Покидая мегаполис. Возвращение в русскую деревню. Как уехать из города и не пожалеть?

Дарья Черноусова (2024)

Это увлекательное путешествие, которое вместе с автором, искренне рассказывающей о своем жизненном пути, совершит читатель. Путешествие по разным уголкам нашей необъятной страны — из затерянной среди сибирских лесов деревни в Кемеровской области в промышленный Новокузнецк, глянцевый Новосибирск и эффектную Северную столицу. По разным странам мира от России до США и Камбоджи. По внутреннему миру героини, которая везде пыталась постичь счастье, каждый раз от неё ускользавшее. Эта книга — путешествие сквозь время: из конца 80-х в лихие 90-е, а затем в 2000-е. Автор рассказывает о происходивших удивительных переменах с позиции и активного их участника, и наблюдателя со стороны. Вместе с автором читатель вспомнит, как менялось наше общество в последние десятилетия. И сможет узнать о том, какой стала русская деревня сегодня. И почему именно в деревне в наши дни легче постичь счастье…

Глава 1

Русская деревня конца 80-х-начала 90-х

Русская деревня. Сколько о ней всего уже написано! Художественного, красивого и интересного. Сколько прекрасных слов ей посвящено, и не только слов — картины, песни, фильмы о русской глубинке, а теперь еще и видеоблоги пользуются огромной популярностью. Просто введите в поиске «уехал жить в деревню» и посмотрите сколько откроется разных историй, сколько самых обычных людей, уехав из городов, ведут из сельской местности свои блоги и получают сотни тысяч просмотров каждого видео.

Жизнь в деревне выбирают не только простые, но и известные люди. Нередко, столкнувшись с какими-то сложностями в жизни, в поиске себя и своего в ней места, а также ощутив, что не смогли противостоять соблазнам города и стали зависимыми от них в том или ином аспекте.

При этом, одни люди просто уезжают и живут тихо и спокойно, другие — начинают пропагандировать такой образ жизни, познав его влияние на сознание и личность. Сейчас этим занимаются (напрямую или косвенно), как я уже отметила, многие блогеры, с удовольствием рассказывающие о том, как и чем они живут в деревне. И я заметила, что нередко в своих рассуждениях многие озвучивают примерно такую же мысль, которую не раз описывал Л.Н. Толстой, цитатой из интервью которого я начала предисловие к этой книге.

Мысль эта состоит в том, что без ежедневного созерцания живой, естественной природы человек живет неполноценно.

Эту мысль поддерживаю и я.

Чтобы расшифровать этот, возможно, неприятный для кого-то тезис, нужно прочесть эту книгу от начала до самого конца. В двух словах этого не объяснить.

Главное — и я скажу это сразу, чтобы избежать недопонимания с первых страниц: обидеть приведенными здесь теми или иными мыслями мне совершенно никого не хочется. Наоборот — мне очень хочется вас заинтересовать. Удивить или порадовать, возможно, неожиданными открытиями о деревне и деревенской жизни и, может быть, даже немножечко вдохновить. В общем, вызвать у вас, уважаемый читатель, только самые положительные эмоции. Доставить сплошное удовольствие от чтения.

Так что дайте мне, пожалуйста, такую возможность, и при появлении «нестыковок» простите их автору. Цель написания этой книги — самая добрая, и некоторые моменты, касающиеся личных взглядов на жизнь, не должны сбить вас на пути к постижению основной идеи повествования, как не сбивают разные взгляды на вещи позитивного общения при настоящей дружбе.

Так что продолжим на доброй волне и взаимном приятном настрое.

Как бы там ни было с полноценностью и неполноценностью, а мне очень повезло в плане взаимодействия с природой — это, уж точно, факт. Я росла в непосредственной к ней близости, можно сказать, безотрывно от нее. В одной далекой от столиц сибирской деревеньке, где в те годы ещё почти в каждом дворе были и коровы, и куры, где люди мылись в бане, неводом удили рыбу летом, а зимой — пряли нити из овечьей шерсти.

Дом, в котором я жила с бабушкой и дедушкой, находился в совершенно удивительном, живописнейшем месте: на холме над широкой красивой рекой.

За такие участки сейчас многие готовы выложить миллионы. Чтобы построить фешенебельный коттедж с панорамными видами на воду.

У нас же был маленький домик, простенький, но симпатичный — дедушка украшал его деревянной резьбой так, что засматривались на него все проходящие мимо на реку. Хотя ладненьким образцовым пряничным домиком он тоже не был. Такое, в общем — серединка на половинку.

Даже пространства в этом доме не были выстроены так, чтобы сколько-нибудь прослеживалась ценность для хозяев (моих бабушки и дедушки) такого расположения дома. Напротив, самые шикарные виды на реку скрывались за стенами кладовки и кухни, окно которой выходило — куда бы вы могли подумать — на свалку!

Да, наш дом был под холмом, на котором была свалка и при этом на пригорочке над рекой. Но об этой свалке тогда я почти не переживала, честно говоря. Смотрела всё как-то в другую сторону. Таким мне мое отношение к данному аспекту и запомнилось. Хотя сейчас — меня взрослую, конечно, это немного шокирует.

К слову, теперь свалки там вроде бы уже и нет. Она себя изживала вместе с приходившим потихонечку прогрессом — как-то год за годом менялось ко всему этому отношение. Постепенно выбрасывать туда мусор приходили всё меньше людей.

В общем, пусть даже поблизости была свалка, но удивительное расположение нашего дома — почти у кромки воды, это, конечно, был настоящий дар небес. Притом, что купили этот участок мои бабушка и дедушка у простых людей, по невысокой стоимости. Они немного достроили дом, пристроив к имевшимся комнатам красивое крыльцо и веранду, на которой дедушка обожал спать летом (две из четырех стены были полностью остеклены и отсюда открывался лучший вид на реку из дома).

Но даже после «реновации» в доме было всего несколько комнат. С крыльца попадаешь в прихожую, откуда направо — кладовая, налево — веранда, прямо — вход в тёплый дом через толстую дверь, минуя которую, оказываешься в маленьком коридорчике, где был стол и единственное окно из тёплого дома с видом на реку. Прямо из этого коридорчика — вход на кухню; налево — в самую большую комнату дома. Мы ее называли залом. Там был диван, шкаф, трюмо, стол, огромная радиола и ТВ. А из зала — попадаешь в маленькую спаленку, где тесненько по разным стенам стояли две кровати и два шкафа. Одна из них стояла у стены печки — именно там на настоящей пуховой перине я спала чаще всего, хотя считалось, что это дедушкина кровать.

Вот и весь дом.

Он был действительно маленьким.

Приехав туда много лет спустя, я была сильно удивлена тому, насколько же дом моего детства оказался на самом деле мал. Правда, такое впечатление он произвёл именно снаружи — внутри побывать мне не удалось.

