Черный квадрат Казимира

Дарья Щедрина

Судьба посмеялась над Казимиром, наделив его изощренным умом, но не дав и капли внешней привлекательности. Одноклассники его дразнили и давали обидные прозвища, насмехались и презирали. Но он нашел способ переиграть Судьбу! Спустя годы, став взрослым и сильным, Казимир чувствовал себя ловцом душ, на звук волшебной дудочки которого друг за другом зачарованные жертвы без страха и сомнений шли навстречу своей гибели. Но не стоит дразнить Судьбу, если не знаешь, как она может отомстить…

Глава 6

Юля долго дулась на мужа, пытаясь наказать его изматывающим душу молчанием, презрительным фырканьем и надменно задранным вверх подбородком. Но Казимир будто бы и не замечал этого. Взгляд его светлых, прозрачных глаз был устремлен мимо нее. Лишь когда в поле его зрения попадала Полина, в глубине глаз вспыхивал свет, взгляд наполнялся теплом, искрился радостью. И Юля все сильнее чувствовать себя неодушевленным предметом обстановки, шкафом или столом, мимо которого ходят, задевают его, ставят что-то на него или достают с полок нужные вещи, но сам предмет не замечают.

Все долгие годы супружеской жизни она старалась быть достойной такого мужа (внук известного писателя!), необыкновенно умного и образованного, всегда смотрящего на нее немного снисходительно. Она из кожи вон лезла, пытаясь ему угодить во всем: готовила кулинарные изыски, каждый день с утра доставала ему из шкафа чистую идеально отутюженную рубашку, преданно смотрела в глаза, когда он что-то говорил. Но Казимир почему-то на ее вопрос «А ты меня любишь?» откровенно раздражался и уходил в соседнюю комнату. В последнее время Юля стала уставать от тщетных попыток быть идеальной женой.

Отстраненность и безразличие мужа после нелепой ссоры задевало ее, обескураживало, но идти на попятную, пытаться разобраться в сложившейся ситуации, сделать первый шаг к примирению означало признать свое поражение, свою слабость. Так они и жили, двигаясь по жизни параллельными курсами, не пересекаясь, с каждым днем отдаляясь друг от друга все дальше, отрываясь душой, становясь чужими.

Казимир окончательно перебрался спать в гостиную, забрав свою подушку из супружеской постели. Так ему было спокойнее. Он перестал бояться разбудить жену посреди ночи неуместными вздохами или стонами, навеянными запретными снами. Теперь он без колебаний отдался на волю ведунье — ночи, что с легкостью снимала цепи и веревки, удерживавшие его фантазию от безудержного полета. И тьма, поселившаяся в его душе, расползалась, растекалась по закоулкам души, наполняя ее наркотическим мороком, бредовым туманом. Истерзанный, вымотанный, напившийся губительной неги в своих снах, Казимир просыпался, не сразу отделяя реальность от грёз, и снова наполнялся жаждой запретного наслаждения. Сновидения его были столь яркими, живыми, реальными, что все меньше и меньше хотелось мириться с неприглядной действительностью.

Работа, дом, отношения с женой отступили на задний план. Зато каждый взгляд голубых глаз Полины, каждый жест ее изящных рук, каждое движение ее точеной фигурки впечатывались в память глубоко и ярко, вплетаясь в канву ночных сновидений. Казимир смелел, используя любую возможность, чтобы ненароком коснуться Полининой руки, случайно обнять за талию, шутливо прижать к себе, в какой-нибудь безобидной возне, которую они устраивали перед телевизором, не поделив диванную подушку. Но все труднее было сохранять игривое выражение лица, все труднее было дурачится, когда тьма, бурлившая, кипевшая на дне его души, то и дело выплескивалась наружу жаркой испариной, голодным взглядом, дрожащими от вожделения руками.

Однажды воскресным вечером они смотрели с дочерью какой-то фильм по телевизору. От сознания Казимира ускользал смысл фильма. Но всем своим существом он впитывал тепло и нежность кожи, доверчиво привалившейся к его плечу дочери, запах ее восхитительных волос с тонкой примесью аромата духов. Его ночная грёза, его запретная мечта была так близко… Полина внимательно следила за происходящем на экране. Казимир, затаив дыхание, медленно высвободил правую руку и небрежно приобнял дочь за хрупкие плечики, как бы невзначай. Пальцы его ощутили шелковистый пушок на ее коже, золотистый локон невинно щекотал его щеку. Дыхание сбилось, привычный ритм сердца нарушился. Казимир, чувствуя, как голову заполняет туман, потянулся губами к мягкому ушку, сглатывая горячую слюну, вдруг заполнившую рот.

