Трактир «Ямайка»

Дафна дю Морье, 1936

«Трактир „Ямайка“» – один из самых известных романов английской писательницы Дафны Дюморье (1907–1989), ее первый бестселлер и первая из ее экранизированных книг. Сегодня роман считают классикой готической традиции в литературе XX века, а героиню Мэри Йеллан сравнивают с Джейн Эйр. Описанные в романе события происходят в начале XIX столетия, когда у парусного корабля, застигнутого штормом вблизи опасных рифов, была одна надежда на спасение – слабый свет маяка в тумане… В полном соответствии с законами жанра осиротевшая Мэри покидает родные края и едет к родне – бездетной тетушке и ее мужу, Джоссу Мерлину, грубому и нелюдимому хозяину придорожного трактира «Ямайка». Заведение пользуется дурной славой, добропорядочные люди обходят его стороной, а между тем оно живет какой-то своей, странной и страшной жизнью. Постепенно Мэри начинает о чем-то догадываться, в голове роятся ужасные подозрения, но кому о них рассказать, кому довериться? Ошибка может стоить ей жизни.

Глава 2

Он был громадного роста, наверное больше двух метров, с угрюмым лицом, смуглым, как у цыгана. Густые темные волосы падали ему на лоб и закрывали уши. Он выглядел сильным, как лошадь. Могучие плечи, длинные руки достают почти до колен, и кулаки размером с хороший окорок. Рядом с мощным телом голова казалась карликовой и уходила в плечи; от этого появлялось ощущение, что человек сутулится, и весь он, со своими черными бровями и всклокоченными космами, был похож на гигантскую гориллу. Впрочем, в лице не было ничего обезьянь его; крючковатый нос почти доставал до рта, который когда-то, пожалуй, был великолепен, но сейчас совсем ввалился. Большие темные глаза все еще бы ли по-своему красивы, несмотря на морщины, красные прожилки и опухшие веки.

Лучше всего у него были зубы, все еще здоровые и очень белые. Когда он улыбался, зубы сверкали на загорелом лице, придавая ему сходство с мордой поджарого голодного волка. И хотя обычно человеческая улыбка не имеет ничего общего с волчьим оскалом, у Джосса Мерлина это было одно и то же.

— Ты, выходит, и есть Мэри Йеллан, — проговорил он наконец, нагнув голову, чтобы получше рассмотреть ее. — Приехала в такую даль, чтобы заботиться о дядюшке Джоссе. Надо же, какое великодушие!

Он снова расхохотался на весь дом. Издевательский смех бичом хлестнул Мэри по нервам, и без того натянутым до предела.

— А где тетя Пейшенс? — спросила она, оглядываясь. Слабо освещенный коридор выглядел безрадостно: холодные каменные плиты пола и узенькая шаткая лесенка. — Разве она меня не ждет?

— Где же тетя Пейшенс? — передразнил хозяин дома. — Где моя дорогая тетушка, которая обнимет меня, и расцелует, и станет со мной цацкаться да нянькаться? А что, ты без нее и минуты прожить не можешь? Разве для дядюшки Джосса у тебя не найдется поцелуйчика?

Мэри попятилась. Противно было даже подумать о том, чтобы поцеловать его. Он, наверное, пьяный или не в своем уме. Скорее всего, и то и другое. Но Мэри не хотела его сердить: она слишком его боялась.

Он заметил, что с ней происходит, и снова захохотал:

— Нет-нет, я не собираюсь тебя трогать! Со мной ты в безопасности, как в церкви. Я, милая моя, никогда особенно не любил брюнеток, и вообще у меня есть дела поинтереснее, чем шашни строить с собственной племянницей!

Он ухмыльнулся, глядя на нее с презрением, как на дурочку. Разговор ему поднадоел. Он обернулся к лестнице и заревел, запрокинув голову:

— Пейшенс! Какого дьявола ты там застряла? Твоя девчонка приехала и ноет. Ее, вишь, от меня уже воротит.