Да, дом был не больше 30 квадратов, зато какие панорамы открывались с крыльца и из того маленького коридорчика между кухней и кладовой! В этом коридорчике, как я уже отметила, стоял столик — за ним бабушка долгими зимними днями и вечерами любила читать, щёлкая семечки, а дедушка в этой крохотной комнатушке на полу вытачивал резные «кружева» для дома с неизменной папироской «Примы» в зубах. Летом же, в свободные от трудовых огородных забот часы, бабушка много времени проводила на крылечке. Я на нём, кстати, любила устраивать концерты русской народной песни. Пела прямо на всю округу. А потом, гуляя по деревне, получала комплименты от слушателей. Согласна — необычно и слегка эпатажно. Но так всё и было.

С нашего участка, соток где-то в 40, наверное, тоже открывались шикарные виды — не только на реку, но и на два острова. Широкое русло реки напротив нашего дома рассекалось песчано-гравийным островом, поросшим с одного края лесом, образуя узкий «рукав» реки. Там — близ большого леса, начинавшегося за рукавом, мы — детвора, обожали купаться. Второй гравийный остров — плоский и округлый, был подальше, но тоже хорошо обозрим с нашего дома и участка. И я, купаясь, всегда была под чутким бабушкиным присмотром. Поэтому с самых малых лет уходила гулять одна — ещё в те детские годы, когда я себя и не помню даже.

Такой широкий обзор из дома и с крыльца позволял нам с «первого ряда» смотреть ледоходы. Но при этом наш участок при весеннем паводке совершенно не подтапливало, хотя вода поднималась прямо до забора (летом же под пригорком с нашим участком образовывался довольно широкий каменистый берег с галечным пляжем).

Да… вспомнилось сейчас про ледоход — вот это сказочное зрелище было! Ни один блокбастер такие эмоции не способен подарить как начало ледохода: когда на реке сначала стоит треск, объемный такой, мощный, а потом с грохотом начинают, ломаясь, вздыбливаться, подниматься под углом порой в 90 градусов к плоскости льда огромные льдины. Даже сейчас, вспоминая это зрелище, ощущаю мурашки!

Конечно, о деревенском детстве можно рассказать очень много интересного. Историй и впечатлений множество. Но исключительно позитивной назвать ту пору своей жизни я не могу.

Мне довольно трудно описывать эмоции, которые тогда вызывала у меня жизнь в деревне у бабушки с дедушкой. Думаю, и вам, дорогой читатель, будет намного интереснее, если я сосредоточусь не на них, а на имеющих большую яркость воспоминаниях об отдельных событиях. Порой — восторженных и радостных, порой — тяжелых и даже страшных. Но до сих пор очень красочных, хотя с той поры прошло уже много лет.

* * *

Тогда я не придавала особого значения ни явлению деревни как таковому, ни расположению дома в столь великолепном месте — воспринимала это как само собой разумеющееся положение вещей. Но с полной уверенностью я могу сейчас утверждать, что уже тогда — с самых малых лет, я чувствовала сильную любовь ко всему, что меня окружало. Не получая безусловного принятия и заботы, внимания от родных, я с лихвой получала всё это, казалось, от самой природы. Будто эта любовь к ней была взаимной.

Гораздо больше, чем делать что бы то ни было ещё, мне нравилось смотреть по сторонам. Любоваться. Гулять. Находиться под открытым небом, на свежем воздухе. Порой я обнимала деревья и даже землю, представляла, что обнимаю ветер и небо. Это я делала обычно, когда мне очень хотелось, чтобы меня кто-то обнял из людей, но этого не происходило.

Я любила эти места, любила жить там, хотя мои отношения с бабушкой с самых малых лет складывались не лучшим образом. А дедушкина тяга к алкоголю порой приводила к таким ситуациям, которых маленькому ребёнку, конечно, лучше не видеть. Но это были лишь эпизоды, пусть и регулярные, но все-таки эпизоды.

Лейтмотивом тогда для меня были яркие впечатления от того, что я видела вокруг. А это была просто невероятная красота.

Мне довелось увидеть совсем другую эпоху. Эпоху, которую, к моему огромному счастью — и я сейчас отчетливо понимаю насколько это ценно — мне удалось застать и прожить на собственном опыте.

Это была эпоха той самой русской деревни, какой она была раньше. Какой она была много веков до технического прогресса.

1.1. Как мы жили: дыра в полу, мытье в бане и другая суровая «романтика»

В те годы, когда я была маленькой, было принято так: летом детей отвозили к бабушкам и дедушкам в деревню, где они проводили все лето. Так было не у всех, но у многих. Знакомо?

Наверняка, или у вас самих, дорогой читатель, была такая история, или у кого-то из ваших одноклассников. Кто, вернувшись после долгих летних школьных каникул, рассказывал интересные байки о деревенских приключениях и писал красочные — те самые сочинения о том, как «он провел лето».

Так вот. У меня было немного иначе. Я, можно сказать, росла в деревне с 6 месяцев. Но с несколькими эпизодами разных по продолжительности попыток походить в городе в детский сад. То есть, я жила то в деревне, то в городе до развода родителей (до 5 лет), а после — в основном, жила в деревне и там же даже пошла впервые в школу.

Потом пришлось решать, где мне ходить в школу: в деревне или всё-таки в городе. Решили в городе — что делать в деревне ребёнку, все равно ведь оттуда потом уезжать в «нормальную жизнь», в цивилизацию^[1], так что лучше сразу привыкать к городу.

Но это было потом.

А сначала было оно.

Сказочное детство в деревне.

И его сказочность не была такой сказкой, в которой все вокруг радужно-прекрасное. Нет — это была настоящая сказка, реальная: с настоящими, не всегда приятными приключениями. В этой сказке не было места черному и белому. Её главные герои — мои бабушка и дедушка, были разными, в зависимости от ситуаций — хорошими, плохими, добрыми, злыми, любящими и не очень. В общем, самые обычные люди, как и все мы. Такой же была и я. Просто ребёнком, но «с характером», как мне говорили.

Помню, однажды, на «Ивана Купала — обливай кого попало» — такой у нас был"слоган"этого праздника, который мы ежегодно отмечали 7 июля, бегая по деревне с любыми емкостями с водой и обливая друг друга всей детворой разных возрастов, было решено обливать ещё и машины. Я была сильно недовольна, эта затея не казалась мне хорошей. Но против толпы разбесившихся детей не попрёшь — всё равно будут делать, что хотят. И вот, затаились мы, значит, по бокам от дороги в кустах в ожидании машины, которая первой покажется из-за поворота. Я всем сердцем чувствовала тревогу, но ничего не могла сделать, как мне тогда казалось. Хотя сейчас понимаю — могла убежать вперед и предупредить водителя. Так вот, машину, ехавшую на скорости, всё-таки окатили водой. И оказалось, что это на практике вовсе не так весело, как задумывалось.

