя Пейшенс. — Я вчера видела, ты почти ничего не ела от усталости. Я еще припасла тебе сметанки, намазать на хлеб.

Сегодня она разговаривала вполне нормально. Покрасневшие глаза говорили о том, что она плохо спала этой ночью, но тетя очень старалась казаться веселой. Мэри решила, что тетя лишь в присутствии мужа превращается в запуганного, беспомощного ребенка, а как только он уехал, она, тоже по-детски, забыла свой страх и готова радоваться маленьким приятным событиям, таким как приготовление яичка на завтрак для Мэри.

Они обе старались не вспоминать вчерашнюю ночь и не называли имени Джосса. Мэри не спрашивала, куда и зачем он поехал, да ей было и все равно: она слишком радовалась тому, что он оставил их в покое.

Мэри видела, что тете не хочется говорить о вещах, связанных с ее теперешней жизнью. Она как будто боялась вопросов. Мэри сжалилась над ней и принялась рассказывать об их жизни в Хелфорде, о тяжелых временах, болезни и смерти матери.

Мэри не могла бы сказать, насколько тетя Пейшенс воспринимала ее рассказы. Во всяком случае, она время от времени то кивала, поджимая губы, то качала головой и тихонько ахала, но Мэри показалось, что годы страха и забот лишили ее способности внимательно слушать и она не может сосредоточиться на разговоре, потому что ее мысли постоянно заняты каким-то тайным ужасом.

Утро прошло в работе по дому, и потому Мэри смогла получше исследовать приютивший ее дом. Он был темный, обширный, с длинными коридорами и неожиданно возникающими комнатами. В бар вел отдельный вход с боковой стороны здания. Сейчас в баре было пусто, но о шумных сборищах напоминала тяжелая атмосфера: затхлый запах старого табака, кислая вонь от спиртных напитков и общее ощущение разгоряченных, немытых тел, сбившихся в кучу на грязных скамьях.

Неприглядная картина, и все-таки в этой комнате, единственной здесь, чувствовалась жизнь. Остальные помещения казались заброшенными. Даже в общей гостиной царил нежилой дух; можно подумать, уже много месяцев ни один честный путешественник не переступал ее порога, не грелся у очага. Комнаты для гостей на втором этаже были в еще худшем состоянии. Одна из них использовалась как кладовка, у стены там были свалены какие-то ящики и старые попоны, погрызенные многими поколениями крыс и мышей. В комнате напротив на продавленной кровати хранилась репа, на полу были свалены мешки картошки.

Мэри догадывалась, что и ее комната была примерно в таком же виде, и лишь стараниями тети Пейшенс она теперь хоть как-то обставлена. В комнату тети и дяди в соседнем коридоре Мэри не отважилась заглянуть. Прямо под их спальней, в конце длинного коридора на первом этаже, идущего параллельно верхнему в противоположную от кухни сторону, была еще одна комната. Дверь туда была заперта. Мэри вышла во двор и заглянула в окно, но оно было забито изнутри доской, и Мэри ничего не увидела.

Дом и надворные постройки занимали три стороны квадратного двора, в центре которого имелся небольшой газончик и стояла колода с водой для лошадей. Дальше белая лента дороги тянулась до самого горизонта через бурую степь, раскисшую от недавних ливней. Мэри вышла на дорогу и огляделась по сторонам. На сколько хватало глаз, вокруг была только вересковая степь и черные холмы. Хотя трактир, крытый серым шифером, со своими высокими трубами казался угрюмым и необитаемым, это было, видимо, единственное жилье в окрестностях. К западу от «Ямайки» поднимались скалистые кручи — торы. У одних на пологих склонах в лучах неяркого зимнего солнца желтела трава, но были и другие — зловещие и безжизненные нагромождения дикого голого гранита. То и дело на солнце находило облако, и тогда по равнине пробегали длинные тени, похожие на хищные пальцы. Пейзаж постоянно менял свой цвет. Холмы казались лиловыми, словно в пятнах чернил, но вдруг сквозь тучу пробивался солнечный луч, и один из холмов вспыхивал золотом, в то время как его соседи оставались темными. Когда на востоке торжествовал день и степь лежала безмятежно, как пески пустыни, холмы на западе окутывала арктическая зима, и лохматые тучи, рваные, словно плащ разбойника с большой дороги, сыпали на гранитные торы снег и град и злобно плевались дождем. Воздух здесь был душистый, пряный, холодный, как в горах, и удивительно чистый. Это поразило Мэри, которая привыкла к теплому климату Хелфорда, защищенного от ветра высокими живыми изгородями и густыми рощами. Даже восточный ветер не долетал туда, его останавливал длинный мыс, и только на реке порой бушевали и метались зеленые волны с белыми барашками пены на гребнях.