На лестничной площадке зашуршали юбки, послышались медленные шаги. Замерцала свеча, кто-то ахнул. По узкой лестнице спускалась женщина, прикрывая глаза рукой от света. Из-под мятого чепчика у нее выбивались жидкие седые пряди, свисающие до плеч. Она завила кончики волос, пытаясь изобразить прежние кудри. Напрасные старания! Ее лицо исхудало, кожа натянулась на скулах. Большие глаза смотрели неподвижно, в них словно стоял вечный вопрос, а губы то сжимались, то разжимались в нервном тике. На ней была вылинявшая полосатая юбка, некогда вишневая, а теперь — блекло-розовая, на плечи наброшена много раз чиненная шаль. Видимо, она только что прицепила на чепец новую ленту в жалкой попытке как-то украсить свой наряд. Ярко-алая лента только подчеркивала бледность лица жутким контрастом. Мэри растерянно смотрела на женщину, онемев от горя. Неужели это несчастное, оборванное существо — та прелестная тетя Пейшенс, неужели это она одета словно замарашка и выглядит лет на двадцать старше себя самой?

Худенькая женщина спустилась в прихожую, взяла Мэри за руку, заглянула в лицо.

— Ты в самом деле приехала? — прошептала она. — Ты моя племянница Мэри, да? Дочка моей умершей сестры?

Мэри кивнула и про себя поблагодарила Бога за то, что мать не видит их сейчас.

— Милая тетя Пейшенс, — сказала Мэри ласково, — я очень рада снова вас увидеть. Столько лет прошло с тех пор, как вы приезжали к нам, в Хелфорд…

Тетя все ощупывала Мэри, проводила рукой по ее платью и вдруг припала к ее плечу и громко заплакала, со страхом глотая слезы и судорожно переводя дыхание.

— А ну, прекрати, — заворчал ее муж. — Кто же так встречает гостей? О чем ты хнычешь, дура чертова? Не видишь, что ли, девчонка есть хочет. Отведи ее на кухню, дай ей бекона и выпить чего-нибудь.

Он подхватил с пола сундук Мэри и взвалил его на плечо легко, словно бумажный сверток.

— Отнесу это к ней в комнату, — заявил он, — и если, когда я спущусь, ужин не будет на столе, я тебе обещаю причину, чтобы поплакать; и тебе тоже, если желаешь, — прибавил он, наклонившись к Мэри и приложив громадный палец к ее губам. — Ну что, ты ручная или кусаешься?

Он опять загромыхал хохотом на весь дом и затопал по лесенке, неся на плечах сундук.

Тетя Пейшенс невероятным усилием справилась с собой, пригладила волосы прежним жестом, который Мэри помнила с детства, а потом, нервно мигая и дергая ртом, повела ее другим темным коридором на кухню, где горели три свечи, а в очаге дымился торф.

— Ты не должна обижаться на дядю Джосса, — сказала тетя. Она вдруг стала похожа на виляющую хвостом собаку, которую постоянной жестокостью приучили беспрекословно слушаться хозяина и которая, несмотря на пинки и побои, готова драться за него, как тигр. — С ним, знаешь ли, не надо спорить. У него есть свои причуды, чужие его поначалу не понимают. Он всегда был мне хорошим мужем, с самого дня нашей свадьбы.

Двигаясь по кухне как автомат, она накрыла стол к ужину, принесла из чулана хлеб, сыр и топленое масло, а Мэри тем временем скрючилась у огня, безнадежно стараясь согреть заледеневшие пальцы.

Кухня была полна густого торфяного дыма. Он заползал во все уголки, синеватым облаком висел под потолком. От дыма у Мэри щипало глаза, щекотало в носу; она чувствовала вкус дыма на языке.

