Шестнадцать тон

Дарья Шевченко, 2022

Юная Алексия растет в неблагополучной семье: отец пьет, мать работает в несколько смен и не уделяет девочке должного внимания. Она заводит нового друга – существо с оленьим черепом и в элегантном тренче по имени Шестнадцать тон. Он заменяет родителей и проходит вместе с ней все трудности становления личности. Но куда приведет эта необычная дружба? Найдет ли Алексия себя?Содержит нецензурную брань.

Семнадцать с половиной

Встреча с Шестнадцать тон стала одним из нескольких переломных моментов.

О нем я успела рассказать папе и двум своим дворовым друзьям — Тольке и Вадику. Трое из трех покрутили пальцем у виска, но отец попытался совершить акт воспитания:

— Лех, ты это… мамке только не говори об этом, ладно? Она разнервничается, снова будет винить меня во всех смертных грехах, еще, мол, что за тобой не приглядываю как следует. Ты же не хочешь, чтобы мама на нас сердилась и орала?

Я сразу вспомнила, какая она в гневе: глаза строгие, тональность голоса резкая и истеричная, а ее движения настолько резкие и быстрые, что не знаешь наверняка, прилетит тебе сейчас пощечина или нет. Как ни подлизывайся к ней и ни ласкайся — она по крайней мере несколько дней будет недовольной и раздраженной. Словом, злой.

— Не хочу, папочка, не хочу! Я не расскажу ей про Шестнадцать тон! Но можно я буду с ним разговаривать, когда ее нет дома?

— Да на здоровье!

Так, на протяжении последующих семнадцати с половиной лет Шестнадцать тон участвовал в формировании моей личности куда больше, чем родной отец. Чаще всего мой друг появлялся тогда, когда он был мне особенно нужен: после неудачного дня в школе, когда училка орала как резанная из-за не сделанной «домашки»; после неудовлетворенных острой нуждой желаний; разрыва с теми, кого я считала друзьями; попыток понять, кто я и чего хочу; бешеных вечеринок с адским похмельем; бессонных ночей, проведенных за учебниками накануне экзаменов; стрессовых «неуд» и мандражных пересдач. И неизменно, каждый раз, когда он появлялся, я издавала тихий или громкий, но всегда восторженный возглас «Шестнадцать тон!».

На протяжении этого прекрасного периода детства и юности события, мечты, фантазии сменяли друг друга со скоростью света.

В семь лет я хотела быть судьей. Когда бабушка говорила, что они зарабатывают большие деньги, я неизменно представляла купюры высотой в человеческий рост. Я не могла оторваться от экрана, когда начиналось шоу в декорациях зала суда, но больше всего меня завораживал молоток судьи. Как же мечтала однажды взять его в руку и беспристрастно ударять, ударять и ударять. Шестнадцать тон каждый раз повторял, что для этой работы нужно пройти огонь и воду, а вот годам к сорока я, может, и стану судьей. Не проще ли найти работу, где я быстрее смогу заработать те самые «большие» деньги?

В двенадцать лет я захотела стать актрисой. Мне нравились Марлен Дитрих, Роми Шнайдер, Марлон Брандо и Марчелло Мастроянни. Я часто слышала о фильмах, в которых они снимались, а Шестнадцать тон не упускал возможности напомнить мне о них. Но по-настоящему сильно он тащился от Орнеллы Мути. Ему нравятся девушки с уверенностью танка в глазах, нежели хлипкие лепестки розы.

Но и здесь Шестнадцать тон было чем возразить на мою юношескую мечту: «Хорошо, представь, что ты закончишь «кульку» (так в нашем городе называли институт культуры). Куда дальше? Знаешь, сколько таких же, как ты, рвутся на сцену или в кино? Дополна. Оно тебе надо? А слышала еще, что многие вопросы там решаются через постель? И вот представь: тебе двадцать три года, ты молода и хороша собой. Едешь на квартиру к режиссеру дешевого спектакля на закрытый кастинг. А он — старый толстый извращенец с маленьким членом».

Неизменно я затыкала уши, услышав эти слова, но он и не думал останавливаться. Все говорил, говорил и говорил. Мне было противно поначалу, но потом я сняла розовые очки и задумалась над этим. Так я отказалась от еще одной мечты.

В пятнадцать лет, когда подошло время выбора профильных предметов, я сказала всем своим друзьям и знакомым, что хочу спасать жизни. Я хотела изо дня в день ощущать собственную значимость для этого мира, быть причастной к сохранению жизней сотен людей и в каком-то смысле стать основным звеном, от которого зависят эти самые жизни.

«Врач — профессия благородная, — вторил мне Шестнадцать тон, — но не забывай, что от правильного выбора специальности зависит и твое благосостояние. Но и нейрохирургом ты сразу не станешь. Выбери нечто среднее. Например, стань проктологом. Да, всю жизнь будешь ковыряться в чужих задницах и дальше них ничего не увидишь. Зато это золотая жила и середина — бабло заработаешь и людей от страданий избавишь. Ну-с?»

Исследование чужих анальных глубин меня в силу юношеского максимализма и романтизма не привлекало. Казалось, что я смогу больше, гораздо больше. Я буду буквально возвращать людей с того света, обманывая саму смерть. Я стану выше нее. Родственники тяжело больных будут молиться на меня и падать ниц при виде человека, спасшего их близкого. Не говоря уже о том, что, разумеется, я буду купаться в деньгах.

Отец говорил, что это гордыня. Мать говорила, что это несбыточные фантазии. Шестнадцать тон — что я нездорова.

Но это идея была мне ближе всех: такая осмысленная, благородная и беспроигрышная.

После школы мне посчастливилось поступить на бюджетное обучение в медуниверситет. Учиться было тяжело, но все шло своим чередом. Из семестра в семестр вредных преподов сменяли добрые и милые, добрых и милых — снова вредные. На первом и втором курсе мы страдали от анатомии, которая высасывала всю жизненную силу и само желание жить, а на третьем — от практики. Практика пристрастила к бутылке даже непьющих. Мы собирались на квартире у нашего одногруппника, жившего отдельно, брали водку или джин и глушили, запивая спрайтом.

Человеческая жизнь так хрупка.

Я выносила судна из-под стариков, которые пятьдесят–шестьдесят лет назад были такими же здоровыми и молодыми ребятами, как мы. А теперь не могут самостоятельно подняться с кровати.

Я кормила из ложки девушку с переломанными конечностями. Ее ублюдок-парень постарался. Она рассказала мне, что даже после этого вернется к нему. Ей не на что было жить, потому что у нее не было образования и хоть немного хорошо оплачиваемой работы. Да и жить-то негде.

Я ставила капельницу бедной девочке, которую избивал отчим. Ее тело было сплошь в ссадинах, синяках. Рядом с печенью глубокая рана. Каждый раз просыпаясь, она билась в истерике, выкрикивая имя «Костик». И каждый раз мы ставили ей успокоительное. Кое-как мы подняли ее на ноги, после чего отец забрал ее в психиатрическую лечебницу.

Конец ознакомительного фрагмента.