К счастью, обошлось без жертв, но треснуло лобовое стекло автомобиля. Водитель остановился, выбежал, крича и размахивая в гневе руками, и поймал, кого бы вы думали? Конечно же, меня. Разбежались все, кроме меня. Я ведь воду не лила — чего мне было бежать. Такова была моя логика. А цель водителя была проста — получить деньги с виновников на новое лобовое стекло. Я, изначально предупреждавшая о том, насколько это всё идиотская затея и недовольная своими подельниками (стоя рядом, я же, всё-таки, тоже была причастна, по факту) — быстренько автора идеи сдала, где он живет…

Разборки по поводу стекла с родителями тех ребят я не помню. Я помню, как меня тащили за ухо до дома (а это от большой дороги было немалое расстояние), покрывая матом и отчитывая за моё предательство. Моя бабушка человека, который меня таким вот образом привел домой, конечно, отчитала еще больше, защитив меня. Но это не было чем-то из ряда вон.

В те времена такое ещё практиковалось — в воспитании детей принимать участие могли если не все, то, по крайней мере, хорошо знакомые соседи. Было ли это плюсом? Часто — да, и далее, знакомясь с моей историей, вам станет очень хорошо понятно почему, уважаемый читатель. Но в той ситуации, когда с интенсивностью воспитательных мер явно переборщили — скорее, нет, конечно.

Осадок от услышанных тогда в мой адрес слов у меня остался неприятный.

Как и после другой ситуации, тоже иллюстрирующей многое в старом деревенском укладе.

На пригорке над нашим домом, за мусоркой, жила не очень благополучная семья. Там были и дети, и пожилые люди — жили три поколения. И это нисколько не мешало регулярному пьянству, причем, не участвовали в нём только первые. Были там даже и наркотики, насколько я помню. Маком в те годы наркоманы интересовались. А у нас он рос. Красный такой, красивый. И булочки с ним были вкусные, которые бабушке удавалось с ним иногда печь. Иногда, потому что мак у нас периодически пропадал — это вообще все, у кого он рос, воспринимали практически как норму.

Так вот. Всей деревне было известно, что, в сговоре с другой, ещё более неблагополучной семьей, где при этом было ещё больше детей, мужская часть этой семьи участвовала в кражах. Все знали, кто стоит за очередной пропажей чего-то ценного у обворованных, но с поличным поймать этих людей не удавалось, и, по факту, с этим никто ничего не мог сделать.

Однажды, когда между моим дедушкой и тем соседом что-то произошло, я испытала настоящий страх за свою жизнь. Для меня в жизни это было не впервые, но именно так, с участием агрессивно настроенных людей — в первый раз.

Я помню, что иногда дедушка выпивал с ними. Но случилось ли то, что случилось, именно из-за этого — сейчас не могу утверждать, не помню. Вроде бы, дедушка проговорился, что то ли у нас дома деньги имеются, то ли что-то ценное. Решили они, в общем, как-то ночью залезть к нам в дом. Притом, что все были дома. И я тоже. О чем они знали. Соседи ведь.

Я до сих пор помню ту борьбу у входной двери. Помню, как проснулась ночью от шума и, выйдя в прихожую, увидела как дед удерживает входную дверь, а с улицы её пытаются распахнуть. Помню еще топор в руке. Но в чьей — то ли у деда, то ли тех, кто пытался в наш дом проникнуть — не помню.

Запомнила кадр как в кино — дверь туда-сюда пережимают, руки торчат с улицы, а деда ее всеми силами держит и бабушка ему помогает. К счастью, они её удержали. Закрыли. Бабушка моя была очень крупной и сильной женщиной, а дед, несмотря на тщедушное телосложение, тоже был весьма силён. Но я тогда, когда это всё видела, не знала каким будет итог противостояния, кому поддастся эта тонкая входная дверь.

Наверное, соседи были пьяны. А, может, под наркотиками. Оправдывает ли это их поступок? Конечно, нет. С тех пор мы с ними не разговаривали. Ни дед, ни бабушка, ни я. А потом, спустя несколько лет, они продали дом и уехали. Ко всеобщему облегчению. И купили его уже самые обычные люди. Те же люди, которые потом стали счастливыми обладателями дома моего детства. Но не будем забегать вперёд.

Такой была тёмная сторона жизни в деревне. Такие вещи действительно происходили. Как и поджоги домов на почве склок. Об одном таком случае я тоже знаю наверняка.

Были и драки. И насилие. И воровство. Всё это было. К сожалению, обо всем этом наша семья узнала на личном опыте. Но обо всех этих случаях я не буду рассказывать здесь. Повествование не об этом. А о том, как и чем тогда — в конце 80-х-начале 90-х жила русская деревня.

И, рассказывая об этом, нельзя обойти и бытовую сторону. Которую сейчас те, кому это удалось застать и испытать, наверняка, вспомнят с большим содроганием.

Конечно, все уже поняли, о чём речь? Да-да, о тех самых удобствах, которые ежедневно делают жизнь современного человека чистой и комфортной.

В те времена ни у кого, даже у самых обеспеченных дачников, строивших себе уже тогда довольно большие дома по сравнению с традиционными деревенскими, не было в них водопроводов с горячей водой и канализацией. Технологии тогда еще не достигли того уровня, который мы наблюдаем сейчас.

Тогда мыться в бане, а ходить, простите, в туалет на улицу, либо если ночью, то в горшочек — было нормой. Это не воспринималось как лишения, неудобства — это было просто житейской, привычной реальностью.

Туалет тогда у многих представлял собой ту самую дыру в полу отдельной дворовой постройки с выгребной ямой, и у нас, в том числе. Только из-за лишнего веса бабушки у нас была дыра не только в полу, но и в таком большом и красивом резном деревянном стуле, стоящем над ней. Эдакий деревенский фешенебельный вариант у нас был — ну как тут не рассказать вот в таких подробностях, как не похвастаться-то! Простите за пошлость.

Но даже не это у нас было самым шикарным. Нашей фишкой, которой я не видела больше ни у кого, было то, что сам туалет был расположен так, что, если дверь в него оставить открытой — открывался прекрасный вид на реку. Представляете, какая красота — благолепие! Вот откуда у меня, видимо, потом появилась тяга к большим окнам в санузлах.

Баню мы действительно топили по субботам (да-да — раз в неделю!), либо по случаю выкопанной картошки или похода за грибами, например — когда все делали что-то из-за чего нужно было срочно, во внеплановом порядке помыться. То есть мылись целиком (с головой) вот только так — раз в неделю. Либо ещё летом на речке.