— Скоро ты полюбишь дядю Джосса и приноровишься к его привычкам, — продолжала тетка. — Он очень красивый мужчина и очень храбрый. Его здесь все знают, уважают. Джоссу Мерлину никто и слова поперек не скажет. У нас ведь не всегда так тихо, как сегодня. Иногда собирается большое общество. Здесь, знаешь, очень оживленное движение, почтовая карета проезжает каждый день. И здешние помещики такие любезные, да, очень любезные. Вот только вчера заходил один сосед, я для него испекла пирог, он его взял с собой. «Миссис Мерлин, — говорит, — только вы одна во всем Корнуолле умеете печь пироги». Так и сказал, слово в слово. И даже сам сквайр, — это который сквайр Бассат, из Норт-Хилла, ему принадлежат все земли в округе, — он как-то на днях встретился мне на дороге, во вторник это было, так он снял шляпу и поклонился мне, сидя на лошади. «Доброе утро, сударыня» — так и сказал. Говорят, он в свое время был ужасный дамский угодник. А тут как раз Джосс вышел из конюшни, он там чинил колесо у двуколки. Спрашивает: «Как жизнь, мистер Бассат?» А сквайр отвечает: «В полной силе, не хуже тебя, Джосс!» Как они смеялись!

Мэри что-то пробормотала в ответ, но ей было больно видеть, как тетя Пейшенс старательно прячет глаза. Да и говорила она что-то уж очень гладко. Она была похожа на умненькую девочку, которая сама себе рассказывает сказку. Мэри страдала, глядя, как ее тетя играет подобную роль. Хоть бы уж она наконец замолчала! Почему-то этот поток слов был еще страшнее слез. За дверью послышались тяжелые шаги, и у Мэри сжалось сердце. Она догадалась, что Джосс Мерлин спустился вниз и, вероятно, подслушал речи своей жены.

Тетя Пейшенс тоже его услышала; она побледнела, ее губы вновь нервически сжимались и разжимались. Хозяин дома вошел в кухню и окинул взглядом обеих женщин:

— Так, значит, куры уже раскудахтались? — Он больше не смеялся, глаза сузились, как щелочки. — Быстро же у тебя слезы просохли. Я слышал, как ты тут трещала. Болты-болты-болты, индюшка несчастная! Думаешь, твоя ненаглядная племянница поверила хоть одному слову? Да ты и младенца не обманешь, не то что нашу кисейную барышню!

Он с треском подвинул стул к столу и тяжело опустился на него, так что стул затрещал. Джосс Мерлин отхватил себе от краюхи толстый ломоть, шмякнул на него масла и набил полный рот. Жир потек по подбородку. Джосс махнул Мэри:

— Тебе надо поесть, я же вижу.

Он аккуратно отделил для Мэри тонкий пласт хлеба, нарезал его на кусочки и намазал маслом. Все это было проделано весьма изящно, совсем не похоже на то, как он обслуживал самого себя. Мэри почему-то страшно поразил этот внезапный переход от грубости к изысканности. Словно в его руках таилась какая-то неведомая сила, превращавшая пальцы то в неуклюжие дубины, то в ловких и умных слуг. Если бы он отхватил толстый кусок хлеба и швырнул ей в лицо, Мэри не так испугалась бы, — это вполне соответствовало всему его поведению. Но внезапное изящество, быстрые и умелые движения потрясли ее, потому что оказались неожиданными и не вписывались в сложившееся у нее представление об этом человеке. Мэри тихо поблагодарила и принялась за еду.

Тетя, не проронившая ни слова с тех пор, как ее муж вошел в комнату, поставила жариться бекон. Все молчали. Мэри чувствовала, что Джосс Мерлин наблюдает за ней, и слышала, как тетя у нее за спиной неловко возится со сковородкой. Вот она схватилась голой рукой за раскаленную ручку и, вскрикнув, уронила сковороду. Мэри вскочила помочь ей, но Джосс заорал, чтобы она села.

— Хватит и одной дуры, нечего там вдвоем валандаться! — рявкнул он. — Сиди где сидишь. Тетка твоя насвинячила, пусть сама и прибирает. Ей не впервой!

Джосс откинулся на спинку стула и начал ковырять ногтем в зубах.

— Что будешь пить? — спросил он Мэри. — Бренди, вино, эль? Может, тебе будет у нас голодно, но вот от жажды ты не умрешь. Еще ничья глотка не пересыхала у нас в «Ямайке»! — Он со смехом подмигнул Мэри и показал ей язык.