Полина выпрямилась и отстранилась от отца, удивленно уставившись на него голубыми глазищами.

— Ты чего сопишь, пап? У тебя насморк что ли?

Казимир мгновенно потушил огонь вожделения во взгляде и отвернулся к телевизору, внутренне вздрогнув от неожиданности.

— Да, простыл слегка, — пробормотал он охрипшим голосом, испугавшись, что спугнул наваждение, свою сладкую муку, — кондиционер на работе, черт бы его побрал…

С тех пор что-то изменилось в Полине, как будто перестала ощущать свое естественное единство с родным человеком. Отец перестал быть ее продолжением в этом мире. Между ними выросла невидимая стена. И Казимир страдал, сокрушаясь об утраченном, терзаясь чувством вины из-за своей несдержанности, неосторожности. А тьма, заполняющая его изнутри, все больше отравляла кровь, его мысли и душу. И он жаждал, жаждал…

Как-то Казимир вернулся с работы раньше обычного. Дома была только Полина, но она не заметила его возвращения, потому что мылась в душе. Сняв пальто и ботинки в прихожей, Казимир на цыпочках подошел к двери ванной, из-за которой доносился шум льющейся воды и беззаботное пение. Вдруг он почувствовал себя мальчишкой — подростком раздираемым на части непреодолимым желанием не то, что вкусить, а хотя бы прикоснуться к запретному и манящему. Душа его наполнилась предвкушением чуда, под ложечкой засосало от страха. Он осторожно надавил на ручку двери и сердце его дрогнуло: дверь была не заперта. Тьма, обернувшись черной коброй, встала в боевую стойку, расправив свой капюшон. «Не смей!» — заверещал в голове Казимира истошный голосок, надрываясь, срываясь на крик. «Я только посмотрю одним глазком…» — прошипела в ответ кобра, трепеща от нетерпения длинным раздвоенным языком. Он медленно и очень осторожно приоткрыл дверь и заглянул в заполненное влажным паром помещение. Голос певицы стал отчетливее, но смысл слов не доходил до сознания Казимира. В голове его гудел колокол, и он боялся, что Полина услышит этот звон.

Затаив дыхание, чудовищным усилием воли сдерживая сердцебиение, Казимир сделал шаг вперед и оказался возле занавески, скрывающей от него ту, которую жаждало все его существо. Водяные струи шуршали, стекая по полиэтилену. Веселый голосок пел что-то радостное, светлое, шутливо-детское. Казимир поднял дрожащую руку на уровень глаз и кончиками пальцев отодвинул в сторону занавеску, совсем чуть-чуть. Взору его предстала дивной красоты девичья спина, гибкая, тонкая, струи воды, водопадами стекающие по плечам, собирающиеся вдоль позвоночника игривыми ручейками и устремляющиеся вниз, к аппетитной ложбинке между округлыми ягодицами. Черная кобра застыла с раскрытой пастью, по длинным клыкам капля за каплей стекал яд вожделения…

Вдруг из прихожей донесся резкий звук хлопнувшей двери. Полина услышала и обернулась. Казимир не успел сделать шаг назад, и истошный визг ударил по барабанным перепонкам. В следующее мгновение фонтан воды плеснул в лицо. Казимир в испуге отпрянул назад, наткнувшись спиной на вернувшуюся с работы жену.

— А-а-а, убирайся!! — Ввизжала Полина, прикрываясь сорванной со своего крепления занавеской. Струи воды хлестали по всем направлениям.

— Ты что здесь делаешь?! — Кричала Юля, пытаясь за шкирку выволочь мужа из ванной.

Какофония звуков, воплей, шума воды обрушились на Казимира. Собственный колокол раскачивался внутри головы и натужно гудел набатом. Он не понимал слов, что выплевывала ему в лицо Юля. Но слова эти были как хлесткие болезненные пощечины. Истерически рыдала напуганная до смерти Полина. И фоном шумела и шумела вода.

Он растерянно и беспомощно пытался объяснить, оправдаться, но его никто не слушал. Юля с искаженным гневом и ненавистью лицом наступала на него, обвиняя во всех смертных грехах, угрожая полицией, потерей работы и всенародным позором. Через десять минут Казимира, мокрого, потрясенного до глубины души, в четыре руки вытолкали из квартиры на лестницу. Следом полетели пальто, ботинки и старая спортивная сумка с какими-то его вещами. Дверь в его квартиру, в его собственный дом захлопнулась так решительно, что он понял: «все, конец!». Он был раздавлен, унижен, уничтожен. Он перестал существовать, осталась только жалкая оболочка, форма, ничем изнутри не заполненная. И только на самом донышке изуродованной, искореженной души плескалось что-то темное, мрачное, мутное.