Но при этом у нас в дом был проведен центральный водопровод и вода на кухню поступала по-современному — из крана. Но только холодная. Бойлеры, проточные водонагреватели и прочие, опять же, блага цивилизации еще не были распространены. По крайней мере в наших краях.

Наверняка, у кого-то это уже было. Где-нибудь здесь, где я живу теперь — в европейской части нашей необъятной Родины. Но наверняка я об этом ничего не знаю — как было у кого-то где-то. Рассказываю, как было в нашей сибирской деревне. Которая, кстати, и сейчас, и тогда считалась довольно густонаселенной и большой.

Так вот. Помню я и такие живописные картины, которые теперь канули в небытие. Например, когда я была ещё совсем маленькой, за водой к колонке приходили женщины с коромыслами. В русских платках и длинных юбках, а зимой — в тулупах, фуфайках. Очень такие картинные — как на полотнах художников — они набирали водички в два ведра и несли её в свои дома.

Колонка была расположена на вершине холма над нашим домом, недалеко от той самой свалки, на которую открывался вид из окна нашей кухни, но немного выше в стороне — так что водичка была чистая.

Картина прямо как в «Тихом Доне», помните? Как Аксинья за водой с коромыслом ходила, а Григорий её обхаживал тогда. Только она к реке ходила, а у нас колонка была в конце улицы на пригорке над нашим домом, поэтому к речке ходить было незачем. Все дома улицы, исключая наш, были там — выше. Было очень удобно, ведь людям не приходилось ходить с полными вёдрами в гору. То есть уже некоторый прогресс прослеживался, однако.

Или вот ещё одна яркая картина. Крещение. Ее непосредственной участницей стала и я сама. Одно из самых ярких моих детских воспоминаний. Я думаю, что пришлось это событие на 1998 год — в одну из круглых годовщин Крещения Руси, потому что больше такого на моей памяти на нашей реке ни разу не происходило.

Батюшка из нашей деревенской церкви крестил людей в реке. Вид на этот старинный храм постройки конца XIX века тоже открывался из нашего дома. Как и другие строения, стоящие по бокам вдоль главной — большой деревенской дороги, он возвышался на пригорке, амфитеатром обнимающем долину той части деревни, что была расположена ниже у реки. Той самой части, которой я пела.

Обряд происходил примерно метрах в трёхстах от нашего дома ближе к церкви. В месте, где к реке выходило большое поле, на котором мы с подругой собирали душицу и землянику на склоне тут же у подножия храма. Это поле мы называли аэродромом.

Какое-то время я смотрела на происходящее из дома. Люди заходили в реку, батюшка окунал их в её воды головой, водил руками вокруг человека со всякими интересными движениями и жестами, читая молитву. Чётко молитву я, конечно, издалека не слышала. Только её отголоски доносились до нашего крыльца. Но я всем сердцем чувствовала, что происходит что-то важное, какое-то таинство. И это притом, что в церкви я почти не бывала. Не знала совсем ни обрядов, ни правил.

Хотя я уже была крещёной. Но этого события я не помнила, что, конечно, нормально — ведь обычно деток крестят совсем маленькими. Тем не менее, хорошо знала эту историю, которую мне много-много раз рассказывали. Папа, а в это время родители мои ещё не были разведены, приехал за мной в деревню с бабушкой и дедушкой — его родителями, они увезли меня якобы просто погулять, а сами крестили. На том обряде не было ни моей мамы, ни других бабушки и дедушки, с которыми я проводила на 99 % больше времени, чем с родителями отца. И рассказывали мне эту историю всегда с довольно сильным негативом.

Я вспоминала эту историю в те минуты, когда смотрела на происходивший совсем недалеко от дома священный обряд — и всеми фибрами души ощущала, что мне надо туда. Всем своим существом я это чувствовала — хочу туда. Хочу покреститься на реке! Бабушка разрешила — и я побежала туда бегом.

Честно говоря, я не помню точно, поставила ли я в известность батюшку, что уже крещёная, но мне кажется, что да. Я почти помню как поделилась тогда своей историей, прежде чем претендовать на участие в таком сакральном действе. Почти помню, будто бы там было несколько священнослужителей, и к обряду допускали после нескольких вопросов. Что кому-то из них я, как мне кажется, поведала о своей семейной драме. И мне разрешили креститься, совершить новый обряд по моему собственному желанию.

Вполне возможно, что какие-то детали я додумала. Может, вовсе и не говорила я ничего священникам, ведь церковью повторное крещение запрещено. Я не уверена, потому что воспоминания в этой ситуации как раз очень смутны, а сильна память именно эмоциональная. Думаю, ещё потому я плохо помню тот день в нюансах, что я тогда очень сильно переволновалась.

Помню воду — как я несколько раз оказывалась под нею, а потом снова вверху, над её поверхностью, перед батюшкой.

Помню те свои чувства, что испытывала в ходе обряда. Это была радость. Еще раз скажу, дорогой читатель, что о церковных обрядах я почти ничего не знала и ходить в церковь в нашей семье не то чтобы было принято. Но я чувствовала даже не то, что радость, а настоящее, искреннее счастье.

Настоящий восторог от прикосновения к чему-то великому, священному.

Помню волшебный, тонкий и очень понравившийся мне аромат елея, которым меня помазали, и как потом я специально долго не мыла руки, чтобы он сохранялся как можно дольше.

Помню по сей день то безграничное счастье.

Это одно из самых моих эмоционально ярких деревенских и вообще детских воспоминаний. Тогда я заменила плохое воспоминание хорошим, а, может, даже изменила в себе что-то значимое, мое отношение к обряду крещения — уж точно.

Что забавно, много лет спустя при поступлении в ВУЗ один из вопросов на вступительном экзамене по истории у меня был именно о крещении. О Крещении Руси, написала о котором я очень вдохновенно, получив пятёрку.

Ещё одна из самых ярких историй, которой хочется проиллюстрировать, какой во времена моего детства была жизнь в деревне — про выпас коров. Нет, не наших — у бабушки с дедушкой животных всегда было немного. Я помню только одну корову. После которой больше их они не держали. Это, кстати, тоже история знаковая, интересная, но грустная. Также ярко отпечатавшаяся в моей памяти.

Она короткая: дело в том, что, когда было решено ту корову убивать, когда пришло время, ведь корова была уже немолодая — она начала плакать. У неё по-настоящему текли слёзы из глаз за несколько дней до назначенного, и бабушка ходила к ней и плакала вместе с нею, обняв её за голову. Её мяса она не ела потом, насколько помню. Это тоже произвело на меня неизгладимое впечатление. С некоторых пор говядины я тоже не ем, считая, что коровы итак нам дают достаточно — молоко, из которого делают столько замечательных продуктов: сыр, сметана, сливки, творог, масло…

У нас всегда были куры, свиньи, а когда я была совсем маленькой — еще были кролики. Была и собака, и, конечно, коты. Будка собаки располагалась под крыльцом, с шикарным видом на реку и долину деревни. Когда я была маленькой — иногда влезала прямо в будку к нашему псу Тарзану, который был помесью волка и собаки. И вместе с ним в обнимку дремала прямо в будке, она была очень просторная.