Пусть эта новая земля была мрачной и враждебной, голой и пустынной, с одиноким трактиром «Ямайка», отданным на милость всех стихий; все-таки здешний воздух бодрил Мэри, пробуждая в ней жажду приключений. Щеки у нее разгорелись, глаза заблестели. Ветер растрепал ей волосы, бросил пряди на лицо. Мэри глубоко вдыхала этот опьяняющий воздух, наполняя им легкие большими глотками, и он был слаще, чем глоток хорошего сидра. Она подбежала к поилке для лошадей и подставила руки под струю воды. Вода была чистая, прозрачная и холодная как лед. Мэри отпила немного. Никогда еще она не пила такой необычной воды — горьковатой, с привкусом торфа, будто растворившей дым от кухонного очага.

Эта вода утоляла жажду и успокаивала душу.

Мэри почувствовала себя сильной и храброй. Она вернулась в дом, к тете Пейшенс, надеясь, что ее ожидает обед. Мэри с аппетитом приступила к тушеной баранине с репой, и, когда утолила наконец голод в первый раз за двадцать четыре часа, мужество вернулось к ней. Теперь она была готова расспросить тетушку, не опасаясь за последствия.

— Тетя Пейшенс, — начала Мэри, — почему дядя стал хозяином трактира «Ямайка»?

Неожиданная атака в лоб застала тетю врасплох. Она молча уставилась на Мэри, потом багрово покраснела, и губы у нее задергались.

— Ну как же, — залепетала она, — здесь… здесь такое бойкое место, у самой дороги. Ты же сама видишь… Тут проходит главная дорога с юга. Два раза в неделю проезжают дилижансы. Они идут из Труро, через Бодмин и дальше, в Лонстон. Ты вчера приехала на таком. На дороге всегда много людей. Путешественники, богатые джентльмены, иногда моряки из Фалмута…

— Да, тетя Пейшенс, но почему они не заглядывают в «Ямайку»?

— Заглядывают! Они часто заходят в бар выпить. У нас здесь хорошая клиентура.

— Зачем ты это говоришь, когда общая гостиная стоит пустая, а в комнатах для гостей хранится какой-то хлам, пригодный только для мышей и крыс? Я сама видела. Я раньше бывала в трактирах, не таких больших, как этот. У нас в деревне был трактир. Его хозяин дружил с нами. Мы с мамой часто пили чай в общей гостиной. Наверху у них было всего две комнаты, но эти комнаты были очень уютные, удобно обставленные для проезжающих.

Тетя несколько минут молчала, дергая ртом и ломая пальцы.

— Дядя Джосс не любит, чтобы у нас оставались на ночь, — сказала она наконец. — Он говорит: мало ли какой человек попадется. Место здесь пустынное, нас всех могли бы зарезать в собственных постелях. На большой дороге всякое случается.

— Тетя Пейшенс, что за чепуху ты говоришь! За чем держать гостиницу, если не можешь пустить переночевать честного путешественника? Для чего же тогда она здесь стоит? И на что вы живете, если у вас нет клиентов?

— У нас есть клиенты, — упрямо повторила тетя. — Я же тебе говорю. Люди приходят с ферм. Очень много ферм и коттеджей разбросано по степи, люди приезжают за много миль. Иногда по вечерам набирается полный бар.

— Вчера кучер мне сказал, что приличные люди больше не ходят в «Ямайку». Сказал, они боятся.

Тетя Пейшенс изменилась в лице. Она сильно по бледнела, и глаза у нее забегали. Тетя судорожно глотнула, провела языком по губам.

— Твой дядя Джосс — человек резкий, ты сама видела. Его легко рассердить, он не терпит, чтобы ему мешали.

— Тетя Пейшенс, ну кто может помешать человеку, который честно трудится в своем собственном трактире? Даже самый резкий характер не может распугать всех посетителей. Это не причина.

Тетя не ответила. Она исчерпала все свои объяснения и теперь молчала, упрямо, как мул. Мэри поняла, что ее не сдвинешь, и попробовала зайти с другой стороны:

— А как вы вообще сюда попали? Мама и не знала, что вы переехали. Мы думали, что вы живете в Бод мине. Ты ведь оттуда написала нам, когда выходила замуж.

— Я встретила твоего дядю в Бодмине, но мы там не задержались, — медленно проговорила тетя Пейшенс. — Сначала мы жили близ Падстоу, а потом приехали сюда. Твой дядя выкупил трактир у мистера Бассата. Здесь, кажется, несколько лет никто не жил, и дядя решил, что ему это подходит. Он хотел осесть на одном месте. Он ведь много путешествовал в жизни, где только не побывал, я даже названий всех не упомню. По-моему, он даже в Америке был.

— Странное место он выбрал, чтобы осесть, — заметила Мэри. — Вряд ли можно было найти хуже.