— Я выпью чаю, если можно, — сказала Мэри. — Я не привыкла к крепким напиткам, и к вину тоже.

— Что ты говоришь, не привыкла? Ну, тем хуже для тебя. Ладно, пей пока свой чай, но, клянусь дьяволом, через месяц-другой ты у нас запросишь бренди.

Он перегнулся через стол и схватил Мэри за руку.

— У тебя хорошенькие лапки для крестьянки, — заметил он. — Я боялся, что они у тебя красные и шершавые. Знаешь, просто с души воротит, когда тебе наливают эль безобразными руками. Правда, наши посетители не то чтобы слишком привередливы, да ведь в трактире «Ямайка» никогда раньше не бывало барменши.

Он насмешливо поклонился Мэри и выпустил ее руку.

— Пейшенс, радость моя, — позвал он. — Вот тебе ключ. Принеси мне бутылку бренди, черт подери! У меня такая жажда, что ее не зальют все воды Дозмари.

Жена бросилась исполнять приказание и мгновенно исчезла в коридоре. Джосс снова стал ковырять в зубах, время от времени принимаясь насвистывать. Мэри ела хлеб с маслом, запивая его чаем, который поставил перед ней Джосс. Голова у нее уже просто раскалывалась, глаза слезились от дыма. Мэри едва не падала от усталости и все-таки неотрывно наблюдала за дядей. Ей передалась тревога тети Пейшенс. Похоже, обе они были здесь как мышки, попавшие в мышеловку, а Джосс развлекался, играя с ними, словно чудовищный кот.

Через несколько минут тетя Пейшенс вернулась и поставила перед мужем бренди. Она закончила готовить, принесла бекон для себя и Мэри, а ее муж тем временем взялся за выпивку, мрачно глядя прямо перед собой и пиная ножку стола. Вдруг он грохнул кулаком по столу так, что чашки и блюдца подскочили, а одна тарелка упала на пол и разбилась.

— Слушай, что я тебе скажу, Мэри Йеллан, — заорал Джосс. — Я в этом доме хозяин, усвой-ка это как следует! Будешь делать что велят, помогать по хозяйству, обслуживать посетителей — я тебя и пальцем не трону. Но если, черт подери, ты станешь разевать пасть и вякать, я тебя в бараний рог согну; будешь из рук у меня есть, вот как твоя тетушка.

Мэри посмотрела ему прямо в лицо. Руки она держала под столом, на коленях, чтобы он не видел, как они дрожат.

— Я вас очень хорошо поняла, — сказала Мэри. — Я не любопытна и никогда в жизни не занималась сплетнями. Мне безразлично, чем вы занимаетесь в своем трактире, с кем общаетесь. Я буду работать по дому, и у вас не будет причин для недовольства. Но если вы хоть чем-нибудь обидите тетю Пейшенс, я вам обещаю — я немедленно уйду из трактира «Ямайка», разыщу мирового судью и приведу его сюда, и пусть вами занимается закон. Попробуйте тогда согнуть меня в бараний рог!

Мэри страшно побледнела. Она понимала: если сейчас Джосс снова заорет на нее, она расплачется, и тогда уж он станет хозяином положения. Неосторожные слова вырвались у нее помимо воли, сердце Мэри разрывалось от жалости к бедной, сломленной тетушке, и она не смогла сдержаться. Мэри не предполагала, что этим спасла себя: ее решительность произвела на дядю хорошее впечатление. Он откинулся на спинку стула и заметно расслабился.

— Неплохо, неплохо, — проворчал он. — Очень неплохо сказано! Вот теперь мы знаем, с кем имеем дело. Показываешь коготки? Славно, славно, моя ми лая. Видать, мы с тобой два сапога пара. Если уж мы будем с тобой играть, то в одной команде. Может быть, когда-нибудь у меня найдется для тебя работенка у нас в «Ямайке», какая тебе еще не встречалась. Настоящая мужская работа, Мэри Йеллан, когда приходится играть с жизнью и смертью.