Но вернемся к истории с выпасом.

Несколько коров, и, в целом, гораздо больше животных было у семьи моей подруги, дом которой располагался первым после оврага внизу нашего огорода. Главный «удар» моих вокальных усилий приходился именно на их дом. Но, кстати, сама идея пения у нас с подругой появилась совместно, и она тоже пела, сидя в их огороде. В нашу сторону.

Их огород тоже был очень большим. Думаю, больше даже, чем у нас. Соток 50, наверное. Он простирался на невысоком плато над рекой. В их семье были и несколько коров, и большое стадо овец, голов 20, наверное. Куры, само собой, и, мне кажется, даже лошадь у них была какое-то время, но тут не уверена. Их семья была по-настоящему деревенской. Родители моей подруги были уроженцами деревень (разных), и сама она, и её младший брат тоже родились в деревне (хотя тут могу ошибаться, возможно, родились они в городском роддоме, до которого от нашей деревни был час езды), но вот что жили они с рождения в деревне — в этом никаких сомнений у меня нет.

Семья моей подруги, когда то ли пастух «штатный» деревенский куда-то подевался, то ли какие-то другие обстоятельства тому поспособствовали — участвовала в выпасе коров одно время. И однажды я, в их доме с определенных пор проводившая больше времени, чем в нашем, напросилась с ними.

Это был удивительный опыт. Тот день запомнился мне очень ярко! С рассвета мы бродили по холмам над деревней со стадом коров, заходя в такие места на возвышающихся над домами холмах, куда я из дома постоянно заглядывалась, но сама никогда не решалась ходить. Там было два интересных объекта. В первую очередь, меня интересовал геоглиф — надпись из деревьев, посвященная одной из годовщин Великой Победы. Я нередко на неё обращала внимание, и мне всё было интересно — а как это выглядит там, вблизи? И в тот день я там, наконец, побывала. Вторым объектом, вызывавшим у меня уже смесь любопытства и страха, где мы коров, конечно, не пасли, но подошли к нему достаточно близко, было кладбище. В тот день я увидела, что находится за ним, что с другой стороны — именно там мне было очень любопытно побывать.

Удивительное расположение этого кладбища всегда вызывало у меня недоумение — находясь на высоком холме, оно просматривалось практически с любой точки деревни. В отличие от геоглифа, на кладбище я пару раз бывала, когда хоронили кого-то из соседей, а также нередко бывала у его подножия — там была лесопилка, где дедушка работал сторожем, и иногда я к нему ходила.

Кстати, ещё одна из интересных историй, которую помню, приключилась с моим дедушкой как раз там: к вагончику, где он сидел с открытой дверью, пришел как-то в ночи волк, заметив его, дед замер, и вот стоит этот волк у входа и смотрит на него, а дед понимает — вот сейчас если он отвернётся, волк обязательно нападёт. Так и смотрел он ему в глаза неотрывно, пока хищник не ушёл. Потом деда рассказывал, что он в тот момент точно знал — волк не напал и ушёл, потому что дедушка не испугался и не отвёл своего взгляда, не опустил глаз, не суетился, а твёрдо смотрел в лицо своему страху и был наготове, был готов к борьбе.

Говорят, что волку нельзя смотреть прямо в глаза при встрече, но и что отворачиваться нельзя — я эту историю рассказала так, как её помню со слов деда.

Но вернемся к тому дню с выпасом коров. Яркости моих впечатлений совершенно точно поспособствовало и то, что в тот день один бычок с чего-то вдруг решил, видимо, что я его «мама». Почему такая странная формулировка? Потому, что он ходил за мной по пятам весь день, а когда я его гладила — сначала облизывал мне руки, а потом стал сосать мою руку, будто вымя коровье. Все смеялись над этим, а я так и не поняла, что он во мне нашел материнского. Наверное, этот случай тоже поспособствовал моему тёплому отношению к коровкам.

Вот лишь несколько историй, что вспомнились мне первыми среди самых ярких.

А сколько в деревенской жизни было всего еще более прозаичного, но тоже такого интересного, значимого, жизненного! Как же много можно ещё рассказать!

Например, о гигантском дождевике, который я как-то после грозы нашла у дома. Размером он был с футбольный мяч, плюс-минус. Правда, просто огромный!

Меня очень хвалили за такую находку, а вкус жареного дождевика мне хорошо запомнился — он был невероятно нежным, похожим на вкус белых грибов, но ещё нежнее.

Другой необычной для современного горожанина деревенской едой были подсолнухи, которые тогда у нас — деревенских детей, были самой популярной вкусностью. Чем-то вроде нынешних чипсов. Срезаешь подсолнух, обрываешь вокруг него лепестки и зеленые чашелистики и ходишь прямо с этим «подсолнуховым блином» по деревне. Гуляешь, поедая нежные семечки — молочные, вкусные, просто невероятные, хотя и не жареные.

В этом году я впервые посадила подсолнухи в нашем саду и их аромат, когда я вдыхала его, просто для наслаждения — открылся для меня таким удивительно сочным воспоминанием о моем деревенском детстве…

Или о черемухе ещё можно рассказать: как мы залазили прямо на деревья в поисках самых богатых ягодами веток, и ели их, сидя прямо на деревьях и перекрикиваясь друг с другом — это был целый процесс, отдельный способ развлечения. А иногда мы отламывали ветки и с ними, как и с подсолнухами, гуляли по деревне, показывая друг другу фиолетовые языки.

Или можно вспомнить о сплаве по реке на огромной шине от Камаза вдвоём с подружкой.

Понимаете, какой уровень был уверенности в самостоятельности детей?

Папа подруги увёз нас выше по течению реки, и сплавлялись мы, наверное, часа 2 до наших домов. Одни. По реке. Местами глубокой. Два ребенка возрастом лет по 10–12.

Просто мы обе хорошо умели плавать и были весьма самостоятельными. И взрослые это знали. Было понимание этого, уверенность в нас и в том, что мы справимся.

Или вот ещё воспоминания — о «городских», как их называли мои бабушка с дедом и наши тоже постоянно живущие в деревне соседи.

Когда приезжали городские, в деревне становилось очень много народа, а пляжи на реке и островах превращались во что-то вроде выездных кафе на открытом воздухе.