— Зато недалеко от его старого дома, — сказала тетушка. — Твой дядя родился всего в нескольких милях отсюда, на Пустоши Двенадцати. Его брат Джем и сейчас живет там в маленьком домике, когда не разъезжает. Он иногда заходит к нам, только дядя Джосс его недолюбливает.

— А мистер Бассат к вам когда-нибудь заходит?

— Нет.

— Почему? Ведь он сам продал трактир дяде?

Тетя Пейшенс сжала руки, ее рот снова дернулся.

— У них вышло недоразумение, — объяснила она. — Твой дядя купил трактир через посредство одного друга. Мистер Бассат не знал, что покупатель — дядя Джосс, пока мы сюда не въехали, а когда узнал, то был не очень доволен.

— Почему он недоволен?

— Он знал твоего дядю много лет назад, когда тот еще жил в Треварте. Дядя Джосс в молодости имел необузданный характер и прослыл забиякой. Он не виноват, Мэри, это его беда. Мерлины все вспыльчивые. Его младший брат, Джем, наверняка еще хуже. А мистер Бассат наслушался всякого вранья про дядю Джосса и страшно рассердился, когда выяснилось, что это ему он продал «Ямайку». Вот и все.

Тетя Пейшенс откинулась на спинку стула, измученная этим настойчивым допросом. Ее лицо побледнело и осунулось; взглядом она умоляла не расспрашивать больше. Мэри видела, что она страдает, но с жестоким бесстрашием молодости решилась за дать еще вопрос:

— Тетя Пейшенс, пожалуйста, посмотри на меня и скажи мне только одну вещь, тогда я сразу отстану. Какое отношение имеет запертая комната в конце коридора к тем, кто приезжает по ночам в «Ямайку»?

Не успела Мэри выговорить это, как уже пожалела о своих словах и страстно захотела взять их об ратно — это часто случается с теми, кто говорит слишком быстро и необдуманно. Но было поздно.

Лицо ее собеседницы приняло странное выражение, большие запавшие глаза наполнились ужасом. Губы задрожали, рука прижалась к горлу. Женщина выглядела до смерти напуганной.

Мэри оттолкнула стул и бросилась на колени рядом с тетей Пейшенс, обняла ее, крепко прижала к себе, поцеловала в волосы.

— Прости меня! — воскликнула Мэри. — Не сердись, я просто невоспитанная нахалка. Все это меня не касается, я не имела никакого права выспрашивать, мне очень стыдно. Пожалуйста, пожалуйста, забудь о том, что я сказала!

Тетя Пейшенс закрыла лицо руками. Застыв в неподвижности, она не обращала внимания на племянницу. Несколько минут они так и сидели молча, Мэри гладила тетю по плечу и целовала ей руки.

Потом тетя Пейшенс открыла лицо и посмотрела на племянницу сверху вниз.

Она уже успокоилась, в ее взгляде больше не было страха. Она взяла руки Мэри в свои и заглянула ей в глаза.

— Мэри, — сказала она тихо, почти шепотом. — Мэри, я не могу ответить на твои вопросы; я и сама многого не знаю. Но ты — моя племянница, дочь моей сестры, и потому я должна предостеречь тебя.

Она оглянулась через плечо, словно боялась, что в тени у двери стоит Джосс собственной персоной.

— Здесь, в «Ямайке», случались такие вещи, Мэри, о которых я и словечком не смела никому обмолвиться. Нехорошие вещи. Ужасные. Я не могу тебе об этом рассказывать; я и себе-то не решаюсь признаться. Кое-что ты и сама узнаешь, рано или поздно. Дядя Джосс водится со странными людьми, и они занимаются странными делами. Иногда они приходят ночью. Из своего окошка над крыльцом ты будешь слышать шаги, голоса, стук в дверь. Твой дядя впускает их в дом и проводит в ту комнату с запертой дверью. Они входят туда, и мне в спальне слышно, как они там бормочут что-то всю долгую ночь. Они уходят до рассвета, будто их и не бывало. Когда они придут, Мэри, не говори ничего ни мне, ни дяде Джоссу. Ты должна лежать в постели, заткнув уши. Никогда не спрашивай о них ни меня, ни его, никого на свете, потому что, если бы ты узнала хоть половину того, что знаю я, твои волосы поседели бы, Мэри, как поседели мои, и ты так же боялась бы говорить и плакала бы по ночам, и твоя чудесная без заботная молодость умерла бы, Мэри, так же, как умерла моя юность.

Тетя встала из-за стола, и вскоре Мэри услышала, как она поднимается по лестнице медленными, неуверенными шагами и закрывает за собой дверь своей спальни.

Мэри села на пол рядом с пустым стулом и увидела в кухонное окно, что солнце уже скрылось за дальним холмом и хмурые ноябрьские сумерки вот-вот снова опустятся на трактир «Ямайка».