Тетя Пейшенс тихонько ахнула.

— Ах, Джосс, — прошептала она, — пожалуйста, не надо!

В голосе тети Пейшенс прозвучала такая мольба, что Мэри с удивлением посмотрела на нее. Тетушка вся подалась вперед и делала мужу отчаянные знаки, чтобы он замолчал. Страдальческий взгляд тети напугал Мэри больше, чем все происшедшее этой ночью. Ее вдруг пробрал озноб и даже слегка затошнило. Почему тетя вдруг впала в такую панику? Что собирался сказать Джосс Мерлин? Мэри охватило жгучее любопытство, довольно жуткое, по правде говоря. Дядя нетерпеливо махнул рукой.

— Отправляйся спать, Пейшенс, — приказал он. — Надоело мне видеть за ужином твою мертвую голову. Мы с племянницей понимаем друг друга.

Жена сразу встала и пошла к двери, но по пути еще раз оглянулась с выражением бессильного отчаяния. Было слышно, как она почти бегом поднимается по лестнице. Джосс Мерлин и Мэри остались одни. Он отодвинул от себя пустой стакан из-под бренди и облокотился о стол.

— В моей жизни была всего одна слабость, — сообщил он, — и я тебе скажу какая. Выпивка! Это какое-то проклятие, я и сам понимаю. Никак не могу удержаться! Когда-нибудь выпивка меня погубит, и хорошая работа пропадет зря. Иногда я по многу дней не прикасаюсь к выпивке, разве что капельку, вот как сегодня. А потом вдруг жажда как нападет на меня, и я пью, что твоя губка, часами не отрываюсь от бутылки. Выпивка для меня — все: и сила, и слава, и женщины, и Царство Божие. В это время я — король, Мэри. Как будто весь мир держу в кулаке. И рай, и ад. Тогда я делаюсь очень разговорчивым и выбалтываю все свои дела направо и налево. Запираюсь в комнате и ору свои секреты в подушку. Тетка твоя запирает меня на ключ, а я, как протрезвею, начинаю барабанить в дверь, чтоб она выпустила меня. Никто об этом не знает, кроме нас с нею, да вот теперь я еще тебе рассказал. Рассказал потому, что я уже немного выпил и не могу держать язык за зубами. Но я не такой пьяный, чтобы совсем уж потерять голову. Не такой еще пьяный, чтобы рассказать тебе, почему я живу в этом богом забытом месте и почему я — хозяин трактира «Ямайка». — Его хриплый голос понизился почти до шепота. Торф едва тлел в очаге, по стене протянулись тени, похожие на длинные пальцы. Свечи тоже догорали, отбрасывая на потолок чудовищно искаженную тень Джосса Мерлина. Он с глупой пьяной улыбкой приставил палец к носу Мэри. — Этого я тебе не сказал, Мэри Йеллан. Нет, у меня еще осталась капля ума… и хитрости. Если хочешь узнать больше, спроси свою тетю. Она тебе расскажет сказочку. Я слышал, как она сегодня плела, будто у нас здесь собирается хорошее общество и сквайр снимает передо мной шляпу. Вранье, все вранье! Одно я тебе скажу, потому что ты это и так узнаешь. У сквайра Бассата не хватит духу даже нос сюда сунуть. Если он встретит меня на дороге, наверное, перекрестится да пришпорит свою лошадь! И все наши драгоценные помещики тоже. Здесь больше не останавливаются ни дилижансы, ни почтовые кареты. А, мне плевать; у меня клиентов хватит. Пускай помещики обходят меня стороной, мне от этого только лучше. Да уж, у нас выпивают, и еще как! Кое-кто приходит в «Ямайку» в субботу вечером, а кое-кто запирается на замок и прячет голову под подушку, заткнув уши! Бывают такие ночи, когда ни одно окошко на пустоши не светится на целые мили вокруг, только в трактире «Ямайка» пылает огонь. Говорят, песни и крики слышно аж на фермах под Раф-Тором. В такую ночь ты можешь и сама заглянуть в бар, если захочешь, вот тогда и увидишь, какое у меня собирается общество!