Неизменно каждая семья брала с собой на речку много еды. Разворачивались покрывала и на них выкладывалось все это съедобное изобилие, включавшее всякие деликатесы, которые в деревне были не в таком ходу как в городе — разнообразные колбасы, сыры и арбузы. Большие арбузы. В очередной раз подходя к новым людям поболтать, я зачарованно заглядывалась на эти огроменные арбузы. У нас на огороде они до такого размера никогда не дорастали. И частенько меня ими угощали.

Но не в тот раз, когда нам с подружкой встретились очень неприятные люди, которых я тоже запомнила на всю жизнь. Этот случай в моем рассказе о детских впечатлениях, связанных с жизнью в деревне, просто нельзя не осветить.

Однажды к реке на пикник приехали какие-то люди. На автомобиле они проехали на самый её берег. Сели там и отдыхали — выпивали, ели. Место выбрали необычное — пустырь над оврагом между нашими огородами (моей семьи и семьи подружки). Обычно особенной популярностью оно не пользовалось, так как было над заросшей тиной заводью, где водились ондатры и было всегда много комаров. Но да неважно.

Мы с подругой то ли мимо шли, то ли специально подошли к ним. Как обычно с незнакомыми людьми — завели разговор с того, что пожелали хорошего отдыха, рассказали, что мы здесь живем, вот в этих домах. Всё это было по-детки непосредственно. Мы были маленькими — нам обеим тогда было не больше 10 лет.

Каково же было наше удивление, когда в ответ на наше, возможно, и слегка назойливое вторжение в их отдых, мы услышали целую гневную тираду. И произнесена она была весьма хладнокровным — спокойным, уравновешенным тоном.

Смысл речи мужчины, решившего рассказать нам о «сути вещей», сводился примерно к следующему: он красноречиво доказывал нам, что мы — деревенские невежды из семей умственно отсталых, что живут в деревнях, не имея способностей и талантов, чтобы как все развитые люди переехать в город и жить там прилично как все нормальные люди и покупать себе и детям нормальную еду, а не выпрашивать объедки у тех, кто как человек приехал отдохнуть на природе.

Хотя еды мы не просили, но, наверное, взглядами как-то ненароком скользнули по их богато накрытой «поляне», когда подошли и стали их приветствовать. Также мужчина возмущался, когда же такие уроды прекратят плодиться.

И это я рассказала сильно вкратце. Говорил он довольно долго, а остальные люди, сидевшие с ним — их было человека три-четыре, не помню точно — просто слушали и ухмылялись, изредка вставляя свои"5 копеек".

Сколько оскорблений мы тогда выслушали — я не буду приводить детально. И зачем мы тогда не развернулись и не ушли — я не помню. Мы стояли, покраснев, и слушали это. Не помню, как у подруги, а у меня горели, нет, даже пылали щеки и уши, а в груди всё клокотало, сердце бешено колотилось от такой несправедливости.

Напор у этого мужика, говорившего хоть и спокойно, был такой, что отпора ему давать совершенно не хотелось, хотя я была ребенком не из робкого десятка.

Что немаловажно — и сам тот человек, и его друзья, были прилично одеты, выглядели как люди довольно обеспеченные. То есть это не были какие-то бандюганы, отщепенцы. Сейчас я бы сказала, что они выглядели как менеджеры среднего звена. Были похожи на тех новоиспеченных дачников, которые строили уже довольно большие дома. А говорил наш хулитель, скорее, даже как какой-нибудь интеллектуал. Повторюсь — интонация была спокойная, слова он произносил уравновешенно, безэмоционально.

Честно говоря, я не помню, как именно та сцена закончилась. Наверное, от души выговорившись, мужик нас «отпустил», сказав что-то из серии «идите отсюда и не мешайте людям отдыхать».

Что побудило его так отчитать детей? Что им руководило? Кто знает.

Такой нонсенс навсегда отпечатывается в памяти, в ощущениях, в эмоциях. Я уверена, многим его слова и отношение к наивным детям покажутся дикостью. Как и то, что никто его не остановил. Но, возможно, что не всем, ведь такое мнение даже сейчас — в 21 веке, разделяют немало людей. Я это знаю, не просто так говорю об этом.

Безусловно, право на свое мнение имеет каждый. Ну а мне всегда казалось, что мерить одним аршином какую-то группу людей, собранных по какому-то признаку, как вот здесь — проживанию в деревне, а не в городе — скорее, более явный знак ограниченности ума, нежели выбор этих людей жить в сельской местности как таковой, хоть добровольный, хоть вынужденный.

Может возникнуть ко мне и ответный закономерный вопрос: зачем же мы лезли к незнакомым людям с разговорами?

Ответ на него прост: в деревне все друг друга знали, в том числе речь и о дачниках — все общались тогда, никто не проходил, скажем, мимо нашего дома со смурным лицом, молча, как сейчас это часто бывает.

Нормальным было, увидев человека — поздороваться, даже когда не знаешь его, а когда знаешь, хотя бы примерно, кто это (дачник с такой-то улицы или баба Галя из дома № 12, условно говоря), то и перекинуться парой фраз, как правило о погоде. Нередко у меня могли про бабу-деда спросить, но чаще было что-то из серии «Ну что, детвора, накупались? Ах, какая ты загорелая! Ну прямо смуглянка-молдованка!».

Многие старики шутили и улыбались нам — детям. Я по сей день с большой теплотой вспоминаю эти сердечные широкие улыбки, когда собиралось много-много морщинок на загорелых лицах этих пожилых деревенских людей, в уголках их ласковых глаз — таких душевных, таких добрых!

Так что, будучи простыми и открытыми, когда мы видели незнакомых людей, нередко вот так же — совершенно дружелюбно, по-свойски, по-деревенски — из невинного любопытства, к ним подходили. Если люди к беседе были не расположены — я или мы с подружкой просто уходили, пожелав всего хорошего, если же людям было интересно — могли завязываться беседы на целые часы. И тогда я с этими людьми могла провести всё то время, что они отдыхали на реке, играя с их детьми или просто рассказывая о своей жизни в деревне. Часто при этом меня угощали всякими вкусностями.

Так было лет с 5, наверное, а, может, и раньше. Я рано научилась хорошо говорить и с малых лет была очень общительной.

Чаще я знакомилась одна, так как много гуляла одна, когда подруга помогала родителям по хозяйству, мне далеко не всегда разрешали помогать, хотя чаще разрешали. У нас же на огороде бабушка с дедушкой помогать мне разрешали очень редко, поэтому гуляла я много, а ведению хозяйства училась, скорее, в семье моей подружки.