Мэри сидела очень тихо, вцепившись руками в сиденье стула. Она не смела пошевелиться, боясь, как бы у него снова не переменилось настроение. Она уже поняла, что он может в один миг перейти от откровенности к самой бесцеремонной грубости.

— Все меня боятся, — продолжал Джосс, — вся их поганая свора! Боятся меня, а я никого не боюсь! Я тебе говорю: кабы я был образованный да ученый, я мог бы потягаться хоть с самим королем Георгом! Пьянство вот только меня губит, пьянство и горячая кровь. Это наше родовое проклятие, Мэри. Не было еще такого случая, чтобы кто-нибудь из Мерлинов умер в своей постели. Моего отца повесили в Эксетере. Он поссорился с одним типом и убил его. Моему деду отрезали уши за воровство. Его отправили в ссылку, он умер в тропиках от укуса ядовитой змеи. Я — старший из трех братьев, все мы родились в тени Килмара, что высится над Пустошью Двенадцати, вон в той стороне. Если идти через Восточную пустошь до самого Рашифорда, то увидишь громадную гранитную скалу, которая похожа на руку дьявола, вылезшую из земли. Это и есть Килмар. Кто родился в его тени, обязательно сопьется, вот как я. Мэтью, мой брат, утонул в Тревартском болоте. Мы думали, во флот подался, потому и нет от него вестей, а летом наступила засуха, семь месяцев не было дождя, глядим — Мэтью торчит в болоте, руки поднял над головой, а вокруг летают кроншнепы. А брат Джем, черт бы его побрал, у нас младшенький. Еще цеплялся за юбку матери, когда мы с Мэттом уже были взрослыми мужчинами. Мы с Джемом никогда не ладили. Слишком уж он шустрый и слишком острый на язык. Ну да в свое время его тоже поймают и повесят, как отца.

Джосс замолчал и уставился на свой пустой стакан. Взял его в руку, подержал и снова поставил на стол:

— Нет, хватит. Не буду сегодня больше пить. И так уж наговорил достаточно. Иди спать, Мэри, пока я не свернул тебе шею. Вот, держи свечку. Твоя комната прямо над крыльцом.

Мэри молча взяла подсвечник и хотела пройти мимо дяди Джосса, но он вдруг схватил ее за плечо и развернул лицом к себе.

— Иной раз ночью ты услышишь колеса на дороге, — сказал он, — и эти колеса не проедут мимо, а остановятся у «Ямайки». И еще ты услышишь шаги во дворе и голоса под окном. Когда такое случится, Мэри Йеллан, ты не вылезай из постели и голову спрячь под одеяло. Поняла?

— Да, дядя.

— Очень хорошо. А теперь убирайся, и, если еще хоть раз меня о чем-нибудь спросишь, я тебе все кости переломаю.

Мэри вышла в темный коридор, наткнулась на диванчик, стоявший у стены, и наконец кое-как ощупью нашла лестницу. Поднявшись на второй этаж, Мэри остановилась, повернувшись лицом к лестнице, и попыталась сориентироваться. Дядя сказал — ее комната над крыльцом. Мэри пробралась через неосвещенную площадку, прошла мимо двух дверей по обеим сторонам коридора, — видимо, это были пустующие комнаты для гостей, которые больше не останавливались на ночлег в «Ямайке». Дальше ей попалась еще одна дверь. Мэри повернула ручку и в мигающем свете свечи убедилась, что это ее комната, так как на полу стоял ее сундук.

Стены без обоев и голые доски пола. Перевернутый ящик вместо туалетного столика, на ящике — треснутое зеркальце. Ни кувшина, ни умывальника. Видимо, умываться придется в кухне. Кровать жалобно заскрипела, когда Мэри присела на нее, а два тонких одеяла показались ей сырыми. Мэри решила лечь не раздеваясь, прямо в запыленной дорожной одежде, и накрыться плащом. Она подошла к окну и выглянула. Ветер утих, но дождь все еще лил, вернее, уныло накрапывал, размазывая грязь на оконных стеклах.