Всегда вспоминаю их семью с большой любовью и благодарностью за возможность почувствовать себя частью обычной деревенской семьи. Полной семьи. Именно поэтому соседское небезразличие к детям, упомянутое выше считаю, скорее, плюсом. Я это очень ценила уже тогда, будучи ещё совсем маленькой, очень любила проводить у них время и всегда с удовольствием помогала им по хозяйству. Без их участия в моей жизни стабильного, долгосрочного примера нормальной семьи у меня бы просто не было.

И для меня это точно имело бы очень плохие последствия.

Ведь такие примеры — большая опора для будущих взрослых, которым тоже предстоит строить свои семьи.

Примерно с пятилетнего возраста в той соседской семье я проводила очень много времени.

А чуть позже начала практиковать и самостоятельные походы в магазины, даже дальние — в нескольких километрах от дома. Это было отдельным видом развлечения для меня — небольшие путешествия, которые я очень любила.

Особенно обратный путь из магазина, конечно же.

Помню, купишь булку хлеба (так у нас и говорили, да: «булка хлеба», теперь-то я знаю, что в Петебурге у людей это вызывает когнитивный диссонанс), а она такая душистая, такая ароматная, с хрустящей корочкой — и вот так пока до дома дойдешь, пол булки умнешь точно, удерживая себя усилием воли, чтобы не съесть её всю.

Вот так было тогда.

Нас просто отпускали.

В соседские семьи.

Сплавляться по реке.

Гулять.

В магазин.

Знакомиться с отдыхающими на реке.

Что же касается безопасности — как-то не было столь массового страха за детей у тогдашних взрослых, как сейчас, хотя мобильных телефонов ещё в помине не было. И, уходя в магазин, я была вне видимости и контроля. Не помню ни одного случая, чтобы что-то с кем-то из детей, отправившихся куда-то по деревне, случалось. Вдоль дороги на всём пути стояли дома. А многие, даже далеко друг от друга живущие соседи, хотя бы немного, но друг друга знали.

Думаю, именно на этом и строилась безопасность.

Как и на небезразличии.

Отзывчивость, внимательность — такими были те деревенские люди, которых я помню с детства.

Кстати, звонить в город маме в те годы я ходила к соседям. Всего в нескольких домах на нашей улице были телефоны.

Помню, как всегда с большим удовольствием и любопытством приходила в чужие дома, глазела на чужой быт.

Хорошо мне запомнились с тех далеких времен плетеные из старых тряпочек паласы и такие цветные круглые коврики.

Они были у всех, кроме нас. У нас почему-то их не было. Моя бабушка увлекалась другим — она вязала крючком ажурные салфетки и даже как-то меня этому учила.

Такие вязаные крючком салфетки тоже были в каждом доме. Как правило — белые. На них стояли телефоны — почетно так, гордо. Они же украшали сверху телевизоры, проигрыватели, радиолы — всё технику почему-то. Но, кстати, и под фотографиями или книгами, либо на них, защищая дорогие сердцу издания, они неизменно тоже присутствовали. И всё было связано, сшито, сплетено руками хозяек.

Да, не всегда искусное или изящное — мастерицей была далеко не каждая хозяйка, хотя шить-вязать обычно умела каждая. И всё равно это смотрелось красиво, наполняя дома, обставленные обычно без изысков, какой-то нежностью, даже материнской теплотой. Хотя, в целом, интерьеры деревенских домов того времени какой-то нарочитой продуманностью не отличались.

Всё было просто: у каждого предмета было своё назначение и каждым обычно пользовались. И все эти коврики и салфетки тоже имели свои функции. И при этом картину они создавали очень нарядную.

Быт в деревенских домах тогда был действительно очень простой. И сейчас, вспоминая его, я всё еще ярко ощущаю, насколько он был уютный и всегда опрятный. Из-за этого обилия созданных своими руками предметов декора — даже немного праздничный: как будто эти кружевные салфетки, коврики, накидки, рюши на скатертях и подушках специально раскладывали и крепили на совершенно обычные предметы быта намеренно, к приходу гостей, чтобы создать это чувство радушной встречи, когда и себя, и всё вокруг к приходу дорогих людей прихорашивают, намеренно создают эту легкую парадность.

Но это было не так.

Просто так в деревенских домах было принято украшать повседневный быт.

Свою простую, сельскую жизнь.

И пусть в те времена были ночные горшочки и баня только по субботам — ощущение душевности и чистоты было всегда, к кому ни приди домой.

Даже у тех, кто держал большое хозяйство, требующее очень много времени и внимания. Вот как в семье моей подруги — у них всегда чувствовалась вот эта чистота, опрятность, собранность, какой-то, одним словом, порядок.

1.2. Деревенская тоска

Неизменной частью деревенского быта, размеренных деревенских будней всегда был, сколько я помню, и тихий ход часов. Но его в своих воспоминаниях я ассоциирую только с зимними периодами. Летом его я не замечала — находилась большую часть времени на улице.

А вот зимой тиканье часов было чем-то вроде саундтрека, сопровождавшего все домашние дела, коих в это время было гораздо больше. И, если засиживаешься над каким-то одним занятием слишком долго, этот звук начинал вводить в какой-то транс. Из которого несколько выходов.

Когда либо погружаешься в сладкую дрёму, не сопротивляясь мягкой тяжести век, либо, что чаще — будто очнувшись от витания в застенках своего сознания, где так много мыслей и образов, резко встаешь и начинаешь активно что-то делать, чтобы победить накатывающую сонливость.

Часы, как и плетеные салфетки на телевизорах, присутствовали в каждом доме. И дисциплинированно, неумолимо, чётко — такт в такт, отбивали ход времени. Порой, если я вслушивалась в это мерное тиканье, начинало казаться, что это какой-то ритм жизни, который почему-то именно в такие моменты, когда я на нём концентрировалась, нагонял на меня тоску, становился занудным, довлеющим.

Это третье состояние, которое возникало у меня под тиканье часов — самый неприятный вариант «транса» зимней деревенской тишины. Именно домашней тишины.

На улице всё было иначе: ветер, птицы, звуки деятельности человека и домашних животных — это в деревне в любое время года создает умиротворяющий ритм сельской жизни.

Но целый день на улице зимой не проведёшь, даже если очень хочется. Меня, румяную и со снежными катышками-ледышками, набившимися во все места, куда только можно: подмышки и под колени «гармошкой», в натянутые на валенки кольсоны^[2] между ними и валенками, и даже в них каким-то образом — неизменно зазывали домой после нескольких часов игр в снегу, чтобы не простудилась.

Кстати, простывала я крайне редко.

Так и шли долгие зимние дни — один за другим — тихо, последовательно… нудно.

В эти периоды только включение телевизора всё меняло.

Из обособленного уголка этого мира каждый раз при включении телевизора деревенский дом превращался в часть чего-то гораздо большего. Тогда мне казалось, что в часть чего-то многократно, в разы более объемного, чем эти холмы, река и вечерние огни домов — вся эта, будто затерянная в мире деревенька, где я жила хоть и с удовольствием и наслаждением, но будто в заключении, будто меня лишали еще какой-то важной части жизни. И имя ей было — цивилизация.