В дальнем конце двора послышался шум: странный стонущий звук, словно его издавало какое-то больное животное. Было слишком темно, чтобы рассмотреть его как следует; Мэри различила только что-то темное, тихонько покачивающееся взад-вперед. От рассказов Джосса Мерлина у нее разыгралось воображение, и на какой-то кошмарный миг ей показалось, будто это виселица, на которой висит удавленник. Но девушка тут же сообразила, что это просто вывеска трактира, которую давно не чинили, и поэтому она раскачивается от малейшего дуновения ветерка. Всего лишь обычная, на заржавевших петлях доска, которая знавала лучшие времена, а ныне белые буквы на ней стерлись и посерели, и вывеска отдана на милость ветров: «Трактир „Ямайка“» — «Трактир „Ямайка“»… Мэри задвинула шторы и забралась в постель. Зубы у нее стучали, руки и ноги онемели от холода. Она долго сидела на кровати, съежившись в беспросветном отчаянии. Нельзя ли убежать из этого дома и как-нибудь одолеть двенадцать долгих миль до Бодмина?.. Но она так устала, вдруг не дойдет, свалится на полдороге и заснет, где упала, а на рассвете проснется и увидит, что над ней стоит громадный Джосс Мерлин?

Мэри закрыла глаза, и сразу перед ней встало его ухмыляющееся лицо. Потом ухмылка превратилась в сердитую гримасу, он затрясся от злобы. Мэри ясно видела его черные космы, крючковатый нос и длинные сильные пальцы, в которых таилась смертоносная грация.

Мэри чувствовала себя птичкой, попавшей в сеть. Сколько ни трепыхайся, все равно не выбраться. Ес ли она хочет вырваться на свободу, нужно уходить сейчас. Вылезти в окно и бежать сломя голову по белой дороге, которая змеится по равнине. Завтра будет поздно!

Мэри раздумывала, пока не услышала его шаги на лестнице. Он что-то бормотал себе под нос и, к великой радости Мэри, свернул влево от лестницы, в другой коридор. Она решила не ждать больше. Если остаться под этой крышей хоть на одну ночь, мужество покинет ее, и тогда она пропадет. Сойдет с ума и сломается, как тетя Пейшенс. Мэри открыла дверь и на цыпочках выползла в коридор. У лестницы она остановилась и прислушалась. Ее рука уже лежала на перилах, а нога нашарила верхнюю ступеньку, когда из другого коридора до нее долетел какой-то звук. Кто-то плакал, стараясь заглушить подушкой тихие всхлипывания. Это была тетя Пейшенс. Мэри постояла еще минуту, потом вернулась в свою комнату, бросилась на кровать и закрыла глаза. Что бы ни ждало ее в будущем, как бы ни была она напугана, сейчас она не уйдет из «Ямайки». Она должна остаться с тетей Пейшенс. Она нужна здесь. Может быть, она сможет утешить тетю, они найдут общий язык, и Мэри как-нибудь сумеет, — неизвестно как, сейчас она слишком измучена, чтобы продумать все до конца, — но как-нибудь она сумеет защитить тетю от Джосса Мерлина. Ее мать семнадцать лет жила и работала совсем одна и переносила такие трудности, каких Мэри никогда не узнает. Она бы не струсила, не сбежала от этого полоумного дядьки, не испугалась бы зловещего дома. Пусть он себе стоит в одиночестве на вершине холма, бросая вызов людям и ураганам. Мать Мэри нашла бы в себе мужество бороться. Да, бороться и победить. Она бы не сдалась.

И Мэри вернулась в свою жесткую постель. Она молила о сне, но не могла избавиться от напряжения. Каждый звук бил ей по нервам — от царапанья мыши за стеной до скрипа вывески во дворе. Она считала минуты и часы этой бесконечной ночи, а когда в поле за домом раздался первый крик петуха, Мэри перестала считать, вздохнула и уснула как убитая.