Включая телевизор, мы присоединялись к чему-то, к какому-то каналу связи с этим другим миром, совсем непохожим на наш деревенский.

Там были большие залы с множеством людей, харизматичные во все 32 белых зуба улыбающиеся люди в ярких костюмах, таких броских и впечатляющих. Всё это было интересно и очень весело.

Хотя деда почему-то во время трансляций концертов периодически резко подпрыгивал с дивана с характерной присказкой в сердцах: «Тьфу ты, ё.тв..м. ть!», — при этом импульсивно махнув на экран рукой, уходил курить на кухню. Обычно это происходило во время выступлений Леонтьева, Аллегровой и других раскрепощенных исполнителей.

Мне же, наоборот, они больше всех нравились — такие энергичные, столько от них исходило экспрессии, эмоций. Я не видела в их выступлениях ничего зазорного.

Дед же, перекурив, мог несколько минут простоять в том самом коридорчике с видом на реку и столом для чтения, и периодически, как бы со стеснением, как-то смущенно, что ли, он выглядывал из-за разделявших помещения штор:

«Закончилось ли мракобесие?».

Он так не говорил, но, наверное, думал. Теперь я это так ощущаю в своей памяти.

Что бы там ни думали дедушка или бабушка, уехавшие из города жить в деревню, когда им было уже за 50, а мне всегда казалось, что вот там, где кипит вся эта городская жизнь, очень-очень весело и по-настоящему интересно.

Причём, интересно всегда, а не только летом как у нас в деревне, что увлекательная жизнь там продолжается круглый год. Что там много больше смысла, чем в этой безмолвной звенящей тишине с тиканьем часов — потому что там всё насыщеннее, концентрированнее, гуще.

Помимо телевизора, ещё одним окошком в неизведанное, но уже совсем-совсем далекое, для меня была радиола. Включив её и начав крутить колесико, можно было уловить разговоры на незнакомых языках, не помню, правда, каких, но, судя по всему, китайское что-то я могла поймать там, хотя кто знает. И вот так я порой сидела и крутила колесико, вслушиваясь в эти звуки и голосов через помехи. Помню, ощущения были, будто слушаю инопланетян. Настолько далекими мне тогда казались те неизведанные миры, те далекие вселенные. Манящие и интересные.

В общем, зимой в деревне мне было очень тоскливо. Не знаю почему. Бывали моменты, когда я просто слонялась вокруг дома туда-сюда (наверное, это было той зимой, когда подруга моя уже стала ходить в школу, и мне было особенно скучно, а после ссор с бабушкой — ещё и грустно до слез, которые, порой, застывали на моих щеках, пока я ходила и плакала), не зная, чем себя занять. И тогда в высоких сугробах, как я сейчас вспоминаю, бывших с меня высотой, появлялись практически иглу — пещеры, которые я выкапывала в толще снега.

Так что зимнее время в деревне вспоминается мне, в целом, ощущавшееся мной как грустное, жутко унылое.

Конечно, иногда мы с дедом и на лыжах катались, и к подруге в гости, когда было можно, я ползала. Да-да, именно ползала. По сугробам, чаще всего на четвереньках. Тропинку между нашими домами вдоль реки зимой никто не чистил, ведь кроме нас она никому не была нужна, да и смысла не было — частые снегопады всё равно бы заносили ее.

И с этим связано ещё одно моё ярчайшее детское воспоминание о той жизни.

Возвращаясь как-то домой от подруги, наигравшись и отлично проведя время в гостях, я шла вдоль реки в сторону дома. Тогда тропинка не была заметена снегом и в ней были глубокие ямы, в которые я наступала, вторя шагам, сделанным нами в снегу ранее. Ямы были действительно глубокие — в некоторых местах ноги в них погружались по самый пах.

Миновав овраг — ложбину между плато со стороны участка подруги и нашим пригорком, весной в паводок до самого верха наполнявшуюся водой, а летом представшую собой небольшой ручей, который можно было легко перепрыгивать, поднявшись несколько метров по склону и добравшись почти до самого нашего забора, я застряла в снегу.

Моя нога в валенке с натянутыми на него штанами-кольсонами никаким образом не хотела ни вытаскиваться из ямы в снегу, ни как-то выбраться из валенка.

Поверх натянутых на валенок штанов с петелькой у меня были еще и то ли просто штаны, то ли комбинезон — в общем, освободиться от одежды, чтобы мне хотя бы босой или без штанов, но уже добраться до дома, ведь уже начинало смеркаться, у меня никак не получалось.

Я всячески пыталась шевелить ногой: вытягивать её, поворачивать — всё было безуспешно. Поняв, что самостоятельно мне из этой ловушки не выбраться, сначала я кричала, что было сил — звала бабушку и дедушку. Потом плакала, потом снова кричала.

Так я и сидела в сугробе у самого нашего забора внизу огорода, и моя жизнь проносилась у меня перед глазами.

Чего я в тот момент так испугалась? Всё элементарно — волков, медведей, просто темноты, хотя как таковой я её не боялась. Просто я вспомнила тогда, увидев это как на яву, как мы однажды зимой наблюдали с крыльца нашего дома выходившего из леса на реку медведя-шатуна. Вспомнила и ту историю, когда к дедушкиному вагончику на лесопилке приходил волк.

Дома — наш и семьи моей подруги, были в противоположных от оврага сторонах, причем, за огородами. Наш участок подходил к нему краем огорода, спускавшегося в эту сторону вниз, под уклоном. До края огорода подруги от оврага и вовсе простирался ещё и тот самый широкий пустырь, о котором я уже упоминала, летом сильно зараставший горькой полынью (тот, где нас отчитывал неадекватный городской мужик).

То есть оба дома были на максимальном удалении от точки, где я, сидя в сугробе, кричала и плакала.

Как же мне удалось выбраться?

Когда уже почти стемнело, дедушка решил выйти то ли покурить, то ли проверить где я, ведь до темноты я всегда возвращалась от подруги.

Вот так в тот запомнившийся мне вечер и пришло мое спасение.

Помню, как он был удивлён, что я так испугалась и была вся заплакана.

Так почему же меня всё-таки не услышали сразу ни в нашем доме, ни в доме подруги?

Все просто — у всех были включены телевизоры.

Примечания

1

«Все равно потом уезжать» — один из стереотипов. То, что росший в деревне ребенок её покинет не ставилось под сомнение. Это я прочувствовала не только на своем примере, но и нередко видела в других деревенских семьях.

2

Кольсонами мы называли штаны со штрипкой — петлей под пятку.